Кви про кво.
ВСТРЕЧА

Фотопортрет. Лицо. Да. Остров доктора Моро. С органами тесна смычка у паспортных миниатюристов. Открывает мент документ – А! Попался гад, морда протокольная. Художник имеет право на видение. Вот Серов Валентин. Очень был здоровый человек, без вредных привычек, экологически чистые продукты потреблял. Жену доктора Боткина портретировал, ничего не боялся. Доктору понравилось. Приходите, говорит Валентин батькович лечиться. А Серов ему, ну и что такого, зачем горячиться, я и великих князей рисовал, тоже без персиков. Лошадь очень мне удалась. Критика хвалила. Или вот Константин Дверин из Новокузнецка. Писал себе пейзажи, а потом возьми, да местного олигарха и нарисуй. Кольца, броши, шарфик с F перевёрнутой, все дела. Не купил олигарх. Художник на Большую Морскую 38, какой портрет, какой пейзаж. Спонсоры альбом издали, экземпляр в Новокузнецк – подарок друзей. Теперь Костя на пленэр не ходок. Как Руссо тигров из книжек будет раскрашивать.
Бенвенутто Челлини начто уж мелкой пластикой пробавлялся, а я, говорит, долго прожил, потому что углы далеко огибаю. Привычка. Персея ню изваял. Если с натуры, то понятно. Перемельчил. Сам то Персей большой. Гады они все, миланцы - ругался. Скитался всё по чужим углам. Серьёзный был мужчина, в родном городе под двумя расстрельными статьями ходил. А в Милане Персей художественно преломлённый. Податься некуда. Фотографии не было тогда, паспортов тоже. И тебе, Николай Иванович паспорт ни к чему на полном социальном обеспечении, соблазн один. Вот так документ, на «у» ударение. С этой минуты я Николай Иванович Домовинный, обыкновенный сумасшедший со справкой, ни кола ни двора, да ещё и прописан в ПНИ. Это судьба, более тщательно выполоть корешки и нарочно не придумаешь. А как у нас с роднёй? Куда стремился ты Иваныч потерянный и обретённый? К деткам мы ехали, с гостинцами. Есть у меня твердая уверенность, что детки папу из интерната психического не ждут, в окошко на дорогу не смахивают слезу напряженного вглядывания вдаль. Зачем иначе безумца безобидного обидели, сбыли с рук, запою не иначе предаться планировали на досуге, антиобщественному образу жизни отдаться беззаветно. Квасят твои детки – дочь с зятем который год кряду. Срач у них в коммуналке, участковый плюнул давно, пусть клубятся, на улицу реже бы выползали, до помойки, в приём тары, обутыливание и по пещерам. Но я тебе бывший Иваныч за расставание с паспортом отплачу добром, не будь я главный координатор и модификатор справедливости. Желания починяем из материала заказчика, штопка-перелицовка. Выдача во временное пользование покоя и воли, если не счастья. Подарю я тебе счастливую старость в розовом безумном тумане беспамятном. Расклад такой: ты уже деток навестил, сытый и пьяный вертаешься от родни. Чисто у них, уютно, а тебя они заберут домой, попозже. Ты же работяга, в руках всё горит, по сантехнике, плотником, столяром – как без тебя? Внучат нянчить. Так в пнях и расскажешь. Ладушки? Теперь вопрос материальный решим. 
- Уважаемый, нам курочку гриль, побольше и пожирнее. Во-во, и термопакет. Не вопрос. Доллары США. Стольник баксов, сдачу попрошу рублями.
