Самый частый упрек, который звучал в адрес моей «Тети Моти» – банальность. Все изображенное в романе навязло в зубах. Адюльтер – слишком избитый сюжет, чтобы его касаться.  Сложные отношения мужа и жены – такая старая сказка, что слушать ее нет никаких сил. Мать, слепо обожающая сына – автор, имей же совесть!

Не мое дело защищать собственный текст. Но теперь я гораздо чаще думаю о банальности. Так ли это дурно, быть банальным? Вроде бы да, ведь каждый из нас задуман неповторимым. Призван стать солью.

С другой стороны, любить жену, любить мужа – из года в год тех же, выученных назубок – как это банально, как пресно! Не смотреть на сторону, не отправляться в увлекательные странствия по другим женщинам-городам, не менять семьи, не влюбляться, так небанально и каждый раз ново теряя голову – как же плоско.

Любить своих детей, не сбегая от них под благовидным предлогом – на работу, например, длиной 24 часа в сутки (ведь для их же блага!) или на помощь другим, более несчастным детям, сиротам и больным. Нет, вместо этого оставаться самыми тривиальными заботливыми родителями в первую очередь для собственных детей.

Самому звонить маме, слушать в девятьсот шестьдесят третий раз то, что ей снова  необходимо тебе сказать.

Благодарить, даже за малость.

Брать на себя ответственность.

Не обманывать, не предавать, себя, но и других, не лебезить, но и не важничать… не.

Стоп. Что-то это совсем уж тривиально. О ужас, да не свойство ли это любой истины – ее наивность, ее чудовищная тривиальность? Конечно, да. «Тривиальные истины», недаром существует такое справедливое выражение. Истина – избитая, ее избили башмаки столетий, тысячелетия употребления, апелляций и проч; в истине нет и не может быть оригинальности, свежести, слепящей яркости, она знакома до бесцветности, короче, банальна. Но лишь до тех пор.

Лишь до тех пор, пока эта истина не станет твоей, пока сам ты не попробуешь жить так, как она диктует. Пока ты лично в нее не поверишь.

Вот тут-то схлынет и избитость, и блеклость – едва именно ты не попытаешься делать, что должно. Тут-то и выяснится: для воплощения в жизнь всех этих трюизмов необходимы неимоверные и творческие усилия,  безжалостное сопротивление собственной инерции, лени, привычкам. Но только так у тебя, наконец, и появится шанс из серой смази пробиться к чистым и ярким краскам, вырасти и стать человеком. И двинуться по своей жизни совершенно нетривиальными путями, вкушая свою, непохожую ни на чью другую, долю страданий, счастья, нежности, важных встреч.

И пусть сторонний взгляд не разглядит в твоем пути ничего особенного, пусть кто-то пожмет плечами – подумаешь, и у этого, как у всех. Но ты-то знаешь… Твой опыт, твоя боль обратили плоскость истертых истин в пространство твоей судьбы, напоили сухие аксиомы живой водой смысла… тьфу ты, все-таки сбилась, это кажется, уже цитата из романа.

http://www.pravmir.ru/o-banalnosti/

                           Фото: Бенджамин Лефтуич     

Приближается Новый год, и люди привычно подводят итоги; в этом году они не побуждают к легкомысленному веселью. Надпись, выскакивающая в социальной сети фейсбук: «Это был отличный год! Как хорошо, что мы провели его вместе!», вызывает скорее раздражение. Фотографий корпоративных вечеринок, на которых счастливые граждане поднимают бокалы и уплетают торты, тоже маловато. Что понятно: этот год не был спокойным и приятным. Смута на Украине перешла в войну, множество людей погибло, еще большее число было вынуждено бежать из своих домов, международная обстановка обострилась, а под конец года российский рубль заметно упал, поставив под вопрос недавно обретенную многими финансовую стабильность и благополучие.

Упавшего, опустившегося человека можно и нужно жалеть и миловать. Вместе с тем крайне опасно внушать павшему и опустившемуся человеку, что мы всем миром обязаны его миловать, а он имеет полное право требовать любви к себе и уважения. Так мы, чего доброго, на выходе получим какой-то собирательный персонаж из произведений Достоевского. Это будет нищий с апломбом или калека с претензией. Это будет грешник, не желающий каяться, но вооружившийся христианской риторикой. Если хотите – Мармеладов, который гордо скажет: «Да, господа, я падший. И вы не лучше, просто вы одеты чище. Да-с. Однако извольте меня любить таким, каков я есть, да поискренней любите и посострадательней. И права никакого нет у вас не любить меня, ибо я существо, глубоко страдающее». И прочее, и прочее. Нет. Жить и думать надо иначе. Упал – вставай. Болит – терпи. И не называй грех нормой, а болезнь – необходимостью. Милость – она есть именно милость, то есть незаслуженная любовь, а не официально заслуженная пенсия. Это я говорю в тему о падших, кающихся, уставших и этих… как их? Выгоревших.

