Камико… Ее имя искрилось и играло всеми цветами радуги. Тонкие черты лица и застывший, почти неподвижный взгляд серо-зеленых глаз делали ее похожей на изваяние древнего мастера. А еще она улыбалась так, как не улыбался никто. Так когда-то улыбались мои сестренки. Ее тонкий голосок напомнил мне звук колокольчика. Камико жила в доме своего дяди, который держал небольшую чайную лавку. Он был добрым и славным человеком. Звали его дядя Дайтару. Сначала он правда испугался и выбежал встречать меня с двумя дюжими молодцами, служащими у него в лавке. Однако, после того, как Камико звонко рассмеялась на такую заботу дядюшки, сразу подобрел и присоединился к общему веселью, которое уже охватило всю нашу компанию.

После сытного и вкусного обеда, приготовленного хозяином, я заикнулся о том, что мне пора бы уже и поискать место для ночлега. Ох и разбушевался же дядюшка Дайтару. Я выслушал все его мнение о бродячих самураях, их невежливости. И как только я мог подумать, что он, уважаемый в Натасира человек, может запросто выпроводить за порог гостя. Камико улыбалась, всем видом давая понять, что дядя человек доброго нрава и вся его словесная тирада лишь отражение его доброго сердца и честного нрава. А потом мы снова слушали чудесное пение сякухати. Под тонкими пальцами Камико флейта становилась будто гибкой и тонкой цветной ленточкой, дрожащей на ветру и тихо поющей о дальних странах, неведомых глазу простого японца, чудесных горах, покрытых снежными шапками, кристально-чистых реках, несущих воду в удивительные леса и наполняющие волшебной силой цветущие луга и поляны. Как же преображалось тогда лицо девушки. Тонкие линии бровей превращались в диковинные иероглифы, щеки наливались румянцем, губы отплясывали веселый ритм на флейте, будто пытались успеть догнать вылетавшую и обретавшую плоть мелодию.
 

Горы всегда были моим убежищем. Здесь я чувствовал себя спокойно. Не было никого, кто бы мог меня достать. Каждый куст, каждое дерево помогали мне. Я вырос в предгорье, и отец часто брал меня в горы, тренируя волю и часто заставляя буквально выживать среди камней. И постепенно они стали для меня вторым домом. Я знал и чувствовал горы, как чувствуют живое существо. Каждая тропинка была иероглифом понятным только мне и больше никому. В этом свитке не было тайн, все было понятно и в тоже время что-то необыкновенное и завораживающее пронзало все мое существо, когда я открывал его вновь для себя.

Отец рассказал мне про Пристанище ветров. Когда станет совсем худо или путь твой начнет петлять в лабиринте, из которого, кажется, нет выхода, нужно просто пойти в Пристанище ветров. Оно находится на самой вершине. Нужно идти вверх и думать о том, что тебе необходимо найти это место, без этого ты не сможешь идти дальше. И ты обязательно его найдешь. Оно появится перед тобой, когда силы будут на исходе и тебе захочется просто лечь в горные снега и уснуть. И тогда ты услышишь шепот южного ветра, тихую поступь его восточного собрата, суровый шаг северного брата и свист западного бродяги. Красиво? Да, но мне сейчас было не до красоты. Мне просто необходимо было найти Пристанище ветров. Потому что я запутался. Я хочу добра и справедливости, а приношу лишь скорбь и боль. Почему? Куда дальше идти? Что дальше делать? Не знаю… Не знаю… Не знаю!..

Я очнулся на самой вершине. Закоченевшие пальцы сжимали горсть снега. Рядом трепетал небольшой костерок. Не помню как его развел, но он упрямо тянулся в разные стороны, будто приглашая меня подсесть ближе и согреться. Я сел на небольшой валун рядом с огнем и протянул руки к манящему теплу. С разных сторон мою одежду разрывали порывы ветра. Я дошел до Пристанища ветров. Я все-таки дошел! И что дальше?

 

Я сплю чутко. Это плод моих многолетних тренировок. Самурай должен быть всегда готов к бою, не важно, что он делает, внутренне он должен быть готов собраться и ринуться в бой. Опасность ты должен чувствовать всем телом еще до того, как услышишь подозрительные шорохи или метущиеся в ночи тени. Так было и в этот раз. Я проснулся посреди ночи, словно кто-то толкнул меня в бок. Все было внешне спокойно - в саду надрывался сверчок, ветер шевелил кроны деревьев и бился в бумажные перегородки дома через окна. Однако я знал - что-то происходит. Бесшумно встав, я потянулся за катаной и скользнул к выходу из дома. Кумада и Юкио безмятежно спали после насыщенного общением и ухаживанием за гостем дня.

Первые шорохи появились через некоторое время. Несколько теней шарахалось от дерева к дереву, на какой-то миг, затихая и прислушиваясь, а потом вновь делая перебежки. Бакудо… Я так и знал, что они не оставят актера в покое. Тут дело престижа. Их человека прилюдно оскорбили. Это должно быть наказано немедленно. Мы должны умереть сегодня, иначе люди не будут повиноваться бандитам впредь. Порог дома слегка заскрипел под легкой поступью первого посетителя. На мгновение свет луны выхватил сверкающий клинок вакидзаси, который сжимал непрошеный гость. Действовать нужно было быстро. За его спиной наверняка еще несколько подосланных убийц. Когда бакудо переступил порог, я появился у него сбоку, нанес резкий короткий удар основанием кулака по шее чуть ниже челюсти и подхватил обмякшее тело, чтобы не наделать лишнего шума. Следующие гости ворвались в дом бесшумно с разрывом в несколько мгновений. Но этого хватило, чтобы я нанес молниеносный удар ногой под ребра первому нападающему и кинулся отражать атаку другого. Бакудо быстро сориентировался и, приняв боевую стойку, метнул в мою сторону сюрикен (заточенный кусок металла), если бы я не уловил его движение и не бросился на пол, то он попал бы мне как раз в горло. В его руке сверкнул нож. Нужно было действовать быстро. Пытаясь отвлечь внимание, я метнулся в сторону, и внезапно пошел навстречу противнику, отведя руку с ножом мягким блоком в сторону, я нанес резкий удар кулаком точно в челюсть. Пока я возился со вторым противником, первый пришел в себя и ринулся на меня сбоку. Я встретил его ударом локтя в голову, и, когда он согнулся, нанес добивающий удар ребром руки по шее.

