Эротические игры ряженых в русской традиции.
(По дореволюционным публикациям и современным записям)
<Оригинал статьи>
По всей вероятности, обычай рядиться на святки (в период между
праздниками Рождества Христова и Крещения Господня) уходит корнями в
языческое прошлое народа. По описаниям Х1Х-ХХ веков ряженье
предстает сложным обрядово-игровым действом, не утратившим до конца
связи с древним мифологическим содержанием и магическим назначением
и сохранившим многие архаические черты.
Святочное ряженье неоднократно описывалось в этнографической
литературе и не является для науки новым предметом. Игрищам ряженых
посвящены статьи, разделы в книгах о календарной обрядности и
народном театре, недавно появилось специальное монографическое
исследование. Многие описания святочного ряженья позволяют убедиться
в особой актуальности для обряда эротического компонента. Это
проявляется и в откровенной непристойности большого числа игр, и в
насыщенности всего обряда сексуальной символикой, соответствующей
жестикуляцией и обсценной лексикой. Это обнаруживается и в общей для
многих игр ориентированности на контакт ряженых с присутствующими
девушками (последний носит нередко принудительный характер и
отличается скабрезностью и жестокостью), и в самой атмосфере
эротической раскрепо- щенности на святочном гулянье.
Исследователи святочной обрядности, которые отмечали эротические и
скатологические элементы в ряженье, как правило, объясняли эту
особенность языческими корнями новогоднего игрища. Так, В.И.Чичеров
утверждал, что "обрядовые магические традиционные элементы <...>
сохранились лишь в пережиточных формах отдельных действий и в общем
эротическом колорите обряда." До последнего времени авторы работ о
святках словно стеснялись этой стороны новогоднего празднества, не
решались акцентировать на ней свое внимание. Подобного рода
застенчивость обычно мешала публикаторам и популяризаторам
этнографического материала отражать в нем непристойные реплики
ряженых, включать в его состав те игры, которые, по словам
С.В.Максимова, представляют собой "остаток варварства, поражающий
стороннего наблюдателя своим цинизмом." Кроме того, лишь в последние
годы сняли цензурные ограничения, которые препятствовали публикации
"непристойного" материала. Естественно, что до сих пор эротическое в
ряженье не получало достаточного научного освещения, а на первый
план выставлялось "бытовое юмористическое толкование" святочных
скабрезностей.
Как только это стало возможным, появилась публикация материала по
локальной традиции ряженья, в которой эротический характер многих
игрищ отражен в полной мере, - подборка описаний святчных игр в
Камско-Вишерском междуречьи. Мы хотим предложить вниманию читателей
такие описания святочного обряда, которые могли бы расширить
представление об эротическом пласте святочного ряженья.
Представляется вполне оправданной идея переиздания двух
труднодоступных источников материалов по ряжению, что и составит
первую часть настоящей публикации. Первый из них - очерк
Н.С.Преображенского "Баня, игрище, слушанье и шестое января",
напечатанный в некрасовском "Современнике" в 1864 г. Несмотря на то,
что не все игры ряженых, описанные Преображенским имеют ярко
выраженную эротическую или скатологическую направленность, мы
публикуем целиком главу об игрище (включающую также сведения об
устройстве вечеринки и нормах поведения на ней местной и пришлой
молодежи, описание молодежных посиделочных игр): в этом случае у
читателя сложится более верное и целостное представление о ходе
святочного гуляния, специфическом настрое ее участников, поведении
ряженых.
Другая предлагаемая републикация - глава о святочном ряжении из
известного специалистам очерка К.Завойко "В Костромских лесах по
Ветлуге реке", опубликованного в 1917 г.
Вторую часть публикации составляет ранее не издававшийся материал -
подборка описаний игр ряженых в Торопецком районе Тверской области,
записанных от бывших участников и свидетелей святочного игрища в
ходе экспедиций кафедры русской литературы РГПУ им. А.И.Герцена 1987
- 1989 гг. (руководитель - О.Р.Николаев). В нее включены также не
только рассказы об играх эротического и скатологического содержания,
но и описания, дающие представление об атмосфере святочного гуляния,
стремлении внести эротический элемент в наибольшее количество игр.
Отметим, что для торопецкой традиции ряжения эротическая тематика
являлась доминантной. Более двух третьих от общего числа игр
торопецкого репертуара связаны с ней, что создает и соответствующий
облик всего обряда.
Воспоминания торопецких крестьян относятся к 1930 - 1950 годам.
Таким образом, промежуток между описанными ими святочными гуляниями
и тем, что наблюдал Преображенский, составляет почти сто лет, что
делает особенно интересным сравнение материалов из трех предлагаемых
источников, при котором обнаруживается много общего и сходного, так
же как и много исключительно регионального, свойственного каждой
локальной традиции. В эротической напрпавленности некоторых игр
ряженых следует видеть не только рудимент архаического ритуала.
Пожалуй, она сохраняла обрядовую актуальность в той же степени, в
какой само ряженье сохраняло ритуальный характер.Действо ряженых
(особенно в посиделочном его варианте, когда все происходило в
специально нанимавшемся помещении) было не только зрелищем, но имело
еще и очевидную нацеленность на взаимоднйствие "исполнителей" со
"зрителями". Объектом действий ряженых (и прежде всего действий
эротического характера) становились в основном присутсвующие
девушки. Активность ряженых, направленная на "зрителей" и нередко
переходящая в агрессию, заключала в себе не только идею воздействия
сил потустороннего мира на людей, но и идею сексуальную. Наряду с
противопоставлением "того" и "этого" света, в ряженье
актуализируется опозиция мужского - женского. Очевидна тенденция
придать действиям максимального количества персонажей ряженья
эротическую окраску: "гусь" щиплет и клюет в основном девушек (N
5,6), "расщепиха" - фантастический персонаж - их "тискает" (N 4),
"медведь" изображает, как "парень с девушкой спит" (N 7). В
последних случаях действия ряженых были направлены как бы на всех
присутствующих (по выражению одного из информантов, "по напроду"), а
не на кого-либо избирательно. В собственно же эротических играх
девушки включались в действие по одной (их "подводили"), и каждая из
них индивидуально должна была подвергнуться контакту с
ряжеными.Данный момент и составляет основу такого рода игр. Можно
выделить основные виды этого контакта: удар, поцелуй, обыгрывание
фаллического символа, вербальное действие (однонаправленное или
диалог).
Если в излюбленном ряжеными стегании "зрителей" кнутами и "жгутами"
в целом не усматривается никакой сексуальной идеи, то именно таким
содержанием наполняются аналогичные удары в играх типа торопецких
"блинов" (N10-14), где бьют, как правило, только девушек: их
подводят по одной и при этом бьют обязательно ниже спины, что
нередко сопровождается обсценными комментариями. Более
распространенным видом эротического контакта в ряженье является
поцелуй. Кстати, он часто наделяется животворной силой: целуя
ряженых, девушка "чинит" "мельницу" (N22),"оживляет" "коня" (N23),
"воскрешает" "покойника" (N39). Скорее всего для ряженья поцелуй
важен не столько сам по себе, сколько как знак контакта между
ряженым, ассоциируемый с мужским началом, и девушкой. Не случайно
последние так неохотно шли на это: целовать ряженых было страшно,
противно и, наконец, стыдно, что явствует из многих рассказов бывших
участников игрища. В некоторых случаях поцелуй мог прямо
символизировать половое сближение. Например, в игре в "стульчики"
(N41) реплики ряженых подростков "Поцеловать теперь!" и "Поебать с
голоду!" воспринимаются как равнозначные - и в одной , и в другой
ситуации выбранная девушка должна целовать "стульчика". Встречаются
случаи, когда контакт носит иной характер: девушка должна
подержаться за половой член персонажа (натуральный либо изображаемый
каким- либо предметом) или за то, что его эвфемистически
представляет в игре (это может быть "межевой столб" (N32), "кран
квасника" (N30) и т.д.). В некоторых случаях девушек заставляют
целовать фаллос (см. игру в покойника в очерке К.Завойко), в
некоторых - наблюдать за имитируемой эрекцией (N25-27). При этом
каждая из названных форм "приобщения" к фаллосу функционально
эквивалентна поцелую, поскольку тоже обеспечивает оживание
"покойника" (в конкретном варианте последний эпизод может
отсутствовать, но в принципе он предполагался игрой), починку или
стимуляцию действия какого-либо предмета, механизма("межа",
"квасник", "аршин", "отмеряющий ситец").
Исконная ритуальность действа ряженых, направленного на контакт с
присутствующими, подтверждается следующими обстоятельствами. Это, к
примеру, обязательность участия в каждой из подобных игр всех
девушек. В описаниях этнографов, в рассказах самих крестьян нередко
отмечается, что в большинстве случаев девушек силой подводили к
ряженым и заставляли выполнять их требования. На гулянье специальные
люди ("придверники") становились в дверях, чтобы ни у кого не было
возможности уйти от участия в игрище, другие (тоже, как правило,
неряженые) вытаскивали сопротивляющихся девушек из толпы и подводили
их к месту действия. Если девушка отказывалась от навязываемой ей
"роли", ряженые вместе с помощникам били ее плетками или скрученными
из полотенец "жгутами", до тех пор, пока она не исполнит всего, что
от нее требуется (N 10, 22, 27, 39, 55, 56). Конечно же,
насильственное включение в игру не укладывается в рамки обычного
игрового поведения.
Бросается в глаза и чрезвычайная жестокость ряженых по отношению к
тем, кого они вовлекают в игру. Наиболее яркие в этом смысле
материалы представлены у Преображенского. Можно прийти к выводу, что
некоторые игры сводились именно к истязанию присутствующих.
Вообще, в процессе игрища девушки должны были пережить ряд ощущений.
Вызвать у них определенные эмоцинальные переживания и физические
состояния было одной из задач ряженых. Не только поведенческая, но и
эмоциональная парадигма была запраграммирована для тех, кто
включался в игру: в общей атмосфере раскрпощенности, возбуждения,
веселья девушки должны были обязательно испытать неподдельные страх,
стыд, отвращение и физическую боль. В отмеченных особенностях
ряженья можно видеть не только признаки его архаического
происхождения, но и не утраченное им ритуальное начало. Забывалось
мифологическое содержэание тех или иных персонажей, исчезала
мифологическая обусловленность их действий и костюмов, утрачивалась
магическая мотивировка различных элементов обряда, но, несмотря на
это, сохранялся ритуальный подтекст. По сути дела весь комплекс
эротических игр представлял для девушки серию испытаний. Пройдя
через них, каждая участница должна была обрести (или доказать) свою
сексуальную зрелость, готовность к взрослой жизни. Отсюда особый
цинизм этих игр и всей обстановки на гулянье. Напомним, что именно
брачная тематика была характерна для большинства святочных
молодежных посиделочных игр, а святки и следующий за ними мясоед
традиционно считались лучшим временем для сватовства и садеб. И то,
что сексуально - игoровая инициация молодежи (в первую очередь -
девушек) происходила именно в святки, представляется достаточно
закономерным.
Особую роль в эротичечких играх ряженых играет слово. (К сожалению,
именно этому элементу обряда собиратели уделяли мало внимания,
интересуясь в основном костюмом и действиями персонажей.) С одной
стороны, реплики ряженых позволяют привнести эротический смысл в
игру, содержание которой этого напрямую не предполагает. Так, именно
словесный текст чаще всего придает непристойно - эротический
характер играм в покойника (N 37-40), играм "масло мешать" (N 15-17)
и "волки и овцы" (N 18-20). С другой стороны, реплики эротического
свойства приводят в необходимое соответствие действия ряженых,
котрорые реально направлены на девушек с собственно игровой их
интерпретацией. В этом случае обычно используется иносказание. Так,
в торопецкой игре "лес клеймить" (N 43-44) ряженые, осматривая и
ощупывая девушек, производят своего рода идентификацию их невинности
под видом сортировки деревьев на "хорошие" и "дуплянки".
Кроме того, существует тип игр, центральным моментом является именно
вербальное действие. В них ряженые "обвиняют" девушку или "дружащих"
парня с девушкой в нецеломудренном, распутном поведении - "судят" их
(N 45-72). Причем иногда они сами "охуливают" (очерняют)
"подсудимых", иногда заставляют последних признаваться в своих
"преступлениях". Часто (как и в других играх) такие монологи и
диалоги носят иносказательный характер, используя различные
эвфемизмы. В сущности, взрослая молодежь проходит в этих играх ту же
сексуальную инициацию, только на словесном уровне. Коитальная
ситуация проигрывается здесь на словах подобно тому, как в других
играх - в условных действиях. Таким образом, на ритуально-игровом
уровне обеспечивается и удостоверяется готовность молодежи к брачным
отношениям. Это может прямо манифестироваться в игре: "Можно
рассудить - порядить и их оженить." (N70). Игровое венчание парня и
девушки происходит непосредственно после "суда" над ними (N 70-72),
являясь как бы его результатом, так что эти две игры часто просто
неразделимы. Игры же, где инициацию такого рода проходят одни
девушки, часто начинаются со "сватовства" ряженого.
Наконец, словесный текст играет большую роль в эротизации обряда в
целом. В игры нередко включаются обсценные тексты, необязательные
для конкретного действа, избыточные по своему характеру; в основном
они служат для перенасыщения атмосферы святочного гулянья
эротической тематикой (N 29, 38, 39, 67). Частые упоминания о
непристойных монологах ряженых мы встречаем в очерке К. Завойко, Н.
Преображенский подчеркивает обилие на вечорке "громобойной" и
"бронебойной" брани. Таким образом, обстановка свободы и эротической
разнузданности на гулянье с участием ряженых усугубляется речевым
поведением присутствующих, прежде всего, конечно, самих ряженых.
Кроме того, скабрезное вербальное сопровождение игры, предполагающей
некий контакт ряженых с девушками из числа "зрителей", усиливает
эмоциональное впечатление последних, делает для них этот контакт
психологически особенно тяжелым и неприятным.
Примечания:
См., напр.: Всеволодский-Гернгросс В.Н. Русская устная народная
драма. М., 1959; Гусев В.Е. От обряда к народному театру.
(Эволюция святочных игр в покойника) // Фольклор и этнография.
Обряды и обрядовый фольклор. Л., 1974. С. 49- 59; Он же. Истоки
русского народного театра: Учеб. пособие. Л.,1977; Ивлева Л.М.
Обряд. Игра. Театр: (К проблеме типологии игровых явлений)//
Народный театр: Сборн. науч. статей. Л., 1974. С. 20-35; Пропп
В.Я. Русские аграрные праздники: Опыт историко-этнографического
исследования. Л., 1963; Савушкина Н.И. Театральные элементы
народных календарных обрядовых игр // Савушкина Н.И. Русский
народный театр. М., 1976. С. 48-57; Она же. Особенностим
театрального пространства в представлениях русских ряженых //
Театральное пространство: Материалы науч. конф. (1978) М., 1979.
С. 327-334; Чичеров В.И. Зимний период русского земледельческого
календаря ХVI-ХIХ веков. М., 1957.
Ивлева Л.М. Ряженье в русской традиционной культуре. СПб, 1994.
Чичеров В.И. Указ. соч. С. 211.
Максимов С.В. Неведомая, нечистая и крестная сила. СПб., 1994. С.
246.
Савушкина Н.И. Народные драматические и театральные традимции в
современной деревне. (На материале Горьковской области) //
Народный театр (сборн. науч. статей). Л., 1974. С. 163.
Альбинский В.А., Шумов К.Э. Святочные игры Камско-Вишерского
междуречья // Русский фольклор. Вып. ХХVI: Проблемы текстологии
фольклора. Л., 1991. С. 171-188.
Напомним, что святки считались периодом активизации враждебной
деятельности нечистой силы в мире людей, ряженые напрямую
ассоциировались с "недобриками", а само ряжение считалось
серьезным грехом, смыть который можно было только искупавшись в
освященной крещенской проруби. О связи ряженья с оборотничеством
см.: Ивлева Л.М. Ряженье в русской традиционной культуре. С.
45-57.
Описание сходной игры см.: Альбинский В.А., Шумов К.Э. Святочные
игры Камско-Вишерского междуречья... N 56-57
Описание игр этого типа см.: Альбинский В.А., Шумов К.Э. Святочные
игры Камско-Вишерско междуречья... N 52-55; Бойцова Л.Л., Бондарь
Н.К. "Сидор и Дзюд" - святочное представление ряженых //
Зрелищно-игровые формы народной культуры. Л. 1990. С. 192-195.
ИГРЫ РЯЖЕНЫХ ТОРОПЕЦКОГО РАЙОНА.
Боровок.
1. - Поросенком? Ну, вот одеют меня, примерно, в такую, - в кафтан,
- такой вот - одежину поплоше. Я захожу на четверенках. - Как
поросенок идет согнувши. - Хру-хру-хру-хру-хру - это, как поросенок.
А тут другой ссоломой - пук соломы связан. /.../ Так вот, с соломы
сделана. И вот одного так сделали (он и щас еще жив), боровком
нарядили. "Боровок, боровок, покажи рыльце!" -"У-у, у-у". Во. А в
солому взяли и завернули, да... - Кал просто. Кто-то там навалил в
солому. - Да. В солому эту вот завярнули и пучок связали вот такой.
"Боровок, боровок, покажи рыльце!" - "У-у, у-у". Да. Он его как
вдарил этым, как ее, пучком, только дрыжжи по сторонам. И вот он,
слушай, как вскочил и пошел. И больше не пришел. - Где ж там - таким
угостили!
Солнце восходит.
2. Подкупили, наверное, как-то раз, могли заплатить, что ли. /.../
Посадили яво на печку и заставили кальсоны снять, чтобы задница была
одна только [голая]. Ну вот: "Щас, - говорят, - и солнце взойдет".
Ну, когда это открылоси, занавеска - а у него задница-то голая!
Потом: "Щас солнце спрячется". Хлоп яво ремнем по этой - поняволе
спрячешься. Вот такие глупости были.
Соломон.
3. Соломона, бывало, принясуть в корзинке. Посодють мужчину и
подводють девок - кидай ему в задницу (опять здякалися). Вот
тамо-тко посодять горбушкой, задницу покажуть и девок и подводють:
кидай ему в задницу горохом, ай чим тамо-тко. От, ето Соломон был.
Расщепиха.
4. Расщапихой наряжались. Тоже оденуть белую рубаху большую и
бегають: "Пойдем-ка девок тискать".
Гусь.
5. Придеть. Ходить, клюеть. Все девок мучали. Гусь, да. Все девок.
Особенно, если какая ня нравится. Или нравится, а он ей ня нравится.
Вот тогда он начинает наряжаться. Пойдет по девкам.
6. Гусем делались. Идет гусь. Шубу вывернут кверху шерстью. Сделают
с палки нос такой. Ну, допустим, такая длинная палка. Сюда привяжут
нос, чтоб был - маленькую палочку, заострят ее. И приходит согнувши.
А рука в рукав [просунута], чтоб клевать. Ну вот, и ходит, девки
визжат. Он: долбых, долбых. /.../
Медведь.
7. Я так, допустим, мядведем любил наряжаться. Ну от, бярешь большую
шубу. (Раньше в мужиках шубы, тулупы были, ездили в извоз, вот до
Торопца на санях ездили.) Вот эта, выворачиваешь вверх шерстью,
понимаешь? Ну и вот, залезаешь туда, в рукава, эта, руки, понятно?
Ну, и ноги там завязываешь, маску такую делаешь. /.../ Из картона
там придумываешь, потом обтягиваешь тоже шкуринкой такой, ну и
получается мядведь. Один значит мядведем, а другой на веревочке его
водит. Ну, и приходят. Вот выбирали дома, где гулять - избы, короче
говоря, деревенские, какие-то покрупнее чтобы были, кругом, значит,
скамейки поставят. Народ это, сидит на скамейке - ну вот, наряженник
этот выходит на круг. Ну это, значит, тут люди просют: "Миша, как
вот этот парень к девушке ходил?" Понял? Ну вот, он показывает, как.
/.../ Ну вот, идет тихонечко так, пробирается, значит. "Ну, как
проводил?" От, забирает, это, какую-нибудь девушку так, под лапу, и
ходит с ней по кругу. Ну, и до того доходило: "Как парень с девушкой
спит?" (Знаешь, у нас в деревнях раньше было так это принято: ну,
молодежь до двадцати лет, до службы, ходили вот, дружили, там,
парень с девушкой, ну, и вот даже спали на одной койке, понимаешь?
Ну, плохого они ничего не делали, просто вот такой обычай был.) Ну,
даже до того доходило, что девушку возьмет этот мядведь и на пол, и
ложится с ней, обнимает ее, понял? Вот до какого дела доходило.
Сапоги шить.
8. Сапожником [наряжались]. "Ну-ко подойди, давай твою ногу сюда".
Ногу ты подашь, он мерит, потом возьмет - и платье подымет. Вот это
гляди за ним. Ну вот, и скажет: "Сошью тебе сапоги".
Быка бить
9. Быка били. Парень станет на колени и на руки, подбирает горшок
дырявый, держит горшок на палке, /.../ бык накрыт шубой. С ним
мужик, ведет быка за веревку: "Надо быка резать". Ударит по горшку.
Бык убегает за порог, кожа осталась. Мужик кожу трет - выделывает.
Сажает девок на скамейку, мерку снимает с ноги веревочкой: "Докуда
тебе - досюда, досюда, аль выше?" Которая рассердится - побежит,
фыркнет.
Блины печь.
10. Блины пекли, это было точно, помню. Мальцы принясуть, значить, с
улицы снега, в ступку такую деревянную положуть - это как бы масло,
что ли. Лопату такую возьмуть и этой лопатой девкам под жопу. Девки
визжать, убегають от их, а мальцы за ними, да за ними. Это было, да.

