Что такое мечта? Заветная территория, где господствуют наши лучшие порывы и чистые стремления сердца? Или тихая заводь, которую не тревожат яростные шторма реальности? И святые отцы, и психологи призывают к мечтаниям относиться с осторожностью. Так есть ли в жизни христианина место для мечты?

Реквием по мечте

Есть люди, которым мало интересна реальная жизнь. Они тепло и уютно устроились в выдуманном мире сладких грёз. Девиз их прост: «Мечтать не вредно!»

Видимо, именно о таких мечтателях говорят психологи, называя мечты средством, с помощью которого человек бежит от реальности — от проблем, решений, выборов. Такие мечтания, по мнению психологов, могут причинить вред не только духовному росту, но и психическому здоровью человека.

От игры воображения предостерегают нас и святые. Примеров тому немало, один из самых ярких мы находим у святителя Игнатия (Брянчанинова). «Жестоко обманывает мечта ложная последователей своих, — пишет он. — Поступает она с ними как бесчеловечный тиран, как лютый демон». Также апостол Павел предупреждает: не мечтайте о себе (Рим. 12, 16).

Однако есть у святых и противоположные примеры отношений со словом «мечта». «С первых дней учёбы Паисий (Величковский) мечтал о монашеской жизни». «Он мечтал о монашеском постриге, но был мобилизован и стал санитаром на фронте», — говорится в жизнеописании преподобного Иустина (Поповича).

Очевидно, не всегда одно слово имеет один и тот же смысл. Например, толковый словарь Ожегова даёт два значения слова «мечта»: 1) нечто, созданное воображением, мысленно представляемое; 2) предмет желаний, стремлений.

С первым значением мы определились: именно о таких мечтаниях негативно отзываются святые, именно их психологи называют бегством в иллюзорный, фантазийный мир, где существует только один бог — сам мечтатель. Именно с игрой воображения связана ловушка, из которой трудно выбраться. Этот наркотик делает реальную жизнь пресной и бесцветной.

Но как обстоит дело со вторым значением слова «мечта»?

Путеводная звезда

Мечта в этом отношении ближе к таким понятиям, как «цель», «стремление», «надежда». Но если цель подразумевает конкретную последовательность действий, то мечта — это то, что ещё не стало целью. Это тот неозвученный идеал, который, если хватит талантов и сил, станет реальностью. Один человек сказал: «Оглянитесь по сторонам: всё, что вы видите, когда-то было мечтой».

Мечта становится путеводной звездой, помогает идти тогда, когда других ориентиров не остаётся. Когда ярко светит солнце и человек точно знает, куда движется, то вряд ли ему нужна звезда, указывающая путь. В момент же потери себя и жизненных ориентиров нужна эта яркая звезда — мечта — как идеал, как высшее стремление души, то, вокруг чего человек строит свою жизнь.

Психологи установили, что у людей, склонных к зависимостям и совершавших попытки суицида, как правило, не было мечты, не было направленности в будущее, не было надежды. Жизнь без идеала не имела для них ценности, из неё выпало то важное, ради чего стоит бороться со своими дурными привычками, похотями, слабостями. Эти люди в сложной жизненной ситуации оказались в полной тьме, и путеводная звезда для них потерялась среди тысяч безымянных звёзд.

Вспоминается история, которая на моих глазах в течение многих лет происходила с моим другом. Он очень любил рисовать. Самодельными комиксами, нарисованными тушью в тетради в клетку, он радовал всех школьных товарищей, у него определённо был талант. Однажды, как это бывает, мама, вернувшись со школьного собрания, вошла к нему в комнату, молча открыла ящик стола, достала оттуда «лучшие» работы и на глазах у сына изорвала их. «Надоели эти твои рисуночки! Надоело за тебя краснеть! Лучше займись полезным делом. Поступление на носу, а ты всё дурачишься, не нарисовался, что ли, в детстве?»

