Давно хотел постебаться над премией "Серебряная калоша" в номинации "Плагиат года".

Вот, просто несколько похожих друг на друга песен:

№ 1.

Roxette "Queen of rain"




Би-2 "Мой рок-н-ролл"





№ 2.

Lauren Christy "The Color Of The Night"





Александр Серов - "Я люблю тебя до слёз"





№ 3. Как не хочется писать в этом посте о моём кумире БГ... Но всё же напишу!


Abba - "The Winner Takes It All"






Борис Гребенщиков - "Серебро Господа моего"

Рассказ-медитация без названия. Автор - Борис Гребенщиков.

***

…Когда же он открыл дверь – отступать уже было поздно – в путанице смешанного со снегом ветра открылась бесконечность. Площадь или поле, пустое и плоское до отсутствия горизонта. Только ночь и снег. В это время он шёл один, сосредоточась на том, как удобнее открыть глаза против колючего снежного вихря. И голос, заговоривший справа от него, сначала не удивил.

– Поэтому люди и становятся поэтами. Собственная жизнь вдруг оказывается мала – изо дня в день одни и те же стены, друзья, слова. Ничего не меняется, даже неожиданности приходится планировать самому. А ведь скучно знать, что утром проснёшься самим собой, и ничего не сделать, чтобы к вечеру измениться. И ты начинаешь писать стихи, пытаешься сказать о мире в момент пробуждения, или когда сигарета пахнет вдруг, как трава каким-то давно прожитым июньским утром. Но это длится мгновение, иногда два. Слова не удерживают этого, и, умерев на чистом листе, теряют единственность произнесения.. Единственное – только здесь и сейчас. Прожитое дважды – скучно. Следующая страсть – музыка. Там бессмысленно всё сущее, окружающее, только поющиеся тобой строки естественны и искренни. Строишь из перебираемых струн лестницу, поднимаясь по которой, твоя душа обретает вдруг неповторимую возможность чувствовать, как не умеют люди, кристально правдивую и тем не менее протяжённую во времени, как поцелуй только что выпавшего снега.

Уинки шёл, забыв о снеге в лицо, боясь повернуть голову, чтобы не спугнуть эту снящуюся явь. Идущий справа говорил как бы самому себе, но слушающим был он сам, Уинки; и он – слушал.

– Но поётся только раз, другой, третий. Потом ты узнаёшь закон правильного пения этой песни и становишься богаче ровно на неё. Поёшь другую – эту ты уже прожил. И раз от раза становится всё меньше того, что ты можешь петь. Начинаешь писать сам. Но пишешь… и вот уже утро, бесполезно, тебе больше не хочется.

Уинкль очень-очень осторожно скосил глаза вправо. Человек шёл вперёд, как бы поверх ветра. Он не обращал внимания на идущего рядом с ним, на снег, на реальность снежной пустыни, простирающейся вне всякого пространства и вре-мени. Статный, высокий, худой, в длиннейшем чёрном плаще, узком, как перчатка, в фантастических очертаний меховой шапке, очень, однако, удобной для ношения в такую погоду, он продолжал говорить вслух:

– Тогда становишься актёром и живёшь каждый день новой чужой жизнью, которая всегда удивляет по-новому выражением глаз собеседника. Тени за его плечом, интонации в давно знакомых фразах – тут ты понимаешь, чего не хватало пению – неожиданности бытия, мельчайших пустячков, которые делают миг непредсказуемым, возможность всякий раз собирать жизнь иначе – меняешь реальность, как Господь Бог, сотни раз возвращаешься в исходный момент, чтобы начать жизнь сначала – а вдруг всё изменится, и мы увидим, наконец, Свет? Однако, всё остаётся на своих местах. Пьесу не переделаешь, и финальная мизансцена одна и та же. Это странно – сотни раз прожить, искренне веря, что изменишь мир силой своей веры, но придти к концу, вспомнив каким-то десятым чувством, что всё это уже было, и ты всё делал в никуда.

Человек помолчал несколько метров, и – тоном ниже:

– Хотя, если верить, что мир неизменим, то может быть.

«А если нет?» – мысленно спросил Уинки и мысленно прикусил язык.

– Тогда опять начинаешь писать. Но на этот раз создаёшь мир сам, и чудесами, которых не хватает, как родниковой воды, его наделяешь. Вместе со своим героем проживаешь все его пути, которыми уже сам его ведёшь, не имея понятия, чем они кончаются. И вволю веселишься, переиначивая всё единой запятой. Как бог, создаёшь мир, и, как человек, обживаешь его. Открываешь все двери своего мозга, и сквозь ледяную корку логического мышления бьют ключи - источники тех рек, по которым проплывает ладья повествования. Только одна беда – карандаш не успевает замечать всего: слишком часто и со всех сторон вспыхивают зарницы. Ты следишь за всем и опять выбираешь один путь, и сколь бы прихотлив он ни был, всегда остаётся мысль о том, что встретило бы тебя на другой дороге.