В том, что человек устает, нет никакого сомнения. В том, что человек может упасть, да так, что и не поднимется, тоже сомнений нет. Но в том, что мы должны мягко сдвинуть сознание в сторону падения как неизбежности, я совсем не уверен. Придумали слово «выгорание» и согнали в эту категорию всех подряд. Кто-то трижды женился, кто-то зело осквернился, кто-то просто устал служить и решил переквалифицироваться, как Остап, в управдомы, а мы всю эту разношерстную армию дезертиров пометили добрым словом «выгоревшие» и дружно их жалеем. Что-то здесь не так. Во времена оные некоторые фронтовики протягивали руку к прохожим со словами: «Я в танке горел. Дай рубль на водку!» Не приведи Бог увидать расстриг, гордящихся своим «выгоранием на производстве». Мол: «Я Богу служил и перенапрягся. Теперь за скобки выпал, но вы уважать меня обязаны, ибо я жертва». А жертвы ведь разные. Вот попутал монашку бес, и она замуж вышла. А теперь живет в вечном страхе и с мыслью, что она Богу на Суде скажет? Или свалил с ног хитрый сатана какого-нибудь доброго игумена и подбил его влюбиться и детей наплодить. Но теперь тот тихо и со стыдом живет, и только Бог знает, какие молитвы из его сердца временами рвутся. Это одно. Здесь есть место и страху, и жалости. Но если такая же монашка, такой же игумен скажут, подбоченясь: «Ну и что? Выгорели мы. Понятно? Нас жалеть надо», – а мы скажем: «Да-да. Мы вас жалеем. Бедненькие вы», – то это какая-то ложь и подмена смыслов, которую я понимать отказываюсь.

Всех людей жалко, потому что у каждого в груди не видная глазу дымящаяся рана. Но сентиментальные слюнки по теме выгорания пора вытирать. Евангелие говорит: положил руку на плуг – вспять не оборачивайся. Еще говорит: поминайте жену Лотову. Да и мудрость народная говорит: семь раз отмерь – один отрежь. Думай крепко прежде принятия решения, а когда решение принял – сомнения прочь. Время служения, а не сомнения настало. Основатель ВДВ генерал армии Маргелов (дядя Вася, как называет его десантура) так сказал: «Сбит с ног – сражайся на коленях. Идти не можешь – лежа наступай». Неужели Церковь не достойна ждать от своих служителей такой же стойкости, верности и храбрости? Скажите десантнику, что есть «выгорание» и можно по этой причине оружие бросить. Сами знаете, что он вам ответит. Так чего же мы должны духовное оружие бросать? Ладно бросать – оправдывать скопом всех тех, кто оружие бросил? И из-за чего бросил? Бабские прелести, зеленые доллары, ночные фантазии и физическая усталость. Кажется, список полный.Во-первых, не надо никуда спешить. Ни с постригами, ни с хиротониями. Пусть лучше женатый мечтает о монашестве, нежели монах – о женитьбе. А то хотел, положим, ребенок в монахи (уж больно поют красиво и одежды черные на ходу так мистически развеваются). Его взяли и постригли с поспешностью. Потом он иеродиаконом стал, потом – иеромонахом, потом игуменом. Всё быстро – за пару лет. Уже мечтать осталось только что об епископстве, а ему всего-то лет 25 от роду. И вдруг скучно стало молодому человеку, а потом сильно захотелось ему жениться. Вот тебе один из сценариев выгорания. Службы надоели, романтика улетучилась, естество о своих правах заявило. А ведь парнишку просто не стоило постригать и посвящать раньше возраста канонической зрелости и без искуса. Вот и всё. И таких сценариев много. Всюду на изнанке «выгорания» вы найдете поспешность, сырость, неосновательность стремлений, мечтательность. Со временем мечты рассеиваются, просыпаются страсти, нападает враг, и неосновательный человек, стоящий на песке, а не на камне, оказывается неготовым нести крест. Он думал, что в солдаты идут, чтоб на параде в красивой форме маршировать, а его на войну отправили. Вот он и сбежал с фронта под предлогом «выгорания». Осудим его? Нет, воздержимся по заповеди. Но скажем ли, что это норма? Ни в коем случае. Не норма это, а грех, требующий покаяния, а не извинения.