Вскоре мой друг уже просиживал штаны в душных аудиториях математического факультета. Поступил он с первой попытки, преодолев немыслимую череду скучных экзаменов и не видя для себя в этом никакой перспективы. Несколько раз его чуть не выгнали из института, но он не оставлял любимого дела — и по-прежнему рисовал. Правда, теперь он мало кому показывал свои работы, скорее, рисовал просто потому, что не мог не рисовать. Во время учёбы он стал увлекаться веб-дизайном — в то время это слово мало кому о чём-то говорило. Сейчас мой друг — востребованный дизайнер, хотя его мама по-прежнему считает, что пора бросить глупости и заняться делом. Как-то он сказал мне удивительную вещь: «Если бы я всё это время не думал о том, что рано или поздно стану художником — неважно, как — точно уже был бы наркоманом». Не уверена, что его картины будут украшать Третьяковку. Но как всё же здорово, что именно мечта вывела его на ровную дорогу, уберегла от потери себя.

Похожий пример мне подарила одна женщина, которая уже около двадцати лет работает инструктором по дельтапланеризму. На мой вопрос, почему она выбрала такую не типичную для женщины профессию, она ответила просто: «С детства мечтала летать, как Гагарин. Но и то, что у меня есть, — счастье». Благодаря полётам она встретила своего мужа, который тоже с детства украшал стены своей комнаты портретами первого космонавта...

Таких примеров сотни. Мечта в смысле идеала, цели — не только не опасна, но, как мы видим, необходима. Мечта — словно мачта корабля: без неё корабль не утонет, но и плыть в нужном направлении вряд ли сможет.

Американская мечта и американская трагедия

Что стоит за известными всему миру словами «американская мечта»? О какой мечте идёт речь? Впервые это понятие встречается в трактате Джеймса Адамса «Эпос Америки», датированном 1931 годом. Адамс пишет: «Американская мечта — это мечта о стране, где жизнь каждого человека будет лучше, богаче, полнее, где у каждого будет возможность получить то, чего он заслуживает». На первый взгляд, всё красиво и хорошо, да и на второй тоже. В Америку как в страну новых возможностей стремились люди из разных уголков земного шара. Реализовать себя здесь, на бескрайних просторах Нового Света, мог каждый желающий. Часто подчёркивают, что американская мечта базируется на свободе личности и свободном предпринимательстве. Кто-то добивался своей мечты талантами и трудом, кто-то — хитростью и обманом... Американская мечта давно распространилась за пределы Соединённых Штатов. Но, так или иначе, она не мыслится в отрыве от материальных благ, признания, известности.

О том, как американская мечта оборачивается «американской трагедией», нам поведал Теодор Драйзер. В своём романе он описал судьбу юноши, окончившего свою жизнь на электрическом стуле. Его смерть стала итогом погони за американской мечтой во всей её красе. Трагедия его была в том, что все идеалы и устремления были выстроены вокруг того, чтобы получать от жизни «всё и побольше». Из этой истории ясно: если успех, слава и богатство не служат чему-то большему, они — лишь начало конца.

Сегодня имена людей, достигших этого «американского» идеала, звучат отовсюду. Мы слышим о них, когда они на пике известности; газеты и ток-шоу «продают» нам один и тот же незамысловатый сюжет: головокружительный успех, удача и богатство — благодаря упорному труду и фортуне. Однако количество самоубийств и случаев наркотической передозировки на этом Олимпе просто потрясает. «Льстит гибельная мечта человекам на всём пути земной жизни; изменяет им в конце жизни, предаёт их действительности, оставляет ни с чем», — словно о них, о тех, кто карабкается на Олимп славы и богатства, пишет святитель Игнатий (Брянчанинов).

Блаженнее давать

Так куда же приведут нас мечты?

Это зависит от того, откуда они произрастают. Когда человек высшим благом полагает довольство и праздность, «блюдечко с голубой каёмочкой», — наверное, конец его маршрута — это мир Симпсонов, чей идеал — это когда «у тебя всё есть и не надо ходить на работу».

Для каждого из нас важно честно дать себе ответ: о чём мы мечтаем? Брать от жизни всё — или отдавать Богу и ближним всё, что можем? Одни из нас, предаваясь мечтаниям, видят себя только в роли получателей — богатства, славы и прочих благ мира. Для других же мечта связана со стремлением приумножить то, что дано Господом, быть нужным. В биографиях многих великих людей мотив самоотдачи, самопожертвования — далеко не последний. Мы помним, что и у святых людей были свои мечты, и для них было важно отдавать себя, служить. Такие мечты стоят того, чтобы посвятить им все силы.

