Придя сегодня домой с олимпиады, я узнала, что у меня все заболели и тащить с собой в театр решительно некого. Пришлось вылезти в почти заброшенную аську и кинуть клич – и откликнулась Ирина (ОбВоРоЖиТеЛьНаЯ), единственное ещё пишущее мне существо из бывших коллег (при том, что я была уволена почти два года назад, а она ушла и того раньше, и с тех пор мы так ещё прежде и не виделись, при том, что она обитает в Балашихе и ей сначала ехать до Щёлковской, а потом оттуда на метро добрый час до Юго-западной – подвиг, короче). Она даже не уточнила у меня, в какой театр и на какой спектакль какой продолжительности мы идём – мы быстро договорились о месте и времени встречи, и я исчезла из онлайна страдать ерундой, дабы постараться всё успеть до своего послеобеденного выхода. Вышла я вовремя, не так уж долго ждала маршрутки, метропоезда везли меня без остановок, однако я всё равно умудрилась опоздать на десять минут, проскочив мимо Ирины, добежать до центра платформы, обозреть её вперёд и, обернувшись назад, приметить Ирину направляющейся ко мне; она особо не изменилась, только выросла с меня и, поди, к моему возрасту и перерастёт меня. Но времени ещё было навалом, и мы рано дошли до театра, там я приобрела программку и отправилась показывать Ирине единственную достопримечательность – буфет, где мы и заняли один из столиков до второго звонка. В репертуаре на декабрь, стоявшем на столике, я запалила новый спектакль, который пропустила, просматривая в репертуаре на сайте только субботы – «Сентенцию» (о премьере в новостях на главной странице ничего не было и нет, однако раз вещь появилась – надо будет в январе заценить). Со вторым звонком мы устроились на моих любимых крайних местах пятого ряда, зал дисциплинированно заполнился, и начались трёхчасовые «Эти свободные бабочки».
И снова формулировка «лирическая комедия» сначала заставила меня ожидать чего-то лёгкого и несерьёзного, а потом обернулась вещью вполне осмысленной, хоть и романтической. Таковы уж талантливые режиссёры: самый банальный материал преподадут так, что напряжение не будет ослабевать ни на секунду – вот как сейчас, например. В пьесе Герша мы имеем юного слепого музыканта и певца Дона, стремящегося к самостоятельности, и его гиперопекающую мать, пишущую о нём книжки как о малолетнем супергерое, с одной стороны, с другой же стороны – амбициозную и коммуникабельную начинающую актрису Джил и её бывшего мужа (6 дней семейной жизни в 16-летнем возрасте), продюсера Ральфа. То, как всё начнётся, продолжится и закончится, предугадать элементарно – более избитую схему для написания драматургического произведения найти было бы непросто. Но Белякович помещает историю поиска и обретения свободы в лабиринт решёток, такой же, какой выстраивается на сцене для «Комнаты Джованни» - и это сразу наталкивает на ассоциации: да, там был подвал, здесь – чердак, там всё закончилось плохо, здесь – хорошо, но бабочки остались прежними. «Ненавижу бабочек за их красоту» - говаривал один небезызвестный персонаж, и когда видишь, как бабочка-Джованни, как бабочка-Дональд летят к огню, зажёгшемуся при виде их благодаря их притягательности, хочется с ним согласиться. Всё же есть нечто общее в этих двух персонажах, и пусть Дон словно нарочно открещивается от этого сравнения, дважды напоминая, что он «не голубой»: оба сочетают в себе в удивительно гармоничной пропорции силу воли и беззащитность перед ударами судьбы. Играет Дона замечательный актёр и просто симпатичный парень Драченин – и пусть иногда в его пластике проскальзывает что-то Матошинское (ещё одно, уже чисто сценическое, сходство с Джованни, сыгранным Матошиным), очевидно, что у него есть свой стиль, и стиль это потрясающе экспрессивен и убедителен, потому и герой получился самодостаточным, ярким, живым, вызывающим сочувствие. Что до оформления, то решётки в очередной раз подтвердили: ничего лучше для сюжетов, в которых рамки и ограничения в человеческом сознании превращаются во внешние преграды между людьми, в качестве декораций не подобрать. Сквозь эти преграды сложно не только пробиться – сквозь них сложно даже просто увидеть, кто на самом деле стоит по ту сторону, и тогда, когда ты не можешь видеть, и особенно тогда, когда ты видеть не хочешь. «Зряче одно лишь сердце» - это уже слова одного прирученного Лиса, и чтобы избавиться от любых сомнений насчёт правдивости этого утверждения, сходите на «Свободных бабочек», посмотрите эту красивую и интересную вещь. В ней поют и – ах! – декламируют Уолта Уитмена…)
В антракте мы снова посидели в буфете, разделив по-братски мою неизменную шоколадку, а по окончании спектакля и аплодисментов в темпе пробрались к гардеробу, выбрались из театра и пошагали обратно к метро, увиденное практически не обсуждали. Доехали до Библиотеки и перешли на Арбатскую вместе, затем разъехались по разным концам ветки; от родной Молодёги до дома меня довёз папа, теперь я, ни на что практически не отвлекаясь, умудрилась закончить пост не к рассвету, а всего лишь к половине второго и теперь даже не знаю, чем и заняться (да, надо пинать себя дописывать стихи, может, и пну). Завтра надеюсь оказаться в кино, посему до скорого всем)

До
В Академии Художеств Мадрида появляется несуразный 18-летний паренёк с рюшечками на манжетах – каталонец Сальвадор Дали. Там местная тусовка юных революционеров от искусства, бредящих дадаизмом и анархизмом, знакомит его с 23-летним поэтом – андалузцем Федерико Гарсией Лоркой. Дальнейшее скрывается от любопытных между строчками переписки, в воспоминаниях окружающих, в поздних откровениях Дали, которому, как известно, не стоит верить всегда и во всём, и, конечно же, в стихах и картинах, оставшихся от, пожалуй, самых загадочных любовников минувшего века. Я надеялась на качественный и грамотный романтический байопик – получила скучноватую, затянутую, щедро политую розовыми соплями с сахаром мелодраму для девочек младшего школьного возраста, фетиширующих на бойзлав, только под конец выдавшую нечто похожее на смотрибельный ангст. При просмотре постоянно возникает ощущение, что всё это я где-то уже видела – автор наивно пользуется самыми избитыми и прозрачными способами расставить эмоциональные акценты на протяжении бесхитростного сюжета: вот две головы высовываются из соседних окон и смущаются, встретившись взглядами – это вступление. Вот они рядом прислоняются к стене в глухом переулке, куда свернули, вместе убегая от рассерженных жандармов – так нам окончательно дают понять, что «что-то будет». Вот они смотрят друг на друга над водой Средиземного моря при свете полной луны – это катарсис. А вот они навсегда застыли на фотографии, ностальгически стоящей на тумбочке у кровати – это конец. Но повторяет этот фильм не только своих многочисленных предшественников, но и самого себя – не пройдёт и половины его двухчасового хронометража, как уже рябит в глазах от постоянно открывающихся дверей, постоянных поцелуев, за которыми ничего не следует (одна попытка, точнее, была, но невразумительная донельзя, а гораздо более натуралистичное и продолжительное изображение секса Федерико и Магдалины убивает наповал всю потенциальную эротическую атмосферу своей вызывающей прямолинейностью), постоянных пальцев на клавишах фортепиано, постоянных обнимашек с родственниками… Добавьте к этой до обиды скупой палитре одни и те же декорации в одних и тех же ракурсах (маленькая комната и столик в баре – чередовать и разбавить один раз пляжем, один раз – апартаментами в отеле), топорно нарисованный вид Мадрида, плоский, как театральный задник, вопиюще современные костюмы, не впечатлившую актёрскую игру и – в чём «заслуга» уже русского прокатчика – крадущий часть выразительности перевод, и, казалось бы, тратить на этот фильм время не стоит даже отчаянным поклонникам Дали и Лорки вроде меня. Ведь ничего привлекательного в их образы фильм не привнёс, даже, на мой взгляд, наоборот: мне не понравилось, что первого выставили трусом, сбежавшим от испугавшей его реальности на свой личный Олимп, а второго – борцом за свободу, не сумевшим побороться за собственное счастье. Я в принципе не люблю давящие на жалость истории о людях, оказавшихся слишком слабохарактерными, чтобы противостоять неблагоприятным обстоятельствам (наиболее популярное из которых – общественное мнение, см. шлягеры от «Ромео и Джульетты» до «Горбатой горы»), а когда таковыми выставляют не абы кого, а гениев – так тем паче. Да, Дали был самовлюблённым эгоистом, готовым многое и многих возвести на алтарь своей славы, и Лорка стал одной из таких жертв – но думать, что хоть кто-то из них унижался перед другим после прерывания отношений, кажется мне кощунственно оскорбительным. И что же, вынести в вердикт цитату одного из персонажей фильма: «Сентиментальное говно» - и признать, что такую длинную рецензию я накатала совершенно впустую? Однако, нет: какая-то еле уловимая нотка в «Отголосках» чем-то цепляет, намекая за то, что забыть этот фильм окончательно и бесповоротно мне, возможно, не удастся. Может, дело в финальном выстреле фашиствующей черни, под которым белой птицей упал в траву родного юга бесстрашный 38-милетний поэт, ставшем для меня созвучием к выстрелу, прозвучавшему вчерашним вечером? Пожалуй, что так, но не только – ещё и в знакомых и, как ни крути, прекрасных строчках из писем и стихов. И будет здорово, если после просмотра кому-нибудь да захочется их прочитать, как мне – перечитать, ведь только пропустив их через себя, можно почувствовать себя «диким, окровавленным… живым».

После

После здорового сна от половины шестого утра до второго часа дня (приснилась, помимо прочего, симпатичная вещь: как в палатке на ярмарке перед Брестом одна продавщица брала высокий пластиковый стакан, наполненный крупными кофейными зёрнами, и просто опускала в него нечто вроде миксера – и получался ароматный кофе) я проснулась к обеду, с грехом пополам успела немного пострадать ерундой и вывалилась вечерком под свет фонарей, тщетно пытающихся разогнать сухой неподвижный туман, похожий на дым от невидимого костра, тяжело повисший в стоячем воздухе. Я снова слегка закопалась, но вместо того, чтобы начать опаздывать, опять выиграла немного времени благодаря быстро подошедшей маршрутке и достаточно рано доехала на метро до Маяковской, чтобы сунуться в тамошнюю театральную кассу и наконец-то обзавестись давно запланированным билетом в Сатирикон на предновогоднее 30-е декабря. Оставались ещё добрые полчаса, за которые я успела дойти до театра Моссовета, по которому успела соскучиться (точнее, по хорошим его спектаклям, а летний сезон не особо баловал меня таковыми), сдать в гардероб всё временно ненужное в хозяйстве и приобрести программку. На этом меня и застал первый звонок, и я, не особо интересуясь значащимися на моём билете цифрами после слов «ложа амфитеатра», отправилась прямиком в партер, где скромно притулилась на краю у прохода в одном из рядов в пределах первого десятка. Второй не заставил себя ждать, но моему перемещению мешала бабка-церберша, пытавшаяся согнать какую-то блондинку с тягучим прибалтийским акцентом с приставного стула, на который больше никто не претендовал. Блондинка долго не сдавалась, но бабка, сколько ни отвлекалась, чтобы показать кому-нибудь его место или продать кому-нибудь программку, всякий раз упёрто возвращалась к ней, и та, наконец, встала и ушла – но не своё место, на чём настаивала бабка, а на свободное в середине четвёртого ряда. Но бабка успокоилась, переключившись на других посягающих на стулья, и когда меня вежливо попросили с занятого мною места, я смогла за её спиной присоединиться к блондинке, благо в том ряду были ещё свободные места. Однако ей не повезло – её согнали, а я осталась – как обычно, при забитом народом зале с бельэтажем и двумя ярусами балкона – на все последующие два часа без антракта спектакля «Крошка Цахес».
Постановка заявлена как буффонада, и все элементы таковой честно присутствуют: гротескные костюмы от гранжа до дель арте, песни, танцы, актёрские перевоплощения, юмор… Красиво, стильно, со вкусом, смешно – там, где и хотят посмешить. Но почему-то все эти цирковые элементы кажутся пиром во время чумы: удачно видоизменив некоторые сюжетные перипетии оригинального произведения, создательница постановки вольно или невольно ярко подчеркнула то, что в самой социальной и потому всегда актуальной из своих фантастических повестей серьёзный и печальный волшебник Гофман, возможно, лучше прочих сумел предсказать сущность Третьего рейха. Может, конечно, это просто мои личные загоны (а-ля «Я не фантазирую – я просто шизофреник»), однако даже и без этих ассоциаций просмотр спектакля оставляет значительно более тягостные впечатления, нежели просто прочтение пьесы – в хорошем смысле этого слова. На нём видишь, что когда с трибуны, захлёбываясь слюной, обещает всем пива и сосисок, а заодно истребления всех неполноценных, моральный урод с белокурыми локонами и интеллектом низшего примата, – это страшно. И что когда нищая мать таскает своего ребёнка-инвалида, толком не умеющего говорить, на верёвке по ярмаркам, собирая гроши себе и ему на пропитание, – это тоже страшно. А особенно страшно – когда всплывает вопрос: что лучше? и ответа не находится: хэппи-энд бывает только в сказках, а жизнь заведомо несправедлива – «как ни крути»©. Даже извечный гофмановский резонёр – отчаянно влюблённый меланхоличный студент-поэт, неподвластный злым чарам кумира толпы, – здесь слишком эгоистичен («Хоть ты ему и мать, я всё равно его убью»), так что невозможно поверить в то, что, свергнув старого кумира и став новым, он не поддастся тем же искушениям и сам не превратится в того дракона, которого уничтожил. Центральные образы – собственно Цахеса (Деревянко) и его матери (Шубина) – получились до жути убедительными, и не только потому, что первый полспектакля проползал на коленях в неудобном амплуа карлика: они играют на таком эмоциональном накале, если не сказать – надрыве, что кажется – ещё немного, и заискрит без всякой пиротехники. Этот Цахес – искренне ненавидит весь род человеческий, и у него есть на то вполне веские причины. Эта фрау Лиза – с акцентом и лексиконом неграмотной украинской поселянки – подлинно трогательна и в своём недоумении, за что Бог послал ей такое наказание, и в своей непреодолимой материнской любви. От спектакля ждали политической сатиры на современность, понятной и злой, а неожиданно получили психологический трагифарс – поэтому, видимо, официальная критика и постаралась втоптать его в грязь. Насколько оправданно – судить не только мне, но и вам, поскольку я всем рекомендую моссоветского «Крошку Цахеса» по возможности посмотреть.
После спектакля я дотопала обратно до метро, доехала до родной Молодёги, нашла на остановке маршрутку, села в неё, подумала несколько секунд и вышла, отправившись до дома пешком вдоль дорог. Туман был такой же, как и утром, только подбирался всё ближе со всех сторон и всё ниже опускался сверху, делая картинку нечёткой уже на расстоянии полутора десятков метров, так что возникали неприятные ощущения как от внезапно сильно ухудшившегося зрения и некоторой нехватки воздуха. Казалось, что ещё немного, и туман сомкнёт кольцо вплотную и в нём можно будет задохнуться, захлебнуться, как белая лошадь в представлении одного небезызвестного ёжика. Дома же написание рецензии порядочно растянулось – ввиду многочисленных отвлекающих факторов у меня никак не получалось настроиться на серьёзный лад, и наконец, в районе трёх часов ночи сделав вид, что легла спать, а на самом деле вернувшись за монитор, я вскоре поняла, что в принципе забыла про этот пост, и решила отложить его до следующего дня. Легла спать я снова в половине шестого, встала снова во втором часу (снилось опять много всякой всячины, зато проводили меня сны красивой панорамой ночного города с высоты этажа эдак двенадцатого, и в окнах отражались золотые сполохи, словно от неслышимого фейерверка, и звучал всеобъемлющий, как гром, колокольный звон множества невидимых церквей), дописала пост, и теперь мне предстоит провести подкравшийся незаметно последний день каникул. В целом, они тянулись для меня долго, показались едва ли не целым месяцем, но именно последние деньки, часы и минуты всегда имеют подлое обыкновение пролетать слишком быстро. Поэтому прощаюсь – скорее всего, уже до следующих выходных, дорогие мои)

