Омар Хайям, عمر خیام

Омар Хайям... Универсальный гений такого же масштаба, как Леонардо да Винчи, и родившийся так же несвоевременно. Ему в истории повезло еще меньше. Ни одно из его важнейших научных открытий не было понято современниками, потому и не сыграло никакой роли в общечеловеческом прогрессе. Построенная им величайшая в мире обсерватория была закрыта еще при его жизни. Разработанный им точнейший календарь был вскоре вновь заменен традиционным. Написанные им стихи соответствовали мышлению совершенно другой (нашей) эпохи, а потому не пользовались популярностью и уцелели - благодаря буквально нескольким почитателям с "извращенным" вкусом, чудом находившимся в каждом столетии. Творчеству Баха пришлось 100 лет ждать признания... Творчеству Хайяма - 7 с половиной столетий.

 Он разгадал некую великую тайну, он сообщает нам ее разгадку, мы силимся его понять, перечитываем, подходим совсем близко - и не понимаем.

Кто же он был такой, Гияс ад-Дин Абу-ль-Фатх Омар ибн Ибрахим Хайям Нишапури? Ответ европейским читателям прояснялся медленно, десятилетиями. Жил в XI-XII веках. О первой половине его жизни не известно ничего, о последних годах - тоже. Поэт, математик, философ, астролог, астроном, царедворец. Ему покровительствовали сельджукские властители Ирана Альп Арслан и его сын Мелик-шах, его поддерживал их знаменитый везирь, ценитель наук и искусств Низам аль-Мульк (1017-1092)...

Одна из легенд поведала такое. Хайям родился в Хорасане, в деревушке возле Нишапура. Около 1042 г. якобы поступил в Хорасанское медресе, где сдружился с двумя сверстниками; по предложению Омара они поклялись: тот, кому повезет в жизни, обязан помочь и остальным двум. Повезло Абу-Али Хасану, который стал везирем (канцлером) сельджукского властителя, столь мудрым и удачливым, что заслужил прозвище-титул "регулятора державы" (Низам аль-Мульк). Товарищи напомнили ему о себе, и он сдержал юношескую клятву. Омар ограничился тем, что попросил в свое распоряжение налог со своей родной деревни, дабы там, "под родной кровлей, вдали от превратностей шумного света, мирно заниматься поэзией, которая восхищает мою душу, и предаваться созерцанию Творца, к чему склонен мой ум".

Сейчас уже хорошо известно, что Хайям был ученым, намного обогнавшим свое время. Однако судьба его научных работ оказалась печальной: современники поняли и восприняли только то, что соответствовало их уровню знаний. В народной памяти он сохранился как ученый-мудрец, персонаж нескольких фольклорных историй. По совершенно другой линии шла память о нем как о поэте - среди немногих почитателей его слишком специфического, очень не восточного по духу своему таланта. Хайям никогда не числился среди великих персидских поэтов - до тех пор, пока Европа не восхитилась его поэтическим гением. Только тогда спохватились и в самом Иране...


Хайяму действительно покровительствовали Мелик-шах и Низам аль-Мульк, и 18-летний период его жизни в Исфагане был самым счастливым и творчески плодотворным. Но после 1092 г., после убийства Низам аль-Мулька и смерти Мелик-шаха, когда началась междоусобица, когда вспыхнул резней и погромами религиозный фанатизм, преследуемый врагами Хайям даже совершил паломничество в Мекку, чтобы доказать приверженность исламу (впрочем, врагов это мало убедило), а по возвращении стал преподавать в Багдаде, в академии Низамийе, ведя жизнь суровую и замкнутую. Лишь много позже, после более чем 25 лет гонений, когда к власти пришел сын Низам аль-Мулька, Омар Хайям вернулся в Хорасан, в родной Нишапур, где и провел последние годы жизни в почете и уважении.

Ясного отношения ко всему, в том числе к человеку, к жизни и смерти, к морали, к обществу и к Богу, - ждем мы от того, кого называем мудрецом. Но в том и парадокс, что, безусловно ощущая глубокую мудрость Хайяма, в стихах его находим выражения противоположных, в принципе несовместимых позиций. Уместно повторить многажды цитируемые слова члена-корреспондента Петербургской АН В. А. Жуковского, одного из первых в России исследователей поэтического наследия Омара Хайяма: "Он - вольнодумец, разрушитель веры; он - безбожник и материалист; он - насмешник над мистицизмом и пантеист; он - правоверующий мусульманин, точный философ, острый наблюдатель, ученый; он - гуляка, развратник, ханжа и лицемер; он - не просто богохульник, а воплощенное отрицание положительной религии и всякой нравственной веры; он - мягкая натура, преданная скорее созерцанию божественных вещей, чем жизненным наслаждениям... Можно ли в самом деле представить человека, если только он не нравственный урод, в котором могли бы совмещаться и уживаться такая смесь и пестрота убеждений, противоположных склонностей и направлений, высоких доблестей и низменных страстей и колебаний"

Неужто б я возвёл хулу на Божество! 
Здесь не было сердец вернее моего. 
Но если даже я дошёл до богохульства, - 
Нет мусульманина! Нигде! Ни одного! 

