Из блога Эмиля Сокольского (emil_sokolskij)

"Закончу с Шестинским и его рассказом о ситуации с Иосифом Бродским. 
Бродский вернулся из ссылки; разумеется, его не печатали. Эту ситуацию решил исправить Шестинский, в 1972 году возглавивший ленинградскую писательскую организацию: почему бы не издать стихи этого молодого человека? – пусть каждый сам определит, стоящие они или нет. Даниил Гранин и Владимир Николаевич Орлов, известный литературовед, поддержали инициативу.

Вскоре в секретариат попала толстая папка с рукописями Бродского (то ли он сам передал, то ли кто-то из друзей). Рукописи прочитал Орлов и высказал примерно следующее: стихи в основном вторичные, большинство – эпигонство Ахматовой, но издавать нужно немедля. Свидетелем разговора был Гранин: «может подтвердить!»

Главный редактор издательства «Советский писатель» включил рукопись в план, но… вмешался обком партии: не разрешаем! «Но почему?» – «Там библейские мотивы». – «Так сделаем отбор». – «Нет».

Охраняли «духовное пространство» общества? Заботились о чистоте идеологии? Не могли простить Бродскому, что он вернулся из ссылки в ореоле героя?

В семидесятые Шестинский переехал в Москву. На встрече старого Нового года в ЦДЛ он занял столик с Сергеем Орловым (оба – с жёнами). И вдруг к ним развязно направился Евтушенко. «Ну что – убил Бродского?» – нагловато спросил он Шестинского.

«Я думаю, что Евтушенко рассчитывал на привычный дешёвый эффект, – сказал Шестинский. – Ожидал – буду объясняться, оправдываться, доказывать. что я никогда не преследовал Бродского и не способствовал его выдворению… Нет, я не стал этого делать. Я так же, с вызовом, ответил: убил! Евтушенко не ожидал такого ответа и тут же исчез, а Орлов рассмеялся: “Ты его как по губам шлёпнул!“»

«Так создаются лживые легенды, а вокруг ушедшего Бродского кружатся всякие типы, как комары, и норовят при случае, по-комариному, кого-нибудь укусить», – заключил Олег Николаевич."

Это краткое руководство рассчитано не на участников полемики, а на читателей, чтобы они могли хотя бы приблизительно ориентироваться в приемах полемической борьбы. Я говорю о приемах, но никак не о правилах, потому что в газетной полемике в отличие от всех других видов борьбы - поединков, дуэлей, драк, побоищ, схваток, матчей, турниров и вообще состязаний в мужской силе, нет никаких правил - по крайней мере у нас. В классической борьбе, например, не допускается, чтобы противники ругались во время состязания. В боксе нельзя нанести удар по воздуху, а потом заявить, что противник нокаутирован. При штыковой атаке не принято, чтобы солдаты обеих сторон клеветали друг над друга - это делают за них журналисты в тылу.

Но все это и даже гораздо большее - совершенно нормальные явления в словесной полемике, и трудно было бы отыскать что-либо такое, что знаток журнальных споров признал бы недозволенным приемом, неведением боя, грубой игрой, обманом или неблагородной уловкой. Поэтому нет никакой возможности перечислить и описать все приемы полемической борьбы ; двенадцать приемов, которые я приведу, - это лишь наиболее распространенные, встречающиеся в каждом, даже самом непритязательном сражении в печати. Желающие могут дополнить их дюжиной других.

1. Despicere (смотреть свысока - лат.), или прием первый. Состоит в том, что участник диспута должен дать почувствовать противнику свое интеллектуальное и моральное превосходство, иными словами, дать понять, что противник - человек ограниченный, слабоумный, графоман, болтун, совершенный нуль, дутая величина, эпигон, безграмотный мошенник, лапоть, плевел, подонок и вообще субъект, недостойный того, чтобы с ним разговаривали. Такая априорная посылка дает вам затем право на тот барский, высокомерно-поучающий и самоуверенный тон, который неотделим от понятия "дискуссия". Полемизировать, осуждать кого-то, не соглашаться и сохранять при этом известное уважение к противнику - все это не входит в национальные традиции.

«Он с полным правом мог бы сказать о себе словами французского писателя Жюля Ренара: “Моя родина — там, где проплывают самые прекрасные облака”. Грин писал почти все свои вещи в оправдание мечты. Мы должны быть благодарны ему за это. Мы знаем, что будущее, к которому мы стремимся, родилось из непобедимого человеческого свойства — умения мечтать и любить», — так говорил К. Паустовский о своем любимом писателе Александре Грине.

Наследие Грина гораздо обширнее, чем кажется. Его ранние рассказы довольно мрачны, исполнены горькой иронии, и это неудивительно — жизнь часто оборачивалась к писателю мрачной, суровой стороной. И тем более удивительно, что Грину удалось сохранить в себе способность не только верить в светлое, но и сообщать эту веру другим.

Писатель А. Варламов в своей книге «Александр Грин» (ЖЗЛ, 2005) замечает: «Он родился в один год с Андреем Белым и Александром Блоком, умер в одно лето с Максимилианом Волошиным. В сущности — чистые временные рамки Серебряного века, все были дети страшных лет России, еще не знавшие, что самое страшное ждет Россию впереди. Но даже в пестрой картине литературной жизни той поры Грин стоит особняком, вне литературных направлений, течений, групп, кружков, цехов, манифестов, и само его существование в русской литературе кажется чем-то очень необычным, фантастическим, как сама его личность. И в то же время очень значительным, необходимым, даже неизбежным, так что представить большую русскую литературу без его имени невозможно».