Иметь или быть, получать или давать? — о том, что важнее и нужнее для человека, веками спорят философы. Каждому из нас в течение жизни суждено не раз и не два задуматься над этим вопросом, ответ на который, казалось бы, очевиден. И даже если придётся ошибаться — пусть нас не подведёт наша путеводная звезда. Пусть она ведёт нас той дорогой, в конце которой нас ждёт главная цель — Небесный Иерусалим.

http://otrok-ua.ru/sections/art/show/kuda_privodjat_mechty.html

Предадимся бурной фантазии. Представьте себе, что собрались у вас за столом Пушкин, Гоголь, Достоевский и Чехов, а вы просвещаете их относительно особенностей современного языка и пытаетесь объяснить им, что значит появившееся ныне словечко «лузер». Полагаю, что великие оказались бы на редкость непонятливыми. А между прочим, о чём-то таком вроде бы похожем писал каждый из них, и это даже имеет своё название в литературоведении: «тема маленького человека».

Тему маленького человека открыл, как и многое другое в русской литературе, Александр Сергеевич Пушкин повестью «Станционный смотритель». Главный герой повести Самсон Вырин — самого низкого ранга чиновник, у которого гусар Минский увёз красавицу-дочь. И хотя худшие предположения Вырина не оправдались: Минский не выгнал Дуню, натешившись ею, а долгие годы оставалась она его богатой содержанкой, — горе Вырина от того ничуть не меньше. Не меньше, потому что повесть не о том, что богатые не должны лишать бедных куска хлеба, а об их равном человеческом достоинстве, о глубинном равенстве всех перед Богом, когда заповеди для всех одни; и то, что невенчанной содержанкой оказалась его дочь, разбило сердце отца, состарило в четыре года и свело в могилу. Он готов был её простить и принять. В предельно лаконичной пушкинской прозе нет ничего не стоящего внимания: не случайно на стенах вверенной Вырину почтовой станции висят картинки, иллюстрирующие историю блудного сына.

Но, несмотря на то, что именно эта повесть признана истоком «темы маленького человека», меня гораздо более удивляет «Медный всадник». В этой поэме рядом поставлены два главных героя: Пётр Первый с его планами заложить город «на берегу пустынных волн», «прорубить окно в Европу», «грозить шведу», Пётр Первый, который «уздой железной Россию поднял на дыбы», — и мелкий чиновник Евгений со своими планами жениться на любимой девушке, получить место с чуть большим жалованием, вырастить детей и умереть в кругу детей и внуков.

Интересы этих героев в пушкинской поэме стоят рядом, более того, Пётр ответственен за сломанную жизнь Евгения: его невеста погибла во время наводнения в Петербурге. Воплотившиеся планы Петра сломали планы Евгения. Он доживает свою недолгую жизнь безумным бродягой, но бродяга этот обвиняет Петра, грозит его конному изваянию и, убегая, слышит за собой «тяжёло-звонкое скаканье» бронзового коня. В этой погоне есть некие личные отношения, ответ на угрозу. Чего хочет бронзовый Пётр? Раздавить, наказать или оправдаться?

Родственным «теме маленького человека» кажется мне стихотворение «Анчар». Тот, кто послал «раба» к ядовитому дереву, именуется и князем, и царём, и владыкой. А то, что вернувшийся умирающий раб «лёг под сводом шалаша на лыки», расширяет этот парад вариантов власти и заставляет нас мысленно переодеть владыку из шелков и бархата в банановую юбочку и украсить акульим зубом на шее. Но есть среди имён этих персонажей и такие: «человека человек послал к анчару властным взглядом». Очевидно, что эти-то имена — главные. Не может один человек быть средством для другого. Я боюсь быть превратно понятой. Может ли генерал посылать в бой солдата? Да, конечно. В вынужденной войне, защищая отечество. Но у Пушкина «царь тем ядом напитал свои послушливые стрелы и с ними гибель разослал соседям в чуждые пределы». Это захватчик, уверенный в своём праве, не подозревающий, что рабы и соседи — люди.

