У нас опять погода, и дороги, и дураки привычной чередой... А кто придумал подводить итоги, пусть сам займется этой ерундой.
Он будет новым. Елочка, гори.
Взрывая дождь, гудят автомобили.
Нас любят те, кого мы не любили,
Мы любим тех, о ком не говорим.
Мы стали старше, дальше и слабей.
Они виной. Да только вот они ли?..
Мы поменяли (или изменили)
Самих себя. Но не самим себе.
Январь придет, как водится, с утра,
Спокойный, сонный, сядет к изголовью…
Любовь всегда сменяется любовью.
Он будет новым.
Что ж, давно пора.
(с) Кот Басё

Поздравляю с Новым годом всех ещё остающихся здесь, на лиру. Нового счастья не желайте. У меня много-много прежнего счастья, и будет его только больше и больше.
Чёрный водяной Дракон ещё нескоро вступит в свои права, но я уже всем желаю под его крылом обрести гнездо/пещеру/вписать нужное с теми сокровищами, которые вам нужны.

Дыбрище с фотками
Теперь по столичному времени двадцатьдесятый год закончился. Такой длинный и такой короткий – всего-то зима, весна, лето, осень и опять зима. Много в этом году было разного – и в мире, и в жизни, но я всё-таки о себе говорю, а у меня всё замечательно. В кои-то веки не хочется в новом году ничего нового, никаких перемен. Пусть всё остаётся как оно есть. Конечно, сейчас немного грустно, как бы прощаешься со всем тем, со всеми теми, что осталось и кто остался в ушедшем году и больше не будет в новом. Вроде как ностальгируешь, вспоминаешь, но чтобы что-то вернулось – не хочу. Можете на этой радостной ноте мне даже чего-нибудь пожелать – но любовь, счастье, здоровье, удача и материальное благополучие у меня уже есть, так что придётся вам быть изобретательными :) Я же, в свою очередь, всего этого желаю вам. И в год котэ (да хранит нас Премудрая Баст!), и всегда)

Вот небо серое смотрит пристально - уже не утро, еще не вечер. а ты идешь весь такой невыспанный, и снег ложится тебе на плечи. год пахнет хвоей и мандаринами, уже не кончен, еще не начат, и перегоны подземно-длинные гудят колесами на удачу. и ты идешь весь такой задумчивый - еще не старый, уже не юный. а снег клубочится в небе тучами и ветки трогает, словно струны. судьба-насмешка, случайность-умница, огромный город, чужие фразы - ведь можно жить на соседних улицах и так не встретиться и ни разу. замерзли уши, промокли волосы, в сугробе плотно застрял троллейбус, гудит мобильник командным голосом...
но будет солнце. и будет лето.
под ноги ляжет тропа песчаная, и будет берег, и будет море. и порт, пропахший чужими странами, и на ладонях крупинки соли. и можно яблоки грызть неспелые, ложиться пузом на теплый камень.
ну а пока - пусть драконы белые неспешно кружат под облаками.
пусть нити судеб еще не порваны, еще не выношен план побега... но мы роднее, чем братья кровные, ведь нас одним засыпает снегом.
© wolfox

Ему всё шепчут - оставь перо, в Чикаго снова стоит метро, здесь все болеют, теряют кров, спиваются - сто процентов. И вроде муторно на душе, и вроде вечно скандалит шеф, и нету времени - хоть пришей, порой не найти ни цента, и пусть здесь слишком темно от гроз, пускай совсем не осталось грёз, и слишком много вдали угроз, и всюду темно от сажи - но там, где бедность, чума, гробы, он видит улицы Аграбы, где мальчик бегает от судьбы - и бегает точно так же. А в час, когда устает от лжи, ему является синий джинн, и дарит лампу, тюрбан и жизнь...
Чикаго всегда в движеньи. И если туго, совсем беда, саванной в кране сверкнёт вода, и мудрый Рафики без труда найдёт твоё отраженье.
Уймись, всё шепчут - намнут бока, ну дёрнет чёрт, подведет рука - а он упёртый как истукан, нелепый как на картине.
И что с того, что совсем промок, и что в осколки весь твой мирок, когда любой дворовой щенок - потерянный далматинец.
И что с того - не идут дела? Смотри, садится в такси Мулан, Аид готовит свой злобный план, и ведьмы гремят ключами.
Ему всё шепчут - эй, друг, прости, ну что ведёшь себя, как кретин?
Он лишь смеётся - ну что за тип! - смеётся и жмёт плечами.
Считай, как хочешь - что мало звёзд, что ноги глупо менять на хвост, что мир из рамок - спокоен, прост, и сам ты - сплошная рамка,
Но как-то раз, уж меня прости, ты будешь просто домой идти, и где-то в самом конце пути увидишь ворота замка.
© Brother Bear
Читать рецензию

Песня сокола

Царский лов - охота для тех, кто может
Искушать судьбу, ей смеясь в глаза -
Небу бросить то, что всего дороже,
Чтобы верить: небо вернёт назад.

...Поднимусь туда, где не слышен ветер,
Где солёный воздух, как море в штиль.
И сорвусь, как камень, ударю плетью,
И не капнув кровью в седой ковыль.

И в когтях забьётся чужое сердце.
Пух и мятый хрящ - только лишний хлам.
Вижу бег муругого ганноверца,
Слышу красных сеттеров хриплый лай.

Догоняет царь. Что ему добыча?
Кличет, жив ли я. Я на зов лечу.
Обернусь, оставив обличье птичье,
С ним продолжу скачку плечом к плечу.

Так за разом раз. Жизни стоит промах,
Но мой выбор сделан, судить не вам.
На и над землёю служить короне -
От зари до сумерек рисковать.