- Довольно!

Резкий окрик заставил меня вздрогнуть и я обернулся на звук. В дверном проеме стоял невысокий крепкий японец, окруженный людьми в черных масках. На его шее виднелись следы татуировки, уходящей под одежду. Это был камбу, командир группы бакудо. Обычай делать татуировки после каждого успешного «дела» совсем недавно вошли в среду бакудо.

- Спокойно, не делай глупости, - спокойно проговорил он, когда увидел, как моя рука легла на рукоять катаны. – Мои люди не сделают тебе и твоим актеришкам зла. Даю слово.
- Слово бакудо? – усмехнулся я. – Много ли оно стоит?
- Здесь оно стоит дороже, чем твоя жизнь, - уверено ответил камбу.

Я встал во весь рост, не убирая руки с рукояти меча, но легкостью позы давая понять, что не буду первым начинать атаку.

- Ты опозорил моих людей Ронин, - проговорил бакудо. – Но ты хороший боец. Однако мы не можем оставить эту ситуацию неразрешенной. Надеюсь, ты понимаешь?
- Я не дам вам расправиться с Кумада и его сыном, надеюсь вы это понимаете? – спокойно проговорил я, глядя как очухиваются оглушенные мною бойцы.
- Да, я понимаю, но здесь устанавливаю порядки я, а не ты, Ронин. Надеюсь, я доходчиво объясняю? Иначе даже ты не сможешь защитить их от внезапной и мучительной смерти. Надеюсь, ты это тоже понимаешь. Поэтому утром этот сопляк принесет 20 рё в чайную, и вы должны убраться из города. Это мое последнее слово. И не попадайся мне больше на пути Ронин, очень тебя прошу. В следующий раз я просто убью тебя.

Я услышал шорох сзади и обернулся. В комнату втолкнули господина Кумаду и Юкио. Я бы все равно не смог их защитить. Бессилие и злость клокотали внутри меня, но я не дал им волю.

- Ты уж тоже, будь любезен, не вставай у меня на пути, - тихо проговорил я. – И если с Кумадой или Юкио что-то произойдет, будь то несчастный случай на дороге, или болезнь, внезапно настигшая их, я найду тебя, где бы ты ни находился. Запомни это.

Камбу какое-то время смотрел на меня и, не сказав ни слова, повернулся спиной и вышел из дома.
 

Однажды пасмурным осенним вечером я устало бухнулся на диван и привычно надавил на кнопку включения телевизора. За окном монотонно шелестел дождь, а на журнальном столике благоухала чашка горячего чая. Про все это я очень скоро забыл, как только мое внимание привлекли титры и музыка начавшегося фильма. Это был великолепный фильм «Общество мертвых поэтов» австралийского режиссера Питера Уира, главную роль в нем сыграл гениальный актер Робин Уильямс.

С тех пор я бесчисленное количество раз пересматривал этот фильм, он прочно занял самое любимое место в моей видоетеке, а Робин Уильямс стал одним из самых любимых актеров, новых ролей которого я никогда не пропускал. Вчера, 11 августа, его не стало. Он не выдержал сражения с тяжелой депрессией и покончил жизнь самоубийством. Еще одна жертва этого страшного недуга, который не разбирает какой счет у тебя в банке, сколько у тебя друзей, какие у тебя моральные принципы.

Вопреки устоявшемуся амплуа, Робин Уильямс был настоящим интеллектуалом. Он  родился 21 июля 1951 года в Чикаго. Отец, Роберт Фицджеральд Уильямс, был одним из руководителей компании Ford Motors, мать, Лори Уильямс, — бывшая модель. После окончания школы поступил в Клермонтский колледж, где изучал политологию. Затем поступил в Джуллиардскую школу драмы, в которой обучался драматическому искусству.

Гостеприимство господина Кумады поистине было щедрым. Да и Юкио, его непутевый сынок, оказался славным парнишкой, попавшим в сети бакуто и сильно проигравшийся в чайной, потому и пытался утопить эту неудачу в сакэ. На следующий день меня ожидало приятная неожиданность – хозяин дома пригласил меня отведать чая в чайном домике. Пожалуй, для нас японцев чаепитие играет особое место в жизни. Это не просто банальное употребление этого замечательного напитка, но и возможность оторваться от суеты и стремительности жизни и побыть в тишине. Вся дорога господина Тя (тядо – Путь Чая) должна настраивать на особый лад. Во время тядо употребляются особые сорта зеленого чая, листья которого после сбора тщательно сушат и измельчают в порошок. Во время чаепития этот порошок специальным венчиком размешивают с небольшим количеством горячей воды, в результате чего получается густая изумрудно-зеленая чайная пена.

К небольшому чайному домику мы шли через цветущий и благоухающий ароматами сад. Небольшая тропинка, выложенная булыжником, петляла среди деревьев, которые скрывали невысокое строение от взора любопытствующих ротозеев. По традиции по пути нужно было отрешится от всего суетного и задуматься о вечном, непреходящем, чтобы вникнуть в суть самой церемонии и соответствовать торжественности момента. Около домика меня встретил Юкио. По традиции я сложил оружие и сандалии у порога дома, что символизировало мои добрые намерения по отношению к хозяину и его семье, а также то, что я оставляю все мирское и суетное перед тем, как войти в чайный домик. Юкио попросил меня подождать и юркнул в чайную комнату, чтобы закончить последние приготовления к церемонии. Это ожидание должно помочь гостю освободиться от ненужных и лишних мыслей. Наконец, юноша появился в дверях и пригласил меня войти внутрь. Вход расположен очень низко, поэтому чтобы попасть туда, нужно низко склонить голову, проявляя тем самым уважение к хозяину и его дому. Само помещение очень мало, пожалуй, размер его был два татами (около 8 квадратных метров). Аскетичность обстановки (небольшая фарфоровая ваза, свиток и чайная утварь) говорит о том, что хозяин дома человек простой, не склонный к материальным благам, но в тоже время аккуратен и чистоплотен. В комнате царит полутьма, особенно ценящаяся в жаркое время года.