11. Ну от... блины пякут. Блины. Щас сняжку вядро [принесут]. Раньше
от лен тряпали, тряпалкой, да. От девушек подводють и [трепалкой со
снегом] /.../ - под задницу - оп-ля! Ай-яй-яй! Готово... Мушшина
косил. Косил. И потом косу точить и кричить: "Баб, косу точу..".
[Бабка] - тоже мушшина, нарядивши в женскую одежду. /.../ А он
говорит: "Косу точу, косу точу... Баб, блинов хочу!" Вот она и
появляется с этой лопаткой. Таперь блины.
12. Там черт знает чего рядились, они делали. И там они и в бабы с
дедом, блины пякли. От, бывало, придет дед, сюда сделает такой горб
большой, такую большую одежду оденет и вот идет: кочерга в руке -
это он косить еще будет сено. Косит, всюду косит, а потом и приходит
ета вот "баба" (так поэтому называлась). /.../ [У нее в руке]
лопатка такая большая - ну, раньше она была тряпалка, вот как лен
тряпали-то, вот. И вот начинает этот дед... (Там, которые еще так,
ну такие хорошие девчаты, так их еще это, помиловыют. Ну а такие -
есть же всякие, были и раньше, такие, вот эта, ну, как сказать,
неавторитетные, короче говоря). Вот он сейчас начинает этот дед: эту
девушку подводит, а эта баба носится кругом с этой лопаткой, Боже ты
мой, думаешь, ну щас убьет. Так по заднице - раз лопаткой. Если
только хорошая попадется девчонка, то она тихонечко ударит, а если
уж такая, то она так хлопнет, только держись! Искорки с глаз!
13. Блины пекли. Снегу зачерпают плошкой и девку по заду бьют: "Эта
горячие любит блины, ей одного мало, надо еще добавить".
14. [Приговаривали при игре в блины]
Вот тебе пляшка сала,
Чтоб пизда на место встала.
Масло мешать.
15. Масло мяшали. Придеть баба с вядром, снегу в вядре намяла и
будить девок: "Пришла к той тетке, говорю: "Дай смятанки". А она
говорит: "Да вот, сосед ходит, всю сметану съел". Она [ряженая]
говорит: "Я и пошла, и пошла, пошла к другой соседке. Прихожу к
соседке: "Дай смятанки!" - "А вот ходит тут такой Сашка, всю смятану
съел, и нету тебе дать". Вот такие были. Женщина наряжалась, вядро
со снегом (приносила). Потом пякли блины. Ну, это надоть тропалка
(т.е. трепалка) такая большая у женщины, у ней снег в ведре. И
приносили девушек, парень или мушшина подносил. Подносють к этой
женщине, а она нарядившись, та женщина, которая, снег в вядре
[мешала]. Она этой тропалкой померит тут так, покрутить сняжку и по
заднице лопатой. Жещина наряжалась, а мужчина девок подымал - их так
же не приведешь. Ну, ведь все сразу убягают. Дверь на крючок, один
стоит на двери, чтоб все были.
16. А масло мешаеть: садится, накрывается женщина, вот и там
возьметь эту, чаво-нибудь, рогатку, каку кастрюльку - и мешаеть и
приговариваеть: "Вот пойду я - начинает прежде с краю дяревни -
пойду я к той... женщина, хорошая женщина, дасть мне маслица... Ну
вот... Зашла я там, говорить, вот то-то, то-то у ей, маслица нету -
ну не, пойду к другой". Ну, там еще с прибауньками: кто дал, кто не
дал, кто что ответил. Вот такие, так и дальше, и всех пройдеть, всех
тогда. Потом спляшеть, эта Васиха. Васихой называли, бывало. Васиха.
[А кота у нее не было? - соб.] А-а...а, бывал, точно-точно, и кот
рядом. Точно, ага. [Васиха говорит:] "А я поляжу-поляжу," - а ен ей
в масло вбярется. Точно-точно. "Вот я поляжу, - это Васиха, - не,
ой, уморилася, поляжу". Она это масло поставить, а кот в масло
вбярется.
17. [Приговаривали, "мешая масло"]
Маслице мешаю,
Из пизды вошей тягаю,
В масло бросаю...
Пошла в деревню, вот пришла я к Маньке: "Дай мне, Манечка, масельца,
хоть чуть-чуть". Она говорит: "Не могу я тебе дать. Я б дала, да
приходил кот Ваньки Кузнецова, все масло осадил".
Волки и овцы.
18. Волком [рядятся] - шубу вывернут из овчины. Сперва приходит
пастушка, как бы овец пасет. Тут вбегает [волк]. Схватит девку.
[Пастушка говорит:] "Ой, бать, овцу волк украл. Хорошая овца,
породистая. С тем-то бараном гуляла, покрывши была". Здесь и "суд
судили".
19. А потом, Васиха пасеть коров. Мушшина сделавши на бабу [т.е.
наряженный в женщину]. Надета бабья худая какая-нибудь [одежда],
где-нибудь у старухи делается. Юбчонку долгую такую, какую-нибудь
кофту, и рваную даже, подпояшутся тута вяревкой, и потом и вяревку
нясеть. Вот где-нибудь привесить эту вяревку, прибил что-нибудь к
матице. Сделають, чтоб он качался, качельку такую с вяревки. Вот эта
пастушка платок подвяжет, там ня знаешь, хто даже накрывши. И
качается, а мы коровы, наверно, будем, а мальцы, сделавши волкам,
обязательно будут свою хватать, с какой гуляет, какую любит больше.
Три мальца сделаются или два когда, шубы выворочут чисто-гладко,
подпояшутся тут вот рямнем и стоять в сянях. А Васиха в избе: "Тось,
тось, тось, коровки ходють, ну, лава Богу, поляжу, подрямлю".
Дяржится за вяревку и ремлет эта Васиха (называется Васиха). А в тот
момент, когда она притихнет так, мальцы - бяжать. Тут скорей
садишься, чтобы мальцы ко мне другие сели [т.е. чтобы на колени сел
неряженый парень] - ня хочется убягать. Нет, выдернуть, кого
захочешь, с-под низу выдернуть. /.../ Да, и в сени. Ну тут, конечно,
ня страшно, только так ня хочется - свой малец, только выворотивши
шубу. Ну вот, там поговоришь, постоишь и поцалуешься. /.../ А эта
Васиха спить, потом она и проснется. Нет, только уволокуть мальцы,
так она сразу, так она сразу считает [коров] - ня все. Вот потом и
манить. "Это раненая,- говорить,- пришла, ох, тпрусенька моя. Ну, а
эта ничаво".
20. ["Пастушка" кричит "батьке", когда "волки" унесут "овец":] "Ой,
батек, такую хорошую овечку увели, за ней такой-то баран ходит. Ну,
черт с ей, батек, она не покрывается! /.../ Батек, барана унесли! Да
ладно, батек, черт с ним. Он лазает по колодам, не видит яслей,
курносый". [Потом "батька" уходит, "пастушка кричит":]
"Все мои лета
Волка дома нету.
Пестрый хуй,
Вострый хуй -
Сюда, сюда, сюда!"
[Снова прибегают волки, и все повторяется.]
Мельницу чинить.
21. А потом наряжалися этим, мельницей. Мельницей. Тоже человека
привязывають к этый, к скамейке, к заднице веник привязывают, ну и
вот он хлобышшет там, так-то привяжуть... А потом: "Стала мельница!"
И от ребята нас ловють и в задницу этот, клин, вбивають. Головой
туда. Чтоб опять молола мельница.
22. Мельницу строили. Принесут человека (кто там, не знаю). Скамейка
стоит посреди избы, его положат, накрыто [т.е. "мельницу" накрывают
тряпкой]. Палочка взята - он похохывает. На печке мельник, шуба
вывернута. Ну, он ["мельница"] захохает - что-то стярялося. Подходит
[другой ряженый]: "Дед! Лезь долой с печки! Дед! Лезь! Мельница
стерялась!" - "О, ее! Что тут такое? Надо чинить!" Ну вот, берут
девушек и подводят целовать. Вот. Ну, девушки прячутся: знают, что
стебают [если не захочешь целовать]. И вот его целуй - туда, под эту
тряпку. А если ему не понравится, то он возьмет плюнет. Некрасивое
дело было.
Конь.
23. Ну, вот там конем наряжалися, понимаешь? Лошадью. Ну, мол,
"конем" у нас называлось. /.../ Да, под конем два человека, скамейку
такую ставили тоже [как спину коня]. Голову у лошади делали, потом
накрывали это одеялом. Ну, и получалось, как лошадь. Вот покатать
возьмут девушку какую-нибудь, посадят туда и катают ее. В это время,
когда катают, конь сломается, сейчас рухнет. Ну, и пойди: "Чини
коня!" Вот туда ее сажают под это одеяло, она целует этих парней,
которые там.
Веретена точить.
24. От стоить мушшина на этый, на скамеечке, и веретена точить.
Такая сделана палка круглая [висит у ширинки]. Сюды такая нитка
натянута, и от он /.../ стоить:
"Верятена не точена
Только пятка золочена,
Я точу, точу, точу,
Подкузьмить тебе хочу".
Потом : "Хули, пятка прочь!" - и полятить эта, верятена. [Девушке
говорят:] "Ну, подыми!" Подыми - а куда вешать верятено? Тоже, палец
в ширинку вставлено [у ряженого] - на этот палец. Ну от, девки не
идуть, все это, знаешь, неудобно... Все равно вядуть. Повесють,
опять начинають точить. Все время так... [Это он рукой палец ставит?
- соб.] Рукой. Да. Руку. Вот верятена как точили.
Ситец мерить.
25. Да, рядился обязательно парень. /.../ Не очень хорошо одетым
почему-то. Смешно чтоб. Вывернуто что или пиджак какой-то. /.../
Перемазан сажей или краской /.../ Красное и черное нарисовано. Ну
вот, ставят его посередке. /.../ Палка между ног: в ширинку
вставлена и на веревочке в рукава протянута. Он как руками махнет,
палка и подымется. [И кто-то еще с ним был? - соб.] Да, кто-то еще с
ним. [Как наряжен? - соб.] По-смешному. И начинают подводить
девушку. И говорит: "Вот ей в этом году замуж идти, парень вот
хороший (или плохой), ей нужно побольше ситца отмерять". [Это
говорит тот, что рядом стоит? - соб.] Да. А это девушке ведь
неудобно. Ведь такую палку сделают красивую. Разукрасят, как надобно
ей быть. Где на кончике красно, где белым, где рубечком, так это...
Небольшая такая палка, и отмеряют.
26. Баба одна на стулу, (на святках тоже). И вот, подводят невесту с
женихом, которые гуляют, а у ней привязан такой-то поршень, [а] то
лапоть. Растягивает [веревки], а этот поршень вот сюда [по животу]
бьет. Вот она тесемки эти отмеряла, замуж кто идет, как фату на
свадьбу делала, вот так сама себе по пузу бьет и бьет этим лаптем.
27. Стоит человек на лавке во весь рост. Вот, а на гулянке народ. На
двери уже стоят, чтоб девки не убегали, чтоб все твидели: "судить"
будут. Одет он во все белое. Морковина выбрана побольше, красная вся
до крови... Привязана у мужика сюда [между ног] морковина, и в
рукавы [веревки протянуты]. Вот подводют девок. Примерно, меня
поймали, ну вот скажут: "Зина Логинова, сколько тебе метров тесемки
надо?" Ну, если побоевей, скажу: " 15 метров отмеряй!" Ну, этот раз
махнет, морковина вот сюда [поднимается] - и 15 раз. Ну, они 15 раз
отмерять будут. А если хто такая, что может правда морковку эту
видела, стоит согнувши. "Сколко?" - "Нисколько". Так могут и 20
отмерить.
28. [Приговаривают, "меряя ситец"]Ну чего тебе
-Атласу,Канифасу,Мужичьего припасу?
29. Ситец, бывало, продает. Станет на лавку - за пояс шматы
засованы. Подводят девок: "Выбирай, какой тебе?" И подымают этот:
"Раз - еби вас!
Два - хуй на!
Три - ладонью пизду подотри!
Четыре - тебя выебут в сортире!
Пять - поебут опять!
Шесть - на пизде шерсть!
Семь - заебут совсем!
Восемь - выебут и бросят!"
Квасник.
30. Квасник еще был. Ну, это очень страмная игра была. Я так
хорошо-то ня помню. Ну, как? Сидит квасник, ну, там, малец или
мужик, а девок подводят будто квас цедить, ну, и они должны тогда за
яво "руль" браться, ну это как бы значить цедить в шутку. Вот такая
игра.
31. Квасник - небось, небось, водой лили. В кваснике, например,
сделают что- нибудь, что он сикаить, что-нибудь пристраивають, так
что. /.../ Ну вот, например, хоть эту возьмуть, во что воды