Пошурши, пошурши, пополам согни – глаз на месте? Послюнявь, не слиняет, не фантик. Признаки подлинности налицо. Настоящая бумажка, без фальши – проездной, за прошлый месяц правда. Валялся на стойке, но не салфетку же тебе давать дядя пользованную в пятнах масляных, тем более, что чистых ты не выкладываешь. Вот тебе экс Иваныч курочка и деньги. Дичь съешь с корешами по палате, а деньги снеси старшей сестре. Расскажи ей про деток, как чисто живут, обратно тебя на довольствие поставит, да и лупить за самоволку не будут, а то списала тебя вероятно на боевые потери. Живи спокойно. Я тебя не забуду, и детки тебя навестят ещё в этой жизни или внучки, если с детками работать поздно. Дай пять и чеши за билетом, купи на этот раз, чтоб без проблем, не экономь.
Теперь с тобою будочник, чума собачья, усатая. Спит шавка бездомная, лапами дрыгает и снится ей смерть лютая в мясорубке шавермщика. Но в нашей конторе без обмана, на свой стольник получишь подарок, бонус по-нынешнему. Протяни мне руку свою шелудивую в окошко, посмотри на меня внимательно. Псориаз твой недельку почешется, коростой покроешься, а потом сойдёт болячка, отшелушится. Чистая будет шкурка, как у младенца. Где бы ты такое за стольник купил? Тем более, что нет его уже, потеряна банкнота, выпала из мошны тугой прямо наземь, бывает.
Всем спасибо. Здравствуй новая жизнь! Стелись дорога под ноги новоиспечённого Н.И.Домовинного.
На стекле вагонного окна гоняются друг за другом по косым дорожкам дождевые капли. Настигнутая пожирается, а раздувшийся победитель по крутой траектории устремляется вниз, за обрез окна и своей короткой капельной жизни. Я хорошо помню день, когда впервые ощутил течение времени, перестал быть бессмертным богом беззаботного безвременья. 
Школьный автобус, запотевшее от близкого дыхания стекло и сквозь него дождь, пузырящий бензиновую радугу на луже. Почему-то именно этот момент выбрала судьба, чтобы изгнать меня из детского рая. Что-то дозрело в голове, и отчётливо увиделась вся жизнь в перспективе сходящихся, как рельсы параллельных.. Вот я выучусь в этой треклятой школе, минует надвигающаяся контрольная по нелюбимому предмету, закончу институт, женюсь и умру. Нет, пожалуй, смерть, как бытовая данность в сознании ещё не укладывалась, оставалась отвлечённым понятием. Просто всё закончится. 
По сырости утра-вечера далеко слышно приближающийся состав. Волнуются рельсы, а бурый подрельсовый гравий улежался привычно, как будто утрамбован матерью природой тысячи лет назад, а не сезонно подсыпан желтопузыми ремонтниками прошлой осенью. Пахнет окалиной и регулярно удобряемой откосной земляникой. Коротко гуднул на подлёте, прогрохотал и уже шлёт последний доплеровский привет продлённый ниоткуда вникуда томительный рейс. Грустно, что успел узнать неромантическую тайну станции назначения, конечной Читануга-чуча, куда усвистывают поезда, подхватывая коротенький над загорелыми гладкими коленками ситец деревенских девчонок с велосипедами у полосатого переездного шлагбаума. Не я прокачу их «на раме» и не мне насыплются за ворот буравчики осота в пахучей растрёпанной скирде. Нецелованные тёплые ключицы над квадратным целомудренным вырезом. Не сидеть на щелястом крылечке с беломориной, щурясь сквозь дым на стробоскоп огней в яблоневых ветках. Привычно, сотый за день раз подрагивают серые уютные доски. Неслышное внутри дома дреньканье чашек в буфете. Хочу назад. Ван вей тикит, синий-синий иней, остановка вылезайка.
А ведь стал забываться романтический тутук-тутак поездов недавнего прошлого. Гладко, без акцента перебирают колёсные пары на перегонах нынешние редкие сварные стыки многосотметровых рельсовых плетей. У больших станций или вокзалов-терминалов расплетается ниточка рельсов в паутинку подъездных путей, погромыхивает вволю, виляет электричка короткой талией и размашисто бухает-трясет хвостом на стрелочных переборах.
