Цитата сообщения Долли_Дурманова Мы вас любим

О театре Эрмитаж. Их всё-таки выселили. Каждый день слежу за новостями. Вот от 16 мая:
Уважаемые зрители!
Приносим вам свои извинения за то, что все последующие спектакли в мае отменены. По решению судебных приставов, играть не только в Большом зале, но и в Малом отныне мы не имеем права. Билеты могут быть возвращены в кассу.
Мы любим вас. Приходите к нам осенью. Мы будем играть на разных площадках Москвы (предположительно в Мастерской П. Фоменко, Театральном Центре на Страстном, Центре им. Вс. Мейерхольда). Следите за рекламой и новостями на нашем сайте.

Михаил Левитин и труппа театра «Эрмитаж»

подробнее о ситуации



Из выступления М. З. Левитина на пресс-конференции в театре «Эрмитаж». 13 апреля 2011 года
13.04.2011


Тут, в основном, молодые люди сидят в зале, непосвященные, простите, в историю, которые еще и балки хотят посмотреть падающие, поэтому сразу вам хочу некоторый экскурс в историю сделать.

Я вас посвящаю в эту историю, — не смотрите на обшарпанные кресла, это беда другого рода, — вы находитесь в первом здании Московского Художественного театра. Через дорогу был дом Станиславского, там сейчас гаражи Петровки. Сюда он пришел, «Чайку» здесь ставил. Это очень важно, это здание находится под защитой МХАТа и Олега Павловича Табакова, под его пристальным вниманием. В нашем фойе доска мраморная висит, подаренная Олегом Павловичем. Это важно.

Дальше: в этом театре на этой сцене (она сейчас с годами немного сократилась, на самом деле там, дальше, — огромный круг, колосники) шли спектакли великого Камерного театра, Таирова и Коонен, первые спектакли в помещении так называемого Свободного театра. То, о чем я вам сейчас говорю, — это лучшее, что существовало (кроме Мейерхольда, его здесь не было) в истории нашего театра.

Здесь же был первый спектакль Эйзенштейна «Мексиканец» поставлен, и работал долгое время театр МГСПС, он же Театр Моссовета теперь. Затем была война, здесь был кинотеатр, потом Владимир Поляков и Марк Захаров организовали Театр миниатюр московский, потом появился здесь ваш покорный слуга, переименовал театр, сделал свою труппу и вот 30 лет ею руководит.

Что произошло за эти 30 лет и почему мы решились вас созвать? Почему мне нужна ваша помощь? И откуда мое волнение, которое вы можете приписать мистике, но это не мистика, а абсолютная реальность. Вы можете сказать, что это мистика, но это не мистика! На протяжении этих 30 лет я не раз сталкивался с алчущими этого места людьми. В 1993 году (Жени Колобова нет, в земле он лежит, он бы вам рассказал, как бегали по крышам за теми, кто захватывал это здание, автоматчики от Лужкова) — в 1993 году пришли люди с мандатами сюда. До этого они взорвали нашу крышу. Не бойтесь под ней сидеть, Вся штукатурка вот здесь вот висит, она и повлекла за собой новый разговор о ремонте. Они взорвали эту крышу, мы объявили: «Рямонт, рямонт», — как сказал бы Хармс. Пришли люди какие-то с мандатами на наше помещение мгновенно. Нет крыши — нет помещения, решили они.

Я тогда объявил голодовку. Голодовку объявила и труппа со мной. Это было огромное событие июля 1993 года, к сожалению. Это была первая голодовка в культурном учреждении Москвы и первая борьба за театр.

Мне помогли, я не преувеличиваю, Фазиль Искандер, Белла Ахмадулина, Борис Мессерер, Сергей Юрский, Сергей Соловьев, Владимир Максимов, тогда еще живой, телевидение Югославии, ФРГ… Все были здесь, театр был наполнен людьми! Три дня продолжалась эта голодовка, потому что на четвертый день Юрий Михайлович Лужков собрал-таки заседание правительства и нам все вернули, не успев забрать, и дали еще 500 метров «лишнего». Это была первая такая история, очень тяжелая. Голодать мне, например, было совершенно нельзя, так как у меня накануне было прободение язвы. Значит, мы победили. Предположим… Жили мы потом по-разному, конечно, не так прекрасно, как сейчас. Я имею в виду отношения со зрителями.