наберуть. Ну, и будуть, будуть наливать квасу: и в глаз, и везде,
чтоб смешно было, и в глаза прыснуть. /.../ [А что говорят? - соб.]
Что причитывають? Причитывають. Все причитывають. Раз что делають,
то и говорять. "Кваску, - да, там приходить, вот, - кваску не
желаете, кваску?" Ну, и наливають, наливають: и в глазы, и все, и
везде.
Межи наводить.
32. Игра "межи наводить" заключается в том, что ряженого парня или
мужика кладут на спину с закрытым лицом и вынимают его половой член,
изображающий межевой столб. После чего объявляют, что межа "упала",
и силой заставляют девушек ее "поправлять", "ставить".[Случай
ряжения.]
33. У Явгении Михайловны от мачеха была. Она нарядилася. Ну, ня
помню, кем же нарядивши... Ты понимаешь? И она сделала с этого, с
гандона, вот как хер красный. И от, ты понимаешь, она за это чуть
под суд не пошла тада. Ну, мы яшшо рябятами были, а она уже взрослая
была, Михаловна... Нарядилася... Такой с Полибина [название деревни]
Колька - не пондравилось яму, что она так, страмонщину такую
нарядилась. И подал на яе. И от она ходила - молилась, просилась...
Покойник.
34. Скамейку поставят, лягеть малец. Накроють простыней белой, чтоб
не видать, кто под лавкой [там еще один человек] /.../ Подводят
девку - целуй этого покойника. А тот, что из-под лавки, - хвать под
юбку.
35. Покойника делали. Возьмуть, положуть, зубы с картошины делали, и
сюда высоко так зубы торчать. Ай, страшно, някрасиво. Простынью
накрыто, яще толкушка поставлена, шевелится, чтобы "хуй стоял". Вот
эта толкушка там шевелится, а яе вядут целовать (хоть меня, хоть
кого, девку другую какую). На гулянке ведь девок было, Господи,
сколько! Вядуть яе целовать. "Ты ж подяржися вот!" А он там
шавелится на простыне. И целовать эту картошину. Возьмут лапоть
(лапти ж носили раньше), в лапоть уголек положуть, чтобы он там
дымился, как кадило. Молитвы читали: "Господи, Господи..". Дымок
идеть. Только девкам делали, чтобы они за толкушку за эту
подержались, чтоб у зубы целовали. А зубы ж с картошины страшные,
большие такие.
36. Это страмшина. У нас в Манушкине покойником брат брата наряжал.
Ну, к скамейке привязал яво этим, вообще, вяревкой. Чтоб он ня ушел.
Принясли яво на этой скамейке сюда на гулянку. А мы, дявчонки, что ж
мы... Нам тоже стыдно было... Вытянули хяренко явонный оттудова. А
женшина... Мы ж ня пойдем шшупать, а женшина, та, которая старая,
подошла, пошшупала, она говорит: "И правда, хер!" Ну, от так.
Этот-то рвется, понимаешь, от скамейки долой, а яму ня оторваться ж.
И все. Посмеялись, посмеялись, а что ж - мы дявчушки были, коло
няго. Посмяялися. А он так и убег сразу, как вяревку отвязали, ну и
больше на гулянку ня пришел. Ну... от как покойником наряжались.
37. Покойник лежит и каток, которым чугуны закрывают, держит. Он
смеется, а каток торкается. Приходят две женщины и голосом плачут по
покойнику. По покойнику-то плачут у головы, а они у ширинки:
"Дорогие мои подруженьки,
Возьмите меня под рученьки,
Подведите меня к елочке,
Выкопайте живой смолочки.
Залепите тую дырочку,
Куда лазили с дубиночкой".
Тут покойник захохочет, а девки говорят: "Подружка, погляди, он уже
дыхает!" А другая: "Подружка, погляди, он уже пихает!"
38. Покойник ляжить в белом, а поп сделается как-нибудь. Риза какая
цветная, шапку вывернет, не такую, чтоб ушанку, а другую. Потом
возьметь, ну хоть рукомойник, с глины такие были. Набросаешь туда
уголья, ходишь, кадишь и поешь:
"Сидела на мяжи, копала коренья.
Раскололася пизда, вылилось варенье.
Садилася барыня на коня буланого,
Не боялася езды, боялася тряски,
Расщепилася пизда на две плашки.
Приехала к елке,
Накопала смолки,
Приехала домой,
Залила пизду смолой.
Удивительно, усмяшительно.
Помяни, Бог,Трех Матрех,
Лисицу-девицу,
Зайца-младенца,
Покойного Тихона,
Которые со свету [вариант: "с пизды"] спиханы".
[Плакальщицы, плача над покойником, поют:]"Жил-был - шевялил,И помер
- не забыл".
39. В покойника, помню, играли, да. Ну, накроють яво чем-нибудь
белым, зубы из картошки вставять. Покойником любой мог быть: малец
или мужик даже жанатый. Ну и подводять девок к яму целовать. Они не
хотять, конечно, ведь страшно. Так их мальцы силком подводили, а он,
покойник этот, на них бросается, на девок-то. А лицо все вымазано,
рубаха на нем длинная такая, на ногах вроде как лапти с вяревкою. А
вокруг няго поп ходить с кадилом и приговариваеть всякое там
страмное:
"Аллилуйя, аллилуйя,
Кому спросить, тому хуя.
Погляжу под кровать,
Пизда едет воевать.
Погляжу под рукомойник,
Пизда едет, как разбойник".
Вот так ходить поп и поеть, а сам во все черное одет, как все равно
монашка, голова покрыта. А потом, бывало, этот покойник
переоденется, приходить уже обыкновенным на гулянку.
40. [Отпевали покойника:]
Помер Максим,
И хуй с ним.
Положили в гроб,
Мать его еб.
Крышкой закрывали -
Хуем забивали.
Стали хоронить,
А у Максима хуй стоить.
Жил-был - шевелил,
И помер - не забыл.
Стульчики.
41. И стульчиками наряжались. /.../ От собярут ребятишек, которые
постарше, поумнее парни, собярут ребятишек. Ребятишки эти выворотят
шубу, лягуть. Ну, и потома он приходит, этот дед-то ихный, который
приносит их. Принесет, от так в ряд уложит, потома палкой торкает их
в задницу и говорит: "Где ты был?" А ен и говорит: "У попа". - "А
кого сделал?" - "Овец пас. - "За что?" - "За чашку конопель.
Поцеловать тяперь!" [Вариант: "За чашку солоду. Поябать с голоду!"]
- "Кого?" - "Вот тую-то". Вот дявчаты выходят, и цалуют их еты
ребятишки, так вот.
"Чей херок?"
42. Принесут солому. Туда ребятишек посадят и водой поливают, чтобы
говорили. "Сынок, а сынок, чей у тебя херок?" Он и скажет имя
девушки.
Лес клеймить.
43. Лес клеймили. Ну, щас приходить. Что у няго - ну, от такая
толкушка: кляймо, кляймить, да. Ну, он приходить. Подводють девушку
к няму. И вот он ходит и шшупаеть все, ну: "Эта пойдеть на
экспорт..". Ну, яшшо приходить туда-сюда: "Эта пойдет на дрова.
Нягожа. На дрова только". Все. Третью (девушку подводят). Подходить.
Постукаеть: "О-ой! Там дупло! Эта только пойдеть на колоды, на
пчел". Дупло, значить. Для пчел хорошая колода будеть. Пчелы будут
жить в ей. [А как он клеймил? - соб.] А вот, по заднице.
44. От был тоже судья. Это лес клеймили. Ну, от ходить мушшина, это,
с этым, с ружьем. Повесить ружье на бок. /.../ Я думаю, что с палки
[ружье было сделано]. Ну, и приводють девок судить. /.../ От он на
эту, на сяредку, приводить... Если девка хорошая, аккуратная, то,
мол, это бревно тоже, хорошее это пошло, ня будут смяяться. А если
уж девка такая, неаккуратная, или живот большой - говорят: "Там
шершни". Послушаеть, к животу ухом, говорить: "У, там пустое брявно.
Шершни жужжуть!" Это - прочь, в отставку. Вот так наряжались этим.
Слушал этот, лясник. Можа, и судья слушал? Нет, по-моему, лясник.
Хулинки накладать.
45. Еще так, помню, было. Такой Марчин суд. Марчин - это судья что
ли такой (ну, в шутку). Ну, и парень какую девку [выбирает] и
приговаривает так, а сам ее ведет: "Марчин, я высватал". А Марчин и
отвечает: "Девка добрая, добрая, только хулинка одна есть: ишла, да
обоссалась". Ну, или другое что. Например, в одежде хулинка какая
есть: одета, значить, плохо. Ну, все посмяются, и все.
46. Потом еще какие-нибудь шутки. Вот два человека накрывши в одеяле
и качаются, а кругом него ездят на кочерге и глядят какую девку.
"Вот какую девку я сосракал". - "Ой, она на избу пахала - соломина
туда попала," - там гомонят, которые, значит, качают. Вот он опять
ездит кругом, ездит и оглядывает, кому еще сказать: "Я девочку
сосракал". Чудили, бывало, с Рождества и до самого Нового года.
47. Женились. Два мужика сядут на скамейку, накроются. Третий мужик
ходит, жениться хочет. Накрытые говорят:
"Девка хорошая, да одна хулинка есть:
Стояла на плоту,
Обмывала еботу.
За чашку круп
Засадили по пуп.
За копейку меди
Ебли волки и медведи".
[Тексты хулинок.]
48. Сидела на тыну, Давала петуну.
49. Катька спит, А на пизде кошка сидит.
50. Чашки-ложки мыла, Гостей поджидала. Гости - в избу, Ложки - в
пизду.
51. В трубу лазала, Пизду сажей мазала.
52. Давала быку сено, Бык как боднул - она и села.
Cуд.
53. В ряд мужчины становятся, выбирают судью. Парень подходит к
мужчинам, жениться хочет. Они говорят про девку:"За водой пойдет -
обольется,За хлебом пойдет - обожрется, Солому понесет - волокется.
Куда ж ты ее берешь? Она - потаскуха, растаскуха". Или: "Девушка
хорошая, девушка скромная".
54. Суд судили. Привели [девушку]: "Сколько время ты гуляешь, а все
не покрываешься?" - "Капуста моя посередке сгнивши".
55. Суд судили. Девку подводять: "К тебе парень ходил?" - молчит.
Судья и поп ее бьют. "Говори правду!" Она: "Ходил". "Живое мясо в
руках и портках носил?" - "Носил". [Объявляют приговор:] "Сто раз
поцеловаться, один раз поебаться".
56. Плетка в руках, стоить [судья]. На стулике стоить, а помощник
стоит коло него, рядом, на полу. Ну, подводют девушку с парнем:
"Ходил он к тебе?" - "Ходил". - "Живое мясо носил?" Как сказать -
это страмное слово. Ну, сейчас ее начинают плеткой стябать:
"Говори!" А она и так и сяк - все равно припирают: "Куда дявала?"
Ну, кто отчаянный, смелости хватает, скажи: "В пизду ткала!" Тогда
тые отстають. А до того все плеткой ее стегают, если не признается,
долго мучают.
57. [Судья]: "А что он ей носил? А живое мясо, говорят, носил? Ну, а
она,- говорит, - табе киселек парила?" - "Парила!" -"А ты ей
что-нибудь правил, ай не правил?"
58. Он [ряженый] подводит, которые они знакомы, барышня с кавалером.
И подводють, а он судья, судьи там на лавках стоять, нарядивша в
шубах, и говорят: "Он к тебе ходил?" - "Ходил". - "А мясо носил?" -
"Носил". - "А куда ты девала?" - "В пячурку клала". И начнут ее
стябать, плетки такие у их в руках.
59. Суд судили. Сидит мужик, а к нему подводят, что вместе гуляють.
А он их расспрашивает. Кто отпирается, не хочет отвечать - тех
плеткой. А судья на стуле стоит. А может, двое судей было, сейчас не
помню. Так вот, тот на стуле расспрашивает: "Дружишь?" - "Дружу". -
"Гуляешь?" - "Гуляю". - "Ходишь?" - "Хожу". - "Конфеты носишь?" -
"Носил!" - "А ты брала?" - "Брала!" - "А куда клала?"
60. На святки суд судили. Судью наряжали, сядет повыше. Первого
парня вызовут, а потом девушку: "Ты ходил к ней?" - "Ходил". - "А ты
принимала его?" - "Принимала". - "А что он тебе давал?" - "Хуй он
мне давал". - "А ты брала?" - "Не брала".
61. Суд судили. [Судья спрашивает:] "Ходил к тебе?" - "Ходил". -
"Что ты делала?" - "Щи варила, и вас, дураков, кормила". [Судья
говорит:] "На трясле[?] была, потрясли там тебя. На пробыле [?]
была, там попробывали тебя". /.../
62. Это "судили", вы знаете, что? У нас такой парень был, он такой.
Знаешь, ну он ни похабно, ни что не стыдился всё играть такую