Про выгорание в слове Божием притча есть. Притча о десяти девах. У тех пяти, что остались без елея, елей в лампадах выгорел. У мудрых тоже выгорел (ибо что еще делать елею в лампаде, как не выгорать?). Но у мудрых был запас, и они, подлив масла, пополнили светильники. У глупых же запаса не было. Следовательно (вонмем!): выгорание елея происходит у всех без исключения. Все рискуют потерять огонь в светильнике веры – так елей мало-помалу расходуется. Но весь вопрос в том, что подливать нужно регулярно масло в светильник, и накапливать запас, и держать его при себе. Выгорание будет катастрофическим и необратимым, если не заботиться о запасе масла. Это значит: твори добро во Христе, умножай молитвы, запасайся елеем Святого Духа сегодня – во дни изобилия веры. Потом неизбежно наступят дни скудости, дни сухости и тяжких испытаний. В те дни выживут те, у кого был запас. Некто из отцов сказал: «Умножай молитвы, когда ты помнишь Господа, чтобы, когда ты забудешь Его, Он вспомнил тебя». Мы живем сегодня ради добра, сделанного вчера. И если вчера мы не сделали ничего ради Христа, то сегодня чувствуем себя оскудевшими, а назавтра – выгоревшими. И кто не озаботился заранее о том, чтобы разбогатеть плодами Духа, тот будет наблюдать, как догорают последние капли его веры. Потом лампада закоптит, вспыхнет и угаснет. А человек отвернется от ворот Иерусалима и понуро пойдет в Иерихон. Так исполняется слово: имеющему дано будет, а у не имеющего забрано будет то, что он думает иметь.

Нет ни злорадства, ни осуждения по отношению к тем, кто пал. Есть только страх и жалость. Но есть усиливающееся неприятие от болтовни про выгорание. Есть чувство, что не от любви эта болтовня, а от лукавства. Приобретайте запас масла, возлюбленные, и пусть горит елей, но пусть не гаснут лампады у мудрых дев.

http://www.pravoslavie.ru/put/75597.htm

Только и слышишь: я не могу, у меня не получается. Стоит человек взрослый, льет слезы. Что, умер кто? Нет, никто не умер. Что, обидели тебя, избили, обокрали, дом сгорел, близкого потерял? Нет. Что же ты ноешь? Ты что, всех больных на свете посетил? Всех голодных уже накормил? Все храмы уже отреставрировал? Что, делать нечего, работы мало на земле? Чего ныть-то? Нет, человек не может. Не может даже иногда в квартире прибрать. Непосильный подвиг — квартиру прибрать чуть-чуть. Нет, все только полежать, только развлечься, куда-то съездить, что-то посмотреть, помечтать. Все только себе, только потреблять, только иметь и так вот растекаться, растекаться, растекаться. А надо наоборот, надо иго на себя брать, надо обязательно трудиться, причем трудиться долго. Раскрыл молитвослов — мысли путаются. Ничего страшного в этом нет, они и должны путаться, потому что ты человек грешный. Помыслы тебя осаждают? И Антония Великого осаждали помыслы. Он двадцать лет в пещере провел, не видя людей, только тогда избавился от помыслов. Но ты-то не Антоний Великий. Может быть, тебе и сорок лет придется на это употребить, а может быть, никогда и не достигнешь чистой молитвы, Бог не даст по гордости твоей. Ну и что, значит, надо подвиг, что ли, оставить? Нет. Вот то, что есть из твоей собственной внутренней данности, что ты можешь Богу представить, то и яви. Господь твою немощь знает, не надо рядиться в какие-то одежды, что-то из себя изображать напоказ, кланяться, форму лица делать благочестивую. Бога-то не обманешь. Это все насквозь видно. Да и человек внимательный, глядя на твое личико, прекрасно разберется, кто ты есть. Тут не надо много ума, чуть-чуточку внимания. Поэтому надо стараться это все отбросить. Потому что жизнь на самом деле очень проста, ничего такого в ней сложного нет. Евангелие написано рыбаками и для рыбаков. Господь специально избрал немудрых, чтобы эту всю рефлектирующую мудрость посрамить. Потому что все разговоры — это вообще ничто по сравнению с каким-то малым, но очень конкретным, реальным делом.