В 2005 году на меня было совершено нападение, и было сделано предупреждение, чтобы я в этот театр не заходил никогда, иначе они убьют семью. Дела по этому поводу — они существуют у генерального прокурора, у министра внутренних дел, по ведомству московскому, — дела я не закрыл, хотя мне сообщили через полгода следствия, что мои «угрожающие» люди найдены и что я могу отпустить охрану. (Я ходил с охраной по дому и маленькую дочку мою охраняли.) Об этом BBC тогда снимало сюжет. Отбились мы. Отбились, и я спросил: «Так кто же эти люди?». Мне этого никогда не скажут. Никогда не скажут! Вот в чем все дело. Никогда!

Значит, вот эта история закончилась как бы, я отпустил охрану, и с 2005 года по сей день — шесть лет — мы жили прекрасно. Театр достиг колоссальной кульминации своей художественной деятельности. Театр стал аншлаговым, у него своя молодая мощная аудитория. Есть люди, которые его не любят, — конечно! Это определенный театр, авторский, как говорят, театр, его могут и не любить, но это театр — со своим зрителем, со своими художниками, своими композиторами. С художниками — от Давида Боровского покойного, который со мной сделал 10 спектаклей, до Сережи Бархина, слава богу, живущего, сделавшего со мной последнюю премьеру «Меня убить хотели эти суки» по Домбровскому. (Вот какое название интересное!) Театр со своими композиторами — от Альфреда Шнитке до Владимира Дашкевича. Все они в этом театре работали и работают. Безотказное окружение мое!

То, что я обращаюсь сейчас к вам, — это идет от моей невероятной тревоги.

Здания, подобные этому, выстроенные в конце и середине XIX столетия, построены по принципу неглубокого фундамента. Это принцип этих зданий, их так строили. Там не было этих наших котлованов огромных. Во всяком случае театральные здания — Оперетта, Молодежный театр, мы, Театр Маяковского, кажется, тоже, у которого аварийнейшее положение, — все построены так. И этот театр, вот эта вот избушка на курьих ножках, она 170 лет живет так, как она выстроена… стены вот так чуть-чуть, всегда вот так, возможно, там под нами течет река, подземные воды которой мы видели в котловане, когда строили Новую Оперу. Возможно, эта река во время строительства пресловутого вскроется и унесет наше здание… Все возможно.

Но возник вопрос ремонта. Пять лет назад. Почему? Объясняю. Вы видели, рядом с нами огромная Щукинская сцена, где был пожар в ночном клубе. Вот на этом месте должны были быть построены какие-то немыслимые коммерческие предприятия. Когда я услышал, что там будут коммерческие предприятия… Я не помню, был ли еще жив Колобов, с которым мы напрасно боролись за арт-Сад, в московское правительство ходили, там никто ничего не хотел. Арт-Сада не будет в этом городе… Значит, боролись мы напрасно за это, и я решил укрепить здание театра, объяснить, что нельзя строить рядом эту всю махину, потому что мы рухнем. Мы, действительно, рухнули бы, если б там началось такое строительство. Мы заказали экспертизу, пять (шесть?) лет назад, простите, я на один год всегда ошибаюсь. Экспертиза показала, что здание — так стоит, крыша — так, стены вот так, как есть, объективно — надо ремонтировать. Потом никаких разговоров о ремонте в течение 5-6 лет не велось. Потом была проведена «домашняя», я бы так сказал, экспертиза, еще одна, которая показала, что вот тут что-то изменилось, что-то с балочкой, изменилась балочка одна. Всё правда, и я не против ремонта абсолютно, дело не в этом. Вот, давайте, мы все-таки срочно сделаем ремонт. Срочно! В проект ремонта я не посвящен, мне только что прислали утром последовательность этапов работы. Как может руководитель театра не подписать ни одной бумаги по проекту ремонта его «квартиры», его здания, его дома?! Руководитель театра, за которым — 50 артистов труппы, 150 сотрудников и масса приглашенных людей, от Михаила Филиппова до оркестра, в котором играет много людей. Ничего этого нет, вот сейчас мне пришла эта бумага. Мы все это выслушали. Нам установили сроки этого внезапного ремонта, не подготовленного, как я считаю, абсолютно не подготовленного, объявленного на основе экспертизы — бац-бац-бац. Большая сумма денег выделена, очень большая. Многие московские театры мечтали бы получить такие деньги на ремонт. Я - не мечтал. Значит, вот это вот все должно происходить почему-то 22 месяца. Меня удивил этот момент — почему 22 месяца? Я написал в департамент — почему не 49, почему не 84? Потому что те независимые специалисты, которые приходили ко мне, сказали, что это ремонт на 8-10 месяцев. Такое здание! Его надо как-то поберечь. А, может быть, так случится во время ремонта, что оно моментально погибнет.