Вот и обрывается история бродячего Ронина в поисках своего Сёгуна. Ветер разбросал листки его дневника по пыльным дорогам мироздания. Так и неизвестно, что произошло с Ронином дальше - то ли он вступил в схватку с всемогущими Крадущимися и не вышел из нее победителем, то ли решил, что его Мити уходит по другой тропе. Осталась лишь опавшая листва и обрывки записок увлекательных или не очень приключений Ронина.

Ну а если отвлечься от лирики, то по отсутствию комментариев к циклу "Дневник Ронина"  я принял решение не заканчивать книгу.  Был очень рад тем, кто иногда пролистывал это повествование.

Ваш Юдзиро-сан

Когда появились первые «крадущиеся» никто точно не знает. Синоби были обычными наемниками. Некоторые относили их появление к древней секте горных отшельников ямабуси (буквально «спящие в горах»).  Ямабуси пытались обрести сущность Будды посредством аскетических практик и повторения мистических формул, которых кроме них никто не знал.  Но далеко не все они оставались в горах постоянно. Подавляющее большинство совершало восхождение в горы лишь эпизодически. В остальное время они либо находились в храмах, связанных с аскетической практикой отшельничества сюгэндо, либо странствовали. Постепенно они обрастали приверженцами из числа мирян. Когда наступало время восхождения на святые горы, ямабуси служили для них проводниками и наставниками в постижении таинств горного отшельничества. Ямабуси был врачевателем, наделенным сверхъестественными способностями мудрецом. А еще он был занимательным рассказчиком, от которого люди слышали немало интересных легенд и сказаний о чудесах, незаурядным актером, исполнявшим в ходе повествования самые различные роли. Вынужденные защищаться от преследования властей, ямабуси научились защищаться, овладели тайнами маскировки, их поселения в горах почти невозможно было найти. Туда был разрешен доступ лишь посвященным.

Однако, не смотря на красивые легенды, тайна синоби состояла в их ремесле. Это были кланы наемников, не гнушавшихся никакими заказами. Часто они могли выполнить задание одной самурайской семьи против другой и тут же взять заказ у их противников. Их умения и жизнь окружали легенды, часто сочиняемые самими синоби для устрашения. Возможно, первые кланы возникли во время периода Камакуры (1192 - 1333 гг.), когда многие самурайские семьи были изгнаны из императорского дворца. Они удалились в горные провинции Кога и Ига, где и появились первые кланы крадущихся. Говорят, что только клан Кога состоял из 53 семей. Первый сёгун Токугава Иэясу воспользовался услугами кланов для своих целей, но увидев какую серьезную военную опасность они таят в себе, не руководствуясь при этом принципами самурайского кодекса, он уничтожил оба клана, узнав об их настоящем месторасположении. Говорят, что уцелевшие синоби стали основой тайной службы, которую учредил великий сёгун. Но полностью искоренить крадущихся оказалось не под силам даже Токугаве. Кланы раздробились на более мелкие группировки, их убежища практически невозможно было обнаружить. Вот с таким противником мне и предстояла встреча сегодня. И тут нужно готовиться к любой неожиданности.

Как и положено, все темные замыслы человек совершает ночью. Я уже отчаялся дождаться вдову Симоян, как почувствовал, как кто-то крадется к входу в пещеру. Через некоторое время я увидел и самого обладателя мягкой поступи. Это был уже знакомые мне буддистский монах. Он спрятался за деревом у входа и затаился. Через некоторое время я услышал торопливые шаги. На этот раз появилась вдова Симоян со небольшим свертком в руках. Небось собрала все свои сбережения, чтобы милосердный Дзидзо «смиловался» над нею. Посланник «высших сил» вышел из своего убежище и о чем-то зашептался с просительницей. Она сначала не соглашалась с монахом, отчаянно тряся головой, но потом служитель убедил ее, и женщина боязливо ступила в темный провал пещеры. Монах довольно скоро ретировался, и я решил последовать за женщиной. Похоже, что разгадка таны ждала меня у святилища могущественного божества.

Пещера оказалась не такой глубокой, как я думал вначале. Вначале я был ошарашен тем, что в темное время пещера светилась, причем свет этот пробивался сквозь расселины в темных каменных сводах. Чем бы не объяснялось это причудливое явление, но оно пришлось как нельзя кстати. Я довольно быстро обнаружил следы женщины и стал бесшумно пробираться по ее пути. Очень скоро небольшая тропа привела меня к небольшому фонтану у подножия изваяния Дзидзо. Вода в фонтане действительно напоминала молоко. Вдова низко склонилась перед святилищем и что-то шептала, потом она протянула сверток и… Я все понял. Небольшая полая ниша, которая открылась перед бедной женщиной у самого основания изваяния, сказала мне больше, чем все легенды. Я уже видел подобные тайники. Никакого секрета здесь не было. Это был тайник клана синоби (яп. «крадущиеся»).  Туда клали записки с просьбой о том или ином поручении и плату за это поручение. Если на следующий день тайник оказывался пуст, то клан принимался за выполнение задания, а если дары оставались на месте, то просителю был дан отказ. И никакой сверхъестественной мистики. Вдова могла и не знать, что просит не древнее божество о заступничестве, а банальных наемников, впрочем, предполагаю весьма могущественных и изощренных в подобных делах. Симоян еще постояла какое-то время у святилища и, повернувшись, побрела к выходу из пещеры. А я остался ждать, мне предстояла встреча с серьезным противником, но я был полон решимости помочь бедной женщине.

