Семейные психологи часто отмечают любопытный факт: если один из супругов изменяет, ему первому становится в тягость присутствие рядом того, кого он обманул. Казалось бы, все должно быть ровно наоборот. Но нет: именно изменник-муж первым начинает ненавидеть свою подругу по бытию и инициирует большинство семейных скандалов.

Впрочем, религиозно просвещенный разум не найдет здесь ничего необычного, ибо подобный психологический комплекс проявился еще у первых людей – прародителей Адама и Евы. Если обратить внимание на их поведение сразу же после нарушения заповеди о Древе познания, бросается в глаза одна странность: «И услышали голос Господа Бога, ходящего в раю во время прохлады дня; и скрылся Адам и жена его от лица Господа Бога между деревьями рая» (Быт. 3: 8). Разве это не смешно: пытаться укрыться от Всевидящего Ока, спрятавшись за дерево? Если отвергнуть гипотезу о временном умопомрачении, следует признать, что человек не столько хотел скрыть себя от Бога, сколько, наоборот, скрыть Бога от себя. Ведь из них двоих только один не обладает способностью видеть сквозь деревья рая. «Я не хочу тебя видеть». Эти слова первым произносит не Преданный, а сам предатель.

Время проходит. Ничего не поделаешь. Стоит даже радоваться. Пусть оно движется и не останавливается до самой встречи с вечностью. Пусть не возвращается вспять и не закупоривается, как вода в водостоке, чтобы потом хлынуть внезапным потоком. Пусть просто проходит.

Оно проходит мимо, как если бы ты сидел у окна, а оно шло, как красивая женщина, до которой тебе (спасибо старости) нет никакого дела. Или так: ты сидишь в приморском кафе за столиком среди безлюдья жаркого полдня, а оно проходит мимо, как кораблик на горизонте. Кораблик движется, и ветер обдувает твое лицо, и волны мерно ухают о берег, а время про-хо-дит.

Ерофеев говорил, что на Руси все знают, как употреблять политуру и как очищать денатурат. А вот Пушкина не знают и не читают. Ерофеев ерничал. Но иногда правду можно, только ерничая, сказать.

Пушкин точен и изящен. Он не из гранатомета стреляет, а делает мушкетерские выпады, и поражает точку, а не площадь. Мне нравится его цитировать. И так мне удивительна ненависть к нему, что слов нет! Обида душит. Обида и недоумение. Потом являются слова.

Новый год приближается. Очередной круг пройден и начинается новое повторение. Влечет к разговору слово «новый».

Чувство новизны это чувство, свойственное взрослеющим, юным еще душам, сохраняющим некую гибкость вместе с неопытностью. Для юных многое совершается впервые. Собственно «новое» это и есть «первое». Первый телефон – по-настоящему новый телефон. Второй телефон тоже будет называться «новым», но это будет уже легкая пародия на новизну. Пародия будет только усиливаться со временем. Таков закон в мире вещей и рядовых событий. В области же событий нравственных пародийность возрастает по мере повторений, и к повторениям все более подмешивается горечь насмешки над всей жизнью человеческой.

В 21-м веке население городов впервые преодолело отметку в 50% населения Земли, сохраняя стойкую тенденцию к увеличению роста. Земля будущего, таким образом, это планета горожан, при том, что сам город перерастает первичное свое значение, отказываясь от стен, застав и прочих пространственных ограничителей. Это уже не огороженная территория, а некое инфраструктурное и ментальное явление, подчиняющее человека изнутри смыслами, а не снаружи стенами.

В Африке, Америке, Индокитае города разные, но все равно есть некий набор общих психологических черт горожанина, позволяющий оценивать их по общим же критериям. Так и муравьи обитают всюду, кроме Арктики и Антарктики, и хотя отличаются по размерам и деталям образа жизни, классифицируются все же, как муравьи – общественные насекомые отряда перепончатокрылых.

О любви за всю историю человечества написано и сказано столько, что, кажется, нового не добавишь. Даже тем, кто не отличается особым усердием к чтению и размышлениям, — и тем всё вроде бы ясно с любовью. Но стоит лишь попытаться дать себе отчёт в том, что же именно «ясно», как почва под ногами становится шаткой.

Эти беглые строки — ещё одна попытка сказать несколько осмысленных слов о любви человеческой.