ерунду. Да, вот возьмет знаете что - лапыть вот сюда привяжить [к
ширинке], вот так. Ну вот, веревочку... Ну вот, девку подводишь:
"Ну, ты любишь этого парня?" - "Люблю". - "А ты любишь?" - "Люблю".
- "А что ей носишь?" - "Мясо ношу". А сам вот этим лаптем дерг.
Девчатам-то стыдно, правда? А етот все вот этым лаптем трясеть от
туто.
63. Судья наряжался. С бородой. У его [парня] спрашивает: "Ты к ей
ходил?" - "Ходил!" У меня спрашивает. - "Нет, не люблю, нет. Он
только за мной гоняется, не буду с ним целоваться". Отворачиваюсь. А
меня плеткой: "Стой ровней! Говори смелей!"
64. Да, вот суд и суд тоже так же, тоже так. Судья наденется, ну,
что-нибудь худое: тоже либо шубу выворотить, либо что, ну, и бороду
в рот возьметь, чтобы ня знали, хто. /.../ Да и на голову
какую-нибудь шапку худую. Не такой, какой пришедше. На шутку
сделавши, наряженец. Опоясавши, так пузо сделано (побольше наткано),
тут какая-нибудь тряпка, сидить так судья. /.../ А в руках так,
какая-нибудь книжка. Он в нее и не глядить. Ну вот, и вызывають. И
тоже есть хозяин. [А у судьи есть подручные? - соб.] Есть, да,
сядять с одного боку и с другого. Сразу расходится народ. Раньше не
было клуба, тесно было, а дають им место, ну лавку очищають. Как раз
так коло двери садятся, как молодые, вот и судють. [А сподручные без
пуза? - соб.] Нет, это ровные. А этот судья, ен должен быть толше
всех. Ну и вот, вызовуть больше тех, которые с кем знакомы больше.
Ну, гуляем мы с тобой, нас с тобой и вызовуть. /.../ Чтоб стыдней
было. Ну, и спрашивають у парня. Хочет, скажет и не горазд страмно,
а то и страмно скажеть. /.../ Ну, вот такое. Ну, вот спрашивають :
"Зачем на суд подал? Что получилось?" - "Да, вот, - говорит, - я
принес лык в пучню, чтобы дала в ручью, а ена и не дала". Ну и вот,
возьмут мени нямножко. /.../ Парень так говорить. Парень всегда
прав, потому что девке не сказать. Некоторая может ответить /.../,
это я б сейчас ответила, а тогда не могла. Вот, к судье
приклонишься, ен так возьметь [и назначает наказание], а ето сколько
там раз [ударят]: 5 лозунгов или 3 лозунга. Вот так ремяшком, это,
об сапог, чтобы хлопнуло.
65. Подводят девку к парню, с которым [она] дружит. И говорит
[парень судье]: "Что ж ты судишь?" - "А расскажи, как ты ходил, да
что принес?" - "Горшок масла поставил в печку, а он и лопнул. Горшок
хлоп, а я ее - еб".
66. Пару приведут к судье. Он и спрашивает "жениха": "Ты к ней
ходил? Коней пускал? А ей запускал? А замуж не хочешь брать?"
67. Я-то наряжался. /.../ Мальчик Петрушка и барин-пьянчужка. /.../
Барин - пузатый, шуба тоже выворочена, пузатый. /.../ Он одевается
так: значит, отсюда- подушку [на живот под шубу]. Ну вот, сидит на
стуле,значит, выносят его, сажают вперед. А мальчик Петрушка -этот
наряжается в другое . Ну, пацана какого-нибудь, поменьше такого,
нарядят, но тоже, чтоб не признал народ. Ну вот, барин сидит,
значит, на стуле, на стуле этом и кричит:"Мальчик Петрушка!" Тот
подбегает: "Что, барин-пьянчужка?" -"Ты чего от меня убежал?" - "Да
я твою барыню за пизду подержал". - "Как тебе довелось, сукин сын?"
- "А ты сидишь на хуерошше[?], не видишь своей рошши". - "Секелю -
маланец, пизде - конец". - "Нет, не конец, я тебе докажу. [Выводят
парня и девушку.] "Он к тебе ходил?" - "Ходил". - "Живое мясо в
руках и портках носил?" - "Носил". - "Просил?" - "Ну, просил". - "А
тебя за что просил?" - "За пятак, а я дала так". Это к одному к
молодым [обращается барин], [потом] к другим, к другой паре. Так вот
и просмеивают их. /.../[Барин]: "Барину чаю!" Ложка была деревянная,
здоровая [у мальчика]. Вот он подбежит, как его по пузу туда
бабахнет -а что, у него тут подушка, бей ты его сколько хошь.
68. Вот, например, я дружу с парнем. /.../ Тогда приходит воевода,
стоит. Становится на лавку, ну, тогда мальцев,значит, приводят.
/.../ "Воевода, воевода, хуева порода..".- так начинают сперва. А
потом приводят, значит, девку. Ну, тоже страмщину такую. /.../ Ну,
вам так говорить стыдно:"Лежали в яме, Обторкались хуями".Ну, вот
так: "Нынче народ вольный, Ебется больно".Вот такое говорили.
69. Суды судили. Судють [тех, которые] девка с мальцем гуляют.
Знают, как девку зовут, станут мальцы на лавку и приведут другие
мальцы девку с мальцем, которые гуляют. "Ну, ты что, как ты гуляешь
с ним, ты пузо сделала, а рябенка закинула куда-то, тебя судить
будем. Вот так посудим, что вы тут стоите, и за рябенка посудим". Ну
так, знаешь, чтоб смеялись. А это нарочно так, нарочно.Спрашивали
все матерно: "А вы гуляете, вы на бане были,что вы там делали на
бане?! Ебалися, что ли? - спрашивали их. - Что ж вы будете по баням
лазить, мы вас не только судить будем, мы вас посадим в тюрьму". Ну,
страмят, понимаешь, чтоб им стыдно було стоять перед им, перед
судьей.
70. Приходит к воеводе жанить. Едет [другой ряженый] от порога на
кочарге, все гогочат от крыльца. [Подъезжающий говорит:]
"Здравствуй, воевода,
Херова порода.
Что ты спишь-гуляешь,
Ничего не знаешь?
Я шел мимо бани [вариант: "Я ехал коло бани"],
Лежало две пары.
Катилася бочка,
Они вприскочку.
Катилась хорошо -
Было хорошо.
Можно рассудить-порядить.
И их ожанить.
Вот такого-то и такого-то".
[Подводят к воеводе пару.] "Ты кей ходил?" (Молчание. Хлобысь
ремнем!) - "Ходил". - "Ты мясо носил?" - "Носил". - "Ты его
примала?"- "Примала". - "Ты яво кормила? А туда совала?
Поцалуйтеся".
Венчание.
71. Попом обделывалися, рядилися. В деревне все знають, кто с кем
дружить. Подъезжает [поп] - ряженые подводят [пару]:
"Что спишь-гуляешь,
Ни хуя не знаешь?
Я ехал на гумна,
Нашел три кучи говна..."
Поп начинает венчать. У попа горб. Подвядут девку, страмять плохую
девку. Кого-то хвалять, кого-то хулять.
72. Свадьба бывала, в шутку тоже. Вянчали, значить. Ну, вызовуть
девку и парня, с которым она гуляеть, ну и вянчають их. Там же в
дяревне все все друг про друга знали, это теперь в Торопце я мало
кого знаю, и меня мало кто знаеть. А в дяревне, знаете ли, не так.
Ну и значитькто-нибудь их вянчаеть. Говорить, например: "Ярушка
Ванькина со бараном ходилась, а чаво ж не ягнится?" Ну и всякое
другое в таком же роде, я уж ня помню, тоже еще небольшая тогда
была.
73. Попом [рядились]. Обернется одеялом. Соломой шляпу делают и
крест из соломы. Поставят ступу посеред избы, кругом ходят. Дьякон с
попом стоят. Обведет парня с девкой раза три. И велит поцеловаться.
И приговаривает о любви какой-то стишок.
74. Попами наряжались. Волосы отпущены, со льна сделаны. А ето,
гуляеть [девушка] с парнем, щас вызовут парня и девушку, и их ето,
вянчають. Поп говорит срамные слова... По кругу водить. Все равно
это, потом скажуть: "Объяснитесь в любви".Ну, и парень этот девку
цалуеть, цалуеть. Готово, у двери уже [другая пара] - эти уходят,
другие приходят.
Список малопонятных диалектных слов.
Васиха - традиционный для торопецкого ряженья персонаж, изображается
в виде старой бабки, может участвовать в разных играх ("волки и
овцы", "масло мешать" и др.)
Пучня - пучок
Дрыжжи - брызги
Здякаться - издеваться
Лозунг - здесь: вероятно, искаж. "розга" (возможно, окказиональное)
Маланец - сперма
Наряженец, наряженник - ряженый
Обделываться - рядиться
Обернуться - нарядиться
Обторкаться - см. торкать
Осадить - здесь: съесть
Покрываться - о скоте: оплодотворяться
Похохывать - вероятно, издавать звук, подражающий шуму работающей
мельницы (возможно, окказиональное)
Примерно - здесь: например
Расщепиха - традиционный персонаж торопецкого ряжения, близкий
"смерти", "покойнику" и другим так называемым фантастическим фигурам
ряжения. Рядятся расщепихой обычно так: заворачиваются в простыню,
лицо закрывают марлей или обмазывают мукой, иногда вставляют в рот
картофельные зубы. Появившись на гулянье, "расщепиха" пляшет, пугает
девушек, кидается на них. (см.: Лурье М. Л. Игра в покойника и
другие "потусторонние" персонажи торопецкого ряженья. // Живая
старина, 1995, N 2)
Рубечком - насечкой, штрихом (возможно, окказиональное)
Секель - женский половой орган; клитор
Сосракал - искаж. "сосватал"
Стеряться - сломаться
Страмное, страмщина, страмонщина - непристойность, похабщина
Ткать - здесь: совать, пихать
Торкать - тыкать, втыкать
Ходиться - о скоте: вязаться, скрещиваться
Хулинка - употребляемая ряжеными словесная формула (как правило,
двустишье непристойного содержания), описывающая какой-либо
недостаток или безнравственный поступок девушки; такое действие
называется "накладать хулинки"
Хяренко - мужской половой член (уменьшит. от "хер")
шкуринка - небольшой кусок кожи с мехом
шмат - здесь: отрез ткани
Комментарии.
Вторая глава из очерка Н.С.Преображенского печатаются по изданию:
Преображенский. Баня, игрище, слушанье и шестое января.
Этнографические очерки Кадниковского уезда. // Современник, 1864, N
10. С. 499 - 522.
Надо отметить, что Н. С. Преображенский не был профессиональным
этнографом. По впечатлениям от своей поездки в село Никольское
Кадниковского уезда Вологодской губернии он опубликовал в журнале
две статьи: первую фрагмент из которой публикуется, - о святочной
обрядности ( гуляние в избе, гадание, крещенские обряды ) и обычае
мыться в общей деревенской бане без различения полов большим
количеством народа, вторую - о весенних праздниках (И. Пр - ский.
Сельский праздник. Этнографические очерки Кадниковского уезда.
Статья вторая. // Современник, 1865, N 1. С. 409 - 445). Остальные
литературные выступления этого автора - художественные произведения,
прозаические и драматургические, - также публиковались
"Современником" и "Отечественными записками" в 1850-х - 1860-х г г.
Описывая святочное игрище по собственным впечатлениям, неожиданным и
чрезвычайно сильным, Преображенский полагал, что стал свидетелем
"особенностей, какие не имеют подобных себе, единственны в своем
роде и составляют редкость". Неудивительно, что "церемонии и обычаи"
поразили его "сколько своею оригинальностью, столько же - некоторые
из них своею странностью и дикостью, даже некоторым цинизмом". Автор
почти уникального очерка, первого и до настоящего времени одного из
немногих опубликованных описаний локального репертуара ряженых,
объяснял "странность" святочного игрища не его архаическим
происхождением, но лишь с позиций просвещенного человека своего
времени, т.е. как "следствие природной веселости, склонности к
шуткам, к комичному - и что если эти шутки выходят порою очень грубы
и довольно грязны, то это зависит от общей неразвитости."
Аутентичность материалов Преображенского не подлежит никакому
сомнению, удостоверяясь не только установкой автора передавать
"факты в том виде, как они предстают наблюдению", но и соответствием
репертуара ряженых и множества деталей