Мы все стремимся верить в лучшее. Даже тогда, когда нас окружает зло и тьма. Так рождаются мифы и легенды, так рождаются великие герои и добрые заступники. Без веры человек умирает, он лишается самого важного – смысла двигаться дальше. Возможно, именно благодаря этой наивной вере и родился миф о Пещере детей. Пещера, где по легенде обитает милосердный Дзидзо – заступник и защитник всех детей, находилась на север от Канаети. В глубине пещеры стоит каменное изваяние Дзидзо, около которого бьет сказочный фонтан. Игра света окрашивает его воды в такой цвет, что кажется будто из небольшого углубления в камне бьет струя настоящего молока.
 

Я вышел рано утром, когда еще было темно и лишь слабое зарево предвещало о грядущем рассвете. Старый излюбленный способ коротать длинный путь пригодился мне и на этот раз. Мои ноги отмеряли путь до Пещеры, находившейся в углублении небольшой горы Хидо. Расстояние между пяткой одной и пальцами другой ноги я делал одинаковым, поэтому я точно замерял путь от деревни до горы. Осень в этой местности было особенно красива, открывая свою первозданную красоту перед случайным путником, как улыбается деревенская красавица заезжему горожанину. Легкий ветерок бродил среди ветвей небольших деревьев и кустарников и озорничал с проснувшимися птахами.  Добрался я до Кю-Кукэдо-сан (дословно «Древняя пещера» ) еще задолго до полудня. У меня было время проверить склон и вход в пещеру. Я был уверен, что вдова Симоян вскоре здесь появится, а, если повезет, то появится и не одна. А значит, мне нужно подготовится к ее визиту.
 

Вход в Пещеру я нашел сразу. Около него висели ритуальные таблички с иероглифами. Небольшой источник бил чуть справа от входа, благодаря чему можно было насладится сладкой ледяной водицей, стекающей со склонов горы. А вот то, что я обнаружил рядом с источником мне не очень и понравилось. На ветках небольших, но крепких деревьев я обнаружил потертые пятна и ободранные царапины, что означало лишь одно – кто-то часто пользовался ими как убежищем. Обойдя всю территорию вокруг, я понял, что таких убежищ было несколько. Это еще больше насторожило меня. Я решил выбрать себе другой наблюдательный пост, для чего мне пригодилась небольшая расщелина, поросшая кустарником. Слишком узкая и неудобная, чтобы служить удобным убежищем, но зато и не вызывающая никаких подозрений. Здесь я и расположился, надеясь, что ждать мне придется недолго. Долго в такой засаде не продержишься, иначе затекут суставы, и я потеряю свободу передвижения, чего мне никак нельзя было допустить.

Выйдя из храма, я наткнулся на буддистского монаха, который, как мне показалось, при виде меня несколько смутился. Ох уж эта моя подозрительность! Я, скорее всего, прервал его молитвы и поэтому он поспешил удалиться в небольшой сад около храма. Ничего не поделаешь, годы скитаний и бесконечных стычек приучили меня быть осторожным. Быть осторожным с людьми… Странно… Все в этом мире перевернуто с ног на голову. Я должен подозревать благочестивого человека в неблагочестивых мыслях. Зачем?

В деревню я пришел другой дорогой и сразу пошел в дом своей гостеприимной хозяйки. Скромная, но вкусная трапеза уже ждала меня, и я с удовольствием принялся уплетать рисовую похлебку.  Сога улыбалась и все время спрашивала понравилось ли мне ее недостойное такого гостя угощение.

- Сога-тян, угощение достойное стола дайме, - поспешил я успокоить хозяйку.
- Скажете тоже, господин, - засмущалась старушка, но по лицу было видно, что моя похвала ей чрезвычайно польстила. – То ли было в старые времена, когда я еще в девках ходила.  Вот тогда я бы вас угостила на славу. А сейчас в наших местах страшные времена…
- Страшные? – переспросил я. – Отчего же?
- Вот уж третий год на деревни нападают разбойники и увозят почти весь урожай. Видно разгневали мы Небо своими грехами. Поэтому и стали пропадать дети…
- Дети?!..
- Да, - вздохнула Сога. – Вот и вдову Симоян постигло это несчастье. Люди говорят, их забирает Каннон (богиня милосердия), ибо мы уже не в силах заботится о наших детях. Симоян сегодня ходила поклонится Дзидзо и встретила монаха. Он посоветовал ей сходить в «Пещеру детей». Она недалеко отсюда. Быть может, если принести жертву Дзидзо, он вернет ребенка. Ведь он же милосерден! Зачем отнимать у бедной женщины последнюю радость.

Сога стала убирать со стола, а я удалился в свою комнату. Чем дальше, тем все больше не нравилась мне эта история. Уж слишком много мистики. Не верю я в это. Ой, не верю. Слишком часто свои темные делишки люди маскируют под проделки богов. Да и буддистский монах… в синтоистском храме не внушал мне доверия. Нужно самому как следует во всем разобраться.