Протоиерей Димитрий Смирнов

    

 

Велико ли дело – сидеть на месте, «скорбеть и воздыхать»? Нет, по видимости. Чего тут великого? Но иногда возможность чего-либо великого отнимается от людей решительно. Ни одного великого дела, никаких священных порывов. Одна лишь слабость и немощь, как при оккупации или во дни одинокой старости. Остается только нечто смиренное и неяркое, как вот это – «скорбеть и воздыхать». Но именно это и является фактором спасения.

В 9-й главе пророчества Иезекииля изображается истребление Иерусалима. Перед этим Господь показал пророку в видении грехи жителей города, и вот они весьма велики. Мерзость за мерзостью Бог открывал пророку тайную изнанку жизни, говоря: «Стану действовать с яростью; не пожалеет око мое, и не помилую» (Иез. 8: 18). Это страшные слова, противоречащие нашей подкожной уверенности в том, что Бог всегда нас примет, лишь только позови. Страшные слова, поскольку бывают времена, когда и молитва не спасает начавшего вопить грешника. «Хотя бы они взывали в уши Мои громким голосом, не услышу их» (Иез. 8: 18).

Представляете, люди грешат, традиционно разворачиваются спиной к святыням и делают вид, что Бога нет. Прямо как Павел говорит: «Дойдя до бесчувствия, предались распутству так, что делают всякую нечистоту с ненасытимостью» (Еф. 4: 19). А мы раз за разом говорим: «Кайтесь, молитесь, пока не поздно. Обратитесь к Богу всем сердцем вашим». Говорим в той уверенности, что Бог примет человека в любом случае. Но… «Не услышу их», – говорит Господь через пророка. Причем так говорит не только Иезекииль. Иеремия тоже говорит: «Наведу на них бедствие, от которого они не могут избавиться, и когда воззовут ко Мне, не услышу их» (Иер. 11: 11). А вот Исаия о том же: «Когда вы простираете руки ваши, Я закрываю от вас очи Мои; и когда вы умножаете моления ваши, Я не слышу: ваши руки полны крови» (Ис. 1: 15). И вот, когда наказание уже определено и вопли поражаемых грешников никого уже на милость не приклонят, остается нечто удивительное.

В ушах пророка раздался голос: «Пусть приблизятся каратели города, каждый со своим губительным орудием в руке своей… И между ними один, одетый в льняную одежду, у которого при поясе его прибор писца… И сказал ему Господь: пройди посреди города, посреди Иерусалима, и на челах людей скорбящих, воздыхающих о всех мерзостях, совершающихся среди него, сделай знак» (Иез. 9: 1–4).

Трогательно вспомнить об этих словах на вечернем богослужении, когда есть полиелей и помазание. Тогда священник, как некто одетый в одежду писца, ставит маслом священный знак креста на челах молящихся людей, и это очень похоже на картину, описанную пророком. Но вернемся к тексту. После нанесения знаков на челах скорбящих голос обращается к карателям: «Поражайте, пусть не жалеет око ваше и не щадите; старика, юношу и девицу, и младенца и жен бейте до смерти, но не троньте ни одного человека, на котором знак, и начните от святилища Моего» (Иез. 9: 5–6). Вот когда «бесполезная скорбь о происходящих мерзостях» превращается в причину спасения. Знак поставлен, и меч пущен. Меч обойдет тех, кто запечатлен скорбным знаком.

Происходит то, что было с Лотом, ибо и он, прежде чем спастись из обреченного города, ежедневно мучился в сердце своем, видя и слыша дела беззаконные (см.: 2 Пет. 2: 7–8). Не обличал, не кричал, не агитировал, но скорбел и мучился. Оттого и был выведен за руку непосредственно перед пролитием огня и серы. Человек, оказывается, может быть спасен уже самой печалью о происходящем, даже если он не в силах никак повлиять на ситуацию.

Еще стоит заметить, что поставление печатей на челах и следующее за тем истребление похожи на Пасху, на историю Исхода. Только там знак ставился на косяках дверей, а не на челах. И там была кровь ягненка, а не чернило невидимого писца. Там Ангел истребления прошел между египтян, то есть поражал врагов народа Божия. А здесь сам народ превратился в злодеев и противников, за исключением малого остатка. И святость Божия, не могущая жить среди грешников, покидает тех, кто был специально избран, возвышен, прославлен.Ветхий Завет пугает нас своей непосредственной жесткостью, и мы спешим отвернуться и убежать в теплые объятия новозаветной благодати. Но убегать не надо, потому что Ветхий Завет и Новый не противоречат друг другу. Они связаны внутренним единством, и Один и Тот же Бог действует в обоих. Кто достоин новозаветной милости, тот примет милость. Кто ожесточился до края, того найдет ветхозаветная строгость. И надо всматриваться в картины, изображенные пророками. Это картины правды и истины, происходящие и сегодня.