Мы расселись вокруг чайного столика, на котором уже стояли чашки. Наконец, в дверь вошел хозяин, и все в полной тишине стали ждать, пока чайник закипит. Ни один звук не должен нарушать тишину, кроме звука закипающей воды. Для того, чтобы придать особую атмосферу в чайной комнате, на дно чайника кладут три кусочка металла. Когда вода начинает бурлить, они перекатываются по дну и сталкиваясь друг с другом, издают особые звуки. Эта мелодия рождает в душе каждого участника церемонии свои ассоциации: кому-то чудиться крик чаек и шум ударяющихся о берег морских волн, кто-то слышит, как ветер играет в вершинах сосен, раскачивая их из стороны в сторону, а кто-то слышит счастливый детский смех и забавные потасовки детворы на улице. В голове у каждого рождаются свои фантазии, которые позволяют окончательно отрешиться от суеты этого мира. Но вот чай закипел. Никогда настоящий сенсэй не доводит до полного кипения, так как этот звук считается вульгарным, он может нарушить тишину и уединение. Хозяин разлил благоухающий напиток по чашкам и подал его нам. Я принял чашку с поклоном, сделал три плавных движения, поворачивая ее «лицом» к хозяину, и отпил чая. Слова благодарности Кумада принял с легким поклоном и улыбкой. После этого началась беседа, началом которой послужил традиционный рассказ сэнсэя об истории тядо и своей семьи. Как было удивительно через столько лет почувствовать себя дома, вспоминая, как это делал мой отец. Как мы все собирались в чайном домике и рассуждали о вечном, улыбаясь друг другу и наслаждаясь каждым мигом чудесного вечера.
 

Для тех, кто знает и любит русскую литературу представлять Владимира Викторовича Орлова не нужно. Это культовый и легендарный писатель. Достаточно произнести лишь одно название книги "Альтист Данилов", и все. 5 августа его не стало. Он был настоящим писателем без громких слов.

В 1954—1959 годах учился на факультете журналистики МГУ. Член Союза писателей СССР с 1965 года. Профессор кафедры литературного мастерства Литературного института им. Горького. Награжден орденом «Знак Почёта». Лауреат Премии города Москвы в области литературы и искусства, Премии им. Валентина Катаева.

Жена — Лидия Витальевна Орлова, писатель, журналист и историк моды. Сын — Леонид Владимирович Орлов, телепродюсер. Имеет двоих внуков — Екатерину и Александра.

Романы

• Солёный арбуз (1965)
• После дождичка в четверг (1968)
• Происшествие в Никольском (1972)
• Альтист Данилов (1980)
• Бубновый валет (2000)
• Камергерский переулок (2008)
• Лягушки (2011)
• Земля имеет форму чемодана (2013)

Светлая ему память!

Интервью писателя Геннадия Прашкевича "Литературной газете"

Геннадий Мартович Прашкевич – прозаик, поэт, эссеист, переводчик. Родился в 1941 году в селе Пировское Красноярского края, школу окончил на станции Тайга (Кузбасс). Учился в Томском университете, работал в Институте геологии и геофизики СО АН СССР (Новосибирск), в Сахалинском комплексном НИИ (Южно-Сахалинск). Член Союза писателей России, русского ПЕН-клуба, заслуженный работник культуры РФ, лауреат многих российских и международных литературных премий, среди них – «Аэлита», «Портал», им. Н.Г. Гарина-Михайловского, «Бронзовая улитка», АБС, им. И.А. Ефремова и другие. Издавался в США, Англии, Германии, Франции, Польше, Болгарии, Литве, Узбекистане, на Украине, в других странах. Возглавлял «толстый журнал» «Проза Сибири» (Новосибирск), книжное издательство «Свиньин и сыновья» (Новосибирск). Живёт и работает в новосибирском Академгородке.

– Вы и прозаик, и поэт, и литературовед, и переводчик. А кем сами себя считаете в первую очередь?

– Писателем. Не поэтом, не прозаиком, а именно писателем. В широком смысле слова.

– Особые отношения у вас с жанром фантастики. Не только пишете, но и издаёте произведения других авторов. Собираете сведения об известных и позабытых писателях, фактически вытаскиваете имена из небытия, как это было с книгой «Красный сфинкс». Можно ли сказать, что вы один из самых значительных фантастоведов в России?

– Себя хвалить – только вредить. Но «Красный сфинкс», несомненно, серьёзная работа, ничего подобного в России прежде не издавалось. Это книга не просто о фантастах – некоторые из них таковыми себя и не считали. Это книга об идеях, перетекающих из одной эпохи в другую. А «Малый Бедекер по НФ, или Книга о многих превосходных вещах» – не литературные воспоминания, а вполне реальные истории о людях, которых я знал и любил или не любил. В «Красном сфинксе» и в «Малом Бедекере» можно прочесть о братьях Стругацких, Ефремове, Снегове, Платове, Крапивине, о югославском поэте Саше Петрове, Десанке Максимович, Роберте Шекли, Кире Булычёве, Юлиане Семёнове, Андрее Вознесенском и Валентине Пикуле, о Плавильщикове и Палее и о многих других писателях и учёных. Каждый из них каким-то образом влиял на меня. Например, Г.И. Гуревич однажды написал мне: «В литературе, видите ли, в отличие от шахмат, переход из мастеров в гроссмейстеры зависит не только от мастерства. Тут надо явиться в мир с каким-то личным откровением. Что-то сообщить о человеке человечеству. Например, Тургенев открыл, что люди из «людской» – тоже люди. Толстой объявил, что мужики – соль земли, что они делают историю, решают мир и войну, а правители – пена, только играют в управление. Что делать? Бунтовать – объявил Чернышевский. А Достоевский открыл, что бунтовать бесполезно. Человек слишком сложен, нет для всех общего счастья. Каждому нужен свой ключик, сочувствие, любовь. Любовь отцветающей женщины открыл Бальзак, а Ремарк – мужскую дружбу и т.д. А что скажет миру Прашкевич?» Думаю, в обеих книгах мне удалось сохранить атмосферу советских времён. А ещё в этом ключе написаны «Белый мамонт» , «Адское пламя», биография Герберта Джорджа Уэллса. В серии «ЖЗЛ» вышли «Братья Стругацкие» (в соавторстве с Д. Володихиным), «Брэдбери», «Жюль Верн»; готовится к выходу биография Станислава Лема (в соавторстве с В. Борисовым) и Джона Руэла Толкина (в соавторстве с Сергеем Соловьёвым – математиком, живущим во Франции и работавшим в своё время в Оксфорде). В каком-то мировом рейтинге по литературоведению я даже попадал то ли на 13-е, то ли на 14-е место. Ну это не так уж дурно.