...Но приходит тьма, и не дремлет стража,
И в покои царские не пройти.
И полслова царь никому не скажет.
Он к окну подходит и в ночь свистит.

А иначе царю не спится,
Ему душен полог, меха жестки.
На его перчатку садится птица.
Я, любимый сокол его руки.

Есть, говорят, на дальних островах, где зеленей холмы и небо шире, такие деревеньки небольшие. Их жители скупятся на слова, поджары, темноглазы и быстры, и смотрят, словно долго ждут чего-то... по осени, когда горят костры, приходит к ним Великая Охота.

Охота, что древней иных миров! Пьянее хмеля, жарче губ любимой! Охотников зовёт чужая кровь, они летят, петляя меж холмов, и горе тем, кто повстречался с ними. Убьют? Возьмут с собой? Лишат ума? Даруют скачку, дикую, как счастье? Не знаю. Но назад не возвращался никто из тех, кто ночь застал в холмах.

Лишь раз в году, под вечер ноября, раздастся стук копытный у ограды. И встанут у деревни, как парадом, пришельцы на диковинных зверях. Один - как конь, но ног - считай! - шестнадцать, вот лев с рогами, вот златой олень... те, что привыкли в вечном вихре мчаться, стоят и ждут в вечерней сизой мгле.

А им навстречу - тонким ручейком - идут подростки, старцы, девы, дети... им снились сны. Их звал с собою ветер. И им идти спокойно и легко.

Трава почти до пояса порой, потом - по грудь, потом - уже по шею. И ноги неожиданно слабеют, и хочется шагать на четырех. Клыки острей, лоб ниже и короче, пятно из белой шерсти на груди. Ты слышал зов? Мечтал? Теперь иди. Охота получает новых гончих.

Лишь раз в году... ушедшим - вечный бег. Оставшимся - зима, весна и лето. Печётся хлеб и подрастают дети. Чтоб, возмужав, взглянуть в лицо судьбе.

Но кровь разбавить легче, чем вино. Рассыпались по миру полукровки, не помнящие призрачного зова, не знающие странных этих снов. Живут такие, в общем-то, повсюду, ведут свой быт, растят своих детей, ну разве - лучше видят в темноте, а внешне, как ни взглянешь, просто люди.

Лишь иногда, в преддверьи ноября, их тянет за собой неслышным воем, осенней непроглядною тоскою - туда, где меркнет тусклая заря. Чтоб кто-то улюлюкал, гнал коней, чтоб были топот, звон, веселье, флаги... но нет тебе хозяина, бродяга. И плач собачий тает в вышине.
© wolfox

Вчера перед сном дала себе установку: если опять не получится заснуть - заставить себя что-нибудь сочинить. Сюжет откуда-то возник достаточно быстро, а подходящий ритм упорно не находился до трёх с гаком ночи. Когда я уже отчаялась написать незачёркнутую строчку, выключила лампу, легла под вентилятор, простой и удобный ритм сразу же пришёл. Дописано сие было к половине шестого утра и на осмысленность не претендует.

История рыбака

Это сейчас я стою под чужим окном,
Жду, что объедки бросят с чужих столов,
А когда-то мог выйти в море. Всегда оно
Мне отдавало щедрый, большой улов.

Помню: в пещере прятался от грозы,
Помню: упала молния с высоты,
Бог уронил её прямо в морскую зыбь.
Знаю, что в тот момент и родился ты.

Последним, что я увидел, было твоё лицо:
Как пена, белые волосы, солнечные глаза.
Все тогда называли меня глупцом,
Когда я эту историю рассказал.

Представляешь, никто не принял меня всерьёз,
Говорят, это просто бред или жалкая похвальба.
Знаешь, это обидно, и иногда - до слёз:
Они забыли, что я - не нищий, что я - рыбак.

Но унижения можно ещё стерпеть,
А по тебе нестерпима стала уже тоска.
Я пока не состарился, пока не торопит смерть,
Пока я дорогу к морю сумею опять сыскать.

Помню: бросился в воду и побежал по дну,
Помню: спасли, поймали, помешали прийти к тебе.
А теперь никому не нужен. Обязательно утону.
Как и тогда, не стану (я ведь рыбак!) робеть.

Но и не стану больше жаждать с тобою встреч.
Я тут подумал: ты создан не для слепцов.
Лучше уж буду вечно памятью сердце греть:
Последним, что видел в жизни - прекрасным твоим лицом.