Не всем дано влиять на окружающий мир могущественно и действенно. Но всем вменено в обязанность иметь сердце чуткое, обрезанное и давать явлениям жизни нравственную оценку. В случае, если всё плохо, но сил влиять на ситуацию нет, от человека требуется, по крайней мере, скорбь, печаль и воздыхание. Это одно уже отмечает человека в глазах Божиих. За это одно меч губителя пройдет рядом, но не заденет кающегося, в день, когда милость уступит справедливости.

 

Протоиерей Андрей Ткачев

7 ноября 2014 года

http://www.pravoslavie.ru/put/74948.htm

Фома.Ru

Однажды ночью я отстал на Киевском шоссе от автобуса. На остановке зашел в придорожную забегаловку купить кофе. Вышел, а автобуса-то и нет, уехал. А вместе с ним — сумка с паспортом, ноутбуком, месячной зарплатой и самое главное – с диктофоном, в котором «горящее» интервью, которое завтра нужно непременно сдать в номер.  

Много чего со мной по жизни случалось, но в такой вот переплет еще не попадал. Я пытался голосовать, но машины бодро летели мимо, обдавая меня снежной пылью. Да и не мудрено:

— Слышь, мужик! А ведь ты срубился только что!Что тут будешь делать? Допил кофе, чуть успокоился и позвонил домой жене (слава Богу, хоть – телефон лежал в кармане, а не в сумке). Сказал, чтобы взяла такси и ехала на пост ДПС: там дежурный наряд мог остановить автобус, и забрать мою беспризорную сумку. Теперь нужно было понять – как добраться до дома самому. Вдруг за спиной взревел двигатель. Большущий тягач с прицепом трогался со стоянки. Я забарабанил по двери кулаками. Водителю оказалось по пути, и через минуту мы уже ехали по заснеженной дороге. Оставалось совсем немного, километров двадцать, когда я заметил, что машина идет как-то странно. Она то рыскала полметра на встречку, то уходила на обочину, то вдруг зачем-то начинала сбавлять скорость на подъеме. Я посмотрел на водителя и обомлел: он натурально спал, сидя за рулем. И даже похрапывал. Я толкнул его в бок локтем:

Тот потер глаза кулаком:

— Блин, две ночи без сна. Сейчас кофейку хлебнул, подремал минут сорок. Вроде нормально…

— Будет тебе нормально, когда «Жигули» в радиатор поймаешь. А ну оживай быстро!

Но ожить у водилы не получалось. Он то и дело вертел большой головой с давно нестриженными кудрями, делал губами «бр-р-р-у», даже хлопал себя по щекам. Но все было напрасно – секунд через тридцать после этих реанимационных мероприятий сон опять срубал его. Кудлатая голова безвольно свешивалась на грудь, а машину снова вело в сторону. И я понял, что уехавшая сумка, ноутбук, интервью, деньги и документы — отнюдь не самая страшная из возможных моих потерь этой ночью. Минут пятнадцать я не давал заснуть шоферу самыми различными способами, описывать которые сейчас не хочется. Наконец, мы кое-как дотянули до нашего поста ДПС. Водитель поставил машину на площадку и тут же уснул. А я побрел к зданию поста, возле которого меня ждала жена с сумкой, добытой из «сбежавшего» автобуса.

Потом, когда все уже давно улеглось, я никак не мог взять в толк – ну для чего Бог попустил водителю автобуса бросить меня ночью на запорошенной снегом обочине. И вдруг как-то внезапно дошло: не окажись рядом с засыпающим шофёром внезапного попутчика-недотепы, этот рейс мог бы стать для него последним… И другие водители тоже ехали тогда по Киевке, не подозревая – каким неожиданным способом Господь уберег их от столкновения с тягачом в ту метельную ночь.

http://www.pravoslavie.ru/smi/74096.htm

Маленькие дела

Светлана в коллективе пользовалась уважением: трудолюбивая, энергичная, неунывающая.

Три сына – школьники, учатся хорошо, всегда чистые, ухоженные. В селе уже почти никто коров не держит, а у неё – корова Зорька. Отец, которого все зовут просто Ерофеич, тоже всегда досмотрен.

– И когда ты, Светлана, всё успеваешь?! Корова – это такие труды…

– А лениться меньше нужно! И потом – какие с коровой труды?! Подоил, пастись выгнал – вот и вся работа! Эх, пуганые вы вороны! Начатое дело – половина сделанного! Глаза страшат – а руки делают!

