Благоухание Серебряного века

Четверг, 23 Июля 2020 г. 21:47 + в цитатник

Цитата сообщения Bo4kaMeda

Прочитать целиком В свой цитатник или сообщество!

Благоухание Серебряного века

Bo4kaMeda

social.9463-1024x536 (700x366, 37Kb)

В литературе Серебряного века тема ароматов, благоухания была отдельной, важной, непременной. Были те, кто уделял ей очень много внимания: Александр Блок, Федор Сологуб, Михаил Кузмин, Александр Куприн… Из дам – Мирра Лохвицкая и Зинаида Гиппиус.
И конечно, очень интересно узнать, какие ароматы все эти бессмертные выбирали для себя, какие ароматы становились спутниками их жизней. Но, к сожалению, воспоминания с конкретными названиями духов сохраняются настолько редко, что каждое сохранившееся можно считать чудом.

Любовь Дмитриевна Менделеева-Блок в своей книге «И быль и небылицы о Блоке и о себе» признавалась:
«Я очень любила духи — более, чем полагалось барышне. В то время у меня были очень крепкие “Coeur de Jeannette”…»
«В то время» — имеется в виду июнь 1898 года, когда юный сосед, Саша Блок, впервые увидел Любу Менделееву.
Ей было шестнадцать, она была розоволицая, золотоволосая, в розовой блузке, вся светилась золотым и розовым, и стеснялась, и оттого казалась загадочной…Блок понял – вот истинная Прекрасная Дама, для служения которой он рожден!

Чем его так уж очаровала Люба Менделеева – не понимала ни она сама, ни окружающие: она никогда не была красива. Однако Блок писал, что увидел в ней:
«…обаяние скатывающейся звезды, цветка, сбежавшего с ограды, которую он перерос, ракеты, «расправляющей», «располагающей» искры в ночном небе, как «располагаются» складки платья — и с таким же не то вздохом, не то трепетом и предчувствием дрожи».
Он мерил все воображеньем, он во всем видел мистику, а Люба была барышней разумной, на мир смотрела весьма реалистично, в чудеса и предчувствия не верила.
«Пожалуйста, без мистики», — стало ее обычной поговоркой при общении с Александром Блоком.
Однако общий интерес у них нашелся – театр. Тогда модны были любительские спектакли. В усадьбе Менделеевых решили поставить шекспировского «Гамлета», где Александр играл роль «безумного принца датского», а Люба – его возлюбленную Офелию. Для Блока в этом читалось знамение, что им все же суждено любить друг друга. Для Любы это была первая попытка выступления на сцене, к которой она отнеслась очень серьезно: втайне она мечтала стать актрисой.

Сохранилось воспоминание поэтессы Надежды Александровны Павлович, видевшей Блока и Менделееву в этом спектакле:
«У обоих удивительные лица. Никогда, ни в каком девичьем лице я не видела такого выражения невинности, какое было у нее. Это полудетское, чуть скуластое, некрасивое по чертам лицо было прекрасно. А его лицо — это лицо человека, увидевшего небесное видение».
Приличной барышне полагалось пахнуть туалетной водой или чем-нибудь прозрачным, нежным, истинно девическим. Самыми популярными «первыми духами» были «Vera Violetta» Roger & Gallet, о которых Константин Веригин писал в «Благоуханности»:
«К весенним духам относится прославленная "Vera Violetta" от Роже и Галле, которая так долго считалась бальным ароматом для девушек, начинавших выезжать в свет…»

«Coeur de Jeannette» Houbigant, созданные Полем Парке в 1899 году, ставшие событием Парижской Выставки 1900 года, любимые духи английской королевы Александры, супруги Эдуарда VII, красавицы и модницы, действительно были слишком чувственными для юной девушки. В сердце этого аромата густо и сладко благоухает тубероза, а вокруг хоровод из чайных роз, жимолости, флердоранжа и цветов гвоздики... В верхних нотах порхают бабочками весенние ароматы сирени и нарцисса, золотой пудрой осыпается мимоза и акация, а база состоит из теплых нот сандала, амбры и натурального мускуса.

