Автор: Дарья Завгородняя

«Париж – Москва. Долгое возвращение» – фотоальбом всемирно известного историка моды Александра Васильева. Книга вышла в рамках культурно-просветительского проекта Елены Резник – «Фотографии замечательных людей», посвященного нашим выдающимся современникам.

История жизни Александра Васильева. Детство и юность. Любовь, изменившая его судьбу, и профессия, сделавшая его знаменитым. Эмиграция и ее причины, которые не были описаны ни в одной книге. Долгое возвращение в Москву. Александр Васильев впервые рассказывает о себе так подробно и откровенно.

– Александр, вам скоро 55.

– Какие пятьдесят?! Мне восемнадцать.

– Поделитесь секретом молодости.

– Я долго прожил во Франции. И выучил одну истину, которую гонят от себя все русские люди. Она звучит так: мементо мори – помни о смерти. Об этом у нас никто не хочет думать, все думают, что будут жить вечно. Поэтому надо беречь каждый день, у нас дикий счетчик. Моей подруге в Париже Ксении Триполитовой 97 лет. Она водит машину, катается на велосипеде, ест мясо с кровью, запивает пивом и красным вином. Она говорит: «Это продлевает мою жизнь». Я говорю: «Поедете со мной в Америку?» – «Поеду, мне собираться недолго». Она жаждет жизни. Не говорите: «Я старая, моя жизнь кончена», – чтобы в конце вам было что вспомнить, кроме как «полжизни болела, полжизни ждала сантехника и немножко ругалась с соседями».

– Вы не ждете сантехника, вы поете.

– К сожалению, да. Но немного. Сегодня после встречи с вами записываю одну песню с Надеждой Бабкиной. И это будет диск «Конфетки-бараночки».

– А с Эвелиной Хромченко?

– Она тоже пела по молодости лет. Но сейчас не поет. Зато говорит великолепно. Она написала послесловие к моей книге – о нашей дружбе, о совместной работе.

– В послесловии она написала, что пытается научиться у вас искусству из всего извлекать удовольствие – от вступления в наследство до обивки стен.

– У меня в самом деле не бывает бытовых трудностей, только бытовые удовольствия. Я из всего делаю удовольствие – даже из протечки трубы.

– Кто из людей, встреченных вами в жизни, поразил вас более всего?

– Долгое время я близко общался с Майей Михайловной Плисецкой. Для меня это был источник вдохновения. Я близко знал художника ар-деко Эрте, художника «Мира искусства» Дмитрия Бушена. Я не был близким другом Галины Павловны Вишневской, но она меня восхищала.

Врез: Из книги – о Вишневской

 «…Еще один урок, который мне преподала Галина Павловна, – урок истинного коллекционирования. Я много побывал с ней на аукционах. И однажды мы попали с ней на распродажу знаменитого коллекционера Доминика в Париже, и я видел, как, с каким ожесточением Галина Павловна убивала взглядом всех, кто пытался перебить ей цену. Я спросил: «Галина Павловна, зачем вам эта чашечка?» – «Чтобы ему не досталась, лицо неприятное».

– Много лет вы провели во Франции. Как вам местные женщины?

– Русских и француженок нельзя сравнивать! Наши женщины воспитаны в другом соусе. У нас женщина – и за себя, и за мужчину. Она делает всю мужскую работу. Она готова и помыть, и убрать, и починить машину, и за детьми сходить, и покрасить, и поклеить обои. И выглядеть хорошо.

Француженки не такие. Во Франции мужчин больше. Поэтому женщины делят обязанности. Они делят дни уборки: сегодня ты моешь пол, завтра – я. Во Франции очень принято: они вышли на пенсию и вместе поехали в джунгли Африки. Я не слышал, чтобы в России так делали. У нас муж говорит: «Поезжай! Пусть тебя там змея сожрет. Мне спокойнее будет». Но я француженок не идеализирую. Я не считаю, что они красивее русских и даже элегантнее. Потому что у нас гораздо больше денег, и мы вкладываем в одежду гораздо больше, чем француженки, которые сегодня выглядят небрежно именно из-за недостатка средств. У них действительно сейчас в кармане шаром покати…

– «Модный приговор» – это человеческая комедия. Опыт «судейства» что-то прибавил к вашему знанию об отношениях?