Моя любовь к гениальному отцу знаменитого комиссара Жюля Мэгре началась точно так же, как и к Франсуа Мориаку - я зачитывался великолепной биографией Сименона, написанной Элизабет Шрайбер. Эта книга до сих пор в моей домашней библиотеке на почетном месте. Кстати, мало кто помнит, что на самом деле Жорж Сименон не француз, а франкоговорящий бельгиец!

Жорж Жозеф Кристиан Сименон (фр. Georges Joseph Christian Simenon, 13 февраля 1903, Льеж, Бельгия — 4 сентября 1989, Лозанна, Швейцария) — франкоязычный писатель бельгийского происхождения, один из самых знаменитых в мире представителей детективного жанра в литературе. На его счету 425 книг, среди которых около 200 бульварных романов под 16 псевдонимами, 220 романов под настоящим именем и трехтомная автобиография. Наиболее известен серией детективов о полицейском комиссаре Мегрэ.

На самом деле романы о Мэгре - не просто детектив, а уже социальные романы. Не зря издатель Сименона сначала так возмутился новому герою. Издатель Фейар, которому Сименон принес свой первый детективный роман, по мнению многих, имел безошибочное чутьё в отношении того, будет произведение иметь успех или нет. Писатель вспоминал потом в своей автобиографической книге «Я диктую», как, прочитав рукопись, Фейар сказал: «Что вы, собственно говоря, тут настрочили? Ваши романы не похожи на настоящий детектив. Детективный роман развивается, как шахматная партия: читатель должен располагать всеми данными. Ничего похожего у вас нет. Да и комиссар ваш отнюдь не совершенство — не молод, не обаятелен. Жертвы и убийцы не вызывают ни симпатии, ни антипатии. Кончается всё печально. Любви нет, свадеб тоже. Интересно, как вы надеетесь увлечь всем этим публику?» Свой первый роман из «цикла Мегрэ» Сименон написал всего за шесть дней, а другие пять — за месяц. Всего же вышло 80 произведений, где действует знаменитый комиссар Криминальной полиции. Его образ настолько полюбился читателям, что ещё при жизни Сименона в городе Делфзейл, где он придумал своего героя, был воздвигнут бронзовый памятник комиссару Мегрэ. На церемонии открытия памятника бургомистр города вручил Сименону свидетельство о рождении, которое гласило: «Жюль Мегрэ, место рождения Делфзейл, дата рождения 1929 год, отец — Жорж Сименон, мать — не известна…»

Многие произведения из цикла романов о комиссаре Мегрэ были экранизированы. Один из самых знаменитых образов Мегрэ создан французским актёром Жаном Габеном. В российском кино Мегрэ в разные годы играли Борис Тенин, Владимир Самойлов и Армен Джигарханян.

А вот и сама книга!

Ну а это обещанный сиквел к "Дневнику Ронина". Здесь нет героев книги, но события "Дневника" отражаются в повествовании рассказа. Весьма хаотически возникший рассказ, но он мне, тем не менее, нравится.

Правила существуют для того, чтобы их нарушать. Я не сторонник обобщений или избитых истин, но в данном случае иначе не скажешь. Никогда не любил начинать утро с дешевого кафе. Запах искусственного фаст-фуда, да еще и изрядно пережаренного,  жуткий растворимый кофе, унылые лица в фирменной одежде – это вряд ли может улучшить настроение. Но сегодня все было иначе. Обойдя окрестности, я, наконец, понял, что особого выбора у меня нет. Да и замерз я изрядно, тонкие перчатки уже не спасали руки от утреннего мороза. Поэтому я даже испытал некоторое удовольствие после того,  как толкнул тяжелые стеклянные двери  и нырнул в теплое помещение кафе.

Здесь было довольно людно, как, впрочем, и всегда. Это  кафе пользовалось популярностью благодаря своим ценам и бесплатным доступом в Интернет. Однако, обычных утомительных очередей у касс не было, и я заказал себе чашку горячего шоколада и пирог с лесными ягодами. При этом мне удалось сделать приятное открытие – оказывается девушки за кассой умеют улыбаться. Все это не могло не поднять мне настроение. Да и чашка горячего шоколада оказалась очень кстати.

У меня есть одна привычка, которая помогает мне коротать время в подобных заведениях – люблю наблюдать за людьми. Я это называю «гаданием по лицам». На самом деле многое можно узнать о человеке, понаблюдав за тем, как он себя ведет. В толпе человек расслабляется, перестает контролировать себя. Ведь сейчас ему не нужно создавать о себе благоприятное впечатление или давать понять кому-то, что с ним лучше не связываться. Отпадает нужда в нелепых масках, которые мы ежедневно надеваем на себя. Все-таки в душе каждого человека живет актер. Или, вернее, не так – скорее не живет, а выживает.

Для сезона цую выдалась на удивление ясная и спокойная ночь. Синдзо спал, уютно свернувшись калачиком у догорающего костра, изредка поскуливая. Смешной он все-таки. А я не мог упустить такую возможность потренироваться. Мне нужно быть в форме, мне нужно дисциплинировать себя, не расслабляясь ни на минуту.

Легкий поклон, прямая осанка и правая нога делает небольшой подшаг вперед…

Все-таки странная штука память. Иногда она просто помогает выжить, а иногда из-за нее начинают кровоточить старые раны. В такие редкие минуты мне вспоминается родные места, отцовское поместье в провинции Мусаси. Я просыпался рано утром, потому что первые лучи солнца проникали сквозь ширму и щекотали ресницы. Мама, всегда молчаливая и добрая, и отец – воплощение строгости и мудрости. Наверное, на самом деле они не были такими, но я их такими помню, я их такими люблю, я их такими хочу видеть.

