Цитата сообщения Белый_Лис Интервью с Эрихом Хартманом. Часть II

В: Чего вы больше всего боялись во время войны?

О: Ну, я боялся попасть в плен в России, перспектива, в таком случае, была совершенно ясна. Бобмардировки наших городов тоже беспокоили нас, поскольку наши семьи были очень дороги для нас. Я, полагаю, больше всего волновался, что Уши не будет ждать, поэтому я каждый раз, когда у меня был отпуск, старался увидеться с ней. Награды означали отпуск, и это был стимул. Если бы у меня был выбор лишиться ее или вернуть все награды, я бы отказался от наград. Она была очень важна для меня, и так было всегда. Позднее стало известно, что Советы знали обо мне, и Сталин назначил награду в 10000 рублей за мою голову. Потом награду увеличили, Рудель и я “стоили” больше других немцев во время войны, разве что за исключением Гитлера и нескольких высокопоставленных нацистов. Каждый раз, когда я поднимался в воздух, я знал, что кто-то будет искать меня. Я вспоминал американские вестерны, где крутого стрелка вызывали на поединок на улицу, на которой другой стрелок, разыскивавший его, собирался сделать его своей целью. Я чувствовал себя такой целью, поэтому я при случае менял свой самолет. Я обнаружил, что когда я летал на самолете с черным тюльпаном на коке винта, мне гораздо труднее было найти противников, которые большей частью избегали меня. Поэтому я нуждался в маскировке.

В: Какие были условия в России?

О: Ну, зиму вы сами можете представить. У нас редко были стационарные жилища, обычно мы жили в палатках. Хуже всего были вши, и все что вы могли сделать, это подержать вашу одежду над огнем и слушать, как они щелкают. Мы использовали ДДТ и мылись, когда могли. Болезни, особенно пневмония и траншейная стопа были большой проблемой, особенно среди наземного персонала. Еды всегда недоставало, особенно в конце войны, а ограниченное количество топлива, заставляло рассчитывать каждый вылет. Мы всегда летали с грунтовых полос и нас часть бомбили. Эти полосы было легко отремонтировать, хотя рельеф делал каждый взлет и каждую посадку приключением. Иногда истребители ломали свои шасси, или просто зарывались и переворачивались. Обеспечение было кошмарным, поскольку запчасти и боеприпасы было трудно достать, особенно когда мы постоянно перемещались. Несмотря на эти проблемы, мы очень успешно действовали в Крыму в 1943-44 годах.

В: Я знаю, что JG-52, как и другие части, летала вместе с иностранными воздушными силами. Каков у вас опыт таких полетов?

О: К нам был приписаны венгерское и хорватское подразделения. Они были хорошими пилотами и бесстрашными пилотами. Хорошие парни. Мы даже больше общались с румынами, когда базировались у них, и воевали и с американцами и с советами; очень тяжелые времена. В России мы летали один против двадцати, в Румынии один против тридцати.

В: Храбак описывал мне эвакуацию из Крыма. Как она сложилась для вас?

О: Ну, я бы назвал это не эвакуацией, а полным отступлением. Нам нужно было улетать, и я обнаружил, что убрав радио, бронеспинку и заднюю перегородку, можно было взять четырех человек в фюзеляж, но я рискнул взять только троих. Мы смогли спасти от плена многих из нашей бесценной наземной команды, используя этот способ.

В: На кого были похожи пленные советские? Были ли у вас открытые проявления расизма по отношению к этим людям?

О: Вообще не было. Я должен сказать, что, по правде, в нашей группе большинство считало, что весь этот национал-социалистический идиотизм был немного отвратителен. Храбак сразу говорил новичкам, что если они собираются сражаться за национал-социализм и фюрера, то им следует переводиться в СС или еще куда-нибудь. У него не было времени на политиканов. Он сражался на войне против превосходящих сил противника, не вдаваясь в политические дрязги. Я думаю подобный подход вредил Храбаку в глазах Геринга и других, но он был настоящим мужиком и не волновался ни о чем, кроме своих людей. Ханнес Траутлофт действовал схожим образом, как и Галланд. Все великие, за редким исключением были таковы. У нас был даже русский пленный, который показал нам, как заводить моторы в сильные морозы, добавляя бензин в масляный картер. Для нас это было неслыханным делом, и мы были уверены, что потеряем истребитель во взрыве. Это сработало, потому, что топливо разбавляло загустевшее масло, и испарялось, когда стартер срабатывал. Это было удивительно. Другой парень показал нам, как разводить огонь под капотом и заводить двигатель. Еще одна полезная подсказка. Этот же парень показал, как сохранять способность оружию стрелять, опуская его в горячую воду, что позволяло избавляться от смазки, которая застывала в механизмах. Без масла все прекрасно работало. Мне грустно было за этих людей, которые ни к кому не относились с ненавистью, и которые были вынуждены сражаться на войне, которой они, скорее, постарались бы избежать.