В ночь со среды на четверг я как в воду глядела, уползя спать чуть раньше обычного – в районе третьего или четвёртого часу ночи: рано утром, когда ещё было темно, меня разбудила приехавшая к бабушке скорая, долго возившаяся под лай и подвывания запертого в соседней комнате собака. Потом не давали толком заснуть частые телефонные звонки, и я проворочалась до второго часа дня, пока меня не разбудила мама; маме тоже было хреново, и она ушла оклёмываться, оставив меня страдать ерундой в счастливом неведении. Оклемалась она часам к четырём с копейками и обрадовала заявлением, что театр у меня на этот день обламывается, ибо вскоре скорая должна будет вернуться – чтобы забрать какую-то пресловутую трубку от дыхательного аппарата, похожую на стакан ерундовину, которую врачи умудрились у нас забыть, и, возможно, увезти бабушку в больницу (этой перспективой моя родня пугает себя до трясучки всякий раз, когда вызывает скорую, но она крайне редко осуществляется). На вечер у меня был запланирован спектакль «Природный экстрим» в Луны – заведомо развлекательное зрелище, считающееся наиболее известной Прохановской «порнухой», выбранное исключительно из желания что-нибудь развёрнуто поругать, так что я не огорчилась срыву сего мероприятия, философски решив, что при желании выбраться второй попыткой всегда смогу – но всё равно было мучительно больно за бесцельно потраченные сто рублей. И особливо обидно было то, что ожидаемая скорая так и не приехала – врачи только позвонили часов эдак в десять-одиннадцать, когда я могла бы уже благополучно вернуться из театра, и сообщили, что умудрились ещё где-то проебать весь дыхательный аппарат целиком (по описанию – штука с фен размером) и теперь их за это убьют. В итоге весь день и практически всю ночь – до пяти утра – я провела в четырёх стенах, – впрочем, провела вполне продуктивно (даже «Гамлета» дописала наконец, как вы можете видеть в предыдущем посте), хоть и моё самочувствие в этот четверг было не самым лучшим: до самого наступления темноты периодически накатывала сонливость. Проспала я снова до полудня, с трудом поднявшись по маминой побудке, зато приснилась симпатичная хрень – как будто все автодороги напрочь заросли гигантским чертополохом и вместо общественного транспорта мне приходилось добираться от дома до метро и обратно на вертолёте, лицезрея сие безобразие с высоты. И вдруг однажды весь этот чертополох разом зацвёл своими мягкими лиловыми кисточками, вылупившимися из тёмно-зелёных колючих соцветий, и это было чертовски красивое зрелище – уходящих в обе стороны до самого горизонта лиловых рек цветущего гигантского чертополоха. Скоротав день, как обычно, и слегка закопавшись, я вывалилась под морось в послеобеденный вечер, догнала маршрутку и благодаря оной не опоздала, а вовремя прибыла на Чеховскую в вагоне метро, в котором постоянно на продолжительные отрезки времени вырубался свет (круто всё-таки ехать в темноте!). Оттуда я снова двинулась к театру Эрмитаж, где позавчерашняя эпидемия уже благополучно закончилась – то бишь халявных масок на входе зрителям уже не выдавали; прибыла я не так рано, как в прошлый раз, и толпы было меньше, поэтому я спокойно дождалась первого звонка на каком-то подвернувшемся в уголке коридора стуле (мячи убрали, но кресла так и не вернули) и с оным ввалилась в зал. Мне влом было пробираться к своему законному месту в середине двенадцатого ряда, и я присела на его краешек, но меня оттуда согнали – однако как раз уже прозвучал второй звонок, и я отправилась прощупывать свободные кресла в первых рядах партера, где, пару-тройку раз обломившись, к третьему звонку нашла себе уютное местечко в середине третьего ряда, у самого прохода – лучшего и не пожелаешь. Последующие два часа сорок минут радовали меня спектаклем под названием «Леокадия и десять бесстыдных сцен».
Австрийского драматурга Артура Шницлера в порнографии обвиняли неоднократно и вполне обоснованно. Вот и в поставленной Левитиным пьесе «Хоровод» действие (но не смысл!) ограничивается сексом: проститутка Леокадия бесплатно дала солдату. Потом солдату сделала минет в тёмном парке горничная. Потом горничную соблазнил её хозяин, молодой человек. Потом с этим молодым человеком изменила своему мужу некая дама. Потом муж этой дамы выполнил с ней свой супружеский долг. Потом этот муж заманил в гостиничный номер юное «прелестное создание». Потом «создание», не будь дурой, зашло ещё и в гости к поэту, который вроде бы вовсе и не поэт. Потом всё тот же поэт переспал с актрисой. Потом сия актриса фактически изнасиловала благородного пожилого графа. И, наконец, граф, напившись, оказался всё у той же Леокадии, круг замкнулся, делая возможной трогательную встречу высшего с низшим, философа-аристократа с не заморачивающейся мыслями о тонких материях обладательницей красивых имени и глаз – встречу, заведомо обречённую на расставание… или же нет? И ни в одном из этих десяти эпизодов нет, вопреки их содержанию, ни грамма пошлости – каждый начинается смешно и заканчивается немного грустно, потому что кажется: из двоих признающихся в любви один всегда лицемерит, другой же действительно наивно надеется на присутствие этого загадочного чувства. Присутствует ли оно на самом деле или нет, а если да, то где – решать зрителю, каждому для себя по-своему: на редкость интеллигентное исполнение донельзя пикантных на первый взгляд ситуаций позволяет трактовать происходящее как в самом циничном, так и в самом романтичном ключе. За это спасибо в первую очередь замечательным актёрам, создавшим не просто десять хрестоматийных типажей, но десять ярких, живых характеров, создающих десять разных, контрастирующих настроений, десять поводов узнать себя или кого-то из своих знакомых и задуматься о простоте и сложности отношений человеческих. В целом спектакль – всё-таки не для снобов (ибо без здорового эротизма в таком жанре никуда), зато на удивление эстетичный: пусть декорации ограничиваются рядом металлических коек, а музыка – закадровым напеванием беззаботного мотивчика, множество еле уловимых мелочей рисуют общую картину штрихами чистого цвета в лучших традициях импрессионизма, к которому и относят творчество Шницлера: колышущиеся ткани, огоньки сигарет и свечей, разлетающаяся по углам одежда… Короче говоря, смотреть стоит. Фрилав фарева, господа.
После спектакля я пошагала обратно до метро, по пути пообщавшись наконец-то с живущим при местном храме пушистым чёрным кошаком с белым пятном на груди и жёлтыми глазами – я почти каждый раз его вижу, проходя мимо, но он впервые пошёл на контакт, позволив себя приласкать. От родной Молодёги до дома меня довёз папа, а дома… как видите по времени окончания поста, дел нашлось немало. Посему – доброго утра вам и мне, до завтрашней свежей рецензии)

В ночь со вчера на сегодня я незаметно засиделась за монитором до шести утра, была запалена вставшей по будильнику мамой, немного потолкалась с ней на кухне и вернулась к себе спать, отрубившись раньше, чем меня мог бы разбудить уход папы на работу. Проспала я снова заполдень, завтрак плавно перетёк в обед, обед кончился к наступлению сумерек, и вот уже надо было торопиться собираться и выпинывать себя в промозглую действительность, дожидаться маршрутки, ехать до метро и на метро, читая книжку и считая на встречных людях маски (сегодня насчитала уже без малого полсотни!). Путь лежал до Чеховской, оттуда – до сада Эрмитаж, где уже исчезли палатки с хэндмейд-сувенирнёй, а площадку с детскими аттракционами заменил каток, живописно освещённый искусственными деревцами по краям с лиловыми цветами-лампочками. На входе в одноимённый театр, в коем я сегодня и проводила вечер, зрителям предлагали халявные маски, и все его работники также были в них; в коридорах сидеть было не на чем, ибо привычные кресла заменили на надувные серебряные мячи, которые по громкой связи в бесконечно прокручивающейся записи просили игнорировать, и слоняющиеся туда-сюда люди, в большинстве своём нацепившие вышеописанную халяву, время от времени пинали их от стены к стене. Я устроилась в уголке, тихо зверея от этой остоебенившей записи, пока не дождалась первого звонка и не ввалилась в зал, где нашла своё законное место где-то в середине двенадцатого ряда и убедилась, что на крайний случай и оно вполне недурно. Вскоре последовал второй звонок, за ним и третий, поток народу несколько поубавился, и я перебежала в середину третьего ряда, была согнана законным обладателем места, повторила попытку в том же районе, также бесплодно, и наконец осталась во втором ряду, в районе левого крыла партера. В первом антракте появились опоздавшие, попросившие меня оттуда, зато некоторые отсидевшие первое отделение благоразумно послушались очередного объявления, настоятельно рекомендовавшего всем серьёзным людям покинуть помещение, и на последующие два отделения я переместилась на освободившееся место в том же ряду, но с правого крыла. Да-да, за два с половиной часа отделений было три – руководствуясь аудиосообщениями, надо полагать, что для всех, для легкомысленных и для самых легкомысленных, и я, как без царя в голове человек, оставалась до последнего, посему уступаю место пафосному языку рецензии.
Хармс, Чармс, Шардам – всё это псевдонимы одного небезызвестного поэта и писателя, также успевшего побывать и Данданом, и Шустерлингом, и много кем ещё. «Хармс! Чармс! Шардам! Или Школа клоунов» - шоу по мотивам его словесных игр, которое сложно назвать спектаклем в привычном смысле этого слова: не действие развивается на сцене, но под живой оркестр с минимальными декорациями материализуются анекдотичные истории и сценки, детские стишки и песенки. Наивно и трогательно? Да. Нелепо и глупо? Нет! Сперва на кривляния взрослых людей смотришь с логичным недоумением, но постепенно втягиваешься в атмосферу самозабвенного беззаботного дуракаваляния – не то действительно от действия к действию юмор становится смешнее, не то искренность исполнения подкупает и заражает, но в любом случае чем дальше происходящее отодвигалось от начала к финалу, тем сильнее я над ним угорала. Второй вариант кажется мне более точным, ибо актёры – молодцы: их пластика, мимика, жесты, интонации представляют собой зрелище настолько увлекательное и симпатичное, что никаких дополнительных спецэффектов и не требуется. Получился, таким образом, не только и не столько опыт театра абсурда, сколько капустник для тех, кто «Эрмитаж» с его труппой знает и любит – из той же оперы, что и «Ким-танго». После «Танго» выходишь, напевая «Не надо, я умоляю вас, не надо», после «Хармса» - «Летят по небу шарики, летят и шелестят», и снова всё и вся вокруг кажется каким-то по-детски вкусным – и понимаешь, что именно поддержанием аппетита к жизни привлекают к себе эскапады режиссёра Левитина, с точки зрения трезвого рассудка и логики не выдерживающего никакой критики. Поэтому, господа, – ловите момент, тот самый, в который ничего не происходит, не упускайте шанса зарядиться положительными и тёплыми эмоциями, в наше время это – большая редкость.
Но вот цирк уехал, поиграв напоследок с публикой теми самыми мячами, я покинула театр, потопала обратно к метро, поехала домой. Повезло с маршруткой, дождавшейся меня на остановке и тут же после этого стартовавшей, так что я была за родным компом даже раньше ожидаемого и вот – даже раньше утренней зари заканчиваю пост. Завтра – снова театр и снова рецензия, до которой я с вами и прощаюсь)