Уход в сторону, левая рука отводит удар противника, а правая контратакует в корпус…

Первая любовь, как цветение сакуры. Я помню как мы всей семьей пошли на ханами (праздник цветения сакуры). Мама положила еду в бенто и, взяв с собой подстилки, мы отправились в сад. Вокруг было много семей, с самого раннего утра занявших места и удобно расположившись около деревьев. Тогда я увидел ее. Она сама была цветущей сакурой. На ней было темное хитоэ (женское шелковое кимоно), подвязанное шелковым поясом оби. Белоснежные руки и лицо сияли среди разноцветья одежд ее родственников. Ее глаза излучали нежность и покорность. Я любовался ею! Она была воплощением ханами, моя цветущая сакура.

Жесткая блокировка удара ноги противника, захват, подсечка и добивание ребром стопы в кадык…

В моем сердце до сих пор слышен отзвук сражения. Крики товарищей, ржание лошадей, стоны раненых и умирающих на поле битвы. Я снова рвусь в самую гущу, работая поочередно катаной и вакидзаси (короткий меч). Я не чувствую боли от нанесенных ран, не вижу ничего вокруг себя, кроме противника, который все время ускользает от меня. У меня отняли все – дом, родителей, Родину, любовь, и я должен отомстить за это.

Стопы становятся в один ряд, короткий выдох и поклон. Все тело расслаблено, по уставшим мышцам стекают струйки пота…

Следующая глава моей книги "Дневник Ронина". С этого дня я завожу, для удобства читателей, новую рубрику в блоге "Дневник Ронина" (эта рубрика будет работать только в моем основном блоге: http://www.liveinternet.ru/users/publizist/). В этой рубрике всегда можно будет почитать главы книги в хронологическом порядке. Буду рад Вашему отклику, друзья!

Гора Суно находится в восточной части провинции Мидзуока. Пасмурный и слякотный сезон цую (сезон дождей) стоял в самом разгаре. На наши головы Небо обильно изливало потоки воды, которым, казалось, не было конца. Даже плетеная накидка не спасала от надоевшего дождя. Синдзо устало семенил рядом со мной, изредка поскальзываясь на вымокшей глиняной тропе. Мы медленно брели к знаменитому храму Ринендзи, который располагался чуть севернее горных озер. Старики говорили, что вода в этих озерах была кристально чистой. Такой чистой и прохладной, что ее можно было зачерпывать ладонью и пить. А еще они говорили, что там можно ловить удивительных зеркальных карпов руками. Сказки, да и только. Но сейчас мне об этом не думалось, я устал и мои мысли были лишь об одном – поскорее дойти до Ворот семи ветров, отделяющий храм от всего остального мира. Последний подъем оказался самым тяжелым, я несколько раз падал в придорожную грязь и, с трудом поднявшись, упрямо брел дальше.

Храмовые ворота возникли перед нами будто по мановению чьей-то руки из ниоткуда. Огромная изогнутая крыша покоилась на двух мощных столбах из темного дерева. Рядом с ними на небольших деревьях устало трепетали намокшие бумажные нуса. Я прислонился к столбу и постучал деревянным посохом, на который опирался весь свой путь, в ворота. Ответа пришлось ждать достаточно долго. Так долго, что я уже собрался стучать снова, но в этот же момент створка отворилась, и в образовавшемся просвете я увидел лицо монаха.

- Что тебе нужно, Путник? – спросил он, внимательно изучая меня.

- Приюта и покоя, почтенный! – прохрипел я.

Створка снова закрылась. Монах пошел за кем-то их старших, наверное, за настоятелем. Я скинул намокшую и отяжелевшую от сырости накидку, поправил мечи на поясе и придвинулся поближе к крыше, чтобы хоть как-то спастись от дождя. Настоятель не торопился. Он пришел не один. С ним вместе вышли четыре крепких монаха, держащих в своих руках бо (короткие шесты). Настоятель было невысокого роста с длинной седой бородой, моложавый, с горделивой осанкой. Его маленькие серые глазки внимательно изучали меня. Я понял, что эти четыре крепких монаха не зря пришли вместе с ним.

После доброй и замечательной дискуссии, произошедшей после публикации первых глав "Дневника Ронина", я решил отдельным постом опубликовать результаты этого размышления. Я не сторонник таких предуведомлений, но в данном случае считаю это уместным опубликовать и обратиться к читателям с некоторой просьбой. Мне будет крайне интересно Ваше мнение об этом моем творческом проекте. Он уже изжил себя и продолжать я его вряд ли буду, но все же прошу вас не стесняться и писать нравится ли вам и что не нравится в "Дневнике Ронина", интересно ли вам прочитать продолжение. Да, и у меня есть "приквел" к "Дневнику Ронина", непосредственно не связанный с событиями, происходящими в книге, но при этом затрагивающий эту тему.  Интересно ли Вам прочитать этот рассказ или нет?

А теперь непосредственно к авторскому предуведомлению. Для чего я писал "Дневник Ронина" и почему взял именно этот образ?

Для начала нужно сразу определиться, что такое литературное произведение и художественный образ. Классические определения я  не буду давать, можно взглянуть в вездесущую Википедию и прочитать там. На самом деле здесь очень важный вопрос целеполагания, когда мы говорим о художественной прозе. Литературное произведение - это созданный писателем мир, это очень важно. Именно созданный, он должен быть реалистичным внутри самого произведения, но он не обязательно должен соответствовать исторической правде или реальности, но внутри произведения он должен быть реалистичным. Художественный образ - это способ, который использует писатель, чтобы создать этот мир и сделать его живым. То есть даже используя исторические реалии, писатель не обязан быть точным хронистом, для него важнее художественная сверхзадача. Это очень важно и в толковании текста любого автора . Кстати, я не верю в исторические романы, это всегда, как мне кажется, альтернативная реальность.

Сам образ ронина стал своеобразным архетипом массовой культуры, далеко отстоящим от своего реального исторического прототипа. Кстати, фильм "Ронин" в Робертом Де Ниро довольно точно трактует сам тип ронина - воин без хозяина, отверженный.  Есть еще один важный фильм по этой теме - "7 самураев" Акиры Куросавы. Фильм "7 самураев" разрушает главный миф о самураях и ронинах - это не загадочные и мистические герои, это обычные люди в самых разных, подчас трагических, обстоятельствах. Главный герой фильма на самом деле не самурай, а ронин, об этом один из самураев узнает позже, и он собирает команду ронинов и самураев, чтобы... защитить крестьян, банально, но факт. И в конце фильма мы видим, что настоящие победители схватки - сами крестьяне, вот кто там герои. Вот в чем смысл: ронин - обычный человек в трагических обстоятельствах потери цели, и он ищет эту цель, как любой человек, то есть он испытывает те же самые метания, эмоции, драмы.