Н.И.К. ОВ324 запас угля 10т воды 15т. Легендарная «овечка»? На станции Царское Село какие-то железнодорожные люди в разномастно замасленных бушлатах без знаков различия гоняют туда сюда игрушечного облика паровоз с хлипким зелёным вагоном. Сами похоже удивлены, что едет аппарат. В тендере куча мелкого паршивого угля, вместо двери на паровозной кабине кусок брезента, а бегает шустро, бодро пуская дым из толстенькой трубы и тоненькую свистящую струйку пара из медной трубочки. Пар прошивает насквозь мокрые снежные комочки. Не набоковский коричневый экспресс, но оттуда, из дважды довоенного 
времени. Все фотографируют. Я тоже старый и уникальный, но никто меня не снимает. Вскочу вот мешочником на крышу зелёного вагончика и помчусь по просторам хронически перестраиваемой родины.
Сюрреалисты обожали железнодорожные вокзалы, считали, что в этих пункты транзита в пространстве стушёвываются реалии обыденной жизни, что особенно располагает к эротическим фантазиям. Поль Дельво через одну своих лобкастых Венер раскладывал на казённых жестких диванах в контрастной ностальгической атмосфере железнодорожных залов ожидания. В их печальной, заброшенности протёртых до основы, прокуренных занавесей, где люди отъезжают, убегая прочь, покидая свои дома, прекрасное обнажённое женское тело нереально. Картина мгновенно приобретает качество сна, запредельности, сюрреальности. Что и требовалось доказать.



На красного кремлёвского кирпича стене справа от двери висела свеженькая учрежденческая вывеска, поддельной пластмассовой солидностью пыжившаяся утвердить незыблемость перестроечных демократических перемен. ЖАКТ, РЖА, ПРЭО, РЭО сменяли друг друга с суматошной поспешностью хронически эвакуируемой Одессы. Наивная, средневековая святая простота руководителей коммунального хозяйства проявлялась откровеннее всего в вере в магию управленческих причиндалов. Поименовать пошлый ЖЭК унитарным государственным предприятием, и сами собой засверкают хромом проржавевшие трубы, испарится историческое говно в подвале и перестанут гадить в подъездах. Николай Иванович поднялся на второй этаж и, пройдя в распахнутую дверь приёмной, с пустым секретарским столом и полным отсутствием ожидающих приёма (вера в коммунальные чудеса у жителей иссякла), секунду помедлил у тамбурной двери кабинета руководителя. Слева от неё в прозрачное плексигласовое гнездо был заправлен клочок ватмана с трафаретной надписью: «Директор. Горнева Алла Григорьевна». Нетрудно было предположить, что ватманные трафаретки менялись раза в три чаще наружных вывесок. Николай Иванович задумчиво поскрёб джинсы в районе заднего кармана, и решил, что и новоиспечённость руководителя и его пол как нельзя лучше соответствуют поставленной задаче. Задача заключалась в необходимости легализоваться в новом качестве, раздобыть какие никакие жильё и источник дохода на первое время. На привокзальной, не по размеру городка обширной площади при тусклом свете пасмурного дня она, задача предстала в своей неприличной мещанской неотложности. Ночевать на вокзале пошло. Решая всемирной важности философские проблемы и начиная новую жизнь, Николай Иванович забыл о бытовых мелочах, или постеснялся вспомнить на фоне грандиозности происходящего. Теперь, фланируя без определённой цели по улицам города-парка и поддевая носком полуботинка опавшую листву, он вдруг усмехнулся, поймав себя на мысли, что липа и клён – враги дворника, и тополь и клён и лиственница, а пальма – друг. Так захотелось, поставив в уголок дворницкой каморки верную метлу или широкозахватную снежную лопату, присесть к печурке и сладко пожалеть себя, непризнанного тем внешним закоморочным миром, бегущим по расчищенным им дорожкам в прямом и переносном смысле и в суете своей не ведающем ну и так далее. Дворницкая служба привлекала простотой, верным заработком и гарантированным жилищем. 
