- Заходи в избу, окаянный! – загоняли бабки своих городских внуков, дорвавшихся до нетронутых осадков. Городские мамки – глупые коровы, отправили их в легких полусапожках, и бабули отдали внукам свои валенки-скороходы. Валенки чавкали на малохольных ножках-спичках.
- И не черпай снега в валенки, они сядут – не натяну потом на себя!
Там, на Небе, пробовали новый замес осадков: мельчайшие ледяные иголки, бисер и стеклярус из девичьей шкатулки. Замесил – сыпанул на деревеньку крупной солюшкой. Да не щепоть, а жирно, будто на засол шмата сала. И таймер поставили: «с утра до обеда». И летела с небес соль и слушали сельчане этот снег, как дождь. Динь-дилинь.
Потом в небесной кухне стряпали затируху. Хлопья мучные: легчайшие, большие. Тончайшее кружево, что идет на нижнее дамское белье «Dim».
Деревенские дети приходили в избу как маленькие снеговички, и деды выходили с ними в сенцы, веником обихаживали по бокам, сбивая снежную пыль. А дети бросались рисовать на память снежинки, которые они видели в полете. Чтоб не забыть.
Оседали белокипенные кружева и кряхтели под ними крыши приземистых деревенских домишек. И шел тот снег до самого вечера. А вечером, будто таймер на «ноль» поставили – кончился.
Звезды высыпали, месяц заулыбался. На окнах – если из теплых изб смотреть - вышивка инеем, гладь причудливая.
И тут надо прислонить лоб и подышать и добавить свой мазок в картину: череп и кости, Ржунимагу или Сева – дурак.
А Сан Саныч – местный барометр, пенсионер, бывший агроном, находился в непонятках. Он вел свой Сельскохозяйственный календарь уже 25 лет и не знал, какой знак погоды рисовать сегодня, 6 января 2010 года. Столько осадков и разных!
- Урожай будет! – заключила верная супружница Саныча. Она не мучалась сомнениями. – Много снега – много хлеба!
Занесла с улицы поганое ведро, чтоб ночью до ветра не бегать по-маленькому, не морозиться. И легла спать.
А был это сочельник. День накануне Рождества.

Серебряное копытце уже проскакал над деревней. Побарабанил о спутниковую тарелку лесника, лягнул антенну бабы Таи, сделав ей волны, и небольшой перерыв в телевещании сериала «Кармелита» и отстучал степ по крыше Петровичевой бани.
В этот самый момент распаренный Петрович выходил из бани и ему за шиворот посыпался сноп снега с козырька крыши.
И чтоб не потревожить торжественность природы, Петрович вместо матерка довольно крякнул:
- Эх! Остудился! Хорошо как!
И зашипел, как банная каменка. Хорошо, хорошо банный жар загасить снежком. Ведь сигать в сугроб голышом для пенсионера уже не комильфо. А снежок за шиворот – вариант как раз для стариков с простатитом.
Оглянулся вокруг Петрович: Ковшик Большой Медведицы над сеновалом стояймя стоит. Вот так бы его хвать с неба, а там другая жидкость, которую в праздник гостям подают. Чтоб выпил за здоровье хозяев.
- А не сходить ли к сватам? – думает Петрович. В праздник же не погонят – это грех. Нальют стопарик.
Идет Петрович по деревне. И на трындычих натыкается. Издалека да спьяну они чистые звери. Одна – в шубе из корейской собаки, другая – из опоссума. За детьми донашивают немодные одежды:
- Вот и я говорю: меха надо носить, в них тепло, - говорит одна. – А они тонюсенькое термобелье наденут и говорят, какая ты мама отсталая. Меха уже давно не носят. Только в вашей деревне. А я им про придатки и простатит.
- В наше время колядовали, чтоб хозяев повеселить, а сейчас, чтоб обворовать! – кипятится другая. - Колядовщики ух и наглые пошли. Пока идут через холодные сенцы, веранды, где бабы выставляют противни с пельменями, весь полуфабрикат к себе в мешок ссыпают. И с хозяевами в избе не выпьют стопарик, а сольют в грелку, чтобы набрать алкоголя побольше и потом квасить до зеленых соплей.

Кума Алексеевна, родственница Петровича, крепко выматерившись на верного супружника Николаича, уже набравшегося в зюзю, погрузила мужа, как дрова, на кровать, небрежно бросила на него одеяло и … пошла в баню. Праздник надо встречать чистой. Завтра мыться грех – птица гнездышко не вьет, баба косу не плетет.
Алексеевна – женщина сдобная, ладная и видная. И это самые важные опции для деревенской фемины. Мужики тут всегда при них, бабах. А бабы – со скалкой, сковородкой, подойником – так и норовят увечье сделать.
Алексеевна ошпаривает полок, чтоб горячее телесам было, плещет на каменку и сидит в душном тумане, разгоняя его изредка веником…
А Николаич, пьяный супружник, только Алексеевна за порог, вскочил, как черт из табакерки и полез искать либо выпить, либо деньги. У него был «чуй» на тайники. Третьеводни сестра приезжала из Челябинска в гости. Привезла гостинцы – три трехлитровки чистого спирта – она в больнице завхозом работает. И под расписку каждое утро нацеживает всем отделениям чистый медицинский. На ватки. Излишки сюда привозит. Вот их-то Николаич и искал. Нашел в подполе. Нацедил стаканчик, разбавил водичкой и лег спать очень счастливым человеком…

Другой персонаж нашей повести – черт Прохор – сидит на месяце и чистит копытца маникюрным инструментом фирмы «Золинген», алмазной пилочкой, строго по часовой стрелке и бурчит:
- Пугай тут всех! Работай за Нечистую Силу, хотя в календаре 6 число – красное, не рабочее. Половина ведьм простыли, на больничном сидят, другие отпросились навестить родственников. Все. Я буду жаловаться, - завизжал Прохор. – на служебный износ, в профсоюз Нечистой силы. Ущемление прав. Нарушение КЗОТ.
Прохор прошелся под ногтями, и стружкой полетела грязь из-под ногтей на деревню, как сажа из трубы. Чуть напугала девок, что во дворе гадали. Девки, городские студентки филологического факультета Челябинского педа, приехали навестить своих бабуль. Валенок бросали.
- В какую сторону смотрит – оттуда и сватов жди!
- В той стороне Васька Разуванов живет, сопли всегда на губе висят! – и ржут как кобылицы, и в снег как в перину валятся, животики надорвав.
- Дуры! – обзывает их черт Прохор. – Таких фиг напугаешь! Оторви да выбрось. «Вий» для них – детские сказки, не страшно. Жалко пожарные Клуб закрыли, и дискотеки запретили. А то бы так скопом всех и напугал! Пугать скопом сподручнее. Там действует массовый психоз. Наверх (на низ) нужно будет отчет отправить по количеству пуганых в Сочельник. Контора статистику требует. Эх!

Черт Прохор решил устроить Конец Света, затолкав, как вы понимаете, месяц в трубу к Алексеевне.
- Ну они ж не напугаются, что месяц пропал! У них же электричество есть! – сомневался Прохор в своем маневре.
Алексеевна, дыша туманами, обирала с тела белого прилипшие листы веника. И тут внутри бани будто золотом посыпали, а у каменки черт нарисовался. Месяц на лоб нацепил, как нимб, а морда-то чертенячья:
- Перепарилась! Кажется мне, – ойкнула Алексевна и поплыла. Не успев перекреститься.
А когда черт Прохор присел на полок, она отошла да ковшиком с кипятком и ошпарила окаянного! И так и бегала Алексеевна за ним по двору в чем мать родила.
А Петрович, доковыляв до дома сватов, то бишь Алексеевны, увидел картину маслом и сразу протрезвел:
Веник березовый у Алексеевны – чисто метла. Да и сама она – чисто Солоха.
- Теперь к сватам только днем, и только трезвым!

А утром надо было разметать наваждение Нечистого. И на небе добавили опцию: ветер. И под утро ветер стал играть на проводах, как гусляр Садко печальную песню. И эти звуки отзывались в избах грозной вибрацией. Напоминая об аде и грехах человеческих. Но до обеда только. А потом – тишина!
Деревня, если смотреть с Небес, в Рождество Создателю очень понравилась: как творожная Пасха, облитая взбитым белком снега. А цинковые крыши избенок слепят по утрам, как маковки церквей, и солнце от них жмурится. Красота, да и только!