Когда ходят в хоровод?


Обычно молодежь начинала с Пасхи собираться на
лужайке или в самом селении в свободные от работы и
праздничные вечера, чтобы водить хороводы, петь песни,
кататься на качелях, играть в горелки, лапту, мяч. Сроки
начала сезона хороводов имели небольшие местные
различия. Так, в Тверской губернии (селения по реке
Тверце), при полном исключении каких-либо гуляний во
время Великого поста (не разрешалось даже песни петь),
на Благовещенье и Вербное воскресенье можно было гулять
и петь, но не плясать. В эти дни было принято также
качаться на качелях. В течение всей пасхальной недели
молодежь здесь развлекалась под открытым небом, пела
песни, плясала, но существовал своеобразный местный
запрет на катанье яиц: «на Пасхе, говорят, грех катать
яйца». Их катали в течение «троицкого мясоеда» (период
от Пасхи до Петрова поста). Каждое воскресенье троицкого
мясоеда «собираются девки и гуляют», а «в Петровки грех
гулять». В следующий «мясоед» (то есть после Петрова
поста) в этих же селениях «не гуляют, не собираются
девки, разве случится в это время где деревенский
праздник, но тут идет гулянье как следует».

В Обоянском уезде Курской губернии (сведения села
Шелкова) «водить танки» начинали после трех дней Пасхи и
продолжали сплошь до Красной горки (первое воскресенье
после Пасхи) включительно. В Царевококшайском уезде
Казанской губернии хороводы начинались «после Пасхи, как
только высыхает и делается тепло».