У меня возникла мысль, что все мои попытки в прошлом защитить и сохранить это здание совершенно безуспешны. Что все равно, рано или поздно (а вот это вот оно и есть, «рано и поздно»), случится что-то, что и дает мне право выступать. Я сейчас выступаю перед вами, но я повторяю: я не против ремонта, я против такого отношения к ремонту, прежде всего, и я против отношения к самой главной проблеме, ради которой я вас собрал. Вот, представьте себе, мне были звонки от вас, меня очень удивившие: «Вам, правда, предлагают 15 площадок?» Да хоть 100 площадок! Вы не понимаете, о чем речь.

В БДТ сейчас в Петербурге ремонтируют здание, готовились к ремонту несколько лет. Театр БДТ получил Дом культуры на Выборгской стороне в качестве основной прокатной и репетиционной площадки, потому что театр существует, только когда он работает, когда он творит, а не когда он «прокатывает» спектакли!! Это все было подготовлено для БДТ, после чего театру сказали: «Ну, ребята, закрываемся, играть будете там-то, там-то и там-то, с гастролями мы вам поможем, мы обязаны вам помочь, мы вас закрываем, все сделаем, все будет в порядке»…

В нашем случае нигде никем не было предложено ни одной площадки, где будет ЖИТЬ театр. То есть «квартиру» забирают, не давая другой квартиры для жизни. Конечно, я только что говорил с Фокиным… конечно, мои друзья дадут нам что угодно играть: Фоменко дал уже у себя несколько спектаклей сыграть, Центр Мейерхольда даст нам сыграть… пять раз в месяц, Новая опера… с трудом… но тоже даст — один раз в месяц… Конечно, все дадут! А что нам это «дадут»? В чужом доме, на чужой сцене, в чужом пространстве, измененный спектакль… Почему-то мы превращаемся в кочевой бродяжнический театр, который демонстрирует прошлую продукцию, не имея никакой базы… Так дела не делаются. Это есть колоссальная ошибка, в данном случае, департамента культуры, колоссальная ошибка, которая будет, естественно, нами объяснена, кому только можно, если они сами этого не понимают. Завтра совещание срочно собирается. Наконец-то! Я его жду давно.

Значит, это первая вещь.

Мы решили пойти навстречу департаменту культуры и вынесли потрясающее —всемосковское — предложение. Мы предложили по принципу, сейчас я вам скажу, какому… В 1980-х годах ремонтировали «Комеди Франсез», не хухры-мухры, «Комеди Франсез», и в Тюильри, в городе Париже (не в Саду «Эрмитаж», достаточно запущенном), был поставлен театр-модуль. Это временное сооружение, внутри — театр настоящий, европейская практика такие театры-модули делает, и 4 года они там существовали, и даже 300-летие Мольера отмечали.

Мы предложили комитету по культуре, найдя организацию, которая это сделает, создать за 4 месяца (это невеликое дело, и деньги есть на это) создать такой театр-модуль рядом с нами, там, где каток в саду. И всё! Мы превратим его в Театр «Эрмитаж» второй. И стройте, ремонтируйте. Но театр знает, куда он приходит. Это — театр настоящий, со сценой, с фойе, гримерками. Как ни странно, 30 на 40 метров всего. К нему только подводится вода, и электричество, и тепло.

