На самом деле Андрей Алексеев - мой двоюродный дедушка. На снимке он
со своей младшей дочерью Томой в одну из последних побывок.
Он был связистом и погиб в 1944 году: по его машине выстрелили из леса.
Я о нём почти ничего не знаю,
надо было спрашивать, пока была жива его вдова

Жили-были в Москве перед войной
три родные сестры, по старшинству – Ксения, Полина и Наталия в девичестве Сивовы.
Ксения Николаевна – моя родная бабушка.
Война убила мужей этих женщин, оставшихся вдовами до конца своих дней.
И до конца своих дней они белели как полотно, когда слышали радиопозывные
"Широка страна моя родная", - так в память сестёр впечаталось то воскресенье
22 июня 1941 года

Дед Александр Зуев, дед Андрей Алексеев, дед Борис Изотов – это и моя невосполнимая
потеря тоже,
они так много могли бы мне рассказать – мне их не хватало всю жизнь.
Но они погибли за то, чтобы мы были свободными людьми,
чтобы в наших домах жило счастье.
http://www.youtube.com/watch?v=wPFJjuYFSwU

… … … … … …

А что же народ, который на нас напал?
Он повинился,
и его можно простить, и всё же лишь годы спустя были написаны
эти строки:

« … Мы долго так друг друга убивали.
Что я невольно ощущаю вдруг
Что этот немец в этой людной зале
Едва ли не единственный, едва ли
Не самый близкий изо всех вокруг … »

Александр Межиров, поэт-фронтовик, 1971 год

Пасха - это, наверное, всё-таки главный праздник:
всем нам суждено было родиться, да не всем суждено воскреснуть.
И зря РПЦ наша критикует православных за то, что
они на Пасху на кладбища идут.
Традиция эта сложилась в советское время и не от хорошей жизни.
Смысл же этой традиции напрямую, на мой взгляд,
связан с Христовым Воскресением,
не будет воскресения без памяти.
... ... ...
Чеченка Патимат, продавщица в универсаме,
где я обычно продуктами отовариваюсь, подарила нам вчера набор конфет.
По её зарплате - недешёвый.
"Со Светлым вашим Праздником", - сказала. Спасибо, Пати.
Выпью сегодня за Пасху,
за добрых христиан и за добрых мусульман