В некоторых местах хороводы водили непрерывно от
Красной горки до Петрова дня. В иных селах Красная горка
особенно выделялась хороводами. Но наиболее
распространены были праздничные хороводы — «на Святой,
на Троицу, на Духов и Петров дни». Иногда в этом ряду
больше выделялись хороводы Вознесения и Троицына дня.



Некоторые информаторы четко указывают Петров день
(29 июня), как день последних хороводов. В Тульской
губернии, по описанию конца XVIII — начала XIX века
крестьянская молодежь оживленно праздновала этот день
как прощанье с весенне-летними гуляньями. На Петров
день, как и на Пасху, принято было здесь устраивать
качели разных видов. В некоторых районах завершение
хороводных игр и переход к работам сенокоса и страды
отмечали трехдневным празднованием. «В Петров день,
начиная, продолжают три дни увеселения, на круглых и
веревчатых качелях качаются, и около качелей во все дни
бывает собрание народу, пение и пляска. С сего времени
прекращаются деревенские увеселения и начинаются самые
тяжкие труды, сенокос и жатва».

В Мещевском и Мосальском уездах (Калужская
губерния) на Петра и Павла молодежь позволяла себе шутки
в отношении многих жителей деревни, в том числе и
старших (что было невозможно в другое время) — этот день
рассматривался как завершающий в цикле хороводов,
последний всплеск молодого озорства. Накануне вечером,
когда старшие ложились спать, парни тихо заваливали
бревнами и хворостом двери в чью-нибудь избу. Телегу
одного из обычно ссорившихся мужиков увозили на двор
другого, а мялку последнего тащили на огород к первому.
Наби вали соломой бабью рубаху и ставили это чучело под
чье-нибудь окно или посреди деревни. Ерошенные не на
месте бороны, сохи, колеса, телеги складывали кучей на
выезде из деревни. Отправлялись в шалаши на покос и там
— кому спутают ноги, а кого и утащат сонного в лес.
Автор информации сам участвовал в этих проделках.

В других местах хороводы могли заканчиваться до
Петрова поста. В последнее перед постом воскресенье,
которое называли ссыпным, по окончании хороводных песен
все начинали «прощаться низкими поклонами» до весенних
хороводных встреч следующего года. Другие корреспонденты
с мест отмечают летние хороводы в будние дни и в конце
полевых работ. По-видимому, на Петров день почти
повсеместно заканчивались циклы весенне-летних
праздничных хороводов, которые следовали, начиная с
Пасхи, один за другим, с небольшими промежутками.
Несомненно, для всех русских крестьян этот период в
годовом цикле был наиболее характерным для хороводов. От
Пасхи до Петрова дня эта форма общения молодежи была
основной. Сказанное не исключает хороводов повседневного
характера, а также праздничных и за этой гранью. Если
престольный праздник выходил за сроки Петрова дня, он
все равно непременно сопровождался хороводом. Кроме
того, местами бытовали зимние хороводы — на Рождество и
Масленицу.

Наиболее свободные сроки хороводов представлены в
описании села Муравлева и деревни Борщовки (Орловский
уезд). Там «карагоды» не бывали только лишь в страду, на
Великий и Успенский посты и на Ивана Постного (29
августа). На Благовещенье и Вербное воскресенье
собирались в «карагоды», но не пели. Соблюдался также
запрет на «улицу» накануне праздников. Но встречаются и
четкие свидетельства очень строгого соблюдения молодежью
Петрова поста. «С Петровок же ни в какой праздничный
день не бывает гулянья и не увидишь на улице никого из
молодежи и ни одной девушки»,— писал корреспондент
Географического общества о селе Давшине Пошехонского
уезда в 1849 году. В данном случае имеет значение не
только местное отличие, но и ранний срок информации.
Сведения первой половины XIX века говорят о более
строгом, чем в конце XIX века, соблюдении постов.

Дневной праздничный хоровод собирался обычно часов
в 10—11, а около часу или двух расходился — участники
шли обедать. Вечерний хоровод продолжался, как правило,
до 10—11 часов, но иногда молодежь гуляла в хороводе до
зари. Время возникновения каждого конкретного хоровода и
самый механизм его формирования никем, как правило, не
определялись, не организовывались, рождались внешне как
бы стихийно, но в рамках давней, сложившейся традиции,
согласно крестьянскому этикету.
Отдельные виды молодежных развлечений могли иметь в
календарных сроках некоторые отклонения. Например, в
Смоленской губернии (материалы Знаменской волости
Юхновского и Ковширской волости Поречского уездов)
катание на качелях было «важнейшим развлечением» 9 марта
(40 мучеников церковного календаря). «Качели на этот
день устраиваются в каждом дворе»,— сообщал учитель
народной школы. Однако массовые катания на качелях в
местах общих гуляний, собиравшие большие компании
молодежи, приурочивались обычно к Пасхе или Троице. В
Архангельской губернии и в части Кадниковского уезда
Вологодской качались на качелях на пасхальной неделе. К
ней же были приурочены хождения толпами на церковные
колокольни — в связи с «целодневными» пасхальными
звонами. А в деревнях по реке Ламенге, в той же
губернии,— преимущественно на Троицу.

Для этикета молодежных развлечений, как и для
крестьянской этики в целом, характерна была четкая связь
с определенными календарными датами и сроками. То, что
являлось нормой поведения в определенные дни и периоды,
считалось неуместным в другое время. Сроки летнего
«клуба» молодежи имели порайонные отличия, но для каждой
конкретной местности они были четкими и устойчивыми.
(ЦГИА —1024, 20, л. 25; ЦГИА—91, 285, л. 185 об.;
АГО—40, 30, л. 13; 4, л. 18 об.; ГМЭ 631, л. 26; 510, л.
5; 1045, л. 3 об.; 11, л. 3; 1431, л. 19; 1735, л. 4;
492, л. 8; 547, л. 6—7; 1024, л. 3 об.; 1436, л. 40;
1057, л. 1; АГО — 14, 80, л. 15—16; Петрушевич, 40; АГО
— 9, 33, л. 6 об.; АИЭ, 363, л. 16; Архангельский, 34,
49; Ефименко, 141; Потанин, 196).


М.М.Громыко

Это был обширный, особенный и вполне
самостоятельный мир. Он пронизывал всю жизнь, проникал в
каждую душу, формируя жизненный стиль. И хотя этот мир
существовал отдельно, он был спаян с фольклорным,
трудовым и бытовым миром, и все они взаимно обогащали
друг друга. Это взаимообогащение является еще одним
доказательством того, что многообразие, разнообразие,
непохожесть помогают этническому единству, тогда как
нивелирование только разрушает его.

Попробуем и к этому миру подойти с академической
меркой, мысленно расчленить на составляющие, разложить
их по полочкам, классифицировать. Получится превосходная
схема.
Вот хотя бы такая.

И т.д. до бесконечности. Можно составить схему и
по другому принципу, но ничего от этого не изменится,
она останется такой же холодно-безжизненной. Попытаемся
все-таки ее оживить, вдохнуть в нее душу. Хотя задача
эта так же непосильна, как непосильна задача расчленить
какое-то известное нам единство без риска разрушить его
либо оказаться в дураках. (Точь-в-точь как бывает с
ребенком, который, стараясь объяснить очарование
игрушки, разбирает и потрошит ее.)

Очарование исчезает как дым, когда начинают искать
его причины, поэзия улетучивается. Так же исчезает смысл
любого дела, когда начинают говорить о нем больше, чем
делать. Так же точно игра имеет смысл только для ее
участников, но отнюдь не для зрителей (болельщик тоже
игрок, он играет, но играет уже в другую игру, как бы
паразитируя на настоящей игре).

Игры бывают самые разные: детские и взрослые,
мужские и женские, одиночные и общие, весенние и зимние,
дома и на улице, шумные и тихие, полезные и вредные,
спортивные, интеллектуальные и т.д. и т.п. Какие-то из
этих свойств нередко соединяются в одной игре. Но чем же
все-таки характерна игра вообще? Опять же нельзя
ответить на это исчерпывающе. Сколько ни говори, сколько
ни лезь из кожи, пытаясь объяснить все, всегда останется
нечто необъяснимое и ускользающее. Вероятно, игре
присуще прежде всего творчество, питаемое интересом,
азартом, опытом, а также и точным правилом. Из игры
выходят тотчас, как только она становится неинтересной,
другими словами, нетворческой. Но неписаные кодексы игры
не всегда позволяют это сделать, и тогда она из
наслаждения и радости мигом превращается в жестокую
муку.

На границе яви и сна

Едва новорожденное дитя научится мало-мальски есть
и дышать, у него проявляется еще одна способность —
способность к игре. Собственно, младенец испытывает в
такую пору лишь два состояния: состояние сна и состояние
игры. Что происходит в душе новорожденного? Почему он
плачет, если его пытается развлечь чужой, а если то же
самое делают отец или мать, заливается в счастливом
смехе? Бабушка и дедушка, замыкая на внуке собственный
жизненный круг, играют с ним не менее искренно, сами
забавляются не меньше и так же смеются. Одряхлев перед
смертью, старики, как говорится, “впадают в детство”,
становясь по-детски наивными. Такая наивность приходит
иной раз и раньше физической дряхлости. Оттого забавы
младенчества скрашивают заодно и закатные деньки
стариков.

Бабка, качая зыбку, поет колыбельную. Вот старуха
задремала, затихла. Но колыбельная не стихает, ее
продолжает петь (только без слов) сам младенец, и это
его ритмичное мычание длится до тех пор, пока вновь не
очнется старуха.

Игра старика и младенца зависела от особенностей
того и другого, но существовали игры и традиционные,
свойственные большинству северных деревень. Рассказать о
всех таких играх невозможно. Обычный заячий хвост,
легкий, белый, пушистый, подвешенный на ниточке перед
колыбелью, мигом становится предметом игры. Дедушка дует
на него или дергает, внучек ловит. Два растопыренных
старческих пальца с приговором:
Коза-дереза идет,
А кого она забудет?

Покачиваясь, приближаясь к детскому животу, они и
впрямь напоминали рога. То исчезнут, то опять появятся,
приводя ребенка в восторг. Бесчисленные “ладушки”,
“сорока кашу варила”, считалки, игра “на пальчиках”
составляли жизнь младенца во время его бодрствования.
Если у него не было по какой-то причине соучастника, он
играл сам с собой, уходя в себя и развивая излишнюю
созерцательность.

Но в большой семье ребенок редко оставался один.
Играли с ним все. Для старших детей общение с младенцем
тоже было игрой. Он просыпался, чтобы играть, играл
(жил) для усталости и сна. Даже кормление для младенца
не что иное, как игра. Чем старше становился ребенок,
тем больше появлялось у него осознанных игр и тем
быстрее раздваивалась его жизнь.

Взросление можно назвать исчезновением
неосознанной игры. Личность больше всего и формируется,
по-видимому, на гребне этой раздвоенности: период вполне
трагический.

Впрочем, какой период в человеческой жизни не
трагический? Эту неизбывную трагичность, связанную,
помимо всего, и с бесконечностью жизни, не скрывали даже
колыбельные песни:

— Цыба-коза,
Слезяные глаза,
Где ты была?
— Коней пасла.
— А кони-ти где?
— Николашка увел.
— Николашка-то где?
— В клетку ушел.
— Клетка-та где?
— Водой помялась.
— Вода-та где?
— Бычки выпили.
— Бычки-ти где?
— В горы ушли.

Может быть, и самой поющей казалось, что всему
этому конца нет и не будет.

— Горы-ти где?
— Черви выточили.
— Черви-ти где?
— Гуси выклевали.
— Гуси-ти где?
— В тростник ушли.
— Тростник-от где?
— Девки выкосили.
— Девки-ти где?
— По замужьям ушли.
— Мужья-те где?
— Все примерли

Со страхом глядит ребенок на деда или бабку. И
вдруг оказывается, что умерли, да не все, что остался
еще Степка, который...