Носить «Coeur de Jeannette» было проявлением дерзости и самостоятельности. Одним из тех, которые были тогда доступны Любочке Менделеевой.
Александр Блок был неравнодушен к ароматам, но сам он любил запахи природные, как благоухание полузаросшего дикого сада в поместье Шахматово, как аромат травы — и свежей, в росе, и скошенной, и сена. Слово «аромат» появляется в его стихах часто: «Природы вечера могучей в окно струится аромат…», «Лимонных рощ далекий аромат»… Из стихов Блока часто доносится благоухание природы, из прозы тоже:
«Пожалуй, было бы гораздо приятнее сохранить в неприкосновенности свежее и сильное впечатление природы. Пускай бы оно покоилось в душе, бледнело с годами; все шел бы от него тонкий аромат, как от кучи розовых лепестков, сложенных в закрытом ящике, где они теряют цвет и приобретают особый тонкий аромат — смешанный аромат розы и времени».
…В первом стихотворении Блока, которое я полюбила еще в раннем детстве, которое стало для меня дверцей в творчество поэта:
Гроза прошла, и ветка белых роз
В окно мне дышит ароматом...
Еще трава полна прозрачных слез,
И гром вдали гремит раскатом.
Больше всего Блок любил запах ночных фиалок. Он искал его в парфюмерии, но так и не нашел: нет, духи с таким названием были, но они не пахли как настоящая ночная фиалка. Поэту казалось, что с ароматом ночной фиалки он вдыхает все самое прекрасное, что может дать ему мир, и главное — утешение и надежду.

Ночная фиалка или Вечерница (Hesperis)

Но Ночная Фиалка цветет,
И лиловый цветок ее светел.
И в зеленой ласкающей мгле
Слышу волн круговое движенье,
И больших кораблей приближенье,
Будто вести о новой земле.
Так заветная прялка прядет
Сон живой и мгновенный,
Что нечаянно Радость придет
И пребудет она совершенной.
И Ночная Фиалка цветет.

Сам Блок пользовался «Fougere Royale» Houbigant: он считал, что этот парфюм пахнет копной сена.

Носил он и фиалковые духи: не ночную фиалку его мечты, а запах модной в конце XIX и в начале ХХ века лесной фиалки. К сожалению, какие конкретно из фиалковых, я найти не смогла.

Еще среди своих духов он упоминал некогда популярные, но давно исчезнувшие духи «La vierge folle» Gabilla. О них пишут, что они имели анималистически-пряный аромат, но возможно, только пряности и анималика сохранились в тех экземплярах «La vierge folle», которые попали в руки современных коллекционеров. Все-таки Александр Блок любил запахи природы, трав и цветов…

Блок вообще был чуток к ароматам, поэтому в своем дневнике и в письмах часто отмечает запах духов:

«От Н. Н. Скворцовой — благодарит за «Ночные часы», — записка раздушена, промочена духами, так что чернила размазаны. Духи напоминают мою теперешнюю «La vierge folle» (Gabilla)».

«Брожу, купил книг, еще регистраторов (единственное домашнее занятие) для писем, котелок. Возвращаюсь домой — весна — приносят букет: розы, левкои, нарциссы, сирень. Записка без подписи: «Милому поэту, 19 марта 1913 г.». Сильные и знакомые духи».
В письме к Натальей Николаевной Скворцовой, двадцатилетней поклоннице поэта, приехавшей из Москвы в Петербург, чтобы познакомиться с ним лично, видимо – в ответ на какое-то из ее надушенных писем, Блок отвечал:
«Милый ребенок, зачем Вы зовете меня в астральные дебри, в «звездные бездны» — целовать ваши раздушенные перчатки, — когда Вы можете гораздо больше — не разрушать, а созидать».

Упоминание «раздушенных перчаток», как символа моды, пустой изнеженности и неотразимого соблазна, еще не раз встречается в его текстах.

…Роскошный аромат «Coeur de Jeannette» не должен был ему понравиться своей избыточностью, но для Александра Блока он настолько слился с образом Любы Менделеевой, что впоследствии для нее это стало проблемой: ей хотелось менять ароматы, а Блок настаивал, чтобы она носила только «Coeur de Jeannette».

