Не спать до четвёртого часу ночи оказалось вполне беспроблемно, хоть я не то чтобы очень много успела за это время сделать. Первая половина дня прошла в тяжких, почти до головокружения, раздумьях, ввиду которых у меня уже не осталось ни времени, ни сил, ни желания на какие бы то ни было ещё занятия, включая алгебру. С удовольствием я выползла после обеда на свежий воздух, где продолжал идти снег, завешивая ближайшие горизонты непроницаемой белой шторой от серого неба до округлых верхушек метровых сугробов. Пока ждала маршрутки, ехала до метро, а на метро – до Арбатской, потом неторопливо шла по бульварам до театра Пушкина, немного проветрила мозги, а на двери театра меня поджидало объявление о замене. Вместо «Косметики врага», спектакля, разыгранного на двоих худруком Пушкинки Козаком и худруком Сатирикона Райкиным, на который я давно собиралась попасть, обещался «Дамский портной» - по названию ясно, что очередная глупость. Однако я не разочаровалась, а ощутила даже некую благодарность провидению – ещё немного умственной работы меня и доконать могло бы, а на бессмысленное действо можно отвлечься, абстрагируясь от всего остального, как на флуд, инструментальную музыку, мультики по телеку. И я, как всегда, не стала сдавать билеты, а вошла, купила программку, почитала книжку поближе ко входу в партер, а с первым звонком устремилась к первым рядам – во время замены в них всегда много свободных мест, а что у меня билет куда-то на балкон за сто рублей, так это меня никогда не волновало. В итоге на облюбованном местечке в середине ряда эдак пятого мне так и удалось остаться, и последующие 2.40 часов я действительно ничем не грузилась, а благополучно отдыхала головой.
Насчёт того, что «Дамский портной» - глупость, каковых на подмостках множество, я не прогадала. Подозрения, возникшие при виде названия, подкрепились декорациями – миниатюрными Эйфелевой башней и Руанским собором (в процессе спектакля его обозвали Нотр-Дамом) на авансцене, залитыми недвусмысленным розовым светом. Махровая французская комедия: доктор Мулино, проживший полгода в браке и ни разу не переспавший с супругой-очкариком (мотивы женитьбы остались неясны), арендует у друга квартирку для встреч с любовницей. Квартирку только что освободила портниха, почему-то побросав все вещи, словно война началась, и в бывшее ателье продолжают прибывать клиенты, в том числе муж любовницы доктора со своей любовницей – женой друга доктора. Уже запутались? Но нехитрый сюжет, в котором участвуют также слуга и тёща доктора, некая клиентка и репродукция «Завтрака на траве», всё распутает, не вдаваясь ни в какую философию, психологию, исторический антураж, национальный колорит и прочие чуждые антрепризному мэйнстриму вещи. Зато есть комические персонажи-маски, переигрывающие до откровенной клоунады, море юмора, местами вполне смешного (особенно порадовала интонация в слове «О…пля!», напомнила «Вашу мать!» из сатириконовских «Смешных денег»), пляски в первом действии и исполнение отрывков из известных песен французского шансона конца прошлого века во втором. Всё максимально оторвано от реальности и снабжено хэппи-эндом с претензией на романтику – в общем, призвано развлекать, и только, что проходит всегда на ура: по окончании спектакля зал устроил овацию стоя. Я же могу поблагодарить его только за то, что в нём было минимум раздражающего абсурда, обошлось без пошлости, не было настолько скучно, чтобы хотелось заснуть, и не была затронута извечная бракоразводная тема применительно к пожилым миллионерам. В общем, для любителей лёгкой духовной пищи – самое подходящее блюдо, да и гурманам, особенно в праздники, не повредит.
После спектакля я снова двинулась в направлении метро и на асфальте, вылизанном от снега до голого катка, умудрилась немного неудачно навернуться на правые бедро и руку. Но хрен бы с ними – я умудрилась сворочать замочек любимого бинокля, дореволюционного, японской работы, теперь не знаю, удастся ли починить, и скорблю. Потом я доехала домой, с грехом пополам, отвлекаясь то бишь, написала рецензию и только сейчас вспомнила, что завтра – последний праздничный день, за который надо бы не только алгебру доделать, но и на «Человека-волка» сходить. Надеюсь, что выполнить хотя бы вторую часть этих планов мне удастся, а покуда прощаюсь до новых новостей – больно уж спать тянет, однако.

По меркам выходного дня я давеча рано ушла спать; если недавно я во сне всю ночь фотографировала множество бабочек, в том числе очень больших и красивых, на солнечной зелёной поляне, то этой ночью меня с фотоаппаратом занесло на какую-то площадь, серую и дождливую, с чем-то вроде митинга, где выступал какой-то священник и я тоже фотографировала. Выспавшись как следует, первую половину дня я посвятила делам разной степени полезности, даже домашкой по алгебре позанималась немного, а после обеда вывалилась в заваленную снегом по уши, прохладную и ветреную столичную действительность. Маршрутка довезла меня до метро, метро – до Чеховской, и я неторопливо двинулась в направлении театра Эрмитаж, где не была со времён свиного гриппа (тех самых, когда продлили каникулы, и другие театралы могли узнавать меня сначала по бандане, а потом по бумажной маске на морде). В саду Эрмитаж было сказочно – между гигантских сугробов, в которые народ весело толкал друг друга, протоптаны тропинки, с катка доносится музыка, с ёлочек облезает заснеженная хвоя, под которой обнажаются зелёные пластиковые конусы – ибо ёлочки оказались бутафорскими. Одну из аллей заняла выставка ледовых скульптур, организованная Гуглом и посвящённая самым популярным поисковым запросам минувшего года; скульптуры отличались приятной и удачной лаконичностью узнаваемых образов, а вот сама тенденция общественных интересов удручала: группа года – Ранетки, событие года – Евровидение, сайт года – Вконтакте, и далее в том же духе. Обойдя выставку, я как раз вовремя ввалилась в театр, приобрела программку и нашла себе местечко – нет, не почитать, а послушать музыку, которая обычно вполне симпатично играет в Эрмитаже. С первым звонком я заползла в зал, посидела на своём месте в 12-м ряду до второго, затем заняла местечко поудобнее ряду эдак в пятом – чтобы видеть как можно лучше не только сцену, но и свободный участок партера перед ней, засыпанный блёстками, где, очевидно, также должно было проходить действие. Заполнился зал не аншлагово, посему никто меня не согнал, и я благополучно смогла наслаждаться третьим премьерным прогоном нового спектакля «Кто автор этого безобразия?».
В своей речи перед началом спектакля Левитин обмолвился, что он сделан буквально из воздуха, что, пожалуй, лучше, нежели из окружающей действительности. Эту необыкновенно точную формулировку можно применить и к некоторым другим спектаклям Эрмитажа, поставленным по песням, стихам… Основой для сегодняшнего стало богатое творческое наследие автора безобразия (сталинский эпитет) Николая Эрдмана – пьесы, крамольные антисоветские басни, юмористические интермедии, в том числе для классических спектаклей Вахтанговского театра, отрывки из писем, написанных в ссылке. В череде уморительнейших эпизодов – каламбуров, перевоплощений, неожиданных сюрпризов, пародий, анекдотов и вечно актуальных политических острот – Левитин снова открывает зрителю глубокий смысл подлинно смешного: социальный, философский, психологический. Комические персонажи настолько выпукло-убедительны и обаятельны, что в них узнаёшь знакомых людей в привычных бытовых обстоятельствах, «маленькие радости» для публики, как всегда, трогательны в своей кажущейся простоте – тут вам и военный оркестр, и говорящая собачка, перепуганная повышенным вниманием зевак и сделавшая лужу в самый подходящий по сюжету момент. И, как всегда, в атмосферу самозабвенного, вдохновенного «дуракаваляния», исполненного с высоким мастерством пластики, мимики, интонаций, втягиваешься постепенно, угорая всё больше и больше (сакраментальное «Замкнутый круг!.. Тупик!..» я ещё долго буду с улыбкой вспоминать). Смысловой и минорный камертон спектакля – без него тоже никуда – один из моих любимых эрмитажных актёров Кулаков в роли «самоубийцы» Подсекальникова, в который уж раз доказавший отменную мощь своей творческой энергии. Чтобы запомниться раз и навсегда, ему достаточно и полминуты на сцене, чтобы возвысить карикатурного мелкого человечка Подсекальникова до масштабов духовно растущего трагического героя – хватает всего нескольких страстных монологов. Да не обидится юго-западная постановка «Самоубийцы», но в кулаковском мини-моноспектакле на порядок больше надрыва, глубины, проникновенности и совершенства в техническом построении внешнего рисунка роли. В итоге «Кто автор…» получился вещью серьёзной, повествующей о «разжалованном в массу человеке», о конфликте индивидуальности с интересами толпы, выражающими, в свою очередь, навязанные ей интересы власть имущих. Смотреть – приятно и интересно. В общем, смотреть – стоит.
После спектакля я снова вышла в зимнюю сказку (как в спектакле словами Эрдмана: «Весна свалилась как снег на голову: снег валит уже который день»), дошла до метро, доехала до дома. Сейчас у меня вся ночь впереди, поскольку, окромя постов, есть и другие дела, а с вами прощаюсь до завтрашнего вечера, до очередной театральной рецензии.)

Сегодня я поимела совесть и поехала в школу на ОБЖ, прослышав давеча о какой-то намечающейся контрольной, а заодно потащила с собой маму, которая была приглашена к завучу. Контрольная, естественно, не состоялась, поскольку нас снова было четыре человека на уроке и мы тупо трепались с учителем вместе на разные темы за жизнь. Затем была физика, и на ней контрольная уже состоялась – хоть вчера вечером, собирая портфель, я и осознала, что законспектировала ещё не все некогда пропущенные темы, имевшееся в тетради я благополучно скатала и могу рассчитывать на свой законный трояк. И даже на ИОК я пошла, где не была с октября – там мы мирно посидели вчетвером и послушали про архитектуру XVII века. Домой мы с мамой вернулись практически одновременно, поскольку она ещё заезжала в книжный купить мне по собственной инициативе книжку по алгебре; выяснилось, что её свидание с завучем прошло вполне благополучно, их, таких родителей потенциальных двоечников, было там много, и их пугали тем, что проходной балл ЕГЭ могут поднять с наших 5-6 баллов до 7. Дома пообедав, я вскоре пораньше вышла из дому, чтобы под потрясающей метелью пройтись пешком до метро, на коем я поехала до Чеховской, сориентировалась в переходах и рано пришла в театр Станиславского. В тёплом холле почитав минут двадцать, я вошла, как только впустили, приобрела программку, посмотрела на гардероб партера, да и отправилась в гардероб бельэтажа – на случай, если в партере приткнуться не удастся, ибо моё законное место в бельэтаже и было. С первым звонком я это место пропалила, убедилась, что ничего оттуда не увижу, спустилась в партер и приткнулась там ряду эдак в пятом, к среднему проходу поближе, где и осталась – в зале оказалось немало свободных мест. Но при этом смотрела я премьеру сезона – «39 ступеней».
История спектакля длинна – тянется уже почти целый век и, к сожалению, по пути упрощения, а не совершенствования: на потребу публике напряжённость и психологизм постепенно сдавали позиции в пользу голого развлечения. В 1915 году Джон Бакан написал на злобу дня приключенческий шпионский роман, в 1935-м Альфред Хичкок снял свой известный романтический триллер, сохранив от оригинала только название, имена героев и завязку сюжета. В середине 90-х фильм получил комедийную сценическую версию с лёгкой руки Саймона Корбла и Нобби Даймона, в 2005-м эту идею подхватил Патрик Барлоу и адаптировал его под пародийное шоу в духе Monty Python. При этом сохранились все ключевые сцены фильма, ставшие классикой и безошибочно узнаваемые несмотря на то, что при всём развитии спецэффектов перетащить на подмостки, например, стадо овец не представляется возможным. С тех пор это шоу не ставил только ленивый британский театр, прославилось оно в Вест-Энде, докатилось до Бродвея, а теперь – и до Москвы. Основная фишка зрелища – перевоплощения: помимо главного героя в спектакле участвуют ещё только три человека, одна женщина и двое мужчин, которым приходится воплощать сто с лишним второстепенных и эпизодических ролей. Лишнее, в лице трёх основных женских персонажей, выпадает на долю собственно женщины, а с мужчинами, на чьи плечи легла остальная сотня, мне сегодня повезло: играл дуэт из моего любимого театра на Юго-западе – Макс Шахет, буквально созданный для юмористических женских ролей, и уморительный толстяк Горшков. Если не оглядываться с обидой за интеллектуальные прозу и кино на первоисточники и не сетовать на захват репертуарных площадок сторонними продюсерскими проектами, базирующимися на покупке прав на постановки у зарубежного мэйнстрима, спектакль хорош как качественный повод посмеяться: помимо череды стремительных переодеваний, в нём использованы все возможные беспроигрышные приёмы комического – пантомима, театр теней, «внеигровые» реплики… но главным, конечно, остаётся стёб над детективными клише. Невозможно воспринимать всерьёз поданные в таком соусе похождения простого парня Ричарда Хэннея, пустившегося в бега от Скотланд-ярда после того, как в его доме убили тайного агента, и заодно противостоящего фашистскому шпиону, скрывающемуся в Шотландии (коя для коренного лондонца – такой же дикий край, как тундра для москвича) – не столь ради того, чтобы отстоять своё честное имя, сколь для спасения Родины. Носясь по крыше поезда, спрыгивая с моста, пробираясь по болотам и скрываясь у местного населения, этот неунывающий герой успевает ещё и закрутить роман со стукачкой и убедить её в своей невиновности… В общем, заскучать при таком кинематографически динамичном развитии событий у вас не получится в любом случае, зато получится хорошо отдохнуть выходным вечером. Жаль, длится спектакль, как еврейский анекдот – всего 1.45, что, впрочем, для Бродвея – «самый длинный».
По окончании спектакля (шёл он, кстати, с антрактом, хотя сменой декораций это оправдано не было) я поднялась в гардероб бельэтажа, оделась и покинула театр, дошла до метро и вернулась домой. Завтра вечером я снова буду в театре, посему прощаюсь на сутки до следующей рецензии и отбываю улаживать прочие дела онлайновые)