<Почему-то вдруг вспомнил.
Когда-то я состоял в приятельстве
с одной сильно пожилой дамой из "бывших",
то есть из старомосковской дворянской семьи.
Вообще в годы моей юности таких милых старорежимных московских старушек
было довольно много. Все они, как правило, тихо доживали в коммуналках
в районе Бронных улиц, Арбата, Пречистенки,
Неглинной, Сретенки, Покровки.
Их можно было видеть на бульварах и в скверах,
а также в булочных, в молочных и овощных магазинчиках,
в приемных пунктах химчистки, в районных библиотеках.
Они были узнаваемы по какой-то особой осанке, по манере речи,
по стареньким, но элегантным шляпкам, вытертым сумочкам, оплешивевшим муфтам.
Они были приветливы и терпимы к чужим слабостям,
что и служило во все времена несомненным признаком породы.
А некоторые из них были даже и словоохотливы,
что меня, любопытного юношу, стремившегося уцепиться хотя бы
за мизерный обломок той затопленной Атлантиды,
которая звалась Серебряным веком, очень вдохновляло.
Они легко и доверчиво шли на знакомства с молодежью,
жизнь, интересы и ценности которой, видимо, интриговали в свою очередь и их.
В те годы даже мимолетно брошенная цитата из, допустим, Гумилева
служила безотказным паролем, пропуском в их заветный затерянный мир.
Они довольно туманно вспоминали
о послереволюционном периоде своей жизни,
отделываясь полунамеками о сгинувшем в пекле гражданской войны женихе,
о покойном муже "без права переписки",
о своих собственных мытарствах - ссылках, а то и лагерях.
Но охотно и подробно с разной степенью достоверности рассказывали
о детстве и ранней юности.
Не без кокетства упоминали о девичьих флиртах и увлечениях.
В этих рассказах мелькали в числе прочих и очень даже прославленные имена.
В соответствии с распространенным в те годы московским мифом
из всех многочисленных объектов этих романтических приключений с наибольшей почему-то частотой упоминались два имени - Рахманинов и Станиславский.
Прямо как сговорились.
Они были, повторяю, милы и приветливы,
но и капризны необычайно. В магазине "Диета" на Арбате они буквально
не давали спуску издерганным очередями и дефицитом продавщицам,
требуя от них "сто граммов ветчины и попостнее, пожалуйста".
"Да где же я вам возьму попостнее? - праведно возмущалась продавщица. - Что вот тут лежит, тем вот и торгую!"
"А вы уж поищите, сделайте милость", - мягко, но твердо настаивала старушка.
И та находила-таки, после чего долго ворчала и укоризненно качала головой.
А та дама, про которую я вспомнил, была женщиной и вовсе необыкновенной.
Десять лет лагеря и семь лет ссылки.
Зимой ежедневно - лет до восьмидесяти пяти - коньки в авоську
и на замерзшие Патриаршие пруды.
Летом, весной и осенью - лет до девяноста - долгие гуляния по всему Бульварному кольцу.
Сухая и легкая, она ходила стремительно, как будто под парусом, - угнаться за ней было не так просто.
В ее рассказах никаких Станиславских с Рахманиновыми не было.
Там были другие.
Например, Мандельштам, который "всегда забегал к нам во Вспольный (а мы с покойной сестрой жили тогда в первом этаже),
когда ему вдруг приспичивало по-маленькому". В это почему-то верилось.
В ее повседневной речи старорежимная институтская церемонность переплеталась,
что было вполне объяснимо и, между прочим, по-своему изящно,
с лагерными словечками.
"В лагере я затеяла сочинять поэму, - рассказывала она, - и даже половину написала. Но все пропало".
"Почему же пропало, - спрашивали ее, - начальство отняло?"
"Да нет, - просто отвечала она, - блатари, падлы, растащили все на подтирку.
Да, в общем-то, и не жалко: поэмка-то, если быть совсем откровенной,
была то еще фуфло".
А еще она рассказывала, как в лагере два раза в год,
на Седьмое ноября и на Первое мая, зэкам выдавали по крошечному кубику сливочного масла.
"Мы в отличие от всех прочих масло не ели", - говорила она.
"Мы - это кто?" - "Ну, мы ... Ну, вы понимаете ..."
Слово "дворянка" применительно к себе самой
она старалась употреблять как можно реже,
видимо, из чувства природного демократизма.
"Мы масло не ели. Мы им смазывали руки".
Позже этот, видимо, ставший бродячим сюжет про масло
мне приходилось читать в чьих-то еще лагерных воспоминаниях
и даже, кажется, не один раз,
но услышал я его впервые именно от нее.
Однажды она сказала: "Хрущеву я прощаю многое за то, что
он освободил миллионы из лагерей. Меня в том числе. Ему это, конечно же, зачтется.
А еще мы с ним сходимся в двух вещах". - "Это в каких же?" - "Я тоже, как и он,
терпеть не могу абстрактную живопись
и тоже обожаю кукурузу, причем во всех видах".
Внутреннее стремление и постоянная готовность найти хоть что-то общее,
пусть и максимально поверхностное, между собой и любым другим человеком,
даже если этот человек предельно далек от тебя по духу,
найти в каждом, даже и в отпетом моральном уроде, даже и в кровавом преступнике,
хоть что-то человеческое меня не очень удивило.
Она была человеком по-настоящему верующим,
и лишь это обстоятельство, по ее собственному убеждению,
помогло ей пережить ВСЁ ЭТО
без особой деформации внутренней душевной структуры.
Но по юношескому своему безжалостному коварству я все же
не удержался и спросил: "А со Сталиным у вас тоже есть что-нибудь общее?"
"Вот с ним - нет", - сказала она твердо и заметно потемнела лицом.
Но, подумав, все же прибавила: "Хотя почему же?
Я, как и он, очень люблю песню "Сулико".
Она жила очень долго. Когда ей исполнилось 95 лет,
она сказала: "Не хотелось бы дожить до ста". - "Почему же? Это же интересно".
- "Ничего интересного. "Столетняя старуха" - это, согласитесь, звучит совершенно омерзительно".
Она и не дожила до ста
- умерла то ли двумя, то ли тремя месяцами раньше>.