Он имел право настаивать. Он стал ее мужем.

Александр Блок был самым выдающимся поэтом Серебряного века. Некого поставить с ним рядом – нет, не по мере таланта, тут можно спорить, а по значению для литературы и культуры, и главное – по прижизненной популярности.

Тонколицый, большеглазый, он считался красавцем, барышни и дамы с ума сходили от любви к поэту Блоку. Они не представляли, как мучилась его жена, лишенная нормальных супружеских отношений: ведь она была Прекрасной Дамой, а значит – ей можно было поклоняться и служить, но никак не низводить свою любовь до грязной похоти.

Тщетно молодая жена добивалась нормальных супружеских отношений с поэтом. Она устала от этого восторженного преклонения перед ней. Еще до свадьбы ее тревожила экстатическая страсть Александра и, получив в один день три письма, она писала в ответ:
«Милый мой, ненаглядный, голубчик, не надо в письмах целовать ноги и платье, целуй губы, как я хочу целовать долго, горячо».

Трудно складывалось у супругов Блок все простое, человеческое, земное. И потому сложился странный любовный треугольник между Александром Блоком, его лучшим другом, поэтом Андреем Белым – и их общей Прекрасной Дамой: Любовью Менделеевой. И потому молодая жена была неверна, неоднократно уходила, но всегда возвращалась.

Когда Люба уходила, она всегда покупала себе новые духи. Очередной период самостоятельной жизни для нее символизировался новым ароматом. Но возвращаясь к мужу, она возвращалась и к аромату «Coeur de Jeannette».

Флакон из-под «Coeur de Jeannette» хранился в музее Шахматово. Может, и до сих пор хранится. Сама я там не была, а по телефону меня не смогли проконсультировать относительно этого экспоната.

Блок прощал своей Любе все и всегда. Он простил ей беременность от другого, он готов был стать отцом ее ребенку и очень страдал, когда мальчик, родившийся в 1909 году, умер, прожив всего восемь дней…

И после у нее и у него были романы с другими, но все же в дневнике Александр Блок писал:
«Вчерашнего дня не было. Был только вечер и несколько взглядов на маленькую Любу. Исцелить маленькую, огладить и пожалеть».

Блок говорил, что Люба для него — «святое место в душе». Что в жизни его были только две женщины: Люба – и все остальные.

«Остальных» к концу жизни Блок насчитал более трехсот...

…Посчитал ли он среди тех трехсот «остальных» женщину, которая вдохновила его на одно из самых знаменитых его стихотворений? Она так и осталась для него «Незнакомкой».
И медленно, пройдя меж пьяными,
Всегда без спутников, одна
Дыша духами и туманами,
Она садится у окна.

И веют древними поверьями
Ее упругие шелка,
И шляпа с траурными перьями,
И в кольцах узкая рука.
Написано это стихотворение было 24 апреля 1906 года в Озерках, в скромном железнодорожном буфете, где Блок часами сидел и пил… И однажды с поезда на перрон сошла и вошла в буфет «профессионалка», иначе говоря — проститутка, одетая по последней моде, в огромной шляпе с пышными страусовыми перьями, но в измятом платье. И именно эта безымянная женщина вдруг стала для Блока чудом. Незнакомкой.
Поэт потом привел в этот буфет своего друга Евгения Иванова, и поил его тем же вином, и Иванов записал в дневнике, что вино было «терпкое, главное — с лиловатым отливом ночной фиалки, в этом вся тайна».

[url=http://j-p-g.net/][/url]
Ночная фиалка.

Та самая, которую Блок не нашел в парфюмерии. Ею пахло вино… И благодаря этому запаху случилось чудо преображения незнакомой проститутки — в Незнакомку, которая очаровывает читателей и тревожит их воображение вот уже больше ста лет.

***

Игорь Северянин был одним из популярнейших поэтов в России начала ХХ века, поражавшим и восхищавшим своей экстравагантностью. Он называл себя «царем страны несуществующей» и «эго-футуристом». Он любил дразнить публику самовосхволяющим стихотворением, которое начиналось со слов:
Я, гений Игорь-Северянин,
Своей победой упоен:
Я повсеградно оэкранен!
Я повсесердно утвержден!