Он сопит, шуршит, засыпает долго, под худую щеку убрав ладонь. Ты кругами ходишь и смотришь волком, растравляя мысли: не смей, не тронь; а не то сломаешь, порвешь, погубишь. Это чушь - и нежность, и сердца дрожь, позабудь глаза, не смотри на губы, ну, похож - так мало ли, кто похож. Ничего не значат мечты и знаки, прекращай дурить и ложись-ка спать, и увидишь: поле, пылают маки, а над ними щурятся небеса, и река уносит в рассвет печали, злу не выжить в грезах - таков закон, и волна зарю на хребте качает, а потом на берег выходит он, подставляет щеки шальному ветру, что уносит в горы ночную тьму. Ты, пожалуй, тут за него в ответе, и зачем-то сдался во сне ему. В настоящем даже подумать страшно, чтобы тронуть, выбрать, забрать себе, твоя доля - только работа, пашня, а его - дотронуться до небес. Он талант, творец, ты - простой трудяга, шанса нет, опомнись, давай назад. Он подходит (запах - полынь и дягиль...), и легко целует тебя в глаза.
Ты проснулся ночью, идешь на кухню, открываешь кран, чтоб глотнуть воды, за худой спиной ветер новых будней затирает в дреме твои следы. Там, где ты был дорог, любим и нужен, где дарил тепло, раскрывался весь. А теперь ты хмур, раздражен, простужен, и не знаешь, что тебе делать здесь. Наяву такого никак не выйдет, даже глупо думать, что будет так, для него ты странность в чистейшем виде, непонятный фрик и смешной дурак. У него стабильность, покой, достаток, он надежен, словно морской утес, он красив, серьезен, суров и статен, - а зачем ты нужен? Дурной вопрос. Для него ты шутка, каприз природы, бесполезный сгусток нелепых чувств, слишком слабый, видимо, старомодный , и тебе проблемы не по плечу. Так зачем ему вдруг с тобой возиться? Нет, уж лучше снова нырнуть в кровать, успокоить сердца шальную птицу, а во сне по-прежнему целовать.
Весь их быт, как сон, по ночам прекрасный, а с утра кошмарный, просвета нет. Я боюсь, влюбленным грозит опасность навсегда запутаться в западне. Помоги им, Боже, позволь проснуться, дай уйти от грез и увидеть жизнь, и в реальность вырваться, и вернуться, разорвав дурманные миражи. Это сложно, но ведь пока не поздно, их обоих можно еще спасти. Если Ты расставил на небе звезды, нашу Землю держишь в своей горсти, значит, можешь и небольшое чудо, дать им шанс, открыть хоть на миг глаза. Ну а дальше сами, а дальше будет все в порядке, точно могу сказать.
А пока на улице зябкий ветер мерзлой пригоршней в окна бросает снег. Бог в руке несет сквозь века планету. Двое спят, друг друга любя во сне.
© grafit
Неизвестно чей комикс в качестве бонуса

Да-да, то самое, навеянное. "Дурная Кровь", для тех, кто не в курсе, - сорт красного вина. Копирайт, вот этот: ©, на сие словосочетание принадлежит Вере Викторовне Камше с её "Отблесками Этерны". Кому принадлежит иллюстрация, убейте не помню ^_^''

Ночь перед войной

На закате солнце догонять
Не спеши по проклятой тропе.
То, что ты не знаешь про меня, -
То, что я сегодня буду петь.

Месяц - тонким шрамом на глазах,
А в руках - запретный танец струн.
Заходи. Я вправе приказать
Слушать их беспечную игру.

Наша жизнь - нечестная игра.
Насладимся ж этою игрой!
Наливай. До края... через край
Горькую, как дым, "Дурную Кровь".

За предавших - каждый сам себя -
Я не пью: на свете правды нет.
Но пока тревогу не трубят,
Нам осталось выпить за рассвет.

...За леса, за горы, за моря,
За поля, за реки - всё равно, -
Как последний вражеский отряд,
Гонит утро раненую ночь.

Как кошачьим дремлющим глазам,
Уголькам в камине не остыть.
Я себе сумею отказать
Во всём том, чего боишься ты.

Не мечтай. Не кайся. Не проси.
Не позволь у памяти украсть
Неба обескровленную синь
И заката порванную пасть.

Давай не будем влюбляться в тех, кто из мира сказок,
Какая глупость - их нет, смотри, это просто дым!
Из дыма соткана нить, и всё прочней, раз за разом,
Сшивает мысли и сны - узором своим чудным.

Давай не будем влюбляться в тех, кто стоит у края,
Чей сорван голос, и в кровь разодраны небеса,
Они танцуют, зажмурившись, слишком всерьёз играют,
Невыносимо вспомнить зелёные их глаза.

Давай не будем влюбляться в тех, кто с чужой тропинки,
Кто пахнет хлебом чужим, мечты затерев до дыр,
Пускай не верят они в слова, мечты, половинки,
Но мы сильнее себя, в квадрате пустых квартир.

Давай не будем влюбляться. Просто. Давай - не будем.
Здорово сердце, прочнее дух и спокойней жизнь..?
Мы будем мимо ходить, как ходят другие люди,
Смотреть - в лицо, не в глаза. Не падать с разбегу - ввысь.

...Но вздрогнет что-то внутри, и шепот в ночи: "спасибо".
За тех - кто слеп и безумен, беден и слишком смел.
За всех придуманных и далёких, чужих и сильных...
В кого влюбиться - хоть на секунду - но я успел.
© Lazuri

Колыбельная герою

...никому не палила эту задумку, чтоб не сглазить. Вдохновили ныне перечитываемый мною Ларри Даррел, слушанное на момент написания первых куплетов Зимовье и найденный в шкафу амулет-критский бык, в прошлом году подаренный мне Асей и теперь снова занявший место у меня на шее. В этих куплетах, конечно, - лишь жалкая часть всех образов, метафор и фрейдистских ассоциаций, клубящихся в больной моей на оба полушария голове, но я решила больше не откладывать дописывание на очередной неопределённый срок, чтобы ненароком не забросить, как забросила стих про Лиса. Причём забросила именно ради "быка", ибо решила, что романтики мне хватит с "Чеширским" и "Гамлетом" и пора написать нечто побрутальнее. Вот что из этого вышло:

Il Toro

Я в рёв сорвавшимся трибунам
Готов взобраться на крестец,
Но враг безжалостный и юный
Мне стелет смертную постель.

Я провонял самцовой амброй,
Я весь – живая чернота.
Дышу, как вырванные жабры
На рыбном рынке у порта.

Моя набедренная грива
Лоснится потом, как смолой,
Как маслом выжатых оливок,
Пролитым на меня назло.

Давлёной клюквой – кровь и пена,
Вцепились крючья в холки горб.
Передо мной плывёт арена
И норовит из берегов.