Дыбр Я не сомневалась в том, что по замечательной книге замечательного писателя Ишервуда с замечательным актёром Колином Фёртом в главной роли славный дядька Том Форд снимет однозначно душевное кино. Однако фильм смог превзойти мои даже самые смелые ожидания, став не только удачной с литературной точки зрения экранизацией, сохранившей все ключевые вопросы и проблемы, но и совершенным произведением искусства с технической стороны вопроса – это стало ясно с первых же секунд картинки. Работа оператора и монтажёра сравнима только с живописью, совмещающей вдохновение и мастерство: хочется остановить каждый кадр и наслаждаться ими не только вместе, но и по отдельности – камера чутко улавливает каждую деталь, любуется ею, представляет в самом выгодном свете, не оставляя сомнений в её подлинной красоте; цвет мягко становится то холоднее, то теплее, заставляя видеть происходящее глазами главного героя. Он – немолодой профессор, после гибели любимого человека (да, меня бесят пренебрежительные определения «любовник», «партнёр», как будто людей не может ничего связывать, кроме секса), с которым он прожил 16 лет, принявший решение умереть и готовящийся к смерти осознанно и даже с педантизмом. Неожиданно для себя за один день он откроет новый смысл жизни – в экзистенциальной (да, я опять об экзистенциализме) идее того, что жить нужно не прошлым или будущим, а настоящим мгновением, тем единственным «здесь и сейчас», неповторимым и бесценным. Фёрт играет этого мудрого, сильного и искреннего человека настолько убедительно, что по хребту пробегают мурашки, и его партнёры не отстают – воздух между ними так и искрит, зримо и ощутимо, и в сценах, где нет даже поцелуев, на публику выплёскивается настолько мощная чувственная энергетика, что далеко не каждая эротика похвастается таким же эффектом. Позавчера я видела на экране слёзы Керри, сегодня – слёзы Фёрта, и это вселяет в меня уверенность в том, что истинное актёрское творчество ещё существует – как одна из причин того, что ещё жив авторский, атмосферный, не развлекательный кинематограф (то бишь, фактически, то, что принято называть артхаусом). Вторая причина – талантливая режиссура: не скучный, не провисающий сюжет, осмысленные диалоги, красноречивые паузы и взгляды, не менее важные, нежели слова; третья – пронзительная лирика (читай: мне было грустно, один раз реально защекотало за зрачками) и качественный юмор (читай: мне было смешно); четвёртая – самодостаточная музыка как неотъемлемый элемент кинокартины, запоминающийся и влияющий на восприятие, вместо формального фонового «саунда». Все эти признаки в «Одиноком мужчине» наличествуют, к тому же отдельное удовольствие заключалось в том, что смотрела я его с субтитрами, обращая на них внимание только в моменты с испанской речью, плюс мои личные фетиши на американские тачки 60-70-х и эстетично курящих людей. В итоге претензия у меня только одна: какого чёрта всё это время Форд придумывал тряпки, а не снимал фильмы?.. Претензия, конечно, шутливая, поскольку такой впечатляющий, добротный и уравновешенный дебют – без пафоса, сантиментов, морализаторства, пошлости и прочих стандартных перегибов – есть как следует обдуманное, прочувствованное, если хотите – полнокровное высказывание зрелого и опытного человека. Смотреть – обязательно, на одном дыхании, абстрагировавшись от случайной публики, хихикающей невпопад, желательно – смотреть без перевода. А потом – вместе со мной ждать от Форда со товарищи новых киношедевров.
Извиняюсь за сумбурность рецензии и перехожу к тому моменту, когда я после сеанса вышла из кинотеатра, сразу же захотев посмотреть увиденное ещё раз. На улице шёл роскошный снег – как и в прошлый раз, когда я была в «Пяти звёздах» на «New Yourk, I love you». Под ним погулять бы, но время было уже вечернее, а я, напоминаю, ничего кроме чашечки кофейной бурды со вчерашнего вечера в желудке не имела, поэтому я, не сразу сориентировавшись в подземке, приехала домой и засела за сей пост. К вящей моей ярости, оказалось, что «Дорога» так и осталась без русского прокатчика, посему буду по истечении должного времени искать её в сети, а предметом следующей моей кинорецензии будет «Человек-волк». С завтрашнего же вечера открывается мой маленький праздничный театральный марафон, а с утра надо будет и в школу заглянуть – так что прощаюсь ненадолго, следите за новостями)

Дыбр о попытке первой, неудачной 17.02.10 Сегодня мы писали в школе очередной пробный ЕГЭ по алгебре. Получив давеча информацию, что точное время его начала скрывается, а известно только, что нас снимут с первой пары информатики, я, как махровый лох, припёрлась на начало пары и целую половину оной сидела перед задачей для Exel, мучительно пытаясь вспомнить, как эту славную программу заставить считать. Потом мы пришли в кабинет истории к другим 11-классникам, дождались, пока нам раздадут задания, и я на камчатке за широкими спинами пацанов со своей заветной линеечкой-шпорой благополучно осилила 7 заданий из 12-ти. Ещё немного посидев в качестве необходимого звена в цепочке по передаче записок из одного конца класса в другой, я сдала осиленное и поехала домой – обедать. А пообедав, снова поехала на Арбатскую, в Художественный – да, смотреть ФМ, ибо я человек упёртый! Когда я приехала за час, билетов уже оставалось немного, но они были, и, приобретя оный рублей за 90, я вдруг решила прогуляться до Дома книги, где сто лет не была, соскучившись по обилию бумажной литературы, хоть и у меня дома её тоже предостаточно. По дороге пропаливая книжные развалы, я таки сжалилась над книжечками о ГИТИСе, которые по этим прилавкам валяются никому не нужными стопками уже с прошлого или позапрошлого года – купила себе такую за 35 рублей, что бы там ни было – а в хозяйстве пригодится. Это напомнило мне об ожидающих меня с марта курсах, и, зайдя в книжный, я первым делом отправилась в отдел канцтоваров и обзавелась толстой тетрадью для записывания лекций, а уже потом окунулась в отделы второго этажа – отечественная поэзия, зарубежная поэзия, отечественная проза, зарубежная проза… Чертовски приятно брать свежие книжки в руки, листать, вспоминать уже читанное, интересоваться ещё не читанным. Но цены кусались, и покупать я ничего не собиралась, зная, что практически всё можно прочитать с интернета или скачав в электронном виде. Однако судьба распорядилась иначе: уже торопясь покинуть книжный, ибо время поджимало, я, пробегая мимо полок с зелёными книжечками Азбуки-классики, заметила, что они издали это. Романы «Циники» и «Бритый человек» Мариенгофа одной книжкой (в сети можно найти только «Без вранья»). А я, видимо, как всегда, обо всём узнаю последней. Схватила – купила – обратно до кинотеатра бежала уже бегом. Свет погасили как раз тогда, когда я, ворвавшись в Малый зал, протолкалась на своё крайнее у стены место третьего ряда и благополучно уселась там. Теперь можно и о деле поговорить.
Как я уже говорила, ромкомы – не мой жанр, а именно на него отчаянно намекают и анонс, и трейлер, и позитивная жёлтая афиша фильма. Кабы не Керри, которого я сто лет не видела на экране и успела соскучиться, на «Филлипа Морриса» я бы не собралась. Однако заявление о том, что-де фильм основан на реальных событиях, меня заинтересовало, и откопала я вот что: некий Стивен Расселл действительно существует и на данный момент мотает пожизненный (!) срок в одиночной (!) камере 23 часа в сутки, пока ничуть не менее реальный Филлип Моррис, косвенный виновник этого ужасающего приговора (именно ради него Расселл неоднократно сбегал либо устраивал побег ему), своё уже отсидел и выступил консультантом фильма. Но ведь тут впору душераздирающую трагедию снимать, а они комедию обещают!.. – возмутилась я, но на фильм всё-таки пошла. И теперь могу кого-то разочаровать, а кого-то обрадовать: несмотря на наличие вполне удачных смешных моментов, комедией в полном смысле этого слова данное кино не назовёшь. Не получилось и сколько-нибудь цепляющего драматизма – грустные моменты тоже имеют место быть, но они слишком прямолинейно-сопливы, чтобы «ёкнуло» достаточно сильно. Так же вяло и неубедительно, на уровне избитых банальностей, дело обстоит и с романтической составляющей, и ничего особо остросоциального я не разглядела – хотя на месте создателей фильма я постаралась бы создать прецедент, заставивший бы общественность воззвать к американскому правительству с просьбой смягчить приговор влюблённому мошеннику. Единственная несколькосекундная сексуальная сцена, якобы из-за которой фильм собираются запретить выпускать в американский прокат, ничего из ряда вон выходящего в себе не заключает и служит, видимо, только для того, чтобы показать, что у Керри в его 48 лет ещё довольно-таки красивое тело. Сюжет не захватывает, хоть и заскучать не даёт, в итоге основное удовольствие от просмотра – это актёры. Да, они стараются – особенно, конечно, молодец Керри, в чём я и не сомневалась; МакГрегор временами переигрывает в пай-мальчика, особенно в начале, но учитывая сложность роли, можно простить ему это. Дубляж однозначно sucks, другого слова не подберёшь – с первых кадров он вызвал искреннее недоумение всего зала, так что, граждане, не пожалейте лишних деревянных на просмотр фильма с субтитрами в 35мм. А посмотреть можно – как продукт в общем симпатичный, не скатывающийся ни в чрезмерную пошлость и вульгарность, ни в чрезмерные сантименты, зато наделённый здоровой самоиронией (благо сценаристы Фикарра и Рекуа, подарившие нам «Плохого Санту», сами геи и потому к стереотипам относятся легко, а зрителя не стремятся ни разжалобить, ни эпатировать). Полтора часа небессмысленного отдыха будут вам обеспечены.
После сеанса я прошлась по Арбату до Смоленки, приехала домой. Завтра снова в школу, эссе по русскому не написано, сочинение по истории не написано… а я сейчас думаю только о том, что завтра выходят «Одинокий человек» по одноимённой книжке и «Дорога» - очередной постапокалипсис, на который я пойду ради Мортенсена, но пойду не завтра, а в пятницу. До следующей рецензии и прощаюсь)

Дыбр 13.02.10 Со своими конспектами я и явилась сегодня на физику, но физичка обо мне не вспомнила, а я ей не напоминала, ибо проходили мы самую позитивную тему – цветовой спектр – и смотрели сквозь маленькие призмы, которые всё и всех делали радужным (хочу такую *__*). Потом я наконец-то появилась на зарубежной литературе, и пол-урока училка сокрушалась моей худобе, вопрошая, что я ем, когда и по скольку, а ещё пол-урока приглашала нас на спектакль – явно хороший, на хорошее время в 4 дня воскресенья, за хорошую цену в 200 рублей… но ёпт в город Долгопрудный! Мне проще там заночевать после спектакля, чем на электричке и потом на метро оттуда домой возвращаться. А темой урока были Кафка и Сартр – о чём я узнала только сегодня на физике, но как в воду глядела, когда меня не так давно дёрнуло вдруг перечитать подзабытую сартровскую «Стену». Об этой «Стене» да о кафкинском «Превращении» мы и говорили, плюс я приплела немного Камю с его Калигулой и кафкинский «Замок», Дима вспомнил сартровских «Мух», преподша – Фрейда. Периодически обсуждали сходства и различия в рамках экзистенциализма, и я вынуждена была признать, что за эту пару обнаружила в Кафке больше экзистенциального, нежели видела в нём раньше, хотя по-прежнему предпочитаю причислять его в троицу к Джойсу и Прусту как к мастерам развёрнутых метафор, а не к экзистенциалистам. А вообще, как известно, экзистенциализм – моя любимая философия, и высказать всего я, конечно же, не успела – хотя будет ещё следующий урок, целиком посвящённый Камю. Покуда я училась, мои мама с папой возили бабушку на почту получать пенсию, и мне пришлось выйти из маршрутки на перекрёстке и дойти до этой самой почты, где меня дожидались, чтобы вместе приехать домой, иначе мне некому было бы открыть. Там я наскоро пообедала и пораньше покинула дом родной, направляясь на Театральную, где в театральной кассе возле метро (их там было аж две рядышком) докупила билетов на мартовские каникулы и ввалилась греться в прихожую Молодёжного театра, где сто лет не была. Постояла, почитала, когда впустили – вошла, сориентировалась, поднялась в зал второго этажа, купила программку и газету, постояла над сувенирами, попускала слюни на маленькие книжки Волошина, Кузмина и других, снова почитала. С первым звонком я решительно направилась в партер, игнорируя своё законное место где-то на балконе, и после некоторых передислокаций оказалась в середине пятого ряда – лучшего и пожелать нельзя. А смотрела я то, на что собиралась уже давно – РАМТовское «Красное и чёрное».
Хоть я и не фанат Стендаля, однозначно утверждаю, что сюжету его романа отнюдь не пошёл на пользу краткий пересказ, превративший 80% скучноватого трёхчасового сценического действия в сплошные поцелуи, танцевальные и фехтовальные экзерсисы, а его вполне неоднозначным и развивающимся персонажам – упрощение до уровня прямых, плоских, постных антрепризных типажей. Непонятно, чего хотел добиться автор пьесы по мотивам «Красного и чёрного» и её инсценировки, купировав весь смысл и психологизм произведения и всё присущее французским авторам того времени кипение страстей, однако положение спасает оформление, которому было уделено явно больше внимания, нежели режиссуре и актёрской игре. «КиЧ», как любя называют спектакль поклонники, – сугубо декоративное зрелище, предмет изобразительного искусства, построенное на красивом контрасте тех самых «рулеточных» цветов, которые Стендаль вынес в название своей самой известной книги (видимо, РАМТ к таким противопоставлениям неравнодушен – вспомним Белую и Чёрную версию спектакля «Инь и Ян»). Ключевым героем спектакля становится некий Мале (-вич подразумевается), который к месту и не к месту сыплет утомительной чередой афоризмов, не задевающих ввиду неубедительности показываемых труппой чувств, резонёрствует за автора, разговаривает с остальными действующими лицами, озвучивает их помыслы, даёт им советы и комментирует происходящее, вызывая смех у публики проблесками сомнительного остроумия. А заодно он рисует: в первом действии – Красный квадрат (жизнь), во втором, соответственно, - Чёрный квадрат (смерть), поверх Красного; на этом фоне постепенно меняются костюмы: от полностью белых переходят в полностью красные, и так же плавно – в полностью чёрные. На сцене – самый настоящий показ мод, одно удовольствие смотреть на изысканные наряды – но и только: даже у супрематизма есть своя философия, а «КиЧ» - форма без содержания – холоден и пуст, и вряд ли кому-то захочется любоваться платьями и костюмами в условных статичных композициях вместо полноценных мизансцен более одного раза.
Спектакль закончился, я отстояла очередь в душном гардеробе и переместилась из театра в метро, приехала домой, не сразу заставила себя приступить к рецензии, однако наконец смогла не только начать, но и закончить – и теперь прощаюсь с вами не далее чем до завтра, до следующей рецензии.)