Давеча снова под утро уйдя спать, я сегодня с немалым трудом и не без помощи пришедшей будить меня мамы проснулась заполдень – впрочем, этот день вполне тянул на «утро туманное, утро седое», да к тому же дождливое. Скоротав остаток первой половины дня за ерундой и музыкой, я после обеда пораньше вышла из дому, дабы снова ехать на маршрутке до метро, а на метро до Курской – пораньше, потому что в день, когда я закупалась билетами на обломившуюся дополнительную неделю каникул, я нечаянно на радостях взяла билет в Пушкинку на субботу, на которую у меня уже раньше был взят билет в Моссовета (или наоборот – не суть). Нужно было его сбыть, а барыга из меня оказалась хреновая – я просто предлагала этот злосчастный билет каждому входящему в театр Гоголя, до которого я дошла за полчаса до спектакля, но не нашла в себе таланта после отказа или игнорирования бросаться под ноги, уговаривать, расписывать достоинства спектакля и торговаться, как это обычно делают в моём положении. Сначала я стояла на улице, но там было холодновато, и я вошла в холл, нагло устроившись возле кассы, где заметила, как один пенсионер, отказавшийся сперва от моего билета, сказав, что покупает льготные, начал возмущаться перед кассой, что раньше льготные были по пятьдесят, а теперь по сто. Мой продаваемый билет был тоже за сто, но мне, во-первых, стало жаль деда, а во-вторых, уж больно хотелось сбыть этот билет поскорее, а других шансов я не видела, и посему я предложила его деду за пятьдесят, и он после краткого выяснения деталей согласился. С чувством немалого облегчения (и приятное сделать человеку – приятно, и потерять полсотни вместо целой – приятно тоже) я вошла в театр, приобрела программку и с первым звонком вошла в зал, где снова, как и летом, были за ненадобностью задёрнуты занавесом амфитеатр и бельэтаж. Я сперва устроилась на своей законной откидушке ряда четвёртого или пятого, со вторым звонком попыталась пересесть в середину третьего ряда (первый и второй были слишком близко к высокой сцене), но была согнана и вернулась, а с третьим устроилась на краю третьего ряда, где и просидела первое действие. В антракте я заметила, что место в середине, на которое я посягала, оказалось снова свободно, – не то его обладатель пересел поближе, не то был в числе сбежавших со спектакля, что в театре Гоголя является странной массовой тенденцией, – и благополучно заняла его на второе действие. Смотрела же я сегодня премьеру – «Портрет».
История художника Чарткова, променявшего непризнанный талант на высокооплачиваемое и почитаемое ремесло по искушению таинственного портрета ростовщика с кладом, интересна сама по себе, однако создатели постановки решили превратить её в «апофеоз Гоголя», оплетя сетью заимствований из других произведений классика. И кажется, что страшный сон Чарткова, населённый существами в зооморфных масках, продолжается чередой нелепых обрывков: вот он зашёл к портному Петровичу («Шинель»), вот увлёкся Прекрасной незнакомкой («Невский проспект»), вот столкнулся с майором Ковалёвым («Нос»), вот – с Акакием Акакиевичем, почему-то – статным молодым парнем, а не сморчком-чиновником. А Аделаида Ивановна так и вовсе превратилась из счастливой колоды Ихарёва («Игроки») в домохозяйку, у которой на квартирах живут практически все герои Гоголя, даже капитан Копейкин. Приправьте это ассорти узнаваемыми отдельными фразами и целыми сценами из «Вечеров на Хуторе», «Женитьбы», «Ревизора» - и винегрет получится окончательно несъедобным. Да и сервирован, то бишь сыгран, он неряшливо, неубедительно, с бестолковыми метаниями массовки, бесчисленными повторами одного и того же, скучными монологами, сменяющимися – видимо, чтобы разбудить засыпающего зрителя – взрывами чрезмерно громкой музыки Шнитке, а большая репродукция портрета богообразного старца ну никак не может казаться зловещей, сколько её ни двигай и не роняй. Мельтешат и другие картины и их фрагменты – то Брюллов, то Венецианов, а то и вовсе «Явление Христа народу» во весь задник, но появлению в спектакле ни вкуса, ни смысла это не способствует – вместо обещанного «дьявольского карнавала» получился по-детски наивный утренник-маскарад, заигрывающий со зрителем избитыми прозрачными до навязчивости символами в надежде, что он Гоголя не читал или позабыл. Вывод: два часа глотать пыль от хлопающихся об сцену холстов и смотреть на актёров, бесспорно талантливых, но на эпизодических карикатурных ролях неубедительных, – пустая трата времени, в театре Гоголя есть спектакли и получше.
После спектакля я дотопала обратно до Курской, доехала до родной Молодёги, оттуда папа подвёз меня до дома. Как вы сами можете посудить, мне было на что отвлекаться от трудов праведных до сего момента включительно – пост заканчиваю к утру и прощаюсь с вами ненадолго, а именно – до традиционной завтрашней рецензии)

Давеча нехотя уползя спать далеко заполночь, я сегодня была благополучно разбужена вернувшимся с работы папой и отползла коротать время до вечера на свою территорию, ибо на полуденный сеанс «Царя» в Художественном уже не успевала, а афиша Яндекса обещала следующий на половину шестого. Пострадав ерундой и послушав музыку, я после обеда вышла из дому пораньше, дабы наверняка остались билеты, упустила и маршрутку, и автобус, да и пошагала от остановки до метро пешком вдоль дорог. Подземка довезла меня до Арбатской, я неторопливо дотопала до кинотеатра, вошла в холл, воззрилась на расписание сеансов над кассой… никакой половины шестого там не было, только почти десять часов – ждать столько времени было бы бессмысленно, равно как и пытать счастья в Октябре, где с меня содрали бы больше, чем за любой спектакль. Но и обламываться также было не в моих правилах, и я вспомнила про Пушкинский кинотеатр, отрекомендованный мне как демократичный в ценах, который был ближе всего – вернулась в метро, перешла на Боровицкую, доехала до Чеховской, слегка заблудилась в лабиринтах Рейха, сначала по привычке перейдя на Пушкинскую, а затем уже поднявшись на поверхность. Пушкинский предложил мне сеанс на 19.30 за 200 рублей – где коротать почти два часа, я также понятия не имела и посему понадеялась на старый добрый Брест и, вернувшись тем же маршрутом на Арбатскую, поехала обратно до родной Молодёги и рванула в свой местечковый кинотеатр. Естественно, по закону подлости, на сеанс на приблизительно шесть часов я опоздала благодаря своему крюку на Пушкинскую, а если бы сразу вернулась домой, успела бы – следующий же сеанс обещался мне только в 19.50 за 250 рублей, так что лучше было бы, раз уж я заезжала на Пушкинскую, так там и остаться. Однако история, как известно, сослагательного направления не терпит, и я, подумав: «Это всё от лукавого», развернулась на 180 градусов, спустилась в метро в четвёртый раз и поехала до Крылатского, где умудрилась удачно спросить дорогу на платформе и выйти из лабиринта подземных переходов точнёхонько к кинотеатру «Матрица» - не менее дорогому, нежели Октябрь, но было уже не до хорошего. Но она издевательски продемонстрировала мне всё тот же бездарно упущенный сеанс на примерно шесть и следующий пообещала только в восемь, так что из двух зол я выбрала меньшее – решила вернуться в «Брест» и вернулась, потратившись на билет и задавшись вопросом, где скоротать возникшее свободное время: не мотаться же до дома и обратно! И, поскольку есть таки хотелось, я спустилась в супермаркет «Трамплина», отоварилась шоколадкой и Rich’евским фруктовым миксом, поднялась на третий этаж, занятый всяческими кафешками и ресторанами, обнаружила и обошла появившийся там двухэтажный этномагазин «Белые облака» (в отличие от аналогичного на Покровке – без отдела с едой, к сожалению) и нагло устроилась уминать купленное за один из боковых столиков фастфудной зоны. Время полетело с завидной быстротой, я едва успела доесть, когда пора было возвращаться в кинотеатр и после небольшого ожидания устраиваться где душе угодно в зале, где помимо меня оказалось ещё человека четыре-шесть – судя по постоянным смешкам и жизнерадостному хрусту попкорна, по чистой случайности. С самой рекламы картинка на экране была нечёткой, слегка расплывчатой, но до конца фильма её так и не поправили – впрочем, впечатлений это не испортило.
Отлично помню день, когда пару лет назад я посмотрела «Остров», сильного культурного шока не испытала, но тем не менее не смогла связать и двух слов по поводу увиденного, оставила на лучшие времена, когда собралась бы с мыслями, да так и не стала лезть с любительским рылом в калашный ряд. Так же и теперь с новым детищем несомненно гениальных Лунгина и Мамонова, с «Царём» - сложно сказать, да ещё и обоснованно, что именно в нём цепляет, а что проходит мимо. Можно, конечно, стандартно расписать достоинства исторического антуража, воспроизведённого с максимальной точностью (точность фактов не идеальна, но не буду к ним привязываться), да блестящей актёрской игры – талантливой, искренней и самобытной (тяжело, правда, смотреть на Янковского, которого мы уже потеряли), да качественной операторской работы, да величественной музыки. Но ведь и дураку ясно, что дело не в этом, не ради красивой картинки и динамичного экшна снимаются подобные фильмы. И не ради просвещения: всем известна – кому из учебников, кому из житий – история митрополита Филиппа, служившего в ту смутную эпоху, когда безумный Грозный царь неустанно отмаливал во власянице свои грехи, однако не переставал руками опричнины заливать страну кровавыми реками. И уж точно не ради государственной пропаганды и поднятия пресловутого национального духа: картина самодержавия ещё никогда, пожалуй, в отечественном кинематографе не была настолько пугающей и омерзительной. А ради чего – вот вопрос, ведь с исторической точки зрения Филипп является весьма неоднозначной фигурой, которую с одинаковым успехом можно как обвинять в пассивности и попустительстве опричному режиму, так и восхвалять за открытый протест царской жестокости. Его душеспасительные беседы с Иваном IV, укоризненные увещевания и умывания рук в отказе от участия в судах и расправах не сократили число жертв тирана – но и если бы митрополит был несдержан в выражениях не в день своего низложения, за которым последовали ссылка и убийство, а в день своего прибытия из Соловков в Москву, оно тоже не сократилось бы. Значит, достоинства нашего героя в ином – и, хоть и не получается у меня видеть положительный пример для подражания в терпении и смирении (как говорится, и рада бы в рай – да грехи не пускают, герой «Острова» с его антидогматическим и антиклерикальным саботажем был мне как-то понятней и симпатичней, к тому же он не только собственную душу спасает, но и о других заботится) и тем паче в напрашивании на грубость («Суди меня! – А не хочу!»), за свою могучую силу воли и духа Филипп вполне достоин всяческого уважения. И вопреки перенасыщенности картины неприкрытыми символами (бесноватый шут vs блаженная девочка, к примеру) в частности и гуманистическим пафосом (за показательно пролитую кровь, впрочем, спасибо, хотя можно было и побольше) в целом, «Царя» смотреть стоит – как очередную крупицу личного мнения подлинного художника среди засилья шаблонного конформизма. И я не задумываюсь о том, насколько я с этим мнением согласна или не согласна – в любом случае, образ митрополита Филиппа на порядок светлее Колчака и ему подобных кумиров дня.
По окончании фильма я удачно догнала автобус и вскоре была уже дома, дабы неторопливо, со всеми сопутствующими отвлекающими факторами, домучить сей пост. Завтра и далее по списку каникулярных дней мне снова светит театр, посему прощаюсь до завтрашней свежей рецензии)

Эксперимент с отходом ко сну раньше рассвета провалился – я всё равно проспала до полудня, зато хотя бы увидела некое подобие сна и даже немного запомнила, чего со мной давно не случалось, а ведь грешно нарушать традицию и пренебрегать этой стороной жизни. А запомнилось, во-первых, как мы с мамой спешно уезжали с дачи в направлении Москвы на автомобиле, причём она была за рулём, а я рядом, и было темно, как ночью, от обложивших небо от горизонта до горизонта массивных чернильных туч, неестественно низких и густых. Апокалиптичность пейзажа дополнил крупный ворон, пролетевший нам навстречу с горящим факелом в клюве – единственным ярким пятном среди мрака, нарушаемого только багряными сполохами среди туч. Во время одного из таких сполохов я углядела высоко в небе тёмный силуэт совсем уж большой крылатой твари – надо полагать, дракона, но я не успела рассмотреть его как следует. Во-вторых, запомнилось, что мы с мамой заявились к какой-то толстой и улыбчивой негритянке-туземке в относительно просторную плетёную хижину с низким потолком, чем-то заваленную и заставленную так, что непосредственно людям в этом жилище оставалось немного места; мама поздоровалась с ней, видимо, на её родном языке, я повторила, хотя сейчас этого слова не вспомню. Негритянка развернула меня к себе спиной, отрезала немного волос и, кажется, ещё посмотрела на мою ладонь, но в итоге внятно сказала по-русски, что я скоро умру, и больше ничего я толком не запомнила – вот такой позитив мне, в общем, снится (по сонникам, ворон и факел тоже к смерти). Днём пострадав ерундой и меланхолично послушав Белую гвардию и что-то ещё, я после обеда вышла в сумерки, где со вчерашнего дня продолжало с перерывами неприятно моросить, догнала автобус, доехала до метро, добралась до Курской. Несложно догадаться, что путь мой после этого лежал по Земляному валу и далее до театра Гоголя, где на шесть вечера в Малом зале волею собственного вчерашнего выбора билетов мне предстояло смотреть спектакль «Однажды в Калифорнии». Пришла рано, – похоже, театр Гоголя по непонятным причинам остаётся единственным, куда я по старой привычке рано прихожу, – купила программку, посидела в её компании, затем немногочисленную публику пригласили на второй этаж, и она заняла от силы половину крошечного партера. Я посидела немного на своём законном месте где-то в последнем ряду и немного сбоку, затем, при наличии множества свободных мест впереди, пересела в середину второго ряда у прохода, так что ничто не загораживало мне сценического пространства; к концу спектакля, шедшего без антракта, зрителей стало ещё меньше – немало их ушло во время пауз.
Герои пьесы «Истинный запад» - два родных брата: успешный голливудский сценарист из Лос-Анджелеса Остин и вор Ли, три месяца проживший посреди пустыни. Они – как две стороны самого автора, Сэма Шепарда: он – прославленный драматург, сценарист, киноактёр, публичный человек, и он же – убеждённый одиночка-мизантроп, разуверившийся в людях циничный наблюдатель. Им придётся не только ужиться под одной крышей, но и реализовать свои потаённые амбиции и мечты: одному надоело быть перекати-полем и хочется богатой стабильной жизни, а к тому же – творчески реализоваться и спасти нищего спившегося отца, другому надоело сидеть в четырёх стенах и хочется побыть свободным как ветер бродягой со всей сопутствующей романтикой. И они превзойдут друг друга, поменявшись ремёслами: вчерашний нарушитель закона сможет не только сочинить примитивный вестерн, но и заключить сверхвыгодную сделку, а вчерашний добропорядочный гражданин – не только украсть тостер, но и…убить. Шепард жесток, открывая нам «загадочную американскую душу»: он препарирует череп, чтобы наиболее наглядно показать всех тараканов, ползающих в головах его героев, готовых шагать по чьим угодно трупам ради достижения своих целей. Надежду на установление братских чувств, которую читатель или зритель с трудом выстраивает на протяжении всей пьесы, он безжалостно разрушает, как карточный домик: нет никаких сантиментов, никакого доверия, только голый эгоистичный расчёт и закон джунглей: либо ты, либо тебя. It’s not a scene, it’s a goddamn arms race ©. Однако Ли всё же не настолько безнадёжен, в нём есть симпатичные черты характерного для штатов 80-х героя-бунтаря, героя-трикстера, неприспособленного к рамкам и условностям – недаром именно он становится жертвой: при всём своём подчёркнутом индивидуализме, он не поддаётся повальному эскапизму прочих членов своей семьи и со страстной порывистостью неврастеника безуспешно тянется к чему-то светлому – он готов рыдать над судьбой ковбоя из фильма, потерявшего любимую лошадь, разыскивать по телефону девушку из далёкого города и идти с матерью на выставку Пикассо. То, что всегда дикого хищника не приласкают, а затравят, – не его вина, как и не его вина в том, что его идеалы независимой гордой жизни его брат исказил и извратил. Играет его замечательный актёр Александр Мезенцев – эмоциональный и многогранный, непредсказуемый и убедительный, создающий живой и яркий образ, которому невозможно не сочувствовать несмотря ни на что. Таким же сложным и неоднозначным, лишённым чётко определяемой морали и границ между чёрным и белым, получился и сам спектакль, напомнивший мне «Вора» Эдуардо де Филиппо в постановке Джигарханяна – каждый, кто не откажет себе в удовольствии вдуматься в сюжетные и психологические перипетии, выносит своё собственное, уникальное мнение об этих вещах, вряд ли оптимистичное, зато однозначно полезное для формирования мировоззрений. Возможно, что от «Калифорнии» меня пропрёт со временем, как это было и с «Вором», а пока мне просто нужно её переварить – и посоветовать всем тоже попробовать.
После спектакля я пошагала в обратный путь, доехала до родной Молодёги, взгромоздилась в маршрутку и вскоре была дома, чтобы неспеша приступить к сему посту и прочим попутным отвлекающим мелочам. Греет душу факт, что закончилась только одна неделя каникул из двух – а кажется теперь, что она тянулась целый месяц, никак не меньше. Завтра ждите меня с рецензией на «Царя», ибо другого свободного от театра дня мне уже до субботы не выпадет, засим прощаюсь, дабы снова лечь пораньше, на сей раз прибегая к помощи будильника.