Следом за Пушкиным «темы маленького человека» коснулся Гоголь своею повестью «Шинель», в которой Акакий Акакиевич Башмачкин, чиновник низенького роста, несколько подслеповатый, несколько рябоватый, не способный ни к чему, кроме переписывания, подвергается насмешкам своих молодых сотрудников. С глупостью школьников они сыплют ему на лысину мелко нарванные бумажки и говорят: «Снег идёт»; толкают под руку, выдумывают, что его бьёт дряхлая квартирная хозяйка, и спрашивают, когда будет их свадьба. И только когда шутка становилась совсем уж невыносимой, Акакий Акакиевич говорил: «Оставьте меня, зачем вы меня обижаете?» И услышал молодой чиновник в этих словах другие: «Я брат твой».

Персонаж повести Достоевского «Бедные люди» Макар Девушкин даже узнаёт в Башмачкине себя. Но есть существенная разница. Акакий Акакиевич живёт, погружённый в свой собственный мир. Вот что пишет о нём Гоголь: «Мало сказать: он служил ревностно, — нет, он служил с любовью. Там, в этом переписыванье, ему виделся какой-то свой разнообразный и приятный мир... Наслаждение выражалось на лице его, он и подсмеивался, и подмигивал, и помогал губами, так что в лице его можно было прочесть всякую букву, которую выводило перо его». А Макар Девушкин очень самолюбив и амбициозен. Он постоянно помнит, какое впечатление производит, и именно это приносит ему самые жгучие страдания: «Ведь для людей и в шинели ходишь, и сапоги, пожалуй, для них же носишь. Сапоги в таком случае нужны мне для поддержки чести и доброго имени; в дырявых же сапогах и то и другое пропало».

Так же самолюбивы почти все обездоленные страдальцы Достоевского. Помните, как Катерина Ивановна в сотый раз рассказывала, что у неё отец генерал, и о том, как она на выпускном балу в пансионе танцевала с шалью. В «Братьях Карамазовых» Илюшечка заболевает и погибает от обиды, нанесённой его отцу. Герои Достоевского будто ежесекундно требуют уважения, уж они-то сами помнят о своём человеческом достоинстве и, колотясь головой в обступившую их беспросветность, хотят сначала уважения, понимания, а потом уже, совсем не в первую очередь, хлеба.

Антон Павлович Чехов умеет пронзительно сочувствовать и сироте Ваньке Жукову, который пишет письмо «на деревню дедушке» о горькой своей жизни в доме сапожника, который не учит его, а бьёт и мучит; и старому извозчику Ионе, который весь день пытался рассказать кому-нибудь о том, что у него умер сын, и не выслушал его никто, кроме его лошадёнки. Но есть у Чехова и возмущение тем, что человек сам ставит себя ни во что, что он сам прежде всех согласен, что он червяк пред сильными мира сего. Я имею в виду рассказ «Смерть чиновника». Чиновник по фамилии Червяков чихнул на лысину генерала в театре, своими нелепо и назойливо повторёнными извинениями довёл его до гнева, испугался и со страху умер. Если Акакия Акакиевича убило равнодушие и жестокость к нему людей, то Червяков — жертва собственного раболепия.

В советской литературе, когда мир до основанья был разрушен и кто был ничем, должен был стать всем, «тема маленького человека», насколько я могу судить, разлилась так широко, что её невозможно уж было увидеть как отдельную. «Маленький человек» побеждал, строил и ходил «как хозяин необъятной родины своей». И вдруг с неожиданной силой «тема маленького человека» выплеснулась в творчестве ныне здравствующей Татьяны Толстой. Любопытно, что было это в восьмидесятых годах, примерно в то же время, когда корифей мультипликации Юрий Норштейн взялся за мультфильм «Шинель» по Гоголю. И кажется мне, что они пользовались одним и тем же приёмом, точнее, они одинаково увидели «маленьких людей». Как же?