И настало воскресенье, и собралась было я выбраться на «Дориана Грея» в Художественный на три часа с гаком, как запланировала ещё с пятницы, дык обломилась: бабушке снова вызывали скорую, как в последнее время – каждый день, ибо ей тоже хочется по-своему развлекаться. Безнадёжно опаздывая, я снова обратилась к афише, предложившей мне сеанс на 4.10 в 35миллиметрах либо на 5.30 в Октябре. Первое виделось мне предпочтительней и по времени, и по цене, хоть я ещё ни разу не была там ранее, и, понадеявшись успеть, я спешно собралась и покинула дом родной. Повезло с маршруткой, быстро подъехавшей к остановке, и, благополучно добравшись до Курской, я вовремя подошла по Земляному валу к кинотеатру, расположившемуся напротив театра на Покровке, где я не была уже целых полтора сезона. По потоку народа определившись, где вход в здание и где касса, я приобрела двухсотрублёвый билет, поплутала по первому этажу, узнала, что Большой зал находится на втором, нашла лестницу и поднялась в просторный холл с кричаще-синими диванчиками и фотовыставкой от National Geografic. Некогда было изучать обстановку, и я вошла в зал – действительно большой, с огромным экраном, я же ничтоже сумняшеся просила билет на шестой ряд, а мне продали так и вовсе на пятый. Однако пересаживаться, хоть зал и не был отнюдь полон, было влом, и я, поуютнее устроившись, постепенно привыкла глазами к столь крупной и близкой картинке, равно как и к звуку настолько мощному, что от него вибрировал пол даже тогда, когда наступала тишина.
Как фанат Уайльда, я ждала премьеры с большим нетерпением, но не ждала от премьеры ничего особенно примечательного. И – да, она меня не то чтобы сильно зацепила, но определённо понравилась больше, чем некоторые предыдущие экранизации, которые мне доводилось смотреть. Сразу отмечу: желающие почувствовать непревзойдённую атмосферу оригинального произведения, понять для себя вложенный в него – и не единственный – смысл идут безотлагательно читать книгу, а Паркер честно предупредил: фильм снят «по мотивам». Впрочем, он даже перестраховался, ибо течение сюжета практически не изменено – вот только безупречные уайльдовские диалоги и монологи пострадали ради динамичного развития событий, а попытка сохранить их философию привела к забавному эффекту: герои в буквальном смысле выражаются порой сплошными афоризмами. События эти плавно перетекают от эротики к триллеру и обратно, при этом первое действительно сексуально (только мало – захотелось чего-нибудь в таком же духе и побольше, теперь фантазирую, что было бы, если бы «Дориана» снял, например, Тинто Брасс), а второе – действительно кроваво. Обе стороны одной медали без купюр: притягательность наслаждения (не думаю, чтобы хоть кто-то в зале не захотел хоть ненадолго оказаться на месте Дориана в окружении женских и мужских обнажённых тел) и ужас преступления показаны равно натуралистично, как если бы фильм был не по роману Уайльда, а по исповеди самого Дориана Грея, подробной и безжалостной (к тому же основное расхождение фильма с книгой – искреннее раскаяние Дориана вместо страха перед материализованной совестью). Но оставим режиссёра, отдав ему должную благодарность за множество красиво поставленных сцен, и позволим мне поддаться искушению разобрать по отдельности каждый из созданных актёрами образов, появившемуся у меня в последнее время. Так вышло, что непосредственно Дориан (Бен Барнс) оказался не настолько ярким, каким хотелось бы, зато его антагонисты-спутники получились подлинными украшениями фильма. Лорд Генри в исполнении Колина Фёрта – отнюдь не коварный демон-искуситель, а вполне добродушный пожилой повеса, который вряд ли мог ожидать, что его гедонистические рассуждения Дориан воспримет настолько буквально и воплотит в настолько чудовищных формах. Он пугается того, в кого превратился его подопечный, и стремится исправить свою ошибку, как Джекилл, «воспитавший» Хайда. А больше всего порадовал образ художника Бэзила (Бен Чаплин), отлично подтвердившего моё мнение о том, что автобиографичным для Уайльда стал именно этот персонаж, а вовсе не Генри Уоттон: он – и Уайльд, и Бэзил – любил Дориана безусловно, прощая ему все безумства, но понимая, что вседозволенность уродует душу, а за удовольствия придётся расплачиваться дорогой ценой. Последнее, но немаловажное, о чём следует упомянуть, - оформление фильма: мрачный викторианский Лондон (напомнило не так давно смотренного «Шерлока Холмса», также сочетающего классику и мистику), замечательная музыка, качественная операторская работа, впечатляюще нарисованный «демон портрета», пытающийся вырваться за пределы горящего полотна и сожрать, кажется, не только душу, но и совершенное тело Дориана. И, хвала всем на небесах, я смотрела фильм без перевода и не обращая особого внимания на субтитры – чего и всем заинтересованным советую.
По окончании фильма я обошла фотовыставку, вышла из кинотеатра и перешла дорогу к театру на Покровке, надеясь, что там может оказаться какой-нибудь из двух их свежих спектаклей на освободившееся у меня 20 марта. Не оказалось – зато оказался «На дне» на одну из пятниц, и я не могла не взять билета, рассуждая поначалу так: в пятницу можно уйти с французского и успеть покончить со всеми делами до театра, а в субботу – прогулять ОБЖ и выспаться… И тут рассуждения прервались: меня осенило. Я поняла, что напрочь забыла о том, что в марте начинаются каникулы, и брала билеты только на выходные и праздничные дни! Наверное, я очень странно смотрелась со стороны, когда шла обратно к метро по Земляному валу, жизнерадостно чертыхаясь, матерясь, хохоча и обзывая себя идиоткой и другими заслуженными эпитетами. Что ж, нет худа без добра: когда я покупала билеты на выходные, я ещё не знала расписания курсов ГИТИСа, и если бы я тогда же брала билеты на каникулы, рисковала бы занять театром те будние дни, в которые эти курсы будут. Завтра буду заново шарить по сайтам театров и составлять список уже не покупок, а докупок, надеюсь, на каникульные дни недорогие билеты куда-нибудь ещё остались, а пока я только купила второй билет на «Мону» на 20-е для батиных коллег, которые перекупят его вместе с тем, оказавшимся после вчерашнего лишним. А сейчас мне теоретически надо бы списать у Аси конспекты по истории, дабы завтра вернуть ей тетрадь, а послезавтра по этим конспектам написать контру, хотя наверняка не успею прежде, чем меня погонят спать. С вами же прощаюсь, скорее всего, до следующих выходных)

Before… Быть может, кто-то помнит славный советский фильм с Костолевским – «Безымянную звезду» по одноимённой пьесе Себастиана, хорошо мне известного по своей летописи зарождения румынского фашизма. «Мона» Джигарханяна – новое, то есть хорошо забытое старое, и не менее славное высказывание по тому же сюжету. В провинциальном румынском городке с поезда ссаживают прекрасную незнакомку – у неё нет ни денег, ни документов, штраф она пыталась выплатить фишками из казино, а имя называть отказывается. На одну только ночь она остаётся у местного учителя астрономии и переживает красивый роман – пока, естественно, не появляется официальный бойфренд, который, заигравшись в рулетку, даже не заметил исчезновения своей пассии. В этой, казалось бы, бесхитростной истории каждый актёр настолько точно попал на своё место, что все образы, от главных героев до третьестепенных, получились потрясающе живыми, яркими, запоминающимися, уникальными и единственными в своём роде, достойными отдельного упоминания. Начальник вокзала (Анненков) – обаятельнейший и уморительный толстяк, задававший ритм спектакля всё первое действие, наблюдать за всяким движением которого – сплошное удовольствие; он действительно любит свою работу и искренне сожалеет о том, что «уже пятнадцать лет как не составлял актов». Мадмуазель Куку (Худоба) – старая дева, завидующая своим ученицам, бегающим на вокзал провожать поезда вопреки её запретам, пытающаяся реализовать себя в слежке за «нравственностью» окружающих, из персонажа карикатурного неожиданно превращается едва ли не в самого трагического. На месте фурии-училки из анекдота вдруг появляется жалкая растрёпанная женщина, неуклюже натягивающая стянутую юбку, на которую только что набросился какой-то псих, осыпал оскорблениями, завалил на диван… Зрелище настолько же страшное, как если бы на сцене, как в кино, показали бы настоящее изнасилование без купюр. Композитор Удря (Четков) – очаровательный вдохновенный романтик, невозможно смотреть без улыбки на то, с каким трогательным упоением он напевает мотив своей первой симфонии. Он мог бы быть и поэтом, и художником – в любом случае нельзя не поверить в то, что этот человек живёт именно искусством, и искусством подлинным, настоящим. Григ (Анпилогов) от начала до конца своего выхода – безостановочная череда едких шуток, но как бы ни смеялся зал, его эскапады – не фарс, а трагифарс: коренная перемена, которой он не в состоянии понять, в спутнице нескольких лет жизни пугает его, ставит в тупик, из которого он не видит иного выхода, кроме как впасть в истерику хоть и озлобленного, но всё же горького отчаяния. Его полная противоположность учитель Марин (Виноградов) – скромный мечтатель, у которого хватило дерзости поверить в существование звезды настолько далёкой, что её не увидеть ни в один телескоп, хватило дерзости полюбить существо настолько далёкое, что кажется – они из разных миров, разных галактик. И, наконец, сама Мона (Ксенофонтова) – красивая, естественная, непредсказуемая и непосредственная, каким может быть только ребёнок; а она и вправду словно заново родилась, вырвавшись на свободу, словно впервые увидела звёзды, солнце, цветы. Она говорит и действует по наитию, рефлекторно, не задумываясь, всё видит в розовом цвете и заражает этим зрителя, заставляя на время забыть о том, что идеальная приспособленность к мечте подразумевает абсолютную неприспособленность к жизни. У неё не хватает смелости остаться там, куда она сбежала в поисках счастья от своих дорогих нарядов, духов, лавандовых ванн и роскошных отелей – но если бы осталась, сказку сожрала бы бытовуха, и избалованная принцесса погибла бы в окружении толстых соседок. Но куда бы её ни занесло (а кто она, собственно – дочка папы-олигарха? Раскрученная актриса? Подстилка-содержанка?), детское сердце звезды по имени Мона останется там, где вместо электричества – свечи, а вместо душа – садовая лейка. Да, наверное, в первую очередь талантливую актёрскую труппу стоит благодарить за то, что не склонную к сантиментам меня неслабо зацепила мелодрама, как если бы я случайно подсмотрела реальный эпизод из чужой жизни, и что неоднократно я не могла удержаться от восторженных аплодисментов. Но виден и режиссёрский почерк маэстро Гинзбурга, режиссёра постановки, и оформление спектакля выше всяких похвал. Во-первых – потрясающая музыка Гараняна, а также изумительный задник с видом зыбкого, как мираж, но родного, как любимая книга, города, удачное освещение, передавшее плавный переход от дня к вечеру и от ночи к утру, кропотливо детализированные интерьеры, погружающие в необходимую атмосферу, поезда, проходящие по зрительному залу, глубины космоса, спроецированные на стены зала… Уже хочется вернуться, снова смаковать каждый момент, каждую мизансцену. И хочется порекомендовать всем – невозможно остаться равнодушным к сказке, настолько совершенной эмоционально и эстетически.
Примерно три часа спектакля пролетели легко и быстро, и вскоре я уже шагала обратно до метро, ехала домой, теперь вот в половине третьего ночи заканчиваю непривычно длинный рецензентский пост. Завтра меня ждёт «Дориан Грей», вас – мои очередные словоизлияния)