И мёдом сот сочится солнце
На блюдо жёлтого песка,
И молодого каталонца
Уже занесена рука…

И хоть я рухну, как чугунный,
Как груда мяса и костей, –
Я в рёв сорвавшимся трибунам
Готов взобраться на крестец.

Иллюстрация, слабонервных просим не беспокоиться

Гамлет

Луна, на теле небосвода
Лоснясь, как трупное пятно,
Слепой глазницей год от года
Твой освещает Эльсинор.
И слышу я твою походку,
И слышу, как в тиши аллей
Стучат сандаловые чётки,
Твоё запястье сжав в петле.
Моей бессонницы виновник,
Маня, как искры на копье,
Ты в эту ночь читаешь снова
Страницы грустных старых пьес.

И пыльный бархат занавесей,
И чад негреющих свечей
Мы снова вычеркнем из пьесы –
Твоей? Моей? Уже ничьей.
Мы вновь играем, как на сцене,
Случайность встреч в углах темниц,
Случайность страхов и сомнений,
И только Боже сохрани
Твоих бессчётных поцелуев
Как джин горячую метель
От глаз чужих, улыбку злую
Таящих в сердца пустоте.

Мы впишем в пьесу шум акаций –
Он нам заменит шум людской,
Заменят праздный взгляд паяцев
Агаты звёзд собой легко.
Мы впишем вместо перстней с ядом
Объятий хрупкое стекло
И оглушительные взгляды –
Вместо забытых глупых слов.
Мы впишем северные фьорды
Под солнца юга янтарём
И будем врать серьёзно-гордо,
Что вместе, как один, умрём…

…А ты мою помянешь душу,
Мой принц, во мраке гробовом?
Нет. С отвращеньем содрогнувшись,
Ты скажешь лишь: «Я знал его».

Да, наконец-то вчера домучила своего Чеширского, вертевшегося в голове с начала августа. О чём/о ком - не спрашивать, сама особо не в курсе. Что технически весьма несовершенен и пафосен к тому ж - сама знаю ^^''

Чеширский

Пол-Земли, как Улисс, обрыскав
С одиночеством у виска,
Я нашёл тебя, мой Чеширский,
Хоть нарочно и не искал.

Думал: ты лишь один из стаи,
Приходящей на звон монет…
Но увидел, как в небе таешь,
Улыбаясь – наверно – мне.

Я привык быть холодным змеем:
Взглядом бить и входить в пролом.
Но увидел: лишь ты умеешь
Так беспечно дарить тепло.

Мне собаки лизали ноги,
Волки ели с моей руки,
А ты стал мне немного богом,
Я молюсь на твои зрачки.

Пусть дороги мои капризны –
Я уже не смогу уйти.
Я хочу быть твоею жизнью –
Пусть одною из девяти.

Да, я был за тебя в ответе…
Но не сделал тебя ручным.
Ты свободен, как в поле ветер,
Добр ко всем, как цветные сны,

Ты, как ландыш, и дик, и нежен –
Сладким ядом глаза горят.
Я встречал тебя реже, реже…
Пока снова не потерял.

Быть с тобой – слишком много риска,
Без тебя же – в груди болит.
Я найду тебя, мой Чеширский.
Может быть – на краю земли.

P.S. на иллюстрации - Шляпник (слева) и Чеширский (справа), если кто не понял.)

В понедельник погода словно учла последние слова моего предыдущего поста: утром ещё дождило, после завтрака, когда мы с собаком обходили родные Крутицы, парило, как перед грозой, а к обеду установилось идеальное соотношение между припекающим с расчистившегося неба солнышком и прохладным ветерком, так что после обеда мы благополучно обошли ещё и Луч. Можно было наконец-то почитать на качелях под птичье пение, покачиваясь на ветру, время от времени отдыхая глазами на зелени, попутно потихонечку загорая. Плюс мне наконец-то удалось договориться, чтобы поподнимали мои посты на дайри, так что теперь мои драконы-тамагочи точно не умрут, и пересечься в асе с Ушастой и Мелифаро одновременно, и можно было на основании всего этого вместе сделать вывод, что жизнь таки налаживается вместе с погодой. Папа утром нашёл большую гусеницу, которую я пофотографировала; днём поехал в Москву покормить рыбок, полить растения, кое-что взять из дому или купить, вернулся уже в половине 11-го вечера. Поскольку читать в промежутках между загрузкой страниц в тёплые дни не было необходимости, я завела привычку слушать имеющееся на компе музло посредством наушников (сохранилась эта привычка и в холодные дни). Во вторник совсем жарко стало, так что, гуляя после завтрака в Луче, мы с собаком, не дойдя до последней линии, переглянулись и повернули домой; активизировались обитающие у меня на втором этаже муравьи, снова облепили весь стол; папа скосил траву на участке, а когда я вечером пошла с собаком по родным Крутицам, залез в Одноклассники и сидел до половины двенадцатого. Уже вечером вторника начало опять моросить; я перед сном наконец-то избавилась от второго одеяла и тёплой одежды и легла как в городе, налегке, но спала урывками; первый раз встала в пять, когда болезненно-жёлтый догорал рассвет, а когда окончательно встала в 11 (меня на даче будто кто завёл – встаю в 11, во сколько б ни легла), опять похолодало, моросило. Весь день был дождь, и снова до самого вечера только и делов было в свободное время, что читать, телек смотреть да к компу захаживать, а перед ужином я не выдержала, пошла с собаком побродить по родному с/т; брызгало холодными каплями в лицо, висел осенний туман, в 30 метрах не различить было, едет машина или стоит на месте; когда пришла ужинать, папа засел в Одноклассниках, пустил меня в 12-м часу, когда я уже всякой ерунды насмотрелась по телеку. В тот же день начался покос: утром ехали на поля порожние грузовики, вечером – набитые травой, их сопровождали комбайны; над ближайшим полем потом кружилась, перекрикиваясь, стая чаек. Мне по-прежнему не снилось ничего масштабного, сны продолжали приходить чёткими, хорошо запоминающимися, но короткими бессмысленными обрывками, хотя из множества этих обрывков хочется всё-таки выделить один, приснившийся в ночь со среды на четверг. Снилась заснеженная площадь на вершине какого-то холма перед каким-то зданием, была ночь, и с одной стороны неба ярко светила Полярная звезда, а с другой – Южный крест; мы с Дашей Шиповских из конца в конец этой площади пытались танцевать танго (XD), чтоб не замёрзнуть, но порадовал сон всё-таки не столько сим забавным фактом, сколько красотой пейзажа и полнейшей тишиной. В четверг продолжало холодать, продолжало лить с утра до вечера, и только, казалось бы, перед ужином дождь прекратился и мы с собаком ушли в Луч, как начало снова споро сыпать холодными мелкими каплями, до дома мы спешили уже практически под ливнем; папа снова съездил в Москву, подложил, помимо всего прочего, денег на счёт Интернета. Ночью во сне я пол-Москвы обходила и объездила, в последнем из обрывков пришла куда-то, где стояла в ожидании какого-то мероприятия средних размеров толпа народа. Читать сон В пятницу не потеплело, но небо расчистилось, дождей не было, и можно было с утра погулять с собаком по Лучу, а вечером мы с собаком же, мамой и папой осуществили вылазку в ближайший магазин, поскольку у последнего кончилось пиво; прошли через деревню, где Микки, как обычно, гонял кур, но дальше через поле папа идти не захотел, и мы свернули к шоссе и пошли вдоль него ещё перед мостом, пересекающим то, что когда-то было рекой Нарой, тем же маршрутом и вернулись, только на обратном пути куры уже не рискнули выходить из калиток на просёлочную дорогу. Прошло за это время и несколько киносеансов: перед понедом посмотрела Мглу (The Mist) по Кингу, перед вторником – Дороги войны, славную отечественную чёрно-белую вещь 58-го года, перед средой – Оно (It) по Кингу же, вчера вечером – Царство Небесное; выйдя после фильма почистить зубы, наконец-то увидела в небе звёзды: из загорода их видеть совсем другое дело, чем из города. Когда вошла в Интернет, ЛиРа обещала закончить технические работы в час; я дождалась – пообещала в 1.15; дождалась – пообещала в два часа, и я плюнула. И, поскольку в мозгу уже что-то закопошилось, воткнула в свой комп папины наушники с более длинным проводом, выдвинула комп из-под стола так, чтобы они дотягивались до кровати, и, раздевшись, забравшись под одеяло и выключив свет, врубила в наушниках с компа Algol (эмбиент такой). Как бывало и в Москве, я карябала в блокноте при свете фотика, и продолжительности альбома как раз хватило на нижеследующую ерунду:

Космическое

Если одиноко, не грустите:
В вашем доме людно и светло,
А представьте: на чужой орбите
Потерпел крушение пилот,

Выжил – и, наверное, напрасно:
Нет с Земли сигнала третий год.
Можно ли считать разумной расу,
Где забыли все – про одного?..

Но всё это выдумка, и только,
Просто сказка, взятая в пример:
В атмосфере, знаем мы, осколки
Корабля сгорят, как и комет.

Но однако, вопреки науке,
В её правде смысла не найдя,
Иногда, от беспричинной скуки,
В эту сказку верю – и тогда

Кажется при взгляде среди ночи
На холодный и безмолвный свет:
На одной из еле видных точек,
На одной из тысячи планет,

Потерявший свой билет обратно,
В темноте боящийся заснуть,
Кто-то над замолкшим аппаратом
Заживо вмерзает в тишину.

Последняя глава дневника Ван Хельсинга

Всем древняя правит истина:
Кто проклят, тот обречён.
И ты, что в своём неистовстве
Нарушил святой закон,
И ты, что из волчьей верности
От благ отреклась земных,
Чтоб крест один на двоих нести,
Который сулили сны,
Без тени, без отражения,
Без права на свет смотреть,
Вы были мне лишь мишенями,
Я думал, что нёс вам смерть.

Я вас судил и вынес приговор,
Но шепчут окровавленные губы:
«Никто по-настоящему не мёртв,
Пока его ещё хоть кто-то любит!»

Я понял под шёпот раненый:
Не свету служил, а тьме!
Мне б кто объяснил заранее –
Я б разве тогда посмел?
Я понял: не смерть – спасение,
Ей душу не обогреть, –
А то, чего нет бесценнее:
Любовь, что затмила грех.
Уж поздно менять, что сделано,
Писать – всё, что я могу.
Слова мои – неумелые,
Но Богом клянусь – не лгу.

Строка к строке перо плетёт узор,
Плетёт узор изысканный и грубый:
«Никто по-настоящему не мёртв,
Пока его ещё хоть кто-то любит!»

На этом пора, наверное,
Закончить мою главу.
Кто знал, что записки смертного
Бессмертных переживут?..
В них кто-то прочтёт историю
О том, как полтыщи лет
Вы ждали любовь, которая
На горле оставит след,
И как, умерев, сумели вы,
У тленных сердец в плену,
Скреплённых колОм осиновым,
В легенду одну шагнуть.

А может быть, вы живы до сих пор –
Людской ошибкой правды не погубишь:
Никто по-настоящему не мёртв,
Пока его ещё хоть кто-то любит.

Давеча вечером с рецензией и лентами я отстрелялась довольно-таки быстро, то бишь до полуночи, а вот из аськи вылезать так рано я не собиралась, и посему в половине второго, когда закончились прослушиваемые песни Тэм и поедаемые печеньки, сообразив, что этак и согнать из-за компа могут, я сделала вид, что легла спать, а сама продолжила трепаться и заодно что-то карябать в блокноте. В окно погрузившейся в темноту, нарушаемую только монитором, комнаты пялилась из-за угла дома большущая медно-рыжая луна, периодически завешиваемая тучами и превращающаяся в размытое пятно, напомнившее мне опущенный в стакан молока яичный желток. Но постепенно луна куда-то ушла вместе с тучами, стало видно медленно светлеющее звёздное небо, темнота разбавлялась прозрачными рассветными сумерками; к четырём утра под окном погас фонарь, но ещё ни одно окно в доме напротив не зажглось. В половину пятого я закончила писать и добавила получившееся на СтихиРу, к пяти день начал вступать в свои права – проехало несколько первых автомобилей, где-то запела птица, появились в аське жаворонки, кому я вечером пожелала спокойной ночи, простучал мимо станции первый поезд. По соседнему дому медленно поднимались вверх тени деревьев, вытесняя полоску света от встающего солнца, пока к шести не стало совсем светло, не началось обычное оживлённое движение, не вышли на прогулку первые собачники, не вылетели размять после сна крылья голуби и вороны. Спать я ушла в седьмом часу, и одновременно с тем, как я забралась под остывшее одеяло, проснулся на балконе воробей, что-то пропел и улетел завтракать, и спустя пару мгновений где-то внизу, в кустах, зазвучало вразнобой чириканье множества воробьёв. Отрубилась я быстро, спала крепко, встала уже в половине десятого, когда проснулись родители и собак, пришедший меня будить; вроде выспалась, только глаза долгое время отказывались открываться как следует и норовили слипнуться обратно, хоть спички в них вставляй. За завтраком свежим взглядом (ну, в переносном смысле) окинула свой ночной бред, пришла к выводу, что вроде бы всё не настолько страшно, чтобы нельзя было им народ попугать, поэтому пугаю:

100

Сотни имён – и не помнишь, какое твоё,
Каким помянуть менестрелям в вагонах метро,
Когда из сотни клинков один всё же убьёт,
Оборвав за секунду отмеренный таймёром срок.

Сотни друзей – и не помнишь, какие с тобой,
С какими – в разведку, в атаку, а с кем – никуда,
С какими встречаешь на палубе сотый прибой,
А с кем минеральная льётся в стаканы вода.

Сотни дорог – и не помнишь, какая домой,
Навигатор сломался и конь захромал на пути,
На котором все сто поворотов с сумой и тюрьмой
Ты, выбрав Джек-пот «всё и сразу», сумел обойти.

Сотни стихов – а помнишь ты только один,
Нетленная рукопись, что можно сердцем назвать,
Из ста сундуков несгораемых клетку груди
Выбрала, чтобы сберечь там чужие слова.

Сотни смертей – а помнишь ты только одну,
Без криков валькирий и скрежета шин об асфальт,
Но с такой тишиной, что сто раз не давала уснуть,
А являясь во сне, манит в светлую даль.

Сотни историй – а помнишь ты только свою,
И не прочь бы забыть, но на то уж воля богов,
Чтобы тем, кем ты есть, ты был в каждом краю,
И чтобы тебе никогда не уйти от него…
Афиша Яндекса с утра подсказала, как скоротать день: старый добрый Художественный продолжил показывать на три часа дня аниме Миядзаки с DVD – на сей раз это был не сын, а отец, а именно – классика жанра, Навсикая из Долины Ветров. Посмотреть эту славную вещицу на большом (то бишь относительно маленьком, но всё равно больше любого монитора) экране я не отказалась бы в любом случае, а в День защиты окружающей среды это тем паче было весьма актуально, поэтому я, вооружившись этой информацией, вышла из дому и пошла пешком в направлении метро. По дороге я купила яблочный фруктовый лёд и, чтобы успеть съесть, выбрала вместо краткого пути через дворы дальний путь вдоль огибавших микрорайон дорог; эта сосулька начала таять уже на середине, и я её выкинула, а по пути пофотографировала свежепоявившееся на горизонтальных поверхностях граффити. Несмотря на прогулку, я рано приехала на Арбатскую и, взяв билет, потопала по Арбату до зоомага, где купила еды собаку, и обратно; показ снова состоялся в Синем зале, и после моего прихода туда подтянулось ещё две девушки, но вскоре они ушли, а я осталась в гордом одиночестве на своём законном месте в четвёртом ряду (в этом зале решительно отовсюду было хорошо видно и слышно). Не буду много говорить об аниме, которое уже все, включая меня, успели посмотреть, а кто ещё не успел, тому несложно будет догадаться, что, как и все творения Миядзаки, Навсикая красиво нарисована, снабжена актуальным экологическим подтекстом, отличной музыкой и трогательным хэппи-эндом, смотрится по сколько угодно раз легко, приятно и интересно. А ещё она почему-то всегда вызывает у меня множество ассоциаций – не только с более поздними работами Миядзаки, для которых она нащупала удачную почву, но и даже с Вахой, Кровью Триединства и Метро 2033, а сегодня ещё и напомнила вышедшую в этом году документалку про плесень. В общем, я славно провела время, надеюсь и завтра хорошо его провести)

На один красный больше в мае.
Нет последних ночей у моря.
Акватория чашки с чаем
Действительней всех акваторий,
Часовых поясов - черный пояс,
Свежих газет - Фэ Купер.
Ты права, моя черная совесть.
Я четырежды ноль умер.

Убегая по снегу талому
К последнему дну – со дна,
На закрытых дверях накалывал
Имена, имена, имена…
Их зачеркивало бесславие,
Треморно смазав рукой.
Слепит чистый лист «за здравие».
Не вмещаются - «за упокой».

До последнего дня, до рвоты
Тень моя с подбородком в юшке
Будет бегать, как на работу,
К разъеденной хлоркой кормушке.
То, что душу ночами лечит,
По утрам не бывает сладким.
Трупами моли кормит нечисть
Нафталиновый зной упадка.

На краю омертвевшей спайки,
Съев прожаренный миф о чуде,
Отыскал я свои клондайки.
Только приисков здесь не будет.

© Armacord

Пора открывать окна, а может быть, даже двери,
Пора выгонять в лето всех, с кем зимовал вместе:
И клочья седой пыли, и мыслей толпу скверных,
И всех пауков-мушек, букашек будить. Вести
Пускать на порог. Ветер ерошит листвы гриву,
Бросает на подоконник какой-то лесной мусор;
Конспекты и горы книжек съезжают, лежат криво,
По формулам шарит солнце и всё не находит смысла.
Пора открывать окна и, свесив босые ноги,
Лениво листать конспекты, считать часы до каникул,
Как будто бродить в травах, мечтать и плести венок, и
Привет посылать небу ладошками в землянике...
© fosss

День Рождения Л.Н. Толстого

Толстой отмечал юбилей
Ясну поляну накрыл
И всех своих близких друзей
На этот банкет пригласил
Тютчев забил заразу
Курили за гаражом
Пушкина убило сразу
Лермонтова – потом
Достоевский напился в хлам
К старушке стал приставать
Ударил ее топором
Быстро домой – и писать
Гоголь с собою в душ
Взял двух крестьянских девчат
Напились текилы и с ним
Как мёртвые души лежат
Пушкин съел больше всех
В кусты забежал он на миг
Памятник нерукотворный
Себе за кустами воздвиг
Мама ТолстОго пошла
В баньку хлестать коньяк
А вслед за мамой туда
Мамин зашел Сибиряк
Самое угарное!

Ещё 10 поводов!

Первый день последней недели самой длинной третьей четверти перед долгожданными каникулами начался с контрольной по алгебре, продолжился двумя геморными тестами по инглишу, чуть было не ознаменовался ещё и контрой по русскому и закончился известием, что у меня едва ли не единственная пятёрка за прошлонедельную контру по истории. Вторник был халявен, и так как на истории мы строчили конспект всю пару без перерыва, нас пораньше отпустили, и мы успели поесть до звонка с урока. Впереди была двадцатиминутная обеденная перемена, и мы с Марусей и Настей пошли гулять по окрестностям – Маросейке, Покровке и переулкам; я не одевала куртки и ботинок и шла в кофте и в туфлях, но на ходу и особливо по той стороне улицы, где припекало весеннее солнышко, было тепло, даже жарко. И это солнышко, вкупе с капелью и голубым небом, весьма порадовало; на литру мы не опоздали, и на ней я ещё и хорошо выспалась и высохла (ибо ноги промокли). Ночью снился бред: как будто я – в своей старой школе, и туда пришёл новый учитель не то ОБЖ, не то труда, а я откуда-то знаю, что он – опасный маньяк. И вот он, не внушающий никаких подозрений у окружающих полноватый улыбчивый дяденька, здоровается с нами, пожимает руки, только каким-то странным методом, в котором надо ладонь зажать в кулак и сцепиться мизинцами; я не палилась, что о нём что-то знаю, и приветствовала его едва ли не дружелюбнее всех остальных. Потом я некоторое время думала, что с ним делать, так, как будто администрации в школе вовсе не было; проходя мимо его кабинета, я увидела, что там сидят Костя и Паравоз, и почему-то решила, что в моём присутствии ничего страшного случиться не должно. Поэтому я вошла в этот кабинет под каким-то предлогом и начала о чём-то трепаться то с самим учителем, то с пацанами, а пацаны при этом начинают коситься на меня, мягко говоря, с удивлением – на том и проснулась. Среда была памятна самостоятельной по геометрии (двойкой больше – двойкой меньше…), тестом по инглишу (совсем элементарным), тестом по экологии и тем, что меня завербовали модерить сообщество Пиар_котами, кое рекомендую всем обладателям и любителям кошек. Ночью опять снился Костя (уже достал), ток на сей раз с Ушастой – мы втроём сидели за столиком в какой-то кафешке, и я всё думала, куда бы мне сыбаццо, чтобы им не мешать, и, наконец, ничего лучше не придумав, сыбалась в туалет и проснулась. Четверг начался с соцопроса на философии про взаимоотношения в классе, в котором одна половина моих ответов была «мне всё равно», а другая половина – «это зависит от каждой конкретной ситуации», и тестом по философии же. Исторички не было, и всю пару истории мы смотрели в библиотеке полтора фильма про Петра I и выполняли по нему задания (мне, как ближайшему к нему человеку, доверили находить общий язык с видаком). Потом в буфете было принято решение пробить латынь, и мы с Настей и Аней вернулись в пустую аудиторию, по дороге встретив правовика и наплетя ему, будто мы вернулись за моей кофтой (я её действительно там оставляла, только нарочно). Вольготно там расположившись, мы блаженно страдали ерундой, пока не услышали приближающиеся шаги и медленно поворачивающуюся ручку… мы бросились делать вид, будто ищем потерянный Анин кошелёк – а это оказалась зашедшая зачем-то Юлька, которая ручку медленно вертела, чтоб нам сыкотней было. Решив, что погулять на улице будет безопаснее, мы покинули кабинет и, пройдя мимо Юли (уже другой), пробивавшей латынь на подоконнике, зашли в туалет, откуда услышали, как та здоровается с историчкой. Когда гроза миновала, мы вышли, и Настя пошла прямиком на улицу, а мы с Аней сперва взяли куртки в гардеробе; завернув за угол, мы решали, куда пойти, чтобы не под окнами кабинета латинистки. Настя вспомнила, что неподалёку был недостроенный дом – и он там оказался: живописно возвышавшийся над домиками исторического центра столицы зелёный бетонный скелет с зияющими проёмами вместо окон, и только какой-то дядечка, видно рабочий с соседних строек, на одном из этажей делал зарядку. Подумав и решив, что он не сторож какой-нибудь и ничего нам не сделает, мы пролезли в огромную дыру в решётчатом заборе и по слякоти через замусоренный двор дошли до небольшого косогора, преодолев который, мы оказались прямиком перед входом в подвал. Вблизи дом был ещё круче; девчонки пофоткали его на мобилы, у меня же фотика с собой не было, но я спрыгнула в подвал оглядеться – там не было ничего живописного, а уходившие вбок коридоры, ничем, естественно, не освещавшиеся, были слишком тёмными, чтобы имело смысл туда лезть. Жертвовать зарядкой мобил для освещения никто не захотел, и, когда Аня тоже полюбовалась подвалом, мы развернули лыжи, решив вернуться в другой раз уже с фотиком и фонарём; на обратном пути я, естественно, наебнулась в самую грязь, угваздав пальто и руки, которые худо-бедно удалось протереть салфеткой. Переулок, по которому мы пошли, вывел нас к перекрёстку, так что мы смогли двинуться в сторону метро; по противоположной стороне шли Макс и Гарик, также пробивающие латынь. Мы же отправились на сквер за Славянской площадью и, облюбовав дальнюю лавочку, уселись на ней; девчонки курили, я же сняла туфли и сушила на ветерке и грела на солнышке опять промокшие лапы. К праву мы вернулись в лицей, и я, пока девчонки рванули в аудиторию, ещё в куртке и шапке, завернула в туалет помыть не до конца оттёртые ладони; естественно, по дороге оттуда в кабинет я встретила правовика, дабы не оставить ему уже никаких сомнений о нашем преступном времяпровождении. Однако он, как мужик нормальный, ничего не сказал, пара прошла как обычно, нас даже пораньше отпустили, и мы с Юлей решили поехать ранее не езженным мной маршрутом через Краснопресненскую и Киевскую; в итоге на кольце мы сели не на ту сторону, только на Белорусской спохватились, вышли и пересели, и потом ехали уже без приключений. В пятницу после четвёртого урока мы, как после каждой четверти, получили халявные ластики и потёрли стены родной школы, дабы те снова засверкали белизной, после чего нас отпустили по домам. Также нам вручили дневники с предварительной аттестацией за четверть – ОБЖшник, сукин сын, поставил мне двойку, ибо я не написала ему последнюю контрольную (сначала я, поскольку пропустила все темы, не стала писать, а взяла списать эти темы у Маруси, а потом я была на экскурсии, а сегодня было уже поздно пить боржоми, поэтому сегодня я в школу не пошла). Но обо всём по порядку: вчера, как известно, был день весеннего равноденствия, и если меня в принципе по весне стабильно прёт, то вчера меня не просто пёрло – меня расплющило сначала об чтение Фрая, потом об прослушивание Нашего радио, потом об блокнот с черновиками, и в нём родилось следующее (уже четвёртое бредовое безымянное четверостишие, на большее меня давно уже не хватает):

Кто же знал, что клочок весеннего света,
Принесённый нечаянно ветром с залива,
Упавший за шиворот и отогретый,
Настолько окажется жизнелюбивым,

Что станет началом безумного мира?..
(Безумному миру – безумная вера).
…Можно выйти, конечно, сквозь чёрные дыры,
Но сгоришь за пределом его атмосферы.

Ночью Наше повторилось, снился всякий бред, плавно перетекающий один в другой. Проснулась в половине одиннадцатого, скоро поеду за провиантом в Метро, вечером театр, потом рецензия. Но главное, что наконец-то начались каникулы! А это значит что-то интересное каждый день. С чем и поздравляю себя и вас)

Начато в ночь на 20 июля 2008 года, последние строки подписаны в ночь на 29 января 2009 года. Да-да, затронувшее практически всех графоманок подражательство нашей великой современнице izubr не обошло и меня - а поскольку к тому времени писать стихи я уже не умела, получилась та ерунда, которую вы можете лицезреть ниже. Сливаю её сюда для-ради сохранения: а ну как через несколько лет блокнот испишу да выкину?.. Кстати, просьба не выискивать в ней ничего автобиографического (а то я раньше от женского лица, кажется, не писала).

Письмо

Я к Вам пишу из ночной Москвы,
К утру, быть может, письмо доставят.
Да, мы давно перешли на "вы",
Пусть это прихоть была простая,

Но так будет проще теперь сказать
Вам, как детским в подушку плачем,
От которого только светлей глаза,
Обо всём, что уже ничего не значит.

Сказать, что я поняла вчера,
Почему мне не быть поэтом:
Ты отучил меня доверять
Себе, а поэты всему свету

Верят, душу свою раскрыв,
Веруют, даже сказать вернее,
У них искренность вместо нашей игры
Любимой - кто кого ловчей поимеет.

За любовь они отдавали жизнь,
Я ради жизни любовь теряю,
А третьего не дано. Скажи,
Ведь если мостили дорожку к раю

Дурными намереньями... то я святая?..