В: Какие эпизоды их ваших боев с вражескими самолетами вам более всего запомнились?

О: Один случай приходит в голову. Я вел поединок с краснознаменным Як-9, и этот парень был хорош, но совершенно безрассуден. Он раз за разом пытался оказаться позади меня, и каждый раз, когда он был готов открыть огонь, я резко уходил с траектории полета его пуль. Потом он ушел вверх и развернулся, и мы вышли друг другу в лоб, ведя огонь, но не попадая друг в друга. Так повторилось дважды. Наконец я ушел в пике с отрицательной перегрузкой, скрывшись у него из виду, и потом развернулся, чтобы догнать его на полном газу. Я подошел к нему с низу в плавном наборе и поджег его. Пилот выпрыгнул с парашютом и был позднее пленен. Я встретился и поговорил с этим человеком, капитаном, который был приятным парнем. Мы дали ему поесть и разрешили ему бродить по аэродрому, взяв с него слово, что он не сбежит. Он был счастлив, что остался жив, но сильно растерялся, поскольку командиры говорили ему, что пленных летчиков сразу же расстреливают. Это парень съел свой один их лучших обедов за войну и обрел новых друзей. Мне нравиться думать, что парни, подобные ему, вернулись домой и рассказали своим соотечественникам правду о нас, а не ту пропаганду, которая изливалась после войны, хотя кое-какие ужасные вещи, без сомнения, имели место быть.

Однажды я атаковал звено из четырех Ил-2 и подбил одного. Все четверо попытались развернуться строем на малой высоте, и все четыре разбились о землю, не сумев выправить свои самолеты, поскольку бомбовая нагрузка ограничила их маневренность. Это были самые легкие 4 победы их тех, что я когда-либо одерживал.

Однако, я помню как один раз, я увидел более 20000 мертвых немцев, устилавших долину, где советские танки и казаки атаковали окруженную часть, и этот вид, даже пусть и с воздуха, самый запомнившийся за всю мою жизнь. Я могу закрыть глаза и увидеть это даже сейчас. Такая трагедия. Я помню, что я плакал, пролетая низко над ними; я не мог поверить своим глазам.

В другой раз, в мае 1944 года около Ясс, мой ведомый Блессин и я были атакованы истребителями, он рванул вправо и противник последовал за ним вниз. Я перевернулся и преследовал истребитель противника до земли. Я сказал своему ведомому, уйти вверх и начать плавный вираж вправо, чтобы я смог хорошенько прицелиться. Я сказал ему, чтобы он оглянулся, и увидел, что случается, когда не следишь за своим хвостом, и открыл огонь. Истребитель взорвался в клочья и рассыпался как конфетти.

Однако, помимо случая с катастрофой Крупински, в тот день, когда я встретил его, было и еще одно комичное событие. Много раз моим ведомым был Карл Юнгер. Он начал приземляться, а в это время польский фермер на своей повозке пересекал его траекторию. Он врезался в нее, убив лошадь, а истребитель превратился в груду перекрученных обломков. Все мы видели это и уже начали задумываться о похоронах, когда внезапно обломки зашевелились, и он выбрался из них без единой царапины, с по-прежнему одетыми солнечными очками. Он был готов снова подняться в воздух. Удивительно!

Потом были американские Мустанги, встречи с которыми мы опасались и ждали одновременно. Мы знали, что они лучше, чем наши самолеты; новее и быстрее, с огромным радиусом действия. Однажды в Румынии был интересный случай, с русскими и американцами одновременно.

В: Что произошло в том вылете?