Рассказы Татьяны Толстой почти все о неудачниках, об одиноких стариках, о тех, кому не додано любви, и все они вызывают даже не просто добрые чувства, а умиление. Татьяна Толстая либо включает во внутренний мир героя его детские впечатления, либо показывает его со стороны глазами ребёнка, и это сближение с миром детства придаёт истории жизни её неудачников глубину, значительность и трогает сердце читателей.

Это со стороны других персонажей её Петерс, напрасно мечтающий о любви нескладный толстяк, смешон и странен, — это сотрудница, слова которой о себе он случайно услышал, называет его «дундук какой-то эндокринологический». У нас, читателей, он вызывает пронзительное сочувствие, потому что мы знаем, как в нём живёт его детство. Когда он жил с бабушкой и слышал рассказы о том, что его мама сбежала в тёплые края с негодяем, а папаша проводит время с женщинами лёгкого поведения. «Петерс представлял себе негодяя негром под банановой пальмой, папашиных женщин — голубыми и воздушными, лёгкими, как весенние облачка». Мы знаем, как он хотел дружить, когда его в первый и последний раз повели в гости на ёлку, и мы чувствуем значительность и глубину его жизни, как всякой жизни, и не можем не откликнуться на финал рассказа: «Старый Петерс толкнул оконную раму — зазвенело синее стекло, вспыхнули тысячи жёлтых птиц, и голая золотая весна закричала, смеясь: догоняй, догоняй! Новые дети с ведёрками возились в лужах. И, ничего не желая, ни о чём не жалея, Петерс благодарно улыбнулся жизни — бегущей мимо, равнодушной, неблагодарной, обманной, насмешливой, бессмысленной, чужой — прекрасной, прекрасной, прекрасной».

А рассказ «Самая любимая» — это рассказ про Женечку, которая живёт тем, что учит и воспитывает детей по семьям. В рассказе она уже старуха, ещё бодрая, ещё нужная старуха в ортопедическом ботинке и со слуховым аппаратом, но зовут её Женечка, как когда-то, как, может быть, назвал её кто-то из приласкавшихся к ней её многочисленных воспитанников.

«Давным-давно, по ту сторону снов, на земле стояло детство, ветры молчали, спали за далёкими синими лесами, была живая Женечка».

В рассказе есть история о том, как Женечка приезжает прожить с детьми лето на даче: «она распакует вещи, заставит углы букетами полевых цветов, раздарит шуршащие бумагой подарки, и крепко схватит нас и больно расцелует с судорожной любовью, которую мы снисходительно принимаем: пусть любит, и потащит первую жертву на урок, приговаривая: „Я и маму твою учила. Я и с бабушкой твоей с детства дружила...“».

Рассказ «Самая любимая» — об одинокой женщине, которая всегда любит больше, чем её, но стоит она перед нами, погружённая в мир чужого таинственного, дремучего детства, а ещё в мир собственных воспоминаний — и при всём пронзительном сострадании к ней ни на секунду не возникает мысли о неудавшейся жизни. Жизнь её глубока, и значительна, и чудесна, как всякая жизнь.

А что же Норштейн с его «Шинелью»? Он создал умилительного Башмачкина, умилительного, как младенцы. Акакий Акакиевич погружается в своё переписывание с той полной трогательной сосредоточенностью, на которую способен разве что годовалый малыш, который вертит в руках новый предмет. Так же сосредоточенно и важно он пьёт чай. Его лысоватость превращается в милый пушок, напоминающий нам о скудных первых волосёнках. Он так беззащитен и так не способен постоять за себя, как и те, кого носят на руках, только его никто не любит и не жалеет. У Норштейна получился настоящий гоголевский Башмачкин: речь идёт о гораздо большем, чем социальная справедливость. Обездоленных Достоевского так снять было бы нельзя. Они вызывают жгучее сострадание, но не умиление: дети не бывают так амбициозны.

И вот теперь давайте поговорим о том, что означает новое словечко «лузер». «Лузер» — неудачник, который виноват в своих неудачах, тот, кого можно презирать, тот, кем стать стыдно. Примерно так можно понять это слово из контекста его употребления.