Скульптор отсекает от глыбы всё лишнее, освобождая заключённую внутри статую. Так красиво может сказать мастер о своём искусстве или ценители — о мастере, хотя за изяществом фразы стоят годы трудов и неудач, пот и бессонные ночи. Тем не менее, формула верна, и верна не только для скульптуры, но и для других видов творчества. И мыслит человек так же — отсекая лишнее.

Насколько важен предмет размышления, настолько важно умение определить, чем не является этот предмет. Путём постепенного отсечения того, чем он не является, мы приближаемся к определению его сути.

Этот принцип важен в правильном разговоре о Боге. Размышляя о Боге, мы окружаем Его частицами «не», оставляя невысказанным то, что прячется в смысловой сердцевине. Бог невидим, неизречен, неизобразим, непостижим — и так далее. И чем дальше вглубь, тем тише слова, тем значимей молчание.

Мыслить о Боге — значит отрешаться от мыслей о мире, обнажать ум от всяких образов. Такое богословие именуется апофатическим, и, быть может, кто-то из читателей окунётся вскоре в умный мир средневековых мистиков и глубоких мыслителей о Существе Высочайшем. Это будет мир, где отброшены ветхие одежды, мир приближения к реальности, с трудом вмещающейся в слова.

Ну а нам предстоит разговор более лёгкий, хотя не менее важный — разговор о любви.

О любви тоже нужно говорить апофатически, если не языком богословия, то хотя бы языком поэзии, в духе известного стихотворения:

Любовь — не вздохи на скамейке,
И не гулянья при луне...

В любви на первый план выступает эмоциональная сфера. В груди колотится, в глазах темнеет, сердце ёкает, и «пломбы в пасти плавятся от страсти». Эту-то сторону легче всего и принять за суть явления. Такую же ошибку поверхностного мышления мы совершаем в отношении денег. Ценя их за покупательную способность, в самом приобретении товаров и услуг видя смесь удовольствия, самореализации, свободы и безопасности, мы можем докатиться до того, что назовём деньги смыслом жизни. Это логическая ошибка, сулящая катастрофу. Если движение — это жизнь, а велосипед — это движение, то отсюда не следует, что жизнь — это велосипед. Именно частицей не следует ограждать разговор о деньгах, подчёркивая их служебную функцию и утверждая, что они — не смысл жизни.

Что влечёт человека прочь с насиженного места? Во времена испытаний — война, голод, опасность. Однако и в пору мира и благоденствия миллионы людей пересекают земной шар, влекомые надеждой на лучшую жизнь. От чего же мы бежим — и чего ищем?

Множество людей, как утверждают опросы, хотели бы покинуть родную страну и уехать туда, где лучше. В точном соответствии с пословицей, первая часть которой утверждает, что рыба ищет, где глубже, люди массово стремятся покинуть если и не страну, то насиженное место. Сельские жители перебираются в города, жители провинции — в крупные центры, ну а жители столицы — те вообще нуждаются в семи воротах с надписью Arrival. Ворот же с надписью Departure им хватит и одних.

Это вовсе не красноречивое свидетельство неправильности нашей жизни или общей отсталости, как кому-то кажется. С некоторых пор кочевые настроения стали характерным признаком жизни вообще, а не только нашей жизни. Вернее, кочевые настроения подкрепились техническими новшествами в части реализации.

Что и как мы читаем

Читать стали меньше, это факт. Смотреть телевизор проще. Это доступно, и думать не надо. Кажется, что нежелание думать оказывает пагубное влияние на многих. Популярными стали фильмы и сериалы без мысли. А книги если и читают, то все больше экшн (динамичное действие, и никаких тебе размышлений о смысле жизни).

В стремительном ритме жизни и читать-то некогда. Если заглядываешь в какую книгу, она оказывается либо справочником, либо рецептами.

А хорошо помнятся времена, когда по телевизору всего два канала показывали. Бывало, и радио послушаешь. Но гораздо интереснее – книги. Притягивают пыльные, забытые родителями, и новые, еще пахнущие типографской краской. Мы перечитывали все, что было дома, а потом просиживали часами в библиотеке. И ведь не замечали, как проходит время!

– Почему вы так долго ничего не снимаете? – спросили известного режиссера.

– Я не вижу своего героя, – ответил тот.

«Что значит «не вижу»? Вы что ослепли?», – хочется крикнуть в ответ. «Вот сколько вокруг людей, неповторимых и прекрасных в своей повседневности!». Такова первая реакция. Потом наступает время «реакции № 2», которая может быть полной противоположностью первой.