Этот материал на "Гранях" написал Лев Рубинштейн,
и лучше его, такого талантливого человека, вряд ли кто напишет.
Он и я, мы с ним, наверное, - ровесники,
и я тоже встречал таких женщин.
Одна из них была моей двоюродной бабушкой.
Звали её Наталья Николаевна Изотова.
В зоне она, правда, - Бог миловал -
не побывала,
но во всём остальном была такой же прекрасной,
лёгкой на подъём, приветливой и любознательной дамой.
В 1960-е годы я учился в "пажеском корпусе", что у Крымского моста,
а тётя Наточка жила неподалёку,
и я часто заходил к ней в гости, иногда с однокашниками.
Она угощала нас чаем с вареньем,
рассказывала о балах в Коммерческом,
голоде времён Гражданской,
шалостях НЭПа
и расспрашивала буквально обо всём:
как теперь молодые люди величают друг друга,
как ухаживают за девушками,
говорят ли между собой по-французски
и не обижают ли верующих,
когда дежурят в народной дружине
во время крестного хода.
На снимке Наталья Николаевна с мужем Борисом Дмитриевичем,
во время Войны - сапёром, он умер
вследствие полученных ран в 1955 году.
Тётя Наточка, оставаясь вдовой,
пережила супруга на сорок лет

С праздником Светлой Пасхи, мир христианский!

68 лет назад началась Великая Отечественная война.
Маме моей 18 лет исполнилось 8 июля 1941 года

Любовь Александровна говорила, что из её одноклассников-мальчишек
с войны вернулись не все

На снимках это видно.
Вглядитесь в лица этих ребят и девчат, представьте,
о чём они мечтали, через что им пришлось пройти,
что им пришлось пережить

Cолдат-антифашистов всех стран!
Поздравляем всех,
кто прошёл через военное лихолетье
честно и достойно.
Поздравляем всех,
для кого этот день - не просто выходной.

С Днём Победы




О нашей родне в годы Великой Отечественной
читайте на стр.14-13 этого дневника

"Дети войны" нас поймут.
"Дети войны" - это рождавшиеся не только во время Великой Отечественной, но и ещё, наверное, в течение десятилетия после её завершения.
Мы жили, дышали той Войной, рассказами, воспоминаниями о ней

Фильм "Мы из будущего" - это реализованный сон, снившийся многим из нас. Но мы знали, что если бы даже произошло чудо и мы смогли оказаться на передовой, то, заранее знавшие о Победном Мае, всё равно не перечувствовали то, что чувствовали наши деды и отцы.
А вот эти снимки - не кино. Это - реальные фотографии солдат вермахта, лётчиков люфтваффе













Посмотрели?
Нам от снимков этих даже немного не по себе стало.
Вот такой был наш противник.
Достойный противник, страшный противник.
Доселе непобедимый.
Крепкие ребята, отличные вояки.
Ничего не скажешь.
До Ла-Манша дошли, до Африки.
До Приполярья, до Волги, до Кавказа.
На Эльбрусе свой флаг поставили.

Даже в Москву въехала, рассказывали нам очевидцы, немецкая дозорная танкетка.
Говорят, добралась до моста через Рижскую железную дорогу - туда, где теперь станция метро "Войковская".
Там её девочки-зенитчицы прямой наводкой и сделали.
Колоссальные потери армия и мирное население понесли.
Какие история не знает, какие до сих пор толком даже подсчитать не могут.

Но наши всё равно крепче оказались.
Мы помним вас и восхищаемся вами.

Что же касается нас, нынешних, то у каждого поколения свой долг, своя война, своё созидание

что нынешний праздник надо отменить и вернуть 7 Ноября, ведь ни один цивилизованный народ в мире не стесняется своих революций.
Кроме того, народного единства что-то на горизонте пока не просматривается, и нужен нам, наверное, День национальной памяти.
Пускай наследники большевиков в этот день возносят хвалу своим идолам.
А мы будем размышлять о наших пращурах, вглядываться в старые фотографии, сетовать, что не расспросили о том, о сём бабушек-дедушек, мам-пап вовремя – пока живы они были.
И ещё в эту пятницу мы вспомним тех, кто морозным днём 7 ноября 1941 года с заснеженной Красной площади ушёл в бессмертие на бой с нацизмом