В колонках играет - Yasuharu Takanashi – Main theme (OST Fairy Tail)
Настроение сейчас - Странное

Видимо, меня сегодня замалкавило в жуть, потому как пока ехала домой и катала фразу по языку, попутно думая, куда же я хочу направляться, я внезапно осознала...
Что я и есть - путь.
Мне неважно, куда идти. Мне важен сам процесс, само движение к чему-либо. Да, это должно быть оптимально интересным, и - сложным, почти неосуществимым. Ведь только на пути к неосуществимому мы можем познать многое, в самом процессе пути - познавая.
Мое познание - это вечная тропа, они никогда не поворачивает назад, и познание мое происходит не из-за процессов в мозгу, а из-за сердечного ритма.
Есть сердце, есть.
Потому я не могу поладить с людьми, которые никуда не идут - не в плане там, в магазин, а именно ничего в жизни не добиваются, нет, вернее - НИЧЕГО НЕ ХОТЯТ добиваться.
Мне не обязательно, чтобы "идущий" был во всем успешен, но главное лишь то, чтобы он шел, и не останавливался, иначе моя сила будет тут бесполезна.
Я теперь понимаю, почему из моей жизни выпали многие, а кое-кого я не смогла из головы выкинуть. Они остановились. Их цели, такие... по проторенным тропам. Утоптанным, по которым ходят все. Ну, или подавляющее большинство.
Но кое-кто как раз-таки и не стал останавливаться.
А мне же нужно что-то смутное, призрачный свет, далекое мерцание фонаря, путеводная звезда над головой.
Но я не идущая, я - путь. Потому я и могу сработаться только с кем-то максимально эффективно, потому как я буду идти как путь - и реализовываться только благодаря идущему.
Идущий выбирает дорогу, или дорога - идущего?
Да, я кое-что могу и сама, но для меня самой это не нужно.
Я - тот самый путь, в конце которого пылает фонарь. Но не каждому со мной в том направлении, как показало время - вовсе единицам.
Я не знаю, что это за фонарь.
Вот вновь про людей, которые остановились или решили идти торными тропами.
Это знаешь, как, к примеру, носить мою руну Райдо - и раз за разом, всегда, постоянно отказываться от выпадающего шанса куда-то отправиться. Рано или поздно изначальное значение руны иссякнет.
И я - так же. Нормально общаться, жить, дышать, писать стихи я могу только с ищущими, идущими. И то не всеми. Пути разные все-таки.
Бывали и те, кто хотел идти туда, но на полпути понял, что не то, и свернул. Это вот и обидно, и горько.
Я - путь...
Ведущий в Ирреальность? Или может дальше? Я не знаю.
Но у меня есть сердце, я еще не тот безликий путь дом-работа-семья-старость, я с самого детства чуяла, что мне это все чуждо, что я - другое, не хуже, не лучше - другое.
Ведущее куда-то в другую сторону, дальше.
Одно время мне казалось, что я ключ. А вот и нет.
Я путь, но пока сам не встанешь и не пойдешь - я никуда не смогу привести, и не надо винить меня в том, что сидишь и не идешь.
Лишь только встань - и иди, иди...
А там куда-нибудь занесет.
Идущий выбирает дорогу, или дорога - идущего?
Как знать.

В колонках играет - Времена Года - Зима (ремикс)
Настроение сейчас - Голова моя сказала бдыщь!

Будешь падать - руку подам всегда. (с) 19/10/2012
и сравните с
Упадешь - я подхвачу. (с) сегодня, трейлер "Облачный Атлас".





Вы посмотрели трейлер? Вот и молодцы, фильм я пока не смотрела, и не знаю, смогу ли, но вот вам поток бессознания.
Про фильм я узнала совсем недавно, пару дней назад, сегодня посмотрела трейлер, и эта фраза, про падение, ну, сами видите, почти то же самое сказанул мне Фиолетово-черный спустя пару дней после нашего обоюдного возвращения.
Да и сам смысл фильма (и книги) с этими перерождениями, встречами, узнаваниями...

Я, знаешь ли, здесь никогда толком и не упоминала о первой "встрече", если можно так выразиться. Нет, не буду врать, что было озарение, что я вспомнила кучу каких-то иных жизней - на тот момент благодаря некоторым я уже что-то помнила, кусок там, кусок тут - вполне себе куски вкусные.
Просто будничное, такое, будто бы так, мимо проходя знакомому - привет. Ну, привет и привет.
Но слишком легко чувствовалось, не могу сказать точно, как, но в какие-то моменты мне удавалось буквально из ничего угадывать такие вещи, которые тебя бесили, как я помню, неимоверно. Мне слишком легко рисовались из слов черты, жесты, голос, усмешка, поворот головы. Да, я отлично визуализирую, но не со всеми прокатывает столь гладко. Раз, два - и обчелся.

А потом, встреча в Реальности - лето, выныриваю из-под воды в фонтане, в котором меня пытались утопить слегка, в шутку - и чувствую, как по затылку пробегает морозец, цепляясь за виски. Не стужа, скорее - холодный ветер.
Оборот - привет тебе, привет, давно не виделись, здравствуй.
И узнавание скорее мимики, чем внешности, координации и прочих мелочей, но не сколько мозгом узнавание, столько - подкожно, ну, как я умею.
И удивительно безграничное спокойствие.

А потом, потом, спустя пару лет от встречи, целых три, ТРИ ГОДА, мать их - выкорчевывать из головы голос, который так оттуда и не исчез, и - заслышав определенные песни, увидев цвета или образы - голос упорно звучал, слишком ясно и четко, мне бывает голоса некоторых спустя неделю-две забывались, в смысле - услышу, узнаю конечно, но вот тут вышел облом просто громадный.
Потому что я и раньше палила тебя по манере выражаться, по стилю написания, а уж интонации остались и подавно, хотя казалось бы.
И тут на тебе - спасибо, мироздание, ты подсунуло нам "Облачный Атлас".

И я, знаешь ли, слышишь ли.
Не против. Твори, что ты там решило натворить.
А я уж как-нибудь продержусь.
Параноик.

Все эти демоны, чудища, песни и колдовство.
Все это страшно, кроваво, но лучше так,
Чем с реальным миром осознавая свое родство
Тихо и просто, незримо - но умирать.

Прижимать ладони к раскаленным своим вискам,
А позже - осторожно касаться чужого лба.
И возносить молитвы провисающим небесам,
"Боги, Боги, я снова здесь, я смогла, СМОГЛА!"

Миры раскроются под ногами, мол - на, иди.
И шаг в пустоту, на самой границы тьмы.
Что-то сильное, яркое разгорается вновь в груди,
И Реальность уходит из пространства моей головы.

Оборачиваюсь, рывком, нервно, огненный ареол волос вокруг головы, смотри же, смотри же в глаза мои, ты видишь, как расширяется зрачок, как серебристое солнце расцепляется на осколки, как синева становится пронзительнее.
В моих зрачках что-то черно-бесцветное, вернее, всебецветное, будто бы все краски мира были смешаны и максимально затемнены, видишь - эта бездна.
Не бойся, не бойся, эта бездна - во мне, но в этой бездне бьется сердце мое, горит огонь, танцуют мысли и усмешки звучат, отражаясь беспечным эхом.
Не бойся, если хочешь - подойти, послушай, вот тут, под ключицей слева, чувствуешь?
Бьется. Колотится.
Сэф Эсна туриэ анмо кару!
Звучит мой голос, это точно мой? Тонкий, пронзительный, стальная игла, входящая в мозг, я как-то пою иначе, самим нутром, наверное, а как еще? Вот так звучат на языке Атлантиды.
Слушай, слушай, сердце слушай, и звучание слушай, пусть впивается - терпи, что я могу поделать, что?

Нет, мама, я не хочу,
Жить, как все,
Этих одноразовых чувств.
Лучше идти по краю бездны,
Плечом к плечу.
Слушай, мама, как я молчу,
Когда весь мир - кричит.
Мир, мама, горит,
Обугливается слой за слоем.
Я не лезу в карман за словом,
Просто потому как там его нет.

Я не хочу прерывать его песнь,
И потому в карманах моих - пусто.
Мне безумно, совсем не грустно,
И я знаю, что выход - есть.

Ты говоришь мне - Я хочу знать все, я хочу БЫТЬ всем.
А я смеюсь, так, что захлебываюсь, не над тобой смеюсь, нет, нет, ни в коем случае, не надо, в самом деле.
Я смеюсь от восторга, я не могу передать этого иначе, ну это же надо - быть всем!
Я смеюсь от восхищения.
А темный голос гладит мои изорванные, бродяжьи нервы-струны, ну и что, что играть не умеем, и что, что не-музыка - я подыграю, нервами подыграю, венами и сухожилиями. Помнишь - существо из музыки?
Ты пой, и смейся, и говори, а я подыграю высоким перезвоном, небесным альтом, противоположным тебе самому.
Не бойся засыпать и просыпаться, ты проснешься именно так, как хочешь, куда ты от меня проснешься потому что?
Потому что на кой черт мне все вот это вот без "быть всем", врастать в землю, в небе растворяться, танцевать с огнем, уходить на дно?
На кой черт мне все это без сумасшедшего танца над линией бездны?
И сумасшедшего хохота на грани истерии?
Я запускаю руки в волосы, сжимая голову, зажмуриваю глаза, пытаюсь удержать в черепной коробке энергоемкий голос, потому что диктофоны - это бесполезная ерундовина в нынешнем случае.
И пока звучит песня - сердце замирает на пороге удара, в самой высокой его точке бытия, и не отпускает, даже сейчас, спустя столько времени и событий, сквозь все эти времена и события.
Ты иди, иди к этому своему "быть всем" - это правильно и прекрасно, а я посмотрю, да прикрою, если что, твою окрыленную заново спину, не оглядывайся и не бойся, позади звучат мои шаги, я не буду подходить бесшумно чтобы не нервировать и тем самым - не отвлекать.
Потому как останавливать и отговаривать тебя бесполезно, да и не хочу я, мне интересно, до дрожи в ободранных пальцах интересно, что же будет, что же будет, что?
Я не знаю, поможет ли мое присутствие, но постараюсь хотя бы не мешать, только позволь смотреть хотя бы.
И, закрывая глаза, слышать голос - хотя бы изредка.
Чтобы в последний момент шагнуть - и кануть туда же.
Не тянешь - сама иду, самой интересно.

Я буду жить в лесах дремучих и в озерах,
В любовных шорохах, и громких разговорах
В разливах лав и рек, и в море-океане
В слезах, улыбках, трелях птиц и каждом камне.
Свои меняя лики с восходом и закатом,
Я буду кум Луне, я буду Солнцу братом.
Сквозь почву клевером вновь продерусь на волю, -
Мала земная доля, ой, мала земная доля мне!

(с)

И ничего важнее этого быть не может.
И я не смогу уже вернуться, я уже иду, потому как что делать мне здесь после всего, что я увидела и услышала?
Мала земная доля мне.