Давеча, то бишь уже нынче, комп был мною выключен за десять минут до звонка отцовского будильника, который я благополучно и услышала, не успев устроиться как следует под одеялом. Сперва я собралась переждать все сопутствующую его отъезду на работу возню, которая обычно будит меня в обычные дни, но стоило мне перевернуться на бок, как меня отрубило быстро и качественно, и снова до полудня. За окном таял снег, я постепенно просыпалась, страдала ерундой, слушала музыку, за завтраком вскоре пришёл обед, а после обеда сумерки, в которые я вывалилась пораньше на свет Божий и пошагала по оставшейся от стаявшего снега слякоти до автобусной остановки. Маршрутка довезла меня до метро, метро – до Арбатской, а там я сунулась в любимую театральную кассу со знакомой продавщицей для оптовой докупки билетов на грядущую вторую неделю осенних каникул и на оставшиеся свободными дни декабря. Развернув списки покупок, я при помощи продавщицы принялась составлять максимально удачные сочетания своих финансов, времени и предпочтений, у меня за спиной то и дело выстраивалась небольшая очередь, потом людям надоедало ждать и они уходили, а с продавщицей мы обменялись наконец именами и телефонами, чтобы она могла сообщать мне о появлении в продажу, например, билетов на откидушки в Ленком. В итоге в туго набитом билетами конверте, перешедшим в мою собственность, оказались билеты в Гоголя, Маяковку, Эрмитаж, Луну, Пушкинку, МХАТ, а свободным пока осталось только 30-е декабря (31-е я таки оставила для приготовлений к Нг). Теперь надо было топать в театр Маяковского, некогда избранный мною таким же методом комбинирования для сегодняшнего визита, покупать программку, подниматься к партеру, любопытствовать сувенирами… Где находится моё законное место, я даже не стала смотреть, памятуя только, что оно где-то в бельэтаже, а с первым звонком сразу вошла в зал и скромно устроилась на откидушке ряда этак пятого-шестого, принявшись изучать программку и накупленные билеты. Согнала меня бабка-надзирательница, заявившая, что я мозолю глаза администрации, которая на сегодня никому не выписывала откидных мест (нехилая логика – они все свободны, поэтому занимать их нельзя), и я пересела на обычное кресло с противоположного края прохода в том же ряду, но оттуда меня уже попросили обладатели этих мест. Тогда я переместилась в середину первого ряда, где оставалось больше всего свободных мест, да так там и осталась при том, что весь зал с небольшим партером, бельэтажем и двумя ярусами балкона забился практически под завязку… а теперь зацените степень наглости: билет у меня был по рекордно низкой цене – 50 рублей, столько же стоит программка, раньше я брала хотя бы рублей за сто. С таким соотношением цены и качества воистину можно посмотреть всё, что угодно.
Благодаря своей небезосновательной уверенности в том, что в постановке Арцибашева все спектакли хороши, я и пришла сегодня на «Развод по-женски», надеясь на качественную комедию – и обломилась. Но ни в коем случае не виню замечательного режиссёра: видимо, иметь в репертуаре хоть одну вещь, отвечающую запросам общественного большинства, – негласный закон крупных театров, с которым приходится мириться как с неизбежным злом. Пьеса, лёгшая в основу сегодняшней вещи из числа таковых, называется просто «The women» («Бабы», грубо говоря) и написана в прошлом веке некой Клер Бут Люс – автором модных обзоров в Vogue и светской хроники в Vanity Fair, прославившейся своими репортажами и драматургией настолько, что получила место в Конгрессе, поработала послом США в Италии и была награждена Президентской медалью Свободы. Переименовали этих «Баб» в «Развод по-женски» создатели постановки не зря: бракоразводные процессы – самая распространённая тема любимых публикой спектаклей-шлягеров, и этот не стал исключением, добросовестно вставив новые имена в старый как мир шаблон жанра. У главной героини Мэри имеется полный набор стереотипных радостей жизни: дом с прислугой, ненавидящие друг друга подруги-сплетницы, муж с любовницей, умудрённая житейским опытом мать и любящая дочь. Как только адюльтер супруга всплывает на поверхность силами сарафанного радио, закономерно происходит тот самый развод, и соперница окольцовывает освобождённую от семьи жертву – казалось бы, на этом можно ставить точку, но ведь каждый шлягер – это сказка, а в сказке должны быть чёткое разделение на плохих и хороших, хэппи-энд и очевидная простая мораль. Поэтому Мэри, естественно, продолжает любить своего бывшего мужа, а любовница, естественно, его не любит, а только пользуется его денежными средствами и втихаря изменяет с чужим мужем – а значит, в конечном итоге справедливость торжествует и блудный супруг, так и не появившийся на сцене (равно как и прочие упоминавшиеся мужчины), возвращается к своей первой жене. Причём торжество справедливости подготавливается интригами, заговорами и обманами, которым пришлось научиться Мэри за пару лет, и эти новые навыки горячо приветствуются остальными героинями и непосредственно автором пьесы: закон светской жизни оказался суров, как на зоне – опусти другого и станешь козырем, или тебя опустят и ты станешь лохом (для дополнительной информации см. рецензию на «Вечер с бабуином»). Разоблачённую вторую жену виновника торжества опускают с отменным цинизмом: мало того, что мужа увели (что ещё логично – нефиг было самой его уводить), так ещё и прилюдно оскорбили, лишили блондинистого парика и натравили жену её любовника, горящую энтузиазмом выцарапать глаза загнанной для неё жертве. Такая «справедливость», сильно пахнущая деловым расчётом, лицемерием, завистью и предательствами, при всех своих стараниях не может вызвать во мне никаких позитивных и оптимистичных мыслей, равно как об участницах этой истории я могу выразиться только вольным цитированием реплики одной из второстепенных героинь: «Мне не жалко женщин, которые считают, что им должны приносить завтрак в постель». Однако пипл хавает «мелодраматическое шоу» с аппетитом, встречая бурными аплодисментами героиню, одновременно курящую и кормящую младенца, и охотно смеясь над шутками вроде «Говорят, все блондинки фригидны. – Это пропаганда брюнеток». Зрителей не смущает ни нарочитая карикатурность всех героинь, кроме главной, ни её, главной, неубедительность, ни банальность музыкального оформления с пением под фанеру, ни возведения костюмов из ранга выразительного средства в ранг немалой составляющей успеха зрелища, для которого сами актрисы служат средством, дефилируя в часто сменяющихся аляповатых нарядах. Спасибо хоть на том, что декорации не резали глаз убожеством, как это часто бывает в подобных спектаклях, и что действие не затянули настолько, чтобы я начала засыпать (хотя, может, дело в моей дислокации в первом ряду, а будь я подальше, мне наверняка быстро стало бы скучно). Вывод: не ходите, дети, в Африку гулять – в театре Маяковского есть и другие спектакли, значительно симпатичнее этого.
По окончании почти трёхчасового (включая антракт и аплодисменты) спектакля мир встретил меня холодным, по-летнему крупным и спорым дождём, сопровождающимся к тому же по-осеннему промозглым ветром. От вчерашнего снега не осталось и следа, зато налились такие лужи, что передвигаться по городу предпочтительнее было бы на резиновой лодке. Теперь я дома, в тепле и сытости, с намерениями в кои-то веки уйти спать раньше, чем из-за горизонта покажутся первые лучи рассвета, а завтра, хвала (тоже – в кои-то веки) московскому правительству, у меня снова театр, а отнюдь не подготовка к учебному понедельнику (понедельник, благополучно неучебный, я оставила для «Царя»). Засим прощаюсь до завтрашней рецензии)

Давешнее составление театрального «списка покупок» на подфартившую вторую неделю каникул растянулось до утра, после чего логически последовал здоровый ничем не нарушаемый сон до обеда, а затем, на той же волне энтузиазма, - пополнение аналогичного списка на декабрь. А поскольку сия процедура сопровождалась абсолютно бессмысленным ностальгическим перечитыванием какого-то старья, на все остальные мои традиционные дела интернетные времени у меня уже не осталось – как-то подозрительно быстро подкатилось оно к вечеру. Зато порадовала погода – взамен уже почти стаявшему старому снегу начал падать новый, крупный и живописный, достаточно густо, чтобы на расстоянии казаться сыпящимся потоком блёсток, волнящимся под светом фонаря. В отличие от старого, едва припорошившего всё вокруг, он насыпался вполне удовлетворительным слоем, и когда я вышла из дома в своё привычное время, во дворе этот слой был ещё нетронут, а ведь какое это всё-таки удовольствие – ступать по кипельной, гладкой, хрустящей сахарной поверхности!.. Пока я стояла на остановке, снег успел основательно меня засыпать, облепить шарф, частично засыпаться за шиворот почему-то только с левой стороны, так что пришлось отряхиваться, прежде чем взгромоздиться в долго добиравшуюся маршрутку и поехать до метро. Метро довезло меня до Таганской, и успевшая напрочь позабыть дорогу я двинулась наугад, помня точно только то, что нужно перейти пару трасс в направлении собственно Таганки; после этого едва я сделала несколько шагов за угол, как обнаружила себя на улице Солженицына, которая также показалась мне частью маршрута. Решив не рисковать с переулками, которыми я добиралась в прошлый раз, я тупо двинулась по прямой, пока не упёрлась в роскошный храм, на который не обращала тогда внимания при том, что, скорее всего, проходила неподалёку; конечно, сумерки и снегопад немало повлияли на восприятие, но его зрелище я нашла чертовски красивым и пялилась, пока кто-то не спросил у меня дорогу. Спохватившись, я потопала дальше, и вслед за Солженицынской последовала не менее знакомо звучащая для меня Станиславская, а там – и заветный поворот во двор с берёзками Студии театрального искусства Женовача, чьи двери уже во второй раз открылись передо мной. Внутри пахло яблоками и кофе: яблоки многие ели – их, соблазнительно зелёные, хрустящие и ароматные, выложили в стеклянных вазах на халяву, а кофе многие пили – его продавали в буфете, и я тоже не смогла не поддаться искушению и встала в очередь. Длинный общий стол был уже весь занят, и я примостилась за столом поменьше в боковой нише, что на четыре персоны, и принялась за свою кофейную чашку, широкую и неглубокую, и за яблоко (кофе закусывают сигаретой, закусывают шоколадом… оказывается, яблоком тоже можно). Кофе в СТИ оказался не таким убойно крепким, как на Юго-западе, а понежней, но всё равно насыщенным и оригинальным на вкус – выражаясь поэтически, у этого кофе тоже была своя индивидуальность, и вполне интересная. Он пился легко, и справилась я с ним быстро, а яблоко догрызла уже после первого звонка и поднялась в партер, где сперва заняла своё место где-то в середине ряда 16-го или около того, а со вторым звонком перебежала на край второго ряда и так там и осталась никем не согнанная, хоть зал и заполнился без видимых пробелов. Как говорится – лучшего и желать грешно.
Начну с недалёких воспоминаний – первая посмотренная мною у Женовача постановка, «Три года», была замкнута на статичном пространстве многоярусных коек, на которых лежали, сидели, стояли. В сегодняшних «Игроках» ему аналогично пространство чёрных столов и стульев с подсвечниками, а герои не только сидят и стоят, но и пьют и играют в карты. Последнее в пьесе – во главе угла, но несмотря на щедрость, с которой распаковываются одна за другой колоды и взлетают в воздух, рассыпаясь по сцене, ворохи карт, несмотря на подлинный скрип мела понтёра по зелёному сукну столешницы, в этих играх не хватало захватывающего, опьяняющего азарта. Зато в главном герое, Ихарёве (Шибаршин), азарта было не занимать, так что любо-дорого было поглядеть вблизи: лихорадочный блеск бегающих глаз, маниакальная улыбка, хлестаковское хвастовство своим якобы хладнокровием… Чертовски интересный образ – искушённый мошенник, превратившийся из-за самоуверенности в простодушную жертву, заведомо обречённый проиграть более трезво оценивающим жизнь хищникам – проиграть от усердия, как говаривал персонаж ещё одного недавно посмотренного мною спектакля, также обыгрывающего помимо всего прочего символизм карточной игры, – «бабуин» Пётр. Хороши и другие актёры – яркие, живые, убедительные, особенно Утешительный (Вертков, уже радовавший меня в «Трёх годах») – главный хищник, тонкий психолог и образцовый циник. А оформлена история неравного противостояния этих типажей со вкусом к лаконичности – в плюс к простоте декораций, освещение построено на контрасте свет-тьма, музыка ограничена насвистываемым игроками мотивчиком, таким смутно знакомым, но не угадывающимся. И можно бесконечно видеть в одинаковых безукоризненных чёрных костюмах игроков и слуг намёки на наших современников, акул большого бизнеса из закрытых элитарных клубов-кланов, пожирающих беспечных пловцов-одиночек в своём тёплом и ласковом море – качественно прочтённая классика остаётся качественно прочтённой классикой, несомненно талантливая молодёжь остаётся талантливой молодёжью. Как и в «Годах», мне упорно кажется, что ещё не обросших усами-бородами питомцам Женовача лучше было бы играть своих сверстников, а не умудрённых исчисляющимся многими десятилетиями опытом мужчин, и тогда, быть может, удастся добавить к простому прочтению классики что-нибудь новое, своё. Но вот, после двухчасового смеха легкомысленной публики над гоголевской иронией, бюст великого мистификатора (как же не хватало его «фирменной» чертовщинки этим заигравшимся игрокам!) повернулся к своим героям спиной, а поверженный Ихарёв судорожно вцепляется в ножки игорного стола, как некогда Лаптев – в прутья спинки кровати. Однако, в отличие от Лаптева, он не отчаялся и, возможно, даже не разочаровался – просто обиделся на друзей, оказавшихся подлецами, на себя, позволившего себя обмануть, на – с детским максимализмом – весь несправедливый свет. Я тоже не разочаровалась: всё же стоит смотреть, получать эстетическое удовольствие, особенно тем, кто пьесы не читал или не помнит.
Спектакль закончился, и я в качестве сувенира подняла с пола одну из карт, упавших рубашкой кверху – оказалась бубновая дама. Одна-единственная длиннющая очередь в гардероб через весь первый этаж и обратный путь по улицам, уже частично выскребанным дворниками до голого асфальта, частично заслякотевшим в знак завтрашнего потепления. На метро до родной Молодёги – и оттуда на машине с мамой и папой в Метро, закупаться провиантом – не только неизменными нз тхины и хумуса, но и новой – с ягодными джемами на пектине – арахисовой пастой, и соевыми шоколадными молоком и йогуртами от Alpro, которых я с весны не видала. Благодаря привычке родителей надолго зависать в каждом отделе мы не успели отовариться до двенадцати, начала перерыва, но, благо, не все кассы простаивали по часу – они возобновляли работу по очереди от правого края к левому, а нам повезло оказаться ближе к первому. С тремя сумками еды и средней величины арбузом (моя идея – сто лет не ела) мы покинули Метро заполночь, конкретно я – с головной болью от переизбытка бытового общения (ну что взять с начинающего мизантропа?) и тошнотой от голода (но до начала работы над рецензией я есть не начинала – с четырёх дня до четырёх утра без еды, не считая яблока и кофе, нехреново, да?). Дома же меня с нетерпением подстерегала стая отвлекающих факторов, благодаря которым я заканчиваю сей пост уже на рассвете и, торопясь отойти в царство Морфея, прощаюсь до завтрашней свежей рецензии)