Когда я сегодня примчалась со школы домой, я первым делом проверила, не изменилось ли чего в Афише. Нет, она гласила о том же, о чём и вчерашним вечером: кинотеатр Художественный, «Дориан Грей», 17.40. Пообедав, я пораньше вышла из дома, памятуя, как достаточно собралось народа на «Воображариум», доехала до Арбатской, сунулась в кассу… и убедилась, что такого сеанса там просто не было, а был другой, в районе трёх, который был бы для меня гораздо удобней, если б я знала о нём – можно было бы поехать на него сразу после школы. Зато на 17.30 Малый зал обещал мне «Душевную кухню» - и, решив, что это карма, я взяла сторублёвый билет, к тому же, будь у меня возможность чаще ходить в кино (и не надо мне про «кто бы говорил»), я всё равно не пропустила бы эту вещицу, ибо некогда порадовалась трейлеру. У меня ещё было время, и я прогулялась до театральной кассы и взяла билет на 27-е – не совсем на то, на что хотела, однако ждать открытия продажи на вторую половину марта от театра Станиславского я устала: видимо, нынешние их дрязги, напоминающие едва отгремевшие аналогичные разборки Вахтанговки с Туминасом, настолько их увлекли, что им пока не до зрителей. Таким образом, выходные марта у меня благополучно забиты, но я не теряю надежды дождаться появления в продаже билетов на Виктюка, достойного того, чтобы пробить какой-нибудь будний день. Вернувшись в Художественный, я немного посидела с газеткой на своём уже традиционном (обожаю обрастать маленькими невинными традициями по части театра и кино) месте напротив монитора, затем расположилась в зале с краю четвёртого ряда и принялась с нетерпением ждать. Настроение было весьма располагающее к подобного рода фильмам: неожиданности и спонтанности положительного характера всегда способствуют моему позитиву. Перед показом прокрутили трейлера «Дориана» и – «Я люблю тебя, Филлип Моррис». Да, я терпеть не могу ромкомы, а эта слащавая жёлтая афишка меня откровенно раздражает, но чёрт возьми – Керри сука ржачный^^ Смешно даже просто смотреть на него, а я не видела его на экране уже целую вечность (готовы планы на следующие выходные, нэ?). Однако вернёмся к нашим баранам, а именно – на «Кухню».
Фильм у Фатиха Акина получился действительно душевным, в равных пропорциях смешным и скучным, что позволило не заснуть, но и не остаться при особо сильных впечатлениях. «Душевная кухня» - история, преисполненная андеграундного очарования в форме и хипповского неистребимого оптимизма в содержании: сколько бы препятствий не уготовила судьба главному герою, владельцу забегаловки на окраине Гамбурга, он не опускает руки, пока не наступит заслуженный хэппи-энд. На его голову – и эксцентричные подчинённые, и новый шеф-повар, непризнанный гений, и брат, мотающий срок и выходящий на свободу только по воскресеньям, и девушка, уехавшая в далёкий Шанхай крутить романы, и бывший однокашник-подлец, и больная спина… Достаточно, чтобы разувериться в высшей справедливости? Ан нет – дружба, любовь и свободное искусство торжествуют, а нечестные капиталисты наказаны волею всё той же непостоянной судьбы. Напоминает «Рок-волну», однако значительно менее бодро, неформально и воодушевляюще. То есть, sex-drugs-rock’n’roll присутствуют, но их слишком мало относительно двухчасовой продолжительности фильма, и выныривать из спокойного созерцания перипетий малого бизнеса в энергичное и улыбчивое мотание башкой и притопывание ногой приходится до обидного редко. Зато музыка, самая разная, но преимущественно восточная, закадрово звучит практически постоянно, что вкупе с особенностями операторской работы создаёт ассоциацию с болливудскими «танцевальными» фильмами – простыми и лёгкими, милыми в своём наивном прямом пафосе. Для разового релаксирующего просмотра данный гимн альтернативной кулинарии и медицине подходит вполне, хоть я и ждала от Акина чего-нибудь более артхаусного или хотя бы более осмысленного.
Кино закончилось, я выползла на свет Божий, прошлась по Арбату до Смоленки, приехала домой. Ввиду сегодняшнего инцидента «Дориан Грей» откладывается на послезавтрашнее воскресенье, а «Ленинградом» придётся пожертвовать, без особых, правда, сожалений; завтра же у меня, как обычно, вечером театр, о чём и вовремя напишу. Сейчас же отправляюсь пострадать перед сном ерундой, надеясь, что завтра меня не убьют за то, что я ещё не готова написать ту контру по физике, которую задолжала со времён больничного. Объективно говоря, завтра в принципе в школе нечего делать, но я и так пробиваю часто и помногу, а надо хоть иногда иметь совесть, пока совесть не поимела меня^^

Как ни влом было ложиться спать так рано (ещё не было и часу ночи), объективных причин засиживаться у меня вчера не было, и я, дописав рецензию, отправилась спать под взглядом мертвецки бледной полной луны. Что-то снилось про то, как я со своим не то прежним, не то нынешним классом на поезде из вагонеток по подземному тоннелю в стиле шахт времён индустриальной революции приехали в какое-то славное местечко с зелёными газонами. Как мы там резвились, я помню плохо, но когда стали возвращаться, вагонетки поползли вверх по довольно крутому склону и остановились на вершине, когда выезд на свет остался далеко внизу; стало ясно, что поезд не преодолеет перевал и вот-вот задом сорвётся вниз по рельсам. Так оно и вышло – и я с удовольствием орала что-то залихватское, ибо люблю американские горки, хором с визгом остальных; мы вылетели наружу, вышли из вагонеток и решили идти по тоннелям пешком, что меня также весьма обрадовало. По живописным слабо освещённым лабиринтам мы плутали долго, пока все куда-то не делись, оставив только нас с Ушастой; я смутно осознавала, что нам предстоит откуда-то издалека по метроветке дойти до нашей Молодёги, что это может занять не один день, но других маршрутов, кроме как под землёй, мне в голову не приходило, хотя отрезок от Арбатской до Смоленской мы преодолели непосредственно по Арбату (там, возле Макдональдса, строй солдат готовился расстрелять шеренгу каких-то людей). На последнем отрезке путешествия и Ушастая успела куда-то деться, а я наткнулась на какого-то полоумного дядечку, который, видимо, давно обитал под землёй в одиночестве, но благополучно улизнула от него; вскоре я увидела в прямом смысле слова «свет в конце тоннеля» и проснулась. Проснулась в девять, благодаря чему успела пострадать ерундой и отправиться снова до Арбатской, дабы сунуться, конечно же, в старый добрый Художественный кинотеатр. Приобретя искомый билет в Большой зал на Воображариум, я сходила до театральной кассы и убедилась, что по-прежнему недоступны для продажи желанные мною билеты на оставшиеся дни марта, и остаток времени убила в кинотеатре за просмотром трейлеров по монитору. К началу сеанса, двум часам с пятнадцатью, зал забился практически битком, и я со своей почти середины кажется шестого ряда начала смотреть «премьеру января».
Был у почтенного брахмана с почему-то грекомифологической фамилией Парнас, заправляющего левитирующими монахами, один грех – жажда бессмертия. Дабы его обрести, наш доктор (доктор каких наук, интересно?) заключил пари с колоритным дьяволом, изображённым, как всегда, в амплуа азартного и коварного биржевого маклера с усиками и сигаретой. Выиграл – и вскоре заключил ещё одно, на сей раз – чтобы добиться любви, поставив на кон своего будущего ребёнка. Третье пари – чтобы этого ребёнка спасти, попытаться выкупить ценой пяти человеческих душ. Для того и нужен пресловутый «Воображариум» - зазеркалье, где посетитель попадает в собственную мечту, а затем оказывается перед выбором между катарсисом и соблазном. Путь света, естественно, отталкивает, но выбравший его выходит из «Воображариума» невредимым, и его душа идёт «в счёт» Парнаса; грехи, в свою очередь, привлекательны, и выбравшие их погибают, а их души достаются дьяволу. Сам Парнас – лишь проводник и повлиять на посетителей не может, но ему в помощь откуда ни возьмись появляется страдающий амнезией парень Тони, вытащенный из петли, с начертанным на лбу непонятным символом и отменным даром убеждения. Кем послан этот спаситель, над коим довлеют грехи прошлого и которого жаждет уничтожить дьявол – уж не Богом ли? В таком случае автор банального и местами скучноватого неоригинального сюжета с выпяченной и простой как валенок моралью больно уж широко размахнулся, надеясь впечатлить зрителя героическим самопожертвованием героя Леджера (повторюсь, что ради последней роли этого актёра я и шла на сию попсу), обломавшим дьявола, и суровой карой над заблудшим Парнасом, завершившейся хэппи-эндом. Впрочем, этот сюжет хоть и в незначительной степени, но состоит из красочных сюрреалистических мультиков, нарисованных с претензией на поистине эпический размах – будь весь фильм снят в таком духе, он мог бы стать удовольствием для глаза, однако имеем что имеем: трейлер бёртоновской «Алисы», предварявший его показ, впечатляет больше, чем весь «Воображариум». Конечный вердикт: для разового ознакомления под попкорн кино подходит, но удивить способно вряд ли – разве что местами посмешить, а суеверным – дать повод для очередной нелепой трактовки гибели Леджера (если раньше говорили о «проклятии Джокера», теперь неизбежно будут мусолить кончину Тони).
По окончании фильма я вышла из зала – и с трудом протолкалась к выходу из кинотеатра сквозь толпу, забившую холл. Более того – на улице даже вытянулась очередь на вход! Судя по коробке с очками, появившейся у дверей Большого зала, все эти люди шли на «Аватара», ибо больше ничего в 3D в Художественном не идёт – однако, здец какой ажиотаж, стало ещё более обидно за по-настоящему стоящие фильмы, которым никогда не собрать такой кассы. Я пошагала по Арбату, возникло желание посидеть где-нибудь с кофиём и поэстетствовать, и я зарулила в первый попавшийся из двух арбатских Старбаксов, дождалась освобождения свободного места и вольготно устроилась на мягком диванчике перед маленьким круглым столиком с шахматной столешницей. Чертовски приятно было медитативно пялиться сквозь окно-витрину на прохожих со стаканчиком в меру крепкого и насыщенного американо, надписанным моим именем, потягивая кофе с поверхности через соломинку, что напоминает курение почти нескончаемой сигареты. Публика монотонно гудела, на улице постепенно сгущались синие сумерки, и, спустя полтора часа осилив свой кофе в прикуску с прихваченным с собой горьким шоколадом (пить остывший кофе, одновременно позволяя кусочку шоколада таять на языке, тоже чертовски приятно), я пошла дальше до Смоленской и поехала домой, пафосно читая в метро Moscow Times. Зайдя в Трамплине в Красный куб с целью закупки открыток и подарков на день святого Вазелина, я обнаружила там настольный Ленивый календарь от RachaelHale на 2010 год, который, конечно же, купила – теперь он наконец заменил на моём столе под монитором Ленивый календарь-2009. И пофиг, что совпадает половина фотографий кавайных спящих зверушек и многие афоризмы – меня всё равно весьма радует ^^ А завтра меня ждёт начало очередной учебной недели, с вами же прощаюсь до следующей рецензии – надеюсь, что это будет рецензия на долгожданного «Дориана Грея» если не в день премьеры, то хотя бы на следующий после неё. Не скучайте, ага)

Сегодня я сочла своим долгом появиться после долгого отсутствия на ОБЖ и на физике, но на последнюю пару зарубежной литературы как последняя сволочь не пошла за компанию с Асёной, в отсутствие которой было бы сложно раскачаться на умные высказывания – пусть даже о Хемингуэе и Ремарке, моих любимых зарубежных классиках. Я приехала домой, пострадала ерундой, а после обеда вышла на улицу – мороз уже спадает, зато часто идёт снег и становится ветреней – и поехала до метро, затем до Арбатской. В тамошней театральной кассе на сей раз была моя знакомая кассирша, но нужных мне билетов так ещё со вчера и не появилось, и я, решив подождать до понедельника, пошагала по промозглому Арбату до театра Вахтангова. Купила программку, поднялась на второй этаж, обошла небольшую выставку в холле фотографий из спектаклей Вахтанговки разных лет по Чехову, посидела почитала, по неаншлаговому скоплению народа определив, что на этот раз мне удастся сесть поближе. С первым звонком я, со своим сторублёвым билетом на балкон, сунулась в партер и начала перемещаться по свободным местам, приближаясь к сцене, пока, наконец, не осталась в дислокации просто идеальной – в середине второго ряда. О дальнейшем, хоть, наверное, это будет и довольно сбивчиво, поведает рецензия ниже.
«Загадочные вариации» - это 14 музыкальных вариаций Эдварда Элгара, в которых неуловимо угадывается какая-то очень знакомая, старая как мир мелодия, которую, тем не менее, никто не может точно назвать. А ещё это – пьеса Эрика Шмитта, в которой демонстрируется множество граней какого-то очень знакомого, старого как мир чувства, которое лишь очень условно обозначают словом «любовь», ведь в каждом конкретном случае оно – совершенно разное, и не существует двух одинаковых. Этим вступлением, конечно, я мало кого заинтересую: большинство произведений искусства – о любви, скажете вы и будете правы. Но не торопитесь с выводами: после просмотра спектакля «Посвящение Еве», объединившего вышеуказанные музыку и текст, такие избитые категории любви, как взаимная и невзаимная, плотская и платоническая, разнополая и однополая, «в реале» и на расстоянии и так далее начинают казаться ещё более условными и необязательными, нежели прежде. Как насчёт любви не к воспоминанию даже, а к фантазии на его основе, к самим собой придуманному образу, существующему в ином пространственно-временном континууме, не меняющемуся в зависимости от смены персонификации? Кто из нас не грешил идеализированием давно потерянных нами людей и поиском приписанных им черт в окружающих – бессмысленной надеждой ребёнка встретить любимого книжного персонажа? С этим поможет разобраться диалог двух единственных героев спектакля, начинающийся с того, что к пожилому романисту Абелю Знорко (Лановой), мизантропу, уверяющему, что никогда не любил, а ограничивался только сексом, пробирается журналист Эрик Ларсен (Князев) и пытается вызвать его на откровенность. Отправная точка – книга Знорко в виде неоконченной многолетней переписки расставшихся по собственной инициативе влюблённых, но интерес наших антагонистов друг к другу отнюдь не случаен, а значит – следует цепочка неожиданных сюжетных поворотов, из которых я угадала лишь первые два. Однако спектакль интересен не своей практически детективной формой (хотя она цепляет с первого «кадра» и не отпускает до самого финала), а глубоким философским содержанием, обещающим ценные открытия буквально в каждом монологе. Не буду перечислять их все – у Шмитта каждый сможет утащить по афоризму, соответствующему его взглядам на межчеловеческие отношения и опыту в оных; обозначу лишь основную мысль, выраженную кратко и ёмко: «Мы не знаем, кого любим». Услышь я эту фразу раньше, я расшифровала бы её со своей привычной экзистенциалистской колокольни – дескать, абсолютное личностное совпадение невозможно, следовательно, никто никого никогда не сможет до конца понять. Теперь же я связываю её с общеизвестным высказыванием горячо любимого мною Маркеса: «Возможно, в этом мире ты всего лишь человек, но для кого-то ты – целый мир», из чего проистекает: сколько людей знает тебя, столько различных миров ты из себя представляешь. Глядя на Абеля и Эрика через призму своего заражённого Фраем сознания, я убеждаюсь в теории, что все мы – в той или иной степени зеркала, не в том смысле, чтобы мы сознательно копировали манеры собеседника, а в том, что собеседник видит нашу индивидуальность сквозь собственное отражение (да, тема того, что человек склонен обо всём судить по себе, – один из моих коньков-фаворитов, но сейчас она приобрела свою аллегорию). Возвращаясь к нашим баранам: мы знаем тех, кого любим, только в рамках собственного мира, зачастую и не догадываясь о том, что кто-то ещё может знать и любить того же человека совершенно другим, даже противоположным. Сверхзадача Шмитта – найти для двух таких «параллельных миров» точку пересечения всей евклидовой геометрии вопреки, чтобы доказать свою аксиому: мы живы до тех пор, пока нас кто-то любит (привет аналогичной мысли из «Дракулы» Стокера, вдохновившей меня на стих, в котором эта мысль закавычена). Благодаря этому весьма жизнеутверждающему выводу спектакль, полный страданий, одиночества, страхов, разочарований, эмоциональных всплесков, болезненного катарсического процесса понимания и принятия реальности, о чугунную жопу которой, как известно (простите мой французский), склонны разбиваться розовые хрустальные мечты, оставляет после себя положительные эмоции – плюс удивление от того, как столько всего могло поместиться всего в двух часах фактического бездействия. Сытость от жирного куска пищи духовной дополняет эстетическое удовольствие от великолепной игры талантливых актёров и красивого оформления (о, это шумящее на заднике море, над которым парят чайки, и инфернальные «химеры», затевающие жутковатый маскарад для своего господина!). Короче: при наличии готовности «осилить» - обязательно надо посмотреть.
Спектакль закончился, я вышла из театра, пешком прогулялась до Смоленки, не отказав себе в удовольствии заглянуть в театральную кассу под крышей, приехала домой. Завтра я собираюсь посмотреть таки «Воображариум», потому прощаюсь до следующей рецензии)