О: Мы взлетели, чтобы перехватить советские бомбардировщики, атакующие Прагу, и мы встретили много самолетов американского производства с красными звездами, поставленными вами по ленд-лизу. Потом, в том же районе, появились американские истребители, а я был выше их всех на тысячу метров. Похоже, американцы и русские изучали друг друга и не замечали нас. Я приказал “упасть” вниз сквозь строй Мустангов, потом русских истребителей и бомбардировщиков, совершив лишь одну атаку “ударил – убежал”, после чего мы должны были уйти, поскольку нас было лишь двое. Пикируя, я быстро сбил два P-51, и потом обстрелял бомбардировщик “Бостон”, добившись хороших попаданий, но, не сбив его. Вторая пара также сбила Мустанг, и у нас с ведомым все было в порядке. Внезапно произошло нечто удивительное. Советские и американские истребители начали драться друг с другом, и эта путаница сработала на нас. Они, должно быть, не поняли, что устроило все это звено немцев! Русские бомбардировщики в панике сбросили свои бомбы и повернули назад. Я видел три битых яка и поврежденный Мустанг, за которым тянулся белый дым. Это был мой последний бой с американцами.

В: Когда вы впервые встретились с американскими пилотами?

О: Это произошло во время защиты Плоешти и Бухареста, а также над Венгрией, когда прилетали бомбардировщики с мощным истребительным прикрытием. 23 июня 1944 года я принял командование над I/JG-52. B-17 атаковали железнодорожный узел, и мы взлетели. Сначала мы не заметили Мустанги, и приготовились атаковать бомбардировщики. Внезапно, четыре из них пролетели поперек нашего курса и ниже, и я дал приказ атаковать истребители. Я приблизился к одному из них и открыл огонь, его истребитель начал разваливаться и какие то обломки ударили по моим крыльям, сразу же я оказался позади другого и снова открыл огонь, сбив его. Мое второе звено сбило два других истребителя. Затем мы увидели других и снова атаковали. Я сбил еще одного и увидел, что их ведущий все еще не сбросил свои подвесные баки, что ограничивало его маневренность. Я был очень рад, что этот пилот смог удачно выпрыгнуть с парашютом. После боя оказалось, что у меня не осталось боеприпасов. Но такой успех больше не повторялся, поскольку американцы осознали урок и больше не попадали в засаду. Они очень хорошо защищали свои бомбардировщики, и мы больше никогда не смогли приблизиться на расстояние достаточное, чтобы причинить хоть какие-нибудь повреждения. У меня появилась возможность вновь атаковать Мустанги, когда звено наших преследовалось ими сзади, а я пытался предупредить их по радио, но они не слышали меня. Я спикировал вниз и сблизился с P-51, который стрелял по 109-му, и взорвал его. Я сделал полу-переворот и открыл огонь по еще одному из трех остававшихся противников, и также зажег его. Сразу же после этого, меня предупредили, что несколько противников зашли мне в хвост, поэтому я спикировал к земле с группой из 8 американцев позади меня. Это было очень неприятное чувство, скажу я вам! Когда они открывал огонь, я совершал резкие развороты то влево, то вправо, но они стреляли со слишком большой дистанции, чтобы их огонь был эффективен. Я направлялся в сторону базы, где зенитки смогли бы мне помочь, но у меня закончилось топливо, и я был вынужден прыгнуть с парашютом. Один из пилотов направился прямо на меня, чтобы, как я подумал, обстрелять меня, но он свернул в сторону и, посмотрев на меня, помахал мне рукой. Я приземлился в четырех милях от базы; я едва не дотянул до нее. В тот день мы потеряли половину своих самолетов; нас превосходили числом и многие молодые пилоты были еще слишком не опытны.

В: Как вы оценивали ваших противников в воздухе?

О: Я знал, что если пилот противника открывал огонь слишком рано, со слишком большого расстояния для эффективного огня его оружия, тогда я понимал что это легкая добыча. Но, если пилот сближался и не стрелял, искал подходящего момента, то я понимал, что против меня действует опытный пилот. Также, я разработал разные тактики для различных условий, например, всегда разворачиваться на пушки приближающегося врага, или уходить с переворота в пике с отрицательной перегрузкой, вынуждая его следовать за мной или бросать преследование, затем, выравниваясь и, часто, сбрасывая скорость, позволяя ему проскакивать вперед. Вот тогда-то я и мог воспользоваться его недостатками.

