- Вы, в массе своей люди ограниченные, хотя и предпочитаете об этом молчать, призваны спасать людей, ограниченных куда меньше, от тех, кто, грубо говоря, всемогущ. Слабые защищают средних от сильных. Парадокс, противоречащий природе.
- Люди вообще противоречат природе!

Всех хороших писателей знать невозможно. А надо стремиться? В идеале - да. Не столько за тем, что хорошая книга доставляет удовольствие в процессе и дает пищу для ума после (продуктивнее, чем загоняться заведомо нерешаемыми вопросами). Сколько потому, что делает картину мира целостной. Не пустой звук для русскоязычного пространства. Не умеющие вспомнить предков дальше третьего колена, мы в массе лишены корней. А важно понимать, кто на ком стоял и что из чего произошло, такое себе: Авраам родил Исаака, Исаак родил Иакова - мы так устроены.

Связная картина, которую можешь воспроизвести на уровне отдельного предмета, ввязывает недостающие волокна в ткань мироздания на всех уровнях, укрепляет тебя, дает ощущение. что ты не пыль на ветру. Это вступление к тому, что книг Владимира Покровского не знала совершенно, при том, что фантастикой всегда интересовалась, а он состоявшийся писатель много издавался, начинал в Союзе, но и в новой России выходили книги. Первое, о чем подумала после "Танцев мужчин": в конце прошлого века у нас была классная фантастика, Второе: теперь знаю, из чего вышло раннее творчество Лазарчука, оказавшее влияние на дальнейшее развитие жанра. Преемственность, о которой говорила раньше.

Роман описывает день из жизни "пауков" - службы, призванной находить и обезвреживать мутантов. Мутация в мире книги обладает высокой степенью вирулентности, можно заразиться через прямой контакт с носителем или предметы обихода (знакомая ситуация, не правда ли?). Инкубационный период очень короткий, на первом этапе зараженный испытывает эйфорию, на втором его физическое тело претерпевает существенные изменения и начинают проявляться сверхспособности: многократное увеличение физической силы и ментальных возможностей, телепатия, левитация. Печально, но этим не заканчивается. На третьем этапе взрыв агрессии с разрушительными последствиями для окружающих.

Своевременная изоляция зараженного может замедлить или даже заморозить процесс, нахождение в контакте с другими мутантами, особенно на поздней стадии, служит катализатором взрывного развития. Результат - жертвы и разрушения. Вердикт: бороться доступными способами, с каковой целью создана скаф-служба, по принципу любой силовой структуры: призванные защищать население, этим населением презираемы и ненавидимы ( сленговое "пауки" оттуда). Постоянная необходимость решать нерешаемые, с точки зрения морали, задачи. Работа, по сути, палачей - но ведь другого варианта нет? Или есть?

Классная книга. Очень непростая и неожиданно актуальная во время перемен. С героями, поставленными перед невероятной сложности моральным выбором, когда добро не из чего сделать, кроме как из зла, потому что кроме зля ничего нет. По крайней мере, так кажется.

Их танец лишен был даже намека на радость, на хотя бы самое мрачное удовлетворение, их танец был тяжелой работой, приносящей тоску, убивающей самые смутные надежды. А музыка становилась все веселее...

В ряду интересных фантастов новой польской волны: Гжендович, Збешховский, Комуда, Майка - Яцек Дукай занимает место некоронованного короля. О нем говорят, как о преемнике традиций Станислава Лема, его чрезвычайно сложная, богатая на референции интеллектуальная проза, будучи твердой фантастикой, одновременно несет на себе черты изысканно декадентского постмодерна. Иными словами - сильно не для всех, но очень круто.

Апокалипсис в рассрочку. Аpokalipsa na raty.

