Мирослав МАРИНОВИЧ: «Извечная миссия Киева — скромная миссия миротворца»

Светлана Филонова «Зеркало недели. Украина» №9, 11 марта 2011

Уход на покой главы Украинской Греко-католической церкви кардинала Любомира Гузара оказался определенным рубежом, отделяющим одну эпоху от другой в жизни не столько церкви, сколько всего украинского общества. Но следующую эпоху сам же кардинал Гузар и открыл. Сегодня, когда медийный ажиотаж немного утих, настало время для обстоятельного разговора. Представлять читателю нашего собеседника — Мирослава Мариновича не нужно. Так же как нет необходимости объяснять, почему мы обратились именно к нему, ведь его авторитет — одно из немногих наших достижений, которые хватило мудрости сберечь в веренице потерь последних месяцев.

— Господин Маринович, заявление Блаженнейшего кардинала Любомира Гузара о необходимости объединить все украинские христианские церкви в единую Киевскую Церковь вызвало всплеск эмоций в обществе. А как его прокомментируете вы?

— Откровенно говоря, меня удивляет ажиотаж вокруг упоминания о единой Киевской Церкви. Это лишь доказывает, что журналисты в целом мало следят за церковными процессами. Упомянутую идею в теоретически ограненном виде Блаженнейший Любомир обнародовал еще в апреле 2004 года в послании «Один Божий народ у краї на Київських горах». В кругах православной иерархии и в целом в среде религиоведов этот документ заметили, появились первые сдержанные реакции. Возможность объединения нынешних ветвей исторической Киевской Церкви (УАПЦ, УГКЦ, УПЦ КП, УПЦ МП) обсуждалась, к примеру, на конференции, организованной Украинским католическим университетом в помещении НаУКМА в Киеве в 2008 году с участием представителей всех четырех ветвей Киевской Церкви, а также на конференции католической благотворительной организации „Реновабис“ в Фрайбурге (Германия) в 2009 году. Так что дискуссию на эту тему начали уже давно, и я даже смею предположить, что идея „русского мира“ появилась не без влияния Москвы, озабоченной нарастанием киевоцентричности в церковном мышлении украинских христиан.

Понятно, что идея Киевской Церкви встречает много препятствий. И едва ли не важнейшим среди них является нынешняя привычность к сугубо конфессионному мышлению, которое сегодня представляется единственно возможным. Вместо этого в представлении Блаженнейшего Любомира для объединения в единую Киевскую Церковь стоит подняться над узкой конфессионностью. Ведь Церковь древних русичей была дораскольной, то есть находилась в евхаристическом единстве и с Церковью-матерью — Константинополем, и с Епископом Рима — папой. Следовательно, восстановить дух давнего митропольного Киева означает не подпитывать российское имперское сознание, как это предлагает Московский патриарх Кирилл I, а принять точку зрения древних киевлян: „И ту, и ту веру Бог дал“ (то есть, как тогда говорили, латинскую и греческую веру). И даже если в будущем удастся объединить украинских православных в одну Православную Церковь, она все равно не будет отображать духовную матрицу древней Церкви Киева, потому что одна из ее ветвей — нынешняя УГКЦ, олицетворяющая евхаристическое единство с Римом, — будет существовать вне конфессионных православных рамок.

Итак, в замысле Любомира речь идет фактически о двойном католическо-православном сопричастии, которое обходят неблагосклонным молчанием в Ватикане и предают анафеме в Москве. Тут смоделирована ситуация, когда воображаемая единая Киевская Церковь находилась бы в одновременном единении с Церквями Запада и Востока, даже если бы они между собой в непосредственном сопричастии не находились. Подобные прецеденты в истории Церкви уже были, и нынче такие прецеденты есть. Разделенных киевских христиан значительно обогнали верные Мелхитской Греко-Католической Церкви и Антиохийской Православной Церкви, которые также являются сыновьями и дочерьми ранее единой Церкви и стремятся сейчас к объединению. 4 февраля 2005 года в предместье Дамаска Думмари греко-православный патриарх Антиохии Игнатий IV (Газим) вместе с греко-католическим патриархом Антиохии Грегориосом ІІІ (Лагамом) посвятили для совместного использования приходской храм Святых Апостолов Петра и Павла с надписью: „Греко-Православная Церковь — Греко-Католическая Церковь“. Кстати, популярна фраза, которую приписывают архиепископу г. Баалбек Элиясу Зогби: „Знаю, почему я в единстве, не знаю, почему в схизме“.