В: Многие скептически относились к количеству ваших побед. Расскажите об этом, до какого уровня все это доходило?

О: Ну, это случалось с несколькими из нас. Геринг не мог поверить потрясающему количеству побед, записанных с 1941 года. Даже в моей части был человек, вы знаете его, Фриц Облесер, который сомневался в моих победах. Я попросил Ралля перевести его из 8-й эскадрильи, чтобы на время сделать его моим ведомым. После этого Облесер поверил мне и даже был свидетелем нескольких моих побед, и мы стали друзьями.

В: Адольф Галланд говорил мне, что он пытался заполучить вас в его JV-44 в 1945 году. Почему вы не приняли его предложение, как Крупи и Баркхорн?

О: Я прошел подготовку на Ме-262, но мое сердце и мои друзья были в JG-52, и я чувствовал, что я принадлежу им. Верность своей части была важна для меня. К тому же, у меня было много новых пилотов, которые нуждались в руководстве и обучении. Чем дальше, тем моложе они становились и имели все меньше и меньше часов налета, прежде чем их бросали в бой. Я был нужен и поэтому я остался. Ралль, Крупински, Штайнхофф и другие были переведены на защиту Рейха, где они и оставались до конца войны. Я разрывался между этими возможностями, но я чувствовал, что сделал тогда правильный выбор. Позднее, я осознал, что моя жизнь могла бы сложиться совершенно иначе, если бы я остался с JV-44.

В: Как вы оказались в руках Советов?

О: 8 мая 1945 года, около 8 часов утра, я взлетел со своего аэродрома в Чехословакии, направляясь в Бруенн. Мой ведомый и я заметили восемь яков под нами. Я сбил одного из них, и это была моя последняя победа. Я решил не атаковать остальных, поскольку я увидел, что над нами появилось 12 Мустангов. Мой ведомый и я направились к земле, где дым от бомбардировок мог скрыть нас. Мы пролетели сквозь дым, и вновь увидели, как два союзника дерутся друг с другом над нами. Невероятно! Мы приземлились на аэродроме и нам сказали, что война окончена. Должен сказать, что я никогда не отказывался выполнять приказ, кроме случая, когда генерал Зайдеманн приказал мне и Графу перелететь в британский сектор и сдаться, чтобы избежать русских, оставив всех остальных в руках Советов. Я не мог бросить своих людей. Тогда бы я был плохим командиром. За мою голову была назначена большая награда, как и за голову Руделя. Я был хорошо известен и все знали, что Сталин хотел заполучить меня. Вместе со своей частью я маршировал через Чехословакию, когда мы сдались американской танковой части. Они передали всех нас Советам. Я помню, как Граф сказал мне, что как обладателей Бриллиантов, Советы, скорее всего, казнят нас, если мы попадем к ним. В то время я не сомневался, что он прав. Граф также упомянул женщин, детей и наземный персонал, которым никто не сможет помочь; они остались бы на милость Красной Армии, а мы все знали, что это означает. Мы уничтожили самолеты и всю амуницию. Я сел в свой самолет и выстрелил боезапас в лес, где было брошено все топливо, и потом выпрыгнул из кабины. Мы уничтожили 25 прекрасных истребителя. Они бы здорово смотрелись сейчас в музеях.

В: Расскажите о том, каково было в плену?