– Очень сильно. Скажу вкратце: молоденькие девушки мечтают выйти замуж, дамы в возрасте мечтают разойтись. Первый брак у наших женщин ужасный: это был изверг, дурак, ошибка молодости. Я узнал жуткую правду от сотрудницы загса (московского), которую мы переодевали. Она сказала: «В нашем загсе каждый второй брак неудачный, 50 процентов разводов. И половина разводятся в первый год. То есть половина наших девушек принимают сексуальное влечение за любовь. Это катастрофа нации: брошенные дети, без алиментов… Я очень много увидел беды. Было и такое: люди вместе 50 лет, матери, у которых 20 детей. Но таких случаев было всего три. Женщинам надо научиться совершенно по-другому относиться к институту брака и не мечтать жить за мужем как за каменной стеной, потому что каменная стена – это тюрьма. Это значит: прощай, профессия, личные интересы, друзья. В результате ревность и неприятности.

Отрывки из книги:

В Москве я всегда себя чувствовал немного иностранцем. Это и неудивительно: человек с двумя паспортами всегда будет в России не вполне своим. Два гражданства – ни плохо, ни хорошо, но есть в этом некая двуликость. Моя принадлежность к двум странам позволяет оценивать происходящее с двух сторон. По рождению я, конечно, остаюсь москвичом, но в Париже ощущаю себя парижанином. И французы считают, что де-факто и де-юре я француз – последние 30 лет.

Почему меня в 1982-м все-таки выпустили во Францию? Я думаю, в органах госбезопасности посчитали, что лучше меня потихоньку изолировать, чтобы не бросал тень на отца и не маячил перед глазами. Но я полагаю, у них были насчет меня и свои планы: в КГБ мечтали, чтобы я вошел в среду старой русской эмиграции и стал «стучать», – эта информация дошла до меня только в 2003 году.

Один из моих заказчиков, для которого я оформлял интерьер, весьма богатый господин из Санкт-Петербурга, признался мне, что его племянник в бытность свою майором КГБ лично собирал досье на Александра Васильева. По пьяной лавочке мой клиент даже поведал, что именно содержало то секретное досье. «За вами следили все годы вашей жизни во Франции, – рассказывал он, – подсылали к вам женщин-агентов…» И я моментально вычислил их. Среди них не было француженок – только русские. Эти дамы должны были выяснять, как я живу и каковы мои возможности общения с русскими аристократами, эмигрировавшими во Францию после революции. Я тогда правда знал многих из них – наверное, кто-то настучал.

Кроме того, почему-то меня планировали использовать как рычаг давления на Рудольфа Нуриева – это так смешно! С Нуриевым я встречался, признаюсь, однажды, в Гранд-Опера. Он потрепал меня за щечку и произнес: «Какой хорошенький!» И всё. У меня не было его телефона, я никогда не ходил к нему в гости. Я знал, что Нуриев – священное животное, которому все поклонялись, важнее Нуриева в ту пору действительно никого не было. Он считался божеством! Что не мешало, видимо, советским властям планировать против него какие-то провокации...

Я ничего об этом в то время не знал. Свеженький как огурчик я прилетел в Париж. Меня встретила жена со своей сестрой, привезла в маленькую квартирку в 14-м округе, где нас ждали ее друзья. Париж меня очаровал с первой минуты, но сразу же и испугал. Я увидел людей, которые писали на улице, – в СССР такое было невозможно себе представить. Переулки были темные – и рядом прекрасно освещенные Елисейские Поля, и реклама… Слишком разительным был контраст.

В тот первый вечер мы пошли в ресторан. Ужин был простенький – какие-то салаты, бифштекс, но мне сказали – выбирай, а я никогда в жизни ничего не выбирал, в советских ресторанах не из чего было. На мой вопрос: «А вообще, что у вас есть?» – ответили: «Всё, что в меню». Меня это поразило. Квартира Анны мне показалась очень маленькой – без лифта, на пятый этаж по лестнице пешком, после моей 100-метровой квартиры в Москве, с лифтом и центральным отоплением. Но именно так началась моя новая жизнь.

Первое, что я сделал, – отправился в путешествие: время было летнее… Мы поехали на виллу родителей моей французской жены. Ее отец был промышленником – на его фабрике делали упаковки для шоколадных конфет. А мама Анны была главным судьей трибунала города Бордо. Отсюда вилла на побережье Атлантического океана, в прелестном городке Аркашон. Это роскошный курорт с дикими пляжами, белыми дюнами и соснами, отдаленно напоминающими пляжи в прибалтийской Паланге. Только океан оказался теплее Балтики, солнце ярче, и места эти поражали невероятной красотой.