Вот он, ключ, расставляющий все на свои места, открывающий нам не беспринципного автора, растерянно шарахающегося между хулой и хвалой, а человека, прошедшего огромную духовную эволюцию. Теперь мы можем вполне уверенно отнести "хвалу" к началу, а "хулу" к завершению этой эволюции. Но разве вправе мы выбрасывать из рубайята Хайяма первые стихи - только за то, что они не соответствуют его позднейшим (и тем более нашим - на самого Хайяма) взглядам, вычеркивать весь путь его жизни, оставив только последнюю точку? Не говоря уж об уважении к автору, разумно ли так обеднять себя? Вся цепь душевных борений, дневник поисков и сомнений убеждают читателя в достигнутом выводе гораздо больше, чем голо поданный итог.

В существовании Творца и в том, что наша вселенная создана именно им, Хайям не сомневается нисколько. У него нет ни строчки, где отрицалось бы существование Бога. Строке из переводов И. Тхоржевского: "И нет творца, пред кем упасть бы ниц", - нет соответствия в оригиналах. Даже нет ни одного четверостишия, где наличие Бога в мироздании хотя бы подвергалось сомнению.

Наш мир, наша Вселенная - некоторая часть мироздания, - по Хайяму, имеет начало и конец во времени: "Круженью неба тоже прерваться точно так, как веку твоему".

Конечно, хайямовская Вселенная, по нашим меркам, очень мала, не обширней известной нам Солнечной системы: Земля либо Солнце в центре, да несколько планет, за которыми сфера неподвижных звезд - загадочных блесток на куполе всемирного дворца, сочетающихся в непонятные письмена на покрове, скрывающем от нас разгадки мировых тайн.

Туда, за хрустальную звездную сферу, не дано проникнуть ни взгляду, ни мысли, ни вдохновению... Тем неожиданней, что Хайям утверждает идею множественности вселенных - см.  Творец не упомянут, и просто поразительно, как это четверостишие перекликается с космогоническими догадками XX века о множественности недоступных для наблюдений вселенных-"узоров" среди "моря"-мироздания. (Во избежание недоразумений надо оговорить: в некоторых источниках, в том числе в книге Тиртхи, вместо слова "узор", т.е. общая структура Вселенной, - "индивидуум". Разночтение на уровне описки, причем "индивидуум" - слово не из лексикона Хайяма. Естественно, смысл четверостишия полностью искажается.)

Обратим внимание на неизбежный вывод из утверждения о множественности вселенных: человек-то живет лишь в одной из них; и раз их много, то не обязательно именно земной человек является главной целью божественного творения, возможно, он даже не находится в поле постоянного внимания Творца. Для религий такая мысль недопустима: в них всегда человек - жестоко воспитуемое, но все-таки любимое детище Создателя. Нередко в стихах Хайяма можно заметить намеки на заброшенность нашей Вселенной; наиболее ярко это звучит в чуть ли не самом древнем из известных его четверостиший (которое поэты-переводчики почему-то понимают как говорящее про людей; но у Хайяма там слово "конструкция", которое справедливо отнести к более крупным объектам; в других версиях - "сочетание стихий", т.е. акт творения Вселенной) - ?.

Если наша Вселенная не единственная, то легко понять и низкий уровень значимости человека для Творца: "Печально, что до нас нет дела небесам, забвенье суждено делам и именам..." Похоже, так было задумано изначально. Как не смириться?.. Но Хайям находит и предлагает человеку путь, который постепенно приведет его к иному, высочайшему уровню значимости:

Быть целью Бытия и мирозданья - нам, 
Всевидящим умом, лучом познанья - нам. 
Пойми же, человек, что круг вселенной - перстень, 
Где суждено сверкнуть алмазной гранью - нам!

Причем добиться этого без участия, без помощи Бога, собственными слабыми человеческими силами!.. Но не стоит забегать вперед. Пока речь - о конструкции мира, в хайямовском представлении. Поскольку детали его взглядов на этот предмет мало отличаются от суфийских (кроме роли Бога и идеи о множественности вселенных), упомянем о них вкратце, лишь настолько это необходимо для понимания стихов.