Дни и ночи каникул продолжают течь до неприличия быстро, вот и сегодня в который уж раз я коротала время с музыкой от пробуждения до вечера, который неизменно обещал мне театр, и в который уж раз обламывалась в своём намерении выйти пораньше и пройтись от дома до метро пешком, ибо после обеда к бабушке приезжала скорая и я едва не опоздала с выходом. Повезло с автобусом, быстро подошедшим к остановке, дабы доставить меня до метро, на котором я в третий и в последний за каникулы раз отправилась до Юго-западной. Дошла до театра я, тем не менее, впритык, но успела до первого звонка купить программку; на сей раз моё место было не с краю пятого, по традиции текущего учебного года, ряда, а в середине шестого, по традиции учебного года прошлого. Предстояли два с половиной часа в полумраке уютной галёрки, антракт с шоколадкой и, конечно же, кое-какие впечатления.
Как и в случае с недавней «Женитьбой», сегодняшнего «Ревизора» на Юго-западе поневоле сравниваешь с «Ревизором» на Покровке, которого я в своё время волею замены посмотрела ажник дважды. Приходится признать, что на удачные режиссёрские находки в интерпретации хрестоматийного гоголевского сюжета Арцибашев оказался щедрее Беляковича: в случае с первым мне чаще доводилось смеяться, тогда как сегодня смеялись только присутствовавшие в зале дети среднего школьного возраста, очевидно, не читавшие самого произведения, так чтобы все шутки классика, мною памятные наизусть, звучали для них в новинку. Впрочем, актёрского обаяния не занимать ни той, ни другой постановке, и Хлестаков-Булдаков с Хлестаковым-Леушиным вполне стоят друг друга, очаровывая с первого взгляда пластикой, мимикой и интонациями. Но если первый был действительно простодушным вралём, по пьяни несущим хвастливую околесицу, то второй кажется талантливым актёром, намеренно эпатирующим публику убедительным исполнением возложенной на него роли. Так же кардинально разнятся и городничие: Сухинин с Покровки представил по-своему мудрого и благородного провинциального служаку старой закалки, не подозревавшего подвоха и растоптанного оным, а Афанасьев с Юго – хитрого и расчётливого чиновника нового времени (под стать его вчерашнему персонажу – бандиту Петру), который единственный сразу раскусил самозванца и, не стремясь развеять иллюзии окружающих, с интересом наблюдает за происходящим, подыгрывает, ждёт неизбежного разоблачения. Остальные герои и там, и там по достоинствам и недостаткам примерно равны, и там, и там радуют жизнеутверждающие музыкальные мотивы (сегодня даже «Боже, царя храни» исполнили), и там, и там не провисает энергичный экшн, и там, и там нашлось место если не лирическим, то хотя бы минорно-трогательным ноткам (на Юго островками уюта среди коррупционного разгула неожиданно стали Добчинский и Бобчинский). В общем и целом, хоть «Ревизор» и не вошёл для меня в число образцовых спектаклей Юго-запада, нельзя не похвалить в очередной раз ту лёгкость и живость, которую приобретают, казалось бы, заезженные программные комедии в руках мастеров, официальной критикой упоминаемые редко и с пренебрежительными характеристиками вроде «периферии», «обочины», «подвала» столичного театрального мира. Вывод: Гоголя, и не только его, смотрим в первую очередь на Юго-западе и на Покровке, господа.
После спектакля, что логично, мне оставалось только дотопать обратно до метро, доехать до родной Молодёги, откуда меня до дома подбросил папа, и настрочить сию рецензию практически без лишних проволочек. И, под занавес, апдейт: новостная лента ой как давно не приносила настолько отрадной информации, как сегодня: каникулы из-за всеобщей паники по поводу свинячьего гриппа (по пятнадцати человек в масках насчитываю каждый день, шутки ли?) продлевают ещё на недельку, чем я и намереваюсь воспользоваться как настоящий маньяк – немедленно отправляюсь составлять «список покупок» по театральным репертуарам на ноябрь. Конечно, к настоящему времени на многие спектакли уже наверняка успели раскупить дешёвые билеты, так что вряд ли мне удастся забить каждый день, как в случае с неделей ещё не окончившейся, но есть ведь ещё кино, выставки и прочие культурные мероприятия, кишащие заразными людьми. Посему – радоваться вам тут или плакать, спорный вопрос, конечно, – ежедневность моих кратких отчётов продлевается ещё на недельку тоже. Ура, товарищи, ура. Феникс цуко щаслев, хотя какой русский человек халяве не порадуется?.. *это был риторический вопрос, и вообще я уже начинаю внаглую флудить и посему лучше затыкаюсь*

Минувшая ночь по традиции закончилась под самый рассвет, но раньше предыдущей, поэтому спала я потом не до обеда, хоть и тоже в лучших традициях совы. Слегка пёрло весь день и прёт до сих пор – видимо, такой образ жизни всё-таки немного действует на нервы; впрочем, внешне это никак не проявлялось, я по-прежнему страдала ерундой, не выключая музыки ни на секунду, регулярно хватаясь за блокнот и неторопливо попивая изумительный ромашковый чай с корицей. А после обеда меня снова понесло с торбой за плечами в промозглую действительность, где старый снег уже почти везде стаял, а нового ещё не нападало, по давешнему маршруту – не опять, а снова – на маршрутке до метро и на метро до старого доброго Юго. Завалившись в любимый театр, я по традиции приобрела программку, изучила её в холле, с первым звонком заняла своё место с краю пятого ряда и дождалась, пока многочисленных желающих не рассадят по всем возможным горизонтальным поверхностям. Впереди было не много не мало, а почти три часа сплошного удовольствия с антрактом – а по продолжительным спектаклям и шоколадкам в антрактах я уже успела соскучиться.
Летом прошлого года на Юго-западе состоялась премьера по современной и, как современным и полагается, злободневной пьесе Макса Кантора под названием «Вечер с бабуином». Социально-политическая тема для Беляковича не то чтобы в новинку, – вспоминается и «Калигула», и, отчасти, притчевый «Дракон», - но тем не менее приятно было видеть, что сей блестящий режиссёр справился с канторовской разоблачительной антиутопией на отлично. Сюжет замечателен в своей прозрачности и простоте: богатый бандит с императорским именем Пётр (Афанасьев) страдает манией величия, фетишизмом на антиквариат и дефицитом общения и поэтому устраивает добровольно-принудительную игру в «очко» с «крышуемой» им творческой интеллигенцией в подлинных костюмах XVIII века и жутковато бледном, с пятнами румянца, гриме. Всё «по понятиям»: раз денег нет – на кон ставятся человеческие жизни, но закончится всё, конечно же, неожиданно – недаром так настойчиво хозяин предлагает гостям «импровизировать». Однако дело не в изящной ситуации: в аристократически-блатном кругу ведутся разговоры о – ни много ни мало – становлении новой цивилизации, воплощением которой, по примеру Людовика XIV («Государство – это я!»), искренне считает себя Пётр, вдохновенно культивирующий «общественное благо» по принципу «чёрные бегают, а белые играют в шахматы». Этот теневой диктатор и его поклонники с трогательной убеждённостью ставят себя выше «аборигенов», которые «должны по жизни» спонсировать строительство бандитократии (что есть ничто иное, как демократия, подлинная сущность которой в пьесе раскрывается чертовски живописно) по причинам неспособности к сопротивлению пресловутому праву сильного. И, казалось бы, логика на их стороне: ведь, действительно, именно бандиты определяют ход истории, устанавливая свою власть над готовой подчиняться человеческой массой… Но автор наглядно демонстрирует, что настоящие варвары – это сами поборники философии «все равны, но некоторые равнее» (это я уже Оруэлла зацитировала, если кто не в курсе), а отнюдь не «аборигены»: риторика во славу гипотетического бабуина, первым сожравшего более слабого сородича и тем самым положившего начало эволюции человека разумного, заканчивается вполне реальным ритуальным пожиранием деликатесов из плоти «лоха» и прочими, менее фантастичными, но не менее страшными унижениями. Этот гротескный пасквиль можно было испортить напрочь нагнетанием мрачной обстановки, ненужными параллелями с узнаваемыми лицами эпохи девяностых-двухтысячных, дешёвым морализаторством и Бог знает чем ещё, но у Беляковича получилась отменная трагикомедия, удерживающая должное напряжение и вовремя разбавляющая его аппетитным чёрным юмором, эстетично оформленная и радующая потрясающе эмоциональной актёрской игрой. Для меня эта история явилась очередным подтверждением одной из моих любимых теорий – о заведомой деструктивности прогресса, неизбежно ведущего человечество к самоубийству, и косвенно – ещё одной, о тождественности специфизма шовинизму; об этом я могу писать многими страницами, но сейчас о другом. Для других эта история может стать качественным и доходчивым пинком под то самое место, которое более других достойно стать символом потребленческого (чтобы не сказать непечатнее) общества – а такие пинки нужны всегда, посему и советую читающим сию строку «Бабуина» если не посмотреть, то хотя бы прочитать: вдруг появится на языке привкус человечины?..
Спектакль закончился, довольная и слегка всё-таки загруженная я отстояла очередь в гардероб, попрощалась с Юго ненадолго – до завтра, точнее, уже до сегодня – и потопала обратно до метро, доехала до родной Молодёги и пешком вдоль дорог добралась до дома. Пост, как видите, занял у меня вкупе со всеми побочными отвлекающими моментами столько же времени, сколько иногда занимает вся моя ночная посиделка за монитором в целом, но сегодня бдение ещё продолжится, а с вами прощаюсь до следующей рецензии)

Вы когда-нибудь видели вокруг луны – на порядочном от неё расстоянии краями – золотого кольца? Я увидела его сегодня ночью, в очередной раз подняв глаза от монитора в окно, за которым луна, ещё круглая и пульсирующе-яркая, медленно спускалась с зенита на уровень моего этажа. Это кольцо было объёмным, светлее и прозрачнее по краям, темнее и плотнее в середине, внутри него луна плавала в центре молочно-белёсого круга собственного света, а само оно не светилось, и вокруг него было обычное тёмное небо с облаками посветлей. Оно явно не имело отношения к луне, не было ею порождено, а существовало само себе и представляло из себя одно из самых красивых зрелищ, когда-либо виденных мною во сне и наяву, так что больше оторвать от него глаз не представлялось никакой возможности, а мурашки то и дело пробегали по всему телу. Однако постепенно под луной скопилось большое густо-чернильное пятно, шевелящееся и видоизменяющееся, и начало снизу наплывать на кольцо и пожирать его. Закрыв его, оно окружило луну и стало медленно сжимать хватку, и луна всё блёкла и блёкла, пока в пять утра не исчезла вовсе за пятном, которое затянуло уже всё обозримое небо сплошной беспроглядной темнотой. Я легла спать, немедленно отрубилась и проснулась только к полудню, вполне выспавшись, остаток дня до обеда скоротала за всякой ерундой и при этом умудрилась закопаться и не осуществить первоначального замысла выйти пораньше и прогуляться до метро пешком. Доехав до метро, я отправилась до Юго-западной – открывать в любимом театре трёхдневный марафон очередным спектаклем под названием «Парашютист»; прибыла, как обычно, не поздно и не рано, приобрела программку, посидела в её компании в коридоре, с первым звонком вошла в зал и со своего крайнего места в пятом ряду принялась наблюдать за заполнением зала. И вот свободных кресел и ступенек не осталось, и всего на полтора часа долгожданное действо началось.
Каким обычно бывает последнее желание перед Смертью? Закурить, выпить, поцеловать жену… а парашютист Лацис (Санников) попросил у своей Смерти (Борисова) жизнь, и та машинально оставила его на белом свете «на халяву». Но ошибку нужно исправлять, и Смерть выходит на охоту за сорвавшейся добычей – ничего личного, просто чтобы на работе уважали. Однако Смерть – не мифический монстр, а всего лишь женщина, и именно за развитием её чувств к жизнелюбивому «клиенту» следит зритель замечательной чернушной комедии Селина. Будет отменно смешно, будет по-настоящему грустно, а главное – будет чертовски красиво: все спектакли Юго-запада эстетичны до максимума, но использование театра теней и заимствование кинематографических выразительных средств в этой яркой зарисовке получились настолько удачными режиссёрскими находками, что хочется любоваться снова и снова. С кажущейся поразительной лёгкостью, всего лишь с помощью массовки, редко выходящей из-за подсвеченных экранов, да ширм и вентиляторов создаётся атмосфера то свободного падения в воздушном пространстве, то погружённого в сумерки города, то залитого солнцем морского побережья – и неистребимого циничного оптимизма заодно. Радующее слух музыкальное оформление, как всегда безупречная актёрская игра (в трио к вышеупомянутым – Горбунов-Матошин, ещё один харизматичный персонаж замечательного актёра, да поразительно точные и обаятельные «народные типажи»), энергичный экшн без провисания – тоже из числа бесчисленных достоинств этой короткой, но столь приятной по смыслу и интересной по оформлению постановки. Хочется ещё. Смотреть – обязательно: качественный юмор и актуальная житейская философия редко сочетаются в такой аппетитной пропорции.
По окончании спектакля я неторопливо пошагала обратно к метро, доехала до родной Молодёги, машинально дошла почти до самой остановки, забыв, что изначально собиралась опять-таки пройтись до дома пешком, и опять-таки забила, приехав на маршрутке. Теперь у меня впереди очередная ночь, полностью или частично посвящённая дуракавалянию, у вас – завтрашняя свежая рецензия, засим не вижу смысла долее никого задерживать)