К чему я все это написал? Просто мне, когда я еще писал эту книгу, часто указывали на несостыковки с исторической реальностью и с японской культурой. Но дело в том, что "Дневник Ронина" не имеет прямого отношения к исторической Японии или культуре. Я многое взял оттуда, использовал японскую культуру как миф, чтобы рассказать свою историю. То есть сама история про ронина - это метафора даже для главного героя. Поясню это началом моего текста. "Иногда мне кажется, что я Ронин..." Это ключевая фраза для понимания всего текста. Это не история про реального ронина, это рассказ самого героя книги о своей истории, используя метафору притчи о ронине. Более того, все населенные пункты мною придуманы, нет ни одной географической привязки к реальной Японии, а сам термин нации Ямато я использую лишь как миф для реализации своего замысла.

 

Я люблю ночь. В эти минуты я, пожалуй, и бываю по-настоящему счастлив. Ярко-красные языки костра врываются в ночной сумрак, иногда взрываясь волной разноцветных искр. Треск сухих сучьев звучит как музыка, успокаивая мои внутренние бури. Я слушаю звуки ночного леса, и ко мне в сердце приходит покой. Я могу долго смотреть на небо. Здесь, в предгорном местечке Сакудзи, удивительно ясное небо. Когда долго смотришь на бесконечно-черное полотно, усыпанное мерцающими звездами, то думаешь, что все, происходящее с тобой сейчас, неважно. И тогда я невольно начинаю искать самую яркую Звезду. Самую яркую Звезду, которая светит именно для меня. Ее свет согревает в холодной ночи, и я все больше погружаюсь в ночное небо. Его бесконечность не пугает, а завораживает.



Рука, за которую укусила меня собака, ныла, не смотря на лечебный бальзам и тугую повязку. Она напомнила о моем глупом благородстве. Благородство вообще глупое занятие. Кто сказал, что я вообще понимаю, что такое благо? Я готов отдать свою жизнь тому, кто объяснит мне это. Это ведь единственное, что я могу отдать сейчас. А звезда продолжала светить. Казалось, что она – это оторвавшаяся искра от моего костра. И именно поэтому мне было тепло и уютно, тепло и уютно, тепло и уютно…

Я проснулся от того, что почувствовал прикосновение чего-то теплого и влажного к своей руке. Сначала появился лишь смутный силуэт рядом с догорающим костром и две светящиеся точки, приближающиеся ко мне. Моя рука инстинктивно сжала рукоять меча, лежавшего рядом. Темный силуэт дернулся в сторону, но не исчез. Я всмотрелся и увидел собаку. Ту самую, с запекшимися пятнами крови на шерсти, упругой походкой. Только теперь ее глаза не смотрели с ужасом и страхом. Я даже не знаю, как она на меня смотрела. В ее взгляде было все – и надежда, и настороженность и… благодарность. Какое-то время мы смотрели друг на друга, а потом она осторожно приблизилась ко мне и лизнула руку там, где была повязка. Лизнула и посмотрела на меня.

- Ну что ж, приятель, извинения приняты, - усмехнулся я и потрепал ее по загривку.

В ответ собака еще раз лизнула мою руку и уселась рядом. Было странно чувствовать тепло ее тела рядом с собой. Было странно и необычно чувствовать чье-то присутсвие, слушать и чувствовать биение сердца рядом.

- Ну и как мы тебя назовем? – спросил я. – Может Синдзо? А? У меня давно не было приятеля, с которым бы я смог разделять свой Путь. Пожалуй, я назову тебя Синдзо (яп. сердце). Ты не возражаешь?

Синдзо не возражал. Может быть, ему еще больше меня было странно чувствовать теплоту и близость кого-то рядом, странно было чувствовать биение чужого сердца. Мы сидели вместе и смотрели на догорающие краски ночи. Солнце медленно вставало, окрашивая лес своей рукой причудливого художника. Все замерло, будто в ожидании чего-то необычного. Стояла тишина. Такая тишина, какая может быть только на рассвете. На рассвете нового дня.

Следующая глава "Дневника Ронина".

Деревня выглядела опустевшей. Я ступал по пыльной тропе, разделявшей ее на две половины, и не замечал никакой жизни, пока не приблизился к пустырю, заросшему невысокой травой. Сначала мое внимание привлекли громкие крики и улюлюкание. Вокруг пустыря собралась большая толпа крестьян. Они толкали другу друга локтями, смеялись и кидали что-то в центр пустыря и, видимо, получали от этого немалое удовольствие. Когда я подошел поближе, то увидел, что в центре поляны была привязана собака. Грубая конопляная веревка была туго затянута вокруг ее шее, другой ее конец был прикреплен к небольшой палке, наглухо врытой в песчаное дно. Крестьяне бросали в нее камни и от каждого меткого попадания взрывались дружным хохотом и криками. Собака визжала и металась из стороны в сторону, пытаясь вырваться, но веревка прочно держала ее, врезаясь в шею. На шерсти ее были видны запекшиеся раны, она почти задыхалась от узла, туго стягивающего горло и умоляюще смотрела на безумные лица людей. А они наслаждались своей властью и жестокостью.

Я смотрел на их лица и руки сами потянулись к клинку. Нет, они не достойны, чтобы я обнажал свой меч против них. Ярость и гнев переполняли меня. Я схватил руку замахнувшегося крестьянина и, вывернув кисть, резко дернул ее навстречу себе. Мой локоть встретил его еще ничего непонимающее лицо и врезался в переносицу. Ударом ноги я опрокинул на землю следующего крестьянина, который стоял ближе всего ко мне.

- Скоты! – заорал я.

Толпа замолчала и расступилась передо мной. Они с ненавистью и удивлением смотрели на того, кто прекратил их потеху. Они ненавидели меня и боялись меня. Я почти физически чувствовал их страх. Собака вжалась в пожухлую траву и скулила, обреченно глядя на своих мучителей. Я медленно прошел сквозь толпу, направляясь к ней, она метнулась в сторону, но веревка опять не дала ей убежать. Моя рука потянулась к веревке, чтобы ослабить узел, как тут же острые клыки впились в ладонь. В этом мире не от кого ждать добра, ты прав приятель. Я вытащил из ножен короткий кинжал и разрезал веревку. Собака дернулась в сторону и, не удержав равновесия, шлепнулась на землю. Какое-то время она еще лежала так, непонимающе смотря на меня своими слезящимися глазами, а потом бросилась наутек в лес…

Первый камень упал рядом со мной, второй угодил в плечо, третий попал по виску.

