Экзамен по русской литературе застал меня врасплох. Накануне еще не предполагалось никакого экзамена. Зато был день рождения у старосты нашего курса!.. Именинник натянул нейлоновую рубашку — коллективный подарок сокурсников.
— Прошу к столу!
А стаканов нет. Спохватились! Магазин закрыт, буфет тоже. Да и не дали бы сразу полтора десятка. Тут меня осенило. Бегом в аптеку — приношу в общежитие коробку медицинских банок.
Известно — из медицинской банки не выпьешь половину. Потому как донышко сферическое — на стол не поставишь…
Утром, чуть светало, меня растолкали:
— Вставай! Профессор согласился принять экзамен досрочно.
— Зачем? — испугался я.
— Как зачем? — Староста, зачесывая на лысину черные хвостики мокрых волос, насмешливо смотрел на меня. — Мы же вчера договорились? Последний экзамен — и все по домам!
— Профессор согласился! — ворчал я, одеваясь. — Он согласился, а я, может, не согласен. В конце концов существует расписание!
— Ну что ж, — миролюбиво согласился староста. — Оставайся. Через три дня будешь сдавать по расписанию. Один.
— Как один?! — Я сразу присмирел.
Легкий завтрак в буфете общежития, получасовой пролет в электричке из Переделкино в Москву несколько освежили мою голову, но не настолько, чтобы восстановить в памяти то, чего я никогда не знал…
«Кантемир» — потрясающе кратко значилось во втором вопросе вытянутого мной билета. Зачем-то я прочитал таинственное для меня слово справа налево, но и это ясности не внесло. Я почувствовал неприятную влажность под шевелюрой и горьковатую сухость во рту. Не спасла меня и относительная легкость первого вопроса. Был он довольно общим, и с помощью минимальных риторических навыков вполне можно было продержаться на поверхности до спасательной фразы экзаменатора: «Хватит. Переходите к следующему вопросу».
— Вы садитесь, садитесь! — любезно прервал мои раздумья профессор, и я побрел к столу.
Из самых потаенных глубин моей памяти по существу второго вопроса всплыло только одно: в Одесской области есть станция и село Кантемирово. Причем, названо оно так в честь означенного в моем билете Кантемира или в честь легендарной Кантемировской дивизии, — этого я тогда тоже не знал. Мне даже не пришлось ни о чем просить притихших сокурсников. Жалкая улыбка, совершенно безысходная тоска во взгляде позволили друзьям сразу поставить диагноз и уразуметь, что очень скоро может состояться, говоря словами Остапа Бендера, «вынос тела».
Едва профессор двинулся к распахнутому окну, за которым бесшумно парили тополиные пушинки, на мой стол с невероятным, как мне показалось, стуком упала спрессованная в гармошку записка. Я немедленно накрыл ее ладонью, небрежно смахнул на плотно сжатые под столом колени и несколько секунд посидел смирно.
Тем временем профессор, заметив кого-то во дворе, сначала церемонно поклонился, а затем приветливо помахал рукой…
Я быстренько растянул под столом «гармошку»…
«Образованный молдавский дворянин, ратовал за всеобщее образование», — вот что удосужился сообщить мне о Кантемире какой-то безответственный товарищ. Лень ему, видите ли, было еще пару строчек дописать! Впрочем, не исключено — товарищ полагал, что мне достаточно напомнить, а там, мол, я разовью. Наивный человек.
Однако пора было хоть что-то начертать на изобличительно чистом листе бумаги. Медленно, словно оттачивая только что родившуюся мысль, я записал: «Кантемир — образованный молдавский дворянин. Ратовал за всеобщее образование». Покусав с полминуты кончик авторучки, после слова «образованный» я вставил «по тем временам», а в самом конце добавил «на Руси». Фраза приобрела весьма усложненный и внушительный вид. Неожиданно я почувствовал себя ее единственным автором и заметно повеселел. «Это уже кое-что! — мысленно воскликнул я и потер ладошкой ладошку. — Неплохо бы, конечно, вспомнить хоть одно произведение. Но как вспомнить?!» О, будьте трижды благословенны старые тополя герценовского дворика и бесшумная дымчато-ватная метель под ними в июне! Тополиный пух заворожил профессора. Он не отходил от окна. И тогда я швырнул через плечо лаконичную, но выразительную депешу: «Что написал Кантемир? Сволочи!»
Шумно вдохнув настоянный на тополином цветении воздух, профессор медленно отвернулся от окна и пошел к столу, метнув в мою сторону сталистый блеск толстых очков.
«Та-ак, — грустно констатировал я, — момент упущен. Придется довольствоваться «образованным по тем временам дворянином», развести этот концентрат мысли пожиже, а на вопрос о произведениях с мукой во взоре долго и старательно тереть лоб. Может, и натру?.. На троечку?»
И тут я услышал за спиной треск электрического разряда. Какой там треск! Это был ликующий июньский гром! И я точно знал — спасительная молния озарения теперь обязательно блеснет передо мной, едва я (хотя бы на секунду!) оглянусь назад. Я-то хорошо знал физическую основу прогремевшего за спиной разряда. Это мой друг, добрейший сибиряк Коля Бутов, вырвал из толстой тетради сдвоенные листы и сейчас, склонив набок крутолобую, с жестким ежиком голову, четко выводит большими буквами название кантемировского произведения. Едва я оглянусь, — Коля вскинет над собой плакат, как это делают настырные болельщики на стадионах, поднимая поощрительную надпись «Молодцы!» или требовательную — «Судью на мыло!..»
Но оглядываться было рано. Еще десять секунд выдержки! Четыре… Три… Две!!. Одна!.. Старт!!! Я стремительно оглянулся. Коля вскинул плакат и сразу же опустил его. Отлично! Я все успел… Спокойно, с чувством собственного, хотя и только что восстановленного, достоинства я дописал в своем легальном конспекте: «Ода куму моему».
Как установила потом тщательная студенческая экспертиза, Коля Бутов вовсе не собирался подвести меня под монастырь. В одну строку на тетрадочном развороте четкими большими буквами было выведено: «ОДА К УМУ МОЕМУ».
Предлог «к» пришелся слишком близко к слову «уму». Второпях я и прочел «куму». Все это стало понятным значительно позже. А тогда, готовясь к ответу, я ощутил в душе нечто вроде ликования.
«Ода куму моему». Кантемир. Та-ак!» Рассуждения мои приобрели логичность и последовательность. «Что такое ода? — спрашивал я сам себя и не без удовольствия отвечал: — Это восхваляющее, часто восторженное стихотворение. Почему Кантемир посвятил оду не кому-нибудь, а своему куму? Ну, это ж элементарно! Вероятно, кум разделял взгляды Кантемира! Конечно! Оба они — и Кантемир, и его кум — «очень образованные, ратовали за образование на Руси». Блеск!»
Очнулся я от тишины и пристального профессорского взгляда.
— Вы готовы?
— Да, да!.. Готов! — Я подошел к столу. — Первый вопрос…
Как я и ожидал, мне не дали возможности выложить все соображения по первому вопросу. Где-то на втором залпе, когда картечно взрывались общие слова и междометия, профессор вздохнул и предупреждающе поднял руку.
— Переходите ко второму вопросу!
— Кантемир-р-р! — торжественно изрек я, раскатывая «р», после чего почти по-качаловски затянул паузу. — Кантемир, — повторил я уже без нажима, — был молдавским дворянином, весьма образованным. — Тут я снисходительно добавил: — По тем временам, разумеется…
Профессор как-то по-библейски развел руками и грустно возразил:
— Не весьма! А очень образованным по тем, как вы изволили выразиться, временам. Вы не согласны?
— Н-нет, почему же…
— Если не согласны, вспомните хотя бы «Историю Оттоманской империи».
Тут я чуть не свалился под стол. «Только Оттоманской империи мне не хватало! Ну, нет! Надо поскорее причаливать к уже знакомой и почти родной оде кантемировскому куму».
— Я с вами вполне согласен, — ладонь моя клятвенно легла на грудь. — Кантемир был феноменально образованным человеком и по тем, и по этим временам! — Видно, я чуток перехватил, потому что успел разглядеть досаду за толстыми стеклами профессорских очков. — Но Кантемиру мало было собственной образованности! — боясь, как бы меня снова не перебили, закричал я. — Мало!
Вот почему, радуясь образованности своего горячо любимого кума…
— Кого?
— К-кума, — уже с меньшей уверенностью повторил я и в поисках поддержки глянул на Колю Бутова.
Николай, зачарованный уверенными раскатами моих первых фраз, показал мне кулак с лихо задранным большим пальцем. Я успокоился, решив, что на верном пути.
— В своих произведениях, в том числе в одах, — уже спокойнее продолжал я, вновь обретая металл в голосе, — Кантемир призывал к тому, чтобы мужик-крестьянин приносил в избу «не Блюхера и не милорда глупого, Белинского и Гоголя с базара бы принес!»
— Но позвольте! — обиженно взмолился профессор.
— Вполне понятно, — повысив «содержание металла», не позволил я, — вполне понятно, что сейчас я процитировал Некрасова. Почти сто лет отделяют его от Кантемира! И тем удивительней, что слова великого русского поэта и просветителя так точно и полно выразили сущность этической концепции в творчестве великого молдаванина!
Снова болезненно поморщился профессор. Не подозревая, что его привела в ужас моя тирада, я все же решил впредь не перенасыщать свою речь цитатами. Однако секундная заминка дорого мне стоила. Профессор поднял ладонь и, пока я заглатывал воздух для нового залпа, успел спросить:
— Какие вы помните произведения Кантемира?
— Кроме «Истории Оттоманской империи», о которой уже упоминалось, — скороговоркой проскочил я опасный участок, — мне бы хотелось назвать произведение, наиболее точно выражающее передовые взгляды Кантемира. Я имею в виду «Оду куму моему».
— Кому? — профессор вздрогнул и откинулся на спинку стула.
— Куму. Куму Кантемира!
Я, правда, заметил» что Коля Бутов с товарищами дружно полезли под столы. Но тогда мне было не до анализа странного поведения своих сокурсников. Крутая волна вдохновения поднимала меня на свой клокочущий пенный гребень:
— Кум Кантемира, тоже очень образованный дворянин, целиком разделял прогрессивные взгляды писателя и был его верным сподвижником в деле народного просвещения.
Профессор снял очки, и я разглядел добрые, чуть повлажневшие глаза. Вытащив из кармана белоснежный платок, он ласково попросил меня:
— Пожалуйста, если вам не трудно, остановитесь подробней именно на куме Кантемира! Этот вопрос так слабо освещен…
Волна вдохновения захлестнула меня и, забив дыхание, понесла в океан фантазии. В его зеленых глубинах на белых конях скакали Кантемир со своим кумом. Где-то далеко, поднимая лесную дичь, заливались собаки. Луч солнца, пробиваясь сквозь кроны столетних дубов, вспыхивал и гас на перекинутом через плечо Кантемира забытом охотничьем роге…
Нападали на Кантемира в слепой ненависти молдавские гайдуки, и кум в последнюю минуту приходил на выручку Кантемиру. Освобождая его от разбойничьих пут, кум успевал растолковать заблудшим гайдукам благородство. устремлений Кантемира, придав их борьбе если не классовый, то уж во всяком случае осмысленный характер. И гремел над просвещенными лесными братьями призыв к борьбе за свободу и образование, и боевая дойна поднималась сквозь могучие кроны вековечных деревьев прямо к солнцу…
Коля Бутов засек время. Он утверждает, что моя песня о куме Кантемира продолжалась семнадцать минут. Она, по его словам, была пропета на едином дыхании.
Когда дыхания не хватило, профессор удовлетворенно кивнул и попросил мою зачетку. И я ничуть не удивился, увидев, как его тонкая, обрамленная голубовато-белым манжетом рука вывела четкую пятерку.
Дверь за мной затворилась, и тогда профессор, чувствуя на себе три десятка вопрошающих глаз, подошел к распахнутому в яркий полдень окну и негромко, словно поясняя что-то самому себе, сказал:
— Видите ли… Кантемира он теперь и так не забудет. Но это писательский вуз… И если человек за несколько минут нарисовал мне такой образ никогда не существовавшего кума, что в какую-то минуту я подумал, а может быть… в самом деле?.. М-да! Тут что-то есть. Однако продолжим! Следующий!..
Алекс Левин. Бог работает таинственным образом