Сегодня поутру, когда папа вернулся с работы, я позаимствовала у него диск со старым добрым Фоксом, чтобы снести старый, отказавшийся работать, и поставить заново, однако и новый не стал открываться тоже. Пришлось с Эксплорера идти на лисий сайт и скачивать последнюю версию Фокса, которая с удовольствием заработала у меня и не стала протестовать против установки приглянувшейся шкурки. Хвала Магистрам, что я не успела удалить папку с избранным, спасённым после смерти прежнего винчестера, и загрузить его в новую Лису не составило труда. Долго ли, коротко ли, а, пообедав, я снялась с места, дабы пораньше подъехать на Арбатскую и ввалиться в кинотеатр Художественный, где давненько уже, кажется, не была и успела соскучиться. Взяла 110-рублёвый билет в Синий зал, решила, что за оставшиеся до начала сеанса 20 минут особо не нагуляешься, и прошла в холл, сцапав свежую газетку – почитать её, попялиться в монитор с трейлерами и подумать, что ещё стоит посмотреть до наступления насыщенного кинопремьерами февраля. С одной стороны, хочется заценить «Ленинград», хоть и опасаюсь, что это очередная белогвардейская агитка по правительственному заказу (мания теории заговора, да), с другой – пресловутый «Воображариум» только потому, что там – последняя роль Леджера. Но вот время благополучно пролетело, я прошла в зал, пролезла на своё крайнее у стены место в четвёртом ряду и принялась смотреть «Тетро» - новый фильм Копполы, выпущенный в ограниченный прокат, по его собственному сценарию.
В чём не приходилось сомневаться, «Тетро» - кино абсолютно авторское, некоммерческое, где Коппола продолжает свою излюбленную тему семьи как клана, в котором дети неизбежно должны разобраться во всех отцовских грехах. Тетро пытается порвать с семьёй и с прошлым, с ней связанным – убегает из дома, отрекается от родных, даже меняет имя и поселяется в Буэнос-Айресе, где никто ничего о нём не знает и догадаться не может. Он надеется забыть о своём отце, отбившем у него девушку после гибели его матери и прославившемся за счёт его дяди, подавлявшем в нём его литературный талант («В этой семье может быть только один гений»). Но тут в его жизнь врывается младший сводный брат Бенни, который, руководствуясь в равной степени желанием узнать всё о своей семье, о которой ничего не знал, и «спасти» Тетро от застарелых комплексов, бесцеремонно рушит его оборону, в чём ему помогает девушка Тетро. Найдя зашифрованные рукописи неоконченной книги Тетро, основанной на истории его семьи, Бенни создаёт по ним пьесу, приписав от себя очень фрейдистский финал: главный герой убивает тирана-отца… Но, конечно же, в жизни всё отнюдь не так просто, как в оперетках, и только приняв и поняв правду, братья оказываются способны не повторить ошибок своих предшественников и не наделать новых. Двухчасовой психологический детектив, полный символов и аллегорий, снятый потрясающе красиво – столько блестящих ракурсов, что хочется каждый кадр остановить и утащить в коллекцию любимых чёрно-белых фотографий. Да, цветные в этом фильме только воспоминания и фантазии, и это действительно здорово – чёрно-белое исполнение не отвлекает, не развлекает, не мешает восприятию слов, расставляет все необходимые акценты чётко, как сценические софиты. Вообще, «Тетро» очень похож на хороший спектакль – с искренней актёрской игрой, удачными мизансценами, долгими многозначительными паузами, отличной музыкой. Достаточно пищи для ума и достаточно эстетического удовольствия – то, что требуется от настоящего искусства, не стремящегося поразить зрителя масштабными спецэффектами, буйством красок и громким шумом. Не только фильм, но и сам Тетро резко противопоставлен «мэйнстриму», предпочитая творить «в стол» и отказаться от престижной награды фестиваля, а не ставить «Фауста» с обнажающейся до полного неглиже девицей в главной роли, чтобы снискать восторг публики и благосклонность критики. Грустно от того, что такие «Тетро» добираются до нас с трудом и ютятся по маленьким экранчикам двух-трёх кинотеатров, пока народ восторгается пейзажами Пандоры, но и отрадно от того, что в кинематографе появился новый художник тонких линий – Коппола, ранее известный как автор эпических полотен.
Фильм закончился, немногочисленные зрители, ворчащие о зря потраченном времени, потянулись из зала, неторопливо покинула кинотеатр и я и по морозу пошла по Арбату до Смоленки. Вернулась домой, и вот теперь мне уже скоро спать, потому что завтра в школу после месячного (включая каникулы и не считая первого дня после них, когда я там появилась) там отсутствия – при том что за всю неделю больничного я не только не узнавала и не делала домашку, но даже и не интересовалась, что у моих однокашников происходит и что они проходят. Прощаюсь, скорее всего, до следующих выходных, если не получится выбраться в кино в какой-нибудь будний день)

Вчера вечером я посмотрела по Центру так-себе-концерт памяти Высоцкого, потом попыталась пересмотреть второго Ворона, но дебильная реклама, которой его время от времени прерывали, сбивала весь настрой, и я забила и пошла спать. Когда я встала утром и села за комп, Лиса у меня тупо не открылась, упорно делая вид, будто её не существует; я сперва погрешила было на давеча установленный плагин для смены шкурок, однако у Ушастой, установившей его же, всё работало. Три антивируса на полной проверке что-то нашли и убили, но лучше от этого не стало, и пришлось до принятия окончательного решения бродить пока по родным местам сети через Эксплорер. Былинным обломом закончилось и моё желание музыкального супа на обед – «элитный» горох, мною приобретённый, варился с двенадцати до половины пятого и нихрена не разварился, тогда как нормальный горох всегда разваривается в кашу довольно быстро. Пришлось грызть жёлтые мягкие горошины, ибо если бы он поварился ещё немного, я опоздала бы в театр, но времени я всё равно потратила порядочно, ибо горошины оказались гадостью – о чём красноречиво свидетельствуют цитаты из аськи:
16.57 *жуёт нихрена не разварившийся горох*
17.03 *страдальчески жуёт горох*
17.07 *мученически перемалывает зубами злоебучий горох*
17.10 *колдует над горохом* умриии, умриии сука, умриии... >___<
Не доев и решив ещё доварить этот горох завтра, я ушла и потом весь спектакль маялась желудком, но сейчас не об этом. Я доехала до метро, на нём – до Смоленки, прошлась пешком по Арбату с заходом в зоомаг, ввалилась в театр Вахтангова, приобрела программку, поднялась к партеру и уселась читать. С первым звонком я ничтоже сумняшеся пренебрегла своим законным местом в восьмом ряду бельэтажа и принялась кочевать по партеру, который заполнялся медленно, но верно, пока не заполнился весь, и в который уж раз согнанной мне пришлось спешно валить в амфитеатр и искать пристанища там. Оно и там нашлось не сразу, но, наконец, уже когда начал гаснуть свет, я пробралась в середину предпоследнего ряда и осталась там – без бинокля, за морем голов аншлага, однако всё увидела и всё услышала. Ажиотаж объяснялся тем, что я заявилась на премьеру начала текущего сезона – «Дядю Ваню».
Сейчас за «Дядю», как за ещё не заезженную пьесу, к юбилею Чехова схватились многие, но для меня этот «Дядя» первый, поэтому сравнивать мне покуда не с чем. Могу лишь обрадовать, что привычной «чеховщины» - погружённых в уютный, домашний стазис героев, занимающихся бесконечной болтологией – у Туминаса мною замечено не было, хоть текст он и прочитал от доски до доски. У него, скорее, «достоевщина» - сонм болезненных рефлексивных надломов, чугунные решётки обстоятельств, атмосфера сырого, простуженного, горячечного мира: не деревня с полями и лесами, а раскольниковский Петербург либо Скотопригоньевск. Эмоции то и дело выплёскиваются через край, как вода из стаканов исполняющего роль карикатуры на всех и вся Телегина (Красков), то у одного, то у другого, своими брызгами неизбежно пятная всех окружающих, и актёры всё больше кричат, нежели говорят – и только дядя Ваня (Маковецкий) не участвует в кипении страстей, его первый и последний взрыв тянет на обиду, но никак не на возмущение. Он слишком пассивен, неприспособлен к жизни, беспомощен, как младенец, чтобы по-настоящему влюбиться и по-настоящему взбунтоваться. Умеренный гротеск изящно подчёркивает, что у всех в этом доме с нервами не в порядке – Серебряков (Симонов), только что гордо выплывавший из сумерек с домочадцами, как Воланд со свитой, вскоре уже носится по сцене, задрав сорочку, как буйнопомешанный; Астров (Иванов) пьёт водку через шланг из огромной бутыли и буквально насилует равнодушную ко всему, включая саму себя, Елену Андреевну (Дубровская); дядя Ваня, выстрелив почти в упор в Серебрякова, дважды толкает его рукой, а тот не падает, стоит, как статуя, так что кажется – это не Иван Петрович промахнулся, а просто Александр Владимирович неубиваем. Публика не успевает заскучать, живо реагирует на сюжетные перипетии – ведь старая история о заразной русской провинциальной хандре, «тоске о несбывшемся» и разочарованиях зазвучало на удивление современно. Финальный монолог Сонечки (Крегжде) с сакраментальным чеховским «Надо жить!» звучит не смиренной молитвой, а манифестом стоической воли, и она ещё пытается спасти своего превратившегося в безвольную куклу дядю, накачанного морфием – открывает ему глаза, растягивает губы в улыбку, кружит в подобии вальса… Но, видимо, поздно – раз опустив руки ложным осознанием, что «жизнь кончена» (а начиналась ли она вообще?), он так больше и не нашёл в себе сил поднять их вновь, так и ушёл в небытие с этой лубочной улыбкой Иванушки-дурачка, полвека на печи провалявшегося. Получился спектакль без пафоса, без сантиментов и практически без лирики, но убедительный, яркий, объёмный, живой, во многом неожиданный, каждый эпизод и каждый персонаж которого со своей личной трагедией и со своей личной комедией достоин отдельного абзаца – спектакль пусть не цепляющий, зато интересный, как интересна любая индивидуальная и самодостаточная точка зрения на классику без её при этом искажения. И к тому же качественный, добротный – звучит замечательная музыка, каллиграфически вырисованы мизансцены, не возникает ни суеты, ни «зависаний». Надо смотреть, надо думать, надо этим не ограничиваться – ждут другие «Дяди Вани» в других столичных театрах…
Три часа с гаком спектакля закончились, я выползла в гардероб, отстояла очередь, по морозу дошла сначала от театра до Арбатской, потом от родной Молодёги до дома. Радовал глаз полумесяц, устроившийся на небе аппетитной дынной долькой, в которую вырос за неделю из еле заметного тонкого белёсого шрамика. Дома начала писать сразу же и не отвлекаясь, но, как видите, снова засиделась над рецензией до трёх ночи, а завтра ещё обязательно надо посмотреть наконец-то «Тетро». До новых встреч, дорогие осилившие)