Основа физической структуры нашей Вселенной - Четыре первоэлемента, они же Четыре стихии: Огонь, Вода, Земля и Воздух. Они часто упоминаются в четверостишиях Хайяма, становясь даже поводом для поэтической игры в перечисление стихий по заданной схеме. Присутствуют в стихах и другие "фундаментальные числа": Семь (небесных сфер), Шесть (направлений в трехмерном пространстве), они же "Шесть дверей", Пять (чувств), "Две двери" - прошлое и будущее, рождение и смерть. Все они символизируют Бытие, наш мир, нашу Вселенную.

"Даже волос с головы человека не упадет без воли Аллаха", - говорят мусульмане. По их легендам, еще до сотворения вселенной Бог создал Калам - стило, которое на Скрижалях под его диктовку расписало будущее вплоть до мельчайших событий, до крохотного шажка муравья через тысячи лет. Небо - движитель этих событий: вращаясь, небеса, как передаточный шкив, заставляют двигаться все и всех на Земле. Считывая со Скрижалей "план на сегодня" и диктуя небу и планетам соответствующие движения, Рок реализует предписанные события.

Хайям так часто обращался в стихах к составным частям этого механизма, что поначалу складывается впечатление, будто он безусловно верил в абсолютную детерминированность Бытия. И скорей всего действительно верил - поначалу. Полная предопределенность трагична в самой своей сути .

Но вот логическая неувязка, замеченная крамольными мыслителями задолго до Хайяма: если каждый шаг человека предопределен, возмездие лишено смысла. Хайям тоже говорит об этом . Как ученый, Хайям ищет и наконец находит решение этого противоречия. Вот тогда уже появляются у него псевдо-"трагические" стихи о предопределении, на поверку оказывающиеся сатирой, основанной на доведении до абсурда, с целью заставить человека задуматься .

Идея абсолютно детерминированного Бытия, преподносимая якобы всерьез, позволяет Хайяму язвить и над Скрижалями, которые он берется переписать гораздо толковее, и над небом, вдруг сочувствуя этому подневольному палачу. Здесь язвительность не самоцель: Хайям показывает страшное - нелепым, чтобы освободить слушателя от привычного с детства гипноза, от представлений о неотвратимости судьбы. А такое освобождение было необходимо для последователей его учения.

Собственное хайямовское решение этой задачи крамольно настолько, что его попросту нельзя высказать вслух: божественная предопределенность жизни - одна из важнейших мусульманских догм. Лишь в одном из философских трактатов - в "Ответе на три вопроса" Хайям смутно оговаривается, что детерминизм "очень далек от истины" . Более ясный намек мы находим в четверостишии, может быть ключевом для понимания всего мировоззрения Хайяма:

Не дай себя отвлечь, за блёстками не рвись; 
Добра ли, зла судьба, а всё равно - трудись. 
В игре не только ты, все проиграть способны: 
И Мекки гордый храм, и небосвода высь.

Дословно так: "Попусту за всяким сверканием не следует рваться. Несмотря на добро и зло судьбы, следует работать. О небесах и о мечети Каабы благословенной: всякому узору, который становится виден, ему может последовать проигрыш". Последнее слово, означающее проигрыш именно в азартной игре, является организующим центром для понимания всего четверостишия

Все проиграть способны, в том числе и небосвод. Это значит, диктуемое небосводом движение событий - не монотонный бездушный механизм, неотвратимо катящийся по людям, как арба по булыжной мостовой (т.е. не абсолютный детерминизм), а скорей азартная игра в кости, игра опытного шулера против простачка (неполный детерминизм, с некоторой долей случайности). При неуклонном старании даже слабый игрок (человек) имеет шанс на удачу против сильнейшего (высших сил). Иными словами, человек может порой и сам повлиять на свою судьбу. Рок силен, но не всесилен. Придя к такому выводу, Хайям, должно быть, почувствовал себя первым мусульманином, освободившимся от неумолимой воли Аллаха. Недаром он взял на себя право говорить с Богом на равных.
 Становятся понятны частые призывы Хайяма ловить мгновения, когда судьба дает промашку: "Не трусь перед судьбой, тогда сверкнет во мгле священное вино на нищенском столе".
 
По суфийским представлениям, схожим с древнеиндийскими, зримая нам физическая вселенная, многокрасочная Земля и звездные небеса - лишь небольшой участок, некий пласт или срез мироздания, которое распадается на два Мира: Бытие и Небытие, оно же Ничто. "Ничто" здесь означает не полное отсутствие чего-либо, а только полную невоспринимаемость органами чувств человека; "Небытие", аналогично, - невозможность для живого человека пребывать в среде, доступной только духу, лишенной атрибутов Бытия: пространства, вещества и т.п. Собственно, все мироздание - "Ничто", и только какой-то клочок его, где Всевышний актом творения "сочетал", соединил разрозненные Четыре стихии и тем самым создал видимое нечто, где он растянул новообразованное вещество на распялках Шести направлений, где он, округлив небесными сферами храм нашей Вселенной, заселил его человечеством, - лишь этот клочок и есть наше Бытие. Для Хайяма Небытие реально существует, более того, именно там, в главной части мироздания, происходят основные события, в том числе жизненно важные для человека. Бытие - крохотный участок ткани Небытия, где часть волокон окрашена яркими красками и потому стала явью, прахом и плотью, стала зримой, "воплощена" для нас.

