Когда собкор Яна приезжала из своего провинциального городка в большую редакцию, редакционные мужики просто шалели. Забывали про статус: что ты редактор, что директор. Все шли на Яну как караси на приманку. А приезжала Яна на корпоративы, которые, прости господи – чревоугодие и свальный грех…
Яна была чертовски красива! Пагуба, а не девка! Бурлила в ней цыганская кровь пра-прабабок. Своими черными глазищами она могла стены прожечь. Мужик-карась смотрит, и чувствует, как засасывает его с потрохами и хилой предстательной железой в эти омуты.
И такая она вся уютная, Яна, сдобная даже немножко, с животиком, которого не стесняется. Комфортабельный такой омут, короче, тихая семейная гавань, где по ночам штормит. Этот шторм обещали Янкины бесстыжие глаза, в них ночные степные костры отражались.
Яне всего 29 лет, а она уже двух пацанов родила. И мужики думают: устала баба от семьи, а раз выскочила замуж рано – то есть слабость на передок. Думают, легкая жертва эта Яночка. А Яна только поманит, пообещает – и бросит! Прямо в темном коридоре, с влажным поцелуем на губах и мокрыми подмышками. Боялась Яна продолжения. Дома ждал ее скандал от мужа. Который представлял из себя непонятую человеческую особь: философ, он же заводской слесарь. Бесился муж от корпоративов и любых задержек на работе.
Бесилово это принимало форму вечерних скандалов, чтобы после них сразу в койку и там в душных объятьях и тесном сексе помириться. Муж считал, именно таким должен быть брак и семья.
И вот в очередной раз, в койке, когда все шло к финалу, Яна призналась в черноту ночи:
- Не люблю я тебя!
Муж посмотрел в ее проклятущие цыганские глаза и хрипло ответил: «Ну ладно!»
А признавшись в одном, бросаешься в другое - как в полымя…
Маленький городок N, где в браке больше десяти лет жили Яна и муж, диктовал поведение своими размерами. Диктовал размеры дозволенного, размеры мечты, суеверий и глупости.
Не бывает так, чтобы проскочить новое корыто и столбовое дворянство, и сразу стать вольной царицей. Даже в сказках не бывает. Надо отпахать на заводе сначала мастером, потом начальником цеха, чтобы к 60-ти тебя проводили на заслуженный отдых. И у пацанов отец должен быть, а не чужой дядя. И мечта – маленькая, с маковое зерно, тебе по росту. И жить надо не высовываясь, схоронившись, чтобы жизнь тебя больно не била…
А Яна хотела высовываться. Она хотела сразу и много. И поехала девчонка в Москву. Табор, как говорится, уходит в небо. Безразмерное, неохватное, безоглядное.
И в этом желании «сразу и много» Яна с Москвой совпала. В резонансе оказалась с темпераментом белокаменной.
- И куда, дура, поперлась?! – недоумевали тетки из редакции. – Аферистка. Одна с двумя детьми в незнакомый город?!
Мужики из курилки тоже дисквалифицировали Янку за заступ. Они ж так не могут. Не могут бросить все к чертовой матери, и как Янка и рвануть с табором в небо. Кишка тонка.
Яна за полгода обустроилась, нашла работу и выписала из города N детей. К детям прилагался в нагрузку муж. Взяла и его. Правда, домашнего тирана столица угнетала, работы никакой в руки не давала. И когда Янка пахала на трех, муж отказывался быть по совместительству нянькой даже своим детям. Янка тянула, как бурлак. Устроила детей в школу, садик. Приходила заполночь: она светскую хронику вела в газете, по ночным клубам и всяким злачным местам бегала. Ночная Москва – что цыганка в узористых юбках. Рисковая, азартная, в омуты зовущая. И выходила Яна оттуда отравленная весельем и бесшабашностью.
Перед домашней дверью снимала улыбку, но внутри нее все жглось, и муж чувствовал это пламя сквозь ночную рубашку, как собака чувствует запах. Яна отдавалась ему дежурно, без сполоха в глазах, без прелюдий и продолжений.
Муж, угрюмец и ревнивец, решил бороться с Янкиной мечтой – закрепиться в столице – по-хитрому. Свалил обратно в город N и оттуда начал вести войну за детей. Цель той войны: вернуть в N детей, а следом и Яну. Лишить мечты, прибрать к рукам, пристегнуть к запястью как комнатную собачонку.
- У нее в Москве ни прописки, ни угла, - толкового объяснял он юристам. – Дети в школе на птичьих правах. А если заболеют?
А ей по телефону грозил:
- Если разведемся – я разделю детей пополам!
Знал, сволочь, куда бить. Яна в пацанах души не чаяла.
Она бегала-зарабатывала, и чувствовала иногда, что надорвется. Будто вот-вот сейчас что-то лопнет, как лопается стручок спелой акации жарким душным летом.
То просилась прорасти на воле Янкина цыганская душа, ветка любви в нежных почках.
- Я хожу по темным улицам, чую опасность, и мне это нравится - признавалась она подруге.
Может, Янке не хватало метлы. Может, ждала она своего Мастера. Дождалась…
Влюбилась. Вполнакала, на энергосберегающем режиме она не могла. Поэтому влюбилась на всю катушку, с перескоками напряжения. Когда пробки вышибает и «осторожно, не влезай, убьет!».
За хищный взгляд, звериную хватку, за темный бизнес – вот за что полюбила. А еще за то, что угадал такую же вольную, но стреноженную, в ней!
Бизнесмен Анатолий никогда не обещал ей уйти из семьи и жениться. Никогда правды не говорил. Просто вез Яну на джипе по ночной Москве на бешеной скорости и пил из горла за рулем коньяк. И давал хлебнуть Янке. И она пила и ее обжигало! И никогда она не была так счастлива и свободна, как в этот момент!
Это были качели. Дьявольская горка. Это был полет над свитым наспех в Москве гнездом, где спали и росли во сне двое Янкиных пацанов.
- Дура!- обзывала ее подруга. – у тебя ж дети. А если разобьетесь?
Может, ее прабабка скакала так по степи, а потом в конопляном или маковом поле до первой росы грешила с каким-нибудь горячим Будулаем, вовсе не мужем ей…
В это время у Яны все получалось. Она оформила ипотеку и въехала в малогабаритную светелку в московском пригороде. Она стала первым пером Большой редакции.
Ее слушались даже банкоматы. Она могла им приказать. Один раз пошли с ней снимать деньги. Я сняла и отошла в сторонку. А Янка стоит и руку в карман сует – раз, другой, третий. Потом говорит:
- Слушай, у меня 2 штуки всего было на счете. А он мне 14 дал!
Янка смогла надавить на юристов и мужа. Те попятились.
И поняла Янка, что три пары железных сапог она уже сносила, и держит за хвост чудесную жар-птицу по имени Москва. Та, конечно, трепыхается. Но у Янки хватка мертвая. Она уверена, что будет здесь и счастлива, и богата. А потом, лет через пять, табор потянет ее в другое небо. Где можно вырастить другую мечту. Побольше, чем в этой Москве. Главное, чтобы внутри груди грела любовь, большая и неоглядная…