Его настоящая фамилия была – Лотарев. Он придумал себе псевдоним Игорь-Северянин – с написанием через дефис – но в печати это не закрепилось и его официальный псевдоним произносили и писали, как фамилию: «Северянин».

Нельзя сказать, что он был великим поэтом, однако популярность его была огромной: видимо, в то время пресыщения самой изысканной поэзией нужен был именно такой – чрезмерно эстетствующий и при этом абсолютно несерьезный…

Игорь Северянин всячески подчеркивал свою утонченность, воспевая то «ананасы в шампанском», то «мороженое из сирени». Он пил шампанское из цветка лилии. А потом напоказ сердился, что в городах, куда он приезжал выступать, поклонники подавали ему непременно ананасы в шампанском, тогда как поэт будто бы хотел жареной колбасы… Хотел ли он ее на самом деле – неизвестно, возможно, это был еще один способ шокировать контрастом: вместо «удивительно вкусно, искристо и остро» — банальная жареная колбаса.
Корней Чуковский в очерке «Футуристы» писал о нем:
«У него словно не сердце, а флейта, словно не кровь, а шампанское! Сколько бы ему ни было лет, ему вечно будет восемнадцать».

Северянин во многом копировал Оскара Уайльда – великого английского поэта и драматурга, эстета и эксцентрика, осужденного за гомосекусализм… Во многом – кроме сексуальной ориентации. Северянин увлекался только дамами. Но если в того же Александра Блока влюблялись неистово и мучительно, то в объятия Северянина стремились барышни другого типа, искавшие в отношениях прежде всего внешней красоты и внутренней легкости: того, что ощущалось в стихах Северянина.

Зато сам поэт влюблялся всякий раз, как в первый — серьезно. И так же серьезно разрывал отношения. Иногда он увлекался несколькими представительницами одной семьи поочередно, переходя из объятий одной сестры в объятия другой. Но даже в таких ситуациях его возлюбленные редко ревновали его друг к другу. Северянин словно создал вокруг себя атмосферу своих же стихов:
У меня дворец двенадцатиэтажный,
У меня принцесса в каждом этаже,
Подглядел-подслушал как-то вихрь протяжный, —
И об этом знает целый свет уже.

Знает, — и прекрасно! сердцем не плутую!
Всех люблю, двенадцать, — хоть на эшафот!
Я настрою арфу, арфу золотую,
Ничего не скрою, все скажу... Так вот:

Все мои принцессы — любящие жены,
Я, их повелитель, любящий их муж.
Знойным поцелуем груди их прожжены,
И в каскады слиты ручейки их душ.

Каждая друг друга дополняет тонко,
Каждая прекрасна, в каждой есть свое:
Та грустит беззвучно, та хохочет звонко, —
Радуется сердце любое мое!

В разное время у него было несколько сожительниц, которых Северянин называл женами, но официально женился он только в 1921 году, перебравшись из ставшего слишком страшным для «эго-футуриста» Петрограда в Эстонию. Женился на дочери богатого домовладельца Фелиссе Крут. Все считали, что для него это брак по расчету, но на самом деле поэт любил жену даже сильнее, чем она его. Он писал одной из своих корреспонденток:
«А я от страсти гибну… Представляете ли себе меня способным пламенеть к одной пять лет?

… Жена сначала этому не очень сочувствовала, но потом махнула рукой, ушла в себя, с презрительной иронией наблюдает теперь свысока и издали».

Он пытался утешиться романами с поклонницами. Полного утешения это не приносило, но все же он не чувствовал себя таким недолюбленным… А Фелисса ценила в нем прежде всего поэта и терпела его многочисленные измены, считая, что все это несерьезно, что все это – пища для вдохновения. Однако роман с Верой Коренди, которую Северянин неосторожно назвал в письме «своей женой по совести», Фелисса ему уже не простила.

Вера Коренди стала его следующей женой. Ему всегда нужна была женщина, которая могла о нем позаботиться, на которую он мог бы опереться, прежде всего — эмоционально… Он был хрупким и уязвимым созданием. И он до конца своих дней тосковал по Фелиссе и писал ей покаянные письма.