Ненавижу! (с)
И ржать так, что ажн до слез.
Я давно не говорила по телефону СТОЛЬКО! С половину первого ночи и до семи утра. При том еще и до того переписываться в аське.
- Пни меня спать в два часа, ага?
- Ок.
Конечно, блин! Пнули! %)
- Ну еще пятнадцать минут задержу, ну?..
Поуй, пляшем!
Не разговор - один сплошной цитатник психиатрической палаты и сплошной хохот.
- Пля, чо ты ржешь, я не понимаю, что ты говоришь!?
И в ответ - ха-ха-ха, блин, Нэнс, ха-ха-ха, ща, слушай...
Убью! (с)
И сама уже ржу в кулак, как упоррротая.
- Да ты упорот!
- Сама упорррротая!
В итоге пришли к мнению, что упоррроты - все окружающие.
На вопроснике хоррор творится, кстати. Мы теперь еще больше развлекаемся, да...
И мечта идиотки исполняется - сидеть и слушать, дыхание затаив. А вот за это спасибо - реально.
Пропел и закурил! (с)

А если уж переходить на мою излюбленную лирику - будто бы никто никуда не девался все эти три с небольшим года, но и - что-то почти совсем по-другому. Ни тембр и жесткость голоса, ни количество смеха, ни даже:
- Я тебя убью!
- Не волнуйся, я тебя тоже убью.
или
- Ты упорррот! Меня это восхищает.
а что-то еще. То ли спокойное разрешение, мол, бездна? Пустота? Охота глянуть и поучаствовать? Ну на, не вопрос.
То ли я настолько отвыкла, что жизнь моя ДОЛЖНА стоять на голове, размахивая пятками в воздухе, что ныне это кажется... не то, чтобы странным. Аррр! Не знаю, как сказать.
Мы - все те же, но и мы - другие. Это круто и странно - как две зверюги, встретившиеся внезапно, неожиданно, и друг друга знавшие когда-то - запах, манера движения знакомые, но и нет.
Но при этом - легко. Сложно и просто. о.О
Аррр, упорррротые!
И это круто.
Так и создается... все!
Упорррото.

Чувак, такая хня. Я тут думала некоторые посты потереть чуть-чуть, но потом забила. Даю тебе разрешение меня убить, если что, только о-о-о-очень аккуратно.
Это, если кто не понял, было приветствие. Одно единственное за весь дневник. И крррайне специфическое.

Я покажу тебе море, брат, возьми меня за руку, слышишь, и не отпускай, вцепляйся не пальцами - своим существом всецело, я покажу тебе море, брат!
Я проведу тебя между коралловых рифов, алых, как кровь, хлещущая на снег, мы не разобьемся, не бойся, не захлебнемся, знаешь, я у моря - приемная дочь, значит и ты ему - сын приемный.
Вокруг нас будут крутиться смешные рыбки и скаты, и все затопленные сокровища мира - на, смотри, не отпускай руки, не отпускай только моей руки.
И синяя глубина не давит, и пузырьки воздуха - не в холостую, и этот золотисто-белый песок, эти души, пожелавшие остаться на дне, не в силах расстаться с морем, потому что они были больны им при жизни - больны им остались и за гранью смерти. Все это - смотри, впивайся зрачками в зеленовато-карих глазах, не упускай, и ничего не бойся - я стою слева от тебя, смеющаяся полупрозрачная фигура, и волосы мои - цвета коралловых рифов, твои же - белый песок глубин, смешанный с развеянным серебром.
Смотри же на море, видишь - оно цвета стали, дыбится, ярится, вот-вот обрушиться, но не бойся - смейся со мною, брат, ведь мы оба безумны!
Я научу тебя языкам моря, языкам Атлантиды, и говорить ты с ним будешь, не шевельнув губами, единым, целостным движением сердца, горячим и страстным, и море будет понимать тебя, отвечать, и петь свои вольные песни о прекрасных пиратах, которые многим на берегу кажутся ужасными по виду своему и деяниям своим.
Но они больны морем, и я больна им, и эта самая прекрасная болезнь, существовавшая в моей жизни, прекраснее любви, потому что видишь, за любовь я отдала свое безумное сердце, и не получила ничего взамен, море же - вдыхает в меня жизнь, и обещает подарить мне новое сердце, раковинку с золотистой жемчужиной внутри. И пусть, и пусть я буду принадлежать морю, и пусть! Ведь я уже принадлежу ему, остальное - лишь видимость.
Смотри в это море, брат, и знай, что всегда можешь спросить у него совета и помощи, оно - не человек, чтобы уметь предавать тебя, и оно - умнее и мудрее меня, оно знает, какая помощь тебе нужна. Море не знает предательства, но знает и понимает законы наивысшей любви.
Я научу тебя говорить с ним, петь с ним, потому что это одно из немногих сокровищ, которые по-настоящему ценны, а больше, брат мой, ничего не бывает ценным в этом смешном и странном мире людей, за которых отдаешь свое сердце и получаешь только звенящую, страшную, пожирающую пус-то-ту.
Смотри - танцует, сребрится, тянется, говорит, всегда, всегда, и - умеет безвозмездно любить.
Вот только слышишь, брат, получив однажды любовь моря - никогда не станешь прежним, эта та самая страшная болезнь, сгубившая моряков и пиратов, что покидали дома и уходили, чтобы остаться навеки молодыми и опьяненными морем и ветром.
И мы тоже будем вот так - на этих невозможных берегах, под этим палящем солнцем, лихо повязав банданы, стесывая руки о канаты и мачты, таская воду из трюма, заговариваю бурю и бить по губам, когда свистишь, чтобы не накликать ее - запомни, брат, на море нельзя свистеть, потому что прилетает ветер, и уносит паруса.
И чайки будут нашими лучшими друзьями, потому что предвещают хорошую и ясную погоду, и учиться говорить с ветрами, и напиваться свежей водой, как ромом - потому что ничего нет ценнее на палубе, чем пресная вода.
Мы будем вопить с мачт "Земля, земля!" - и сходить с нее, чтобы посмеяться над этими людьми, девушками, которые будут приставать к тебе, мужчинами, щерящими зубы мне вслед "девчонка на корабле!", наесться до отвала свежих фруктов и не переперченного мяса, и чтобы проснуться утром под грозный рык капитана "Подъем, сосунки, свистать всех наверх, полный вперед!" - и рваться с берега в лихих звериных прыжках, и все равно, что воду из трюма таскать, палубы драить, есть странную стряпню, захлебываться солеными брызгами, все равно!
Ведь это море - оно под кожей моей, я покажу тебе этот вид счастья, один из тех, что доступен мне, не отпускай руки, и мы - пройдем этот путь под парусами, лихими криками, рыком, воем, демоническим хохотом, пьяными от пресной воды воплями и песнями, блеском сабель и ножей, рваными концами головных платков и рукавов рубашек
Ты будешь влюбляться до гроба каждый выход на берег, и девчонки будут смотреть вслед уходящему фрегату, мять бандану, очередную, которую ты оставил на память, и думать, что ты вернешься, ты может и в самом деле вернешься, если вспомнишь ее лицо, впрочем, ни ты - ни одна из них не будет долго печалиться, у нее - твоя старая оборванная с концов бандана, у тебя - недолговечный венок из ярких цветов.
А я буду любить море и только море, я взлетать буду на самый нос, стряхивать с отросших, неаккуратно стриженных волос, платок, и, позвякивая бусинами и бубенцами, целовать солоноватый ветер, и сердце мое быстро-быстро будет биться, сердце - золотая жемчужинка в раковинке, подаренное морем, чтобы я жила, жила и не печалилась ни о ком больше.
Ну что же, брат.
Возьми мою руку. В самых кончиках пальцев - душа моя, полная морем.

Вернешься - куда ж ты денешься.
Рухнешь, сломаешься, надорвешься,
Пальцы о край порежешь - сорвешься,
На дно безумия канешь.

Ты шепот мой слышишь, слышишь?
И ветер в затылок холодом дышит,
Закричишь белугой - лишь я услышу,
И подставлю душу, ну на - держись.

А вокруг шныряют разные-разные люди.
Ловишь блеск, да не тот, что любишь,
Слышишь смех, да не тот, что в сердце.
Вертишься все. Да не отвертеться.

Нэксу.

И золотые врата простираются перед взором,
Вот ключи - ты попробуй-ка, нужный найди.
Синяя тьма выплетает за мной узоры,
И пытается скрыть пути.

Разбиваются колбы, осколки летят в небеса,
Расступается тьма, мне вверяя свои пути.
И тонкая нитка, что тянется по сердцам,
Позволяет мне выдержать и спастись.

Впивается ключ в ладонь, позолотой своей блестит,
Я иду вперед, и тьма отступает прочь.
И что-то светлое дрожит у меня внутри,
И под золотом света вдруг исчезает ночь.

В те последние месяца полтора-два, что я обреталась у Фени и стремительно скатывалась в состояние нехватки сил и удивлений - сказки не писались, совсем. Ну а теперь...

...Я боюсь этих настроений, этого странного веселья, потому что знаю - что после него в душе наступает пустота. Сначала мне грустно и плохо, но потом я не могу перестать улыбаться и посмеиваться.
А потом - все. Пустота, пус-то-та.
Внутри может завывать ветер, а может - вовсе ничего не быть, можно кинуть маленький стеклянный шарик, и, спустя время услышишь, как появится, сгустится смешной звук: "теньк".
Теньк-теньк-теньк - зазвучит эхо, отталкиваясь от стен реберной клетки, и мне стоит только слегка приоткрыть рот - как голос мой вырвется птичьим щебетом.
Теньк-теньк-теньк.
Начнут появляться перья, покрывая тело мое, подвластное силе звучания в пустоте, и я обращусь в птицу цвета топленого молока, и - выпорхну из законов и понятий этого мира, из памяти многих других, и только мама будет пытаться вспомнить, что же за фотографии стоят у нее на холодильнике, кто эта рыжая девочка?..
А я буду летать, заглядывать в окна, пока не поднимусь выше облаков, не вырвусь в космос, и не обращусь в смешной звук, эхом разносящемся вокруг - теньк-теньк-теньк.
И люди на земле будут думать, что это сообщение от инопланетян, пытаться его расшифровать, но...
Но это ничего, совсем ничего не значит, это просто смешной звук, рожденный пустотою во мне.