В воскресенье, вопреки надеждам на просмотр нового фильма Копполы «Тетро», из дому меня не выпустили, мотивируя это тем, что в театр билет был уже куплен заранее, а в кино простуженным ходить не полагается, и этот день я провела в четырёх стенах, пересмотрев до новостей в пятидесятый раз «Титаник», а после них – в десятый раз «XXX (Три икса)». Последующие дни по части выгулов были такими же безнадёжными, и я продолжила просвещаться по кинематографической части, смотря ранее неизвестные мне фильмы по Женькиной наводке прямо с онлайна. В понедельник это был французский мюзикл «Все песни только о любви», который я ничтоже сумняшеся посмотрела в оригинале, поэтому отчаянно скучала на диалогах, однако всё можно было понять и без слов. Парень с греческим профилем и блондинка любят друг друга, потом появляется брюнетка, которой нравится блондинка, и все трое благополучно уживаются в одной постели. Но затем блондинка погибает, парень и брюнетка остаются вдвоём, но у неё есть ещё один бойфренд на стороне, и наш герой страдает от одиночества, пока не знакомится с братом этого бойфренда. Между ними развивается взаимное чувство и выливается в хэппи-энд с милым поцелуем на балконе. Вся эта история сопровождается вполне симпатичными лиричными песнями и видами Парижа, что создаёт приятную атмосферу – если бы из этого фильма выкинули всю болтологию и урезали его до пятиминутного клипа, он отлично вписался бы в «Париж, я люблю тебя». Во вторник была заценена немецкая драма «Эта жизнь для тебя» - вообще не про любовь и банальная донельзя. В ней пианиста, только что выигравшего международный конкурс, сбивает машина, и он оказывается прикованным к инвалидному креслу в реабилитационном центре и теряет вкус к жизни. Для возвращения этого вкуса к нему подселяют самого невыносимого колясочника во всём центре, который поит своего подопечного спиртом, таскает его на дискотеку, а потом в бордель и в конце концов справляется со своей миссией. Одна беда – этому прожигателю жизни немного осталось, и пианист, чтобы доказать другу, что его старания были не напрасны, и обеспечить ему счастливую смерть, возвращается на сцену. До трогательности фильм не дотянул, хотя старался. К тому же вечерами я краем глаза смотрела дурацкие отечественные фильмы с Харатьяном, которые включала моя мама – в первом он играл продюсера, которого девочка из Чернобыля сделала из законченного урода хорошим человеком, во втором – богатую проститутку, который увёл у мужа богатую жену и купил его половину акций в их, жены и бывшего мужа, совместном предприятии, в третьем – продюсера, крутившего курортный роман, пока его дочь дружилась со своей сестрой-близняшкой, выросшей в детдоме после того, как её в роддоме украли у матери, чтобы продать её почку. Когда я ничего не смотрела, я бродила по сети, читала книжку, слушала музыку и другими способами убивала время; вчера мама разобрала, а папа выкинул новогоднюю ёлку, а сегодня меня наконец-то выпустили в поликлинику выписываться.
С тех пор, как меня перевели из детской во взрослую, что было года четыре назад, я там раньше ни разу не была, а теперь вот объявилась в подростковом кабинете и протянула свою справку симпатичной молодой врачихе. Больничный мне закрыли, заглянули мне в горло и, вопреки моим предупреждениям о том, что мне после этого слегка плохеет, измерили мне давление – оно оказалось пониженным, как всегда. Затем меня послали в другой кабинет, куда я, пошатываясь, и пришла по коридору, где сидевший за компом врач бодро объявил, что мне надо измерить рост и вес, давление и сахар в крови. Я вякнула, что давление мне измеряли только что, но слушать меня не стали – поставили у линейки (с прошлого года я не выросла), потом на весы (я похудела на 5 граммов XD), потом посадили на стул сдавать кровь. После этого-то меня и замутило – знакомо начали сгущаться вокруг темнота и тишина, и я, ворча, что не следовало мне давление мерить перед сдачей крови, и отбрехиваясь, что со мной всё в порядке и я сейчас оклемаюсь, вслепую пересела обратно за стол врача. От нашатыря я не отказалась, решив, что лучше потерпеть его вонь, чем посреди кабинета невежливо грохаться в обморок, и, сцапав протянутую ватку, жадно затянулась, так чтоб до горла пробрало, наплевав на рекомендации врача держать её от лица подальше. После этого мне, уже практически ничего не слышащей и уже давно ничего не видящей, помогли подняться и уложили на кушетку ногами кверху, где у меня сразу же прояснилось сознание, так что, для проформы немного повалявшись, я вскоре уже сидела, болтая ногами, в превосходнейшем здравии. Хоть я и протестовала, давление мне врач таки померил, спросил, что я ем; я честно ответила, что я вег, приготовилась выслушивать долгую лекцию (да, Марусь, я помню про аминокислоты)), но к вящему моему удивлению док отнёсся к сему факту абсолютно нормально и сразу же спросил, ем ли я в достаточном количестве бобовые, грибы и другие источники белка. Я с энтузиазмом пересказала ему свой рацион, он остался спокоен на мой счёт, и я снова потащилась в подростковый, где оставила свою карту и распрощалась с поликлиникой окончательно. Теперь мне надо бы постирать свою хайру, которая уже приобрела вид «я у мамы вместо швабры», ибо встала дыбом и приглаживаться расчёской не желает совершенно, так что сейчас я как никогда напоминаю себе собственного собака с его растрёпанными ушами (самофот выше). А ещё надо отъедаться, ибо док нарисовал мне в карте про недостаточный индекс массы тела - в армию с таким не берут, а ну как и в ГИТИС с таким не берут тоже (там здоровые люди нужны, так что мне до весны ещё придётся диспансеризацию себе устраивать)? Завтра мне снова в театр, а там и в кино правомерно будет выбраться, ибо простуда уже успела благополучно сойти на нет, а там и в школу.

Два дня "постельного" (хаха) режима - если в четверг температура к вечеру начала подниматься и я рано легла спать на парацетамоле, то в пятницу она уже не беспокоила вообще - осталась только простуда. Ела мало, преимущественно яблоки, спала много, сидела за компом, читала книжку, смотрела телек. В пятницу в кои-то веки дождалась "Закрытого показа" - сто лет его не видела, кажется, со времён "Яра"; вчера там повторяли программу ноября 2008, кажется, года и показывали фильм Гай Германики "Все умрут, а я останусь" - видимо, ввиду расколовшего Интернет на два лагеря сериала "Школа", о котором я вообще ничего не знаю.
Поскольку я эту кину ранее не видела, села смотреть - но никаких особых впечатлений после этого не вынесла. Да, операторская работа великолепная, актёры - молодцы, создают ощущение почти документальной съёмки, но сюжет воздействует только на эмоциональном уровне, ибо вместо психологии - инстинкты. Мораль "здесь нет ни счастья, ни любви"(c) красиво растеклась по поверхности, и я не настолько сентиментальна, чтобы страдать из-за этой очевидности, а глубже копнуть не получается - пустое кино о пустых людях. Три героини-девятиклассницы, дорвавшись до первой в жизни школьной дискотеки, выполняют программу ускоренного взросления с чисто русским максимализмом: если впервые напиться - то до потери сознания, если накуриться - то травой, если потерять невинность - то с отморозком в грязном подвале и потом быть избитой его ревнивой пассией. Может, это и будут когда-нибудь рассматривать как исторический документ о реалиях нулевых годов текущего века, но, на мой взгляд, дуры были и будут всегда, и приставка "гламурные" не сильно отличает нынешних персонажей Германики от их предшественниц и последовательниц. А если бы она действительно хотела напугать "мальчишек и девчонок, а также их родителей" и предостеречь от необдуманных поступков на гормональной почве, не обходила бы с трогательной деликатностью все острые углы - а ведь от передоза или в драке подростку недолго и погибнуть.
Однако обсуждение, как всегда, получилось куда забавней фильма, выдав на-гора туёву хучу восторженных возгласов, необоснованных обобщений и чудовищных сравнений вышеописанного клипа с творениями Феллини, Ван Сента и Альмодовара. Благополучно просидев под него до трёх ночи, я ушла спать, утром была разбужена вернувшимся с работы папой, а вечером начала, как в любую субботу, собираться в театр, ибо папе за эти два дня так и не удалось толкнуть билет никому на работе. Он довёз меня до метро, метро довезло меня до Таганки, и в театре на Таганке появилась всклокоченная я с красным носом, красными слезящимися глазами и обветренными губами – не любопытства ради, а рекомендации благодаря. За столиком у гардероба сидел понурый Золотухин – презентовал свою новую книжку, то бишь продавал и подписывал, иногда фотографировался с желающими, иногда просто фотографировали его. Я купила за полтинник программку, уползла читать книжку поближе к партеру, с первым звонком устроилась на своём законном месте в предпоследнем ряду у стены, со вторым отправилась покорять передние ряды. С третьего меня, к сожалению, согнали, пришлось довольствоваться флангом первого, что при высокой сцене было больно близко – приходилось задирать голову, ну да всё лучше, чем слишком далеко.
Название пьесы Петера Вайса интригует – «Преследование и убийство Жан-Поля Марата, представленное актёрской труппой сумасшедшего дома в Шарантоне под руководством господина де Сада»; Любимов сократил его до «Марат и маркиз де Сад». Да, снова «театр в театре», но постановка в исполнении «психов» распадается на перепутанные между собой обрывки из «биографии» Марата, которого, в свою очередь, явно перепутали с Робеспьером, свалив на него вину за весь террор и казни Великой французской революции. В этом спектакле Марат (Бадалбейли) сидит в тазу и чешется, а Шарлотта Корде аж несколько раз сомнамбулически приближается к нему, пока, наконец, не закалывает кинжалом – эту историю знает каждый школьник, а каждый окультуренный человек уже набил ею оскомину, вспоминая её при виде репродукций самой известной картины Давида. В промежутках между «заходами» Шарлотта общается со своим брутальным соратником Дюпре, массовка выступает от лица народа, то преклоняющегося перед Маратом, то требующего мира, а Марат «дискутирует» с де Садом – то бишь маркиз говорит, а несчастный «хроник» только упрямо, но без аргументов сопротивляется. Всё, кроме этих прений между нашими главными героями, происходит в жанре зонг-мюзикла – реплики говорят стихами или поют, а так же танцуют, лазают по решёткам, отгораживающим актёров от публики, исполняют акробатические номера, отбивают чечётку, играют на скрипках на брудершафт. Подбор музыкального сопровождения для шоу кажется таким же случайным, как и смена событий, суть которых режиссёру (Любимову, а не исполнителю роли бонапартиста-главврача Кулимье) явно не так важна, как повод гордо показать, чему научилась его труппа. Спектакль получился бы если не скучным (сложно было бы утомить зрителя за полтора часа), то, по крайней мере, безынтересным, если бы не пожилой де Сад (Золотухин) – самый гротескно-яркий и одновременно самый убедительно-живой «пациент» Шарантона (он действительно доживал последние дни в этом госпитале и, если верить некоторым источникам, действительно ставил там свои пьесы с участием душевнобольных). На него полезно будет поглядеть тем, для кого маркиз – как минимум такая же полумифическая личность, как Казанова, и как максимум – автор репортажно дотошных описаний очаровательных извращений, растянувшихся на целые книги. Ибо Донасьен Альфонс Франсуа де Сад был ко всему прочему философом, скептически взиравшим на идеи тотальных Liberte, Fraternite, Egalite, насаждаемых при помощи гильотин – и при всём моём уважении к революциям как к обобщённым явлениям в историческом прогрессе, в этом с ним нельзя не согласиться. Вайс очевидно задавался целью революцию очернить, Любимов, как фаворит правящей партии, этой идеи, хоть и не без иронии, коснулся также – а вам судить и вам, если заинтересованы, смотреть, ибо для разового просмотра вещь вполне подходит.
Спектакль закончился, я выбралась в гардероб, у которого уже снова маячил Золотухин, потом покинула театр, доехала до родной Молодёги, и папа довёз меня до дома. На завтра планов пока нет, посему прощаюсь на неопределённый срок, доброй ночи вам и мне)

Вчера я постаралась лечь спать пораньше – в районе трёх, чтобы и встать пораньше тоже. Хренушки – меня пытались разбудить, но я всё равно продрыхла по славной каникульной традиции до обеда. Пострадала ерундой, в процессе страдания загрузилась до необходимости часок помедитировать, вырубила свою шайтан-машину с Интернетом и понадеялась, что меня оставят в покое, но мне всучили глицин и позвали на «постные блины». Глотать химию я не стала, а прилежно прочитала инструкцию от корки до корки; сие увлекательное чтиво оказало на меня настолько терапевтический эффект, что я оклемалась и пришла на кухню, где у меня хватило ума затребовать упаковку из-под блинов и первым делом с тем же тщанием прочитать их состав. В составе оказались сухое молоко и яичный порошок («постный продукт», ага, из соответствующего отдела магазина!), и я, вежливо отказавшись от трапезы, вскоре вышла на улицу, снова пораньше, дабы пешком дворами дойти до метро. Небо, о чём я изо дня в день забываю упомянуть в посте, после наступления сумерек просто великолепное – насыщенно-синее, так что на его фоне всё кажется красивым, особенно тёплые квадратики светящихся окон; собственно, ради него я и осуществляю каждый день этот моцион по морозу. Метро снова доставило меня на Юго-западную, я опять рано оказалась в театре, поторчала в холле, когда впустили – вошла, купила программку, села читать, всё как обычно. После первого звонка я переместилась в зал, заняла своё место всё в том же последнем шестом ряду (каждый раз я продвигаюсь всё ближе и ближе к середине то на одно место, то на два) и дождалась, пока не соберётся публика и не погаснет свет. Последний спектакль моих рождественских каникул должен был быть хорошим – и он был таковым.
Есть у Шекспира пьесы, преисполненные глубокой философии – их очень любят ставить режиссёры. А есть сюжеты достаточно банальные, например, комедия «Два веронца»: товарищи Протей и Валентин встречаются в Милане, отосланные суровыми отцами из Вероны послужить в мушкетёрском полку, причём один оставляет на родине возлюбленную. Оба влюбляются в дочь миланского герцога, один планирует похитить её и сбежать, к другому приезжает та самая оставленная возлюбленная, переодетая парнем, при этом у них, естественно, имеется конкурент в лице кабальеро Турио, которому отдаёт предпочтение герцог. Слуги, влюблённые в служанок пассий своих господ, обмен перстнями и клятвами в вечной верности, прочие избитые перипетии прилагаются. Такие вещи режиссёры ставить не любят, и только маэстро Белякович не упускает шанса доказать, что из любого материала можно слепить конфетку – по мотивам «Двух веронцев» он пишет собственную историю в жанре «театр в театре» под названием «Даёшь Шекспира!». В ней харизматичный поэт (Матошин) появляется в современном подземном переходе, где ночуют бомжи и нищие, и подбивает их на исполнение ролей шекспировых итальянцев – возраст и комплекция не мешает представить себя молодыми и красивыми, а из всем известных метрополитеновских заграждений получаются отличные декорации. Есть во всём дальнейшем некоторое сходство с посмотренной мною вчера «Оперой нищих» с её ворами, попрошайками и шлюхами – и там, и здесь поются песни, превращая представление в почти что мюзикл; и там, и здесь неоднократно звучит сакраментальное: «Весь мир – театр, а люди в нём – актёры!». Бездомные актёры-любители очаровательно мешают пафосные пассажи с просторечным языком, удачно вставляют в текст куски посторонних стихотворений и песен, спорят, переговариваются «из Милана в Верону», придирчиво наблюдают друг за другом. И это очень смешно – до той поры, когда они не начинают сопереживать своим героям, представляя себя на их месте, пытаясь понять, каково это – предать или потерять любовь или дружбу. Они всё реже нуждаются в подсказках поэта и всё чаще в своих монологах мешают сценический вымысел со своей настоящей, далёкой от благородных страстей, но ничуть не менее сложной и непредсказуемой жизни. Поэт уходит по-английски в тот самый момент, когда вот-вот должна решиться судьба персонажей пьесы – и когда он уже не нужен своим подопечным, уверенно взявшим сюжет в свои руки и решившим непременно довести его до счастливого конца. И доводят – трогательно и немного грустно, доказав, что старания поэта не прошли даром и их «дно» стало более человечным и одухотворённым, чем горьковское, также имеющее место быть в репертуаре Юго-запада. Получилась не столько актуальная социалка, сколько чертовски жизнеутверждающая притча о поиске себя и веры в себя, в других и в лучшее. Огромное удовольствие от оригинальности интерпретации, как всегда замечательной игры любимых актёров и, главное, осмысленности всего происходящего. Всем смотреть – обязательно!
Чуть меньше двух часов без антракта пролетели незаметно, я вышла из театра, дошагала до метро, доехала до родной Молодёги и пешком вдоль дорог пришла домой. Хоть и старалась я отвлекаться по минимуму, я в принципе никогда не в состоянии на все сто сосредоточиться на чём-то одном, и вот я заканчиваю пост в половине третьего, а завтра, как бы смешно это ни звучало, мне в школу, хоть и только на последнюю пару, ибо забить окончательно совесть не позволяет. А ещё хорошо бы завтра постричься, а то волосы уже отросли настолько, что тянут на небольшой щенячий хвостик, а я покуда намерена не давать им воли забираться мне за воротник. С вами же, дорогие мои, я прощаюсь, скорее всего, на неделю, до следующего субботнего визита в театр и неизбежно следующей за этим рецензии. Никто скучать не будет, поэтому прощаюсь без всякого зазрения совести)