– Да… Это ты правильно говоришь… А мы вот обленились, видимо… Неужели совсем нетрудно? А трое сынишек?

– А что?! Накормить – что одного, что трех: одинаково готовить нужно! Дела-то всё маленькие: простирнул да сварил… Какие там дела-то?! С отцом мне трудно – вот это да… Старый стал мой Ерофеич, раньше быстро делал, быстро соображал, а сейчас пока дотумкает – не дождешься…

– Да… Еще отец старый на тебе…

Повздыхают, посочувствуют.                  

Восточный город – это огромный мир, подлинный улей. Улочки обязательно тесные ради тени, без которой – беда. Хорошо бы и потолок высокий в доме иметь. При высоком потолке жаркий воздух вверх поднимается, а внизу прохладно. Но высокий дом – роскошь. У всех простых людей дома тесные и низкие. В них только ночевать хорошо, а жить – на улице. Там же и работать. Прямо за порогом сидят на улице под навесом и жестянщик, и чеканщик, и сапожник, и продавец сладостей. Жены их – за спиной, в доме, и лиц своих не показывают. А эти стучат молоточками, скрипят и шумят прочим инструментом, переговариваются, однообразные мелодии под нос напевают. А еще дети в уличной пыли визжат и галдят, и музыкант вдали по бубну быстрыми пальцами бьет, и осёл чей-то нет-нет да вскрикнет ослиным своим голосом. Так наступает вечер, затем – ночь, затем – новый день. Люди веками вот так работали, спали, ели, искали нехитрых развлечений в одном и том же обжитом и многолюдном замкнутом пространстве, внутри стен.

А если выдавался у них праздный день, то как они отдыхали? Как и мы, хоть не было еще в помине ни аквапарка, ни игровой приставки. Нет для взрослого и жизнью битого человека большего развлечения, чем смотреть на горящий огонь, бегущую воду или другого работающего человека. И когда ты в думу погружен, а возле тебя чьи-то ловкие руки колдуют над кожей, или деревом, или глиной, то странные мысли рождаются в твоей голове, и неясно, что этим мыслям причина: твои ли думы или ловкие движения чужих работающих рук. Любил, размышляя, ходить по мастерским астроном, более известный как поэт, а еще более – как певец сбродившего сока виноградной лозы, по имени Хаям. Точнее – Омар Хаям, а еще точнее – Гиясаддин Абу-ль-Фатх Омар ибн Ибрахим аль-Хайям Нишапури, но это уже совсем сложно и мало кому интересно. О чем он думал, глядя на работу ремесленников, говорят его стихи. Он часто думал о том, что человек смертен. При этом он вспоминал, что сотворен человек Богом из праха, точнее – из глины. И значит, Господь – немножко Гончар. Даже и не немножко. Он – Гончар и Чудотворец, оживляющий глину. Поэтому ходил Хаям часто наблюдать за работой горшечников, гончаров. И думал при этом об ушедших поколениях, о своей будущей смерти, о том, справедлив ли мир, Богом сотворенный, или есть в нем какая-то ошибка. Страшные вопросы. А гончары перед ним мяли руками и ногами глину, топтали ее и били кулаком, размягчали и шлепали звонко на гончарный круг, что крутится, как звездное небо, на которое так часто по ночам смотрел из окон своей обсерватории Хаям. И строчки сами собой рождались в его уме:

Те гончары, что глину мнут ногами,
Хоть раз бы пораскинули мозгами –
Не стали б мять. Ведь глина – прах отцов.
Не стоит так вести себя с отцами.                       

6 июня по установившейся традиции празднуется день рождения Пушкина. Именно по установившейся традиции. Потому что человек, носивший имя Александра Сергеевича Пушкина, пришел в этот мир 26 мая – по юлианскому календарю, по какому жила Россия на протяжении всей почти своей истории, до 1918 года. Мы вот уже без малого 100 лет живем в ногу со «всем цивилизованным человечеством» – по календарю григорианскому. И, переведя 26 мая «старого стиля» на стиль «новый» (как иронично-символичны эти определения: «старый», «новый»!), получим иную дату рождения поэта – 8 июня. Но, может быть, это и хорошо, что пушкинский день мы отмечаем 6 июня: получается, что чествуем мы что-то иное, а не рождение конкретного человека – грешного, хоть и гениального. Условность даты переносит в другое измерение – символическое. Ведь и сам Пушкин давно стал символом – русской культуры, русского человека, Творчества.