- Бешеный Ронин! – услышал я крики из толпы, пытаясь увернуться от града камней.

Я обнажил меч и ринулся вперед, пытаясь отбить камни резкими ударами катаны. Крестьяне ринулись врассыпную, но я поймал одного из них, опрокинул на землю и занес клинок над его шеей… Он скулил и ныл как побитый пес, его глаза, умоляющие о пощаде, смотрели на меня. Они смотрели на Ронина, не знающего пощады. Я убрал ногу с его горла, и крестьянин сначала пополз, а потом, встав на четвереньки, ринулся в сторону деревни. Я смотрел ему вслед и мне стало противно от того, что захотел отомстить ему. Каждый день он был собакой, в которую кто-то бросал камень. Каждый день унижение, страх и бессилие наполняли его жизнь. Кто я такой, чтобы судить его? Кто я такой, чтобы бросать ему обвинения? Кто я такой, чтобы привязывать его к палке и бросать в него камни? Кто я такой???

Всегда интересно, как происходят в жизни пересечения. Я уже как-то делился примерами. Сегодня утром произошло еще одно пересечение. Я ехал в электричке, читал книгу Тима Скоренко (ждите, скоро напишу о ней свои впечатления). Напротив сидел сидел солидный джентельмен и читал... книгу Елизаветы Александровой-Зориной "Маленький человек". Кто не помнит и не знает, это за книга, то адресую вас к записи прямого эфира моего авторского ток-шоу "Культуротека", где Лиза была у меня в гостях и мы как раз говорили про эту книгу.  Впечатление было, что я встретил незнакомого человека, с которым у нас оказался общий друг. Было приятно, и приятен выбор самого анонимного читателя. На фото он с увлечением читает "Маленького человека".

Интересная статья моего доброго знакомого Романа Назарова. Радиопередачу с его участием можно послушать на сайте радио "Новая жизнь".

Размышления на тему книги: Владимир Губайловский. Учитель цинизма – М.: Эксмо, 2014. – 288 с.

На обложку эпиграфом выведена автоцитата: «Цинизм – это не болезнь, а горькое, как хина, лекарство, которое показано высоким культурам».

Книга и проста и сложна одновременно. Чем хороша – выстроенная комбинация идей невзначай вынуждает провести ревизию в собственной жизни: а у меня как было? Я учился в вузе? бухал в общаге? зачеты-экзамены сдавал, вел высокоинтеллектуальные беседы? Учился, бухал, сдавал и еще какие вел, ого-го! Правда, мой вуз не физиков, а лириков, но ведь студенческая жизнь, как многоуровневый нелинейный процесс – это состояние души, не так ли? Плотная драматическая сущность студенческо-общажной жизни при Литературном институте довольно точно описана, например, в романе Андрея Коровина (он же Андрей Лестер, он же Андрей Ковалев) «Ветер в оранжерее».

Кто он, наш герой? «Интеллигентный и нестрашный», «в очках» студент МГУ мехмата конца 70-х начала 80-х. «А поскольку был я москвич, в общаге меня никак не прописывали. И жил я все эти счастливые годы без прописки и без подушки, поскольку белье можно было сменить и без паспорта, а вот подушку получить – никак нельзя. Так и спал сирота из Сибири на свитерке, сложенном вчетверо, почти четыре года своей бесшабашной юности». Не из робкого десятка, чего стоит прогулка на ледяную Москву-реку с другом Аркадием.

Когда-то я писал книгу. Она так и не была закончена. Но иногда мне приятно и забавно листать некоторые ее страницы. Мне кажется было точное попадание в жанр и форму, и еще эмоции, переживания. А сейчас это лишь интересные обрывки текста...

Первые лучи солнца едва тронули заснеженные склоны гор, а мы с мастером Итосу, который любезно согласился быть моим секундантом на дуэли,  уже шагали к назначенному месту. Я вдыхал сырой утренний воздух и улыбался. Итосу сосредоточенно молчал, не глядя в мою сторону. Мне показалось, что он излишне строго отнесся к роли секунданта. Хотя… в этом был весь его характер. Характер настоящего самурая. А я себя самураем не чувствовал сегодня. Более того – именно сегодня мне хотелось петь и веселиться. Вот ведь какая штука. Через несколько минут я начну смертельный поединок с  давним врагом, который все это время явно не терял даром и передо мной был уже не испуганный молодой воин, а опытный и безжалостный боец. Я же хотел пробежаться до ближайшего холма и окунуться в прозрачную ледяную воду горного озера. А потом лечь на траве и смотреть на облака. Но насладится этим впечатляющим зрелищем мне, видно, сегодня не придется.
 

Дзигойя сидел в позе сейдза, держа перед собой катана. Он был готов к смертельному поединку, это я понял сразу.  Это понял и Итосу, который тревожно взглянул в мою сторону и, увидев идиотскую улыбку на моем лице, которая никак не хотела  с него исчезать, покачал головой. Я принял сейдза, положил перед собой меч и поклонился. Мы встали друг напротив друга и стали осторожно ступать, будто нащупывали брешь в обороне друг друга. Дзигойя внезапно закричал и ринулся в атаку. Я достаточно изучил его школу, чтобы предвидеть подобное начало, и довольно легко парировал первые выпады противника. Весь наш поединок слился в какой-то безумный танец, когда один танцор наносил удары, а другой отступал и наоборот. Казалось, время замедлило свой ход, и я видел с точностью до каждого поворота руки движения своего врага. Он применил несколько «тайных» приемов своей школы, которые я прекрасно знал, но удивил меня другими, которые он взял на вооружение из других школ. Это был хороший противник. Лучший из всех. Мы несколько раз задевали друг друга, не замечая крови и не чувствуя боли. Но главный просчет Дзигойя был в том, что он отчаянно хотел победить. Он так хотел победить. А я был готов к смерти. В этом была разница, а не нашей технике и превосходстве школ. В этом была причина того, почему мой противник стоял на одном колене, левой рукой держась за распоротый бок. Его меч лежал у моих ног.  Всего одно движение и все будет кончено. Этот поединок Дзигойя проиграл. Мне осталось лишь сделать последнее движение мечом. Один взмах и я отомщу за свое унижение и смерть Сегуна. Я больше не буду Ронином, изгоем. Я восстановлю свою честь…
 

- Что ты наделал? – голос Итосу чуть дрожал, выдавая его гнев. – Зачем ты это сделал с ним?
 