Игорь Северянин любил изысканные ароматы, он всегда замечал духи своих дам, он писал о них в стихах:
Твои духи, как нимфа, ядовиты
И дерзновенны, как мои стихи.
Роса восторг вкусившей Афродиты —
Твои духи!
Они томят, как плотские грехи,
На лацкан сюртука тобой пролиты,
Воспламеняя чувственные мхи…
Мои глаза – они аэролиты!-
Низвергнуты в любовные мехи,
Где сладострастят жала, как термиты,
Твои духи!
Но для себя поэт долго не мог найти идеальные духи, потому что любил только одну ноту – вербену – «вервэну», как Северянин называл ее на французский манер. И хотя это была популярная нота для ароматических вод и одеколонов, по-настоящему очарован он был «Eau de Verveine» Guerlain.

Вербена

Семен Стодульский, написавший мемуары о Северянине, утверждал, что именно он подарил поэту первый флакон:
«Игорь Васильевич говорил, что на него хорошо действует запах вербены, и огорчался, что не находит таких духов. А мне они попались, и я подарил ему флакончик. Он был очень признателен».

Правда ли это – неизвестно, все же со Стодульским Северянин познакомился уже в Эстонии, а о его пристрастии к герленовской «Вервэне» упоминали те, кто знал его в России… Но память человеческая ненадежна. Быть может, «Eau de Verveine» и правда появилась в жизни Северянина только в эмиграции.

Северянин неоднократно воспевал «Вервэну» в стихах:

Глаза скользят по встречным полькам,
И всюду — шик, куда ни глянь!
Они проходят в черных тальмах
И гофрированных боа.
Их стройность говорит о пальмах
Там где-нибудь на Самоа…
Они – как персики с крюшоном:
Ледок, и аромат, и сласть.
И в языке их притушенном
Такая сдержанная страсть…
Изысканный шедевр Guerlain'a —
Вервэна – в воздухе плывет
И, как поэзия Верлэна,
В сердцах растапливает лед.

***

Флакон вервэны, мною купленный,
Ты выливаешь в ванну
И с бровью, ласково-насупленной,
Являешь Монну-Ванну.
Правдивая и героичная,
Ты вся всегда такая…
Влечешь к себе, слегка циничная,
Меня не отпуская.
И облита волной вервэновой,
Луной и морем вея,
Душой сиренево-сиреневой
Поешь, как морефея.

***

Пойдем на улицу Шопена, —
О ней я грезил по годам…
Заметь: повеяла вервэна
От мимо проходящих дам…

У него всегда хранился запас из нескольких флаконов «Eau de Verveine». Если он ехал куда-то, то непременно клал флакон в дорожный саквояж. Северянин капал «Eau de Verveine» в воду для умывания, наносил на волосы, на одежду, выливал на носовой платок, чтобы в любой момент поднести к лицу и вдохнуть обожаемый, но такой тонкий и нестойкий аромат.
Впрочем, у «Eau de Verveine» Guerlain был соперник – одеколон с ароматом вербены, который выпускала английская фирма Atkinsons.
Среди опустевших флаконов,
Под пылью чуланного тлена,
Нашел я флакон Аткинсона,
В котором когда-то Вервэна...

Чья нежная белая шея
Лимонами благоухала?
Чья ручка, моряною вея,
Платочным батистом махала?
В отличие от многих других поэтов Серебряного века, Игорь Северянин смог избежать настоящих трудностей. Его продолжали издавать и в эмиграции. Он ездил по всей Европе и его выступления собирали полные залы. Он мучительно тосковал по России, порывался вернуться в СССР… Его удерживали жены: сначала – Фелисса, потом – Вера.

После ввода советских войск в Прибалтику в 1940 году Северянин стал гражданином СССР, но и тут никаких проблем в его жизни не возникло: он даже написал несколько стихотворений, восхваляющих Советский Союз, Ленина, Сталина. Причем его радость в связи с тем, что «сама судьба» помогла ему оказаться в советской стране, была совершенно искренней.