Серия сообщений "Минутные сказки":
Часть 1 - И всю ночь говорить про космос
Часть 2 - Это существо
...
Часть 7 - О русалках
Часть 8 - Уходящий за Солнцем
Часть 9 - Теньк
Часть 10 - Сказка о непростых
Часть 11 - Собирайся, королевна!
...
Часть 28 - 04. Холод.
Часть 29 - 35. Голос над мирами
Часть 30 - 43. Видишь город в темноте... (с)

...помимо всего прочего, "вопреки всему" я смогла выжить и... родилась девушкой. В смысле, все врачи, кроме одного, твердили моей маман, что родится сын (а мам хотела именно дочь).
А про выжить - в виду того, что я не как все нормальные люди, рождающиеся сугубо темечком вперед, нет, даже не ногами. Подбородком, ага.
Но, вопреки всему, я жива и даже не инвалид. Ни в коей степени.
Вся моя жизнь - вопреки всему. Похоже, я нашла девиз своей жизни.
Тут помните, человек писал, что, мол, я мертвая внутри, мол, стремление рыжиной и прочим выделиться и ненависть выжгли мою душу, бла-бла-бла...
Я тут подумала. Красилась в рыжий я... лет в десять, кажется. Или одиннадцать. И вовсе не из-за попытки выделиться из толпы - понятие "толпа" в то время для меня вообще было таким, расплывчатым, учитывая, что в детский сад я не ходила, а в школе мне и одиночкой было нормально.
Покрасилась я из-за того, что решила стать ближе к огню.
А уж про ненависть - тоже бред. Я просто агрессивна и часто говорю, что думаю. Но почему-то все акцентируют внимание на негатив.
В последние пару лет я пожалуй наоборот - больше чувствовала себя живой, нежели ранее. Не стеснялась плакать или смеяться от книг и фильмов, говорить комплименты или гадости, улыбаться и плакать над мелочами, ждать поддержки и поддерживать, выдумывать, мечтать...
Такое ощущение что мертвы те, кто сам говорит обо мне такое. Будто свет им кажется неправильным.
А разве я хочу показывать им свой свет - думал кто-нибудь из них?
После ухода Феня - вот тут-то во мне и умерло что-то. Не все, но небольшая часть.
Будь я мертвой внутри - мне бы никого не надо было, и я бы щас так не реагировала и не действовала.
Глядя на всю эту шакалью стаю, крутящуюся рядом с частью моей жизни и Фенем - я ясно понимаю, что перерезала бы их всех на алтарь каких-нибудь богов, как жертвенных ягнят, если бы знала, что это поможет исправить ситуацию.
Что-то мне подсказывает, что сейчас события развиваться начнут стремительно, как снежный ком.
Будем ждать и ставить на самой себе опыты - как я делал это с другими, предсказывая развития событий.
А сегодня у меня будут боевые пои. Кафедралы, кевлар.
Еду за ними на серую ветку метро. Как это символично.

В колонках играет - Indigo Girls – Love Of Our Lives (Acoustic)
Настроение сейчас - Хорошее

Я - дурочка, мне плести еще пару фенечек на обмен, а еще Нэксу на Огненное Крещение (да-да, я выдам ему в руки огненные пои), а я - начала плести фенечку для Фени. Потому что все остальное у меня не плетется упорнейшим образом, а начало одной фенечки вообще куда-то затерялось, хотя раньше почти вегда попадалось под руку. Ну и куда оно делось?
Про пои - заказала себе мимимилые кафедралы кевларовые, скоро будут - съезжу за ними. И очки пилотские надо проплатить - никак на яндекс-деньги рубликов не скину.
В это субботу ярмарка, а в воскреснье - мы лихо идем спасать мир вокруг нас от распада на вижащие частички.
Я живу как во сне, не просыпаясь, даже глаз как будто не открывая, и слава богу, потому что вокруг меня много еще всяких, у кого едет крыша и кого срочно нужно тащить, вытаскивать, гладить по загривку или отвешивать подзатыльники, мол, вставай! Не падай.
Потому что кто - если не я? Я нынче железная, мир, после всего произошедшего, железная. Бедный Фень - по возвращению ему придется завоевывать мое доверие и приручать заново, пускай моя верность ему и осталась на месте.
Фень, кстати, старательно показывает как ему радостно и хорошо живется, хотя ранее статус во вконтакте не обновлял по полгода, даже когда происходило что-то реально интересное. Знакомые мои хихикают - сразу видно, для кого старается, мол "смотри, смотри, а мне и так неплохо".
Да я знаю, что неплохо, вот только на сколько этого твоего "неплохо" тебе хватит? С людвой тебя объединяют только компьютерные игры, фехтование и "нелюбовь" ко мне, и все, и все, сам-то ты для них как комнатная собачка, они же по парочкам все.
Однажды утром ты проснешься, в будни на работу, поднимешься, чуть не сшибешь чашку со стола и внезапно щелкнет в голове, что все нынче с тобой происходящее - неправильно, отвратительно и не верно. И к кому ты пойдешь с этими ощущениями? К людве этой? Они - людва, они не понимают и не ощущают, только прикидываются.
А нынче, мир - я железная, железная, потому что кто - если не я? Вокруг падают и сдают позиции бастионы здравого смысла, значит - приходит мое время, Время Безумия, незримые ассасины сознания, выходящие в бой когда громадные воины с двуручными мечами уже ничего не могут сделать.
Я буду смеяться и играться границами собственного сознания, тасовать пласты реальности как засаленные карты, пока не сойдется пасьянс. Только не забудь вытащить меня, мир, да, меня будут страховать некоторые, ниточки их ко мне тянутся, веревочки, но - обязательно не забудь уцепиться за меня, мир, иначе все - зря.
Мне бы еще две недели продержаться, а там - легче будет, я к тому времени перетасую эти самые пласты реальности, и залягу на дно, тихо урча себе под чуткий нос - ждать, зализывать раны, нанесенные мне собственным Безумием, и ждать, ждать, ждать...
Ждать останется совсем немного.

А еще есть люди (людва) которые рады, что мы расстались с Фенем.
К примеру:
"Теперь отмечаем 8ое сентября как официальный праздник, ибо в этот знаменательный день Феня бросил Нэнс".
Это, собсно, писала в твитах та бабца, которую Фень сам все время презирал и фыркал, а потом на меня ей настучал, а сам прикинулся таким мими-ми хорошим и добрым.
Это... забавно.
Но по крайней мере я теперь знаю, что если захочу кого-то убить - с кого я буду сдирать скальп. А так же с еще энного числа товарищей.
Кстати, эта дамочка считает меня ТП. Опрометчиво. Учитывая, что ее нытье на пустом месте, ее заседания в кафешечках и гоняние за модой более похоже на ТП, пусть и с попыткой обрамления в сказочность.
Но в самом ближайшем будущем если не лишится она головы - то рассудка точно. Во мне сейчас слишком много злого, веселящегося безумия чтобы оставить его в себе и не использовать.
Не волнуйтесь, людишки, хватит на всех.

Вместо сердца - смесь огня и железа, вместо воли - пожелание ада, но мы тебя вернем на прежнее место, для нашей воли и любви нет преграды. (с)

Слышишь, мразь? Никуда не денешься.
Сегодня во снах я найду тебя.

У меня в руках - пять конвертов с фенечками. Я держу их, пальцами поглаживаю, и сильно жалею, что эти люди не живут со мною рядом. Кто-то приедет на чуть-чуть, но...
Теплые.
А еще у меня осенняя хандра - ничего не хочется делать, никаких конкретных желаний, и даже две плитки шоколада нынче не помогают, потому что.
Вспомнилось тут. Вот бы трубку взять, и слушать, слушать, как из нее в мою голову изливается потусторонний, иномирный бред, и чтоб "я тебе минут через десять перезвоню, погоди" - и перезванивает ведь. Я скучаю не по человеку - а по этим вот запредельным разговорам по несколько часов, по песням, по ржачу. Мне и не надо более, и не нужно было, а сейчас - сейчас мне беспробудно скучно без этих вот разговоров.
Тесно мне в этой реальности, тесно, тесно. Нет вдохновения, и лишь лежать и слушать, как там в игре на компьютере реплики текут, и конверты к груди прижимать, напитывать сердечным ритмом, и молчать, молчать, потому как если я скажу - и что? И ничего.
Когда я ничего не - меня надо уметь зажечь. А вот он не умеет. Жаль.
Только если бензином облить.
В общем-то, я знаю, как и что можно отчудить. Что и куда отчудить. Как с этими конвертами и фенечками - но интереснее и круче. Чтоб сердце в горле - бум-бум-бум. И сделаю.
Скучаю я по этому иномирью, но люди меняются, люди пропитываются ядом этой реальности, и нет тех сумасшедших историй, нету их, не звучат в телефонной трубке. Их мне очень не хватает.
Эй, чудак, если наткнешься внезапно на эту запись - ты звони, я молчать буду и слушать. Ты рассказывать умеешь, и завораживать меня своими сказками. А этот, за компом который - слаб, безнадежно слаб, и даже и не пытается...
Э, ну да пусть, ну да пусть, я молчать буду, и слушать, и в спину смотреть. Ни в коем случае не прошлое, просто - осень, и теснота, теснотааа этого мира, эти стены и даже двери - тесны до одурения, зато конверты и феньки греют, а еще боюсь подходить к окнам - потому что именно это двери, которые не тесные, но я же однажды пообещала, и запудрила мозги, что у меня тут много дел, да ну что ты, дел у меня здесь никаких - только люди, только люди.
Не было бы и людей - и я бы не задерживалась тут. Каждому по вере его, а значит там у меня - много интереснее и разнообразнее чем здесь.
Иногда смотрю и думаю - а не начать ли мне тоже в компьютерные игры загоняться? Чисто из вредности - засесть дома и черт бы с ними.
Знаешь, чудак, мне плевать на мнение прочих окружающих, но вот невнимательности того, кто близок - я не переношу, мне то ли выть хочется, то ли когтями полосовать, уж не знаю, знакомо ли тебе мое состояние, но я вот так - смотрю в затылок, глотаю свое молчание, и разрываюсь на части от противоречивых желаний, с мыслью "чтож ты, сука, даже мозгой не прикинешь, сколько раз уже было?.."
А потом: "ну и хер с тобой". Видимо, так надо.
У меня крайне мало людей, от чьего внимания я завишу, их вовсе двое, один из них - конечно же мама, она классная, а я вот дома почти не живу. Но их невнимание пробуждает во мне желание собраться и скрыться в ночь, наушники, музыка.
Объяснить? Я уже пыталась, я сколько раз уже, но это ничего, ничего не дает, чудак, слышишь?
Твое безразличие, вернее, конкретный пофигизм устраивали меня во многом больше - я хотя бы видела это открыто, а не так вроде - "ой, она там написала что-то, пойду ее обниму, что-то я опять зенки и душой не помыл, не ощущаю я".
Ты звони, чудак, пой мне "Оборотня", неси бред, рассказывай о Городах, которые видел, я уж сделаю для тебя редкостное исключение - помолчу.
Мне тесно в этой реальности, тесно, лучше всего я ощущаю себя на Игре, когда границы мира расширяются, в прочей же жизни меня вдохновить - надо уметь, осень же.
Есть люди, с которыми я люблю общаться в живую, хотя возможность только по интернету. Лючи, к примеру. Или Кристинн - с этой особенно. И по ней я скучаю, потому как я могла зубоскалить с ней, и у меня не пытались найти некий загадочный атавизм как совесть или сострадание, мы с ней вместе смеялись, скалились, говорили гадости и глупости - и меня отпускало, а ей и вовсе было все равно, что то, что я думаю - плохо и гадко.
Осень у меня, понимаешь, осень - диагноз.
Работать скоро - в семь встал, в пять вернулся, поделал свои дела, для магазина что-нибудь сделал - и лег спать. И все. И чтоб всю осень, отключиться от себя, душу вывернуть и в летний кроссовок запихнуть, чтоб не мешала и не доканывала - ни меня, ни окружающих.
Ты звони, чудак, пой мне "Оборотня" - у тебя все-таки классный голос, я бы его забрала, как ведьма у русалочки, заточила бы в шкатулку, у меня есть, красивая такая, и слушала время от времени.
И истории слушать.
И ничего бы мне больше не - и чтоб до самой зимы.
Прорываться сквозь осень. Банзай!

Знаешь, как я чувствую приход осени?
Не внешней, нет, внутренней?
У меня ночами мерзнут ноги - даже под пледом. И долго не отогреваются.
Нос сразу закладывает - а иногда горло болеть еще начинает, как сейчас.
И самое страшное. Пропадает вдохновение. Ловцы не делаются, фенечки не плетутся толком, если меня не вдохновлять.
Я, как нелюдя, живущая вдохновением, в такие моменты приравниваюсь к мертвецу.
Меня затягивает в ледяную трясину - холодно, холодно - и чем глубже затягивает, тем, само собой, тяжелее меня оттуда вытащить.
А надо тормошить, что-то придумывать, чтобы не давать мне заскучать. Что-то интересное.
Делать надо то, что делаю обычно я все остальное время, кроме первых недель осени - когда все мое существо особо уязвимо, расколотое зеркало, и дробно отражает весь мир, ни на чем целиком не сосредотачиваясь. Когда я перестаю быть цельной и "Тень внутри моей головы просыпается, и выворачивает меня наизнанку" (с).
Логично предположить, кто бы меня тормошил и встряхивал.
Но вот нет.
Когда я уже хлебнула это холодной тины, когда я начинаю леденеть, смотря в пространство замирающим взглядом, когда на языке остаются колкие льдинки, которые я выплевываю с каждым словом - надо подойти и с укором сказать: "могла бы сама подойти и сама предложить, удивилась бы, как быстро бы я собрался и свернул все эти игры".
И в этот момент меня прорывает - я с головой ухожу во тьму ледяного болота, а в горле, и так саднящем, начинает ворочаться шипастый шарик.
И не знаешь, как объяснить, что да, я могла бы, но разве, разве ты не видишь - осень, разве ты не понимаешь, что у меня мало сил, чтобы подходить и вдохновлять кого-то самой - мне и так бы вдохнуть больным горлом, а ты говоришь - кого-то.
Неужели так трудно придумать и предложить самому?..
Это лишь первые дни осени, в этом году я держалась дольше, чем в прошлом, надеялась даже, что ничего этого не будет, но нет - с первыми ветрами, пропахшими увядающими листьями, мне начинает рвать крышу не в том направлении, и я могу лишь беззвучно шевелить губами, глядя в смолянисто-черный, с рыжевато-коричневым проблеском, затылок, и ждать, либо когда до этого затылка дойдет, либо когда ко мне все же вернется голос, чтобы спросить то, что я спрашиваю каждую осень: "Мне уйти?"
Зато со мной Гретта, плюшевая дроконесса Гретта, она теплая, в дурацкой шапке, во мне все замирает, когда я ее обнимаю, такая большая, пузатая, зимняя, греет. И пусть кто-нибудь попробует назвать ее только игрушкой - некоторые сразу нарвутся на мое хамство, потому как эта "игрушка" дороже некоторых знакомых.
Мне снилось холодное, зимнее море, я была маленькой, рядом со мною крутились три гепарда и большой, красивый черный пес - кажется, это тот же, который шарахался со мною когда-то в прошлом, когда мне тоже было тяжело, а еще раньше, когда этот пес был жив, он принадлежал некогда дорогому мне человеку, этот человек и рассказал мне, что его зовут Норд и он приходит, когда тяжело, и тот человек ухмылялся и говорил, что не знает, чем я его привлекла, что он пришел.
И вот в этом сне он был. Я жила с папой в домике у моря, там были только я, он, Норд и три гепарда.
Я сидела на берегу, лепила из песка фигурку гепарда, они сидели чуть позади меня, а Норд крутился вокруг и мне мешал.
Потом мы с псом пошли зачем-то в город, бегли везде и что-то искали.
Спасибо, пес-ворон, ты со мной, Гретта со мной, Флер, Воренок, мои Ловцы, сны и фенечки, есть чай, и вот так можно попробовать дожить до зимы, никого не дергая, ничего не дожидаясь, хочешь сидеть себе - сиди, я потеряла голос, я могу только изредка прохрипеть что-то или записочку оставить, но и в этом отпала необходимость.
Чем меньше касаться меня - тем глубже я погружаюсь в трясину, тем больше меня сковывает мое сезонное плохонедеяние.
Мне вообще лучше все делается, когда я болтаю с кем-то, ровнее и интереснее, самое лучшее конечно - это на игре в ДнД, гвалт, суматоха, хохот, комбинации, истории, другие миры, другие жизни. Я так часа за три доделала фенечку, половину которой плела не меньше недели.
Я не могу сейчас никого вдохновить - даже себя. И если не можешь мне помочь - не дотапливай хотя бы, я коснусь дна безо всякой помощи со стороны, только выбираться буду дольше, чем если бы...
Но у меня есть сны, Гретта и чай, а еще я та тварь, что переживет потоп, пожар и медные трубы, просто какой осколок себя я потеряю в этот раз, куда я его задеваю?
Одна знакомая некогда решила, что самым страшным проклятием для меня будет потеря голоса. Так вот, нет, самое страшное приходит ко мне в первые дни осени каждый год, и как бы я не цеплялась - все равно я погружаюсь в этот холод.
У меня не получается любить осень. Полюбить дождь, метро и Питер - я смогла, но осень, видимо, совершенно не мое, она изнуряет меня, выкачивает силы.
Больше всего я люблю весну.
Застегни душу на все пуговицы, хорошая моя, и не расстегивай до самой зимы - не дай боги тина ее зальет, и что ты будешь делать, хорошая моя, такая красивая в этом увядающем кружении алых листьев, и такая бесполезная среди серых, холодных и бесконечных дождей?

В колонках играет - Milene Farmer
Настроение сейчас - Странное. Из-под воды

Смотрю и думаю - как удобно быть дурочкой, которая красится не в свой цвет, цитирует тоннами статусы в стиле "ненавижу этот мир" и "люди - мудаки, и я тоже", притворяться миролюбивой козявочкой, которая под лицемерной коркой та еще шваль и шлю, и считать, что "я такая обиженная, ути-пути"...
...а я? Ну, а я не прячусь, видишь - зло мое шипами по хребту прорывается, предупреждением тлеет в антрацитово-синих глазах, и все равно - люди идут, тянутся ко мне, потоком, рекой, и восхищенье свое подносят в изящных кубках, ну вот, что еще? Когда-то давно, когда я только начала вести дневники, я хотела, чтобы мое стихотворное творчество оценили многие, мочь и уметь донести до окружающих, что же я имею в виду, диалоги вести на одном языке с этим миром, а получилось, ну а что получилось? А вот что, не мой это язык оказывается, не мой, и пока на языках Атлантиды не заговорю - не один мой стих не оживет полностью, не нальется шуршащей и правильной рифмой, не вспорхнет в душу каждого, кто умеет открывать свое сердце, пока стихи мои - инвалидики с больными крылышками, я их подлечиваю, как могу, а толку-то?
И я, как глухо-немая для этого мира общаюсь с ним паутинками, бусинками, узорами нитей, вдохновение в которых вдыхаю (вдохновение и вдыхаю - в них есть общее, мне так кажется), а они мне дыхание возвращают уже каким-то иным. Мир читает меня по глазам, по рукам, по пальцам, по линиям на ладони, дыхание мое слушает, а когда не слышно - зеркальце-небо подносит к губам, как незавершенный поцелуй.
...Мой первый - самый первый, рукописный - дневник был давным-давно, я там рисовала, много, и так смешно, но ничего этого я не покажу, потому что когда я начала вспоминать себя окончательно - я сожгла его в лесу, красивую толстую тетрадку в зеленой обложке с иероглифами на бархотке, с резиночкой, для того, чтобы книжица не открывалась, и странички на пружинке - много, и мною все проштампованы детской ярко-розовой печаткой с тремя инопланетяшками, а там - бог мой! - и разговоры с самой собой, и ОНИ - те самые, которые до сих пор со мной, и Натаниэля звали тогда иначе, и Асмодея. А еще на страницах - розбрызги краски, были тогда такие фломастеры которые "нужно дунуть - если не дунуть - чуда не случиться" - дуешь в специальную насадку, а они разбрызгивают краску. У меня все страницы были желто-оранжевые. Я тогда уже была Нэнси, когда милая девушка Анечка, Анечка с темными красивыми и блестящими волосами, с радостными и предвкушающими новый миг глазами, приятно-полненькая, с мягким характером подарила мне на новый год эту зеленую книжицу.
Я в нее стихи записывала - много, Семенова, преимущественно, у меня тогда не было интернета, но была подружка (не без помощи которой я стала я) у которой были книги "Волкодав" - и я вручную переписывала десятки стихов своим смешным неразборчивым почерком, округлым, стремительным, пляшущим по строчкам.
И вклейки всякие были, и песни на слух записывала - Арию, и наклейки смешные, всякие, с Ночным Дозором, какое-то еще смешное, детское, и плакаты и вырезки свернутые - я не клеила плакаты на стены.
И гнев свой вымещала - было на кого, я уже тогда не без агрессии была, и однажды, на уроке музыки, я не помню, мы кажется обсуждали, что каждый человек несет с собою по жизни - я зачем-то вызвалась и прочитала семеновский стих из этого дневника, в котором почти не было повседневных и бытовых записей, только мечты, разговоры и стихи - мне кажется, именно таким должен быть настоящий дневник. Читала я как сейчас помню: "А крылья сломались. Но мир не заметил потери", он мне тогда очень-очень, до дрожи в пальцах и блеске в глазах, и так не без сумасшедшего сияния уже тогда.
Надо найти и перечитать.
Это был единственный бумажный дневник, который я довела до конца. Цветными ручками, как кровью снов, от корки до корки - под конец одни стихи, одни только стихи, сплошняком, и кажется пару страниц чего-то еще, но не вспомню, рисунки какие-то.
Загорелся он нехотя, но разгорелся ярко, и не оставил ничего. Дольше всего горела обложка - страницы же огонь слизнул быстрее. Но не жалко, совсем, ведь огонь и я - это огонь и я, вместе мы.
А в глаза некоторые мне смотреть и не могут. Кто-то наоборот - глаз отвести не может. А все этот блеск, сияние, и серебристое солнце вокруг зрачков.