В таком представлении мир в целом мы могли бы сравнить с детской загадочной картинкой, где в хитросплетении деревьев и кустов художником спрятан охотник, но - картинкой "наизнанку": представим себе, что мы почему-то видим только этого охотника, а все остальные штрихи стали прозрачными, ненаблюдаемыми. Мы не можем узнать, что изображено на картинке в целом; более того, фигура охотника своей завершенностью сбивает простодушных наблюдателей с толку и заставляет думать, будто это и есть вся картинка; а Хайям, вслед за суфиями, называет такое восприятие иллюзией, непосредственно воспринимаемый мир - иллюзорным. Надо правильно понять смысл этого слова здесь. Иллюзорно - не значит нереально; иллюзорно - потому, что второстепенное принимается за главное или даже за единственное сущее. А что же главное? Оно - там, в Небытии, и потому уже всерьез трагична земная жизнь, смысл которой утаен.

Человек - соединение смертной плоти и бессмертной души, для которой пребывание в Бытии - лишь краткий эпизод в бесконечном пути по дорогам Небытия. Похоже, вслед за древнеиндийскими учителями Хайям верит в переселение душ; но поскольку подобное представление категорически запрещено ортодоксальным исламом, в стихах Хайяма проскальзывают лишь намеки:

Людей, украсивших мозаику минут, 
Уводят небеса - и вновь сюда ведут. 
Пока бессмертен Бог, полны подолы неба, 
Карман земли глубок, - рождаться людям тут.

Ко многим печальным недоразумениям приводило переводчиков то, что "душа" и "сердце" в русской поэзии равнозначны, и они воспринимали такими же синонимами эти слова у Хайяма. Между тем у него это два принципиально разных действующих лица, есть и третье в их ряду: Разум. У каждого своя сфера деятельности, и они находятся в сложных, порой драматических взаимоотношениях.

Душа бессмертна. Она пришла из Небытия в человеческое тело и вернется в Небытие после смерти. Для нее этот мир - чужбина .

Сердце родилось на земле и останется в земле; это все-таки только часть смертной человеческой плоти, хотя и наилучшая, самая "одухотворенная" ее часть. Именно через Сердце общается Душа с земным миром. Именно Сердце - первый помощник Души в ее работе. На него возложено создавать Душе такие условия, чтобы она смогла вспомнить свою задачу, а при необходимости оно должно и обеспечивать условия для ее отдыха .

Сердце знает только этот мир, Бытие. Поэтому оно жадно интересуется у Души тайнами Небытия, особенно сколько-то доступными его воображению адом и раем. В ответах Души чаще всего проскальзывает та интонация, с которой взрослый говорит с ребенком на слишком серьезные для того темы . Однако Сердце совсем не глупо, оно способно (правда, очень по-своему, в плане эмоций, а не рассудочно) понимать многое с полуслова:

Сказало Сердце мне: "Учить меня начни. 
Науки - таинства; но что таят они?" 
Я начал с азбуки: "Алеф..." И слышу: "Хватит! 
Свой своего поймёт, лишь буквой намекни".

Здесь: Сердце сразу прониклось глубочайшим смыслом буквы "алеф", она же - цифра "один". Это и символ Единого Сущего, и символ единства всего мироздания. О чем еще говорить?..

В свою очередь, Душа с уважением относится к предостережениям Сердца, лучше понимающего земную жизнь.

Как и некоторые другие стихи, ранее упомянутое четверостишие ? : "Пока у кочевой тропы сидишь, о, Сердце..." - показывает: Хайям считает, что религиозно именно Сердце, а не Душа. Душа-то сокровенно знает иной мир, зато Сердце, что-то выспросив у нее и кое-как поняв, начинает фантазировать, достраивает полученные сведения по-земному яркими чувственными образами. Так и появляется религия, либо ее новая ветвь - секта. С точки зрения Души, все молятся одному и тому же Всевышнему, только называют и представляют его по-разному. Но для Сердца главное - эмоции и образные представления. Поэтому оно и должно найти "средь вер и ересей - свою". Скорей даже: сколько Сердец - столько вер.

РУБАИ ХАЙЯМА