Есть ли в русской литературе «лузеры»? Нет. Даже в «Смерти чиновника», рассказе безусловно сатирическом, Чехов укоряет своего героя не за то, что тот не рванул в гонке за первенство, а за то, что он не чувствует своего несомненного достоинства на своём скромном месте.

Современный мир хочет всех увлечь в вечное соревнование, в гонку, в комплексы или недолгие радости утолённого тщеславия. Полагаю, что гораздо лучше заниматься своим делом с сосредоточенностью Акакия Акакиевича и радоваться своей единственной жизни, «прекрасной, прекрасной, прекрасной»!

http://otrok-ua.ru/sections/art/show/malenkie_geroi_bolshoi_literatury.html

«Во вселенной бессчётное множество миров, а я ещё и одного не завоевал», — сказал однажды великий полководец Александр Македонский. Целый мир — много это или мало? Если мало, то сколько тогда миров нужно для счастья? А если хватит и одного мира, то сколько человеку будет достаточно в этом мире? Достаточно не для того, чтоб играть в свои причудливые игры, а чтобы обрести смысл и прийти к тому главному, ради чего, собственно, и живёт человек.

«Глаза навсегда потеряли свой свет...»

На меня смотрели две сотни глаз... нет, не так было. Наоборот: это я смотрела в эти сотни глаз, которые в то же самое время смотрели в точку, которую обычно называют «никуда». Периодически я всё же встречалась с кем-то взглядом, и по коже пробегал мороз: это был взгляд без чего-то самого важного, главного. Такие разные, такие красивые глаза — но все без огня, надежды и устремления, что всегда отличает глаза юных.

Со временем я привыкла к типичному взгляду наркомана. Но тогда, в реабилитационном центре, передо мной сидели ребята совсем юные, не достигшие ещё зрелости. Они пребывали здесь уже какое-то время и были в относительной «трезвости», но в глазах по-прежнему не было огня, не было цели, ради которой стоит жить. Выражаясь метафорически, это были сотни безводных, безжизненных пустынь, и это было жутко.

Глаза не обманули — при общении стало очевидно, что вопросы о мечтах, целях, смысле жизни их попросту ставят в тупик. Было чувство, что ребята впервые открыли для себя существование этих понятий. И словно младенец, который пытается запомнить букву, они пытались постичь эти очевидные, казалось бы, вещи.

«Верхом на звезде»

Юности присущи высокие стремления, высокие идеалы, высокие порывы. В молодости легко жить ради идеи, и, кажется, ты готов, если нужно, даже умереть за неё. Молодость живёт глобально, и в этом её прелесть, неповторимость. Если юность не горит идеалом, то неизбежна ситуация из ре­абилитационного центра. Юному земная жизнь кажется вечной, собственные силы — неиссякаемыми, все двери открытыми. И даже если вдруг какие-то окажутся случайно заперты, то непременно хватит сил их отворить. Цена собственной жизни постоянно колеблется от значимой и важной до никчёмной и пустой. В таком возрасте мечтаешь спасать весь мир. Да что там мир — порой и целого мира кажется мало, настолько много всего нужно успеть, чтоб оставить глубокие следы в биографии всего человечества.

Моя знакомая поступала в медицинский институт. Поскольку семья, состоящая из одной мамы, не имела средств, то девочка сдавала тестирования, не рассчитывая ни на какую материальную помощь. Упорный труд и вера, даже уверенность в том, что всё у неё получится, удивляли друзей и знакомых. Она была зачислена в два самых престижных медицинских вуза страны. Выбирая столичный вуз, она призналась, что движима мечтой — стать детским онкологом, пройти практику где-нибудь в Израиле и непременно вернуться в Украину, чтобы помогать детям, став лучшим специалистом страны (и даже мира) в выбранном деле. В успехе своего предприятия она не сомневалась нисколько. Весь мир, казалось, ляжет к её ногам, покорный её целям, как верный пёс...

Амбиции, желание жить и совершать великие дела — это та самая жизненная сила юности, с помощью которой многое строится и многое рушится. Молодости некогда заглядывать в собственную душу, молодость захвачена глобальными идеями и глобальными масштабами.