Мы были там вместе с женой, потом она стала иногда уезжать. Мы вели, скажем так, довольно раскованный образ жизни, и при этом очень буржуазный. Анна отпускала меня одного на пляж, и я наслаждался океанскими видами, пока она общалась с сестрой. Кроме того, Бордо – не просто красивый богатый город, это еще и столица виноделия. Тетка жены была замужем за известным виноделом, владельцем одного из самых старых в Сент-Эмильоне шато, поэтому пили мы исключительно Medoc Saint-Emilion, лучше которого трудно что-то придумать. Наша жизнь протекала даже слишком чинно и размеренно: ужин в одно и то же время, к столу, по французской традиции, всегда три блюда – закуска, горячее, салат. На десерт сыры. Надо было вовремя являться к столу, следовать раз и навсегда установленному порядку, который хотелось нарушить...

И первое нововведение, на которое я решился, – сказал, что хочу поменять покрывало на кровати в нашей спальне. Огромная была кровать. Как сейчас помню: покрывало в нежных девичьих цветочках, несколько старомодное, из 70-х, оно меня раздражало. И тогда я впервые проявил свои декораторские способности. Мне сказали: пожалуйста! В Париже я купил синее, как ночь, покрывало, все в золотых звездах. Мне тогда казалось, что красивее быть не может. Это было уже в стиле 1980-х, а я так жаждал жить в современном ритме. И все мою покупку оценили.

Три месяца моего пребывания во Франции подходили к концу, на исходе августа истекал срок моей визы – выездной, тогда был такой порядок в нашей стране: прежде чем получить въездную визу, надо было получить разрешение на выезд. Его предоставляли максимум на три месяца. Я пришел в советское консульство в Париже – оно располагалось на улице Прони, в здании, где когда-то находилось посольство свободной Литвы, а после оккупации Литвы, Латвии и Эстонии вместе со всей зарубежной недвижимостью этих стран отошло к СССР. И вот в этот элегантный особняк с дубовыми перилами, великолепными нарядными панелями и хрустальными люстрами я явился. Шел, напомню, 1982 год – еще Брежнев, ни намека на перестройку. Я сказал, что хочу продлить свое пребывание у жены. И в тот же день без единого вопроса и проволочек мне ставят печать и продлевают визу еще на три месяца.

Сегодня трудно себе представить, насколько это было невероятно. И тут до меня дошло... Я вспомнил ту женщину в ОВИРе, в павловопосадском платке, которая сказала мне: «Уезжайте насовсем». Перед отъездом в Париж. Мне тогда дали почитать в ОВИРе пособие о правилах поведения советского человека за границей – о том, что нельзя пить, дебоширить, ходить в публичные дома, позорить страну. Там было еще несколько параграфов, которые я запомнил на всю жизнь: я не имел права посещать белоэмигрантские кафе и рестораны, ходить в их клубы и вообще с ними встречаться. Я еще посмеялся: какие эмигранты, к 1982-му все они должны были превратиться в столетних стариков...

В любом случае, я ослушался этого совета. И свою жизнь в Париже связал как раз с белыми эмигрантами. Если бы этого не произошло, не появилась бы моя книга «Красота в изгнании». Не случилось бы многого из того, что впоследствии наполнило мою жизнь. Но тогда, в августе, 30 лет назад, мой парижский период только начинался.

Деньги стали таять – 3000 франков, которые мне поменяли еще в Москве, подходили к концу. Я помню, что купил себе несколько предметов одежды, показавшихся мне очень модными, и среди них были лимонно-желтые и красные брюки. Эти вещи казались мне верхом современности – в серой Москве я ни о чем таком не смел и мечтать. И действительно, все отметили, какой я кокетливый, – потому что я так аккуратненько оделся. Я был стройным, пожалуй, даже привлекательным, если верить фотографиям. Понимая, что настало время искать работу, я стал обзванивать тех самых моих приятельниц из Москвы, стажерок-француженок, которых когда-то кормил икрой и водил в Большой. В надежде, что у кого-то из них найдется, что мне посоветовать или предложить. И почти никто даже не пожелал со мной встречаться. Одна из них, как сейчас помню, сказала: да, приходи, мы погуляем вокруг моего дома. И это не метафора – не приглашая своего московского приятеля к себе домой, она действительно провела меня вокруг собственного дома. А жила моя знакомая в каких-то очень важных военных казармах. «Вот, – показала она на кафе, мимо которого мы шли,– здесь пьют кофе французские солдаты». Показала, но не пригласила. Можно подумать, она «сливала» мне важную информацию…

Едва услышав мой голос по телефону, эти милые девушки недоумевали: «Как, тебя выпустили?!» И сразу, видимо, они заподозрили во мне шпиона. Время было такое – холодная война. Я не был готов к сражениям. Но чтобы остаться в Париже, его надо было завоевать…