За долгие годы я научился чувствовать опасность задолго до того, как она реально появлялась на горизонте. Вот и в этот раз я почувствовал что-то странное, словно витающее в воздухе в этой деревне. Все было буднично и спокойно. Крестьяне трудились на рисовых полях, хозяйки суетились, прибирая свои скромные жилища, но во всем этом чувствовалась какая-то напряженность, которую нельзя передать словами. Я решил прогуляться и осмотреть местные достопримечательности.

А любоваться тут было чем. Провинция находилась в северной стороне, у самого моря и славилась знаменитым жемчужным промыслом, о чем существовало множество легенд. В округе располагалось несколько храмов Канон (богиня милосредия). Говорят, что у нее существовало одиннадцать ликов, чтобы с готовностью ответить на все молитвы страждущих. Но самой главной достопримечательностью по праву считался храм Сидодзи. Говорят храм был поставлен благодарным самураем в память о своей матери, простой ныряльщице и искательнице жемчуга, пожертвовавшей жизнью, чтобы достать волшебный кристалл для богатого государственного советника, чтобы он позаботился о ее сыне и сделал его самураем. Дворянин был настолько тронут подвигом матери, что усыновил ее ребенка и заботился о нем, как о родном сыне. Когда мальчик вырост и стал, подобно приемному отцу, государственным советником, то ему поведали историю его матери. В память о своей матери он возвел красивый и величественный храм Сидодзи.

Сидодзи был расположен на самом берегу небольшого озера и поражал провинциалов, привыкших в неброским синтоистским святилищам невиданными архитектурными формами, богатой резьбой, голубой черепицей, красными и лиловыми колоннами, яркой позолотой.  Храм этот часто посещали женщины, так как внутри него стояло изваяние Дзидзо – бога маленьких детей. Ему возносили молитвы матери за своих чад и просили заступничества. Мечи я оставил дома, поэтому мне оставалось лишь оставить свою обувь перед входом в святилище и, преклонив свою главу, войти в хранящее тишину и покой святилище. В этот день в храме практически никого не было, поэтому я не сразу заметил перед изваянием Дзидзо хрупкую фигуру женщины, шептавшей молитвы.  Это зрелище привлекло мое внимание. Молитва – самое красивое зрелище на свете. Когда мы молимся, то забываем все земное и воспаряем к небесам. Тогда даже наш облик меняется, неся в себе отражение Неба. Но что-то в молитве женщины меня насторожило. Мне стало неудобно, когда я услышал редкие всхлипывания и увидел чуть подрагивающие плечи.  Она плакала. Я тихо повернулся и вышел из храма.

Ну не могу я не рекламировать замечательную прозу своих друзей. Опять обращаю ваше внимание на шикарную книгу моего друга прозаика и поэта Глеба Шульпякова. Вот моя небольшая рецензия на книгу Глеба (на фото, кстати, сам автор). Кто не читал - немедленно бегите и покупайте книгу в любом варианте от бумажного до электронного!

Что общего у поэта, живущего в бурные 30-е годы прошлого века и нашего современника, пытающегося  запечатлеть уходящую, исчезающую уже страну в пространстве нового русского капитализма? Новый роман московского писателя и поэта Глеба Шульпякова «Музей имени Данте» не просто пытается показать параллели во времени, но задается теми самыми «проклятыми вопросами», беспокоившими героев Толстого и Достоевского.

Рожденный в конце семидесятых в  СССР, герой романа Глеба Шульпякова мечется по жизни и русским ландшафтам, пытаясь ответить на банальные вопросы русского интеллигента. Он пытается найти себя в бурные 90-е, торгуя старыми книгами и перебиваясь случайными журналистскими приработками. Однажды он находит дневник безвестного переводчика Данте, жившего в лихие 30-е годы, и  открывает для себя мир чужого человека. Вдруг жизнь поэта 30-х тесно переплетается с его собственной жизнью, наводя на почти мистические параллели в судьбе и  мыслях.

Как и герой-рассказчик, автор дневника любил – и любовь была сильной, неразделенной, на грани отречения себя. И тут удивтельно сравнение этой любви с  Дантовской Беатриче.

Провинция Хитоми находилась в одном из самых живописных мест земли Ямато. Самое предгорье было сплошь усеяно небольшими угодьями риса, на которых неустанно трудились крестьяне. Величественные замки местных самураев быстро обрастали окрестными селениями, постепенно превращаясь в небольшие города. Местный дайме был человеком щедрым и поэтому в его провинции процветали ремесла. Особенно славились местные изготовители ножен для мечей. Даже в Киото ходила поговорка: «Любой клинок будет рад ложу мастеров Хитоми». И то правда – моя фамильная катана покоилась в изящных ножнах мастера Кавадзаки, который был родом из небольшого селения близ замка Масайо, что находится на самом севере провинции.

Через провинцию проходили пути на Киото, по которым часто странствовали бродячие ремесленники и актеры. В самом устье небольшой речушки, которая на местном наречии именовалась Хрустальная, расположилась небольшая деревушка Канаети. Здесь я и решил сделать небольшой привал, остановившись в доме старой вдовы, порекомендованном мне старейшиной.

– Старой Сога не помешает немного ре, итак живет в скудости, - почесав затылок, проговорил он. – Да и мешать вам никто не будет. Дом ее находится на самом отшибе.