Во сколько я давеча соизволила пойти спать, точно уже не помню, кажется, был уже пятый час утра или около пяти. Снилась Вероника и много всякой малоосмысленной ерунды. Встать я себя заставила в районе полудня, пострадала ерундой, меланхолично послушала музло и после обеда вышла под непрекращающийся снегопад, дабы дождаться на остановке автобуса, добраться до метро и поехать до Бауманской. А понесло меня туда некогда возникшее при закупке билетов на текущие каникулы желание реабилитировать в своих же очах театр «Модернъ», где я некогда имела несчастье лицезреть «Старый дом», просмотром его визитной карточки – «Саломеи». Дорогу я, естественно, с первого визита не запомнила и посему сперва ломанулась, поднявшись на поверхность, преисполнена верой в непогрешимость своей интуиции, куда-то, как вскоре выяснилось, в направлении трущоб. Поняв сей факт и спросив добрых людей, я выяснила, что двигаться мне надо в противоположную сторону, и действительно, быстро наткнулась на указатель, подтвердивший верность выбранного маршрута. Маршрута хватило до первого перекрёстка, где я спросила дорогу у какого-то деда, и он охотно заявил, что идёт туда же и, хоть и идёт в первый раз, надеется, что идёт правильно. Поверив деду, я, обогнав его, встретила очередной указатель, да и ориентиры начала узнавать, и вот уже местность стала совсем знакомой – осталось только миновать подземный переход, и до театра рукой подать; когда я подвалила, как раз открыли двери, и я вошла, купила программку, села читать. Села сперва в гардеробе, но меня оттуда турнули, ибо «мешаюсь», и переместилась в холл, а с первым звонком медленно втекла с потоком народа в небольшой зал, расположенный за буфетом – сдаётся мне, «Дом» некогда шёл в другом зале, куда как побольше, на втором этаже, надо полагать. Мой девятый ряд оказался последним, а моё место оказалось в серёдке – вполне удобно, особенно если учесть, что забился зальчик под завязку, включая приставные стулья. Теперь, не откладывая в долгий ящик, – о последующих 2.40 часах с антрактом.
Объективно понимая, что «Саломею» постановки Виктюка вряд ли кому удастся переплюнуть, я заранее абстрагировалась от сравнения с этим спектаклем прежде, чем смотреть «Саломею» Враговой. Теперь добавляю: о пьесе Оскара Уайльда во время просмотра тоже лучше не вспоминать, ибо такие сравнения будут кощунственными по отношению к автору, да и к тому же негативно повлияют на психику любого его ценителя вроде меня. Нет, прекрасный текст в переводе Бальмонта, слава Богу, остался на месте – а вот со всем остальным большие проблемы: насколько вообще возможно было кастрировать произведение, полное чувственности и трагизма, настолько это и осуществили в «Модерне». Первое действие предваряет непонятного назначения «эпилог», в который понадёргали цитат у самых разных личностей – от Фрейда и Пикассо до Мережковского и Гиппиус – и раздали их неким мужчинам и женщинам, собравшимся в неком неопределяемом пространственно-временном континууме. Женщины в белом усаживаются на полу в кружок и говорят о любви в восторженно-сентиментальных выражениях, декламируют стихи, и очень скоро возникает желание как-то дистанцироваться от этого неприкрытого фонтанирования розовыми соплями. Мужчины в чёрном сидят на стульях и обсуждают любовь с научно-психоаналитической точки зрения, начиная с романтических восхвалений египетских лиц и заканчивая вполне логичным выводом о том, что «любовь – это признак породы» (Успенский). Но этот краткий философский экскурс ещё можно терпеть – сложнее становится при появлении непосредственно Саломеи, превращённой режиссёрской волей в анекдотично тупую крашеную блондинку – истеричную, плаксивую, избалованную и не отдающую отчёт цене своих желаний. Она хочет голову Иоканаана, чтобы поцеловать его губы, так же, как многие ей подобные хотят норковую шубу, чтобы было тепло – и не более того. Что до самого Крестителя, то он был превращён из святого в бесноватого – дурным голосом он выкрикивает проклятия из своей квадратной вращающейся клетки, то и дело сбиваясь с русского языка на какую-то псевдоантичную тарабарщину, и домогающуюся его Саломею он очевидно хочет не меньше, чем она его – но что-то, похожее на фанатичную самовлюблённость, заставляет его от неё отказаться. Самоубийство сирийца проходит практически незамеченным на сценической обочине, а скорбящего о нём пажа почему-то вообще играет женщина – видимо, такое гендерное сочетание показалось авторам постановки более уместным. Однако по степени абсурдности всех переплюнула Иродиада: крайняя степень переигрывания в «декаданс» превратила де-факто живого человека в сломанную куклу, которая то растягивает слова, то по-звериному вопит, то ползает по полу, а от пророчеств Иоканаана с ней случаются припадки навроде эпилептических и даже временная потеря дара речи. А больше всех раздражают гости, прибывшие во дворец тетрарха из Рима: двое изображают евреев с пейсами, в чёрных костюмах и шляпах, при этом совершая странные действия – изображая павлиньи крики, покачиваясь сидя и обнимаясь; ещё двое – красавцы в костюмах, безэмоционально, как роботы, пересказывающие чудеса Христа. Все четверо при упоминании имени Цезаря вскакивают с места и хором выдают «Аве Цезарь!» на мотив «Хайль Гитлер!», только руки при этом прикладывают к груди, что при пятом повторе начинает тихо бесить. Единственным, на кого можно было смотреть спокойно, был тот, кто теоретически играл роль Ирода, но практически был совсем другим персонажем – зато хотя бы персонажем, а не тем недоразумением, какими были все остальные. Этот упитанный дядечка, судя по внешнему виду – современный бизнесмен среднего пошиба, действительно запуган до предела и действительно отчаянно пытается не уронить себя в глазах гостей, да и всех остальных тоже, нерешительно и жалко притворяясь могущественным властелином. Его отчаянное перечисление бесценных сокровищ, которыми он готов выкупить жизнь Иоканаана, – самое яркое пятно спектакля, после чего всё снова скатывается в самодеятельность. Саломея с ансамблем служанок двигается (танцем это не назовёшь) в центре большого белого полотна под славянскую этнику (нехилый выбор для околобиблейского сюжета, да?), перетекающую в диджейский электронный сет и обратно, её финальный монолог затянут и скучен, пресловутая голова на блюде только на фотографиях смотрится красиво – на деле и с последнего ряда видно, что актёр в чёрном, на чёрном же фоне, с серебряным воротником выглядит нелепо донельзя, нелепее только стражники в разноцветных папахах. Вывод: эстетики не обнаружено, за классика обидно. Больше всего похоже на бессмысленную и беспощадную художественную самодеятельность любительского коллектива, чрезмерно увлёкшегося своим упрощённым пониманием «модерна». Так вот, господа, модерн – это золотая мозаика Климта, а не золотое вечернее платье эстрадной дивы…
Спектакль закончился, я пробралась в гардероб, вышла из театра, без приключений дотопала обратно до метро, доехала до родной Молодёги, папа довёз до дома, лифт довёз до квартиры, останавливаясь на каждом этаже, но надежды застрять ненадолго и подумать за жизнь в тихом замкнутом пространстве не оправдались. Я снова заставила себя приняться за рецензию, только когда уже было два с лишним часа ночи, и вот – снова закругляюсь уже к утру. Стало быть, всем доброго утра! Прощаюсь на сутки до свежей театральной рецензии)

Начав, как и предрекала в предыдущем посте, «прицениваться», я минувшей ночью досидела до четырёх утра, потом уползла баиньки и благополучно продрыхла до обеда. Пострадав ерундой, я пораньше вышла в метель, методично заваливающую столицу нехреновым слоем снега, пробралась (иначе не скажешь) пешком до метро дворами, да и поехала до Юго-западной. Дошла до театра, помаячила в холле, когда впустили – потолкалась в гардеробе, привычно отмечая «знакомые всё лица», приобрела программку, уселась читать книжку. Собственной персоной Валерий Романыч Белякович бодро носился по узким коридорам, по его собственному выражению – «как у себя дома», здороваясь с гостями. С первым звонком я переместилась к себе в почти-середину последнего шестого ряда, дождалась, пока зал забьётся до отказа, и – началось празднование Рождества и минувшего Нового года заодно.
«Встреча с песней» - Юго-западный капустник музыкальной пародии, программа которого регулярно видоизменяется, благо проходят такие вечера аж с 1981-го года. Режиссёр Валерий Романыч Белякович определил для себя роль конферансье – развлекать зал беседой в промежутках между номерами, объявлять выход «артистов», вручать подарки. Сегодня были отмечены одна из старейших постоянных зрительниц Юго-запада, на протяжении всей тридцатилетней истории театра посещавшая его спектакли, и автор вышедшей летом биографии актёра Виктора Авилова, некогда игравшего здесь свои гениальные роли. Книжка была неофициально презентована и подарена маме одного из актёров; дали слово и младшему братцу актёра Олега Леушина. Сам же Белякович получил от кого-то в подарок славного плюшевого тигра, с коим регулярно и выходил на сцену; методом отбора вариантов из зрительского зала зверю было присвоено имя Юзик. Номера достойны отдельного и самого пристального внимания – ведь именно они, пользуясь определением Валерия Романыча, призваны передать неповторимый «темперамент» Юго-запада, отличающий его от классического «психологического театра». Привычная Юго-западная фишка – «шоу трансвеститов» - и здесь идёт на ура: мужская половина труппы предстаёт то в качестве ансамбля народного танца «Мешковинка» в инфернальных кокошниках, светящихся в темноте зелёным светом, то парадом Верок-Сердючек, исполняющих хит «Я шла, пирожок нашла», преисполненный глубоким философским смыслом (это сарказм, до). Ещё один козырь – фонтанирующая энергией пластика Алексея Матошина – использован дважды: когда он в роли некоего Антона Зацепина сопровождал Надежду Кадышеву с нетленкой про «Во сыром бору злой огонь кипит, Конь черней чем ночь, у коня огня стоит» и когда читал рэп-часть песни про Уму Турман одноимённой группы, изображая одного из братьев Кристовских. Имели место быть и другие братья – Бунчиковы, мужской дуэт из тех далёких времён, когда «секса не было», с песней «Мы жили по соседству, Встречались просто так, Любовь проснулась в сердце, Я сам не знаю как», чудом пропущенной, по словам маэстро Беляковича, советской цензурой (вспоминается небезызвестный анекдот «Мам, я братика хочу»). Сразу же после них фансервис-тему продолжил хор «питерских морячков» - «Митьков», трогательно напевших друг другу на ушко песню Пахмутовой о дружбе, любви и славе из фильма «По ту сторону». А мой любимый пэйринг дуэт Юго-запада, Матошин/Леушин, предстал сначала в виде Гурченко и Моисеева соответственно, гоняясь за игрушечными машинками под творение Юлия Кима (достославный композитор присутствовал в зале) про Петербург/Ленинград, затем – с моей любимой песней 5nizz’ы – «Я солдат». Прочие маленькие и большие радости – «детский хор», набросившийся на группу «Доктор Ватсон», выяснение отношений между Кристиной Орбакайте и Авраамом Руссо, «смесь бразильской мыльной оперы с русским насилием», как выразился Белякович (мужчины в платьях и мужчины в чёрной коже и с гитарами устраивают перестрелку под «Бесаме мучо»), танцы обутых рук под «Валенки да валенки», свистящие пустой бутылкой новогодние гастарбайтеры, а в финале – Александр Рыбак, бренчавший свою песню с Евровидения на гитаре (готов новый застольный шлягер), пока ему не вручили скрипку. В качестве впервые исполняемого номера вышли не особо зажигательные «тенора» в количестве полудюжины, но самым душевным моментом стал номер, очевидно, самый старый – когда после «ансамбля аккордеонистов», наигравшего танго, Валерий Романыч сел на табуретку, взял аккордеон и сыграл по-настоящему «Живёт моя отрада». И спел – вместе с доброй третью зала, знающего сокращённый вариант текста этой славной песни, включая меня. Стоит ли добавлять, что на протяжении всего этого двухчасового праздника не прекращаются аплодисменты и по меньшей мере улыбка, а по большей части – смех? Хорошее настроение, особенно тем, кто уже знаком со спецификой Юго-западных спектаклей, обеспечено всерьёз и надолго, жалеешь только об одном – что не видел прошлых «Встреч». Теперь постараюсь не пропустить ни одной (следующая, надо полагать, – 8 марта), чего и всем советую.
Всё хорошее быстро кончается, и я, покинув любимый театр, пошагала обратно к метро, поехала домой. Дома меня уже поджидали всевозможные отвлекающие факторы, нагло пользующиеся тем, что в последнее время всю первую половину ночи мне страшно влом писать, а творческая активность начинает просыпаться уже ближе к утру. Вот и теперь уже скоро четыре, а я только заканчиваю не такой уж и большой пост (который, скорее всего, буду ещё дополнять, ибо впечатлений масса) и прощаюсь с вами, дорогие мои, до завтра, ибо и завтра, конечно же, мне снова светит театр, а вам – очередная нафиг-никому-не-нужная рецензия.)