Тут начинается новая песенка, новая игра, новое
настроение.

Но во младенчестве не очень-то засидишься.
Когда жизненные обязанности начинают вытеснять во
времени игру и фантазию, человек с душевным талантом не
преминет внести творческое начало и в исполнение этих
обязанностей. И тогда жизненные обязанности становятся
не раздражающей обузой, а эстетической необходимостью.

Серебро и золото детства

В детстве невыразимо хочется играть. Ребенок, не
испытывающий этого влечения, вряд ли нормальный ребенок.
Играть хочется всем детям. Иное дело: на игру, как в
юности на любовь, способны отнюдь не все, но играть-то
хочется всем... Дети увечные или слишком стеснительные
не могли участвовать в любой игре, на этот случай народ
создал десятки щадящих игр, в которых наравне со
здоровыми и нормальными могли играть убогие дети.

Вот одна из таких простейших старинных игр.
Попросив у бабки платочек, кто-то из детей наряжается
старушкой, берет палочку и, сгорбившись, топает по
дороге. Все бегут за “старушкой”, наперебой спрашивают:
— Старушка, старушка, куда пошла?
— В монастырь.
— Возьми меня с собой.
“Старушка” разрешает на одном щепетильном условии.
Все чинно идут “в монастырь”, но паломники начинают
пукать ртом, и “старушка” вдруг обнаруживает
необыкновенную резвость. Все с визгом и смехом
разбегаются от нее в стороны. Ради такого восторженного
момента наряжают другую “старушку”, игра повторяется.

Другая игра — в “ворона”.

Какой-нибудь малыш сидит и копает ямку, в ямке
камушки. Вокруг него ходят играющие, приговаривают:
“Кокон-Коконаевич, Ворон-Воронаевич, долгий нос. Бог на
помочь!” “Ворон” молчит, как будто не слышит.

— Чего, Ворон, делаешь? — кричат ему на ухо.
— Ямку копаю, — отзывается наконец Ворон.
— На что тебе ямка?
— Камушки класть.
— На что камушки?
— А твоих деток бить.
— Чем тебе мои детки досадили?
— Лук да картошку в огороде погубили.
— А высок ли был огород?
Ворон-Воронаевич бросает вверх горсть камушков.
Все разбегаются и кричат: “Высоко, высоко, нам и не
перескочить”.

Старинная игра в “уточку” также очень проста, но
самые маленькие дети очень ее любили, как и
Ворона-Воронаевича. Изображающий Уточку ходит в кругу
под странную, на первый взгляд вовсе не детскую песенку:
“Уточка ути-ути, тебе некуда пройти, кабы петелька была,
удавилася бы я, кабы вострый нож, то зарезалась, кабы
озеро глубоко — утопилася...” Уточке надо вырваться из
круга и поймать новую Уточку. Прелесть игры связана,
вероятно, с психологическим контрастом грустного начала
и веселого завершения.

Существовала игра в “решетце”, когда едва
научившиеся ходить дети стоят гуськом, а один просит у
переднего “решетца” просеять муки, и ему говорят: “Иди
бери назади”. Если задний успеет перебежать наперед,
приходится снова просить “решетца”.

В “монаха” играли дети постарше, при этом тот,
кого гоняли, сначала отгадывал краски — например: белая
или черная? Если отгадаешь, то тебя кладут на руки. Ты
должен запрокинуть голову и во что бы то ни стало не
рассмеяться. “Агу?” — “Не могу”. — “Рассмейся”. — “Не
могу”. Если рассмеешься, останешься монахом на второй
срок.

В зимние длинные вечера маленькие вместе с
большими детьми играли в “имальцы”. Водящему завязывали
глаза, подводили к столбу, приговаривали:
— Где стоишь?
— У столба.
— Что пьешь?
— Чай да ягоды.
— Лови нас два годы!
“Слепой” ловил, причем, если создавалась угроза
наткнуться на косяк или острый угол, ему кричали:
“Огонь!” Первый пойманный сам становился “слепым”.

Девочки в любое время года с самого раннего
возраста любили играть в лодыжки. Эти суставные
косточки, оставшиеся от бараньего студня, они копили,
хранили в специальных берестяных пестерочках, при случае
даже красили. Игра была не азартная, хотя очень
продолжительная, многоколенная, развивала ловкость и
быстроту соображения. Самые проворные держали в воздухе
по три-четыре лодыжки одновременно, подкидывали новые и
успевали ловить.

Весной, одетые тепло, но кто во что горазд,
маленькие дети устраивали “клетки” где-нибудь на
припеке, куда не залетает северный ветер. Две-три
положенные на камни доски мигом превращались в дом,
вытаявшие на грядке черепки и осколки преображались в
дорогую посуду. Подражая взрослым, пяти-шестилетние
девочки ходили из клетки в клетку, гостились и т.д.

Для мальчиков такого возраста отцы либо деды
обязательно делали “кареты” — настоящие тележки на
четырех колесах. Колеса даже смазывали дегтем, чтобы не
скрипели. В “каретах” дети возили “сено”, “дрова”,
“ездили на свадьбу”, просто катали друг друга, по
очереди превращаясь в лошадок. “Карета” сопровождала все
быстролетное детство мальчишки, пока не придут игры и
забавы подростка.

С возрастом игра обязательно усложняется, растут,
говоря по-современному, физические нагрузки. Игровая
ватага поэтому сколачивалась по преимуществу из
ровесников. Какими глазами глядели на нее младшие, можно
легко представить. Зависть, восхищение, нетерпение
всегда горели в этих глазах. Но вот младшего по его
всегдашней немой просьбе принимают наконец в игру. О,
тут уж не жди себе пощады!

Существовала такая игра — в “муху”.

У каждого игрока имелась шагалка (называли ее и
куликалкой, нынешние городошники — битой). На ровном,
достаточно обширном лужке вбивался в землю очень гибкий
еловый кол. Если на него посадить деревянную “муху” и
ударить по его основанию, “муха” летит, и довольно
далеко. Игра начиналась с кувыркания “шагалок”. Палку
надо было так бросить, чтобы она кувыркалась, “шагала”
как можно дальше. Сила здесь иногда просто вредила. Тот,
чья “шагалка” оказывалась ближе всех, обязан был водить,
бегать за “мухой”. Игроки забивали каждый для себя
небольшие тычки (тычи) на одной линии, на расстоянии
четырех-пяти метров от кола. Затем по очереди, стараясь
попасть по колу, бросали “шагалки”. Если “муха” летела
далеко, игрок успевал сбегать за своей “шагалкой” и
вернуться к защите своей тычки. Если отбил “муху”
недалеко или вообще не попал в кол, то ждал соседского
удара. Если же “муха” падала с кола в специально
очерченный круг, игрок должен был водить сам. Меткие
удары гоняли водящего часами, до изнеможения. Но вот
ударили все, и все неудачно. Бьет последний. После его
удара все бегут за своими “шагалками”. Гоняемый, если
“муха” осталась на колу, может захватить любую тычку.
Если “муха” летит, надо успеть сбегать за ней и посадить
на любую “свободную” тычку. Владелец тычки имеет право
ее сбить. С того места, куда улетела “шагалка”, он бьет,
и если не сбивает, то начинают гонять его.

Игра совершенно бескомпромиссная, не позволяющая
делать скидок на возраст, не допускающая плутовства, не
щадящая слабого или неумелого. Заплакать, попросить,
чтобы отпустили, считалось самым неестественным, самым
позорным. Надо было выстоять во что бы то ни стало и
победить. Бывало, что игру переносили и на следующий
день. Какую ночь проводил неотыгравшийся мальчишка,
вообразить трудно.

Борьба и кулачный бой — древнейшие спортивные игры
— занимали когда-то немалое место в русском народном
быту. Трудно сейчас говорить о точных правилах этих игр.
Но то, что существовали определенные, очень жесткие
правила, — это несомненно.

Боролись на лужке, в свободное, чаще всего
праздничное время, подбирая друг другу одинакового по
физическим силам соперника.

Игра была любима во всех возрастах, начиная с
раннего детства. Любили бороться и молодые мужики, но
чем дальше, тем шутливее становилось отношение к этому
развлечению.

Кулачные бои обладали, по-видимому, способностью
возбуждать массовый азарт, они втягивали в себя, не
считаясь ни с возрастом, ни с характером. Драки
двадцатых-тридцатых годов еще имели слабые признаки
древнейшего кулачного боя. Начинали обычно дети, за
обиженных слабых вступались более сильные, за них, в
свою очередь, вступались еще более сильные, пока не
втягивались взрослые. Но когда азарт достигал опасной
точки, находились сильные и в то же время
добродушно-справедливые люди, которые и разнимали
дерущихся. Другим отголоском древних правил кулачного
боя было то, что в драке никто не имел права
использовать палку или камень, надо было обходиться
одними собственными кулаками. Игнорированием этого
правила окончательно закрепилось полное вырождение
кулачного боя. Но даже и при диких стычках с
использованием кольев, камней, гирек, железных тростей,
даже и в этих условиях еще долго существовал обычай
мириться. Посредниками избирались двое родственников
либо побратимов из двух враждующих сторон. Устанавливали
и пили так называемую мировую, при этом нередко
свершалось новое братание, вчерашние соперники тоже
становились побратимами. Обряд братания состоял из
троекратного целования при свидетелях.

От мужских, детских и подростковых игр резко
отличались женские. Трудно подобрать более яркий пример
народно-бытового контраста, хотя общие признаки
(интерес, творческое начало и т.д.) остаются. Мягкость,
снисходительность, отсутствие азарта и спартанского
начала очень характерны для девичьих игр. Интересно, что
мальчикам, особенно в раннем возрасте, хотелось играть и
в девичьи игры, например “в лодыжки” или “в клетку”.
Однако даже взрослые, не говоря уж о сверстниках,
относились к такому желанию с усмешкой, порою и вовсе
язвительно. Не в чести были и бой-девочки, стремившиеся
играть в мальчишеские игры. Такую девочку называли не
очень почетно — супарень. Это вовсе не означало, что
мальчики и девочки не играли совместно. Существовало
десятка полтора общих игр, в которых участвовали дети
обоего пола. Примером может служить игра “в галу” —
усложненная, в несколько этапов, игра в прятки, игра с
тряпичным мячом и т.д.

Представим себе теплый, безветренный летний вечер,
когда позади хозяйственные дневные обязанности, но
скотина еще не пришла. Несколько заводил уже крутятся на
широкой улице. Какое сердце не дрогнет и восторженно не
замрет при кличе с улицы? Один за другим, кто вскачь,
кто бочком, сбиваются вместе. Галдеж прерывается выбором
двух “маток”, они тотчас наводят порядок и кладут начало
игре. Вся ватага разбивается на двойки, пары подбираются
не по возрастному, а по физическому и психологическому
равенству. Но даже двух людей, идеально одинаковых по
смекалке, ловкости и выносливости, не бывает. Поэтому
каждая “матка” стремится угадать, отобрать себе лучшего.


Двойки будущих противников отходят подальше,
шушукаются, загадывая для каждого свою кличку или
признак. Пары по очереди подходят к заправилам, то к
одной “матке”, то к другой, спрашивая: весну берешь или
осень? белое или черное? ерша или окуня? кислое или
сладкое? Уже во время выбора кличек начинают работать и
фантазия, и воображение, и чувство юмора, если оно
природой заложено в игроке. Разбившись таким способом на
две одинаковые по выносливости команды, начинают игру.

“Лапта” — лучший пример такой общей для всех игры.
Игра “в круг” с мягким мячом также позволяла участие
всех детей, не исключая излишне застенчивых, сирот,
нищих, гостей и т.д. Общие игры для детей того и другого
пола особенно характерны для праздничных дней, так как в
другое время детям, как и взрослым, собраться всем
вместе не всегда позволяли полевые работы и школа.

Возвращаясь к девчоночьим играм, надо сказать об
их особом лирическом свойстве, щадящем физические
возможности и поощряющем женственность. Если мальчишечьи
игры развивали силу и ловкость, то игры для девочек
почти полностью игнорировали подобные требования. Зато
здесь мягкость и уступчивость были просто необходимы.

Подражание взрослым, как всегда, играло решающую,
хотя и незаметную роль. Вот бытовая картинка по
воспоминаниям Анфисы Ивановны.