Навстречу смыслу

Как известно, возрастные кризисы, о которых так много говорят психологи, — это периоды, когда прежний образ жизни устаревает и приходит время перемен.

С обретением жизненного опыта перспективы становятся более реальными, ответственность, в идеале, — более ощутимой, поступкам и словам уже присуща осторожность и осмысленность. Суета, пустота и нереализованность отнимают много сил, и понимаешь, что коэффициент полезного действия мог бы быть гораздо выше... Но говорит ли это о том, что нужно отказаться от своей заветной «великой цели»?

Постигая собственную душу, осознавая свою жизнь и сознательно выстраивая её, мы уже меньше думаем о глобальных и далёких перспективах. Без иллюзий мы смотрим на конечность земной жизни и её быстротечность, на свою ограниченность и «обычность», на так называемую прозу жизни. И, вместе с тем, мы уже видим реальное поле деятельности и знаем, что оно наше и его пахать — нам. Пусть это — не целый мир, но мы не можем не ощущать его связи с той мечтой, в которой весь мир создан исключительно для её воплощения.

«Путь к себе лежит через весь мир», — сказал философ и мыслитель прошлого века Виктор Франкл. И, наверное, для того, чтобы в конце концов постичь значимость собственной жизни, важно сначала пожелать сотни раз отдать эту жизнь за правое дело.

Смена приоритетов

По мере взросления души человек приходит к пониманию того, что менять весь мир — безнадёжное и бесполезное занятие. Здесь важно суметь сохранить веру в своё дело, в важность собственной жизни для себя, людей, Бога. Иначе первый порыв молодости с её захватывающими идеями сменит пустота, бесполезность и безрадостность середины жизни (вспомним пресловутый кризис тридцати лет).

Становится очевидно, что для исполнения мечты, достижения цели необходима не смена внешних декораций, не замена людей и не исправление всех и каждого, а работа над собой, неустанный труд над созиданием своего внутреннего стержня, своей опоры и сущности.

С годами взрослеющая душа понимает, что главное не стать лучшим и спасти весь мир — гораздо важнее стать хотя бы честным, порядочным человеком. Спасти хотя бы того, кто рядом и ждёт твоей помощи. И тогда это «хотя бы», то самое, на которое горячая молодость попросту не обращала внимания, становится огромной и первостепенной задачей. Притом задачей довольно сложной из-за вдруг обнаружившей себя тяги к греху.

«Такая вот вечная молодость»

Возможно ли быть вечно молодым? Как сохранить молодость в душе, не оставаясь при этом инфантильным и недоразвитым? Входя в зрелость, неизбежно ли становимся стариками, утрачивая силы молодой души?

Оставаться вечно молодым — значит гореть своей мечтой и, несмотря на собственную ущербность, идти к цели за своим предназначением. Но в то же время стать зрелым человеком — значит путь к этой цели прокладывать упорным трудом над самим собой.

Психологию я очень люблю за то, что при правильном и глубоком её изучении она совершенно созвучна Православию. Ведь именно христианство учит нас не спасать всех вокруг, а приняться сначала за себя. Работа над собой, в конечном итоге, приносит то, ради чего и горело сердце в юности: «Стяжи дух мирен — и вокруг тебя спасутся тысячи». Значит, есть шанс спасать тысячи!

Завершить свои размышления хотелось бы одной притчей. Молится юноша: «Господи, помоги мне изменить мир к лучшему!» В ответ тишина. Через 10 лет: «Господи, помоги мне изменить моих родных и близких, мне так сложно рядом с ними!» В ответ снова тишина. Ещё через 10 лет: «Господи, помоги мне изменить самого себя!» Тогда Бог ответил: «Ну вот теперь наконец пришло время тебе помочь».

В изначальной версии притчи последняя просьба молящегося была предсмертной. Наверное, вера в человека позволяет увидеть эту картину более оптимистично. Верю, что человек за главное дело собственной жизни может приняться намного раньше, пока ещё есть и силы, и возможности что-то менять.

http://otrok-ua.ru/sections/art/show/celogo_mira_malo.html