- Галь, если сапоги выкинут, широкие в ноге, (а то у бабки моей ноги с шишками, артрит замучил), ты бери, за любые деньги, - наказывал Галке деревенский сосед Василий. И уточнял:
- Ну не так чтобы дорого…про пенсию мою не забывай…
И Галя в выходные выполняла наказы, скупая для деревенских калоши, сепараторы, сальники на насосы.
Галя угощала гостей бананами:
- Язвить их, и не дыня, и не тыква, черти что…- сельчанам фрукт не нравился.
У Галки останавливалась вся деревня. Где еще кинуть узлы, ну не на вокзале же в самом деле? А Галка – девка радушная, хлебосольная, приветит. Матрасы даже не убирали на антресоли, они стояли рулетами в углу, ждали новой партии гостей.
- У тебя базар-вокзал! – неодобрительно восклицали Галкины подружки из городских прижимистых.
Поначалу, когда Галя ютилась в общаге, со спальными местами были проблемы. Стелили даже под столом, чтоб пространство не простаивало. А когда ей государство от щедрот своих выдало трешку на АМЗ (сейчас самый завидный район Челябинска), то душа ее – широкая и великая как ковыльная степь на ее родине – возрадовалась:
- Ну теперь все войдем!
Галка была девка непорченая. Не курила, как городские прошмандовки. Тугую косу до колен не срезала, как прочие, чтоб смотреться под городских. Красивая, короче девка. Рослая, широкая в нужных местах. Это других можно было огладить по оттопыренному заду, а Гальку нет – у нее рука тяжелая.
В штукатурах-малярах не задержалась: переметнулась в водители троллейбусов – там больше платили. Потом, устав от беспробудного пьянства мужиков, все сельские девки ехали в город. И шли по проторенному Галкой маршруту. В депо.
Знакомство с городом у Гали проходило экстерном: рулишь, а сама наблюдаешь. И потом громко так в микрофон объявляешь:
- Публичная библиотека. Следующая остановка – Алое Поле. Осторожно, двери закрываются!
И чувствуешь себя дикторшей в телевизоре.
- Красота! – говорили девки. – Рули себе и рули, это тебе не десять коров вручную подоить. А вставать рано мы привыкшие…
Наказ от деревенской матери был Гале такой: пустить корни, найти жениха.
И она нашла Кольку – вихрастого солдатика, который служил в военной части на предпоследней остановке Галиного троллейбусного маршрута №5. Худой, как игрушечный оловянный солдатик. Улыбчивый. Когда у Кольки выпадала самоволка – они ходили с Галюшей в кино, Колька угощал ее мороженым, сладкой ватой и клюквой в сахаре.
Галка была решительная и высокоидейная. Такая нигде не подведет. Вот, например, в депо были соревнования по плаванию. Мастер цеха, поглядев, как та ловко управляется с соскочившими рогами троллейбуса, и как козочкой вскакивает на крышу, заголяя упругие ляжки, постановил:
- Завтра будешь выступить против 3 депо. И точка.
У Галки не было купальника и она выступала в трусах-парашютах. И когда народ сиганул по отмашке судьи, Галька чуть не оставила трусы в воздухе…Но… выиграла свою дистанцию. Она слышала, как громко ей аплодировали, и только потом поняла, что это не ей, а трусам.
Галька всегда числилась в стахановках: не ленилась переключать кнопки и рычаги на остановках и светофорах, глушила машину, чтобы экономить государству драгоценные киловатты.
- А че зря электричество есть?
Коля после срочной службы пошел в шахтеры. Поднимался из забоя и прямиком на свиданку к Гале. От Коли пахло земляничным мылом, и Галя думала, что роднее запаха для нее нет. Так и обнимались, угольный рабочий и колхозница. С них надо было заставку к кино лепить, но такая уже была…
Колины маманька и папанька с Украины страшно расстроились, когда сын решил пустить корни на Урале, а не вернуться к сладкой хохлушке Раисе, которую приглядела ему мамка в родной деревне.
- Кто ж нам опорой будет в старости? – спрашивали родители.
Николай отправил на родину галину фотографию: сто очков вперед засиделке Раисе. Но маманька в письме грубо ответила:
- Тот же назем, только издалека привезен!
А у Коли с Галей уговор был: она ему свои письма из деревни показывала, он ей – свои. Все тайны на двоих. Все горести и радости – общие! Нет бы, дураку, спрятать, соврать. Показал. И – все – как отрезало, Галька обиделась: выбросила его из сердца вон, закрыла сердце на ключ, как пишут в сказках, а ключи выбросила на конечной остановке. Ну не дуреха? Колхозница. Коля вытаптывал поля под окнами общаги, писал ей про любовь и «прости», будто пятиклассник. Галя – не смотрела. Или смотрела чужими пустыми глазами, как у вахтерши в общаге.
Колька был солдат – напра-нале. А тут в случае с Галкой, кобылой необъезженной, надо было генералить. Схватить под уздцы – и в койку. Колька сплоховал.
А тут еще мать слезливое письмо с Украины прислала: пора, мол, проведать стариков, не ровен час помрем без тебя. Приехал в родчий дом, запил с горя так, что себя не помнил. Собрался уезжать, а Раиса, нареченная невеста, не пускает:
- Я ж беременная от тебя, Коля!
2
Правила техники безопасности: в гром-молнию встать на линии, и не ехать. И вот Галя сидит внутри, обняв большой троллейбусный руль, закрыв двери, и ревет белугой.
- Ну и пусть меня убьет!
Витьке – бабнику, который перещупал всех баб из депо (он тут ремонтировался по блату), Галка просто уступила. Он ее «высидел». Ждал на своем такси каждый вечер, подвозил до дома.
Но счетчик таксомотора быстро отщелкал жизнь с недотрогой Галиной. Витька все обнулил и поехал в путь за новой бабой. Оставив Галю с прицепом: двумя пацанами. После Витьки Галя решила, что постель – самое постыдное и некрасивое дело. Чтобы лечь с ней в кровать, Витьку приходилось драться. Додрался до двух пацанов – Сережки и Олежки. И ведь на алименты Галка не подала – дура гордая. И Галя крутила руль своего пятого маршрута матерью-одиночкой. Нет чтоб крутануть руль вправо, чтобы рога соскочили и троллейбус встал поперек дороги – бодливый и грозный. Нет. Галка ехала по проложенным кем-то проводам, будто так ей на роду написано. Мимо счастья.
3
Хлебосольность ее выручила. Встававшая на постой деревня везла ей кур, гусей, яйца ведрами. На таких гостинцах пацаны ее в полгода весили по 10 кило:
- Ишь, раскормила поросят, - участковая терапевт еврейка Кузиличанская посмотрела недобро. – Чтоб ели бульоны на капусте и черные каши…
Но Галя советы выслушала, а сделала по-своему. Никто ей был не указ. Никто! Даже собственное сердце, которое посылало сладкие сны про Кольку и клюкву в сахаре…
Однажды в декабре к ней приехал с Украины Коля. Как снег на голову. С сеткой спелых украинских яблок. И теперь от него пахло яблочным садом, а не земляничным мылом. Но все равно счастьем.
- Я разведусь, поехали со мной!
- Поздно уже, - вздохнула Галина.
Яблочная молодость прошла. Да, Галка – не яблоня уже. Черемуха! Зацветет накануне лета и всех гордостью своей, как морозом, побьет. Все живое. И любовь.
- У тебя сын, у меня – двое, - продолжала Галя. - Да и Раису твою куда девать…
А Раиса все галкины письма к Коле перехватывала, жгла, а Галке написала одно:
- Прошмандовка, поблядушка ты, скотобаза бессовестная!
И жила все годы женой постылой, прислушиваясь, кому Коля звонит. Да чье имя бормочет во сне.
И коля уехал ни с чем.