Две девочки четырех-пяти лет, в крохотных
сапожках, в сарафанчиках, с праздничными платочками в
руках, пляшут кружком, плечо в плечо, на лужку около
дома. И поют с полной серьезностью сами же про себя:

Наши беленькие фаточки
Сгорили на огне,
У Настюшки тятя умер,
У Манюшки на войне.

Плакать или смеяться взрослому при виде такого
зрелища? Неизвестно.

Девочки устраивали игрушечные полевые работы,
свадьбы, праздники, гостьбы. Игра “в черту” была у них
также любимой игрой, особенно ранней весной. По
преимуществу девичьей игрой было и скаканье на гибкой
доске, положенной на бревно, но в этой игре преобладала
уже спортивная суть. “Скаканием” не брезговали и
взрослые девушки, но только по праздникам.

Музыкальная декоративность, песенное и
скороговорочное сопровождение в играх для девочек
перерастали позднее в хороводные элементы. Молодежное
гуляние, хоровод, все забавы взрослой молодежи
соответственно не утрачивали главнейших свойств детской
игры. Забавы не исключались трудовыми процессами, а,
наоборот, предусматривались. Конечно, не у всех так
получалось, но в идеале народного представления это
всегда чувствовалось. Талантливый в детской игре был
талантливым и в хороводе и на работе. Поэтому разделение
народной эстетики на трудовую, бытовую и фольклорную
никогда и ни у кого не минует холодной условности...

Юноша трижды шагнул, наклонился, рукой о колено
Бодро оперся, другой поднял меткую кость.
Вот уж прицелился... прочь! раздайся, народ
любопытный.
Врозь расступись: не мешай русской удалой игре.
А. С. Пушкин


Долгое раставание

Детство в деревне и до сих пор пронизано и
расцвечено разнообразными, чисто детскими забавами.
Забавы совмещаются с полезным делом. Об этом надо
повторять снова и снова... Рыбалка, например, или работа
на лошадях — классические примеры этой общности.
Существовали десятки других примеров, когда детская игра
переходила в труд или когда труд незаметно, без лишнего
тщеславия проникал в детскую игру. Пропускать ручейки и
потоки ранней весной было детской привилегией, занятием
ни с чем не сравнимым по своей прелести. Но ведь при
этом ребенок не только закалялся физически, не только
приобретал смелость в игре с водой, но еще и приносил
пользу, о которой, может быть, не подозревал.

Точно так же мальчишка не пас, а сторожил скот от
волков и медведей, это уже кое-что по сравнению со
скучной пастьбой. Катание на лошади верхом и на телеге
было для него вначале именно катанием, а не возкой сена,
снопов, навоза или дров.

Такие забавы всячески, неназойливо, поощрялись
взрослыми, но у подростков было множество и нейтральных
по отношению к полезному труду игр. Отец с матерью,
старшие братья и сестры, вообще все взрослые как бы не
замечали бесполезных игр, иногда даже подсказывали их
детям, но не всерьез, а так, мимоходом. Подростки и дети
сами из поколения в поколение перенимали друг от друга
подобные игры.

Среди десятков таких забав — строительство
игрушечных мельниц, водяных и ветряных. Сделать первую
простейшую вертушку и установить ее на огородном коле
помогал старший брат, дедушка или отец. Но потом уже не
хочется, чтобы кто-то тебе помогал... Вертушка вскоре
сменялась на модель подлинной толчеи с пестами, для чего
можно было использовать любой скворешник. А от такой
толчеи уже не так далеко до запруды на весеннем ручье с
мельничным наливным колесом.

Еще не отшумел этот ручей, а в лесу уже течет
другой ручеек: сладкий березовый сок за полдня наполняет
небольшое ведерко. Там, в логу, появились кислые стебли
щавеля, а тут подоспели и гигли — сладкие хрустящие
трубки дягиля. Однако их можно есть, только когда они
свежие, мягкие, сочные. К сенокосу они становятся
толстыми и твердыми. Если срезать самое большое нижнее
колено, оставить один конец глухим, проткнуть его
сосновой иглой, навить на ивовый пруток бабкиной кудели,
получится водозаборное устройство. Засосав полный гигель
воды, мальчишка подкрадывается к девчоночьим “клеткам”.
Тонкая сильная струйка воды била на восемь-десять
метров, девчушки с недоумением глядели на синее, совсем
безоблачное небо. Откуда дождик?

Тот же гигель с глухим концом, если сделать ножом
плотную продольную щель и сильно дуть, превращался в
оглушительную дуду. В конце лета, когда поспевала
рябина, из гигеля делали фуркалку. Ягоды из нее бесшумно
летели метров на двадцать-тридцать. Сидя в засаде
где-нибудь в траве или на дереве, можно успешно
обстреливать петухов, кошек, сверстников, но...
Остановимся здесь на секунду.

Вспомним, с чего мы начинали и до чего добрались.
Ведь с близкого расстояния из этой фузеи ничего не стоит
выбить глаз, и не только петуху... Граница между добром
и злом едва уловима для детской души, ребенок
переступает ее с чистым сердцем, превращая это
переступание (преступление) в привычку. Самая безобидная
игра коварно и незаметно в любой момент может перейти в
шалость, шалость — в баловство, а от баловства до
хулиганства подать рукой... Поэтому старшие всегда еще в
зародыше пресекали шалость, поощряя и сохраняя четкие
границы в детских забавах, а в играх — традицию и
незыблемость правил.

И все же во многих местах проволочные стрекалки (с
одного стречка можно раздробить пуговицу), а также
резиновые рогатки (камушек свободно пробивал стекло в
раме) со временем пришли на смену безобидным гиглям,
ивовым свистулькам и резным батожкам. Такой смене
обязаны мы не одной лишь цивилизации, снабдившей
деревенских мальчишек сталистой проволокой и вагинной
резиной. После первой мировой войны появились в деревнях
и взрослые шалуны. Такой “шалун” сам не бросал камни в
окна общественных построек. Оставаясь в безопасности, он
ловко подучивал на это ватагу мальчишек. И все же забавы
деревенских детей и подростков полностью сохраняли свои
традиции вплоть до второй мировой войны. Разнообразие их
и живучесть объясняются многовековым отбором, сложностью
и многообразием трудовых, природных, бытовых условий.
Использовалось буквально все, что оказывалось под рукой.
Бабушке-няньке ничего не стоило снять с головы платок,
сложить его в косынку и сделать “зайца”, если тряпичные
“кумки” (“кумы”) “спят” и их не пришло время будить.
Жница из одной горсти соломы умела сделать соломенную
куму (возможно, отсюда пошла и “соломенная вдова”).
Согнув пополам ровные ржаные стебли, перевязав “талию” и
распушив “сарафан”, куму ставили на стол. Если по
столешнице слегка постукивать кулаком, кума шла плясать.
Теперь представим детский (да и любой другой) восторг
при виде того, как несколько соломенных кукол танцуют на
столе от искусных постукиваний по широкой столешнице!
Куклы то сходятся, то расходятся, то заденут друг друга,
то пройдутся мимо. Задача в том, чтобы они плясали друг
около друга, а не разбегались и не падали со стола...

Обычная лучина служила зимним вечером для многих
фокусов. Чтобы сделать “жужжалку”, достаточно было иметь
кусок дранки и плотную холщовую нить. Ребятишки сами
мастерили “волчка”, который мог крутиться, казалось,
целую вечность. Распространены были обманные игры,
игры-розыгрыши, фокусы с петелькой и ножницами или с
петелькой и кольцом. Наконец исчерпанная фантазия
укладывала всех спать, но на другой же день обязательно
вспоминалось что-нибудь новое. Например, “курица”, когда
в рукава старой шубы или ватника засовывали по одной
руке и ноге, а на спине застегивали. Такую “куру”
ставили “на ноги”, и ничего смешнее не было того, как
она ступала и падала.

Весной на осеке и летом на сенокосе подростки
обязательно вырубали себе ходули, вначале короткие,
потом длинней и длинней. Ходьба на ходулях по крапиве и
по воде развивала силу, выносливость.

Очень смешно выглядела деревенская чехарда,
совершенно непохожая на городскую. Играющие стихийно
собирались на улице, находился доброхот, бравший на себя
неприятные обязанности. Он садился на лужке. Ему на
голову поверх его собственной шапки складывали все
головные уборы играющих.

Иногда получалось довольно высоко, надо было
сидеть не шелохнувшись, чтобы вся эта каланча не упала.
Затем самый здоровый, длинный игрок должен был
разбежаться и перепрыгнуть. При этом запоминалось число
свалившихся кепок. Последним прыгал самый маленький, но
к этому моменту на голове сидящего могло не остаться ни
одной камилавки... Провинившиеся (уронившие кепки)
вставали по очереди на четвереньки. Доброхота за руки и
за ноги брали четверо ребят. Раскачав, изо всех сил
шлепали его задом в зад того, кто стоял на карачках.
Делали столько ударов, сколько было обронено головных
уборов. Удары были совершенно безболезненны и неопасны,
но смеху было немало. При ударе тот, кто стоял на
карачках, подавался далеко вперед. Самое смешное было
тогда, когда он, установившись на прежнее место,
оглядывался, желая узнать, что происходит сзади. Перед
ударом у него менялось выражение лица...

Классической русской летней мужской игрой была
воспетая А.С.Пушкиным игра “в бабки”. Ее любили
одинаково дети, подростки и юноши, а в свободное время
были не прочь поиграть и женатые. “Бабки” — суставные
бараньи и телячьи кости, оставшиеся после варки студня,
назывались еще козонками, кознями. Их копили, продавали
и покупали, они же передавались как бы по наследству
младшим мальчикам.

Пушкинская “меткая” кость — это не что иное, как
крупный бычий козонок. В нем просверливали дыру и
заливали свинцом. Позднее кость заменили каменной, а
затем и железной плиткой, называвшейся “битой” или
“биткой”.

На кон ставили по одной “бабке”, а если играющих
немного, то и по паре.

Существовало несколько видов игры, но для всех
видов было необходимо сочетание хорошего глазомера,
ловкости и выдержки. Бил первым тот, кто дальше всех
бросил битку, и с того места, где она упала. В одном из
видов игры кон ставился, если употребить воинскую
терминологию, не в шеренгу по одному, а в колонну по
два. Кон в шеренгу ставили то к стенке, то на открытом
месте, в последнем случае вторая серия ударов
осуществлялась уже с другой стороны.

В трехклассных церковноприходских школах
разучивали стихотворение:
На лужайке, близ дороги
Множество ребят,
Бабки, словно в поле войско,
Выстроились в ряд.
Эх, Павлуньке вечно счастье,
Снова первый он.
И какой богатый, длинный
Нынче, братцы, кон.

Продолжение и автора стихов Анфиса Ивановна не
запомнила.

Взрослые игроки “в бабки” собирали по праздникам
большую толпу болельщиков — женщин, родственников,
гостей...

С игрой “в бабки” могла посоперничать только одна
игра — “в рюхи”, или в городки. Это также очень красивая
игра, единственная сохранившаяся до наших дней и
узаконенная в официальном списке современных спортивных
состязаний.

Игры и народные развлечения трудно выделить или
обособить в нечто отдельное, замкнутое, хотя все это и
существовало автономно, отдельно и было четко
разграничено.

В этом и есть главная парадоксальность народной
эстетики.

Что, например, такое деревенские качели? Можно ли
их охарактеризовать, определить главное в них? Можно,
конечно... но это описание будет опять же пустым и
неинтересным, если читатель не знает, что такое весна,
купальная неделя, что такое деревенский праздник и т.д.
и т.п.

Кстати, качели — на Севере круговые и простые
(маятниковые) — были с давних времен широко
распространены. Это около них в праздничной сутолоке, в
веселой забывчивости некоторые общие игры незаметно
наполнялись музыкальным содержанием, становились
ритмичными, насыщались мелодиями и приобретали черты
хоровода.

Ребенок уже не ребенок, а подросток, если он все
еще играет, но играет уже в хороводе, совместно с
подростком иного пола. Такая игра уже не игра, а что-то
иное.

Долгое, очень долгое расставание с игрой у
нормального человека... Только сломленный,
закостеневший, не вовремя постаревший, злой или совсем
утративший искру Божию человек теряет потребность в
игре, в шутке, в развлечении.



Василий Белов