***

Николай Бердяев в трактате «Смысл творчества», в главе «Творчество и аскетизм. Гениальность и святость», сделал простое, будто очевидное, но замечательное наблюдение: два величайших (не только потому, что это было совсем недавно, два столетия тому) русских человека – Александр Пушкин и Серафим Саровский – жили в одно время: в начале XIX века. Правда ведь, годы их смертей очень близки – 1837 и 1833! Бердяев вычленил эту «двоицу» и поставил рядом. Что само по себе – колоссальное продвижение русского национального сознания. Но философ, разумеется, не ограничился простым называнием, а дал свою экспозицию:

У меня достаточно знакомых, считающих и даже вслух горестно утверждающих, что жизнь их не удалась и сделать уже ничего нельзя.

Как правило, это люди возраста, скажем так, солидного. То есть такого, про который не скажешь уже: «всё впереди». Однако и не глубокие старики.

Никто из них не обделен способностями. Собственно, это и создает проблему: чувствуя свою неординарность, зная свои природные возможности, человек надеялся на большое будущее. Он желал реализоваться или, как говорят теперь, состояться. Но вот прошли годы, позади осталась молодость… и выясняется, что не получилось ничего. Или – получилось очень мало, гораздо меньше, чем когда-то виделось.

Отчего? Женщины в большинстве случаев винят в этом семью, мужей, детей: «Я всю себя отдала им». Мужчины более склонны винить «эту страну». Есть и такие печальники, которые никого не винят, кроме самих себя, но это не та самокритика, которая способствует выздоровлению. Напротив, это путь в уныние, в депрессию, а нередко и в алкоголизм.

Конечно, я не могла слушать этих своих собеседников равнодушно, вежливо кивая головой. Конечно, мне хотелось помочь каждому из них. И я стала задумываться над проблемой, предприняла попытку сформулировать ее, и вот что у меня получилось.

У меня под окнами тихо, но шумно на главной площади моей столицы. Люди галдят и мятутся, ощущая ситуативное единство и думая, что борются за право на лучшую жизнь. Что ж, красиво жить не запретишь, и желать красиво жить тоже не запретишь, как не запретишь и галдеть о правах в их трагическом отрыве от обязанностей.

Когда народ кричал «Мир народам! Земля крестьянам!» или «Вся власть Советам» и под этими лозунгами запруживал улицы и переулки, можно было что-то сделать? Навряд. Так же и здесь. Но думать можно, думать и делиться мыслями.

У любого явления есть вершки, и есть корешки. У нас люди, шумящие о европейском выборе, требуют вершков. До корешков им дела нет, но так нельзя. Так не умно и не честно. Возможному вхождению в Европу должно предшествовать вживание в многовековую европейскую проблематику. Это европеец, живя там, где живет, может не знать, кто такой блаженный Августин, как Лютер изменил психологию жителя континента и что натворил Руссо своими трактатами. Ему не надо. Он погружен в проблематику фактом существования. А вот человеку, желающему войти туда, где его до сих пор не было, нужно учить все с нуля и с алфавита. И если язык учишь, то запоминай идиомы, пословицы и поговорки, а не сразу бросайся на постмодерный роман.

О человеке свидетельствуют его дела и его слова. Вспомним, о чём писал в своём блоге священник Павел Адельгейм.

*

В реальной жизни часто торжествует не правда, а сила. Блажен, кто вопреки очевидности сохраняет верность правде, даже если побеждён насилием.

*

Никогда в своей жизни не встречал подонков и нелюдей, это просто были несчастные люди.

*

Мы потому называемся христианами, что следуем за Христом в борьбе с грехом и хаосом. Мы призваны одерживать свои маленькие победы над грехом, становясь соучастниками Бога в Его великой победе над смертью.

*

Можно облачаться в одежду святых и называться их именами, но если мы непричастны их подвигу, одежды, титулы и самый сан остаются пустыми, словно повешены на вешалку, а не человека. Форма без содержания пуста.

*

Здоровым и обеспеченным необходимы нуждающиеся в их заботе и сострадании, чтобы сердце не очерствело, чтобы общество не озверело и не превратилось в джунгли, где стаи хищников разыскивают жертвы, чтобы утолить голод.

*

Подлинную жизнь в Боге следует отличать от всякой подмены. Это возможно для тех, кто бережёт принятое откровение. Подмена возникает там, где ты её ищешь и хочешь, даже не признаваясь в этом самому себе.

*

Пастырское служение отличается от педагогической деятельности. Сообщая студентам информацию по своей специальности, профессор не связан нравственными обязательствами. Пастырство подводит итог внутренней жизни пастыря. Он несёт пастве опыт собственной духовной жизни.