Интересно, сколько же среди нас, вроде бы и правоверных христиан, тех, кто живет по прямо противоположному принципу: „Знаю, почему я в расколе, и не знаю, почему должен быть в единстве“!

— Богатый опыт общения с христианами различных конфессий убедил меня, что именно на вопрос „почему мы в расколе?“ мало кто может ответить что-то понятное. Попросите назвать хотя бы одну, но конкретную, причину, мешающую объединению с католиками. Уверенность в том, что „так должно быть, потому что должно“, вполне иррациональна, на уровне спинного мозга. Именно поэтому ее так тяжело преодолеть.

— Согласен, все действительно выглядит сегодня полнейшей утопией — не меньшей, чем, скажем, во времена Мартина Лютера Кинга представить себе, что кто-нибудь из тех чернокожих, которых тогда не пускали в „белые“ автобусы или школы, станет когда-то президентом Соединенных Штатов Америки. Но произошло… Поэтому мнимая утопичность идеи меня не сдерживает. Кроме того, меня не удивляет, что эта „фантастическая идея“ появилась именно в среде греко-католиков, которые до сих пор несут на себе клеймо „церковной аномалии“. Так долго униженным не остается ничего другого, как вслед за патриархом УГКЦ Иосифом Слепым повторять давний призыв: „Большего хотите!“

— Но я не о большом — скорее, о грустном. Единение может начаться только тогда, когда все церкви — в действительности, а не декларативно — будут вне политики. Дело даже не в том, готовы ли они к этому. И даже не в том, как этому будут противодействовать политики, которые этого не хотят. А в том, что эта проблема не относится к приоритетным даже у богословов. Таким образом, пока вы спорите относительно филиокве, политики активно используют Церковь как орудие влияния на настроения масс. Более того, чем больше вы спорите, тем проще им руководить вами.

— Будем реалистами: церковная жизнь не свободна от политики ни в одной стране. Причем там, где Церковь претенциозно декларирует себя вне политики, она как раз и является самым удобным инструментом политики (как в России). Здесь важно исследовать, какова эта политика, влияющая на церковную жизнь. Я убежден: политическое измерение жизни общества, как и измерение экономическое, социальное или культурное, является лишь проекцией духовного измерения, которое первично. Вот почему за последнее десятилетие (до прихода В.Януковича) в Украине стихийно формировалась модель толерантного сосуществования разных религий, конфессий и религиозных организаций, которую в народе все больше воспринимали как естественную. Конфликт между политикой и Церковью возникает тогда, когда духовная жизнь народа стремится сформировать одну политическую реальность, а политики реализуют программу, заданную другим духовным полем. Именно это и происходит, например, когда украинские политики во главе с самим президентом проталкивают модель „русского мира“. Пессимистичность вашего вопроса является косвенным подтверждением наличия этого глубинного конфликта между потребностями церковной жизни и задачами чужой политики.

Тем не менее я не впадал бы в чрезмерный пессимизм. Если верить историку Михаилу Брайчевскому, в истории древнего Киева были три волны его христианизации. Две первые обрывались решительным реваншем язычества, когда оно энергично восстанавливало свои общественные позиции. Казалось, что христианству пришел конец. Но третья волна оказалась успешной. Поэтому чем более грубо власти насаждают сегодня российские культурные модели, тем быстрее накапливается в глубинах общества протестный потенциал украинства. За последнее двадцатилетие это украинство проявило себя двумя волнами — бархатной революцией 1989—1991 годов и оранжевой 2004-го. Сегодня старый мир взялся за решительный реванш — так и слышишь печально известное: „Это есть наш последний и решительный бой“. Но может оказаться, что к третьей волне подъема украинства мы сегодня находимся ближе, чем это может выглядеть в наиболее оптимистичных прогнозах. И тогда и на церковном поле может вспыхнуть та большая духовная энергия, которая нужна для изменения нынешних патовых ситуаций.

— Беда в том, что насаждаемые у нас российские культурные модели и то, что мы на сегодняшний день можем считать „протестным движением украинства“, хоть и имеют разные формы, вылеплены из одного теста, а именно — ощущения, что мы вне общеевропейских исторических и культурных процессов; оправдания и даже поэтизации ненависти и жестокости „ради высоких целей“; нарастания антизападных настроений. Это альфа и омега имперской ментальности, их жизненная потребность и главный рычаг управления. Когда во времена Ющенко на всех каналах ТВ демонстрировали сериалы, насаждавшие ценности тоталитарного государства, при этом с украинскими субтитрами, на это нельзя было смотреть без усмешки. Но сегодня уже не смешно.