Война это зверь. Живой организм, паразит на человечестве. Растет из политики, экономики, религии, страха - и все пожирает. Wojna to zwierze. To jest zywy organizm, pasozyt na ciele narodów; on ro'snie z polityki, ekonomii, religii, strachu, z wszystkiego; wszystko Pozera

В книге, которую читала я, две повести. Титульная "Кшаврас Выжрын" - военная проза, альтернативная история, экономная в части действия и диалогов, но философская составляющая не стеснена в изобразительных средствах, являет собой развернутые и сложные пассажи. "Кшаврас..." написан в конце девяностых и с точки зрения политкорректности в отношении России довольно нелицеприятен. Кто-то может даже назвать его русофобским. Не я, авторская позиция четко прописана и от симпатии к терроризму предельно далека.

Выжрын полевой командир, партизанящий на российской территории, хотя в хаосе альтернативной реальности этой книги черт ногу сломит, какая местность кому принадлежит. Это мир, в котором Первая Мировая плавно перетекла в мировую Революцию (помните: "Мы на горе всем буржуям мировой пожар раздуем"?), и перманентно очагово длится следующие шестьдесят лет, вспыхивая с новой силой после смерти Сталина, прожившего в мире повести гораздо дольше.

Персонаж, чьими глазами мы видим происходящее, американский журналист Смит прикомандирован к легендарному краснорукому: в прямом - он мутант (в войне было однажды применено ядерное оружие), и переносном (руки по локоть в крови) смыслах для ведения летописи его подвигов, которые становятся основой для комиксов, мультиков, голливудских блокбастеров. Из Кшавраса лепят супермена, а его зверства представляют не иначе, как героизм.

Интересная и очень непростая книга о манипуляциях массовым сознанием, о соотношении цели и средств, об искажении истины, осуществляемом посредством тебя, без твоего согласия, которому не можешь противостоять. Очевидна параллель с "Мостом Ватерлоо" Лазарчука, где хаос и бессмысленная беспощадность бойни под маской Священной войны тоже показаны глазами кинохроникера. И тот же безнадежный финальный вывод: война пожирает все, а результаты усилий, направленных на сохранение истины будут уничтожены, снивелированы или искажены до полной неузнаваемости, Жесткая брутальная и очень крутая проза.

Пока ночь. Zanim Noc

Потому что только одна мысль, одно впечатление, одна деталь до сих пор оставались все же ясными и отчетливыми: немного испуганное, детское восхищение-сколько тут жизни...! Говорил: Жиды, думал - жизнь.Bo tylko jedna my'sl, jedno wrazenie, jeden detal ostal sie do dzi's jednako jasny i wyra'zny: dzieciecy podziw – ile tu zycia…!Mówil: Zydzi – my'slal: zycie.

Во фразе, вынесенной в эпиграф, я намеренно не заменила национальность на политкорректное "евреи", не только потому что удвоенное "жи" не звучит с ним должным образом, но, главным образом за тем, что Польша была и остается страной, в которой антисемитские настроения традиционно сильны. Здесь ключ к пониманию этой небольшой, но очень сильной повести. В двойственности социально одобренного отношения к людям определенной нации, как к принадлежащим ко второму сорту. Детское восхищение яркостью, витальностью, полнокровием жизни, поразившим героя, когда отец взял его с собой, отправляясь по делам в гетто, не порождает когнитивного диссонанса, желания понять, почему эти красивые люди заперты в пределах района. Просто так положено. После, во время войны, депортация и убийство евреев, будет восприниматься с тем же равнодушием.

Герой, Ян Генрих Трудный, такой беспринципный комбинатор коллаборационист, сколотивший капитал в годы Второй Мировой. Помните это: кому война, кому мать родна? Поляк с немалой долей германской крови, он ловко ведет дела с немцами, неустанно приумножая своей фирмой импорт-экспорт благосостояние - будет, что оставить наследникам. Трое их у него. Старший сын уже не особо нуждается в родителях, разве что помочь в карьере или посодействовать в решении какого деликатного затруднения. Но есть еще малыши близнецы, сын и дочь, отрада грядущей старости. Хотя о старости им с женой думать еще рано. Он мужчина хоть куда, она цветущая красавица. Отцветающая, когда в постели, прижимаясь к мужу, спрашивает: Любишь ли меня по-прежнему - искренне отвечает: Люблю. Но ответил бы с той же истовостью, вздумай она спросить днем, неизвестно. Впрочем, днем не спрашивает, дел по хозяйству хватает. А родители Трудного любят невестку так, что иногда ему начинает казаться, что это она их дочь. Идиллия.

Состоятельному человеку надлежит жить в достойных его условиях, Трудный покупает (совсем по дешевке, он гешефтман хоть куда) трехэтажный дом. Совершенно "убитый", но деньги, нужные связи и организаторские способности творят чудеса. Вскоре трудно представить более уютное семейное гнездо. Так продолжается пока Конрад, старший, не предпринимает исследовательскую экспедицию на чердак, где в заваленном хламом сундуке обнаруживаются два мумифицированных трупа - девушки и ребенка. Запах вот только, будто их неделю назад убили. Никто, кроме хозяина, не ощущает, но он явственно. А когда патруль увозит останки, начинается для героя новая жизнь, интересная, но невеселая.

Он видит, как бьется, зависнув в пространстве, громадное сердце (килогерцы сердце разрывают). И каждая пульсация вселяет ужас. Комнаты дома то ощутимо сжимаются, грозя раздавить, то разрастаются до пределов неимоверных. Откуда-то прознавший о странностях дома офицер Анненербе фон Фаульниц в сопровождении еврейского профессора, знатока каббалистики, приезжает туда. Садится в кресло в кабинете, да тут же и делается неживым. Вскрытие после покажет, неудивительно, что он был мертвым, удивительно, что прежде жил - львиная доля внутренних органов отсутствует.

Задействовав связи, Трудный выходит на полицейского, в начале войны осуществлявшего депортацию еврейских детей в лагерь, и узнает, что именно в этот дом их поместили на ночную передержку, когда транспорт из-за сбоя графика должен был задержаться до утра. Завести детей завели в сопровождении двух конвойных, а вывести утром не смогли. И попытки штурмовать дом привели лишь к смерти полицаев. В конце концов, в здание пустили Циклон В, после чего двадцать восемь детей вынесли оттуда. Вечером входил сорок один человек. Дело замяли от греха

А потом к герою подходит дочурка и говорит, что теперь им с братом нельзя выходить из дома, не то будет как с фафальницем - "Он" так сказал во сне, который приснился им обоим. Трудный узнает в словах девочки искаженное "фон Фаульниц" и бросается на поиски того, кто поможет снять с дома заклятье. Будет страшно, интересно, горько. Кто читал "Лед", "Иные песни" и "Неидеальное совершенство" поймет, из чего выросла фирменная психоделика Дукая.

У меня есть мой Шатобриан, у тебя твой Гектор, а когда мы устанем от работы, мы будем с тобой трахаться.

Роман издан в две тысячи втором, а описывает события, происходившие несколькими годами раньше. Тогда компьютер уже вошел в жизнь продвинутых пользователей как высокотехнологичная замена печатной машинки, но мыло и выделенный интернет еще не стали повсеместной реальностью. Самым быстрым и наиболее современным способом связи был факс (ныне забытый). Бурное развитие сотовой телефонии вот-вот начнется, но о мобильном телефоне герой и его окружение пока даже не думают. Это вещи, которые нужно помнить, потому что действие достаточно плотно ввязано в хронотоп.

Герой, переживший трагедию смерти жены и сыновей в авиакатастрофе, погружен в жестокую депрессию, которой не могут излечить гигантские страховые выплаты (все члены семьи были застрахованы) и компенсация от авиакомпании. Но страдать, будучи обеспеченным, совсем не то же, что страдать в бедности. По крайней мере, он может позволить себе взять академический отпуск в колледже, где преподает и начать раздавать направо-налево эти деньги, где каждый цент полит кровью дорогих ему людей. Делает пожертвования на благотворительность, учреждает грант в память жены, подумывая о том, чтобы и самому расстаться с жизнью. Попивает.

В моем пересказе излишне цинично, но у Остера это безоговорочно принимаешь, на то он и мастер. Так продолжается, когда в какой-то обзорной передаче о звездах немого кино для полуночников (депрессия сопровождается нарушениями сна) он видит фрагмент из фильма Гектора Манна. И смеется впервые со дня трагедии. Не достигший славы Чарли Чаплина и Рудольфа Валентино, этот артист словно бы объединял в себе их достоинства: воплощая тип романского героя-любовника с усиками в ниточку и в безупречном белоснежном костюме. И одновременно трогательно смешного маленького человека, чья истовость в желании преуспеть постоянно подвергается разного рода напастям.

Желая побольше узнать об актере, герой предпринимает некоторые изыскания (времена догугловы, помните?). И выясняет, что Гектор Манн, о котором известно совсем немного, был восходящей звездой немого кино в пору его заката. То есть, непосредственно перед появлением звуковых фильмов, знаменовавших закат жанра. А в звуковой Голливуд ход ему был бы заказан из-за сильнейшего акцента, Манн был эмигрантом. Так или иначе, в рассуждении дальнейшего творческого пути остается пользоваться сослагательным наклонением. Потому что в расцвете славы двадцатидевятилетний актер бесследно исчез. А последовавшие за ревущими двадцатыми годы Великой депрессии, потом война и вовсе вытеснили его из коллективной памяти.

Все вместе так глубоко цепляет нашего героя, что смертельная хватка депрессии ослабевает, а у него появляется интерес - написать монографию о Гекторе Манне. Благо, средства позволяют путешествовать. Дело в том, что копии одиннадцати фильмов артиста прихотливо разбросаны по кинохранилищам в разных городах Америки и мира, посмотреть их, как мы сегодня могли бы хоть десяток фильмов за день, невозможно. Работа над книгой захватывает рассказчика целиком, а через некоторое время после публикации, он получает письмо, которым некая Фрида извещает, что Гектор жив и хотел бы встретиться с автором монографии.

И это только начало. Там столько всего будет: о сладком чувстве победы и горьком чувстве вины. О жизни, которая дарит надежду там, где надежды нет, и о смерти, берущей свое с безжалостной неотвратимостью. О любви и дружбе, внимании и понимании, горьких потерях и неожиданных находках. Отличная книга. Захватывающий сюжет, глубокий психологизм, обаяние мягкого ретро.

- А еще он украл брюки у Сестры Священника. Сын Шаниня Лиама и какие-то ребята из Старого Леса видели их на дочери Придорожника, когда она была на болоте. Только поверх них она носила платье.
- Это та кошелка, с которой мой сын водится? Да! Теперь она будет сниматься на карточки в этихз брюках. Еще больше позора моему сыну.

Ирландская литература, она такая, хм, своеобразная. Я довольно много и разной читала, встречаются и относительно легкие для восприятия авторы, как Джон Бойн, Анна Бернс или Салли Руни. Но Мартин О`Кайнь пополнит в моей табели о рангах ряд условно сложных. Не сравнивая уровня дарования - Джойс, Беккет, Флэнн О'Брайен в равной степени прекрасны и нечитаемы. Теперь список книг, которые имеет смысл помечать ярлыком: "Выполнено профессионалами. Не пытайтесь повторить в домашних условиях" пополнит "Грязь кладбищенская". То есть, если вы без памяти влюблены в Изумрудный остров, а день св.Патрика отмечаете с истовостью собственного дня рождения, то вам сюда. В противном случае, настройтесь на то, что будет трудно.

Почти четыре сотни страниц население отдельно взятого ирландского кладбища перемывает кости соседям, собачится друг с другом за украденную когда-то при жизни корзину торфа, не отданный вовремя фунт, разбавленный стаканчик виски. Все с ехидством советских приподъездных старушек и взаимной ненавистью, которой не помеха ни время, ни посмертье. В какофонию коллективного потока сознания вплетены две основные темы: история сестер Падинь, которые любили одного парня и трагедия старого Учителя. Эти линии разворачиваются во времени, следить за ними интересно, а завершается все неожиданно. Не скажу, как. В общем, набравшись духу - можете таки попробовать читать.

Максим Немцов назвал это самым болтливым кладбищем на свете. Не могу не согласиться. Оно не только болтливое, но еще и невероятно склочное. высокая трагедия здесь низведена до уровня фарса. Мы уже встречались с говорящими покойниками в "Истории с Кладбищем" Нила Геймана и "Тихом уголке" Питера Бигля, в обоих случаях это были захватывающие, печальные, романтичный, но и парадоксально жизнеутверждающие истории. С O`Кайнем в точности наоборот. Подавляющее большинство насельников этого погоста при жизни были людьми грубыми, ограниченными, злонравными - такими и остались. Хотя, знаете, у Ирландии из всех западных стран больше всего сходства с Россией. Тоже воруют и пьют, дураки и дороги. Так что, вполне возможно, общий язык будет легче найти, чем кажется.

И как только восходил молодой месяц, ноздри его исторгали три сопли: одну золотую, одну серебряную и одну старинную гэльскую соплю.

Марсианцы напали, - сказал он шепотом. - Нынче пожаловали к нам в мэрию. Власть теперь ихняя, так что все. Сеять уже запретили, а теперь, говорят, желудки всем вырезать будут. Желудки им зачем-то нужны, представляешь? Я этого дожидаться не буду, желудок мне самому нужен.

Стругацкие на то и гении, что написанное ими остается современным в спокойные времена, а в кризисные обретает актуальность необычайную. Вы ведь согласитесь, что переживаемое (пережидаемое?) нами сейчас - кризис. И все как у них: толком ничего не известно, сколько продлится и чем закончится, неясно, средств обнаружения и защиты нет, зато во множестве директивы и предписания. Которые кажутся, мягко говоря, странными. Но мы, конечно, подчинимся, тем более, что это для нашего же блага и говорят, по девятнадцать с половиной монет станут выплачивать. Хотя только в столице.

Провинциальный городок, где жители с обыденностью растянутых треников носят имена богов и героев греческого пантеона, но канализации нет и дерьмо (sorry) продолжает вывозить золотарь, живет обычной жизнью. Ни хорошо, ни плохо, обыкновенно. Рассказчик, учитель астрономии, вдовец, имеющий взрослую дочь, Аполлон (Феб - иногда запросто обращаются к нему приятели). Более всего озабочен размером предстоящей пенсии. Вопрос не праздный: выслуги тридцать лет, прерывавшихся только призывом на войну, за это полагается первый разряд и сто пятьдесят монет. Однако есть опасения, что три года в плену вычтут из беспорочной службы, больше того, объявят, бросающими тень на весь стаж. и тогда светит третий. А это монет девяносто, почувствуйте разницу.

В первом случае сотню можно будет отдавать, хм, домоправительнице на хозяйство, а на оставшийся полтинник вести достойную жизнь, не отказывая себе в книгах и журналах, вечером пропуская стаканчик-другой коньяку в трактире. а главное - марки. Можно будет без помех отдаться страсти всей жизни. Во втором останется затянуть пояс потуже, поставив на радостях жизни крест. И вы бы переживали, и я. А тут еще эта негодница дочь Артемида, спуталась-таки с секретарем управы Нимродом. и это при живом муже! Правда Харон в командировке, а когда и не в командировке, вместо того чтобы драть молодую жену, не покладая, ну, вы понимаете, предпочитает вести разговоры с приятелями про всякие фашизмы, коммунизмы и прочие -измы. Вот и договорился. Но скандал все равно не нужен.

И вот на фоне всех этих животрепещущих вопросов, смутные слухи о вторжении марсиан сначала кажутся полной чушью. Но время идет, существенно ничего не меняется: ну, сняли мэра; ну, очередная борьба с наркотиками (которые существенно ухудшают качество желудочного сока); ну фермерам выплачивают недурную компенсацию за согласие отдать посевные площади, прежде занятые пшеницей, под новую, синюю. Урожайность у нее существенно выше, синий хлеб вкуснее - просто ел бы и ел. А качество и норма выработки желудочного сока существенно улучшается. Что? При чем сок? Так платят за него, и недурно. Всюду стерильные киоски по забору сока. Глотнул кишку, сцедил немного, и живи в свое удовольствие. Канализацию еще провести обещают.

Она страшная в глубинном слое, где люди низводятся до уровня дойного скота, не испытывая дискомфорта, предтеча Матрицы. И замечательно легкая, забавная, смешная - на верхнем: "Ниоба, Ниобея, скучаю по тебе я!". А вопрос, о котором говорил Борис Натанович:

Каждый отдельный человек — это понятно — может променять "право первородства" на чечевичную похлебку. А человечество в целом? Может или не может?

Ох, хотелось бы ответить, что нет, что идеалы, и всякое такое. Но сначала, все-таки безопасность, своя и близких, потом сытость. А уж после честь и достоинство. Все по Маслоу. Что не мешает и в кризисные периоды остро ощущать, сколь бесконечно малы наши честь и достоинство в глазах марсиан, дергающих за ниточки.

Во всем мире болезнь – единственный враг, перед которым сплачиваются люди всех рас и национальностей. Когда начинается пандемия, мы объединяемся вокруг одной задачи – выживания человечества как вида.

А. Дж. Риддл написал книгу как в высшей степени злободневную для мира в режиме пандемии, так и парадоксальным образом оптимистичную. Ну, хотя бы в части информированности, и готовности к добровольному затворничеству. Определенно, есть заслуга такого рода романов-катастроф во внедрении в коллективное бессознательное верных поведенческих паттернов для экстремальных ситуаций.

Вещи познаются в сравнении, а сравнивая реальность романа с действительностью, понимаешь, насколько все могло быть хуже. Вирус, который начинаясь как грипп, продолжается с симптоматикой лихорадки эбола, впервые зафиксирован в Африке на границе трех государств, в течение недели распространяется по миру. Заразность и уровень летальности чудовищные.

С болезнью самоотверженно сражаются медики, в книге много интересных и полезных, в свете нынешних событий, лайфхаков, которые можно брать на вооружение. Но читать стоит не только за тем. Это безумно интересно в части "про врачей", а есть еще история человека-загадки Хьюза. Которая поначалу кажется отвлекающей, но скоро захватывает, и уже к финалу первой части понимаешь, что встроена в умопомрачительно сложную интригу.

По мере того, как действие набирает обороты и добавляет масштабности, интрига закручивается, обретает конспирологические обертона, Авантюрной составляющей, как по мне, могло быть поменьше, а мир в состоянии пандемии хотелось бы увидеть более подробно прописанным. Однако некоторые параллели к сегодняшнему развитию ситуации выглядят пугающе очевидными.

Не могу не вздохнуть: строго говоря, "Пандемия" не делится на две части. Но желающим слушать аудиоверсию, придется раскошелиться дважды. В исполнении Игоря Князева это того стоит, да и на круг выйдет ненамного дороже электронной книги. А голос любимого чтеца в смутные времена, как напоминание о стабильности, которая непременно вернется.

Немалое достоинство книги – ее ненавязчивая энциклопедичность. Берется ли автор рассказывать о фондовых рынках и развитии индустрии стартапов или об эвакуации английских детей в годы Второй Мировой, или о работе эпидемиологов – у него выходит захватывающе интересно и подробно. Такого рода дополнений, органично вплавленных в действие, там много. Хороший роман: научит, развлечет, отвлечет и обнадежит.

Спросите любого эпидемиолога, и вы услышите: произойдет ли очередная глобальная пандемия – вовсе не вопрос. Вопрос – когда.