Пока Николай Иванович в задумчивости любовался на директорские реквизиты, по другую сторону тамбура протекал не менее интенсивный мыслительный процесс. Алла Григорьевна оказалась в пятитысячном кожаном «кресле руководителя» коммунальной службы в силу игривости извращённой фортуны и усердно пыталась подстроить потрясенный внутренний мир к новому качеству. Честно отработав техником-смотрителем многие годы, она не сомневалась ещё неделю назад, что и на заслуженный отдых отправится с этой невысокой карьерной ступени. Опыт техника-смотрителя оказался бесполезен внезапному директору предприятия. Делать то что? Хорошо было певчему свинопасу Разумовскому, отработал своё на сексуальном фронте, вложил душу и расслабляйся, получай блага жизни от матушки императрицы. Тут сама себе матушка. Крутись как хошь. Балансы-шмалансы. Украсть бы чего. Предыдущие директора жили неплохо. А как? Уметь надо. Алла Григорьевна возвела очи горе к световым вокзального вида фонарям, за каким-то лядом прорезанные архитектором в потолке кабинета. Протекут ведь заразы. Капать будет прямо на причёску. Осторожно поправила маникюром непривычно высоко налаченные букли. Директорский макияж, это очевидно, но необходимо было стартовое действие, конкретное административное решение, желательно успешное и пойдёт-покатится. 
Появившийся в кабинете посетитель понравился сразу. Если бы Аллу Григорьевну впоследствии попросили проанализировать свои ощущения, а её таки попросили в своё время, она бы не смогла определиться. Располагающий к себе человек, очень хотелось сделать ему приятное, помочь в нужде. Просил немного – участок дворника. Дворников нехватка, участок экологически чистый, с мусорными контейнерами возиться не надо, мети себе дорожки. Паспорт имеется. Витиевато расписалась на заявлении и отослала оформляться в кадры. Не боги горшки обжигают. Можно и директором. Расписалась то зачем так заковыристо? Отродясь такую президентскую подпись не ставила. Алла Григорьевна подвинула пачку бумаги поближе и начала тренироваться, изживая прежнюю технико-смотрительскую неуместную несолидную закорючку.

Приглянулся Николаю Ивановичу дом, лёг сразу на душу. Он узнал его издали, по профессиональному описанию экстехника смотрителя, спускаясь к ручью извилистой дорожкой по бесшумной мокрой кирпичной крошке. Тёмная в илистых берегах ленточка ручья пересекала дорожку по невидимой дренажной трубе. Топкая низинка в роскошных декадентских ивах, поросшая анилиново-зелёной болотной травой и жёлтыми пучками куриной слепоты. За низинкой дорога-колея пробитая колёсами незапамятных дачных тарантасов. На пригорочке – дом. Крохотный, но с мезонином, обшитый досками артефакт минувшей эпохи. Краска шелушится зелёными лепестками. Такой краской многослойно мажут по весне скамейки работники садово-паркового хозяйства. Мезонин, он же мансарда и чердак в одном лице смотрел на мир малюсеньким окошком, но был снабжён квинтэссенцией архитектурных излишеств – балкончиком. Примоститься на нём могла бы не слишком притязательная парочка голубков, человеку же технически не выбраться на гнилые доски, окружённые редкозубыми балясинами. На таком балкончике уместно смотрелись бы розочки Кая и Герды. Высоченная черёмуха улеглась на крышу растрёпанной кроной, и, как довелось Николаю Ивановичу узнать впоследствии, в ветреные ночи грузно налегала стволом на дом, отчего глухо выгибалось кровельное железо и ухало, как от тяжёлых шагов. Деревья замусорили кровлю одеялом из жухлых цветочков, листочков, сухих веточек и кое-где дождик уже добрался овражками-промоинками до ржавого железа. К дому вела символически обозначенная в муравке тропинка. Двор никогда не был огорожен, даже гнилых пеньков не было, зарос могучими кустами бузины и самосаженным, но вольготно разросшимся жасмином. Николай Иванович нащупал в кармане ключ на грязной верёвочке и направился к крылечку мимо антикварной, в патине мха собачьей будки. Собак он беспричинно любил, не боялся и они из взаимного уважения никогда не облаивали его больше, чем предписывалось служебными собачьими обязанностями. Неожиданно появившаяся из будки собачья башка заставила Николая Ивановича ступить во влажную траву сразу потемневшими полуботинками. «А что собственно тут удивительного?» - читалось на добродушной морде, – «Нищета кормит нашу братию, чем беднее хозяйство, тем больше котят, щенят и всякой живности находит в нём приют. Гавкнуть, или лень?» Белая, лохматая в чёрных коровьих пятнах собаченция наполовину вытянулась из дырки, слышно стуча внутри будки хвостом, и, уставя чёрные уши, оценивающе посмотрела на незнакомого человека.
- Эбойся, оа добая, а эо комю.

Да. Крыльцо. Первый раз ступивши на его ветхие доски, Николай Иванович, испытал то, чему сейчас, анализируя произошедшее в спокойном состоянии духа, пытался подобрать формальный ярлычок, определение, способное камнем погрузить пережитое на цепко илистое дно памяти, в пыльную камеру хранения невостребованных вещей. 
- Я её кормлю, она добрая, - невысокая девушка в тёмно-синей телогрейке и длинной, какого-то тусклого цвета юбке быстро подошла к крылечку и поднялась на ступеньку выше Николая Ивановича, так что их глаза оказались вровень. Память у Николая Ивановича обладала свойством избирательности и дамой была весьма разборчивой. Так, плохо запоминая лица, он не смог бы составить фоторобот родной матери, но стоило человеку включиться в обстоятельства, в мезансцену, заговорить, выйти из натюрморта из фотографической застылости, чёрте как Николай Иванович вспоминал такое, чего и сам человек о себе не знал. Это впечатление действующей жизни оставалось с ним навсегда. И ещё, доступное немногим, сохранялось впечатление от «ауры», светящихся волн возмущаемого духом пространства, вибраций эфира или ещё чёрт знает чего, что невозможно выразить словами, но что для Николая Ивановича служило более чётким определением человека, чем его внешний облик.
Под белой блузкой антикварного толстого шёлка кожа груди тоже стала гладкой и скользила под подушечками пальцев тёплой полировкой слоновой кости. Левой ладонью, протиснувшейся за пояс юбки на холодные ягодицы, Николай изо всех сил прижал девушку к себе, поцеловал сухие мягкие губы, ощущая, «видя» руками, животом, бёдрами мучительно желанное тело. Не задумавшись, не запнувшись о высокие пороги не отрываясь друг от друга они прошли, провальсировали в комнату, обогнули большой квадратный стол посредине, и Николай, изогнув в талии, опустил девушку на глубоко подавшуюся перину железной с блестящими никелем шишечками кровати. Освобождённые от блузы груди легли немного врозь. Николай повёл ладонями вниз и начал опускать тугую резинку юбки, оставившую на животе рубчатый розовый след, будто проехал одногусеничный минитрактор-инвалид. Такого желания Николай не испытывал никогда. Нетерпеливо сброшена на пол куртка, джинсы зацепились за ногу, но он уже впился, влился в готовно выгнувшееся навстречу тело.



Редактор телевизионного ток шоу существо неприметное, тихо тыкающее пальцем в клавиатуру в суете тесной каморки-кабинета, но именно это лицо за кадром и есть мозг программы, никогда не видимый зрителем. Человек не каждый день любуется на свои мозги, но от этого важность органа не уменьшается. То, что придумает редактор сегодня завтра истошно прокричит на экране харизматический припадочный ведущий или проворкует, перебирая коленками, неполносреднеобразованная ведущая всплывшая на экран со дна перестройки – Аароны телеэпохи. Это только кажется, что темы валяются под ногами, на самом деле, удивить телезрителя до степени прикованности к экрану на пять минут без перерыва на борщ или перекур задача сизифовой сложности. Выпотрошенными младенцам, спёртой дачей за сто миллионов, силиконовыми безразмерными сиськами и даже двуствольным членом отвлекать от борща бесполезно. Всё уже было и если скажут вам – это новое, то много раз было это прежде, аминь. 
Редактор Руфина Борисовна пригорюнилась, подпёрла ладошкой щёку и принялась разглядывать посетительницу. Много народу побывало на протёртом до основы обивки кресле. Паблисити искали или справедливости. Маргиналы и богатые перцы (не самые крутые, самые посылают кого-нибудь), прожжённые стервы и провинциалки – одуванчики. Всех их Руфина Борисовна видела насквозь от макушки до того самого протёртого сиденья, нутро их гнилое. С посетительницей сложностей тоже не предвиделось, но Руфина отчего-то медлила, размышляя «за жисть». Чего она припёрлась? Славы хочется или денег? Деньги у неё есть кое-какие, это очевидно – туфли за триста, юбка за семьсот, макияж от визажиста лежит привычно, не первый раз для случая наложен. Руки, ноги всё на месте, муж наверное платит без надрыва, гордится, по крупу в тусовках похлопывает. А у тебя Руфочка этот круп по обе стороны стула свисает, башка нечёсана да и чесать там особо нечего, деньги правда есть, но разве на них бабское счастье купишь. Эх ма. Очень кстати подвернулась эта фифа, пристроим её к делу. Проблемка возникла, но воистину, где будет труп, там и соберутся орлы. Наверху дали понять, что есть мнение. По тонким извилистым, но бесперебойно работающим каналам мнение просочилось до редакторской каморки. Теперь дело техники соорудить скандал, навешать собак поколоритнее и на ни сном ни духом ничего не подозревающего клиента обрушится суровая рука общественного мнения, плавно пододвигая его к нарам отечественным или горькой чужбинной доле изгнанника. Фифа со стороны в таком деле незаменима. Штатного провокатора, Перемёта какого-нибудь не пошлёшь, белые нитки полезут изо всего шитья. А тут человек со стороны, если уж я её не знаю, то никто на планете тем более.
Руфина Борисовна прикурила тонкую ментоловую сигаретку. Стойкий предрассудок и безнадёжная попытка добрать женственности. После двух пачек воняет всё едино как из «пепельницы» в строительной бытовке. Пепельницу – косо обрезанную пятилитровую банку из-под водоэмульсионки некогда приходилось обонять юной лимитчице Руфочке лично. Нелюбимые воспоминания, но из песни слова не выкинешь – начиналась карьера московская не с журфака в мини на шпильках, а с комбинизона заляпанного с безразмерным задом. У Домовинного московских бояр в роду тоже не густо, уесть тебя, чародей хренов, надо бы по полной, чтоб носу из своего мухосранска не казал, но ничего личного – Руфина слыла человеком принципа. Вымотать из человека кишки на потеху публике тоже принцип, вот его и держалась. Руфина Борисовна не особенно напрягаясь (всё нужное под рукой в куче хлама на столе) выудила из кособокой стопки пухлую, но незахватанную папку с крупно и криво исполненной фломастером надписью: «Н.И.Домовинный. Секта СВЕТТ – Собор Вечных Таинств Триединства». Небогатое содержимое она в основных моментах держала в профессиональной памяти, не раскрывая, протянула папку свежеиспечённому корреспонденту.
- Ознакомьтесь, Елена Васильевна. Достоверных сведений о Домовинном немного. Имя у всех на слуху, трёпа хоть отбавляй, а конкретики мало. Поручик Киже какой-то, скользкий тип, имя - явный псевдоним, прибыл вроде бы из Челябинска, семьи и жёны, кроме последней, пардон – крайней, «духовной супруги» юродивой Раисы погружены во мрак неизвестности. Кое-что о контактах «наверху». Дела давно минувших перестроечных дней, тогда параноики в Кремле толпами ходили. Имеются фотоматериалы и видеозаписи бдений секты, печатные материалы, - Руфина передала пакет с надписью «Топ Спорт» через стол, - бред естественно, ну да проповедь к делу не пришьёшь.
Можно бисер и не метать, но пусть преисполнится важностью своей миссии, всё по взрослому. Я тебя уважаю, ты меня, мы уважаемые журналисты. Денег не дам, в бой пойдёт не ради славы, ради мира на земле.
- Побольше простоты, наивно распахнутых глаз, демонстрации веры в чудо, грубой лести, наконец. Профессиональные проповедники вечных истин падки на славу мирскую – всё выложит и приврёт в придачу. Включайте шарм на полную, он в штанах и не монах. – Руфина покосилась на обрез юбки посетительницы, неудобно скукожившейся в низком продавленном кресле с высоко задранными коленками. Сама пани редактор возвышалась в вращающемся «кресле руководителя». Мизансцена выстроенная давно, преднамеренно и тщательно. Продавленное кресло перекочевало из курилки и служило для сбивания личной спеси с просителей и авторов.
- Ну, нам книгу о нём не писать. Получите квитанцию об оплате чудес, неплохо бы договор на оказание волшебных услуг заключить. Обязательства конторы поконкретнее, понеисполнимее – воскрешение, исцеление на худой конец. Неизлечимый недуг предварительно необходимо задокументировать понадёжнее, с упором на неизлечимость. Рентген, анализы, консультации специалистов, все дела. Программа техническую помощь окажет, с медиками у нас хорошие связи. Когда целитель облажается по полной, предъявим договор и квитанцию. Отъём денег под бредовым предлогом – это неубиенный факт, не эфирная материя, статья 159 УК, мошенничество, до семи лет. Освободим страну от одного гада-мракобеса, плюс наш бонус – скандал в ток шоу. Для этого и подробности необходимы и чем гаже, тем увлекательнее. Я с вами Елена Васильевна совершенно откровенна, как видите. Кстати о детях. Если Домовинный не присноблаженный жулик, а, к примеру, педофил – конфетку слепим, а не шоу. Как говорится, к нам недавно приходил некрозоопедофил, мёртвых маленьких зверюшек он с собою приносил. И пусть совесть вас не тревожит, он над святым надругаться не постеснялся, над горем материнским, на гибели детей зарабатывает, с таким все средства хороши.
Когда фифа с трогательно прижатой к бюсту папкой и неловко прихваченным пакетом выдавилась из присутственного места, Руфина запалила ещё одну пахитоску и некоторое время сидела, уставившись на дверь. Знакомый охотничий азарт не приходил. Явной засады не ощущалось. Руфина Борисовна, потёршись в массмедийном гадючнике, западни и капканы чуяла за версту. Сверху прикрыто. С фифой – провокатором Гапоном в юбке никакой официозности, в случае чего отречься раз плюнуть. Хрен его знает, этого Домовинного, какие у него крючки-зацепки остались на верху. Президентские самолёты перед полётом проверял, с министрами тусовался, в перестроечном прошлом правда, но эти человеко-пароходы никуда не делись, белым буруном не рассекают, но под лазурной гладью тихой сапой, подводной лодочкой шныряют по-прежнему. Ржавую торпедку в борт всадят, мама не горюй. Откуда ждать? Ох, неспокойно что-то. Руфина придавила сигаретку, провела ладонью по лицу, стирая наваждение и тыркнула пальцем в «пробел» клавиатуры, согнав с монитора насупленные белёсые бровки президента, терпеливо охранявшего бездействовавший экран.