— Я согласен, что мы живем вне европейского исторического и культурного контекста. Точнее, два десятилетия мы в Украине пытались копировать европейские идеи, предлагая Европе какую-то карикатуру на нее. Наконец мы устали от своей второсортности, обиделись на Европу за ее равнодушие, поэтому модными стали радикальные антиевропейские предложения: прочь многокультурность, прочь толерантность, прочь политкорректность. Но это „прочь“ — это не позиция, а только реакция. Мы так и не научились пока быть самими собой, потому что это — плод продолжительной свободы.

Вместе с тем я не склонен впадать в крайности самоунижения. Кажется, мы никогда не сможем влиться в латинскую (все равно — римо-католическую или протестантскую) Европу, поскольку киевская христианская традиция является дочерней и относительно греческой (византийской), и относительно латинской церковных цивилизаций. Относительно греческой цивилизации все понятно: в ней мы выросли. При этом наша генетическая принадлежность к латинской цивилизации особая: мы несем в себе соответствующую порцию западноевропейских „хромосом“, а значит, узнаем в себе европейские черты. Но полностью уподобиться латинской Европе не можем. Поэтому, скажем, европейское барокко у нас трансформировалось в украинское барокко (это пока Россия наглухо не заколотила полноценное украинское культурное „окно в Европу“, прорубив взамен свое собственное, санкт-петербургское).

Поэтому я не ставил бы перед собой бесперспективную задачу влиться в западноевропейскую цивилизацию. И не соглашался бы на то, чтобы на российский манер подменять собой Византию в ее вечном соперничестве с Римом. Киев, который полностью осознал свою дочернесть (или в этом случае — сыновскость), может и должен гармонично соединять оба берега, будучи культурным „продолжением“ одного и другого.

Знаменательно, что идея патриарха Любомира о возрождении Киевской Церкви точно отображает ее дочернюю природу относительно Церквей Царьграда и Рима. „Дочери“ больше к лицу не подпитывать вражду, которая на длительное время охватила ее „родителей“, а, наоборот, — пытаться их примирить. В этом смысле дочь должна общаться со своими родителями, быть „двояко сопричастной“ с ними, даже если они все еще в ссоре. Не об этом ли мечтали в свое время Петр Могила и Вельямин Рутский, князь Острожский и митрополит Андрей Шептицкий?

— А если вместо того, чтобы стать звеном связи, Киевская Церковь станет „слабым звеном“ между двумя гигантами? Ведь „дочери“ предлагают вывести родителей на совсем иной путь, а для этого она должна стать сильнее.

— Что же, в какой-то степени вы правы: на рубеже ХVI—XVII веков эти гиганты, не церемонясь, разорвали слабое звено — митропольный Киев. Однако сегодня динамика мировых геохристианских процессов прямо противоположная: гиганты не расходятся, а, наоборот, — сходятся. Точнее, уже не могут находиться только в „крепости своей правды“ (патриарх Афинагорас), а поэтому вынуждены искать другой modus vivendi. Однако обе стороны имеют тысячелетиями выработанные амбиции или обиды, поэтому им непросто найти „золотую середину“ между собой. Но ведь так часто в жизни поссорившиеся родители, будучи не в состоянии отыскать формулу примирения друг с другом, приходят к согласию, действуя на благо общего ребенка! Именно дети (вроде бы такие слабые) могут стать для своих родителей центром их взаимного притяжения!

Чтобы это успешно реализовывалось на уровне Церквей, нужны по крайней мере три предпосылки: а) чтобы и Рим, и Царьград убедились, что после апофеоза 1960-х годов их единоличные модели примирения уже не приносят успеха, б) чтобы Третий Рим убедился, что его нынешние имперские предложения („русский мир“) не отвечают современным цивилизационным требованиям, а поэтому не будут иметь надежного будущего, и в) чтобы четыре ветви Киевской Церкви перестали повторять „мантры“ давней вражды, а „вгору піднесли серця“ и заново открыли для себя извечную миссию Киева — скромную миссию миротворца.

Согласен, сегодня все это еще невозможно. Но ускорение мировых процессов безумное: то, что раньше длилось столетиями, сегодня занимает во времени меньше десятилетия. Так что пройдет еще несколько лет, еще несколько миллиардов нефтедолларов выбросит Кремль на бесперспективное обустройство „русского мира“, а тогда — я верю — для „утопического“ предложения Блаженнейшего Любомира, имеющего не зависящие от него ростки во всех других ветвях Киевской Церкви, вдруг настанет «звездный миг».


Читать комментарии