В минувшую ночь я преспокойно прободрствовала до половины пятого утра без всяких желаний на поспать, хоть и утром, то бишь уже практически днём, мне и стоило немалых усилий воли поднять с кровати уже давно проснувшуюся себя. Конечно же, я ничего не написала – загад не бывает богат – хотя много всего переслушала и перечитала в попытках приманить вдохновение. Первая половина дня тоже прошла под музыку и без особых общественно полезных свершений, а после обеда по традиционной схеме я собралась, нацепила таки безвкусную стерильную повязку (бандана давеча, как выяснилось, слегка покрасила мне нос и после этого во время стирки ещё долго исходила чёрной краской, так что лучше её своим дыханием не домучивать) и пошагала к автобусной остановке, откуда на маршрутке добралась до метро. На сей раз путь лежал до Чеховской, где я поднялась на поверхность на бульваре, дотопала до поворота на Тверскую и встала перед выбором направления – влево или вправо, по этой стороне дороги или по противоположной мне полагалось идти в театр Юного зрителя, я не помнила напрочь. Ничтоже сумняшеся я избрала самый близкий путь – тупо завернуть за угол и двинуться вперёд и вперёд, надеясь, что где-то там меня ждёт заветный Мамоновский переулок, но десятки метров проходили, а переулка всё не было. Тогда в меня закрались сомнения, я начала спрашивать дорогу и, к счастью, нарвалась на тётку, пославшую меня в противоположном направлении. Вернувшись к перекрёстку, я спустилась в подземный переход, согласно своему излюбленному методу ориентирования в пространстве пошла по нему до конца, а именно – до другого выхода из метро, и вспомнила наконец, в какую сторону оттуда надо идти дальше. Выйдя на нужную сторону Тверской, я благополучно дошла до искомого Мамоновского, вовремя прибыла во МТЮЗ и, продемонстрировав на входе свой билет куда-то высоко и далеко, получила предложение обратиться к администратору и обменять его на пригласительный на место в партер по причине плохой заполненности зала. Возблагодарив эпидемию гриппа, всё-таки заставившую, видимо, некоторую часть населения отказаться от культурной жизни (да и количество людей в масках вокруг возрастает в геометрической прогрессии день ото дня, так что это уже напоминает всенародный флэшмоб), я так и поступила – мне выписали пригласительный, и я прошла в холл, провонявший туалетом и шумный от обилия приведённых на спектакль групп детей. Купив программку и обозрев сувениры, я поднялась на второй этаж, помаячила немного там и после первого же звонка заняла своё новообретённое место где-то ряду в восьмом, вскоре передвинулась поближе к серёдке, а там и вовсе, видя, что в заполненном преимущественно детьми зале полно свободных мест, устроилась в середине третьего ряда и там осталась.
Без всякого на то умысла с моей стороны я за короткий срок осуществила своё первое знакомство с двумя театрами – сначала Сатириконом, а сегодня МТЮЗом – спектаклями по Карло Гоцци: «Синим чудовищем» и «Зелёной птичкой» соответственно. Сравнения напрашиваются сами собой – и странное дело: «Чудовище», от комедии дель арте отошедшее в цирковые степи, умудрилось сохранить дух венецианского карнавала, а «Птичка» со всеми полагающимися масками и обильно пересыпанная псевдоитальянской речью показалась внепространственной и вневременной. И это скорее плохо, нежели хорошо – с гротескной вычурностью костюмов резко контрастируют пустота вместо декораций, безыскусность реквизита, отсутствие спецэффектов, обидная банальность светового и музыкального оформления. Вторая странность – «Чудовище» было во многих эпизодах отменно забавным, однако сохранило весь наличествующий в произведении смысл, тогда как «Птичка» на удачные шутки поскупилась, а всю философию, лирику и драматизм упростила до пафоса и морализаторства. Быть может, дело в актёрской игре – чувствуется мастерство актёров к перевоплощению, но чрезмерно детский настрой постановки вынуждает их переигрывать, превращая живых персонажей в типизированных клоунов с новогодней ёлки. Вызывают недоумение и попытки пропеть отдельные части текста, особенно финальная песня под фанеру, и выбор женщины, а не мужчины на роль короля – Зелёной птички, влюблённого в одну из главных героинь, Барбарину (вряд ли это обуславливается тем, что в конечном итоге из них получилась вполне эстетично смотрящаяся пара), и – при общей детскости – промельк нижепоясного юмора, и мозолящие взгляд слуги просцениума в чёрном. Но спасибо на том, что заскучать не пришлось – я увидела лёгкую, обречённую на всеобщий хэппи-энд сказку для аудитории младшего школьного возраста, не провисающую в сюжете, но и не вызывающую ярких эмоций и впечатлений (несколько примиряет с этим только не по-гоцциевски трогательный, семейственно-уютный финал со всеобщим снятием масок – человеческие лица, как-никак, симпатичнее будут). Советую как приятное зрелище для разового просмотра в целях отдыха от более серьёзных вещей.
Спектакль закончился спустя примерно два с половиной часа, порадовав меня антрактом, в котором я смогла наконец съесть шоколадку. По его окончании я дотопала обратно до перехода, вошла из него на территорию Рейха и, добравшись до Чеховской, поехала до родной Молодёги, откуда папа снова доставил меня домой. И вот – пост в рамках совмещения приятного с полезным дописан, остальное приятное остаётся на ночь, следующее полезное можете ждать уже завтра примерно в то же время, после моего очередного каникульного визита в театр. Доброй ночи всем)

Давеча меня начало вырубать ещё до полуночи, посему я уползла спать сразу же, как только дописала рецензию, не задерживаясь долее ни на минуту. Выспавшись, я первую половину сегодняшнего дня скоротала с музыкой, чужими и собственными стихами, флудом и прочими разновидностями блаженного безделья, пока не заметила по окончании обеда, что пора уже снаряжаться в путь-дорогу. Бандана продолжила выполнять функции стерильной маски – мама только радуется, что она мне идёт, а меня радует, как в общественных местах люди громко обсуждают меня при мне, словно повязка закрывает мне не только рот и нос, но и уши. На маршрутке добравшись до метро, а на метро – до Юго-западной, я первым делом направилась к тому самому киоску, где с лета искушал меня один из выпусков журнала «Автолегенды СССР» с моделью чёрной Чайки – теперь у меня была часть подаренной мне на др суммы, и я, не запомнив цену, сунула тысячу, взяла сдачу и заграбастала под мышку заветную упаковку и пошагала под снегопадом к театру. На ЮЗ уже было многолюдно, и не успела я купить программку и помыть руки в надежде на антракт с возможностью съесть шоколадку, как в зал начали пускать, и я устроилась на ставшем привычным месте на краю пятого ряда, успев напугать какую-то девушку, поинтересовавшуюся, не грипп ли часом у меня; я ответила отрицательно, хотя был соблазн сказать «да» и остаться на ряду в одиночестве. Но вот многочисленные зрители расселись, и без всяких антрактов началась «Женитьба» - та самая, гоголевская, но и в не меньшей степени Юго-западная.
Главная «замануха» спектакля – конечно же, то, что актрис в нём нет, одни актёры: возводя здесь в абсолют общеизвестную Юго-западную «брутальность» и иронизируя над ней, режиссёр обе женские роли, сваху и непосредственно невесту, отдал мужчинам. Но отнюдь не на этой хохме строится юмор комедии – переигрывать и скатываться в вульгарность они не собираются и потому смотрятся настолько естественно и органично, словно именно так всё должно было быть. Смеёшься не над этим, смеёшься над всеми козырями труппы – пластикой и жестами, мимикой и интонациями, так что нет никакой необходимости переиначивать оригинальный гоголевский текст – каждый эпизод и каждая реплика по-настоящему смешны вне зависимости от того, сколько раз ты их уже читал и слышал. Получилось фонтанирующее удачными находками и пестрящее чертовски симпатичными персонажами весёлое и праздничное зрелище под узнаваемые мотивы, не стремящееся, в отличие от «Женитьбы», некогда виденной мною на Покровке, к хронологическому национальному колориту, лирике и философии. Это просто комедия – зато, что сейчас редкость, комедия качественная, по-настоящему заряжающая позитивными эмоциями. Да и ради одного только дуэта Матошин (Кочкарёв) – Леушин (Подколесин) стоит её смотреть – эта парочка, как всегда, великолепно сочетается, дополняя и оттеняя друг друга. Всё хорошо – только, во-первых, мало и хочется ещё, а во-вторых – хвалить всегда сложнее, чем ругать, так что сами лучше всё увидите.

После спектакля, несмотря на то, что поржала я как следует, роскошные крупные снежинки, плавно опускающиеся откуда-то с начавшей убывать луны (Самхейн выпал в этом году на полнолуние – гражданки девственницы, если таковые присутствуют, не пытался ли кто вызвать Дикую Охоту?), снова настроили меня на лирический лад. Подремав в метро, я доехала до родной Молодёги, пополнила запасы продовольствия (услышали боги мои молитвы – в Трамплине пакеты теперь платные, может, люди больше не будут набирать их по нескольку штук без особой надобности), и там меня встретил папа и довёз до дома. Дома я распаковала свою покупку - первый материальный (в смысле, что спектакли не считаются) мой подарок себе на др; Чайка оказалась без подставки, с крутящимися колёсами, как обычная машинка, но главное, что красивая. Сейчас, с грехом пополам добив коротенький маловразумительный пост ввиду отвлекающих факторов, я собираюсь провести эту ночь более продуктивно, нежели предыдущую – для этого у меня есть Наше радио и много мандаринов – так что завтра утром, возможно, выложу законченный стих. А даже если и нет – вечером aka ночью вас снова будет ждать рецензия)

В ночь на понедельник я уползла спать только в районе половины пятого, поскольку будильник был заведён на достаточно гуманное время – в школу я ехала исключительно на последнюю третью-четвёртую пару, писать школьную олимпиаду по литературе. Когда я нашла кабинет, мероприятие уже было в самом разгаре; мне выдали распечатки с заданием, тетрадка на сей раз была у меня с собой, и я включилась в работу. Задание просило проанализировать поэтический или прозаический кусок, но дан нам был только последний в лице рассказа Шукшина, по которому я накатала короткое злое эссе – вряд ли то, что от меня требовалось, но на большее меня не хватило. Вечером того же дня я вычитала на сайте Юго-запада – «сегодня началась продажа билетов». Обычно они пишут «завтра», а на сей раз я была застигнута врасплох, ехать за билетами маме пришлось во вторник, и на декабрь был куплен только один билет – на Самоубийцу, а на Встречу с песней ничего дешёвого уже не оставалось. Во вторник в лицее с прошедшим др меня поздравила Асёна, подарив как «человеку с твёрдой религиозной и гражданской позицией» (спорное определение, конечно) весьма неожиданную книжку – составленный Улицкой сборник историй о волонтёрах, помогающих больным детям – преимущественно священниках, ибо корни описываемого волонтёрства находятся в небезызвестной добровольческой группе о. Меня (вечером книжка, как опиум для народа, была конфискована роднёй, надеюсь снова когда-нибудь её увидеть, ибо интересно ж). До конца лицейских пар мы с Асей не досидели – у неё спонтанно возникло желание пробить последнюю пару социологии, я охотно присоединилась (мы вроде за весь текущий учебный год ещё ни разу прежде социологию не пробивали), и сначала стаскались в монастырскую трапезную забрать мои сапоги в пакете, которые я там забыла во время обеденного перерыва, а потом минут на 15 дали кругаля по окрестностям. Среда не была ничем особо примечательна, не считая того, что в ночь на четверг я вырубила комп только в пафосное время 3.33, зато начала писать новый стих (да, тот, что про Маленького принца, временно отложен). Ночь на пятницу порадовала первым снегом – сначала я любовалась луной, которая изредка просвечивала среди быстро несущихся облаков, как будто тлела в клубящемся дыму, то разгораясь ярче, то постепенно затухая. И вдруг, в очередной раз подняв глаза на окно, я увидела колышущийся белый покров, накрывший улицу внизу и оседающий белизной на траве и листьях, почти полностью уже голых деревьях, асфальте, автомобилях. Облака остановились, и луна сияла золотой монетой точно напротив окна, и лишь изредка мимо неё проносились какие-то чёрные лоскутья. С переменной густотой снег шёл, пока я не ушла спать примерно на час раньше, чем прошлой ночью; вчера в школу я сходила только на алгебру и школьную олимпиаду по инглишу, о которой нас заранее не предупреждали, а французского не было по причине сокращённого дня – последнего перед каникулами. Изначально я хотела пятничным вечером сходить в кино, но никаких подходящих сеансов в подходящие кинотеатры на подходящие фильмы афиша мне не предложила, и я забила и профлудила почти до четырёх утра сегодняшнего дня в своё удовольствие. Снег же порошил и вчера днём, и сегодня, подтаивая в промежутках, причём сегодня он уже был по-зимнему крупным, густым и красивым, и очень приятно под него было слушать Наше, писать черновики и пытаться жонглировать яблоками. После обеда пора было вскоре уходить; мама настояла на повязке против гриппа, и я, дабы не напяливать скучную медицинскую, вспомнила, что у меня с прошлого дня рождения лежит подаренная Денисом чёрная бандана в красные значки анархии и белые надписи, гласящие, что она, родимая, – мать порядка. Эта бандана, ещё ни разу прежде не надетая, то бишь практически стерильная, и закрыла моё лицо по самую середину переносицы, а оказавшиеся в карманах извлечённого из шкафа пальто пролежавшие там с прошлого же сезона старые беспальцовки с дырищей во всю левую ладонь да верный алисовский шарф дополнили образ существа, собирающегося не в театр, а на несанкционированный митинг (вы думаете, я в театре бандану сняла? А вот и нет, не для того завязывала – сняла только, вернувшись домой). Пугая некоторых встречных, я отправилась на маршрутке до метро, а на метро до Арбатской, откуда пошагала по бульварам до театра имени Пушкина; дошагала рано и минут десять изображала почётный караул перед входом в забитый людьми предбанник с кассой, пока в театр не начали пускать. Мимо какого-то деда, громко проворчавшего мне в спину, что «больные должны сидеть дома», я влилась в холл с потоком народа, приобрела программку и свежий номер журнала «Театрал», забила на своё место где-то в ложе не то бельэтажа, не то балкона (читай – в жопе мира) и устроилась поближе ко входу в партер. Начал заполняться он медленно, однако же верно – спектакль задерживали уже минут на десять, а народ всё тянулся и тянулся, и при моих попытках занять свободное местечко в пределах первых шести рядов меня сгоняли раз пять, пока, наконец, я не оказалась где-то чуть дальше запланированного и с самого края у стены, однако всё равно достаточно близко, чтобы бинокль не был нужен. Смотреть же и слышать из почти битком забившегося кашляющего зала предстояло премьеру, сделанную совместно с французским театром Le Phenix в рамках Чеховского международного театрального фестиваля.
Убедиться, что в античной мифологии есть множество трагедий не хуже шекспировских, можно, лишь прочитав незаконченную трилогию Цветаевой, в частности – поставленную в Пушкинке и сыгранную сегодня «Федру». Традиционные элементы – наследственные проклятия, интриги мстительных богов, запретная любовь – облечены в чёткие рваные ритмы, в псевдоустаревшие вычурные эпитеты. Хотелось, после символистской «Царицы Тамары», увидеть на сцене антураж или Древней Греции, или Серебряного века, а лучше – и того и другого, а вместо этого, в лучших традициях современного европейского театра, я получила груду досок да неизбежный видеозадник. Сложный текст молодёжью читается натужной скороговоркой, не порадовала даже исполнительница главной роли – де-юре французская актриса Татьяна Степанченко, частенько переигрывавшая, казавшаяся то чрезмерно вульгарной, то слишком экзальтированной. У её партнёра-Ипполита, Алексея Франдетти, наблюдалась другая крайность – обидная, при приятной внешности, скованность и деревянность. Зато неожиданно приятно было видеть «ветеранов» - кормилицу-Веру Алентову, Тезея-Андрея Заводюка и Слугу-Андрея Терехина: декламируют мастерски, играют с душой, задавая эмоциональный тон всему спектаклю и напрочь затмевая всех остальных живой и искренней подачей персонажей. Но сильного отклика спектакль не находит всё равно – слушать и иногда смотреть приятно, однако сочувствия ни к Федре, полюбившей своего пасынка и отвергнутого им, ни к Ипполиту, предводителю охотников Артемиды и гордому женоненавистнику, павшему жертвой клеветы, не возникает, и сочувствием к героям второстепенным это не искупается. Неужели и вправду цветаевская пьеса, согласно её собственным заверениям, создана не для сцены – со всеми своими длинными монологами, минимумом событий, неразвивающимися характерами?.. Хочется верить, что нет – ведь такие притчи, как «Царь Эдип» и «Антигона», вполне сценичны. Поэтому – смотрим, что уже есть, и надеемся на то, что ещё будет сделано на поприще освоения русским театром наследия поэтического символизма.
После спектакля я тем же маршрутом дотопала обратно до метро; на подступах к Арбату было уже вполне заметно, что народ праздновал и празднует Хэллоуин. А ныне, уже добравшись на метро и маршрутке до дома и закончив пост при всех отвлекающих факторах, я поздравляю всех с этим симпатичным праздником – Самайном aka днём Всех Святых и тороплюсь уползти баиньки, ибо хочется. На этом можно считать осенние каникулы торжественно открытыми – теперь до самого их конца у меня будет театр каждый Божий вечер, плюс про кино забывать не следует, посему прощаюсь до завтра)

Вчерашнее моё бдение перед монитором преспокойно продолжалось до половины шестого утра, причём без каких бы то ни было общественно полезных занятий и даже практически без музыки, ибо только под финал я, чтобы не заснуть, врубила Танкяна в ушах. Проснулась я вроде не поздно, но вставать было адски влом, казалось – так бы и провалялась до самого вечера, так что выпинала я себя из-под одеяла уже в районе полудня. Пострадав ерундой под Наше, снова так и не заставив себя осуществить ничего нужного, после обеда я начала постепенно собираться в путь-дорогу – и тут надо рассказать предысторию этого третьего подарка на мой прошедший день рождения, поскольку на сей раз я решила не колоться до последнего. А заключается она в том, что как-то раз на минувшей неделе мне позвонила Маруся и предложила в воскресенье, то бишь сегодня, сходить с ней нахаляву в театр – слышно её было крайне плохо, и мне показалось, что на Красавицу и Чудовище. Я подумала, что, скорее всего, мне не разрешат пойти, потому что в понедельник мне в школу, однако в честь праздника мне разрешили; позже выяснилось, что я не расслышала и что поход ожидается не на вышеупомянутый небезызвестный мюзикл, а в Сатирикон на Синее Чудовище, и что моей маме тоже крайне приспичило присоединиться – не потому, что ей так хотелось посмотреть спектакль, а скорее потому, что она не могла не взять пример с остальных родительниц, которые были на предыдущем нашем с Марусей культпоходе со своими дочерьми. Маниакальное желание соответствовать общественному порядку вещей стоило ей заказанного по телефону билету на спектакль аж за 500 рублей – меня чуть жаба не придушила, хоть деньги и не мои, да и от маминой компании я по возможности никогда не откажусь; ещё позже выяснилось, что прежней компании не будет, а будут только собственно Маруся и мы, но было уже поздно пить боржоми. Поскольку нам с Марусей надо было получать пригласительные, а моей маме – выкупать билет за час до спектакля, решено было встретиться в половине шестого, а поскольку в Сатириконе прежде была только я, руководствоваться я собиралась тем же добираловом, что и тогда. Конечно же, мы с мамой немного закопались дома, долго поджидали маршрутку на остановке и в итоге опоздали к месту встречи, платформе станции Рижской, минут на 7-10, и Маруся уже пребывала там на одной из не сразу заметных скамеечек. При встрече мне было возвращено Метро 2034 в подклеенном виде, ибо у Маруси, видимо, и так разваливавшаяся книжка попыталась развалиться окончательно, и была вручена классная «открытка» - мой «потрет» в качестве героя Саус Парка, составленный на специальном сайте и распечатанный: жизнерадостное существо с каштановыми волосами, красной футболке в чёрный горошек (принтер сделал её розовой), висящими на шее ожерельем с какими-то клыками и фотоаппаратом, в шипастых браслетах и с бутылкой в одной лапе, а другая лапа изображала букву V. К «открытке» прилагался подарок – в небольшой сумочке покоились потрясающе ароматные деревянные чётки, замечательный деревянный браслет и деревянная же заколка для волос с лакированным цветочком, временно неактуальная, равно как и хвост у моего сауспарковского альтер эго, ввиду моей новой короткой стрижки, о которой Маруся не была осведомлена. Подхватив всё это богатство, я потащила своих спутников на поверхность, где благополучно сориентировалась на местности и дотопала до подземного перехода, перешла по нему на противоположную сторону дороги и добралась до автобусной остановки, выуживая из кошелька бумажку с выписанными номерами нужного общественного транспорта. Подходящих маршруток или автобусов поблизости не оказалось, зато на нас вышло ещё несколько человек, держащих путь в Сатирикон; эти славные люди и выступили инициаторами того, что мы бросились к первому подъехавшему троллейбусу, выяснили, что он, хоть и не значится в моём списке, следует до кинотеатра Гавана, и уселись в него. По приезду я снова, что удивительно, вспомнила маршрут, и мы, обогнав других явно направляющихся в театр, по какой-то там по счёту улице Марьиной рощи дошли до памятной стройки, коридор сбоку от которой был сегодня, осенним вечером, особенно антуражен своей темнотой и который вывел нас к Сатирикону. В театр ещё не пускали, но первым делом нам нужна была администрация, и тут уже свои телефонные переговоры припомнила моя мама и повела нас за угол, по направлению к Малой сцене, пока мы не обнаружили вход в кассу, где попутно располагалось окошко администрации, к которому тянулась длинная очередь. Выяснилось, что нам с Марусей как раз туда, а моей маме – дальше, и мы временно расстались; очередь подошла быстро, Маруся сунула в окошко своё рекомендательное письмо в виде нескольких слов на клочке бумаги, и нам выписали пригласительный на двоих без мест, а стоило нам снова выйти на свет Божий, как моя мама как раз вырулила из-за угла со своим билетом. Можно было заявляться в театр, сдавать манатки в гардероб, покупать аж за 70 рублей программку и по разным углам – мама в районе буфета, мы с Марусей напротив входа в зал – ещё добрые полчаса дожидаться первого звонка. В болтовне о том – о сём время пролетело незаметно, звонок прозвучал неожиданно, и когда мы с Марусей с потоком публики вошли в зал, приставные стулья сбоку от рядов по одну сторону прохода, предназначенные для приглашённых вроде нас, были уже все заняты, и я предложила устроиться с краю шестого ряда, отрекомендованного мне Марусей как самый незанимаемый. Со вторым звонком я ничтоже сумняшеся подбила Марусю на попытку перемещения поближе к сцене и к серёдке, мы устроились ряду в четвёртом, нас согнали, мы пересели опять, это повторилось ещё раза два, и наконец свободные места остались только с дальнего от сцены края седьмого ряда – но и оттуда сцена была видна замечательно.
Казалось бы, пьеса XVIII века, написанная Карло Гоцци, автором «Травиаты», для представлений дель арте на венецианских карнавалах должна быть проста и предсказуема, как лубочная картинка. Но в Сатириконе из гротескной истории с «экзотическими» китайцами, грузинами и неграми, с проклятиями, перевоплощениями и подвигами выжали все возможные средства выразительности, превратив сцену в цирковую арену, а актёрскую игру – в торжество пантомимы, акробатики и клоунады. Предельная эмоциональность исполнения ролей заставляет пафос реплик не резать слух, а способствовать созданию то ироничной, то лирической, то драматичной атмосферы, а неожиданные режиссёрские находки делают юмор по-настоящему смешным – и вот перед нами уже подлинная трагикомедия-фарс, красивая легенда, а не поучительная сказка об образцовых любви и верности, преодолевающих любые испытания судьбы. Финальный штрих в антураж тайны, опасности и страсти вносит оформление – яркие костюмы, громкий фонящий шквал звука, режущие глаз вспышки света, клубы сценического дыма, отсветы от бликующей поверхности воды и, конечно же, впечатляющие спецэффекты – чего стоит одно только оглушительное появление огромной многоголовой гидры с мордами-камерами на подвижных шеях, от которого подпрыгнуло пол-зала, и пиротехника с фейерверками и конфетти под занавес! Одно удовольствие наблюдать за актёрами, которых всё это щедрое шоу не затмевает, а только подчёркивает: самоотдача, искренность, энергичность – всё при них. Потрясающе пластичен Синее чудовище – Таэр (Ломкин), предельно пронзительна Дардане (Спивак), заглядение – харизматичнейший дед Панталоне (Осипов), в чьём невербальном пересказе все события приобретают чертовски аппетитный пикантный привкус. Вывод: сюжет недостаточно серьёзен, чтобы цеплять сильно и надолго, зато качественное, эстетичное зрелище оставляет исключительно приятное и позитивное ощущение праздника – а праздник, особенно со смыслом, в нашей жизни необходим. Ещё чуть-чуть

Непривычно было выходить из театра не в тёмный вечер, а в пасмурный день, и не было смысла ехать домой – дорога до дома и от дома заняла бы всё свободное время между двумя визитами в театр, я не успела бы дома даже поесть. Впрочем, если бы я реально хотела есть, я бы лучше побаловала себя посещением Авокадо, до которого было ближе, чем до дома, но я была сыта пищей духовной и не стала рисковать – в конце концов, в ресторане никогда не знаешь, как скоро тебя обслужат, и есть опасность слишком задержаться и опоздать. Посему я решила, что такая отличная погода – перманентно моросящий дождик, то ослабевающий до еле заметной водяной пыли, то чуть усиливающийся, – скорее располагает к прогулке, нежели к сидению в помещении, и отказала себе даже в изначальных планах на заход в какую-нибудь кофейню – я вне графика пила кофе не далее чем вчера, и делать это так часто уже попахивало бы злоупотреблением. В итоге от Юго-западной я доехала до Библиотеки, там поднялась на поверхность, дошла до Арбатской и оттуда неспешно двинулась по Арбату до Смоленки, затем обратно, стараясь поймать как можно больше кайфа от осенней атмосферы, но это убило ещё не всё оставшееся время, и я переместилась на Поварскую и то же самое проделала и с ней. Затем я озадачилась вопросом, как проникнуть непосредственно в театр дирекции проекта «Открытая сцена» при ЦДА – прежде я была только в офисе администрации, когда непосредственно и выкупала свой пригласительный. Под аркой, куда указывала стрелочка, был обнаружен план местности, по которому нихрена не было понятно, и я углубилась во двор самостоятельно; в полумраке вырисовался огороженный забором, заросший деревьями, полускрытый плющом и залитый дождём уголок, при приближении оказавшийся жутковатым местом хранения нескольких посеревших и выщербленных от сырости и времени бюстов девушек и юношей – видимо, каких-нибудь пионеров-героев. Пройдя мимо этого уголка по узкой дорожке, засыпанной палыми листьями, я обнаружила только скромную дверь музея американского искусства, впервые при этом узнав о его существовании, и отправилась в другую сторону – вокруг дома, но туда, откуда выходила, не пришла, ибо упёрлась в тупик, где был служебный вход, а обычного входа не было. Я вернулась обратно, на Поварскую, убедилась, что попутчиков мне не светит, что я начинаю замерзать на усилившемся ветру и всё-таки хотеть есть, и снова пошагала в арку – вторично изучать план… естественно, вход оказался в арке прямо напротив этого плана, за спиной того, кто на этот план смотрел, а относился план, видимо, к служебному входу. С некоторыми сомнениями открыв дверь, я спустилась по скрипучей деревянной лестнице в маленькую прихожую, справа от которой какие-то парни развешивали какие-то фотографии, окончательно поняла, что действительно пришла по адресу, предъявила пригласительный, приобрела программку и свежий выпуск газеты ДА (Дом Актёра) и прошла в холл слева от прихожей. Там я немного почитала, а когда открыли буфет, переместилась туда поедать собственные шоколадку и фруктовый микс, благодаря предвкушению оттаяла от погодной меланхолии и за пять минут до теоретического начала спектакля выползла обратно в холл, прогуляться мимо собравшейся публики и ещё немного посидеть с газеткой; там мною были узнаны форумчанки germiona и Ivanna, как выяснилось позже (хотя я в этом и не сомневалась), меня они узнали тоже, но вопреки моим ожиданиям, ко мне не стали подкрадываться сзади и 17 раз тягать за ухи, а мне тоже не хотелось встревать в беседу – я вообще не мастак навязываться со знакомством. Но вот прозвенел первый и последний звонок в лице колокольчика в руке администраторши, и немногочисленный народ потянулся в зал, где было всего четыре коротких ряда деревянных лавочек; моё место было во втором ряду, но заполнился этот крошечный партер настолько неравномерно, что вскоре я переместилась на первый рядышком с, надо полагать, мамой Иванны. Так я уже второй день рождения подряд оказалась на первом ряду на скамейке – только в прошлый раз это был спектакль «Скамейка» на Покровке, а теперь это был действительно предмет мебели. Мой второй и последний на сегодня подарок, «Царица Тамара», начался.
Этой небольшой, на час с небольшим, постановке отлично подходит её определение – «театральная фантазия». Лермонтовская царица Тамара, лермонтовский же Демон и гумилёвский Юный маг встретились в одной вневременной и внепространственной притче о выборе между вечным покоем и вечной молодостью, обречённой на бесконечный поиск истины и красоты – двумя сторонами одной романтической медали. Условны декорации, словно составленные из обломков световых инсталляций, но отблески свечей, плавающих в чаше с водой, и каллиграфические тени, уходящие в перспективу, создают удивительную языческо-мистическую атмосферу. Свободные костюмы только подчёркивают прекрасную пластичность всех актёров, и, конечно же, особенное удовольствие доставило смотреть на мудрого и печального Демона-Матошина, ради которого, собственно, я и пришла на Открытую сцену (надеюсь, он не слишком возгордится, если прочитает^^) – даже несколько нелепый грим его ничуть не испортил. Не отстают и гордая Тамара-Чернявская, и влюблённый Поэт-Подлесный, и загадочный Паж-Прохоров. Под высоким потолком староарбатского дома, расписанным в стиле модерн, создающим потрясающую вибрирующую в воздухе акустику не хуже сводов храма, звучит то завораживающий голос Горного духа – Стародубцева, то приятная музыка, то всезаполняющий шум дождя и грома, от которого начинает казаться, будто и впрямь запахло озоновой свежестью. Декламируются мои любимые стихи вышеупомянутых поэтов с такой очаровательной лёгкостью, что не остаётся никаких сомнений в том, что человеку гораздо естественней разговаривать стихами, нежели прозой. Сюжетная сторона становится уже совершенно неважна – голая лирика, голая эстетика и ничего более, даже слова афористичны настолько, что перестают выражать эмоции и превращаются в такие же художественные средства выразительности, как свет и музыка. Я не могу сказать о том, чтобы эта чувственная и грустная сказка сильно меня зацепила, но её определённо чертовски приятно смотреть – особенно, пожалуй, таким поклонникам символизма Серебряного века вроде меня, не хватает только репродукций Врубеля в качестве задника для полного счастья. И ещё одна лично моя ассоциация – с фраевской «тоской о несбывшемся»… В общем, смотреть стоит – как качественную, с душой сделанную и вдохновляющую вещь.
После спектакля пришлось возвращаться в мокрую и холодную реальность, топать по небольшому отрезку Поварской до Арбатской, ехать до родной Молодёги и влезать в тёплый и прокуренный салон – папа отвёз меня домой и там подбросил мне в заветный конвертик ещё порядочное количество деревянных. А стало быть, можно будет при следующем визите на Юго-запад не отказать себе в оставшемся в тамошнем киоске прессы номере журнала о советских автомобилях, к которому прилагается ещё летом мне приглянувшаяся моделька чёрной Чайки. А сейчас я – не верится, но закончила пост, хоть и отвлекаюсь на всё подряд всё больше и больше по мере написания. Завтра – да-да, я псих, можете не напоминать мне об этом лишний раз – у меня снова театр, посему до завтрашней рецензии и прощаюсь.)

Давеча пораньше уползя спать, я рано утром инстинктивно проснулась с привычным чувством необходимости и нежелания одновременно тащиться в школу, потом вспомнила, что у меня типа праздник, и ещё пару часов проспала и пару провалялась. Встав в районе девяти-десяти, я тем самым разбудила маму, коя и вручила мне на 17-летие конверт с деньгами и декоративную куклу на верёвочке вроде из тех, которые любят продавать в театрах – пёстрого арлекина с протянутой между руками снизкой бусин (мама уверяла, что это прыгалки, мне же больше нравится думать, что это кандалы). Существо симпатичное, хоть и не заставившее меня отказаться от мысли всё-таки купить когда-нибудь такого же Пьеро и сделать из него свой персональный театральный оберег (в которые я не верю, но люблю из эстетических соображений); сумма достаточная, чтобы удовлетворить свою давнюю ломку по Loveless и купить сие аниме в лицензии, вот только попробуй его найди без необходимости заказывать в Интернете (но я найду – только для этого надо будет взять под мышку Ушастую и рвануть в Аниме-рай). Пострадав ерундой, я после завтрака вышла на свет Божий, запихав в торбу сменку и забив оставшееся свободное место едой, да и отправилась на маршрутке до метро (быстро подъехав, она спасла меня от возможности опоздать, ибо дома я закопалась), а на метро – до родной Юго-западной. Впервые я топала в театр на дневной, на два часа, спектакль, теоретически – детский, ну да под предлогом празднования дня рождения мне ещё и не такое можно, притопала пораньше, с облегчением увидела, что я не единственный человек старше 12 лет, пришедший в это время в театр, купила программку и засела в буфете её изучать. С первым звонком я снялась с места и переместилась в зал, на своё уютное местечко с краю (а относительно сцены – вполне в середине) пятого ряда, перейдя в стадию нетерпеливого ожидания заполнения зала и начала своего первого на сегодняшний день подарка.
Явно не для детей написал когда-то Сергиенко повесть «До свидания, овраг!», в которой явственно прослеживается аналогия с горьковской пьесой «На дне», вот только вместо людей – бездомные собаки с разными характерами, по разным причинам оказавшиеся в стае, нашедшей прибежище в овраге. Но эти собаки тоже будут до последнего верить в человеческую справедливость, в «собачью дверцу», за которой – собачий рай (это уже напомнило «Дверь в лето» Чижа и аниме Wolf’s Rain), в клинику, где могут вернуть утерянный голос и сделать новую деревянную лапу, в то, что сбудется молитва Луне в день Великой песни, произнесённая щенком, и в прочие чудеса, и эти чудеса тоже не сбудутся. Они тоже будут вспоминать прошлое, декламировать стихи, ссориться и влюбляться, и неизбежное безжалостное крушение их надежд тоже будет пронзительным до предательской щекотки за глазными яблоками – ничуть не меньше, чем у Горького. Адаптация всей этой трагедии под юного зрителя выразилась на Юго-западе исключительно в увеличении количества шуток, в остальном же нервы публики жалеть никто не собирается – вздрагиваешь при неожиданном крике немой Жужу под звуки беспечного диско 80-х, напряжённо следишь за метанием героев под огнями фар живодёрской облавы… Непонятно, почему такой взрослый спектакль идёт на детское время – может быть, чтобы напомнить подрастающему поколению о том, что мы в ответе за тех, кого приручили. Но дети скучают, зато родители сопят носами, прослезившись – а значит, постановка попала в цель, пусть даже и не в намеченную. Иначе и быть не могло – любой спектакль Юго-запада срежиссирован, сыгран и оформлен шедеврально, и для меня он сегодня стал долгожданной встречей с давно не виденными актёрами, обычно мелькающими на второстепенных ролях, а в «Собаках» оказавшихся на переднем плане и во всей красе продемонстрировавших свои талант и мастерство (не считая Дымонт, невероятно трогательной в роли Жужу, и Задохина, по которому я особенно соскучилась, потрясающе сыгравшего харизматичного вожака Чёрного). Спектакль не длится и двух часов, но поводов к размышлениям даёт на многие дни вперёд – так что настоятельно всем рекомендую не стесняться детского времени и сходить на «Собак», которые более чем стоят внимания.
На этом я заканчиваю пост, но не отчёт о сегодняшнем дне – насколько некоторые могут помнить, сегодня визитов в театр у меня было два, а стало быть – подождите ещё немного, и вторая рецензия подоспеет за первой.)

Что было до Что до сегодняшнего дня, что его вообще можно смело назвать днём удовольствий – в школе я присутствовала только на алгебре, а англичанка наша на второй паре не появилась, и мы в успевшем уменьшиться составе первую половину пары провели в кабинете одной из математичек, страдая всяк своей фигнёй – мы с Асёной, в частности, слушали итальянских язычников, поющих на греческом языке под боянистый эпик хэви. Затем из кабинета нас попросили, все быстро куда-то делись, а мои попытки уломать Асю свалить стабильно оканчивались провалом – в итоге мы принялись хаотично метаться по этажам школы в попытке найти учителя, согласного нас приютить, и в итоге пришли к нашей классной, у которой был урок. Она была немало удивлена нас видеть, сказав, что мы «давно бы уже в Кофе Хаосе сидели», и это окончательно убедило меня в том, что валить не только можно, но и нужно (а точнее, не только нужно, но и можно, но неважно); Асёна таки осталась ради написания контры по алгебре, я же твёрдо решила больше не возвращаться ни на французский, ни на вторую попытку переписать ту же контру (всё равно не получилось бы), а составить мне компанию в Кофе Хаосе (эту идею я высказала Асе ещё раньше нашей классной и оставлять её была уже не намерена) легко уговорила встреченных мною в коридоре Настю, Машу, Валю и Дашу. С заходом в киоск для покупки Маше (то бишь всем, ибо Маша ведь щедрый ребёнок) красных Мальборо мы завалились в ближайший КХ, дошли до самого дальнего зала самого нижнего этажа, где никого не было и был приятный полумрак, и расположились в уголке на большом и удобном низком диване перед низким же столиком. На сей раз у меня были деньги на 250 грамм кофе без сахара и молока, и всё последующее время пары французского, на которую изначально ещё кто-то собирался идти, наша честная компания пила кофе, курила, трепалась, листала халявный журнал «Блогoff», прислушивалась к ненавязчивой попсе из динамиков, прожигала дырочки в салфетках и – в лице меня – фотографировала всё происходящее. Кофе там был не таким крепким, как в минувшую субботу на Юго-западе, но вкусным, хоть я и сожгла им кончик языка, не желая долго ждать, пока он остынет, но всё равно не успела допить его до конца, когда мнением большинства решено было попросить счёт, расплатиться, собраться и покинуть уютное заведение. На спуске по эскалатору Маша поинтересовалась, кто съездит с ней в Европарк за костюмом на Хэллоуин – она собиралась наряжаться Боярским, и ей нужны были мушкетёрский плащ, шляпа и усы (я предложила ещё использовать Зенитовскую розу); вызвались мы с Настей, и наша троица поехала до Киевской и с Машей в качестве Сусанина начала подниматься по эскалаторам торгового центра. Магазин «Карнавал», на который я раньше не обращала ни малейшего внимания, оказался на том же последнем этаже, где я всегда бываю в Европарке, вот только ничего интересного в этом магазине не оказалось – только ненатуральные костюмы из дешёвой лоснящейся ткани, маски и парики, крылья и шапки с рогами, бутафорские плётки и прочий ширпотреб. Мы побродили, всё основательно пересмотрели, Маша ничего нужного не нашла и получила от меня совет палить магазины театрального реквизита, где продаются хорошие костюмы и грим, и устное добиралово до одного такого подвального магазинчика, где я сто лет не была, расположенного в Спасопесковском переулке Арбата. Туда они с Настей и поехали, а я, подумав, что если отправлюсь с ними, проезжу до самого вечера, решила ехать домой – но не на метро, а, пользуясь случаем, на любимой сороковой маршрутке по Бутусовскому проспекту, благо в такую погоду он был весьма живописен – всё высокое и далёкое скрывалось в низком тумане, непроглядно-белом и влажном, как молоко. Дома я пообедала и определилась со своими конкретными планами на вечер – обломилась с практически везде уже прошедшей Луной 2112, слишком поздно мне посоветованной, зато выбрала сеанс на шесть в неизменном Художественном кинотеатре на Хатико и после обеда снова вывалилась на свет Божий. На Арбатскую я доехала рано, взяла билет за 190 деревянных в Большой зал и отправилась по Арбату до зоомага – купить пожрать родной собаке – и обратно, к началу сеанса, дабы устроиться в середине шестого ряда на своём законном удобном месте и предаться лицезрению.
Реальную историю пса Хатико слышали многие, поэтому интриги фильм заведомо лишён – он позиционируется как своеобразный байопик этого японского символа любви и верности. Вот только городок под названием Сибуя заменили на некий абстрактный уголок штатов или Европы, а профессора Уэно – на лирического героя стареющего Ричарда Гира, который переносит на найденного им на вокзале щенка породы акита-ину с счастливым иероглифом «хати» (восемь) на ошейнике (на самом деле пёс был подарен своему хозяину его другом и получил такое имя потому, что был его восьмой собакой) свою любовь к по непонятным причинам погибшему сыну (сыновья гибнут у каждого второго голливудского персонажа, остаётся только удивляться такой печальной статистике). Фильм показывает, как в тот памятный день, когда гордый потомок самурайских собак впервые снизошёл до того, что принёс хозяину мячик, профессор умер у себя на работе, после чего Хатико ещё девять лет продолжал приходить на вокзал в надежде на его возвращение. Чудо, как ему и положено, происходит под Рождество – пёс и его хозяин снова встречаются после смерти первого: антураж ни разу не восточный, зато типично восточная философия, согласно которой уход из жизни тех, кто любит друг друга, является поводом для радости, ведь только в одном мире они смогут быть счастливы. Как человек, не страдающий сантиментами, я не была зацеплена этим фильмом, но не могу не похвалить его как качественно сделанную вещь, трогательную, лёгкую и приятную, с несмешным, но таким домашним юмором и таким же домашним минором в духе классических семейных фильмов о собаках (вспомните первого «Бетховена», например), да к тому же с таким кавайным псом, в чьи глаза – и чьими глазами – определённо стоит немного посмотреть.
По окончании сеанса я прошлась до Смоленки по Арбату и приехала домой, а завтра меня в школе уже не будет по вполне уважительной причине - мне исполняется 17 лет, и некогда при покупке билетов, если кто-то помнит, я сочла это подходящим поводом для того, чтобы в этот день дважды побывать в театре (да, с меня завтра две рецензии, надеюсь осилить). Посему прощаюсь ненадолго)