Вдова Сога оказалась очень приветливой и гостеприимной хозяйкой. Не смотря на скромность ее жилища, в доме царил порядок и уют. По дому ей помогал шустрый паренек Идо, которому сразу приглянулись мои мечи. Он оказался внуком вдовы, рано лишившемся своих родителей. К его удовольствию я разобрал мечи и стал и тщательнейшим образом чистить и приводить в порядок всю свою амуницию, прежде чем снова отправится в путь

Самый лучший способ забыть неприятности – это трудится. Так говорил мой отец. И я всегда следовал его словам. Тело приятно болело от тренировок и проделанного за день пути. Я снова был один на этой дороге, бредя по бесконечным ландшафтам Идзумо. И вновь ночное небо манило своей бесконечностью, а костер потрескивал сухими сучьями, нехотя поддававшимися власти огня. И я был один. Совсем один в этом бесприютном мире. И никто, даже усталость, не могли защитить меня от мыслей. Я бессилен что-либо изменить. Я не могу быть рядом с теми, кого люблю. Им опасно быть рядом со мной. Я ведь Изгой. Я – Ронин. Я тот, которого добропорядочные граждане должны обходить за несколько кварталов. Я тот, кого не пустят в стены храмов святые Каннуси. Смешно, а для чего тогда существует эти храмы? О какой милости они напоминают приходящему туда? Кому они должны даровать покой и врачевание душевных ран? Великим мира сего? Но не дай бог не запятнать репутации своего сана или поклоном недостойному. Все же должно быть чинно и благопристойно, без всяких там Ронинов и прочих недостойных отщепенцев, обреченных скитаться по дорогам в поисках крова несколько горстей риса.

Хотя... Я стал уже привыкать к одиночеству. Я боюсь привязывать к кому бы то ни было. Боюсь доставить им боль разлуки и неприятности. Они будут в большей безопасности, если меня не будет рядом.  И я снова буду мерить шагами земли Ямато. Снова буду брести навстречу солнцу. Это мой Мити. Это мой Путь. Быть может когда-нибудь я дойду до конца и пойму,  зачем это все было нужно.

Я хотел уйти из замка Масутаа на следующее утро, но ночью пошел проливной дождь, который лил не переставая два дня и две ночи. Жизнь в предместьях  не прекращалась, не смотря на ливень, поэтому бездельничать было некогда. Итосу больше не появлялся и на тренировки меня не звал. Я понимал его. Мой поступок говорил против всего, чему он следовал всю свою жизнь. Однако, за то короткое время нашего знакомства сенсэй смог убедиться в том, что я не трус и не малодушный городской самурайчик. Это еще больше сбивало его с толку. Скажу честно, я бы сам был сбит с толку, встреться с таким некоторое время назад. Для того, чтобы меня понять нужно стать ронином. 
 

Я всегда думал о снах. Что это такое и откуда они приходят. Быть может, предки общаются с нами через них, как утверждают старики. Но уж больно неразборчива вязь иероглифов на этом полотне сознания, чтобы уловить смысл их послания. Говорят самому великому Миямото Мусаси (теоретик кендо, известный мастер меча) приснился поединок с неуловимым китайским монахом, после чего и был написан его труд  «Путь меча», которым мы восхищаемся до сих пор. А, быть может, там мы встречаемся сами с собой. И именно поэтому так неразборчив почерк и туманно содержание. Не знаю. Но мне почему-то редко сняться сны. И если снятся, то часто трудно отличить их от реальности. 
 

Так было и в этот раз. Я сидел в своей комнате, перечитывая «Будо сёсин-сю». Дождь усердно старался усыпить меня, монотонно роняя капли на крышу и порог дома. Видимо у него это получилось. Я проснулся от ощущения опасности и сразу же выхватил свой меч из ножен. 
 

- Наш бой закончен, - послышался глухой голос Дзигойя.
 

Я обернулся, но увидел лишь смутный силуэт на фоне дверного проема. Меч вернулся в свои ножны, так и не сделав не одного выпада. 
 

- Скажи, - опять проговорил Дзигойя, - каково быть Ронином?

- Ронином? - переспросил его я. –   Не знаю, для меня мало что изменилось в этом мире. Просто мир поменялся по отношению ко мне. Когда стоишь на пороге смерти, все становится на свои места. Ты начинаешь ценить то, что раньше не замечал. Многое, принятое в этом мире становится для тебя не важным.

- Но ведь это позор быть…

- Быть трусом? А откуда ты взял, что продолжать жизнь, вопреки всему – это трусость. Ах, да, традиции, извини. Мы впитали их с молоком матери. Нам кажется, что если они уйдут – мир рухнет и придет хаос. А ты не думал, великий самурай, что есть вещи, важнее красивых слов о самурайской чести и долге? И что жить Изгоем на этой земле великого народа Ямато гораздо сложнее, чем взрезать себе живот?

- Я не знаю Ронин, - тихо проговорил Дзигойя. – Я уже ничего не знаю. Мне страшно. Впервые страшно, как будто я стою на пороге первой своей битвы. Я смотрю вперед, а вижу лишь туман, застилающий горизонт. 
 

Он замолчал. Кажется, я понимал, почему пошел дождь. Старики говорили, что когда с неба льет ливень – это Аматэрасу плачет о наших грехах. А может просто Кто-то плачет о нас самих? О том, какими мы стали и что сделали со своей душой. 
 

- Отдай мой меч, - нарушил молчание Дзигойя.