Вот наше предложение. Но на него нет ответа. Завтра как будто оно будет обсуждаться, с целью объяснить мне, что оно будет очень долго строиться, это сооружение, что успеют за это время сто раз сделать ремонт.

Я вам еще раз говорю, я уверен, что за спинами, может быть, несведущих людей, принимающих участие в ремонте, существуют другие люди, которых я так и не увидел и никогда не увижу.

Я уверен, что мы в свой театр не вернемся, — в это первое здание МХАТа, в этот памятник культуры. Я в этом уверен.

Если жизнь повернет дело так, что «все в порядке, вы возвращаетесь»… Ну, во-первых, мне уже будет много лет, а во-вторых… я не думаю, что так будет.

Поэтому я очень просил бы вас, людей по-разному относящихся к театру как к искусству, к театру ЭТОМУ, осветить ситуацию не по-жлобски, простите, как сегодня освещают, — «борьба, он чего-то хочет, ему все предлагают, но ничего не дают»… Не надо! Это сегодняшняя, навязанная искусству манера разговаривать и общаться — хамская и некрасивая. К прессе, может быть, единственная просьба — без хамства.

Я думаю, что вы должны осветить ситуацию, в наши проблемы посвятив ваших читателей, зрителей. Значит, отсутствие подготовки ремонта и обсуждения его с театром, внезапность самого ремонта, невнимание к предложению театра-модуля, отсутствие площадки, на которой может жить театр. Просто нет ее, нет ее! Поэтому мы с актерами вчера решили, что мы отсюда НЕ УЙДЕМ.

Вот, когда сюда вкатится подрядчик и строительная бригада, здесь будет вся труппа ночевать. Сделать ремонт будет невозможно, мы отсюда не уйдем с мая месяца.

А просьба у меня простая — дайте «квартиру» взамен этой «квартиры», предоставьте ее нам, согласовав с нами, конечно. А где играть — мы найдем: гастроли, тот же Фоменко, тот же Фокин. Всё дадут друзья, это не проблема. Поэтому 15 площадок, о которых говорит департамент, — это желаемое, которое выдается за действительное.

Я исчерпывающе вам рассказал ситуацию, не ищите падающих балок, еще нет приказа о закрытии, нет! Есть проект приказа, присланный мне, в котором черным по-белому написано, что в этом месяце за театр отвечает один художественный руководитель. Если что-то в театре происходит, — я отвечаю головой. Я взял на себя эту ответственность, хотя понимаю, что в какой-то момент «старый человек умирает», что-то взрывается в его сердце…

Сюда приходили люди, строители, мои друзья приглашенные, и говорили так: «Не трогайте театр, 60 лет мы вам гарантируем». Потом пришли другие люди, уже по делу, говорят: «8-10 месяцев ремонта, 22 — это сильно преувеличено». Я ничего пока не могу добиться. Мне все как бы помогают, но… Пока мы не тревожили мэра, я просто жду начала разговора с департаментом.

Я хотел бы, чтобы вы следили за этой ситуацией, если вы разделяете мои тревоги, если вам небезразлично… Это же первый случай такого рода, но сейчас же будут многие театры закрываться на ремонт, и, когда они будут открываться, неизвестно. Если вам это небезразлично, надо как бы заявить бюллетень этого ремонта. Чтобы раз в месяц сообщать: «Ничего не сделано в Театре „Эрмитаж“». Или: «Делается, победно, прекрасно, и хорошо всё. Спасибо департаменту».

Моя к вам просто просьба — о поддержке, больше ничего нет.

Все, что я вам сказал, — все правда. Вы можете сказать: «Вы преувеличиваете!» Но, дорогие мои, я уже преувеличиваю это своей жизнью и жизнью моей труппы. Я преувеличиваю, потому что я уже бывал в окружении бандитов, я уже голодал здесь, в этой голодовке невыносимой, три дни. Вы думаете три дня — это мало? Молодые, кстати, не выдерживают, выдерживают только пожилые. Молодые на второй день отпали.

Это все, на самом деле, очень сложная история, в ней ошибиться интуиция мне не позволит.


Михаил Левитин

http://ermitazh.theatre.ru/news/