Всю обратную дорогу мой секундант молчал, и только когда мы стали подходить к замку, заговорил.
 

- Это позор! – уверенно проворил он.

- Что вы считаете позорным? – спросил я в ответ.

- Ты не убил его. Почему?

- Итосу-сан, вы считаете, что смерть решает все проблемы?

- Она решает проблемы чести!

- Она ничего не решает, сенсей! Она никогда и ничего не решает, поверьте мне.

- Но ты хотя бы кусунгобу (ритуальный кинжал) мог ему оставить! Ведь он даже не сможет это сделать своим мечом! Ты что, хочешь, чтобы он стал…
 

Итосу остановился и посмотрел на меня, будто внезапно почувствовал себя виноватым.

- Что же вы не договорили, - улыбнулся я. – Вы же хотели сказать ронином. Таким как я, да?

- Никто не имеет права лишать самурая возможности спасти свою честь!

- Никто, Итосу-сан, не имеет права решать это за него. Если он решит это сделать, то он найдет способ это сделать. Но это будет ЕГО выбор, понимаете?! Его и ничей больше. Хотя я иногда вообще сомневаюсь, что у нас вообще есть выбор!

К вопросу о женских образах у Достоевского интересная статья Владислава Бачинина, опубликованная в журнале  «Нева» 2013, №9.

Настасья Филипповна и Анна Аркадьевна,или Теология зла
Мрак, падающий на душу

Достоевский поместил в своем «Дневнике писателя» очерк о романе «Анна Каренина». В нем он писал: «Ясно и понятно до очевидности, что зло таится в человечестве глубже, чем предполагают лекаря-социалисты, что ни в каком устройстве общества не избегнете зла, что душа человеческая останется та же, что ненормальность и грех исходят из нее самой и что, наконец, законы духа человеческого столь еще неизвестны, столь неведомы науке, столь неопределены и столь таинственны, что нет и не может быть еще ни лекарей, ни даже судей окончательных, а естьТот, который говорит: «Мне отмщение и Аз воздам». Ему одному лишь известна вся тайна мира сего и окончательная судьба человека… Зло, овладев существом человека, связывает каждое движение его, парализует всякую силу сопротивления, всякую мысль, всякую охоту борьбы с мраком, падающим на душу…»

Существует мнение, будто «Анна Каренина», где зло опутывает, обессиливает и в итоге убивает главную героиню, — это самый «достоевский» роман Толстого. Если продолжить рассуждения в этом же направлении, то, вероятно, самой «достоевской» повестью Толстого следует назвать «Крейцерову сонату». Объясняются подобные утверждения в первую очередь тем, что в «Анне Карениной» главным событием является скандальное самоубийство героини, а в «Крейцеровой сонате» — устрашающее убийство жены ревнивцем-мужем.

В истории Анны Карениной есть что-то, напоминающее историю Настасьи Филипповны из романа Достоевского «Идиот». В рамках сравнительной теологии литературы их сопоставление имеет определенный смысл и способно привести к некоторым, не совсем тривиальным выводам.

Довелось мне поучаствовать в очень интересной и на удивление интеллигентной дискуссии (сейчас какая-то напряженка с интеллигентными дискуссиями, на мой взгляд, все норовят любое обсуждение превратить в свалку по политическим вопросам) о творчестве Достоевского в блоге замечательного Владислава Бачинина. Сразу же предуведомлю о самом авторе, если кто его не знает.  Владислав Аркадьевич Бачинин окончил философский факультет Ленинградского госуниверситета, аспирантуру Института философии Российской академии наук, доктор социологических наук, профессор. Автор более 700 опубликованных работ по истории религии, философии культуры, социологии литературы, в том числе более 50 книг, среди которых: «Достоевский: метафизика преступления» (2001), «Византизм и евангелизм» (2003), Малая христианская энциклопедия. Т. 1–4 (2003–2007), «Введение в христианскую эстетику» (СПб., 2005), «Девиантология и теология: от Библии к Достоевскому» (LAP LAMBERT Academic Publishing GmbH & Co, Saarbrucken, Deutschland. 2012), «Теология, социология, антропология литературы (вокруг Достоевского)» (2012). Победитель открытого конкурса философских трактатов на тему «Возможна ли нравственность, независимая от религии?», проведенного в 2010 году в связи со 100-летием кончины Л. Н. Толстого Российской академией наук и международным фондом «Знание». Живет в Санкт-Петербурге.

Он как раз критикует сериал Хотиненко, в этом мы с ним не сходимся. Но спор затронул интересную тему: женские образы в творчестве Достоевского. Почему не так много положительных женских образов у Достоевского (на мой взгляд, у него вообще не так много положительных персонажей в романах). Почему образы "роковых" женщин получаются такие яркие, а положительные образы женщин не такие яркие? Владислав Аркадьевич высказал такое предположение: "Это знаменитый байроновско-уайлдовский парадокс: романтичное, впечатляющее зло и скучное, унылое, занудное добро. На нём построена вся философия Ницше".

Меж тем, мне кажется, что образ Сонечки Мармеладовой не такой уж и блеклый и не запоминающийся. Наоборот даже, он очень яркий, он словно светлое пятно в мрачной реальности, болезненной реальности романа "Преступление и наказание". И тут ее даже сложно сравнивать с Настасьей Филипповной, потому что они антагонисты, но ведь образ Сонечки писать намного сложнее, намного сложнее показать ее внутреннюю и духовную глубину, чем роковую пропасть Настасьи Филипповны.  Что Настасья Филипповна, таких образов пруд пруди в русской литературе, их легче писать, потому что все их страсти и метания видны и снаружи. А ведь образ Сонечки сложнее, всю драму она переживает внутри себя, отсюда и сложнее это все передать, в этом и уникальность этого образа.

В моей личной библиотеке две книги Бернаноса. Вот они: