Рассуждая о происхождении национал-социализма, о его идеологических источниках и исторических корнях, советские и российские авторы какой только огород не нагородили – тут тебе и оккультизм, и древнегерманский эпос о Нибелунгах, и старинный христианский антисемитизм, и ницшеанский культ сверхчеловека, и сочинения третьестепенных доморощенных философов вкупе с мадам Блаватской, вагнерианством и дарвинизмом. Вся эта «шамбала» потребовалась только затем, чтобы обойти вопрос о российских истоках нацизма. Истоки эти вполне очевидны. Русский национализм окреп и утвердился в годы царствования Александра III как движение не только откровенно контрреволюционное, но и верноподданическое. В нем не было уже ни грана свободомыслия и философской культуры, свойственных родоначальникам. Одна его составляющая, впрочем, оставалась неизменной с 40-х годов XIX века – антисемитизм, которым страдали и славянофил Иван Аксаков, и либерал Иван Тургенев, и народный печальник Николай Некрасов. При императоре Александре Александровиче еврейский погром стал неотъемлемой принадлежностью русской «общественной жизни». Рупор квасного патриотизма и антисемитизма, суворинская газета «Новое время» находила заинтересованную аудиторию в Германии и Австро-Венгрии, где пышным цветом цвел собственный национализм. Один из его видных деятелей, пастор Адольф Штеккер, созвал в 1882 году в Дрездене международный антисемитский конгресс, на котором присутствовали и делегаты из России. Плодом этого взаимодействия и обмена идеями стали «Протоколы сионских мудрецов» – сочинение, сыгравшее совершенно исключительную роль в становлении национал-социализма и формировании личного мировоззрения Гитлера. Вряд ли стоит сейчас излагать аргументы, доказывающие поддельность этого текста, – на этот счет существует обширная литература. Автор опуса в точности не известен, однако имеются веские основания считать организатором провокации жандармского полковника Петра Рачковского, руководившего в Париже заграничной агентурой Департамента полиции. В качестве первоисточников «Протоколов» обычно называют роман Германа Гедше «Биарриц», опубликованный в 1868 году под псевдонимом «сэр Джон Рэтклифф», а также памфлет Мориса Жоли «Диалог в аду между Монтескье и Макиавелли», который увидел свет четырьмя годами позже в Брюсселе. В парижской Национальной библиотеке будто бы даже обнаружился экземпляр брошюры Жоли, где карандашом отмечены места, почти дословно включенные в «Протоколы», первоначально написанные по-французски.

Умберто Эко в романе «Маятник Фуко» указывает как минимум еще два источника – романы «Вечный жид» и «Тайны народа» Эжена Сю, рисующие всемирный заговор иезуитов, и роман Александра Дюма «Джузеппе Бальзамо», главный герой которого, граф Калиостро, исполняет волю мировой масонской закулисы. Иными словами, в дело пошла вся оказавшаяся под рукой конспирологическая литература, благо врагов рода человеческого всегда хватало: не масоны, так иллюминаты, не иллюминаты, так тамплиеры.

Свои интересы русские националисты выражали в Думе через депутатов вроде Владимира Пуришкевича РИА «НОВОСТИ»

«Протоколы» описывают собрание предводителей всемирного еврейского заговора на старом еврейском кладбище в Праге. Оказывается, главные орудия этого заговора – демократия, свобода слова, гражданские права. «Наш пароль – сила и лицемерие... – говорит главный раввин. – Еще в древние времена мы среди народа впервые крикнули слова «свобода, равенство, братство», слова, столь много раз повторенные с тех пор бессознательными попугаями, отовсюду налетевшими на эти приманки...» В действительности всем неевреям, «гоям», уготован полицейский режим, основанный на поголовном доносительстве: «Тогда не будет постыдно быть шпионом и доносчиком, а похвально...» На тот случай, если ужасный замысел «раскусят» и «поднимутся с оружием в руках» против евреев, у них задуман «терроризирующий маневр»: прорыты во всех столицах «метрополитеновые подземные ходы», откуда столицы будут взорваны.

Первая публикация «Протоколов» в газете «Знамя» прошла незамеченной. Во второй раз их выпустил в свет в 1905 году под одной обложкой с собственными сочинениями православный публицист Сергей Нилус, человек психически нездоровый и страдавший манией преследования. В послесловии он утверждал: «Все это добыто моим корреспондентом из тайных хранилищ Сионской Главной Канцелярии, находящейся ныне на Французской территории». Это издание имело колоссальный успех благодаря революции, служившей как бы живой иллюстрацией к «стенограмме».

Как утверждает Александр Солженицын в своей книге «Двести лет вместе», Николай II, прочитав «Протоколы», начертал на полях: «Наш Пятый год точно под их дирижёрство!» Однако когда председатель Совета министров Столыпин доложил ему, что этот опус – несомненная фальшивка, царь распорядился: «Протоколы» изъять. Нельзя чистое дело защищать грязными способами». Чистота дела у него сомнений не вызывала.

В годы первой русской революции правоэкстремистские круги оформляются организационно – в «Союз русского народа». Его создатель тайный советник Александр Дубровин, составивший состояние частной врачебной практикой, был принят и благосклонно выслушан Николаем. Не одобряя парламентаризма, вожди крайне правых видели в Государственной думе удобную трибуну. Их глашатаями там стали помещики Владимир Пуришкевич и Николай Марков (Марков 2-й). Вот отрывок из книги воспоминаний генерала Джунковского, товарища министра внутренних дел и командира Отдельного корпуса жандармов, в описываемый период – московского губернатора, ярко рисующий атмосферу и уровень их полемики.

«Куда же идет наша государственность? – задал вопрос Милюков (лидер фракции конституционалистов-демократов. – В. А.). – Не идет ли на смену октябристам более правая сила? Вот ужасное сообщение «Русского знамени», что государь и наследник состоят членами «Союза русского народа», не опровергнуто»... «Потому что это правда!» – крикнул Пуришкевич. На правых скамьях поднялся шум. «Обвинение монарху, – продолжал Милюков, – что он состоит членом союза убийц и погромщиков». При этих словах правые, вскочив с места, стали потрясать кулаками, слова «сволочь», «мерзавец», «морду побью», «жидовский наемник», «скотина», «последний зуб выбьем» и другие ругательства раздавались в воздухе».

Националист и юдофоб Василий Шульгин видел в большевиках лишь промежуточное звено при переходе к фашизму РИА «НОВОСТИ»

Благодаря своей скандальным выходкам Пуришкевич пользовался всероссийской известностью и получал обильное финансирование из секретных фондов полиции и других государственных ведомств. Как политическая организация «Союз русского народа», в чьей программе не было ничего нового по сравнению с триадой николаевских времен «православие, самодержавие, народность», оказался слишком пестрым сборищем для систематической работы и начал распадаться вскоре после революции 1905-1907гг. Пуришкевич возглавил Союз Михаила Архангела, Марков и Дубровин – две конкурирующие фракции, называвшиеся одинаково.

«Русский след» Адольфа Гитлера

Для тех, кто уверовал в жидомасонский заговор, Октябрьская революция была лишь очередным подтверждением его реальности. Но наряду с исконным русским антисемитизмом появилось и нечто новое. Горький в «Несвоевременных мыслях» пишет о пачке прокламаций, присланных ему в 1918 году «Центральным комитетом Союза христианских социалистов», зовущих объединяться «антисемитов всех стран, всех народов и всех партий». «Арийская раса – тип положительный как в физическом, так и в нравственном отношении, – говорится в одной из листовок, – иудеи – тип отрицательный, стоящий на низшей ступени человеческого развития». Цитируя эти откровения, Горький восклицает об их авторах: «Глупые и жалкие люди, несчастные люди!.. Как все это бездарно и постыдно!»

«Протоколы сионских мудрецов» пережили после Октября второе рождение. Они издавались пропагандистскими отделами Добровольческой армии (Врангель их запретил на подконтрольной ему территории, а Деникин называл газету, издаваемую в Ростове Пуришкевичем, «погромным листком»), а затем были вывезены в Европу и Америку и имели там шумный успех. Европа переживала потрясение ужасной мировой войны и последовавшего за ней мирового экономического кризиса. Люди со сломанными судьбами, лишенные последнего достояния, искали простые ответы на сложные вопросы. И «Протоколы» эти ответы давали. В короткое время они были переведены, и по нескольку раз, на все европейские языки, японский, китайский и, конечно, арабский.

В Германию их привез и опубликовал происходивший из семьи обрусевших немцев полковник царской армии Федор Финберг, сотрудничавший до революции в черносотенных изданиях, но особо громкого имени себе не снискавший. На исторической родине ему было суждено не только стать популяризатором «Протоколов», но и сделать важный шаг от бытового в своей основе русского антисемитизма к антисемитизму интеллектуальному. Именно Финберг уже в 1919 году впервые сформулировал «окончательное решение еврейского вопроса» как поголовное истребление евреев. Он стал страстным апологетом расовой теории. Идеолог национал-социализма Альфред Розенберг, сам выходец из Российской империи, активно пользовался «Берлинскими письмами» Финберга при создании собственного опуса «Миф XX века», который, в свою очередь, стал источником вдохновения для Гитлера при написании «Майн Кампф».

Русские националисты, оказавшиеся после революции в Германии и особенно в Баварии, встретили там массу единомышленников. О мюнхенском кружке Гитлера в то время не было и помину, а когда он громко заявил о себе, оказалось, что в ближайшем окружении фюрера немало прибалтийских немцев – тот же Розенберг, но в первую очередь Макс Эрвин фон Шейбнер-Рихтер, переселившийся в Германию еще в 1910 году в возрасте 25 лет и сделавшийся ближайшим помощником Гитлера. Именно выходцы из России внушили Гитлеру ненависть к большевизму как к одному из обличий еврейского заговора. «Другой вопрос, – пишет по этому поводу исследователь нацизма Уолтер Лакёр, – действительно ли Гитлер верил в это, и если так, до какой степени, а в какой мере он просто считал это полезным для его внутренней политики мифом, а для внешней – подходящим оружием».

Великий князь Кирилл Владимирович (с родителями), вокруг которого объединялась правая эмиграция в Германии РИА «НОВОСТИ»

Шейбнер-Рихтер был главным связующим звеном между руководством партии и окружением великого князя Кирилла Владимировича. Кирилл, считавший себя законным наследником, был женат на Виктории Саксен-Кобург-Готской, поэтому после революции семейство поселилось в Кобурге, где жил двоюродный брат великой княгини герцог Карл. Виктория Федоровна была поклонницей национал-социалистов. Вместе с женой Шейбнер-Рихтера Матильдой она посещала учения штурмовиков и пожертвовала в партийную кассу значительные суммы, продав свои фамильные драгоценности. В мае 1921 года Шейбнер-Рихтер организовал даже съезд русских монархистов в Бад-Рейхенхалле. На съезде был избран Высший монархический совет во главе с Марковым 2-м, однако затея не оправдала себя: совет поддержал претензии на престол великого князя Николая Николаевича, и его вожди постепенно перебрались в Париж, поближе к наследнику. Вокруг Кирилла Владимировича остались лишь люди, решившиеся связать свою судьбу не столько с ним, сколько с национал-социализмом.

В 1923 году альянсу нацистов с русской правой эмиграцией пришел конец: Шейбнер-Рихтер погиб во время «пивного путча». Он шел во главе колонны штурмовиков рука об руку с Гитлером. Сраженный наповал, он увлек за собой на мостовую и Гитлера и тем, вероятно, спас его от смерти.

Вблизи элиты рейха удалось удержаться лишь одному выходцу из России. Это был Григорий Шварц-Бостунич, уроженец Киева, полностью отрекшийся от своего славянского происхождения. Он вовремя понял, что звезда Альфреда Вальдемаровича, как называли Розенберга соотечественники, закатывается, и переключил свою энергию на Гиммлера. К концу войны он имел звание штандартенфюрера СС и был одним из самых популярных лекторов-пропагандистов по еврейскому и масонскому вопросам.

Тихая радость Василия Шульгина

Тем временем в советской России зрело течение, получившее впоследствии название «национал-большевизм» (термин не имеет ничего общего с названием партии Лимонова). Поставивший Чапаева в тупик вопрос – «Ты за большевиков али за коммунистов?» – на самом деле отнюдь не был лишен смысла. В народе слово «коммунист» было эвфемизмом революционера-инородца (возможно, из-за своего иностранного происхождения), тогда как слово «большевик» обозначало русского. С распадом империи русское население национальных окраин оказалось в том же положении, что и немцы после Версальского мира, – оно превратилось в дискриминируемое и унижаемое меньшинство. Поэтому воссоединение государства в более или менее прежних границах, хотя бы и под большевистским флагом, многими воспринималось как исполнение девиза о единой и неделимой России, ради которой воевали белые армии.

Одним из провозвестников такого подхода стал известнейший деятель эмиграции, националист и монархист Василий Шульгин, в марте 1917 года принимавший вместе с Гучковым на станции Дно отречение Николая II. Уже в 1920 году он объявил, что «белые идеи перескочили фронт». «Большевики думают, – пишет Шульгин, — что создали социалистическую армию, которая дерется во имя Интернационала, но это вздор... На самом деле они восстановили русскую армию... Знамя единой России фактически поднято большевиками».

Идеолог национал-социализма Альфред Розенберг (арестован в мае 1945-го) AP

Спустя пять лет ему представился случай лично убедиться в справедливости своих суждений. Шульгин совершил поездку по России по приглашению мифической подпольной организации – Монархического объединения Центральной России (МОЦР), она же «Трест». В Москве у него состоялась встреча с лицом, не назвавшимся по имени, которое, судя по всему, занимало важный государственный пост и одновременно было одним из вождей всемогущего «Треста». Этот таинственный собеседник развернул перед ошеломленным Шульгиным план действий русских патриотов. «Мы обязаны готовить преемника советской власти, – говорил он. – А она падет, потому что на такой ненависти сидеть нельзя». Чтобы заслужить народную любовь, необходимо избавиться от «еврейского засилья». Евреи, заверял незнакомец, будут оттеснены от управления страной, однако «звериная расправа с еврейством в высшей степени невыгодна для будущности русского народа», поэтому лучшим вариантом был бы исход евреев из России. «Я думал, что я еду в умершую страну, а я вижу пробуждение мощного народа», — умиленно молвил закоренелый юдофоб Шульгин. «И это то, что никак до сих пор нам не удавалось передать в эмиграцию», – скрепил советский сановник.

Описывая эту встречу в книге «Три столицы», Шульгин уверенно предсказывает: «Жидов, конечно, скоро ликвидируют». И заклинает своих былых врагов: «Коммунисты да передадут власть фашистам, не разбудив зверя».

Михаил Агурский, из книги которого «Идеология национал-большевизма» взяты эти цитаты, комментирует странное событие следующим образом: «Преследовало ли ГПУ в деле Шульгина лишь цель дезинформировать белую эмиграцию? Безусловно да! Но важно то, какая форма была придана дезинформации». В данном случае Агурский пребывает в плену известной версии о том, что вся операция «Трест» была не чем иным, как мастерской провокацией «органов». Между тем новейшие исследования и материалы, ставшие доступными историкам в последнее время (о них «Совершенно секретно» подробно писала), говорят о том, что дело обстояло гораздо сложнее. То, что начиналось как провокация ГПУ, в конечном счете вышло из-под контроля Лубянки; операция превратилась в важнейший канал связи между деловыми и политическими кругами Запада и антисталинской оппозицией в большевистских верхах. В таком контексте речи таинственного незнакомца уже не выглядят дезинформацией с целью одурачить русских монархистов-эмигрантов, которые в то время, откровенно говоря, уже даром никому были не нужны.

Действительность опережала самые дерзкие грезы Шульгина. К тому моменту, когда он внимал монологам загадочной личности в Москве, умами кремлевских вождей уже овладела идея стратегического альянса коммунизма и нацизма. В июне 1923 года видный деятель международного коммунистического движения Карл Радек, хорошо знавший Германию и ее политиков, выступил на заседании расширенного пленума исполкома Коминтерна с речью, которая произвела фурор в обеих странах. Радек говорил о смерти Альберта Лео Шлагетера, члена «Добровольческого корпуса» (Freikorps – полувоенные формирования националистов, впоследствии реорганизованные в отряды СА) в Рейнской области. Он был обвинен в шпионаже и саботаже и расстрелян французскими оккупационными властями, впоследствии стал одним из главных мучеников нацистского пантеона. «Шлагетер, мужественный солдат контрреволюции, – вещал Радек, – заслуживает того, чтобы мы, солдаты революции, мужественно и честно оценили его... Если круги германских фашистов, которые захотят честно служить немецкому народу, не поймут смысла судьбы Шлагетера, то Шлагетер погиб даром...» Оратор призвал лидеров правого немецкого национализма создать единый фронт против Антанты и буржуазии Германии.

Призыв достиг адресатов. Один из лидеров немецких ультраправых, впоследствии вступивший в НСДАП, граф Эрнст фон Ревентлов принялся за дело. Над речью о Шлагетере прослезилась Клара Цеткин. Взаимодействию мешало, однако, то, что вождями немецких коммунистов были почти сплошь евреи. После поражения революции и «пивного путча» в Германии в 1923 году вопрос был снят с повестки дня, а спустя еще четыре года был снят со всех постов и исключен из партии сам Радек. Ему, однако, удалось отмежеваться от троцкизма и вернуться в публицистику. В этот краткий период реабилитации он написал большой памфлет о Гитлере, из которого явствует, что лидер национал-социалистов – марионетка монополистического капитализма.

«Есть замечательные парни среди штурмовиков»

Гауляйтер Восточной Пруссии Эрих Кох, выступавший за смычку немецкой и советской молодежи

Однако после прихода нацистов к власти процесс наведения мостов возобновился с обеих сторон. Страстным поборником советско-германской дружбы был, в частности, профессор Кёнигсбергского университета Теодор Оберлендер, имевший хорошие связи в руководстве НСДАП. В 1934 году Оберлендер побывал в СССР, встречался с Бухариным и Радеком, выразившими полную поддержку его взглядов. Оберлендер был другом Эриха Коха, в то время гауляйтера Восточной Пруссии, а позднее – рейхскомиссара Украины.

О просоветских настроениях Коха и Оберлендера пишут немецкие авторы Густав Хильгер и Альфред Мейер в книге «Несовместимые союзники». Хильгер, переводчик Гитлера, был свидетелем того, как в августе 1934 года Карл Радек, сидя с Бухариным на подмосковной даче пресс-атташе германского посольства Баума, восклицал: «На лицах немецких студентов, облаченных в коричневые рубашки, мы замечаем ту же преданность и такой же подъем, какие когда-то освещали лица молодых командиров Красной Армии и добровольцев 1813 года (имеется в виду заключительный этап наполеоновских войн в Германии. – В.А.). Есть замечательные парни среди штурмовиков...»

Их дополняет британский историк Джеральд Райтлингер в книге «Дом на песке». «В бытность рейхскомиссаром Украины, – пишет он, – Кох заимствовал у Гитлера его нерасположение к «неграм». Подобные чувства не владели в 20-х годах служащим железной дороги из Рура, когда он принимал свое будущее Восточно-Прусское королевство, едва ли представляя себе, как выглядит славянин. Соседство Кёнигсберга с Советским Союзом развило в Кохе скорее радикализм, чем германский национализм. В 1934 году он опубликовал книжицу под названием Aufhau im Osten («Прорубая окно на Восток»). Какова бы ни была в ней доля участия самого Коха, во всяком случае, книга обнаруживает то, чему Кох дал свое имя, а именно – теорию о том, что немецкая молодежь должна связать свою судьбу скорее с ожесточенной внеклассовой молодежью Советского Союза, нежели с декадентствующей молодежью капиталистического Запада... Еще более примечательна дружба Коха с человеком русофильских убеждений, профессором Кёнигсбергского университета Теодором Оберлендером, который непродолжительное время работал под началом Коха на Украине. В год публикации своей книги Кох присутствовал при тайном разговоре Оберлендера с человеком из старой большевистской гвардии, Карлом Радеком, галицийским евреем. И Оберлендер, и Радек были против враждебного бездействия своих правительств. Радек – воистину странная фигура – выказал себя поклонником СС и СА».

(В 1937 году на процессе «параллельного антисоветского троцкистского центра» Радеку припомнили эти встречи и эти восторги. Бухарин на процессе «правотроцкистского блока» обвинялся в шпионаже на немецкую разведку, а также в том, что он и его подручные не только «провоцировали ускорение нападения фашистских агрессоров», но и вели вредительскую и диверсионную работу «в целях обеспечения поражения СССР». Теодор же Оберлендер в годы войны служил в чине капитана в контрразведке на Восточном фронте и не раз выступал за смягчение оккупационного режима. С 1953 по I960 год он был министром по делам перемещенных лиц в кабинете Конрада Аденауэра.)

Ощущение, что на смену большевизму идет фашизм, было не у одного только Шульгина. Выдающийся русский мыслитель Георгий Федотов в 1935 году опубликовал статью «Новый идол», в которой писал: «Вчера можно было предсказывать грядущий в России фашизм. Сегодня он уже пришел. Настоящее имя для строя СССР – национал-социализм. Здесь это имя более уместно, чем в Германии, где Гитлер явно предал национал-социалистическую идею».

«Веймарская» Россия

Его взгляды разделял и Карл Радек (четвертый справа, на XVII съезде ВКП(б) РИА «НОВОСТИ»

Что мы знали о Гитлере и нацизме при советской власти? Немного. Кроме изданной АПН скорее пропагандистской, чем исторической книги «Преступник номер один», ничего не вспоминается. Даже материалы Нюрнбергского процесса вопреки решению Международного трибунала не были целиком опубликованы по-русски, а неопубликованные материалы лежали в спецхране. Гитлер был для советского народа или уродливой карикатурой Кукрыниксов, или злобным чудовищем. Разбираться в истоках его мировоззрения считалось недопустимым, постыдным и аморальным. О фашистах было принято говорить и думать примерно так же, как сейчас о террористах, – злыдни, нелюдь, и этим все сказано. Когда появились фильмы о войне, где немцы показаны пусть и отпетой сволочью, но все же не круглыми идиотами, когда в эпопее «Освобождение» мы увидели в Гитлере пусть мерзкое, но все же человеческое существо, это было откровением.

У советского режима были какие-то свои, глубоко затаенные причины нежелания разбираться. Большое неудобство для историка представляли протоколы Молотова – Риббентропа и весь начальный период Второй мировой войны, когда Берлин и Москва были союзниками. Возможно, агитпроп Старой площади усматривал идеологическую угрозу в самом факте изучения национал-социализма – ведь в этих трудах потребовалось бы цитировать Гитлера с Геббельсом, а значит, пропагандировать их. Но вышло иначе – так же, как с самиздатом. «Майн Кампф» стали читать по той же причине, по какой читали «Архипелаг ГУЛАГ»: потому что запрещено.

Смутные слухи о неких нацистских шествиях в самом центре столицы циркулировали еще в середине 70-х. Я лично их не видел, но помню: на закате брежневской эпохи в Москве в скверах и парках стали появляться бритоголовые юноши. Они еще не рисковали устраивать шествия, и кожаные куртки ввиду их дороговизны были далеко не у всех. Но кто они такие и почему кучкуются, было понятно всем. А уж 20 апреля 1989 года только слепой не видел в Москве усиленных нарядов милиции. Но и слепой слышал в метро обращение к сознательным гражданам: искали обладателей двух пластиковых пакетов с взрывными устройствами, посредством которых русские поклонники фюрера намеревались ознаменовать 100-летний юбилей своего кумира. Что-то не верится, что Лубянка была бессильна изловить наглых скинхедов. Но излови она их, кем тогда народ пугать? Сахаровым? Американским агрессором? Пятое управление отлично понимало, кто опасен, а кто полезен. Потому и в нацистскую бомбу поверить сложно.

Страну Россию, образовавшуюся после распада СССР, с веймарской Германией не сравнивал только ленивый. Положение немцев, живших в отторгнутых областях, вряд ли было многим лучше того, в котором оказалось «русскоязычное» население бывших национальных окраин СССР. Упразднение монархии, пожалуй, равнозначно отмене 6-й статьи. Налицо также деморализованная армия и принудительная конверсия промышленности, огромный внешний долг (те же репарации), отчаянная инфляция, падение нравов, ощущение исторической безысходности и общего дискомфорта, обычно выражаемого формулой «национальное унижение». На таком фоне уже никого не удивили доморощенные чернорубашечники общества «Память». Народ прозвал их «памятниками», а в политическом лексиконе появилось слово «красно-коричневые» – дескать, у большевиков и нацистов опять произошла смычка. В России появилась куча монархистов, казаков в опереточных мундирах. Либералы полемизировать с национал-патриотами полагали ниже своего достоинства, а больше и полемизировать-то было некому – не монархистам же.

Конечно, многие тогда, вставая в позу непонятых пророков в своем отечестве, напоминали, что, мол, Гитлера и его клевретов тоже поначалу никто всерьез не принимал. Но средство борьбы предлагалось лишь одно – запретить к чертовой матери. Хороши либералы! Вот посмеялся бы фюрер, восстань он из гроба. Его ведь тоже запрещали. После «пивного путча» были запрещены и партия, и ее газета. По выходе Гитлера из тюрьмы баварское правительство на два года запретило ему публичные выступления. Гитлер подчинился. Он вообще после тюрьмы превратился в законопослушного гражданина. Никаких переворотов и уголовщины! Только легальные формы борьбы! Он и к власти пришел легальным путем.

1992 год. Лидер «Памяти» Дмитрий Васильев требует слова на Конгрессе гражданских и патриотических сил в Москве ИТАР-ТАСС

В октябре 1992 года имел место бурный всплеск общественного возмущения. Активисты общества «Память» прорвались в здание редакции газеты «Московский комсомолец» и в течение 40 минут «препятствовали нормальной работе журналистов», требуя прекратить публикацию «аморальных и русофобских» статей. (Тоже, кстати, неоригинально: в веймарской Германии нацисты устраивали шумные акции протеста против демонстрации «порнографических» фильмов, составивших впоследствии неувядающую славу немецкого кино.) Президент тогда, помнится, строго-настрого приказал учинить расследование инцидента. Но характерно, что в указе он не стал называть вещи своими именами – сказано было просто: «Событие, имевшее место». Потому что именно тогда шла дискуссия о терминах: юристы никак не могли дать точную дефиницию слова «фашист». (Какой там фашизм – с бирками «лево» и «право» и то намыкались.)

А в сентябре 1993 года вождь «памятников» Дмитрий Васильев поддержал указ Бориса Ельцина о роспуске парламента. Вот и пригодился.

Русский фашизм – нормальный факт политической жизни, и не надо делать круглые глаза. Фашисты или нацисты есть во всех демократических странах, причем государство, как и полагается, защищает их конституционное право на свободу слова, собраний и уличных шествий. Разумеется, быть фашистом неприлично. Но нельзя не признать, что фашист демократическому обществу нужен – из принципа, а также в качестве пугала. Беда в том, что России никто не сделал прививки от этой заразы. И момент, когда ею можно было переболеть в легкой форме, как корью, упущен.