*

Что разделяет между собой людей? Различие желаний приводит к столкновению интересов. Возникает вражда. Чтобы жить в мире с людьми, нужно ограничивать свои желания нуждами других людей.

*

Самонадеянность — это самая страшная слепота. Самонадеянный никогда не придёт ко Христу, никогда не увидит Царствия Божия.

*

Если мы хотим иметь верное суждение о человеке, мы не должны основать его на мнении других людей. Вернее всего свидетельствуют о человеке его собственные суждения и поступки.

*

Чёрное следует называть чёрным, а белое белым. Грех осуждения начинается со злословия, а завершается приговором, который мы дерзаем привести в исполнение, распуская руки. Наша нравственная обязанность «свидетельствовать о зле» в себе и ближнем, но не выносить ему приговор и не приводить в исполнение.

*

Цель — это главное, а средства — второстепенное. Цель не оправдывает средства. Достойная цель не достигается недостойными средствами. Достойной цели нужны достойные средства.

http://www.pravmir.ru/12-vyskazyvanij-svyashhennika-pavla-adelgejma/

Сегодня Церковь воспоминает Вход Господень во Иерусалим (Вербное Воскресенье).

  У нас – двунадесятый праздник! Странный, конечно, праздник. Христос входит в город, где Его убьют. Толпа, сошедшаяся, по замечанию евангелиста Иоанна, чтобы поглазеть на Воскресившего Лазаря, и есть толпа – отчего же в толпе не поорать «Осанна». Через пять дней та же толпа будет кричать «распни Его». Грустный праздник… Но раз праздник, нам надо ликовать и умиляться.

Вот два повода к умилению.  

Разговаривать. Задавать вопросы. Отвечать на вопросы — так решили публицист Валерий Панюшкин и священник Сергий Круглов. Решили и объявили совместную колонку. Валерий будет задавать вопросы, отец Сергий — размышлять над ними — вместе с читателями будут искать ответ.

Валерий Панюшкин

Валерий Панюшкин. фото: Валерий Лукьянов

В миланском монастыре Санта Мария ди Кьяравалле я оказался на две недели случайно, по стечению обстоятельств. Это было начало 90-х годов, и я был одним из первых российских аспирантов, получивших грант на учебу в Италии. Разумеется, никто тогда не умел оформлять грантов, никто не умел подписывать договора с европейскими университетами и переводить деньги на счета европейских университетов. Одним словом, деньги мои потерялись, и я оказался в Италии буквально без копейки денег, буквально бомжом на улице.                     

Память мучеников Маккавеев стоит в ряду церковных исключений. Она касается личностей Ветхозаветных. А кого еще мы торжественно и всецерковно чтим из деятелей времен от Моисея до Мессии? Пожалуй, только Илию. Еще – праотцев в неделю, предшествующую Рождеству. Но там обилие имен поминается вместе, и нет возможности обсудить, осветить, передать слушателям сущностные моменты жизни Адама, Ноя, Авраама, Давида… Каждый из них достоин долгой беседы, да и не одной. Но нет этих бесед. Не звучат они.

Повестка ему уже выдана, но дата не поставлена: явка в суд может произойти в любой день года и в любое час. Адвокатов не будет. Прокуроров тоже. Правда, будут охранники, с бесстрастными лицами стоящие за спиной. И будет Судья, справедливый и неподкупный. И конечно, будет подсудимый, которому всё будет ясно без лишних слов.

Страшный суд. Фреска монастыря Високи Дечани

Любого из нас – говорил Дюрренматт – можно посадить в тюрьму без объявления вины, и каждый в глубине души будет знать, за что. Страшно слушать, но трудно возражать.

Редкий из сынов человеческих на том последнем Суде сможет поднять глаза на Сидящего на престоле. Большинство будет стоять, опустив голову. Это в привычной земной реальности мы скручиваем нити оправданий и сплетаем кружева силлогизмов. На том Суде все будет проще и быстрее.

Не подумайте, что речь идет об абсурдном мире Йозефа К., который не знает, за что, и не знает, кем, но уже осужден и должен умереть. Кафка описал внутренний мир человека, который уже не верит в Бога и не знает, Кто будет его судить, но саму неумолимость и неотвратимость суда продолжает ощущать в сокровенной глубине своего сердца. Такова внутренняя трагедия человека новейшей эпохи. И тогда действительно возникает абсурдная ситуация, замешанная на чувстве обреченности. Но в нашем случае Судья не прячет лицо и не скрывает статьи обвинения. Равно как и заранее объявляет вслух, что нужно для оправдания.