Герой картины молчит, равно, как и герой фотографии, скульптуры и мозаичного панно. А герой киноленты должен разговаривать. Если речь его недостойна коллективной памяти, то фотографировать его можно, а снимать кино с ним, о нем, о таких, как он – нельзя. Серьезный режиссер уходит в тень не столько потому, что не видит, а потому, что не слышит своего героя. Или герой, подобно динозаврам вымер, или он онемел, или голос его наглухо перекрыт бытовым шумом.

Если бы персонажи многих известных живописных картин разлепили масляной краской нарисованные уста, посетители убежали бы с выставки. Через героя говорит художник, поскольку сам герой, вполне возможно, бессловесен. И чем более бессловесен натурщик, тем более современным считается искусство. Случись нам услышать речи «Любительницы абсента» или «Едоков картофеля», родилась бы в нашей душе высокая тоска, рожденная беспросветной бессмыслицей.

Искусство отражает мир. Кинематограф – самый заметный вид современного искусства, отражающего и изображающего мир. Секретарши, влюбленные в шефа; менты, сплетшиеся в схватке с преступностью, как новый Лаокоон, да закадровое «Буга-га» в комедийных сериалах, всего этого, согласитесь, мало, чтобы отразить многообразную современную жизнь с ее паденьями и взлетами. И массовый зритель порою сетует на то, что смотреть нечего. Массовый зритель ропщет порою на мэтров и говорит: «Подайте нам высокое искусство!» Но спроси его о точных критериях высокого искусства, и он ответит смутно. Он будет долго подбирать слова, тянуть паузу, жестикулировать. Он, наконец, скажет что-то. Но это «что-то» будет одна из авторских вариаций на слова, однажды сказанные Попандопуло: «Чтоб душа развернулась и опять свернулась». С более точными критериями трудно.  

Едет грузовик по шоссе, везет зерно. Трепещет от скорости и от встречного ветра плохо прикрепленный брезент. Тонкими струйками с боков сыплются на дорогу зерна. Едешь сзади и думаешь: «Нехорошо. Неправильно. Не так надо». Потом обгонишь грузовик и успокоишься. С глаз долой – из сердца вон.

Дождь в городе прошел. Лужи кругом. И посреди этих луж – люди в ярких жилетках асфальт кладут. Прямо в лужи! Вычерпают воду из ямки совковой лопатой и – бух! Кладут в мокрое углубление горячую, дымящуюся, похожую на черную икру асфальтную кашу. У них приказ и разнарядка. Они не нанимались от неба погоды ждать. Раскрошатся эти латки – новые кинут. И снова думает проезжающий мимо человек: «Нехорошо. Неправильно. Не так надо».

И так проходит вся жизнь. Мы тратим деньги и вещи, силы и слова, энергию и время не так, не в ту степь, неправильно. То сеем в воду, то строим на песке, то пашем на асфальте. Мы поступаем так все, а не только те, кому приказали класть асфальт в лужу или везти зерно в дырявом кузове.

***

Князь Мышкин, только приехав в Россию, за пару дней накопил много свежих впечатлений. И вот он делится ими с Рогожиным. Он рассказывает, как беседовал в вагоне поезда о вере в Бога с одним известным и хорошо воспитанным человеком:

«Он человек действительно очень ученый, и я обрадовался, что с настоящим ученым буду говорить. В Бога он не верует. Одно только меня поразило: что он вовсе как будто не про то говорит. И прежде, сколько я ни встречался с неверующими и сколько ни читал таких книг, все мне казалось, что и говорят они, и в книгах пишут совсем будто не про то, хотя с виду кажется, что про то. Я это ему тогда же и высказал, но, должно быть, неясно или не умел выразить, потому что он ничего не понял…» (Достоевский Ф.М. Идиот. Ч. 2. Гл. 4).

Мышкин не смог, да и мы не сможем, хотя попытаться стоит. А если и сможем, то «хорошо воспитанный, но неверующий в Бога» человек все равно рискует ничего не понять. И все, быть может, оттого, что частное и мелкое пробралось на место главного. Громадное измельчало, а мелкое разрослось в размерах. Все блохи подкованы, но во всех величественных соборах человеку пусто и скучно. Походит, позевает, пофотографирует и – долой на воздух, в ближайшее кафе поесть мороженого.      