Ещё несколько десятков метров молчания.

– Ещё хочется иногда поговорить с тем, кого сам написал, или с тем, кого написать никогда не сможешь, или увидеть то, о чём давно забыл. Так это просто! Да и, в конце концов, просто послушать, как Джон с Полом поют то, что они не успели спеть в этой реальности… Прости, пожалуйста, – вдруг повернулся он к Уинки. – У тебя не найдётся лишней сигареты?

– Только «Беломор», – вдруг неизвестно почему сказал Уинки и безумно ис-пугался в следующий момент, поскольку не понял даже, что за слово такое произнёс. Однако рука его автоматически достала из кармашка сумки странный, отдалённо напоминающий сигарету, цилиндрик с табаком. Полчаса назад там ничего не было. Незнакомец обрадованно пробормотал:

– Так это же прекрасно! Ничего лучше и быть не могло, – и полез в карман за спичками, которых там не оказалось. Ещё несколько минут заняло прикуривание – спичку задувало почему-то в самый ответственный момент. Когда беломорина, наконец, задымилась, Уинки показалось, что он знает человека в чёрном пальто уже много лет, и не одну тысячу раз они прикуривали от одной спички, охраняя огонь ладонями в самой середине метели. Теперь, уже имея право на молчание, они побрели дальше.

– А что же было дальше? – спросил Уинки, когда вопрос пророс в нём, созрел и был готов для произнесения.

– А чёрт его знает, – как-то очень уютно и просто сказал незнакомец. – Просто я как-то научился жить, меняя реальность мира, одновременно во многих мирах, большинство из которых даже невозможно представить. Так странно – переходя из одной жизни в другую, как переходят из комнаты в комнату.

– Ты вечен теперь? – не удержался Уинки.

– Нет, конечно, – засмеялся знакомый незнакомец. – Но – всегда. Ты видишь, я же говорил, что этого не объяснишь. Понимаешь, я всего-навсего не кончаюсь. Нет, слов для этого я ещё не придумал, но я как-нибудь постараюсь написать это специально для тебя. У нас же ведь много чего впереди.

«А сейчас?» – успел было подумать Уинки, но опять незнакомец его опередил.

– А сейчас холодно, и потом, у меня появилась одна идейка. По кайфу было бы сразу её попробовать. Так что до скорого свидания, Уинкль. Ты уже замёрз, я знаю. Вон, видишь ту дверь? Там тебя напоят горячим чаем. Кстати, там прекрасный и очень вкусный чай. Ну, счастливо.
Уинки увидел, как из снежной каши выплыл круглый жёлтый бок чего-то, напоминающего то ли самолёт, то ли…

Название опять ускользнуло из памяти. Открылась жёлтая дверца. Человека в чёрном пальто втащили за руки внутрь, и перед глазами, перед тем, как дверца захлопнулась, кто-то, знакомый чуть ли не с рождения, усатый, в круглых металлических очках, помахал Уинки рукой.
Жёлтая махина плавно поднялась над землёй и исчезла в снежно-ветреной каше. Уинки проводил её глазами и поплёлся в дверь, которая одиноко возвышалась над гладкой, как стол, равниной, щедро засыпанной снегом – одна и больше ничего. Но, приоткрывая её, он вдруг понял, что непонятно почему, отчего и как, но он счастлив.

– Субмарина, – произнёс он вслух вспомнившееся слово, и, засмеявшись легко и чисто, вошёл в дверь, аккуратно затворив её за собой, чтобы не нанести внутрь снега.

***

Большинство из нас знают БГ как талантливого музыканта, но мало кто читал его рассказы. Кое-что из прозы БГ у меня было на бумаге, вот, перегнал в комп для своего форума и блога:

Борис Гребенщиков
"Сказка о Маленьком Кваке и Жестоком Властителе"

Брошюрка, с риском для жизни унесенная Ивааном и Кло из библиотеки волшебника Ф.
(Для внутреннего пользования. На руки не давать)



Жил-был маленький Квак. И были у него два брата, разорванный зонтик и старенькая оклемальница с тремя подержанными алмазными звёздами, завещанная ему Джорджем, Одиноким Мажордомом Восьмиречья. Жил он, не тужил, а между тем Любезный Револьвер, красноглазый Властитель Долины Чёрного Кофия, проснулся однажды утром и ощутил в груди некоторое стеснение. "Что бы это значило?" - спросил он сам себя, но ответа не получил. Тогда он позвал лекаря ЗЗЗ, известного своим умением излечивать всякие недуги, с первого по 488-й. Лекарь ЗЗЗ обстукал Властителя с ног до головы. Потом раскрыл окошко во лбу Любезного Револьвера, вынул оттуда пару мыслей, попробовал их на зуб, закинул обратно и печально промолвил:

- О, Властитель! Посетил тебя тяжёлый недуг, и современная медицина бессильна тебе помочь, даже если ты призовёшь на помощь роту электрических микроскопов!