Вряд ли он понимал, что представляет из себя СССР. Для него «шестнадцатиреспубличный Союз» был некоей полумифической страной. Он не понимал ни прекрасного, ни ужасного, но что важнее, он не понимал людей, их души, их думы, он бы вряд ли смог понять их героизм и сознательное самопожертвование, он был из другого времени и другой – зыбкой – материи. «Олимп воистину свободных муз» называл он СССР и готов был «петь его душою вдохновенной»… Но он не понимал. Его стихи говорят об этом.

Возможно, благодаря именно этому восторженному неведению Игорь Северянин был принят хорошо. Несмотря на откровенную слабость его стихов советского периода, Северянина печатали. И современные исследователи творчества Северянина считают, что у него были все шансы не только уцелеть, но и жить благополучно – как Куприн, как Вертинский.

Когда началась Великая Отечественная война, Северянин мечтал эвакуироваться, но был слишком тяжело болен, а немецкие войска продвигались слишком быстро.
Он умер в Таллине в декабре 1941 года.

Оставался ли у него до конца жизни хоть один флакон «Вервэны»? Я очень надеюсь, что да… Хотя стихи внушают сомнения.

Духи, мои светлые духи,
Иссякшие в скудной дороге!
Флаконы мучительно сухи,
А средства наполнить — убоги...

Но память! Она осиянна
Струей упоительно близкой
Любимых духов Мопассана,
Духов Генриетты Английской...

***

Удача и счастье, что мы все-таки знаем, какими духами пользовалась Марина Ивановна Цветаева. Удача и счастье — потому что к ароматам она была равнодушна. Духи — это всегда воплощение внутренней сущности женщины, это безмолвное послание миру, это невидимое украшение… Но Марина предпочитала украшения видимые. О них она писала много.
О духах — случайно, и чаще всего — даже и не она…

Марина Цветаева, не умевшая одеваться, хотя – вопреки устоявшейся легенде! – вовсе не безразличная к нарядам, в молодости шокировавшая всех тем, что носила наряды роскошные, старинные, принадлежавшие бабушке или прабабушке, извлеченные откуда-то из сундуков.

Мария Кузнецова (Гринева) вспоминала о встрече зимой 1912 года:

«Какое на ней платье! Я испытываю настоящий восторг! Опять делаю вид, что поправляю свою прическу, а сама не могу отвести глаз. Необыкновенное! восхитительное платье принцессы! Шелковое, коричнево-золотое. Широкая, пышная юбка до полу, а наверху густые сборки крепко обняли ее тонкую талию, старинный корсаж, у чуть открытой шеи — камея. Это волшебная девушка из XVIII столетия. Я чувствую себя жалкой, безобразно одетой, в узкой, короткой юбке с разрезом внизу, как у всех!»

А в зрелом возрасте, уже привыкшая к бедности, Цветаева радовалась, когда ей досталось от очередной благотворительницы не черное или синее, как почти всегда случалось, а яркое красное платье.

И все же Марина больше нарядов и уж точно больше духов любила украшения. Любила, как любят живое. Особенно — кольца, особенно — серебряные. Золотых украшений не носила вовсе.

Ольга Колбасина-Чернова, долго с ней дружившая, вспоминала:

«Она любила только серебро; золото — золотой телец, говорила она презрительно, для сытых, благополучных и самодовольных.
— А цвет солнца, воплощенный в золоте, а царица Савская?.. Ведь она в золотых браслетах…
— Востоку пристало, не нам. Мы — серебро».

Кольцо, попавшее на нужную руку, — тема, важная для Цветаевой на протяжении всей жизни.

В стихотворении 1919 года «Тебе — через сто лет»:

Я ей служил служеньем добровольца!
Все тайны знал, весь склад ее перстней!
Грабительницы мертвых! Эти кольца
Украдены у ней!

О, сто моих колец! Мне тянет жилы,
Раскаиваюсь в первый раз,
Что столько я их вкривь и вкось дарила, —
Тебя не дождалась!

Любовь к человеку она с легкостью сравнивала с любовью к кольцу. Влюбившись в украшение, не стеснялась просить его в подарок — или выменять на что-то ценное, но уже разлюбленное.

Еще она любила бусы: носить, дарить. Красивые камни. Обо всем этом она писала…
Чудо и счастье — что нашлись люди, которые донесли до нас информацию о Марининых духах.