Приходской священник чем-то похож на участкового доктора. Задерганный, уставший, бегает туда-сюда, то на причастие к больному, то на похороны, то на крестины. Жена его дома не видит, отчего законно бурчит. Быт заедает. Времени и сил на все не хватает. И работа-то важная, что у врача, что у священника. Архиважная, но не броская. Не футбольный форвард ведь и не модный певец. А тут чье-то больное воображение раз за разом изображает священника не иначе, как в «Мерседесе». Обидно, честное слово. Вы много участковых врачей в «Мерседесах» видели? Есть, конечно, врачи и на дорогих машинах, но это явно не сельский фельдшер и не педиатр районной поликлиники. И при том, что есть и «черные трансплантологи», и врачи, превращающие «дядю» в «тетю» и наоборот, как-то не поворачивается язык всем врачам кости мыть. Как-никак лечат, спасают, оперируют, консультируют. И скромно живут в подавляющем большинстве. А священникам кости мыть очень даже получается. Почему?

Видно потому, что к врачам чаще ходят, смертные телеса к осмотру представляют. Говорят «А-а-а» с ложкой во рту, выполняют команду «дышите – не дышите», и проч. А с Церковью знакомы издалека, по отцу Федору из «12-ти стульев» и по сказке Пушкина «О попе и работнике его Балде». Оттого не известен большинству безверных соотечественников скромный быт большинства иереев, ездящих на маршрутках и в автобусах.

Да, собственно, какая разница, на чем ездит доктор, если я к нему лечиться пришел? «На чем хочешь, катайся, но хворь мою одолеть помоги», - я так думаю. И здесь все понятно, поскольку с болью личной и со страхом за жизнь любимых все знакомы в некую меру. А вот с болезнью своей души, с гнилью нутра своего знакомы не все. И этих, незнакомых, вечно тянет найти зло мира за пределами себя самого. Этим Незнайкам, то есть тем, кто не знает, что зло мира в них самих живет, когда-то пел молодой Мамонов: «Не убивайте мух! Источник заразы – ты!»                                                  

Выступление группы «Pussy Riot» в Храме Христа Спасителя – медвежья услуга тем, кто выходил протестовать против результатов думских выборов. Манифестанты с Болотной – как бы ни относиться к их позиции – вели себя как взрослые люди, не буйствовали, не совершали никаких безобразных выходок. На фоне западных городов, где массовые выступления нередко сопровождаются битьем витрин и поджогами автомобилей, это выглядело очень достойно. Но в общем представлении картинка складывается из наиболее ярких деталей – и теперь их борьба будет ассоциироваться не с огромным числом людей, доказавших способность выражать свой протест мирно и законно, а с кощунственной акцией в Храме Христа Спасителя.

Эта акция – как слезная просьба – пожалуйста, наденьте на нас, наконец, кто-нибудь смирительные рубашки, мы буйные, мы себе не хозяйки, где санитары-то? Это громогласное провозглашение – “нам нельзя давать свободы, мы вести себя не умеем; мы малые дети, нам нужна опека”. Призывы “Путина прогони” звучат с совершенно обратным смыслом – смотрите, как ухудшается наше состояние, стоит главврачу недосмотреть... Куда ж нам без главврача?

Подлинное требование свободы выглядит по-другому. Оно предполагает, что сам человек, требующий ее возлагает на себя определенную ответственность: я взрослый гражданин, я способен уважать закон и права других, и выражать свой протест – если я считаю нужным протестовать – в культурной и цивилизованной форме. Свобода принадлежит взрослым и вменяемым людям. Малым детям и людям, по каким-то причинам неспособным вести себя социально приемлемым образом, свободы не дают – это было бы безответственно и жестоко по отношению к ним самим.

Свобода – не то состояние, которое наступает, когда уходит власть, которую считали (обоснованно или нет) стеснявшей эту свободу. Часто наступает что-то другое. Увы, и опыт всех революций (нашей в том числе), и опыт нынешних событий в арабском мире, показывает, как быстро заря свободы может обернуться хаосом, и хаосом кровавым. Площадь Тахрир, как показывает опыт, это совсем не то место, где торжествуют идеалы феминизма.

Свобода – такое состояние умов и нравов, когда граждане могут согласиться на определенные правила поведения, и добровольно придерживаться этих правил. Свободное общество можно составить только из людей, способных уважать права других и придерживаться определенных культурных норм. Ну а из беснующихся на солее храма эпатажников свободного общества составить нельзя – разве что панк-группу. Потому что, чтобы составить свободное общество, надо, как минимум, стать достойными его и перестать быть дикарями.