Взъярился Любезный Револьвер, и заорал во всю мощь своей палисандровой глотки:

- Ты думаешь, что говоришь, несчастный трюхальник? Лечи меня тотчас же, а иначе не миновать тебе компенсации на моём личном компенсаторе!

Любой бы задрожал при мысли о такой страшной казни, но не таков был смелый ЗЗЗ. Он спокойно отвечал:

- О, Властитель! Тебе ведомо, что я лечу недуги лишь с 1 по 488-й, а твой недуг носит номер, который можно лишь на позитронной машине посчитать! Поэтому я не могу тебе помочь.

Тогда Любезный Револьвер, видя, что угрозы делу не помогут, вкрадчиво спросил:

- Что же мне делать, о великий лекарь?

Вспомнил тогда лекарь клятву Гиппократа, обязывающую помогать всякому хворому да недужному, смягчился и сказал:

- Может тебе помочь лишь оклемальница с тремя алмазными звёздами. Достань её и съешь. Да только не попади зубами на алмаз, не то сломаешь зубы и придёт тебе конец.

Обрадовался Жестокий Револьвер этому рецепту, и приказал своему верному слуге Черпогору сковать лекаря магнитным полем, и бросить в подземелье, где вот уже 2000 лет томился Благородный Диффузор 2А9. История его была проста: услышал он от проезжего торговца воздухом, что Любезный Револьвер чинит своим подданным всякие несправедливости, и пошёл на него войной. Револьвер был весьма коварен, и подкупил слугу Диффузора с тем, чтобы тот принёс ему после трапезы обычную беломорину, только набитую не как обычно - азиатской дурью, а редким в тех краях табаком. Подлый слуга так и сделал, после чего Благородный Диффузор впал в забытье, очнувшись лишь в подземелье Жестокого Револьвера.

Исполнил Черпогор приказание - сковал лекаря на славу и пустился на поиски оклемальницы. А Любезный Револьвер сноа лёг в свою полудинамическую кровать и стал громко страдать - жалиться на свою участь. А Черпогор тем временем шёл и шёл вперёд, размышляя, где бы ему найти оклемальницу.

Шёл он, шёл - и пришёл в Сайгон. Недолго думая, взял он себе маленькую тройную и стал её пить-попивать, всё ещё размышляя. Тем временем подскочил к нему пятиногий уродец, известный всем честным людям под именем Обширявца, и стал предлагать Черпогору что-нибудь, начиная с поношенного крейсера среднего водоизмещения, и кончая томиком Мандельштамма. Тогда Черпогора осенило. Он сунул Обширявцу фальшивую сату и прошептал:

- Чувак! Где бы мне найти оклемальницу с тремя алмазными звёздами?

Пятиног быстро достал свою пятитомную записную книжку и меньше, чем через полчаса дал Черпогору телефон мистера Ы, который был горазд на такого рода дела. Действительно, встретившись с ним через час на восьмом километре галереи, Черпогор в обмен на цистерну суперрайфла получил оклемальницу и радостно пустился в обратный путь.

Вернёмся к Маленькому Кваку. Придя домой после сейшна в Деревяшке им. Промокашки, он задумал было потешить душу оклемальницей. Протянул он руку под кровать, не обнаружил её там и сильно пал духом. Раскинув мозгами по своей квартире, он быстро понял, что его кинули. Тогда он прибег к крайнему, но сильнодействующему средству: вызвал из маленькой баночки с красной этикеткой могучего духа. Дух присел на носовой платок, и, подумав минутку, сообщил Маленькому Кваку о коварном плане Любезного Револьвера.

- ЙОМАЛАУТ! - закричал Маленький Квак. Не долго думая, схватил мотор и отправился в погоню за Черпогором.

А тот не терял времени. Когда Маленький Квак ещё расплачивался с повелителем мотора, Черпогор уже протягивал Любезному Револьверу пакет с оклемальницей.

- УХУ - УХУ! - прокричал Любезный Револьвер, открыв пасть, усеянную фирменными зубами.

Маленький Квак быстро вскарабкался на окно спальни, и, увидев это, понял, что действовать надо решительно. Он выхватил из кармана вокс, расставил колонки на широком подоконнике и запел:

- ИН-А-ГГАДУ ДА-ВИДА...

- Караул! - прохрипел тут Любезный Револьвер. - Земляне!

Он посинел, сунул в рот оклемальницу, да от спешки промахнулся и ударился зубами об алмазную звезду, да не об одну, а обо все три разом. Сломались его фирменные зубы. Провыл Любезный Револьвер четырёхэтажное ругательство на забытом ныне квазимате, и кончился. А Маленький Квак освободил лекаря ЗЗЗ и благородного Диффузора 2А9 из подземелья, а Черпогора убедил в нецелесообразности аморальной и дурной жизни, после чего взял его к себе в компаньоны. Продали они замок Любезного Револьвера, купили на вырученные деньги стереомашину и целую телегу неигранных дисков, и стали жить-поживать. Тут и сказке конец, а кто под неё обсадился - тот молодец!