- Ты можешь взять его сам, - ответил я. – он лежит там, у порога, справа…
 

Я проснулся внезапно. Передо мной лежал недочитанный свиток, а сквозь бумажные седзи пробивалось солнце. Видно я слишком много думал о судьбе Дзигойя, раз уж он посетил мои редкие сны. Пора собираться в дорогу. Осталось лишь отдать Итосу … меч Дзигойя. Посмотрев на порог,  где вчера лежал фамильный меч самурая Тараяма, я понял, что отдавать собственно нечего.  Меч пропал.

Первые лучи солнца едва тронули заснеженные склоны гор, а мы с мастером Итосу, который любезно согласился быть моим секундантом на дуэли,  уже шагали к назначенному месту. Я вдыхал сырой утренний воздух и улыбался. Итосу сосредоточенно молчал, не глядя в мою сторону. Мне показалось, что он излишне строго отнесся к роли секунданта. Хотя… в этом был весь его характер. Характер настоящего самурая. А я себя самураем не чувствовал сегодня. Более того – именно сегодня мне хотелось петь и веселиться. Вот ведь какая штука. Через несколько минут я начну смертельный поединок с  давним врагом, который все это время явно не терял даром и передо мной был уже не испуганный молодой воин, а опытный и безжалостный боец. Я же хотел пробежаться до ближайшего холма и окунуться в прозрачную ледяную воду горного озера. А потом лечь на траве и смотреть на облака. Но насладится этим впечатляющим зрелищем мне, видно, сегодня не придется.
 

Дзигойя сидел в позе сейдза, держа перед собой катана. Он был готов к смертельному поединку, это я понял сразу.  Это понял и Итосу, который тревожно взглянул в мою сторону и, увидев идиотскую улыбку на моем лице, которая никак не хотела  с него исчезать, покачал головой. Я принял сейдза, положил перед собой меч и поклонился. Мы встали друг напротив друга и стали осторожно ступать, будто нащупывали брешь в обороне друг друга. Дзигойя внезапно закричал и ринулся в атаку. Я достаточно изучил его школу, чтобы предвидеть подобное начало, и довольно легко парировал первые выпады противника. Весь наш поединок слился в какой-то безумный танец, когда один танцор наносил удары, а другой отступал и наоборот. Казалось, время замедлило свой ход, и я видел с точностью до каждого поворота руки движения своего врага. Он применил несколько «тайных» приемов своей школы, которые я прекрасно знал, но удивил меня другими, которые он взял на вооружение из других школ. Это был хороший противник. Лучший из всех. Мы несколько раз задевали друг друга, не замечая крови и не чувствуя боли. Но главный просчет Дзигойя был в том, что он отчаянно хотел победить. Он так хотел победить. А я был готов к смерти. В этом была разница, а не нашей технике и превосходстве школ. В этом была причина того, почему мой противник стоял на одном колене, левой рукой держась за распоротый бок. Его меч лежал у моих ног.  Всего одно движение и все будет кончено. Этот поединок Дзигойя проиграл. Мне осталось лишь сделать последнее движение мечом. Один взмах и я отомщу за свое унижение и смерть Сегуна. Я больше не буду Ронином, изгоем. Я восстановлю свою честь…
 

- Что ты наделал? – голос Итосу чуть дрожал, выдавая его гнев. – Зачем ты это сделал с ним?
 

Всю обратную дорогу мой секундант молчал, и только когда мы стали подходить к замку, заговорил.
 

- Это позор! – уверенно проворил он.

- Что вы считаете позорным? – спросил я в ответ.

- Ты не убил его. Почему?

- Итосу-сан, вы считаете, что смерть решает все проблемы?

- Она решает проблемы чести!

- Она ничего не решает, сенсей! Она никогда и ничего не решает, поверьте мне.

- Но ты хотя бы меч мог ему оставить! Ведь он даже не сможет это сделать своим мечом! Ты что, хочешь, чтобы он стал…
 

Итосу остановился и посмотрел на меня, будто внезапно почувствовал себя виноватым.

- Что же вы не договорили, - улыбнулся я. – Вы же хотели сказать ронином. Таким как я, да?

- Никто не имеет права лишать самурая возможности спасти свою честь!

- Никто, Итосу-сан, не имеет права решать это за него. Если он решит это сделать, то воспользуется вакидзаси. Но это будет ЕГО выбор, понимаете?! Его и ничей больше. Хотя я иногда сомневаюсь, что у нас вообще есть выбор!

Огонек дрожал, увертываясь от резких ударов ветра, прорывавшегося через открытое окно. На рассвете мне предстоял бой. Мой противник превратился из испуганного кутенка, каким он был, когда мы встретились с ним на поле Великой битвы, в матерого волка, не знающего жалости и пощады. Да я, собственно и не искал ни жалости, ни пощады. Для меня важна лишь честь, которую потерял мой противник. Он забыл то, чему призван  следовать настоящий самурай. Странная штука жизнь, напоминать о кодексе Бусидо настоящему самураю будет… бродячий ронин. 
 

   «Тот, кто является самураем, прежде всего, должен держать в уме – днем и ночью, с утра, когда он берет свои палочки, чтобы съесть новогодний завтрак, и до ночи старого года, когда он оплачивает все годовые расходы, - тот факт, что ему предстоит умереть. Если он будет помнить об этом, то сумеет прожить в соответствии с Путями Преданности и Почтительности, избежит множества зол и искривлений,  освободиться от болезней и смущений и, более того, насладиться долгой жизнью».
 