О: Граф, Грассер и я сдались 90-й пехотной дивизии, и нас поместили в лагерь за колючей проволокой. Условия были ужасные. Многие люди решили бежать, и некоторым помогали охранники. Мы провели восемь дней без какой либо пищи, и затем нам сказали, что нас увезут. Всех нас, даже женщин и детей, вывезли в открытое поле. Грузовики остановились и там нас ждали советские войска. Русские отделили женщин и девушек от мужчин, и произошли самые ужасные вещи, о которых вы знаете, и о чем я не буду здесь говорить. Мы видели это; американцы видели это, и мы не смогли сделать ничего, чтобы остановить их. Мужчины, которые сражались как львы, плакали как дети, наблюдая за повторяющимся насилием. Пара девушек смогла добежать до грузовиков, и американцы затащили их внутрь, но русские, большинство которых были пьяны, направили свое оружие на союзников и сделали несколько выстрелов. Потом водители грузовиков решили побыстрее уехать. Нескольких женщин пристрелили после изнасилования. Другие были не столь удачливы. Я помню девочку двенадцати лет, мать которой была изнасилована и убита, которая в свою очередь была также изнасилована несколькими солдатами. Вскоре после этого она умерла. Потом пришли еще русские, и все началось снова и продолжалось всю ночь. В течение ночи целые семьи покончили жизнь самоубийством, мужчины убивали своих жен и дочерей, а потом убивали себя. Я до сих не могу поверить в то, о чем говорю сейчас. Я знаю, многие никогда не поверят в эту историю, но это правда. Вскоре приехал русский генерал и приказал, чтобы все это прекратилось. Он был вполне серьезен, поскольку несколько русских, которые не остановились и продолжили насилие были казнены на месте их же товарищами через повешение.

В: Как с вами обращались в России?

О: Ну, я был в некотором роде знаменитостью, и русские хотели сделать из меня пример. Меня никогда не били и не мучили, но меня морили голодом и угрожали несколько лет. Допросы были хуже. Я знал, что вы брали интервью у нескольких немцы, которые пережили тоже самое. Истории очень похожи, поэтому я не буду вдаваться в детали. Первое, что они сделали, это проверили наше физическое состояние, чтобы понять насколько мы подходим для тяжелой работы. Потом они посадили нас на поезд, который шел из Вены до Карпат в Румынии. Там мы были помещены в другую тюрьму, обнесенную колючей проволокой, охранявшуюся румынскими охранниками. Там мы пробыли неделю, а затем были погружены в другой поезд. В этих маленьких вагонах совсем не было места, так что не все могли сидеть, поэтому мы менялись по очереди. Наконец, мы прибыли в окрестности Кирова и нас высадили в болото. На некоторое время это место стало нашим домом. Из 1500 военнопленных, брошенных в этом месте, около 200 пережили первую зиму. Я знаю это от тех, кто выжил. Их не кормили, просто заставляли работать до смерти. Я был отправлен в Грязовец, где уже находился Асси Хан. Он был в плену с 1943 года.

В: В каком лагере вы находились в качестве военнопленного.

О: Я был в нескольких лагерях, Шахты, Новочеркасск, где они держали меня в одиночном заключении, и Дятерка. Я объявлял голодовку, протестуя против рабских условий труда и факта, что советы заставляли работать людей до смерти просто по злобе. Ирония судьбы, но я был помещен в лагерь в Кутейниково, где моя эскадрилья базировалась в 1943 году.

В: В каком лагере было восстание?

О: Это было в Шахтах. Это случилось, когда я и другие отказались работать, взывая к Женевской конвенции. Они опять посадили меня в одиночку. Это был трудовой шахтерский лагерь и многие люди устали от этого, и, я думаю, мое пребывание там, послужило толчком. Через несколько дней, пленные набросились на охрану, загнали в угол коменданта лагеря и освободили меня. Это было довольно захватывающее событие. Потом меня отправили в другие лагеря, и в Дятерку, где находилось 4000 человек.

В: Опишите лагерь, как он был спланирован?

О: Великолепным примером была Дятерка. Там была высокая изгородь, потом “мертвая” зона, с дорожкой для охраны и собак, потом другая изгородь со сторожевыми башнями, на которых находись охранники с пулеметами. Внутри находились длинные ряды бараков, которые не спасали от холода, а зимы были весьма холодные, скажу я вам. В каждом бараке, в зависимости от его размера, жили 200-400 пленных, и в них были ряды деревянных трех-четырех ярусных нар. Лагерь был разделен на зоны с минимальной и максимальной охраной, мы находились в наиболее охраняемом секторе. В сверх охраняемой секции жили элита Третьего рейха и особые советские политические заключенные, и это была отдельная секция внутри нашей, с отдельным проволочным ограждением. Там, среди прочих, содержались адъютант Гитлера Отто Гунше и граф фон дер Шуленбург. Я оставался там до 1954 года, когда меня отправили назад в Новочеркасск. Это был мой последний лагерь.


http://www.redrodgers.com/forums/showthread.php?t=3627