Интересно, что собственно аромат для нее не имел никакого значения.
Важен был не аромат, а только идея!

Марина с юности была влюблена в Наполеона. Даже вставила его портрет в пустой киот, чем оскорбила своего отца: доброго верующего, очень порядочного и снисходительного к чудачествам дочери. Но для нее это было безумное, страстное увлечение. Наполеон — и его сын, герцог Рейхштадтский, по прозвищу Орленок, юным умерший в заточении.
Все ее духи были так или иначе связаны с Наполеоном.

Анастасия, всего на два года моложе, спутница детства и юности, разделившая одиночество и сиротство Марины после смерти их матери от чахотки, оставила воспоминание о первом знакомстве маленьких Муси и Аси с духами.

Их отец, Иван Васильевич Цветаев, ученый-историк, женат был дважды.
Первый раз — по большой любви, на красавице Варваре Иловайской: вот она любила и наряды, и балы, и духи. Она родила ему хорошенькую дочку Леру и сына Андрея, вскоре после рождения которого скончалась…

Второй его брак был — от отчаяния. Детям нужна была мать, сам он не справлялся. Молодая, образованная, принципиальная Мария Александровна Мейн ужаснулась его горю и вышла за него — чтобы поддержать и чтобы стать матерью детям. Мужу она стала верной помощницей. А вот с детьми у нее не сложилось: у нее и со своими-то плохо складывалось, слишком она была резка и требовательна. Хуже всего были отношения с Лерой, которая еще помнила мать и жизнь при матери.

Лера поступила учиться в закрытый институт, подальше от мачехи. Но когда вернулась, ее комната стала в доме Цветаевых единственным уголком всего женственного и красивого, что так презирала Мария Александровна.

В этой комнате были и духи. Анастасия писала:

«И были граненые пробки от флаконов духов, — как от них пахло! И голова кружилась от сломанных в гранях радуг, огней, искр… Помню споры о том, хорош или плох запах модных тогда духов «Пачулы»; детское упоение нюхать выдыхавшиеся запахи пустых, из-под духов, пузырьков причудливых форм; страстную любовь к одним и оттолкновение от других; одни пузырьки были любимые, другие — противные и враждебные; это определялось сразу, с первого нюха».

Анастасия рассказывала, как они с Мариной, уже юными девушками, в Москве вдвоем (отец был слишком занят музеем, сестра и брат жили собственной жизнью), готовились праздновать Рождество и покупали подарки друг другу:

«Под руку, носы в меховые воротники — мы идем по Тверской, как и все, возбужденные близостью елки. В замерзших окнах, в оттаявших местах — как в детстве, ангелы с золотыми трубами, Дед Мороз (медведь между елок!), елочные украшения, гирлянды серебряных и золотых дождей, сверкающих голубых, зеленых, малиновых шаров. На прилавках — золотая бумага. Покупаем — будем клеить цепи. «А помнишь!» Только еще сказала Марина, а я уже в один голос с ней: “Лозанна, магазин «Моск’а», письма маме!” Вздох, два нутра. И, жадно гася тоску, топча ее, чтобы не задушила, кидаемся в выбор покупок: подарков себе и друг другу, делая вид, что все себе, тонко играя в счастье обладанья вещью, чтоб та поверила, что это не ей, скромно, ответно, опущенные глаза — кто кого переиграет? Не для себя же играешь, не в свою гордость, для нее, чтоб она поверила, что ты не догадываешься… Цветные палочки сургучей, коробки почтовой бумаги с серебринкой по краю, с двумя колокольчиками у левого уголка, серебряными, или с одной лиловой фиалкой — Маринины французские, наполеоновские (и он же в одеколоновых флаконах в аптекарских магазинах). Костяные разрезательные ножи всех размеров и видов, чернильницы, бювары, толстые кожаные книжки в одну линейку, для дневников — весь волшебный аксессуар нашей жизни. Увешанные пакетами (долго копили деньги!), идем вниз по Тверской, мимо Елисеева и Филиппова, мы сейчас свернем к Столешникову, туда, к магазинам Аванцо и Дациаро. Там бывают гравюры, Марина будет искать что-нибудь о Первой империи и рамку для портретов Жозефины и маленького сына Наполеона».