   Страх… Это то, что порабощает нас и не дает нам понять и ощутить истинную свободу.  Он не дает нам спокойно жить, проникая в каждую часть существа, диктуя свои условия и формируя характер раба. Истинный воин должен убить в себе раба, чтобы стать настоящим Слугой. Без этого не стать самураем, без этого не стать человеком.  Бесстрашие – это не отсутствие страха, это способность его побеждать. В этом вся суть Пути воина. В этом заключен дух истинного Бусидо. 
 

   «Бусидо требует от самурая правильного поведения во всем,  поскольку если отсутствует различение вещей, то не будет осознание того, что есть правильно, а что нет. Тот же, кто не знает, что верно,  не может быть назван самураем».
 

    Дисциплина и самоконтроль – вот те инструменты, с помощью которых мы, как искусные кузнецы, выковываем драгоценный клинок своего характера. Если самурай не научится видеть плоды своих деяний еще задолго до того, как приступит к их свершению, он не сможет идти по своему Пути и приносить те плоды, которые взрастают лишь на обработанной пашне. Настоящий воин трудолюбивый и искренний человек, ежедневно обрабатывающий свой характер, возделывающий свой дух и почитающий ближних.
 

    «С древнейших времен среди самураев существует обычай становиться отшельниками, и действительно, между ними существует много общего. Посему им необходимо упорно учиться, когда только у них выпадает свободное время».
 

    Только настоящий монах понимает ценность каждого мгновения жизни и ценящий все, что его окружает. Нужно научится быть отшельником, скрывающимся в одинокую хижину своего сердца, чтобы увидеть, как прекрасен цветок сакуры весной,  как необыкновенен звенящий детский голосок, как прохладен первый летний ветерок, доносящий снежных вершин Фудзи. Только обретя внутренний покой возможно достичь совершенства во всем, что ты делаешь: в калиграфии, искусстве боя, сочинения танка. И в этом отражается истинный характер настоящего самурая. 
 

    «Правильное и неправильное – не что иное, как добро и зло, однако поступать правильно и делать добро трудно и считается утомительным, тогда как поступать неправильно и творить зло – легко и увлекательно, поэтому естественно, что многие склоняются к неправильному и злому, недолюбливая правильное и доброе. Но быть неустойчивым и не делать различия между правильным и неправильным противно здравому смыслу, поэтому всякий кто понимает эту разницу и все же творит неверное не есть настоящий самурай». 
 

    Самое сложное – приучить себя к различению добра и зла. Если смотришь  на поступки людей, то можно запутаться в бесчисленности их путей и троп, протекающих то среди равнин, поросших кустарником и сорной травой,  то среди неприступных горных вершин, то среди тихих речных заводей и кристальных озерных вод. Если не проникать в суть вещей и не научится различать добро и зло, то ты никогда не научишься пути милосердия и добра. Это постоянный труд над своей душой. Без этого невозможно постижение и совершенствования самого себя. Это – Путь самурая, это – Бусидо… 

    Старый свиток «Будо сёсин-сю» (Сборник наставлений на воинском пути) сенсэя Дайдодзи Юдзана, данный мне Итосу, мирно почивал рядом со мной. Очень скоро солнце тронет своими первыми лучами верхушки сосен и заискрится бесчисленными бликами на речных волнах. Очень скоро я выйду навстречу своей судьбе…

Конечно, школе Итосу было не избежать насмешек со стороны людей Тараяма. Вместо  молодых воинов вышел я, не участвовавший ни в одном предварительном поединке. Но ученики Итосу оказались достойны своего учителя, мужественно снося все насмешки противника. В них был жив дух настоящего Бусидо – благородство и искренность. То, чего так не хватало людям Тараяма. Я вышел на площадь и понял, что буду сражаться не просто за школу мастера Итосу, на меня смотрели буси всех школ, которых оскорбило недостойное поведение людей Тараяма. 

    Первым против меня вышел самоуверенный юнец, который даже не удосужился сесть в дза-дзен и совершить ритуальный поклон. Это было прямым оскорблением всем собравшимся воинам и духу состязаний. Он стоял передо мной, небрежно сжимая бокен (деревянный меч). Я понял его тактику еще до того, как он начал двигаться. Поигрывая передо мной оружием, он пытался незаметно сократить расстояние и внезапно атаковать. Я не стал давать ему такую возможность, молча  кинулся вперед, не дав ему опомниться, ударил по руке с оружием, сделал рассекающее движение около горла и добивающее движение со спины. Площадь взорвалась победными криками… 

    Всего было десять поединков. Один за другим сменялись кохаи школы Тараяма, один за другим они падали в пыль к моим ногам. Больше всех ликовали ученики Итосу. Но при этом ни разу не запятнали себя недостойным поведением по отношению к поверженным противникам. Последний воин оказался самым сильным противником. Он не пренебрегал ритуалом, был сосредоточен и, приняв камаэ, был готов одинаково встретить как поражение, так и победу. Его движения были молниеносны и сильны. Я еле сдержал град ударов, которые он обрушил на меня. Лишь используя плавные уходы вбок, мне удалось выдержать его натиск.  Я должен был найти брешь в его обороне, иначе мог просто не выдержать следующей атаки и, пропустив всего лишь один удар, проиграть. Он начал с классического движения меча снизу-вверх, разворачивая лезвие к моему горлу, когда я увидел, что его предплечье абсолютно беззащитно, нужно лишь сократить расстояние. Контратака была мгновенной. Отразив мощный удар противника, я ушел влево и, сократив расстояние между нами, нанес разрушающий удар по предплечью, который свалил  его к моим ногам… 

    Состязание было закончено, победа досталась школе Итосу. Итосу-сан принимал поздравления дайме и других сенсэев. 