4
- Профукали счастье – надо было тогда, - рассказывала потом баба Галя своим жиличкам про несостоявшуюся любовь. Когда дети выросли и разлетелись по своим гнездам, Галя по привычке была гостиницей: деревенские ей на поруку девок-студенток определяли.
Девчонки у нее не засиживались. У бабы Гали тут был инкубатор невест. Уютная такая девичья. Она девчонок блюла. Вместо дискотек – пасьянс вечером. Или картишки баба Галя раскинет на бубнового короля с 3 курса мединститута. Что было? Что будет? Чем сердце успокоится?
- А сейчас свиную ляжку накрутим на фарш и пельмени в 6 рук быстро налепим поужинать.
И девчонки у нее были все экологически-чистые. Будто из заповедника. В страсти городские не торопились кинуться: не курили, не сквернословили. Женихи это чувствовали. И нюх был у бабы Гали на жмотов и козлищ.
- Нинк, вон женихи все ворота обоссали! Выходи! Но через час домой. Мне перед мамкой твоей ответ держать.
А когда Нинка с потрескавшимися губами приходит, шутит:
- На ветру целовались?! Не вздыхай тяжело - не отдадим далеко, хоть за лыско – да близко, хоть за вора – да возле своего забора…
- А расскажи, теть Галь, про Колю. И теть Галя рассказывала. И про своих подруг.
Тамара, например, пергидрольная блондинка, подружка по штукатурно-малярному, та двоих родила и мужик сбежал. Дети выросли – ютились в однокомнатной, делая выгородку из пледа. Ругались из-за тесноты. Тамара на 8 марта и Новый год шла к Гале, а дети ее праздновали отдельно. Тамара горбатилась на стройке, сдавая дом за домом, завидовала чужим новосельям. Больше 300 девятиэтажек за всю жизнь сдала. Сапожник без сапог. Двухкомнатную Тамарка взяла боем, устроив демонстрацию возле мэрии. Застройщик задолжал им зарплату за целый год. В двушку вселилась с дочерью, полуторку оставила сыну. И считала свою жизненную миссию по жилплощади выполненной.
Мужу Зои, Юрке, через год поездом отрезало ноги. И стала Зоя супругой самовара, безногого инвалида. Юрка после этого повредился на голову. Жадный стал. Подозрительный. Когда родилась дочка, Юрка стал питаться от семьи отдельно, пенсию прятал. Но из дома не гнал. Зоя работала как ломовая лошадь: ночами – сторожила автосервис, днями – банщицей в санатории. И когда у Вали возникало окошко, она собирала подруг – Галю и Тамару в парилке. И далеко неслось по профилакторию «Союз»:
- Ехали китайцы, потеряли яйцы, Девки думали малина, откусили половина!
Легкое презрение к мужикам их объединяло.

5
А потом ей снова позвонил Коля. Бабе Гале было тогда чуть больше пятидесяти. И назначил он ей свидание в Киеве. И баба Галя (к тому времени бабка 2 внуков) – поехала! Раисе наврали, что на обследование в больницу, Галю поселили у друга, который был в курсе большой любви. Разработали целую военную операцию.
Они сидели на лавочке в парке Киева и видели голубей, которые грелись на канализационном люке. И сердца их - Коли и Гали - плакали, потому что всю жизнь они, как те голуби, сидели на теплом воспоминании и грелись от любви. А надо было свить общее гнездо. Сначала по дурости, горячке молодой, потом из страха нарушить чужое гнездо, потом – дык в старости вроде как уже не живут.
У Коли была одышка и страшное сердцебиение и гипертония от работы в шахте. У бабы Гали – варикоз и артрит.
- И что мы наделали, Галя?
И вот тут они решили больше не уступать судьбе-чертовке. Коля приехал домой и стал готовить документы по переводу пенсии в Россию. Раиса слегла в больницу. Дети, прознав про закидон престарелого отца, заявили:
- Мать пожалей, на старости лет куда собрался? Кому ты больной нужен?
Бабя Галя худела от любви. Строила планы. Пора было уже пожить для себя. Не для детей, не ради работы, а для себя. Той девчонки, которая любила клюкву в сахаре. Такую горьковатую внутри, но сладкую снаружи, на языке. Как наша жизнь.
И вот в Рождество, когда у бабы Гали собрался обычный для нее базар-вокзал из подруг-одиночек, детей с их семьями – в дверь позвонили. Там стоял Коля, с одышкой, одним инфарктом и наклевывающимся после дальней дороги гипертоническим крисом. Но такой родной. И теперь уже ее на всю жизнь. От него пахло поездом.

 

 

 

 

Мне так повезло с подругами! Взять, например, Ларису. Она нашла фотки и написала про то, какие мы зае... тельские девки.

"Я - подруга Нины столетней давности, так сказать со студенческой скамьи. Этим летом, отмечаясь в Челябинске визитом дружбы двух городов, попала на великолепный спектакль из жизни журналистской тусовки.
- Ты знаешь, что завтра у нас запланировано мероприятие, а сегодня мы печем торт!!!, первое, что услышала, закидывая сумки в багажник красного красавца "Гетца".
Далее последовало разъяснение: неутомимые подружки-журналистки решили устроить "кейк-пати", непременным условием которого был торт, ручного производства.
- На этот раз мы решили проверить свои кулинарные способности! Ну и возможности тоже!, сказала Нина, выбирая между тележкой на колесиках и корзинкой ручной клади.
И вот я с ТЕЛЕЖКОЙ!!! всяческой человеческой снеди, потею в очереди супермаркета "Молния". Красавец "Гетц" крякнул, просел под тяжестью хозяйкиных кулинарных амбиций и безропотно покатился к дому. А чего роптать? Уж, ежели хозяйка, что решит..... тут лучше подчиняться!!!! Смирилась и я.
В результате Нинкиной ответственности и тотального стремления выпрыгнуть из собственных трусов, на свет Божий родился ШЕДЕВР совместного творчества меня, Нины и ее родной сестры, хоть последняя и ограничилась ролью открывальщицы пива! Ну, и пусть, что немного кривоват, просел в одном месте, пиво, как оказалось, имеет пролонгированное воздействие на окружающую среду...
"Кейк-пати" проходил загородом, в родовом гнезде одной из соучастниц конкурса " а ну ка, девушки!". И все здесь соответствовало задуманной концепции возрождения традиций ручного труда в 21 веке: стол, сделанный руками хозяина, стулья, сделанные теми же руками, яблоневый сад, цветочные плантации аналогичного производства. И мы, девушки-красавицы, спортсменки, активистки, бизнес-вуман, временно поменявшие имидж на шеф-кулинаров. Совершенно спонтанно, под коньячок и легкую закуску, рождались идеи - каждый участник презентует свое творение, потом общая дегустация и решение жюри, куда торжественно определили хозяина дома.
Наша презентация была последней. Насмотревшись на буйство фантазий, артистизм и эрудицию всех собравшихся, честно говорю, стало завидно! И я, тоже, захотела выпрыгнуть из трусов! НО стринги - одежда неудобная, к прыжкам не пригодная, поэтому на ум шел только выученный в детстве Пушкин, "три девицы под окном, торт пекли поздно вечерком..." Дальше больше, ассоциативный ряд был таков - ручной труд, русское поле, открывавшееся на горизонте, дом, стилизованный под русскую избу, Нина, в импровизированном варианте русской девицы, с косищей до попы из четырех шарфиков(четвертый, красненький, пошел на ленточку) и царь-батюшка, т.е. судья наш, хозяин дома! Я чувствовала себя Пигмалионом, Гариком-Бульдогом из "камеди" и членом театра абсурда одновременно!!!
Овации, 1е место и признание коллег-друзей было в тот вечер нашим! Мы оказались лучшими не только в кулинарии... Звезда Нина, с косищей до попы, была назначена общественностью распорядителем следующей вечеринки "дриньк-пати", то бишь, вечеринки наливок собственного производства.
 

Чаще всего сильные женщины травмируются от гардин. Рейтинг увечий выглядит так:
- любовница, гардина, пробка от шампанского.
У меня двое подружек полезли в воспитательных целях крепить гардины. Думали, мужчинам станет стыдно. Ни фига! Одной гардина вышибла передний зуб, другой – нарисовала фингал под глазом. Мы скупили в аптеке всю бодягу.
- Ужасно, - сказала Маринка, - я только что зубы поставила. Столько денег за фасад отдала.
Причем, когда травму наблюдают подруги, они ведут себя примерно так:
- Господи, он тебя побил? Скажи честно!
Еще в рейтинг можно добавить чайник. Светка, заядлая волейболистка и просто суровая женщина, стала наклоняться, чтобы надеть сапоги. Рядом проходил хозяйственный муж, махая, слава богу, пустым чайником. Чайник и Светкин лоб с глазом неотвратимо встретились. И опять бодяга и вопросы подруг по даче:
- Он тебя бьет, да?
- Пусть только попробует, - цедит Светка.
И вот мы, сильные женщины, сидим напротив бутылки шампанского, держим тремя кулаками, и пробка срывается. Одной из нас в лобешник. И она, знаете, думает:
- Хорошо, не в натяжной потолок.
Что значит сильная женщина!

Как-то я забирала подругу с сеанса массажа.
Ну как массажа. После первой процедуры выяснилось, что он еще и психотерапевт. И кроме протрузии и грыжи лечит душу. Причем, методом смехотерапии.
- Сейчас меня подруга заберет, - Иринка убоялась, что он ее, голую, защекочет. - Она недавно машину купила.
- Значит, незамужем, - поставил диагноз массажист.
Это была правда. За время работы массажист натренировал в себе еще одну узкую специальность – экстрасенсорную.
Или вот еще ситуация. Педикюрша мне говорит:
- Вы не любите носить обувь на каблуке, и ваша любимая поза: сидеть, подложив ногу под попу.
Опять все было правдой. Выходит, меня можно читать как раскрытую книгу. И педикюрши у нас тоже сплошь кассандры. Только без смехотерапии. Оказалось: она читает ногу по мозолям. Вообще-то у меня нормальные ноги, и мозолей нет. Ну как нет. Для меня – нет. А она – видит. Просто мастер своего дела, насобачилась.
Или вот Земфир. Пришел ко мне делать гипсокартонные перегородки. Потом сделал пол, и двери. А у него оказался только один глаз, второй стеклянный. И сделал он все безупречно, двуглазые так не выведут ни за что.
«Евромужик» - такое объявление появилось недавно. Это муж на час. Который заодно и евроремонт. Очень качественный, говорят. Мастер своего дела. И никакой тебе смехотерапии.

Каждому наливают по силам. Там четко как в аптеке. Допустим, прошлый год мне отпустили поллитру, позапрошлый, високосный, трехлитровку, а этот, судя по ощущениям, 250 и ни граммом меньше.
Тара разная, потому что силы у всех разные.
Если эти объемы не выплакать (ну все у тебя было лучше чем ок, слаще, чем в шоколаде), то они начинают давить на глаза и психику. Допустим, у моей подруги хохотушки Ланки наблюдается четкая зависимость: реветь начинает к Новому году. Как по свистку. Это интоксикация, отравление организма нереализованными слезами. Пускает слезу, просто услышав песенку козы Муравьевой:
- Надо сидеть, слышите вы, тише воды, ниже травы.
Другая моя подруга берет «Гордость и предубеждение» с Кирой Найтли и смотрит. Говорит, это фильм для уставших женщин. И выплакивает меру. Промывает заржавевшие механизмы сочувствия. В крепком настое слез.
Сильным женщинам, которые переживают боль стойко, насухую, этот аптечный рецепт помогает выжить. Нельзя копить слезы внутри – сильная концентрация соли – раз, ну и стоячая вода, как в болоте - два. Разладится сердце, сбойнет нервная система.
- Поплачь, поплачь! Легче будет! – классика жанра.
Слезы душеспасительные, закипают, слезки на колесиках (это вариант для детей) и даже «крокодильи». Реки слез. Десятки наименований, богатый ассортимент, сотни оттенков. Как-то там в аптеке знают, в какой пропорции каких отпустить.
Когда я хочу пореветь, я беру книгу Аллы Боссарт «Гипсовые крылья». Читаю и умываюсь слезами. Потом чувствую себя так, будто в церковь сходила. Ключевой водой умылась. И жизнь налаживается.

Они все делают вместе. Он – обмахивает корову от слепней хворостиной, она доит. Он поит теленка, она собирает цыплят. Она моет подойники, выстраивая их в один ряд на лавке, как ударные, он – закрывает ворота огромной оглоблей, а то хулиганья много развелось. В 4 руки. Все пополам. Это называется коммунизм в одном отдельно взятом подворье. Или любовь. По Шукшину.
Они 40 лет вместе. Половинка и половинка. Набор. Как чашка и блюдце. Нитка и иголка. Правая и левая нога. Старосветские помещики (у них есть поющие двери и главное -кряхтящая мебель). Со своим режимом и привычками. И тут в этот монастырь приезжаем мы, банда. Без предрассудков, без режима. Зато родственники.
Мама протрубила отбой, ведь в доме ребенок, у которого «должен быть режим».
Мама вырубает свет, и мы, старосветские помещики и банда, начинаем мучительно засыпать. Ворочаться, скрипеть диванами, бегать в туалет, повторять таблицу умножения, мерить давление, пить корвалол, прислушиваться к вою ветра.
И так 2 часа. В темноте, чтобы чадо не возбуждалось.
Маман очень хорошая женщина. Сейчас она едет в город, чтобы спасать от темноты внука. У мамы есть отрывной календарь и она видит, насколько с 22 декабря – самой длинной ночи в году - увеличивается день. На 30 минут. Она поедет к нам в город на недельку, чтобы приводить ребенка из школы. И вырвет у природы еще 10 минут, приблизит весну.
А дедушка бабулиным командировкам не рад.
Он забывает, как без нее жить. У него с мамой ни одного приступа стенокардии. Борщ, селедка почищена, кости выбраны, чай заварен. У него с мамой режим.
Прошлый раз маман уехала – он мыться перестал. В знак протеста. Имеет права покапризничать, он маму больше знает. Гораздо больше нас.
Он ее, сельскую учительницу, знаете как отвоевывал? И столько ей – ударный молотобоец – наваял подсвечников: в форме штыка, розы, и… сердца. Вон весь шифоньер заставлен.
А мама про него статью в газету написала, впечатлилась. Вырезка до сих пор лежит. Но полюбил он ее задолго до статьи в газете, уверяет.
Кстати, в этой газете (в последнем номере, только что принесли) на первой полосе заметка под заголовком «Критические дни». Это про плохую геомагнитную обстановку и вспышки на солнце.

- Заходи в избу, окаянный! – загоняли бабки своих городских внуков, дорвавшихся до нетронутых осадков. Городские мамки – глупые коровы, отправили их в легких полусапожках, и бабули отдали внукам свои валенки-скороходы. Валенки чавкали на малохольных ножках-спичках.
- И не черпай снега в валенки, они сядут – не натяну потом на себя!
Там, на Небе, пробовали новый замес осадков: мельчайшие ледяные иголки, бисер и стеклярус из девичьей шкатулки. Замесил – сыпанул на деревеньку крупной солюшкой. Да не щепоть, а жирно, будто на засол шмата сала. И таймер поставили: «с утра до обеда». И летела с небес соль и слушали сельчане этот снег, как дождь. Динь-дилинь.
Потом в небесной кухне стряпали затируху. Хлопья мучные: легчайшие, большие. Тончайшее кружево, что идет на нижнее дамское белье «Dim».
Деревенские дети приходили в избу как маленькие снеговички, и деды выходили с ними в сенцы, веником обихаживали по бокам, сбивая снежную пыль. А дети бросались рисовать на память снежинки, которые они видели в полете. Чтоб не забыть.
Оседали белокипенные кружева и кряхтели под ними крыши приземистых деревенских домишек. И шел тот снег до самого вечера. А вечером, будто таймер на «ноль» поставили – кончился.
Звезды высыпали, месяц заулыбался. На окнах – если из теплых изб смотреть - вышивка инеем, гладь причудливая.
И тут надо прислонить лоб и подышать и добавить свой мазок в картину: череп и кости, Ржунимагу или Сева – дурак.
А Сан Саныч – местный барометр, пенсионер, бывший агроном, находился в непонятках. Он вел свой Сельскохозяйственный календарь уже 25 лет и не знал, какой знак погоды рисовать сегодня, 6 января 2010 года. Столько осадков и разных!
- Урожай будет! – заключила верная супружница Саныча. Она не мучалась сомнениями. – Много снега – много хлеба!
Занесла с улицы поганое ведро, чтоб ночью до ветра не бегать по-маленькому, не морозиться. И легла спать.
А был это сочельник. День накануне Рождества.

Серебряное копытце уже проскакал над деревней. Побарабанил о спутниковую тарелку лесника, лягнул антенну бабы Таи, сделав ей волны, и небольшой перерыв в телевещании сериала «Кармелита» и отстучал степ по крыше Петровичевой бани.
В этот самый момент распаренный Петрович выходил из бани и ему за шиворот посыпался сноп снега с козырька крыши.
И чтоб не потревожить торжественность природы, Петрович вместо матерка довольно крякнул:
- Эх! Остудился! Хорошо как!
И зашипел, как банная каменка. Хорошо, хорошо банный жар загасить снежком. Ведь сигать в сугроб голышом для пенсионера уже не комильфо. А снежок за шиворот – вариант как раз для стариков с простатитом.
Оглянулся вокруг Петрович: Ковшик Большой Медведицы над сеновалом стояймя стоит. Вот так бы его хвать с неба, а там другая жидкость, которую в праздник гостям подают. Чтоб выпил за здоровье хозяев.
- А не сходить ли к сватам? – думает Петрович. В праздник же не погонят – это грех. Нальют стопарик.
Идет Петрович по деревне. И на трындычих натыкается. Издалека да спьяну они чистые звери. Одна – в шубе из корейской собаки, другая – из опоссума. За детьми донашивают немодные одежды:
- Вот и я говорю: меха надо носить, в них тепло, - говорит одна. – А они тонюсенькое термобелье наденут и говорят, какая ты мама отсталая. Меха уже давно не носят. Только в вашей деревне. А я им про придатки и простатит.
- В наше время колядовали, чтоб хозяев повеселить, а сейчас, чтоб обворовать! – кипятится другая. - Колядовщики ух и наглые пошли. Пока идут через холодные сенцы, веранды, где бабы выставляют противни с пельменями, весь полуфабрикат к себе в мешок ссыпают. И с хозяевами в избе не выпьют стопарик, а сольют в грелку, чтобы набрать алкоголя побольше и потом квасить до зеленых соплей.

Кума Алексеевна, родственница Петровича, крепко выматерившись на верного супружника Николаича, уже набравшегося в зюзю, погрузила мужа, как дрова, на кровать, небрежно бросила на него одеяло и … пошла в баню. Праздник надо встречать чистой. Завтра мыться грех – птица гнездышко не вьет, баба косу не плетет.
Алексеевна – женщина сдобная, ладная и видная. И это самые важные опции для деревенской фемины. Мужики тут всегда при них, бабах. А бабы – со скалкой, сковородкой, подойником – так и норовят увечье сделать.
Алексеевна ошпаривает полок, чтоб горячее телесам было, плещет на каменку и сидит в душном тумане, разгоняя его изредка веником…
А Николаич, пьяный супружник, только Алексеевна за порог, вскочил, как черт из табакерки и полез искать либо выпить, либо деньги. У него был «чуй» на тайники. Третьеводни сестра приезжала из Челябинска в гости. Привезла гостинцы – три трехлитровки чистого спирта – она в больнице завхозом работает. И под расписку каждое утро нацеживает всем отделениям чистый медицинский. На ватки. Излишки сюда привозит. Вот их-то Николаич и искал. Нашел в подполе. Нацедил стаканчик, разбавил водичкой и лег спать очень счастливым человеком…

Другой персонаж нашей повести – черт Прохор – сидит на месяце и чистит копытца маникюрным инструментом фирмы «Золинген», алмазной пилочкой, строго по часовой стрелке и бурчит:
- Пугай тут всех! Работай за Нечистую Силу, хотя в календаре 6 число – красное, не рабочее. Половина ведьм простыли, на больничном сидят, другие отпросились навестить родственников. Все. Я буду жаловаться, - завизжал Прохор. – на служебный износ, в профсоюз Нечистой силы. Ущемление прав. Нарушение КЗОТ.
Прохор прошелся под ногтями, и стружкой полетела грязь из-под ногтей на деревню, как сажа из трубы. Чуть напугала девок, что во дворе гадали. Девки, городские студентки филологического факультета Челябинского педа, приехали навестить своих бабуль. Валенок бросали.
- В какую сторону смотрит – оттуда и сватов жди!
- В той стороне Васька Разуванов живет, сопли всегда на губе висят! – и ржут как кобылицы, и в снег как в перину валятся, животики надорвав.
- Дуры! – обзывает их черт Прохор. – Таких фиг напугаешь! Оторви да выбрось. «Вий» для них – детские сказки, не страшно. Жалко пожарные Клуб закрыли, и дискотеки запретили. А то бы так скопом всех и напугал! Пугать скопом сподручнее. Там действует массовый психоз. Наверх (на низ) нужно будет отчет отправить по количеству пуганых в Сочельник. Контора статистику требует. Эх!

Черт Прохор решил устроить Конец Света, затолкав, как вы понимаете, месяц в трубу к Алексеевне.
- Ну они ж не напугаются, что месяц пропал! У них же электричество есть! – сомневался Прохор в своем маневре.
Алексеевна, дыша туманами, обирала с тела белого прилипшие листы веника. И тут внутри бани будто золотом посыпали, а у каменки черт нарисовался. Месяц на лоб нацепил, как нимб, а морда-то чертенячья:
- Перепарилась! Кажется мне, – ойкнула Алексевна и поплыла. Не успев перекреститься.
А когда черт Прохор присел на полок, она отошла да ковшиком с кипятком и ошпарила окаянного! И так и бегала Алексеевна за ним по двору в чем мать родила.
А Петрович, доковыляв до дома сватов, то бишь Алексеевны, увидел картину маслом и сразу протрезвел:
Веник березовый у Алексеевны – чисто метла. Да и сама она – чисто Солоха.
- Теперь к сватам только днем, и только трезвым!

А утром надо было разметать наваждение Нечистого. И на небе добавили опцию: ветер. И под утро ветер стал играть на проводах, как гусляр Садко печальную песню. И эти звуки отзывались в избах грозной вибрацией. Напоминая об аде и грехах человеческих. Но до обеда только. А потом – тишина!
Деревня, если смотреть с Небес, в Рождество Создателю очень понравилась: как творожная Пасха, облитая взбитым белком снега. А цинковые крыши избенок слепят по утрам, как маковки церквей, и солнце от них жмурится. Красота, да и только!

У нас в редакции прямая линия с Дедом Морозом. Но не все в курсе. И вот на пороге вырастает Дед Мороз. Кафтан, отороченный мехом, серебряные сапожки, брови – в  инее, борода не из ваты. Не колдырь, заколачивающий на праздники. А будто из леса, только из оленьей упряжки вылез. Посохом серебряным пристукивает. Такой настоящий, что все перестают стучать клавишами… А удивить журналистов непросто. На днях у нас в пресс-центр тигр настоящий приходил, у него, правда, полщеки не было, и его приводили как чудо операции.
 А за минуту до появления в редакции Деда Мороза к нам зарулил местный занудный психоаналитик:
- Фу, кислые вы какие! – говорит он. -  Искры меж вами нет!
И тут – фокус-покус - дверь распахивается и появляется Дед Мороз:
- Простите. А вы кто? – строго спрашивает психоаналитик.
- Не признал? Я Дед Мороз! Зайчик! – обращается к психоаналитику Мороз. – Проводи-ка меня в пресс-центр!
И так психоаналитика загасил, что тот не остался у нас чай пить и цитировать наши сны по Фрейду. Сгинул.
На прямой линии Мороз окает, голос грубит, как сказочный дедушка. Хотя ему, Морозу, 29 лет! Это я навожу о нем справки, потому что попала под его обаяние, как под поезд!
Звонят дети и просят разное: набор «Доктор», набор «Сделай сам»- 3 штуки! куклу Барби, мячик. Скромные какие-то дети…
- Дед Мороз, дорогой, подскажи как быть, - прорывается папа пятилетнего мальчугана.- Сын просит положить ему под елочку мобильный телефон.
- Рано еще. – ответствует мудрый дедушка. – Вот в первый класс пойдет, закончит год на пятерки – тогда да.
- Ой спасибо, Мороз. – отец счастлив, что сберег деньги. Он знает теперь, что ответить чаду.
Между тем, дедушка Мороз, когда елок нет, работает Дорианом Греем. И появляется на сцене в стрингах. Он – профессиональный актер. Пожалуй, самый перспективный в Челябинске. Завтра у него корпоративчик на Гавайях – банкиры его туда вызвали народ веселить, и стринги ему там очень пригодятся.
А вчера он был на другом корпоративе:  там салют забабахали раза в два мощнее того, что нам на день города показывали. А вы говорите кризис…
Говорит, на одном корпоративе рюмки в сторонку отставлял и набралось аж 24 штуки! Я после этого, да еще стрингов, в него прям влюбилась. Непьющий, рассудительный, сказочный. Не мужчина, а облако… в кафтане с посохом.
Другие представительницы нашей редакции моих чувств не разделили:
- Тебе не кажется, что Илья Авербух похож на Иисуса Христа? – томно произнесла ответсек Татьяна Борисовна, затесавшаяся в пресс-центр на другую «прямую линию» с Ильей Авербухом.
- Нет!
Между тем, Иисус  развенчал некоторых героев шоу:
- Вижу, катаются, перетянутые бинтами. Мол, ребра сломали! А я точно знаю, что со сломанным ребром на лед не встать! Это они баллы себе перед зрителями набирали…
Так что по-настоящему там ломался только Жигунов и Кортнев, а остальные – косили под мучеников, бутафорские бинты крутили…

Это тот самый дед Мороз - непьющий и сказочный. Со стриптизом наоборот. Справа от него, к сожалению, не я...

Вчера я и еще два десятка журналистов караулили Голикову, министра здравоохранения и социального развития РФ. У министра график плотнее некуда. Мы ждем ее два часа:
- Едут! – кричат врачи, у которых Голикова должна перерезать ленточку.
Девочки, как гимнастки, растягивают красную ленту.
- Не, это не они!
Девочки сворачивают пять метров ленты и встают в уголок.
-Едут!
И так раза три.
И тут появляется стремительная Голикова, но совсем из других дверей. Скидывает белую норковую шубку и подает тому, кто справа. При этом мы все бежим по путаным коридорам ПЭТ-центра: нельзя пропустить ни одного слова, брошенное министром. Тот, кто трусцой бежит справа, перекидывает поклажу тому, кто сзади. И так белоснежная шубка доходит до меня. Я передаю шубу тому, кто сзади… В итоге норка перекочевывает на галерку…
- Ну ты б надела – да пошла! – ржут в редакции.
А шуба легонькая, подклад беленький… Красивая. Я б такую точно замарала…
Шуба, надо сказать, догнала хозяйку, уезжала она в ней…Ох и честные в Челябинске люди...

Народ не верит, что деревню может завалить снегом по самую макушку. До труб.
Вспоминают Простоквашино. Успокаивают меня. Мол, собранный папой и дед Федором запорожец застрял, а его вытащили, а потом… мама к ним на лыжах приехала. В аккурат к новогоднему столу. Отвечаю любителям Успенского: у нас такое не проканает. Лыж у меня нет. Бросить свою машину посреди степи я не смогу, она мне как второй ребенок. Живности, которая бы на тросе притащила транспортное средство – тоже нет. Вариант останется один: замерзать в степи как ямщик. А у папеньки недавно было минус 42 и птицы с неба валились замертво. И даже если свистнуть на подмогу трактор, то его в мороз не завести, нужна особая, «северная солярка», а у нас такую не разливают…
Степь кругом. Ветру не за что зацепиться. И коренастые домишки, что вытарчивают из земли – его шибко раздражают. Оттого и дует люто. Он же могуч, гоняет стаи туч, а тут с одной деревней типа не справится? Только с одной стороны ветру противостоят сосенки, что отец высадил, будучи лесником. Лесопосадки. Но они стоят не стеной, а с проплешинами, погорели в уборочную страду.
Вы думаете, почему в сенцах у всех лопата стоит? И двери в избах распахиваются вовнутрь, а не наружу. Чтобы открыть их и… выскребаться на свет божий.
- Слыш, кум, если меня занесет, ты хоть трубу нам откопай, чтоб мы печь затопили. А дальше уж мы сами…
И кто первый откапывается – тот типа герой-освободитель. Торит дорожки к родственникам.
Метель переметает и трассу, в тех местах, где сходятся два лесочка – справа и слева от дороги. Автобус рейсовый не идет. И тогда деревня моя живет в затворе. Связь с миром – только через телевизор! Вроде как заброшенная Богом. Но я бы так не говорила, потому что Бог здесь присутствует, я слышу его дыхание. Деревенька скорее заброшена грейдером…

Короче так. Надо взять и за часик до боя курантов написать 100 своих желаний на 2010 год.
- А потом съесть? – спрашивают у меня все, когда я предлагаю такой вариант.
- Нет. – говорю я. - Кто ж съест 3 тетрадных листочка?
Суть в чем: вот ты пишешь и во вселенском документообороте желание твое, написанное пером, уже никуда не заныкать. Есть входящий номер. Должен быть и исходящий. В небесном ведомстве ух как серьезно за это спрашивают. Просто сроки другие, не как у нас на Земле. То есть просто так подумать (загадать в голове) – это Вселенная не расслышит – тугие на ухо старички-исполнители в небесной канцелярии. А вот если очочки наденут, то все и прочтут. И исполнят.
Я попробовала в прошлом году. Первых три (ты же знаешь, что у тебя еще их 97!) ты пишешь что-то типа «чтобы не было войны», «чтобы все были счастливы» и т.д. Просишь не для себя, для человечества. Для детей из Никарагуа и из сектора Газа. И страшно себя уважаешь, что про них не забыла.
Потом пишешь за свое. Но уже через десяток желаний сдуваешься. Потому что глобальное, оно, как правило, одно. Но тебе же ясно сказали: надо сто!
И вот с 35 по 78 у тебя идет полная пурга. Что-то типа:
- чтобы колготки никогда не рвались
- кофточку розовую к той юбке, которую еще никогда не надевала
И страшно веселишься.
И нервничаешь, потому что мама кричит:
- Семья садится за стол! Хватит писать. Президента пропустим…
А у тебя затык, ступор. И вот этот момент очень важен, потому что в твоей головенке идет ротация и селекция, ты понимаешь что важное, а что не очень. Это твои планы на год грядущий.
Давайте прямо в моем блоге напишем свои сокровенные желания. Потому что мне 100 слишком много! Обещаю их отстучать … на небо. Как коллективное блоггеровское сочинение. Ну знаете, как народ в буриме играет.
Итак, я начинаю.
Желание №1:
Чтобы деревню Владимировку не занесло снегом в праздники и я смогла выехать оттуда на машине…

Есть у меня коллега. Очень активная девушка, батарейка. Вчера у нее совпали два взаимоисключающих мероприятия: балл прессы в мэрии и католическое Рождество. Она решила успеть и туда и туда. Хотя она атеист. Но любит клубиться, и друзей много как среди журналистов, так и среди католиков.
На балу прессы выпили, закусили. Потом на такси и к католикам на праздничную мессу со жвачкой во рту, чтобы вином не несло.
- Праздничное богослужение довольно длинное - около полутора часов, - рассказывает коллега. - А с концертом прихожан и все два. В промежутке довольно монотонно главы из Священного писания читают. Я сижу на лавочке, думаю о вечном, слова из библии лишь краем уха ловлю. И вдруг слышу что-то типа:
- И послал Бог в мир младенца на... И пришел Иисус на...
А эти "на..." у нас водитель на работе в довольно однозначном смысле через слово-другое употребляет.
Коллега насторожилась:
- И послал Бог в мир младенца наМ, - различила членораздельное. - И пришел Иисус наМ.
Нам всем то есть.
Сидит дальше. Видит, за спиной одного из священников… горит живая елка. Нет, огня нет, а дым валит. Но прихожане почему-то на него не реагируют.
Коллега решила дождаться запаха или хотя бы огня, не подняла панику.
Оказалось, это в руках у священника кадило чадило! Просто его из-за других прихожан, сидящих в первых рядах, не видно было…

Напугала сына зубным камнем. Стал чистить зубы так тщательно, что все зеркало – в брызгах от щетки, лица не видать. После зубов разошлись по комнатам спать.
- Мам, - зовет сын. А я уже не я, вскочила на подножку сна, еду. – Я хочу заснуть с твоим лицом!
Это значит надо встать с кружащейся головой, не найти в темноте тапочек, прошлепать по холодному полу босой до его комнаты, стукнуться бедром о косяк, еле слышно сказать «б…». Потом встать в дверном проеме, и улыбнуться, как в фотошопе. Вот она я, рекламная заставка на самый лучший сон! А сын возьмет пульт от люстры и щелкнет. Это значит, что ему ночью не будут сниться кошмары…

Как мы просыпаемся

Звонит будильник на телефоне. Нажимаю «повтор». Звонит будильник на телефоне. Нажимаю «повтор». Слышу шум воды у соседей. Лифт поехал. Думаю:
- Все уже встали…
Звонит будильник на телефоне. Думаю:
- Как же все зае…
Досыпаю сидя в ванной, лейку держу как телефонную трубку между ухом и плечом:
- Алло! Комсомольская правда слушает!
Утро и работа неизбежны!
- Гош, вставай! – бужу сына.
Сын садится в постели, как сусличек, столбиком и досыпает сидя.
Выгоняю его в ванную, ношусь между кухней и спальней.
- Ты мешок по физре взял?
- Деньги на столовую не забыл?
- Мобильник, ключ, тетрадь по английскому?
Тишина.
Открываю дверь в ванну – сын лежит на коврике, свернувшись калачиком. Досыпает.
Уже упакованный на улицу, в пуховике и шапке, он валится раненым на кровать и лежит полторы минуты, что я докрашиваю последний глаз…

Утром моей подруге звонит ее подруга Светка, которая на сносях:
- Я в луже воды! Кровать насквозь…
- Это воды отошли! – моя подруга, мать двоих детей, все-все знает. А Светка – страшная бояка, хотя уже одного родила. Но тут же каждый раз – как первый…
– Не волнуйся, - твердо говорит моя подруга. – Едем рожать!
Вот это врачебное «мы» - просто волшебно действует. Как Кашпировский на эпилептика.
Через пять минут Сеть подруг ( я в том числе) в курсе, что Светка рожает. И мы втроем начинаем рожать…Дистанционно.
Мы подключаемся к Светке и ее дочке. Мы настраиваем свои антенны на ее живот и ту девочку, что плавает там рыбкой. Мы – проводники. Между Светкой и Богом.
- Ты родишь в 5 вечера, - программируем мы роженицу.
В режиме он-лайн заходим со Светкой в предродовую. Не паникуем, не истерим. Не мешаем акушерке. Правильно тужимся. По-собачьи не дышим, потому что это все фигня…
Наши мужья и околомужья, домашние понимают, что сегодня им не видать ни завтрака, ни обеда! Что нас нет, мы в другом измерении, мы рожаем.
Знаете, Светка родила ровно в 5, как мы и запланировали. У нас девочка, Маша. По шкале АПГАР 9 баллов. Вес 3800, рост 56 см. Почти евростандарт! Мы, блин, такие молодцы…

Вот я очень торопилась родить. Просто устала ходить с пузом, с изжогой, спать только на спине. Бегать без конца в туалет, потому что живот, видите ли, давит на мочевой пузырь. Хотелось подхватить юбки, и бежать по полю вприпрыжку. Налегке. Босиком. А не тяжелой бегемотихой. В 6 утра, когда сонная санитарка включила свет в коридоре, я вышла из палаты с пакетами и узлами, как старушка, собранная в дальнюю дорогу:
- У меня, кажется, схватки.
То были вовсе не схватки. Но со мной решили не связываться и «опустили» вниз, в предродовую. Там все корчились и кричали. А я думала:
- Надо же, какие у них роды тяжелые. А у меня все так легко!
Мне выдали казенную рубашку серого цвета с огромной синей печатью «ГКБ №8». Проткнули пузырь. И тут началось…
Образцовая девочка, я кинулась себя обезболивать: растирать кулаками поясницу. Прикоснулась к спине – а там дыры. Дообезболивались! Протерли хламиду в местах массажа…
Я хваталась за железную спинку кровати. Подумала: в каких децибелах можно измерить схватку? Потому что если дать ту, пиковую, неподготовленному человеку, он бы сдох. Просто забыл, как дышать и лопнул. А так тебя готовят. По нарастающей. Ты знаешь, сейчас будет больнее. И придет это быстрее.
В отделении патологии беременности, где я лежала перед родами, все кровати были раздолбаны, некоторые без дужек. А в предродовой – крепкие, к полу прибитые, чтоб не вырвали.
- Где спинка? – орала я уже на операционном столе. – Я не рожу без нее! Мне надо держаться…
Хватала руками воздух и искала спасительную дужку из предродовой…

- Картинки вокруг нет, - вспоминает свои роды подруга. - Стерта. Картинка была внутри - представлялось что-то горячее, красное и железное. Как клещи или щипцы, которые раздирают тебя изнутри. Больно так, что выговорить не можешь даже "мама". Только кричишь. Какой-то один самый простейший звук типа -эээ или уууу или оооо. Что-то гласное. Это не кончалось. Я не плакала и не думала, было нечем думать и к примеру прикинуть - а когда это кончится. Видимо, я была самая дикая в этом роддоме, потому что никто больше не орал. Мне что-то вкололи божественное, и я на час или два вырубилась! Заснула. Меня разбудили и сказали:
- Пошли рожать!
Я шла, бодро держась за стены, и рожать было прекрасно.
Рожать было само собой - легла, уперлась. Ух! На третьем «ух» родился Артуха. Очень легко, радостно, как будто без меня сработали всякие мышцы, которым и положено родить.
Меня запомнил весь роддом, ходили на меня смотреть:
- А! Это которая так орала!

Заглянула в статистику своего блога. Поисковые фразы, по которым заходят в мой дневник:
- телепортационная машина
- правда о женщинах
- мы засрались
- эх деревня смотреть
- сИлИзенка
- голые женщины нарисованные карандашом.
Вот обо всем у меня есть в блоге! Ай да я! Одно время хитом была «вошь на гребешке». Теперь буду знать, как повышать посещаемость…

Сына пригласили на день рождения Бриджит.
Бриджит – это гладкошерстная такса. Ей 1 год будет в воскресенье. Приглашены 10 человек. Все очень серьезно, будет торт и свечка, лай и детский смех до колик. Бриджит загоняет наших пацанов до мокрых челок, пару раз описается от счастья. Если не повезет, будет разбитая посуда и рваные носки.
Чадо готовится к именинам. Все разговоры в доме про Бриджит. Неделю экономил на обедах, чтобы купить в собачьем отделе «сладкую косточку» для Бриджит. Надписал девочке Бриджит мяч и открытку стихами собственного сочинения:
«Жизнь полна запретов.
И Бридж их соблюдает.
Мячик ей подарим.
И костАчку подарим.»
Все мячики нашей квартиры – а они были куплены для занятий фортепиано, чтобы правильно поставить руку – перекочевали в квартиру к Бриджит. Девочка охотничья, мячики уходят влет, как барсуки на охоте…
Ну а я подарю Бриджит кусок говядины…

Четырехлетние малыши давали концерт.
- Когда выйдете на сцену – не ковыряйте в носу! Стойте смирно! – умоляла хормейстер.
- Поняли?
- Поняли! – дискантом прокричали мальчики.
И действительно, никто не ковырял в носу.
Просто каждый нашел в зале свою маму и помахал ей рукой! Чтобы родители не заблудились глазами в однообразных жилетах, некоторые состроили рожи и повертели бедрами. Мол, вот он, я! И не перепутай!
Вообще отстоять 2 минуты в одной позе в этом возрасте – это если их прибить гвоздочками, нереально. Хормейстеры понимают, и больше двух песен зараз не дают. А тут отчетный концерт!
Солисту очень мешали брюки, которые зажевала попа: он их вытащил на втором куплете. Тот мальчик, что бил в треугольник, так закидывал голову назад, что второй ряд мальчиков колыхался, и только занятия спортом помогли им не посыпаться с жердочек, и допеть до конца. Третий самозабвенно скидывал со лба челку!
А хоровая школа у нас строгая, учит классическому пению. Никакой эстрады, и вольных телодвижений. Встал. Замер. И открыл рот так, чтобы вошли четыре пальца. Если не входят – значит, халтуришь, звук портишь!
Я, кстати пробовала затолкать руку – чуть не порвалась…
В общем, весело нам было: хоровой школе «Молодость», куда ходит мой мальчик, на прошлой неделе исполнилось 30 лет! И почти каждый вспомнил, как первый раз выходил на сцену и махал мамочке…

По велению редактора написала автобиографию. Потому что все уже написали, кроме меня. Я ж на больничном сижу. И вот я написала, смахивая со лба температурный пот 38 градусов. А редактор мне говорит: много! Сократи до 700 знаков. Пришлось резать, по-живому. Вам даю мой полный вариант. Будем знакомы...
Родилась в глухой деревне Южного Урала в семье сельской интеллигенции. Сломала семейную педагогическую традицию и вместо педа поступила на журфак УрГУ. Причем, поступила с первой попытки: комиссия впечатлилась моим портфолио, где была уже куча опубликованных заметок в газете «Советское село» на сельскую тему. Как отары овец-мериносов вытаптывают подлесок. И как в деревне учат новой профессии «Жена фермера».
Диплом на журфаке я хотела писать теоретический, на тему нравов в кафе «Бродячая собака»: Мариенгоф, богема, стихи, кокаин. Не разрешили. Заставили писать практический, на тему деревни 90-х годов. Забитые из-за засухи на мясо стада коров, удои и развалившиеся колхозы. Вот и сейчас, когда писать о деревне – совсем не модно, я пишу о ней в своем блоге на kp.ru. Потому что люблю деревню как Есенин и Шукшин вместе взятые!
Сама я живу в городе уже 20 лет. Но подоить корову и сложить стог сена – могу и сейчас.
В «Комсомолке» работаю с 98 года. И могу считать себя вторым динозавром, после редактора. Самым большим делом своей жизни считаю сына, которого родила с диагнозом «бесплодие», вопреки прогнозам всех врачей. Ради такого большого дела пришлось положить перо, научиться таскать холодильник на 9 этаж и прибивать гардины с помощью ножниц.
После декретного вновь вернулась в «Комсомолку». Как героической мамочке мне отвели делянку – темы медицины, образования и сопутствующую им социалку. Теперь с консультациями насчет ангины и ЭКО в нашей редакции все идут ко мне, доктору Землянской. И я знаю, у кого из наших простатит, а у кого - геморрой. Иногда это тайное знание помогает в карьере.
А когда читатели «КП», перепутав время прямой линии, звонят и спрашивают про частое ночное мочеиспускание, я консультирую их не хуже дипломированного уролога.
С 2005 по 2008 поработала замредактора челябинской «КП». Потом вернулась в журналистику. Премий не имею, наверное, из-за недостатка амбиций.
Радуюсь, когда окорачиваю какого-нибудь зарвавшегося чиновника или нахожу деньги на лечение мальчика с ДЦП. Считаю это высшим оправданием своей профессии.
Пытаюсь научиться писать в позиции «над конфликтом». Живу под лозунгом: «Ни дня без строчки!» Мечтаю написать книгу. Нет, три! Обожаю читать современную литературу в постели, обложившись орешками и фруктами, а также не представляю своей жизни без машины и сына!

Когда собкор Яна приезжала из своего провинциального городка в большую редакцию, редакционные мужики просто шалели. Забывали про статус: что ты редактор, что директор. Все шли на Яну как караси на приманку. А приезжала Яна на корпоративы, которые, прости господи – чревоугодие и свальный грех…
Яна была чертовски красива! Пагуба, а не девка! Бурлила в ней цыганская кровь пра-прабабок. Своими черными глазищами она могла стены прожечь. Мужик-карась смотрит, и чувствует, как засасывает его с потрохами и хилой предстательной железой в эти омуты.
И такая она вся уютная, Яна, сдобная даже немножко, с животиком, которого не стесняется. Комфортабельный такой омут, короче, тихая семейная гавань, где по ночам штормит. Этот шторм обещали Янкины бесстыжие глаза, в них ночные степные костры отражались.
Яне всего 29 лет, а она уже двух пацанов родила. И мужики думают: устала баба от семьи, а раз выскочила замуж рано – то есть слабость на передок. Думают, легкая жертва эта Яночка. А Яна только поманит, пообещает – и бросит! Прямо в темном коридоре, с влажным поцелуем на губах и мокрыми подмышками. Боялась Яна продолжения. Дома ждал ее скандал от мужа. Который представлял из себя непонятую человеческую особь: философ, он же заводской слесарь. Бесился муж от корпоративов и любых задержек на работе.
Бесилово это принимало форму вечерних скандалов, чтобы после них сразу в койку и там в душных объятьях и тесном сексе помириться. Муж считал, именно таким должен быть брак и семья.
И вот в очередной раз, в койке, когда все шло к финалу, Яна призналась в черноту ночи:
- Не люблю я тебя!
Муж посмотрел в ее проклятущие цыганские глаза и хрипло ответил: «Ну ладно!»
А признавшись в одном, бросаешься в другое - как в полымя…
Маленький городок N, где в браке больше десяти лет жили Яна и муж, диктовал поведение своими размерами. Диктовал размеры дозволенного, размеры мечты, суеверий и глупости.
Не бывает так, чтобы проскочить новое корыто и столбовое дворянство, и сразу стать вольной царицей. Даже в сказках не бывает. Надо отпахать на заводе сначала мастером, потом начальником цеха, чтобы к 60-ти тебя проводили на заслуженный отдых. И у пацанов отец должен быть, а не чужой дядя. И мечта – маленькая, с маковое зерно, тебе по росту. И жить надо не высовываясь, схоронившись, чтобы жизнь тебя больно не била…
А Яна хотела высовываться. Она хотела сразу и много. И поехала девчонка в Москву. Табор, как говорится, уходит в небо. Безразмерное, неохватное, безоглядное.
И в этом желании «сразу и много» Яна с Москвой совпала. В резонансе оказалась с темпераментом белокаменной.
- И куда, дура, поперлась?! – недоумевали тетки из редакции. – Аферистка. Одна с двумя детьми в незнакомый город?!
Мужики из курилки тоже дисквалифицировали Янку за заступ. Они ж так не могут. Не могут бросить все к чертовой матери, и как Янка и рвануть с табором в небо. Кишка тонка.
Яна за полгода обустроилась, нашла работу и выписала из города N детей. К детям прилагался в нагрузку муж. Взяла и его. Правда, домашнего тирана столица угнетала, работы никакой в руки не давала. И когда Янка пахала на трех, муж отказывался быть по совместительству нянькой даже своим детям. Янка тянула, как бурлак. Устроила детей в школу, садик. Приходила заполночь: она светскую хронику вела в газете, по ночным клубам и всяким злачным местам бегала. Ночная Москва – что цыганка в узористых юбках. Рисковая, азартная, в омуты зовущая. И выходила Яна оттуда отравленная весельем и бесшабашностью.
Перед домашней дверью снимала улыбку, но внутри нее все жглось, и муж чувствовал это пламя сквозь ночную рубашку, как собака чувствует запах. Яна отдавалась ему дежурно, без сполоха в глазах, без прелюдий и продолжений.
Муж, угрюмец и ревнивец, решил бороться с Янкиной мечтой – закрепиться в столице – по-хитрому. Свалил обратно в город N и оттуда начал вести войну за детей. Цель той войны: вернуть в N детей, а следом и Яну. Лишить мечты, прибрать к рукам, пристегнуть к запястью как комнатную собачонку.
- У нее в Москве ни прописки, ни угла, - толкового объяснял он юристам. – Дети в школе на птичьих правах. А если заболеют?
А ей по телефону грозил:
- Если разведемся – я разделю детей пополам!
Знал, сволочь, куда бить. Яна в пацанах души не чаяла.
Она бегала-зарабатывала, и чувствовала иногда, что надорвется. Будто вот-вот сейчас что-то лопнет, как лопается стручок спелой акации жарким душным летом.
То просилась прорасти на воле Янкина цыганская душа, ветка любви в нежных почках.
- Я хожу по темным улицам, чую опасность, и мне это нравится - признавалась она подруге.
Может, Янке не хватало метлы. Может, ждала она своего Мастера. Дождалась…
Влюбилась. Вполнакала, на энергосберегающем режиме она не могла. Поэтому влюбилась на всю катушку, с перескоками напряжения. Когда пробки вышибает и «осторожно, не влезай, убьет!».
За хищный взгляд, звериную хватку, за темный бизнес – вот за что полюбила. А еще за то, что угадал такую же вольную, но стреноженную, в ней!
Бизнесмен Анатолий никогда не обещал ей уйти из семьи и жениться. Никогда правды не говорил. Просто вез Яну на джипе по ночной Москве на бешеной скорости и пил из горла за рулем коньяк. И давал хлебнуть Янке. И она пила и ее обжигало! И никогда она не была так счастлива и свободна, как в этот момент!
Это были качели. Дьявольская горка. Это был полет над свитым наспех в Москве гнездом, где спали и росли во сне двое Янкиных пацанов.
- Дура!- обзывала ее подруга. – у тебя ж дети. А если разобьетесь?
Может, ее прабабка скакала так по степи, а потом в конопляном или маковом поле до первой росы грешила с каким-нибудь горячим Будулаем, вовсе не мужем ей…
В это время у Яны все получалось. Она оформила ипотеку и въехала в малогабаритную светелку в московском пригороде. Она стала первым пером Большой редакции.
Ее слушались даже банкоматы. Она могла им приказать. Один раз пошли с ней снимать деньги. Я сняла и отошла в сторонку. А Янка стоит и руку в карман сует – раз, другой, третий. Потом говорит:
- Слушай, у меня 2 штуки всего было на счете. А он мне 14 дал!
Янка смогла надавить на юристов и мужа. Те попятились.
И поняла Янка, что три пары железных сапог она уже сносила, и держит за хвост чудесную жар-птицу по имени Москва. Та, конечно, трепыхается. Но у Янки хватка мертвая. Она уверена, что будет здесь и счастлива, и богата. А потом, лет через пять, табор потянет ее в другое небо. Где можно вырастить другую мечту. Побольше, чем в этой Москве. Главное, чтобы внутри груди грела любовь, большая и неоглядная…

Это был низкотемпературный роман. На одном градусе. Градусе его желания. Будто у Наташки желания не было. То есть Наташка была для него как полуфабрикат. Взял, достал из холодильника, разморозил, поматросил, в кино-ресторан сводил и обратно в морозильник. Чтоб не испортилась, и никому не досталась. А сам - домой, к жене, теще и ребенку. Конечно, это удобно – иметь девушку про запас. Надоест постная домашняя еда, перченая теща, сдобная до изжоги жена, он из дому и к Наташке. А она его увидит, оттает вся. Одарит полуобморочным высокотемпературным сексом.
Виктор был телемагнат. Познакомились они в Екатеринбурге, на балу прессы. Наташка была талантливая, незанятая, необремененная журналистка. Общие интересы. Роман на расстоянии, безопасный. Жене говоришь: командировка.
Перед Рождеством Виктор решил:
- Все. Ухожу из дому!
Их роману с Наташкой было почти столько же лет, сколько и браку с женой. Виктор купил две путевки во Францию, будто это будет их с Наташкой медовый месяц.
Наташка боялась спугнуть счастье. Ни одна живая душа не знала о поездке.
Она позвонила ему за день до вылета:
- Понимаешь, сын заболел, - пролепетал он. - Такие вот дела…Я не смогу полететь…
Наташка плакала тихо, зло, целую ночь. Не Парижа было жалко. А будущего, которое замаячило на горизонте, а теперь катилось в тартарары. Утром она решила: «Какого черта? Увижу Париж, а там видно будет – стоит ли умирать…»

В Рождество на Елисейских Полях было светло от фейерверков и иллюминации. Наташка оттаивала после Витиного холодильника.
- Бонжур! – раздалось из кампании пьяных французов, стреляющих шампанским в небо.
К ней подошел мужчина, протянул бокал и что-то спросил по-французски. У Эрика была пробивающаяся лысина, уши пельмешками и …большая улыбка. Улыбка все окупала. Она была сильнее всей новогодней иллюминации. Теплее.
Итак, картинка: рождество-Париж, и тут одетый в джинсы-куртку Санта-Клаус с ушами-пельмешками. Ну какая девушка не увидит в этом божий промысел? Ну только если дремучая дура, которая не читала сказок…Эрик-Санта предложил встретиться завтра, потом еще и еще. Было стойкое ощущение, что на небо кто-то с земли отстучал скупую телеграмму о несправедливости и как сатисфакцию после Витьки, к Наташке приставили утешителя, уполномоченного по Парижу и душевным ранам. Наташка узнала: ему под сорок, работает в банке, женат не был. Разговаривали со словарем. 7 дней, что шел тур, исходили весь Париж. Наташка уже думала, что с этим романом ей хватит тепла прожить без Виктора до весны. Как Эрик выпалил:
- Оставайся! Выходи за меня замуж!
Наташка ни черта не поняла, потянулась за словарем и увидела протянутую бархатную коробку с кольцом. Позднее оказалось: фамильный бриллиант! Конечно, Наташка читала про Золушку! Но…
Эрик за день до окончания тура понял, что если эту русскую девочку сейчас отпустить – улетит на своем Боинге в страну, где бьют посуду об пол и где 40-градусные морозы. И ищи ее потом, пиши письма. А такая трогательная девочка, хохотушка с грустными глазами, реликт для холостяка-француза.
Мама Эрика (а она была немного в курсе романа, как мамы всех засидевшихся холостяков) думала:
- Ну дай Бог женится…
Наташка думала:
- Буду любить Эрика. Посидела на краешке чужого гнезда и хватит. Эрик – моя вторая половинка. Даже бери выше и шире, моя тричетвертинка. Да и как можно не верить в сказку под Новый Год? На миллениум! Разве не благодать, не рука Бога? Только слепая не увидит намека. Только неблагодарная уедет. Рожу ему детей, будем готовить обед в 4 руки, будем жить в городе любви по любви!
Наташка видела сон: вот сидит Бог в космосе, ему наша земля кажется красивой, украшенной гирляндами на Рождество. И туда, куда он ладошку протягивает, всех клонит в сон. А рядом с Богом бухгалтера свою работу по брачному ведомству ведут, обозначая на глобусе маркером половинки душ. Чтоб не запамятовать: вот Наташа, вот Эрик. Четверть и три четверти. И выщелкивают на счетах в минус третью душу – Виктора.

А потом было знакомство с родителями. Которые жили в трехэтажном старинном особняке, под завязку набитом антиквариатом: мебелью времен Наполеона, картинами, подсвечниками… Мама и папа оказались потомственными конезаводчиками с собственными землями и угодьями. Наташке стало не по себе от современного толкования чуда. Хотелось, чтоб карета обратно превратилась в тыкву, а она – оказалась в своей 17-метровой комнатенке, которую делила с братом, а всю квартиру с мамой-учительницей и папой-часовщиком.
Но регистрация в мэрии была уже назначена на март. Месяцы прошли в оформлении бумаг, переводах документах, сверках и телефонных разговорах с мамой. Эрик свозил Наташу в Ниццу и показал особняки дедов. И Наташка стала отходить от заморозки, угрелась в заботе, как в любви. Не сопротивлялась. Только однажды, когда они с Эриком завели разговор о детях и в поликлинике сдали анализы на резус, Наташка взбесилась:
- У меня всю жизнь был положительный! А они пишут отрицательный.
- Мадам, ошибка исключена. Мы взяли кровь дважды…
Так оказалось, что штампик, проставленный Отечеством в Наташкином паспорте, единственное, что осталось у нее от дома – липа.

Венчались они в православной церкви – храме Александра Невского, что в центре Парижа. Эрик сам предложил, а его родители, католики, были не против.
Когда-то в этой церкви венчались Пикассо с русской балериной Ольгой Хохловой. Здесь отпевали Ивана Тургенева, Федора Шаляпина, Ивана Бунина. А теперь венчалась раба Божья четвертинка Наташа из Челябинска.
А потом был бал в Венсенском лесу. Сотня приглашенных и все подходили к новобрачной с вопросом «Са ва»? (Как дела?). А потом про КГБ, русскую мафию и олигархов:
- Это правда, что у вас зимой минус сорок? О-ля-ля, это что же, ниже, чем в морозильнике?

Наташка привыкала к роскоши и… экономии. Оказалось, если не считать копейку, не вырастешь конезаводчиком. Муж купил ей за 30 евро фильм Сокурова со словами:
- Для тебя ничего не жалко!
И этот жест характеризовал его как страшного транжиру. Потом – тарелку НТВ плюс, чтобы смотрела русские фильмы, и не сошла с ума от французской речи.
Никаких тебе соболей-горностаев. Перстень – и тот один, по наследству, на свадьбу.
Подружки, получая по электронке ее редкие письма, искали подтверждения сказки. Хотели чуда не сиюминутного, а растянутого во времени. И между строк не находили прежней Наташки. Хохотушки с грустными глазами. Списывали на ностальгию, на беременность и токсикоз.
Наташа родила Эрику двух девочек. Щекастых. Здоровых. Таких, как на французских открытках начала века. Девочек назвали русскими именами – Софи и Ольга.



Наташа иногда заглядывала к себе в душу. Видела, что любовь к Вите топорщиться там гербарием. Цветком пахнущим, но мертвым. Там пышным цветом цвела материнская любовь. Все собой загораживала…
Наташа становилась мадам, настоящей француженкой. Сначала стала видеть сны на французском, потом в разговоре с русской мамой долго подыскивать слово…
А потом…потом, когда челябинские родители слетали потетешкать внучек со славными именами София и Ольга, в Наташкиной жизни опять наступила температура, несовместимая с жизнью. Обморожение, которому не поможет никакой дефибриллятор. Любовь к Эрику, нагаданная Рождеством миллениума, выпарилась куда-то. Улетела в космос, где Бог поймал ее сачком и вручил другим влюбленным. У которых пропорция была соблюдена правильно: половинка к половинке. И которые так страстно хотели любви, как хотела ее в рождественскую ночь миллениума челябинка Наталья.
Подруги не получали от Наташки вестей почти два года. Она развелась с мужем. Ее стало раздражать в Эрике все: и то, что он зовет девчонок «мой гарем», и смотрит срок годности йогурта, и даже обед по расписанию…Эрик съехал в свою прежнюю холостяцкую квартиру. Она выхлопотала детям двойное гражданство. Чтобы, если что, увезти в Россию. Ну, если отец начнет делить детей.
Зимними парижскими вечерами Наташа играет со своими девчонками и пытается объяснить им на их детском птичьем языке, что такое любовь.
Старшей объясняет, что это химия, валентность. А младшей, что это похоже на паззлы. Когда мужчина и женщина соединяются как фрагменты…Половинка к половинке. А как может быть иначе?