Одеколонов с портретом Наполеона выпускали немало. Марине совершенно не важно было, чем они пахли, и не важно, что предназначались они для мужчин: важно одно — чтобы на флаконе был его портрет. А выпускали одеколоны с названием «Наполеон» и товарищество «Брокар и Ко», и фирма «А.Сиу и Ко», и «А.Ралле и К» — я видела фотографии сохранившихся флаконов... Да, наверное, все!

Долго пользовалась Марина Ивановна другими духами, модными в ту пору «Jasmin de Corse» от Coty. И хотя сотни женщин наслаждались южным, жарким, медовым, очень чувственным жасмином, которым пахли эти духи, с легким ароматом флердоранжа в шлейфе, — для Цветаевой было важно, что это «Корсиканский жасмин». А Бонапарт ведь был корсиканец…
Дочь, Ариадна Эфрон, вспоминала, как в раннем детстве входила в комнату матери:
«В многоугольную, как бы граненую, комнату эту, с волшебной елизаветинской люстрой под потолком, с волчьей — немного пугающей, но манящей — шкурой у низкого дивана, я входила с холодком робости и радости в груди... Как запомнился быстрый материнский наклон мне навстречу, ее лицо возле моего, запах “Корсиканского жасмина”, шелковый шорох платья…»

«Jasmin de Corse» Марине подарила Софья Исааковна Чацкина, издатель журнала «Северные записки».

У Чацкиной в Петрограде Марина гостила вместе с Софией Парнок, и это описано в «Нездешнем вечере»:
«Софья Исааковна Чацкина и Яков Львович Сакер, так полюбившие мои стихи, полюбившие и принявшие меня как родную, подарившие мне три тома Афанасьевских сказок и двух рыжих лисиц (одну — лежачую круговую, другую — стоячую: гонораров я не хотела) — и духи Jasmin de Corse — почтить мою любовь к Корсиканцу, — возившие меня в Петербурге на острова, в Москве к цыганам, все минуты нашей совместности меня праздновавшие…Софья Исааковна Чацкина и Яков Львович Сакер, спасибо за праздник — у меня его было мало».
Да, вот чего-чего, а духов в ее жизни больше, видимо, и не было. Были кольца, были бусы, если очень хотелось, если чувствовала, что жить не может без них…

Но «Jasmin de Corse» был, судя по всему, последним ароматом. Больше упоминаний о духах Цветаевой не появляется ни в письмах, ни в записных книжках, ни в воспоминаниях о ней. Этим жасмином отцвела ее молодость.
от Elena Prokofeva

fragrantica.ru

Серия сообщений "Марина Цветаева":
Цветаева, стихи
Часть 1 - Марина Цветаева. "Все сразу: смерть и воскресение"
Часть 2 - Ко дню рождения Марины Цветаевой
...
Часть 16 - Рябина для Марины
Часть 17 - Две стихии: Илья Эренбург и Марина Цветаева
Часть 18 - Благоухание Серебряного века
Часть 19 - Памяти Марины Цветаевой
Часть 20 - Марина Цветаева - осеннее
...
Часть 30 - Ко дню рождения Марины Цветаевой.
Часть 31 - Памяти Марины Цветаевой
Часть 32 - 9 октября

Серия сообщений "женщины в истории-3":
Часть 1 - Удивительная история о сестрах Раневских)))
Часть 2 - «Княжны Древней Руси»: Софья Витовтовна Литовская
...
Часть 34 - О жизни Натальи Николавны Пушкиной-Ланской
Часть 35 - Ко дню рождения Анны Ахматовой
Часть 36 - Благоухание Серебряного века
Часть 37 - Аннуир из "Земли Санникова" - единственная роль Екатерины Самбуевой в кино
Часть 38 - Портретная живопись: Пьер Миньяр, (правление Людовика XIV - 3 часть)
...
Часть 48 - Великая Анна Павлова (1881-1931)...
Часть 49 - Делла-Вос-Кардовская Ольга Людвиговна (Россия, 1875-1952)
Часть 50 - Юбилей Балерины