    – А ведь старый Маруяма тебя узнал, – улыбнулся Итосу, приняв очередной поклон и поздравление с победой. 

    – Меня?! – удивленно переспросил я. 

    – Ну да, – утвердительно закивал головой сенсэй. – Он сказал, что мало осталось достойных мастеров фуэ-рю. 

    – Это была победа вашей школы, сэнсей, – спокойно проговорил я. 

    – Это была победа истинного духа Бусидо, – парировал Итосу. 

    Посланника от Тараяма мы заметили только тогда, когда он поклонился нам и спросил разрешения передать слова своего господина.

    – Дзигойя Атэй-сенсэй, учитель школы кендо клана Тараяма, просил передать буси, выступающему за школу Итосу, что если ему дорога честь школы, за которую он выступал, то он будет ждать вас на рассвете близ замка у реки. Вы можете прийти  с любым буси, чтобы поединок был честным. 

   Мы с Итосу переглянулись, и сэнсей слегка кивнул мне головой.

    – Передай своему господину, - ответил я, – что я приду с маcтером Итосу и не заставлю себя долго ждать.

Он очень изменился за эти годы.  От того утонченного мальчика, воспользовавшегося моей нерешительностью в бою, остались  лишь голубые глаза. Но и они неузнаваемо изменились – его взгляд приобрел надменность и самоуверенность. Этот был тот самый самурай, сомнений быть не могло. Предплечье снова заныло, будто вновь почувствовало касание его меча. Вот оно как, теперь он учитель школы кендо своего клана. Честь немалая. И своих кохаев выдрессировал на славу.  Это были жестокие воины, имевшие только одну цель – выжить. Такова уж суровая школа войны. Никаких правил и ограничений быть не может.

    Фехтовальщики школы Тараяма прошлись тараном по ученикам всех представленных школ.  Они  не думали о  том, как на это будут смотреть другие буси, они просто выживали. Я смотрел, как ученик сэнсея Итосу корчился в пыли со сломанной ногой и в моем сердце зрело решение. Такое же решение принял и сам Итосу.

    – Я выйду на состязание, – спокойно проговорил он, оказывая помощь раненному ученику. – Они не должны победить. Это противоречит самому духу Бусидо!

    – Они не делают ничего, что противоречило бы их пониманию воинского духа, – остановил его я. 

    –  Значит, калечить – это следовать духу Бусидо?! – повысил свой голос Итосу, глядя мне в глаза. 

    – Победа  любой ценой, Итосу-сан, вот их Бусидо, – ответил я. – Позвольте мне представить школу и выйти против школы Тараямы. Я понимаю, что не могу технически представить вашу школу, но дух истинного Бусидо должен победить. 

    Итосу замолчал, не решаясь отступиться от своего слова. Он внимательно посмотрел мне в глаза. Этого было достаточно.

    – Тодзари, достань для сэнсея кимоно с символами нашей школы, – твердо проговорил Итосу. – Мы почтем за честь, чтобы от нашей школы выступил сенсэй древней школы фуэ-рю.

Полюбоваться  искусством меча съехались жители со всей провинции. С самого утра горожане посещали могилы умерших родственников, будто заново с ними прощаясь. В этот день никакого веселья не было, но зато с самого рассвета следующего дня замок Масутаа ожил. С разных концов к нему стали стекаться могучие фигуры представителей школ кендо и семенившие за ними кохаи, которым доверили честь нести амуницию своих старших собратьев по   школе. Они смешно оглядывались вокруг, словно пытаясь запомнить каждый миг дня, который, безусловно, принесет славу именно их школе. Двор был выметен и повсюду реяли знамена дайме Масутаа. Сам хозяин замка благосклонно принимал дары участников состязания, восседая у самых стен на вынесенном специально для этого зрелища кресле. 

Я с интересом наблюдал за приготовлениями. Ученики Итосу были сосредоточены и не реагировали на шутки буси из других школ, являя собой образ настоящих хозяев соревнований, и все же это выглядело так смешно, что я не смог сдержать улыбки. Впрочем, как и сам Итосу. Состязания начались, когда почти все приглашенные прибыли на место и исполнили все традиционные ритуалы по отношению к дайме. Мне действительно повезло увидеть настоящих буси всех известных мне школ кендо. Даже знаменитый сэнсей Маруяма прибыл со своими новыми учениками. Я помнил как много лет назад, еще когда отец был жив и я был желторотым юнцом, Дзинато Маруяма приезжал к нашему дайме. Уже тогда он мне казался  старцем весьма преклонных лет. И с того времени он будто и не изменился. Такой же спокойный и величественный самурай.  

 Первыми сражались две мне мало известные школы. Они приехали из соседних провинций и отличались весьма агрессивной манерой  поединка. Бойцы сменяли друг друга, показывая завидное стремление к победе. Буси Итосу оправдывали титул учеников великого мастера. Их техника была очень экономичной, с неожиданными плавными уходами и стремительными выпадами. Они были похожи на порывы ветра, сметающего все на своем пути. Это продолжалось до тех пор, пока не показались самураи в черных кимоно. На их знаменах реяли так знакомые мне иероглифы клана Тараяма…