Про оперативный отход ко сну на рассвете, пробуждение к обеду и продуктивную светлую половину дня, когда я даже умудрилась вспомнить почти про все свои сообщества, рассказывать особо нечего. Другое дело вечер – когда зажигаются фонари, я собираю торбу, вываливаюсь на мороз, дожидаюсь общественного транспорта, добираюсь до метро и еду, в данном случае – до Таганки, – почитывая умную книжку. Доехав и сцапав у негра на выходе из подземки флаер на бесплатный второй кофе в Кофе Хаусе, я пошагала по знакомым улицам, остановившись только перед храмом на углу Солженицына и Станиславского – того самого, который фотографировала в снегопад, только не помню уже, выкладывала или нет. Так и не выяснив, как этот храм называется, я поднялась по ступеням, миновала несколько массивных дверей, благодаря которым за пределами храма ничего не было слышно, вошла под высокие старинные своды. Уже шла служба, народу было немного, воздух чрезмерно пропитался ладаном – мутнел на отдалении, резал глаза и кисловато пах. А может, это просто я отвыкла – давненько не была в церкви, угрызений совести по сему поводу никаких, однако успела соскучиться по непосредственно атмосфере. Выйдя на свежий воздух, я дотопала до Студии театрального искусства – продолжать проникаться Рождеством в её гостеприимных стенах, где снова бесплатными были зелёные программки и зелёные яблоки и невозможно было удержаться от приобретения чашки горького, но некрепкого американо. До первого звонка я пила кофе, хрустела яблоком и читала книжку, затем поднялась в зал, заценила своё место с краю последнего ряда, да и двинулась в направлении передних рядов. В конечном итоге я обнаглела настолько, что заняла пустующее место в самой серёдке первого ряда и осталась там – сам этот факт уже является классным рождественским подарком, чего уж говорить о последующих двух без антракта (мало! >< ) часах – уже прославленном спектакле «Мальчики»?
Девять «детских» глав романа «Братья Карамазовы» сложились в идеальную рождественскую историю – одновременно грустную и светлую, тяжёлую как философский труд и лёгкую как сказочная притча. Одиннадцатилетние гимназисты сначала со слепой ненавистью бросают камни в Илюшу Снегирёва, а затем под положительным влиянием Алёши Карамазова скрашивают недавнему противнику последние дни и клянутся вечно помнить друг друга на его могиле… Сложно найти более библейскую сюжетную метафору в отечественной, если не мировой, литературе. Текст Достоевского прочитан практически полностью – со всеми интереснейшими монологами и диалогами, со всеми эмоциональными вспышками, достоверность которых требует колоссального нервного напряжения. Одно удовольствие смотреть, как знакомые уже актёры справляются со сложнейшими ролями, играя на пределе возможностей, с абсолютной самоотдачей, создавая живые, яркие, многогранные образы. Я, такой потрясающей психологической глубины от недавних студентов не ожидавшая, окончательно записала некоторых питомцев Женовача в число своих любимых актёров, в первую очередь, конечно же, уже неоднократно мною отмеченного Верткова. Снегирёв-отец получился из него «неканонически» впечатляющий – физически ощущается внутренний стержень собственного достоинства, поддерживающий существование этого персонажа, переходящего от горькой иронии к страдальческой искренности, самоотверженно заботящегося о своих близких. Он не жалок, как Мармеладов – скорее, похож на загнанного в угол хорька, огрызающегося до последнего вздоха – до катарсически надрывного «Аще забуду тебя Иерусалим…» Его острые боль и отчаяние выплёскиваются в зал настолько мощной волной, что отголоски сопереживания тревожат ещё очень долгое время после спектакля. Приятно удивил и Шибаршин в роли четырнадцатилетнего «социалиста» Красоткина – обаятельного и непосредственного, со всей открытостью юной души «влюбляющегося» в доброжелательного и рассудительного Карамазова (Коручеков). Типично «достоевские» барышни «не от мира сего» (Шашлова, Волкова, Калашникова) смиренны и иконописны, как им и положено, и не меньше людей симпатичен… пёс Перезвон (Аброскин), более половины спектакля реалистично носившийся, ластившийся, скулящий и выполнявший нехитрые трюки. А когда ловишь себя на том, что символ трогательного «хорошего и доброго» Илюши (Пирняк) объединяет тебя со стоящими на сцене ощущением чистоты и простоты, как от красной строки в первых прописях, понимаешь, что этот спектакль чудесным образом убивает в тебе на некоторое время весь выпестованный жизненным опытом цинизм и возвращает тебя в детство. Наверное, в постоянно «детском», незамутнённом взгляде на окружающий мир с неистребимой любовью ко всему сущему и верой в лучшее – и есть подвиг святости. Эту вечную мораль постановка преподносит без агрессивного навязывания и выпячивания, без восторженного пафоса и слезливого умиления – очень скромно, деликатно и душевно, как дружескую беседу, а не декларативную проповедь. Если Юго-запад стал для меня театром шедевральной пластики, то СТИ постепенно становится для меня театром деликатесного слова, где самые затасканные хрестоматийные истины звучат, как в первый раз. Чудо (пере?)рождения этих истин всем советую непременно увидеть – не пожалеете.
Спектакль закончился, я пошагала обратно к метро, поехала до родной Молодёги, пешком дошла до дома. Постаравшись начать рецензию практически сразу, практически не отвлекаясь, я, тем не менее, снова растянулась на почти всенощное бдение до четвёртого часа утра. А завтра – снова в театр, снова рецензию писать. Так что – до завтра, дорогие мои, и ещё раз – с Рождеством.)
P.S. заглядывая в паузах между печатаньем на ДА, всё больше убеждаюсь, что пресловутое BJD, стремительно набирающее популярность, уже отожрало кусок и от моих мозгов или что там у меня вместо них. Ещё немного – и начну присматриваться, прицениваться с моим фирменным «а что если», рано или поздно перетекающим в «почему бы и не». Забавно – ведь никогда в жизни не играла в куклы: всё зверушки, монстрячники, машинки всякие, а тут до совершеннолетия доплюнуть можно, и нате, приплыли. Ну а хуле, с другой стороны: я же девушка всё-таки. *заткнулась, ибо Остапа понесло*

Минувшей ночью я пострадала ерундой до половины третьего, затем была спалена мамой, отделалась лёгким испугом, но настрой сбился, посему за стихи я уже не бралась, а послушала музыку до трёх и легла спать. Проспав до обеда без бессонниц и утомительных сновидений, то бишь – как всегда за исключением редких, в прошлых постах местами описанных случаях, я осталась собою сегодня вполне довольна, ибо и успела всё запланированное, и отдохнула под Белую Гвардию. Из дому я вышла пораньше, доехала до Смоленки, прогулялась пешком по Арбату, докупила в тамошней кассе билет на последний оставшийся свободным выходной февраля, затем по бульварам дошла до театра на Малой Бронной, потолпилась в прихожей, дождалась, пока впустят. И далее по списку: купить программку, подняться к партеру, проигнорировав положенный согласно купленному билету бельэтаж, почитать, с первым звонком войти в зал, начать кочевать по свободным местам первых рядов партера, отступая всё дальше и дальше по мере того, как появлялись законные обладатели этих мест. Наконец, хоть в итоге зал и оказался забит не хуже вчерашнего, я осталась в середине одного из задних рядов партера, вот только вытягивать шею пришлось в течение всего спектакля – передо мной сидел мужик, посадивший к себе на колени своего маленького сына, который, естественно, старался приподняться повыше. Однако увиденное и услышанное того стоило – ведь я смотрела премьеру осени уже минувшего года, музыкальное шоу «Киномания.band».
На сцене – живой оркестр: ударные (Иван Макаревич, сын Андрея) и бас, клавишные (Дмитрий Варшавский, тот самый!) и саксофон, кларнет и флейта, аккордеон и балалайка. Под его аккомпанемент на сцене оживают исполнители песен, звучавших в культовых фильмах мирового кинематографа. Программу открывает Фрэнк Синатра (Николаев) с песней New York, New York из одноимённого фильма Скорсезе – и с этого момента с лица не сходит радостная улыбка, голова не перестаёт покачиваться в такт, нога – отстукивать по полу ритм, губы – время от времени беззвучно повторять знакомые строчки, ладони – до боли аплодировать каждому номеру. Не успевают погаснуть огни Нью-Йорка, как наш герой уже втянут очаровательной партнёршей (Ручковская) в зажигательный степ под Chattanooga Choo-Choo («Серенада Солнечной долины»). Миг – и под Can’t Take My Eyes Off You («10 причин моей ненависти») симпатяга с подсолнухом, повторяющий танцевальные движения Майкла Джексона (Бобров), признаётся в любви аккордеонистке. Дамское трио (Дубакина, Плеханова, Тимакова) с арией из оперы Моцарта «Волшебная флейта» (очевидно, привет одноимённому фильму Бергмана) оставляет на сцене Мэрилин Монро (Дубакина), чьё исполнение нетленки I Wanna Be Loved By You («В джазе только девушки») прерывают впечатляющие миксы битбоксера (Beat box – шумоподражание) и просто красавца Тхагалегова. Вместо моряка из «песенки Морского дьявола» («Человек-амфибия») с дамами флиртует сексапильный Элвис Пресли (Шуткин), распевая для них Only You («Американское граффити», «Господин Судьба»). Под Hit The Road Jack («Любовь и прочие неприятности») разыгрывается настоящее противоборство между женской и мужской половинами сцены, и тут же перед нами – великолепный Луиджи Тенко, блестящий лысиной, дымящий сигаретой и трогающий за душу своей Vedrai Vedrai («5x2»). Минорную тему подхватывает Bang Bang («Зодиак», «Убить Билла»), в роли Нэнси Синатры – Надежда Беребеня, – и переплетается с Vieni via con me, саундтреком одноимённого фильма. Марлен Дитрих (Трубникова) прелестно грассирует Lili Marleen («Лили Марлен», «Нюрнбергский процесс»), а уж какое танго было станцовано под «Сашу», она же – «Расставание» («Утомлённые солнцем»)! Экскурс во Францию - Les Parapluies de Cherbourg («Шербургские зонтики»), французская версия русской «Дорогой длинною» - Le Temps de Fleurs с игрой в ручеёк и неподражаемая Эдит Пиаф (Ананичева) с Non Je Ne Regrette Rien («Мечтатели»). Вступают в диалог Жак Брель (Сердюк) и Марлен Дитрих (Цигаль-Полищук), исполняя одну песню на двух разных языках: его Ne Me Quitte Pas – и есть её Bitte Geh Nicht Fort. Сменяют друг друга Je Suis Malade и Querer, Les Triplettes de Belleville (мультфильм «Трио из Бельвилля») и Toi Jamais («8 женщин»). На закуску – «Чито Грито» («Мимино»), We Are Free Now («Гладиатор») и хип-хоп версия песенки разбойников «А как известно, мы народ горячий» (мультфильм «Бременские музыканты»). Безумный винегрет? А вот и нет – чертовски аппетитный коктейль, где всё идеально сочетается, играя на неожиданных созвучиях и контрастах. Пародирование и осовременивание? Снова не угадали – в оригинальных аранжировках хиты давно минувших лет не теряют шарма, а только приобретают свежести. Браво всем, кто играл, пел и танцевал – соло, дуэтам, достойной бродвейских мюзиклов массовке (в большинстве своём это выпускники студии Голомазова в ГИТИСе)! Такого мастерства и таланта надо ещё поискать – несколько минут, и ты уже хочешь всех находящихся на сцене (в моём случае – в первую очередь представителей мужского пола, конечно). Удовольствия – через край, хочется ещё и ещё, и часа сорока слишком, слишком мало… в общем, «Киномания» - одна из тех цепляющих своей атмосферой вещей, на которые мне хочется возвращаться. Если имеете возможность, обязательно сходите на этот изумительный джаз-блюз-шансон-рок-концерт, если не знаете вышеназванных песен – обязательно послушайте, если не смотрели вышеузнанных (потому что не ко всем песням программы я «подобрала» знакомое кино) фильмов – обязательно посмотрите. Рекомендую как меломан, киноман и театрал.
Выползя из театра в состоянии эстетического оргазма, я дошла по бульварам до Арбатской, по Арбату прогулялась до Смоленки, приехала домой. Сначала писать рецензию было влом, но затем я начала переслушивать песни, услышанные в спектакле, и написание растянулось до трёх часов ночи. Теперь пора прощаться до завтрашней театральной рецензии)