В колонках играет - Mezzamo – Забери меня к себе
Настроение сейчас - Да

А мы с Фенем опять молодцы. Мы смотались утречком в Икею и прикупили кучу всего нужного. Нас человечек с машиной обломал в последний момент, но мы, конечно же - выкрутились.
Теперь в комнате есть уютное плетеное кресло, на которое мы накидали подушек и искусственную шкуру, нормальный компьютерный стул, отличный журнальный столик, который заменил нам кучи табуреток и на котором удобно как и чай пить так и творить всякое красивое. И вот самое уютное - торшер. Обычный, белый плафон - но с его освещением уютнее некуда, и мне как-то немыслимо хорошо в таком свете, и музыка, и электрички-поезда внизу, внизу, вни-зу...
Вентилятор шуршит.
Пятница 13-ое.
А мы такие смешные, мы такие наглые, такие любимые миром, такие всем внезапно необходимые, что кажется - откуда, сон? Да нет, не сон.
Мы внезапно многим и везде нужны. А нам, кто нам?
А нам - мы.
И свет торшера. И музыка. И шелест лопастей вентилятора. И - ночь, летняя ночь, которая дышит свободой.
А нам - мы. А нам - мир.
И мы - миру.
Внезапно, так шероховато и тепло, так воздушно, так улыбчиво и летяще, так - легко.
Фонари.
Бисер, перья, Ловцы. Я щупаю этот мир взглядом. Даже сквозняк, даже свет, даже ночь.
Все это трогать взглядом, пробовать на вкус, но не языком а - сердцем.
Вот так рождаются под созвездием демиурга.
Звезды ловить, звезды, ну - загадываешь?
А что, что загадывать? Я не знаю, ну что? Ну, Питер, ну, здоровья маме и Фене, ну?
Счастья?
Нет. Не загадываю. Творю.
Послушай - во мне вьются целые лабиринты, сердечко мое - маленькое, но там - коридоры, двери-двери-двери, распахивай - не бойся. Целые миры за дверьми, целый мир - лабиринт, целый мир - сердце. Сердце-лабиринт.
Что загадывать?
Чтобы битАми вздрагивать, скользить ля-минорами, двигаться в мажоре, минуя лишнее, ненужное.
Отсырела и отошла, как штукатурка.
Да ну, вот еще, ну?
Слова? Какие слова?
А, да. Хорошо мне. Невесомо. Фень спит почти, а я тут кукую. Ночь, а Фень спит. А мне вот нет. Потому что волшебная ночь, волшебная. Давай я тебе звездочку в руки дам, ты только вот, не теряй, загадывай, загадывай.
А Фень спит. Он сегодня кресло компьютерное собирал. И шурупами столешницу мучали. И в Икею ездили.
Я - что? Я-то батарейка на эмоциональном заряде, мне легко, я как бежала своими длинными ногами вдоль дорог и миров - так и бегу, мне легче, я все легче переношу, для меня перегрузки - это дело такое. Напряжное, но не настолько выматывающее.
А сегодня? Да что ты, какие перегрузки. Я даже проснулась нормально утром, хотя опять полночи трепались обо всем.
Любовь, любовь?
Да ну ее. А вы - ночами - говорили? Чтоб о фигне разной, чтобы не стесняясь белых листов биографии, карты жизни заполнять кривым почерком, чтобы как бы и не так, как надо, а так, как хочется, ведь какая разница, у людей - одна жизнь, а у меня - бесконечность, и я бесконечность эту разными краями чередую.
Не теряй звездочку, не теряй. И безумия нить моего не теряй. Мало ли что важного ляпну, не знаю. Ты слушай, слушай, пока я говорю, еще говорю, а то потом опять - несерьезное все и неинтересное какое-то, и даже не так - просто неважное.
А сейчас - важное. Правильное и настоящее. То что - я.
Изнанкой. Боишься изнанки моей?
Да вот еще, не бойся, ладно? Вот Фень меня не боится. И ты не бойся. Я в такие моменты не кусаюсь.
Счастливо мне, счастливо. Как фонарику счастливо, у которого свеча внутри горит ровным и сильным светом.
Только у меня не свеча. У меня - звезда пламенная.
И созвездие демиурга над головой.
Мое тело - карта звездного неба, из родинок чужое небо какое-то, но на руке - Мала Медведица без хвостика точно есть. И не только на руке, точно. У меня все тело в троеточиях, в треугольниках.
И на левой ноге, над мизинцем - звездочка-родинка. Говорят, это у людей легкоступых бывает. И на пятках натоптыши, как броня. Фень смеется - мол, ты, наверное, на углях и по стеклу скоро бегать сможешь.
Да нет, что ты - смеюсь я.
Я к тому времени уже леветировать начну.
Да вот, честно.
Часто говорю "да" именно сейчас, пока все это рассказываю, бредни о себе настоящей говорю. А первое мое слово в жизни после "мама" было - "нет".
Говорила уже, точно. Ну а может не помнишь, кто знает.
Так вот - говорю "нет" по жизни всему тому, что не нравится.
А сегодня у меня какое-то "да".
Видимо, торшер нам волшебный продали - в его теплом свете мне так все неважно и так.
А вот так.
Звездочку не теряй.

Трудно быть тем, что называют "сильная девушка" - когда казалось бы...
Чтобы не стоять и не захлебываться этим самым, и не поперхиваться словами: Господи, почему ты не сделал меня слабой, маленького роста, тоненькой, как трубочка от коктейля, Господи, ну почему я не могу так же: истерить, когда я делаю что-то во имя кого-то и не получается, почему, Господи, я не умею жить всецело кем-то, как эти слабые девочки, и чтобы просыпать и губки дуть "ну я случайно проспала, честно", или "ну найди мне пожалуйста, давай поедем, ну сделай". А я вот нет - я просыпаюсь рано и когда нужно не просыпаю, заканчиваю с красным дипломом - ах, как легче было учиться на тройки, как некоторые, ведь какая разница, диплом не смотрят и бла-бла.
Господи, почему я такая гордая, и это не позволяет мне присвоить только себе, не позволяет ревновать из-за глупостей и плакать - только в себя, не позволяет быть слабой - с которой можно быть не сколько из любви, сколько из жалости "она же такая беззащитная, как я ее брошу, такой благородный!".
Господи, почему я не прощаю промахов - ни другим, ни себе. И слабостей слишком частых тоже не прощаю.
Соплей на пустом месте.
И только дыра в груди зреет - еду ли я в Питер этим летом?
Ну почему мне надо самой - прийти, тыкнуть носом, "вот же блять обратная связь, как ты вообще искал, слоупочище мое?"
Господи, я не прошу тебя сделать меня сейчас слабой женщиной, нет - иначе исчезнет все то, что во мне настоящего. Я спрашиваю у тебя одного - почему ты сразу не сделал меня такой, когда еще не было поздно?
Чтобы любой мужчина был сильнее меня - и чтобы уметь из-за этого влюбляться с первого взгляда и начинать целоваться на третьей встрече.
Сильные женщины не влюбляются с первого взгляда и не мечутся от одного к другому "ну люби меня, люби, защищай!"
А меня защищать не надо. Я сама это умею. И быть со мной из жалости - сложно. Сложно найти то, в чем меня надо жалеть.
И потому кого-то сильнее меня - найти сложно, и все - друзья мне, братья, младшие, старшие, не суть.
Я ненавижу безвольных мужчин.
И ненавижу плакать из-за этого - из-за того, что я не могу этого исправить, или из-за того, что я не слабая женщина - чтобы меня можно было оберегать, защищать, а я могла тупить, просить помощи, знать, что за всем проследят.
Но я же знаю - самой все, самой, и есть ли кто-то в моем окружении сильнее меня?
Вопрос повисает в пустоте пятнадцатого этажа. Слышишь, Небо?
А еще мне вспоминается Янтарь - и странный свет в ее глазах, когда она брала гитару в руки и начинала играть что-то из своего. Мерцающее марево, каштановый ветер, рыжие переливы. Но там не мое убогое "ну почему?" - а нечто иное, но тоже - про силу духа и волю.
Слабые они не бывают волшебными. Они может походить, но не будут - их сказки картонные, их проблемы - мелочные, их сопли - фонтаном вокруг, они слабые...
Такие девушки слабее своих мужчин - и им легче, потому что они могут отпустить поводья, и ничего не случится.
А я не могу - пробовала. Тогда начинается нервотрепка - и что ж ты, блять, делаешь, хера ли ты тупишь, ну почему ты забыл, опять все я?!

Я же не феминистка. Не совсем шовинистка но и не феминистка. У меня зачастую мужское мышление и поведение - но обязывает, потому как если я буду вести себя как обычная девушка - все покатится к чертям и...
И я стану не я.
Но все-таки хочется - чтоб прийти, и знать, что не только ты за всем следишь, не только ты сильная - а что и еще есть сильные плечи и руки.
Понимаешь, Господи, со мной говорить надо. И не только говорить - но и делами делаться.
А без дел - ну кому нужно, ну кому?
Ко мне слетаются окружающие, как на огонек, а есть ли огни для меня? Именно для меня? Яркие, сильные, чтобы не гасли на слабом ветерке, и чтобы можно было упасть и сказать "знаешь, все меня заебало, я собираю свое барахло и пусть дальше тонут без меня, я пошла".
А нет, а вот нет, что-то меня тут крепко, за ворот рубашки и за сердечные клапаны вцепилось, ах ты хрень, отцепись от меня, дай мне послать все это нахуй и исчезнуть, начать смеяться, смеяться и смеяться - и обратиться в смех...
И звучать эхом по водосточным питерским трубам.
Господи, дай мне силы выдержать собственную мощь...

В колонках играет - Канцлер Ги - Тень на стене
Настроение сейчас - Теряюсь там и тут

...Когда моя кожа начинает источать яд - она становится нежнее шелка, нежнее теплого сквозняка, белее солнечного зайчика. И запах - притягательный, и свежий, и терпкий - но нет, это яд, слышишь? Когда кожа моя - нежнее шелков.
Не смотри в глаза мои когда я начинаю терять устойчивость в этом мире, не смотри - бездны, омуты, космос. И ты тоже начнешь выпадать из границ и реалий этого мира. Что это? Зачем? Кто эти люди, что я делаю здесь? Заче-е-е-е-ем?..
Что ты хочешь от меня? Правды или чтобы я была милой и хорошей? Лояльной, доброй?
Если ты выбираешь правду - не отводи глаза, не делай вид, что не знаешь меня - правда моя она такая, страшная, обдерганными ушами шевелит, щурит глаза, притухает пламенный взор - ну, ну, я не прячу лица и собственного зла, ну?
А если ты хочешь видеть во мне добро и справедливость - то ты и ложь увидишь. Я буду врать.
Я ложусь и слушаю землю, чтобы не слышать чужой болтовни и не говорить дурного самой. Мне стали скучны обычные встречи ради пустого трепа. Переговорила, как перегорела - для того, чтобы что-то рассказать, у меня есть место тут, на электронной бумаге мироздания.
Все эти разговоры - о том, что не нравится мне, тебе, им - или о том, что нравится, о том, какое красивое небо, какое бывает море, какое, и просто - треп - надоело, скучно и пресно, не интересно.
Сплетни слушать? Я их знаю.
Все эти - люди, нелюди - ну их, прикидываться.
Я не верю тем, кто говорит "ну, я ко всему отношусь с пониманием". Это значит "ты не увидишь меня настоящего".
А уж кто пытается казаться лучше, умнее и глубже - ну их.
И все эти люди и нелюди, кто меня к себе хочет, с собой, болтать сидеть - ну о чем? Что нового и интересного ты расскажешь мне? Психологические проблемы опять?
А я вот могла бы рассказать о том, как громко тикает стрелка - это буквально полуночный выстрел, когда внезапно мир пересекает границу яви и нави, и тени плясать начинают, стучатся в зеркала с той стороны, а я что? Не мне их бояться.
Хочешь, я поцелую тебя в темечко - и по капли выпью твою душу?
Зато ты поймешь - что это там, за зеркальной гладью, она для тебя станет как вода, даже круги пойдут по твердой некогда границе. Хочешь - там, хочешь - тут.
Я могу рассказать сказки страшные, бессюжетные, но кто их будет слушать? Где моя Ночь Сказок? Чтобы говорить - и чувствовать, как холодеет кожа, будто льдинкой провели.
О том, что Цветок расцветает в самую короткую ночь, выпадающую на полное безлуние - в центре города, и границы его лепестков светятся льдисто-голубым, и если испить росы с них - не будешь прежним, никогда, и ты проваливаться будешь сквозь зеркала, тайны и людские взгляды, и потеряешься, не вернешься, пока вновь не найдешь Цветок, а там? Никто не знает, никто не видел, никто не встречал. Говорят, они уходят туда, откуда эти Цветы расцветают на мостовых.
Мой яд отравляет меня саму, но это - так сладко, боже мой, так это сладко - травиться этим ядом бесконечного одиночества везде и всюду - мифическое это везде и всюду. Ядом дыхания - я дышу здесь, но ветром других миров.
Когда-нибудь я буду выдыхать некое психотропное вещество, заставляющее быть нечто иным. Или хотя бы просто - быть.

Серия сообщений "Минутные сказки":
Часть 1 - И всю ночь говорить про космос
Часть 2 - Это существо
...
Часть 4 - Привет звездным ветрам
Часть 5 - Демиурговы маски
Часть 6 - Ды-ха-ни-е
Часть 7 - О русалках
Часть 8 - Уходящий за Солнцем
...
Часть 28 - 04. Холод.
Часть 29 - 35. Голос над мирами
Часть 30 - 43. Видишь город в темноте... (с)

В колонках играет - Окарина
Настроение сейчас - Странное

Люблю свою работу - сделаешь сколько надо и вали на все четыре стороны - то что надо моей душе.
Слушая на работе радио, фырчу постоянно на Дикую Мяту - раздули из нее черте что, а раньше так душевно было, по-свойски. Все свои, всё свое. А они совсем по-умному сделали - мало того, что билет стоит денег, стоит денег поставить там палатку или место забить, денег - жратва, и еще - в первые числа лета. Большинство студентов учатся в поте лица, а прочие еще работают - ну они умные конечно. Так что я счастливо еду на Купалу с 16 на 17-ое под Подольск, купаться в ночной реке и прыгать через костер.
И вообще - у меня куча задумок, связанных с фотографиями, фото-флешмобами и фотосэтами лично для себя.
Сугубо для себя: образ Чеширского Кота. Пока думаю, нужно что-то безумное, полосатое и где-то.
Пэппи-Длинный-Чулок - я была в прикиде на Дрифлеше, но и сэт планируется.
Нужно делать крылья из двух зонтов и искать маленький глобус - кое-что тоже будет, хочу.
И с Ловцами пофоткаться хочу.
Еще под Малкавиана хочу.
А общее: проект "Шаманы в Городе". Это сложно описать, это легче показать, у меня есть пара фотографов, один из них согласился фотографировать вечером - нужно доделать посох.
А еще более свободный проект "Свободное фото". Он заключается в том, что человек берет фотик, идет гулять и... если ему нравится человек - просто подходит и спрашивает разрешения сфотографировать, буквально пяток кадров, разъясняя концепт проекта и выдавая визитку на сообщество. Собсно, на этот проект на каждый город лучше делать отдельное соо.
Смысл проекта - показать, что красивых людей на наших улицах не так уж и мало, и их сфотографировать можно не только на всяких парадах и праздниках. Однако, люди, которые фотографируются - не должны быть до этого вам знакомы, то есть фотографии знакомых нельзя выкладывать, это нечестно.
В общем, мой дурдом и мои мысли всегда со мной.
А еще меня урурушкой признали.
Форточка с прошлого Купалы И я тут есть, да.

В колонках играет - Зимовье зверей - Мы никогда не умрем
Настроение сейчас - Вверх

Видишь, я перед тобой стою, и вокруг - километры одиночества, просто отсутствие кого-либо. Я не одинока, но рядом - никого. Это очень личное...
...Здравствуй, Ирреальность, линия, горизонт, грань, заложенная во мне - ты видишь, что стало с твоими лучшими некогда воинами? Истерлись, теряют воли и характер, и раньше об кого можно было обтесывать гранит, сейчас - люди, просто люди, желающие простых людских радостей, пишущие плохие стихи, гуляющие по выходным под ручку с мороженкой и не желающие никаких опасных чудес, и только имя твое мелькает в названии порталов для игр по сетке, и то - оттуда выходят психуя, с дикими истериками ни о чем, да разве ж это эльф? Да какой это эльф.
Это человек. Самый обычный человек, самка человека, бесхребетная, скучная, бескреативная. Человек.
Ирреальность, слышишь, убей меня, убей меня как только я стану походить на них - обычных, простых, неинтересных, пусть стерженек твой переломит меня пополам, стоит мне только захотеть скучной и обычной жизни.
Я не пишу о тебе, не пишу давно, я старалась потеряться, запутаться, обляпаться в этой жизни, а получилось только раздвоиться, одна я - здешняя, и одна я - твоя, Ирреальность, не забываю, не могу забыть, как когда-то Гил говорил - вот знаешь, Нэнс, ты наверное когда-нибудь дашь клич, соберешь нас всех вместе и...
Я помню, как мы мечтали - и...
Все вместе.
Я старалась запутаться в эту жизнь, как муха в паутину, но черт дери, я сама - паук, слышишь, Ирреальность, паук, и не могу забыть дыхания опасных приключений.
У меня получалось одно время - но они стали просто людьми, вляпались в эту жизнь по самые свои затылочки, отпали от меня и я вновь, вновь всей кожей почувствовала твои ветра - я слишком тонка и прозрачна чтобы не чувствовать их, звонка, как струна реагирую - звенеть, звенеть, звенеть. Сыграй на мне что-нибудь внятное, пожалуйста, иначе раздвоение мое само себя погубит.
Я терялась в именах, путалась в жизнях, но лишь затем чтобы снова прийти к тебе, к твоему порогу, и понять - я не могу отступить, ни шагнуть в сторону. Пусть, пусть люди отслаиваются - я все равно иду к тебе, такова моя природа - возвращаться в мое логово, оттуда, откуда я сказкою выпорхнула.
Пусть, пусть - люди взрослые думают, что я запуталась в сказках, глумлюсь, дурею и бешусь с жиру, но я все же чувствую, что именно в жизни я запуталась, и именно ты - то настоящее, что есть во мне.
А люди...
Что, люди?
Я помню, как мы мечтали, как мы писали, а осталось нас - всего ничего, у кого на устах все звенит - Ирреальность.

Ап-рель.
Преддверие ле-та-а...
По-это-му
Ухожу с головой
В не-бо-склон.
Это сон.
Все это сон
Моя дурацкая жизнь.
Дер-жись
На острие ножа
Моя смешная,
муторная
ду-ша.
Не срывайся
На вы-до-хе
и на
вдохе.
Дай мне до-жить
до пла-хи.
Или кон-ца
эпо-хи.

Ап-рель.

В колонках играет - Машина времени - Костер
Настроение сейчас - Тянет

...понимаешь, проклятие это на мне висит, все никак не отпадет, во мне оно крепко-накрепко. И пока я тут, в Москве - некуда от него деваться, звучит струнками, и тяжко его нести, но...
...пока горит костер - мучиться мне, вспоминать, случайно даже. И пока звенят струны - звенит во мне что-то, звоном-прозвоном.
Куда я денусь, если из сердца моего черно-фиолетовая нить тянется, вспоминается все, рассказы и песни, крылья и миры, и когда я начинаю вспоминать - жить мне кажется до отвратительного скучно, потому что не будет как тогда - таких искренних приключений, жизни между строк, полетов между мирами.
Но нет уже не меня прежней, не тех людей, и как возвращаться мне туда - я не знаю, но тянет все нить в прошлое, тянет, звенит от напряжения, и полузабытый голос в трубке все поет мне, поет, хотя не звучит уже давно в моих ушах.
Я иногда очень жалею, что не могу как господин Гро из книги Макса Фрая выдохнуть это все в заклинание, создать живой сосуд со всем вот этим вот, тяжким, обмануть это прочную звенящую струночку-ниточку, и отправить этого голема, из чувств моих прошлых, куда-то далеко, туда, куда тянется ниточка, к тому амулету, к которому тянется.
Развяжи меня, бог мой, отвяжи от моей души звенящую эту ниточку, оставь меня уже живою и невесомой, стукни по голове, память мне вычеркни, года четыре, не меньше, выборочную амнезию, и банку шоколада мне выдай с мягким свежим хлебом, налей чаю, погладь по голове, пожалей пять минут - и возьми тяжелые серебристые ножницы и обрежь ниточку под корень, ведь покуда я тут, в Москве - я не нахожу себе места в этой жизни, мне и скучно и тошно именно из-за этого, что ниточка дурная, звенит, оглушительно звенит в моей груди и тянет, бог мой, как больно она тянет меня...
...в прошлое. Туда, где ледяное небо билось на осколки или раскрывалось, как невиданный цветок - и выпускало меня в иные миры. Туда, где голос красивого, жестокого и честного человека рассказывал мне сказки, где меня за руку водили по волшебным Городам и Королевствам, где я гостила в башне Шута, и слушала, слушала, тянули сквозь толпу, редкие улыбки собирались в памяти, как бабочки под стеклом, где костяные крылья секли воздух, где кровь струилась между восемью зеркалами, где я и сказка жили бок о бок, где мне ничего не было важно и нужно. Где меня не жалели, но носили, окровавленную с ног до головы на руках, поили зельями и кровью, не поучали, но показывали и рассказывали - туда ниточка меня тянет, и я все никак не выкорчеваю ее, вроде и сердце поменяла, но черт бы брал мою память. Вроде привыкаю к чужим рукам и кожей и сердцем - прикипаю, но ниточка эта дрожит и дергается, ну что ты будешь делать. Живьем меня тащит сквозь временную пелену, и я снова и снова не могу.
Я хочу жить лукавой и невесомой, бог мой, но пока не получается - что ты будешь делать со мною, безумной и безнадежной, как ты заберешь частичку меня самой у того Сказочника, что придумывал меня в каких-то нелепых, ненужных, но - как оказалось - важных мелочах?
Как ты вернешь мне мою целостность, как ты вылечишь меня от этого болезненного сумасшествия?
Я помню.

Ещё не всё дорешено,
Ещё не всё разрешено,
Ещё не всё погасли краски дня.
Ещё не жаль огня,
И Бог хранит меня.

В колонках играет - Канцлер Ги – Письмо тирана Римини Папе Римскому
Настроение сейчас - Виски ломить

А сегодня мне снилась жесть. Я конечно временами маньяк, но на ночь я была в достаточно неплохом расположении духа, хотя виски ломило - на погоду. Так что чем вызван этот сон - понятно слабо, ну, кроме моей неприязни к одному типу людей, одной из представительниц которого я сегодня переломила хребет (между прочим голыми руками).
Но, в общем, по порядку. Более того, я достаточно хорошо его помню.
Я ехала куда-то далеко - на электричках. Толком не помню, но времени во сне поездка заняла реально долго. А главное - непонятно зачем.
Дернуло меня что-то вылезти на не своей остановке - это точно помню. Стою на ступеньках станции - никаких билетных касс и уж тем более турникетов. Просто станция, стоит, кажется, в лесу. Что за спиной и за электричкой - не обратила внимания, но не город точно. Чуть-чуть спускаюсь. Вдруг меня нагоняет ЭТО - судя по всему из той же электрички, и таким тоном "а, это ты". Оно с подружками - одну я знаю, в общем-то, другую - скорее всего нет или не узнаю.
На меня внезапно налетает некое нездоровое веселье - изредка у меня бывает такое в жизни, но пока таких разрушительных последствий оно не имело.
Далее следует совершенно неприличное действие - я просто швыряюсь в нее комом грязи и отбегаю. Им кажется, что бегу, пытаются докинуть до меня все тем же. Я торможу, уклоняюсь, и внезапно оказываюсь рядом с ней. Совершенно по-женски вцепляюсь в волосы, но далее совершенно не с девичьей силой опрокидываю и начинаю бить о ступеньку. Головой. С целенаправленными желанием эту голову пробить.
Мне в спину попадает ком грязи - однако, никто из двух подружак так и не приблизился. Ну а я понимаю, что не, так я ей голову не пробью.
И вот тут то я просто подхватываю ее за химок одной рукой, за пояс - другой, и поднимаю над головой. Без усилий толком. Ну, как большую подушку подняла.
Вдруг передо мной появляется ее двойник, похоже - бесплотный. То ли девочка сознание потеряла и с перепугу вышла из тела, то ли еще чего. И этот двойник просит меня не кидать тело об лестницу.
Я соглашаюсь.
Лишь затем, чтобы ломануться за поворот - девочки растерялись и не сразу сообразили, что происходит - и сломать этому телу хребет. Просто примостив на земле на плохо держащих ногах, упереться одной рукой в спину, как-то за что-то ухватиться, а второй - откинуть ей голову и резко дернуть за плечо. И сложить ее пополам.
Ну вот, я не кинула ее об лестницу, как и договаривались.
Внезапно понимаю, что если оббежать вот этот заболотистый прудик - попаду в метро. Не долго думаю, бросаю тело в прудик - скорее уже не живое. Замечаю, что оно идет ко дну сразу же, будто каменное.
Вписываюсь в еще один поворот - девчонки ломанулись за мной. Там, конечно же, турникеты, кассы, но никаких контролеров я не увидела, только кассиров в неудобной для быстрого выхода будке. Чтобы подойти к кассам и турникетам - нужно спуститься на пару дюжин ступенек. Для разгона спускаюсь ступенек на шесть, и не затормаживая - прыгаю через турникеты. Удачно.
Те поезда, которые были ближе - приходили на конечную, потому я рванула на другую линию - по лестнице через небольшой мостик. Через полминуты приходит поезд, запрыгиваю.
Понять, успели ли за мной эти девочки или нет - не успеваю. Просыпаюсь.
Вот такое вот действие не для слабонервных.
При том весь сон со мной было состояние совершенно нездорового веселья. Никакой злости или неприязни.
Развлекаюсь я так, ага.
Утром, при пробуждении, ломило виски и сердце билось странно и неритмично - даже адреналин был вполне реальный. И крайне странное состояние.
Вот так вот.

Сложно подозревать (некоторым, не всем) какая сила таится в тонких пальцах, в тепле ладоней.
Взмах руки - и срывается когтистый след, распарывающий плоть, оставляющий борозды в асфальте и бетоне...
...Легкое касание той же руки - мягкое тепло просачивается под кожу, лечит ссадины и переломы. Невесомостью стирает чужие слёзы, горстями зачёрпывает боль.
Ведомая неким маниакальным откровением, кидаешься в новую кровавую волну гнева - и из целителя становишься убийцей. Из Хранителя - Малкавианом. А после, когда астральные и настоящие когти - уже в крови - бросаться на шею в истерике, зарывшись лицом в грудь, и не отпускать, ни в коем случае не отпускать, оставляя на ткани рубашки маслянистые следы от сведённых судорогой великого страха пальцев.
Излагать мысли то ломанными всхлипами, то - долгими фразами, не зная, где поставить точку.
...Они смотрят на меня тусклыми глазами в обрамлении синяков, с трещинами красных сосудов, делящих белки на острые осколки. Я гордо вскидываю голову, не только, чтобы видеть их всех, но и для того, чтобы кровь не заливала лицо. Она капает с волос, повисает рубиновыми капельками на ресницах. Живительная алая влага пропитала блузку - как назло белую - и стекает по спине, расправленным плечам.
Они смотрят. Просто смотрят - без страха, упрека или гнева. Их кожа грязно-серая, у них больные глаза и тонкие, бескровные зеленоватые губы. Точёные крылья резных носов чуть трепетают. Принюхиваются. Чуют кровь. Но не бросаются. Не их стиль.
Им не нравится, что кожа у меня - просто бледная. Им не нравится, что у меня синие глаза - у них блекло-зелёные. Они терпеть не могут мои длинные волосы - у них выбриты виски.
А больше всего они ненавидят мою кровь. Она красная, горячая, как мое сердце. Их кровь мутная, болотного цвета, и - прохладная, вязкая...
...Крик вспарывает небо - он переходит в вой. А кто-то упрямый держит в кольце - слишком крепком для меня - рук, чтобы не кинулась, чтобы не бросилась в пекло. Хватит, мол, намахалась когтями, зверь.
И я послушно обмякая, повисаю в бережной хватке, не смея поднять головы и посмотреть в глаза.
Белая ткань блузки и рубашки расцвечена алыми пятнами. Вязкий запах - такой густой, почти до тошноты - бьет в виски. Сознание гаснет под гнётом слабости, ускользает...
Срываюсь во тьму.


[07 Апреля 2009]

...Он смотрел на это чудо, странное, несуразное, бродячее. Она лежала на старом постаменте некогда осыпавшегося памятника, подтянув к себе ноги в светлых клешоных джинсах, свесив длинные рыже-красноватые волосы. Он чуть улыбнулся, и она отзеркалила слабое эхо этой гримаски - в меру дружелюбной, доверительной. Отзеркалила, ничего более.
- Ну, у меня тут поесть есть, вода в фляжке... - ему почему-то хотелось понравиться этому чуду, даже не как может парень хотеть понравиться девушке - нет, скорее, как хотят понравится одичалому, но красивому зверю. Хотя почему-то понимал тщетность своих предложений.
И был прав - она лишь покачала головой, едва-едва улыбнувшись, провела рукой по лицу, чуть выше виска, слизнула кровь с пальцев. То ли царапинка, то ли плохо заживший шрамик. Он невольно потянулся к кровоточащей ранке, осторожно, боязно, боясь спугнуть, напугать ее саму - нервную, сероглазую, с пустыми зрачками, тонким разлетом бровей и очень светлой кровью, словно масляная краска. Она чуть сжалась, но не отпрянула, когда он коснулся ее лица, провел кончиками пальцев по щеке. Рука почему-то дрожала, и некая дрожь, словно огонька свечи, отражалась в глазах чуда.
- А знаешь... - внезапно проговорила она надтреснутым, тихим голосом, словно давно не произносила человеческих, внятных слов - Я бы позволила тебе меня убить. Не страшно.
Он смутился, нахмурился, где-то в грудной клетке что-то екнуло и замерло, не понимая, что же значит это "не страшно".
- Не страшно, да... - повторила чудо - И легко просыпаться.
Ее слова походили на бред, смущали душу, заставляли сжиматься сердце, как-то болезненно и жалостливо, как у ребенка, услышавшего, что чудес не бывает.
- Да... ты не думай. Я не всегда такая, я просто ненормальная... - все в том же духе пояснила она, словно ощутив его мысли - он сам не мог разобрать сумбур в своей голове, потому можно было только ощутить.
Улыбнулась - спокойно, печально, в серых глазах вновь - затягивающая вечность пустоты, окунайся - и дна не найдешь, и - ни тени улыбки, ничего.
- Дай попить, м? - она села ровно, встрепанная, в мешковатой черной рубашке. Он протянул ей флягу, она сделала глоток, сначала понюхав содержимое - кажется, по привычке.
А он смотрел и смотрел, задумчиво и печально, словно переняв ее взгляд...

[14 Июля 2010 ]

...Эту девочку зовут Лугранн. Она рисует.
- Почему все лица у тебя одинаковые?
- Наверное, я кого-то ищу. Именно с таким лицом.
***
...Смотрю в экран, вижу ник, смеюсь:
- Идиотка, она же даже не рыжая, и на гитаре играть не умеет! Ну блондинка!..
***
- У них совершенно нет вкуса в музыке. Вот смотри, одна слушает эту дрянь дикую - Блондинку Ксю, вторая - Гуфа, и учитывая, что у них как бы основным интересом указаны именно рок группы. Дрянь, фу, противно.
А еще папа сегодня сказал, что если вкуса не было в 15 лет, то и дальше он вряд ли будет.
А вкуса нет у них даже в одежде. Фу-фу-фу...
***
...Почему я злая?.. Ну, из прикола - чтобы считать себя Мировым Злом, и все такое!
А вообще, наверное, я не хочу смотреть на этот мир из-под маски псевдодобра. Если мир смотрит на меня добрыми глазами - я чую это, впитываю кожей, шерстью, взглядом. Если злая я - это не значит, что и мир вокруг злой. Я умею ощущать зло или добро, направленные в мою сторону...
...А еще я злая наверное потому, чтобы никто не смел лишний раз напяливать на меня свои надежды. Нет, есть, конечно, те, в чьи надежды я облачилась сама - но лишь потому, что они мне впору, они мне идут к лицу и цвету волос. А кто пытается заставить влезть меня в вещи, которые мне не по размеру или уюту - напарываются на острый нож моего откровения. Откровенного презрения. Откровенной злобы.
Моя злоба - это нож, который большую часть времени проводит в ножнах, и некоторым перепадает его блеск. Слепящий, злой, как глаза нечисти. Нелюдя.
...По той простой причине, что я ненавижу безвкусицу. И "безвкусные" личности меня раздражают больше всего.
***
Мы - обоюдоострый двугранный клинок, лезвие которого рассекает эту реальности в любую сторону. Две грани.
А я и я - это спираль, ввинчивающаяся в небо, дополняющие, перетекающие друг в друга, неразграниченные, как клинок - гранями.
***
У меня, вообще, уже есть свой "дневник в голове".
А сейчас я сделаю себе шипучую, как газировка, ванну, и буду читать новенькую книжку Фрая, подаренную мне в волшебной обертке.
...Да, и кстати. Я волшебная. Пусть и злая. Хотя все наверное привыкли, что волшебное - значит, доброе.
...В кошачьей лапе запрятаны когти, и нежные бархатистые - по-человечески теплые - подушечки пальцев могут быть твердыми и обжигающими.
***
- Лугранн, почему на твоих портретах злые глаза?
- Наверное, потому что они меня пока не нашли.

[14 Января 2011]

...Тебе не уйти, и "Черный список" в настройках не спасет. Я буду давить синим, остро-синим взглядом в затылок, обернись, обернись!.. И ты вдохнешь в себя сводящий с ума сквознячок безумия, он просочится сквозь вены, и распахнет тебе глаза навстречу Джокеру, которого ты когда-то называла своим богом, неуклюже роняя карты в давно уже стаявший снег.
Разве ты не знала, что он разыгрывает своих рабов, как фишки на игральном столе?..
Можешь считать, что мы сним договорились. Хотя это неправда...
Я просто забрала то, что ему и не нужно было - хитрому веселому богу азартных игр.
Карты против костей?
Не вопрос. Но резон ли? В кости на-а-а-а-амного сложнее мухлевать.
...Я не отцеплюсь, пока не разделаю твое слабое, трепещущее сознание "острым лезвием сна", не выверну наизнанку, как Вивисектор по Пелевину, и не закутаю в белоснежные простыни твоего посмертия. Тебя найдут - потом, попозже, охнут от невероятного омерзения - кто это мог сотворить с такой девочкой, как же так?..
И даже "печать вечной девственности" - над этой фразой я ржала все сегодняшнее утро - тебя не спасет, так как печать эта давно была смыта где-то, в каком-то подъезде, в какой-то квартире...
...Все просто. Ты просто выронила карты, когда они оставались единственным твоим спасением - хоть каким-то зыбким шансом на удачу. Хоть какую-то. Хотя, не только это. Но моя память услужливо подсовывает мне именно этот эпизод, нарисованный с чужих слов...
Он усмехнулся, казалось, мысленно сплюнул - пожалуй, я поняла это только сейчас, уже после того, как настроилась на тонкую алмазную нитку его мыслей:
- Она даже карты выронила...
И сейчас я поняла, что это было роковой ошибкой...
...А пока я слежу за твоей жизнью, через любые замки и любые смеющиеся спившиеся гримаски - я-то знаю, что обида, нанесенная ударом перчатки, никогда, никогда не забывается. И моей перчаткой было то, что я "увела" (по твоему мнению) у тебя подругу, и разрулила сердечные дрязги далеко не в твою пользу, и, что смешно - даже не в мою, а в чужую. И, что забавно - никто не жалуется...
...Я возьму тонкий скальпель, и планомерно рассеку, разделаю на составляющие, отделю противные жирки банальщины, сопливости, вранья, лицемерия, вообще, всего, что мне не по вкусу - я не люблю жирное и горькое, а и того и того в тебе много, тот, кто делал тебя, наверное, очень фиговый повар - и выкину в целлофановый черный пакет, обязательно в двойной, чтобы не один жирок не вытек, не шлепнулся с противным звуком на мостовую Севе'ра. Остальное я тоже буду тщательно рассматривать, смотреть, находить применение...
...Ах, да. Еще одна роковая ошибка . Я знаю, что ты боишься крови...
...Крови будет достаточно - я надеюсь. Ее я налью в большую глиняную крынку, тщательно пропустив сквозь тонкий платок волшебства (его, правда, придется долго стирать где-то в волшебном ручье, где прошел единорог, но это ничего), и она наконец-то приобретет тот самый блеск и яркий цвет, искристость, которая должна была быть в тебе с самого начала, но ее не было. Этой кровью я буду поливать одно дерево, яблоню, и будет у меня своя яблоня Вдохновения.
...Из жил я сделаю струны - после того, как они будут вымачиваться в полнолуние в твоей же очищенной крови, и, быть может, они зазвучат так, как тебе никогда не играть.
...А на органы я даже смотреть не буду. Кроме, пожалуй, сердца. Себе я оставлю его в качестве трофея, и при случае скормлю какой-нибудь очередной девочке, типа тебя - уж измученный дух двух таких сердец точно не выдержит...
...А душа? спросят меня отражения. Душа?.. А будет ли она?..
Если будет - может, она сможет родиться тем, кем должна - черновласой и черноглазой, бледнокожей и темнокрылой. Она спросит меня: "Что случилось? Неужели я так долго спала?.."
И я ей все расскажу. Честно. Она засмеется, запрокинув встрепанную голову, и скажет " Вот же я попала, а? Ну как так можно - всегда говорила, что нельзя себя так запускать, нельзя!.."
И будет танцевать, в белом, черное и белое - тона потрясающей сочетаемости. И не будет этой приторности, которую ты в нее вкладывала, всей этой... гламурности и сопливости. Ты ведь даже не представляешь, что могло бы в тебе взрасти, не утопи ты это, дура эдакая, пивом.
И девушка засмеется, будет пить бренди, и смешно подбоченясь, смотреть на все, что от тебя осталось - кости, кровь, голова, сердце, два мешка с дерьмом и шкатулка лицемерия. И никакой она не эльф, не оборотень и не василиск. Может, даже не павший ангел. Просто красивая, как статуэтка богини, девушка в белом...
...А если не будет.
Нет.
Затачивая скальпель я четко, вновь в своей жизни скажу "Нет".
Душа обязательно будет. И весь смысл - лишь освободиться ей от глупого тела пухлой малолетки.
И вновь будет Она. Та Лаира, которая красивая тоненькая девочка с замашками принцессы, но не спивающееся дитя XXI века, которое - увы и ах - топит все волшебство всякой дрянью, не слыша, как бьется, плачет, кричит - окстись, умерло поди!.. Или уснуло... - то непостижимое существо, когда-то имевшее с ней одно и то же имя...
...А сейчас я буду продолжать смотреть это кино, и точить "тонкое лезвие сна"...

[16 Января 2011]

...Бог мой, я тебя обниму за шею, прижмусь к груди, буду слушать - там сердце слышу, сердце.
...Ты помнишь, когда мы уезжали из города моего бессмертия - я плакала, навзрыд и молча, тихо, и молчала восемь часов подряд, рисовала в блокноте и писала корявым подрагивающим почерком, и пока мои ноги не коснулись перрона Города-Дыма - я не произнесла ни слова. Я плакала, уезжая из города ключей, из Питера, и...
...все это отслаивается, как ненужная кожа, остается, осыпается, и что остается? Ты, я и Город, бог мой, слышишь, я буду на мостовых камешки взглядом считать, плести бесконечные фенечки никому, писать письма Питеру, искать и находить ключи, фотографировать уличных кошек и людей втихаря, ходить с зонтиком и свои безделушки продавать в дни языческих праздников. И нескончаемые веревочки плести, и вплетать, как Кершет, амулеты и бусины в волосы, ленты подвязывать, звенеть сережками и бубенцами-колокольчиками, бог мой, слышишь, давай уедем в мой Город-Любовь, в сердце моем осколок витражного оконца колется, и...
...за мое последнее бессмертие я отрастила себе такой хвост, которым только чуять, и вот - этим самым хвостом я ныне чую, что жизнь делает оборот, другая сторона луны поворачивается, а мне лишь немного грустно, но - пусть катятся лесом, светлым и красивым, а я не хочу участвовать в этом чужом задуманном дурдоме, у меня есть потрясающие люди, которые легки и невесомы, которые не привязывают меня к чужим образам и к чужим мнениям, которые не обижаются на мелочи ( не считая значительным то, что не надо было бы), от которых я не жду подвохов потому что какое им до меня дело.
Вот так вот, бог мой, и сердце твое стучит, и пусть все летит куда-то, катится, перевертывается - мы уедем обратно в вечность, искать ключи и апостола Петра, спросить чего-нибудь, например, какое кафе недорогое и уютное, он скажет "дура!" и будет совершенно прав, бог мой, "буду дурой, если горе от ума" , рассмеется и подарит мне ржавый ключ. Просто так, в коллекцию.
Бог мой, кто эти люди, я не хочу никого из людей, ни в жареном ни в пропеченном виде, не хочу. Дай мне ветер, бог мой, ветер с запахом корицы, и гладь меня по лицу теплыми пальцами, не надо больше никого, потому что все эти "кто" такие странные, противоестественные и... обыкновенные, что у меня начинает болеть горло. Не хочу.
Бог мой, в Питере - с зонтами, камешки в мостовых считать, запускать фонарики и воздушных змеев и жить, жить, жить - ни к кому больше не прикасаясь всерьез, потому что нужен мне только ты, бог мой, ты и Питер, а остальное...
А остальное - это так неважно...

...Мне иногда кажется, что я выдуманная, и что чем старше - тем сильнее это проявляется. Я потеряла имена - они не имеют значений больше как прежде, как казалось, у меня даже ощущения дома толком нет, хотя это и не осознается всегда и постоянно. Имена - да, я отзываюсь на интонации и голоса, а вот "ощущение дома" призрачно присутствует, ну а на самом деле...
...Давай же, выйди в половину пятого утра (?) из дома, поймай электричку наподальше, и езжай - без наушников - просто не хочешь, сонный и невнятный, как полуночный морок. И почувствуешь себя и в самом деле - мороком без определенного места обретения сущности.
Мое прошлое так же невнятно, как и будущее, но если на будущее у меня может даже какие-то судьбы есть, то прошлое будто истончается, или вовсе кусками исчезает, погрызенное хитрыми мышами, а время, которое было в прошлом - время, на которое было отведено прошлое - вообще девается непонятно куда, пожранное неведомой мне хтонической сущностью. Ну, или даже чудовищем. У кого какие бабайки.
Неужели я становлюсь вещью в себе?
...А еще эти непланированные, но даже ожидаемые встречи кажутся мне волшебными и судьбоносными...
Наверное, так.
Привязываюсь не к местам а к людям и городам. Москву не люблю, хотя и красивая - если смотреть отчужденно и не впутываться. Никогда бы не стала работать курьером в Москве. Не-не.
В Питер хочу. Свою квартиру - чтобы ничего лишнего или чужого. И будет не квартира даже - а Логово, Логово Чудес - любой Белый Кролик обзавидуется со своей норой.
А пока я... Морок? Видение, придумка?.. Что-то же истончается, что-то же...
...Даже не читав любимого мною Макса Фрая, и вообще, когда еще даже толком не увлеклась фэнтези - меня гложила некая тоска, тоска по тому что нельзя, чтобы у меня было как у всех, типично-банально-скучно, не просто - не хочу, не так уж много кто хочет, а вот - нельзя, иначе мое призрачное существование потеряет смысл и - все...
Двери в потолке, зеленые трамваи? Радужная тропинка?
Или - мое собственное нутро, ребра-клапаны, душа развернутая как книга?
...Монстр, куда ты пожрал последний год? Столько всего было, а так ушло - будто реально кто-то сжирает. Может это я и есть этот монстр?
А кажется только-только была в Питере, а на самом деле...

Бог мой, межсезонье это убивает меня, осень - затянувшееся межсезонье, но когда она сходит на нет, и уже не осень и еще не зима - это кошмарно, я мечусь, как солнечный зайчик по клеткам-зеркалам, отражаясь, прыгая и беснуясь, и некуда мне деваться, и чувства странные и пугающие во мне зреют, тревожность моя вся, до капли.
Мне бы знаешь чего, бог мой (да-да, я знаю, межсезонье как очень неустойчивое время можно перелепить, дороги поменять и судьбы, потому и тревожно мне так)? Мне бы дождь этот в том Городе, которому он к лицу, горячий чай, кухню и полочки, огромную ванну с горячей водой и чтобы много-много пузырьков со всякими притираниями-мазями-солями, отварами на травах, музыку, смешной коврик в виде махровых пяточек на полу, две кошки - рыжую и черную, руки бы горячие, теплые, пахнущие имбирем, и - чудо в рукава, на чердаке - драконов разводить, маленьких еще, ничего, к следующей осени уже с меня будут, а сейчас пока каждый в шляпу влезает, и по не твердым пока хребтам их гладить, крылья расправлять и с пола их поднимать, чтобы не застудились, в одеяла пушистые прятать, и чтобы каждый милый такой.
Чудес мне бы - которых не придумать и самому исполнить, а - пощупать, ощутить, обжечься даже, я люблю огонь, он во мне пляшет, пылает.
Давай я стану Хранителем Питерских Драконов, буду им фенечки на лапы плести, на шипы цеплять Ловцы Удач и латунные шелестящие колокольчики, чей перезвон схож с звенящим шелестом шизофрении, дай мне, бог мой, твои ладони, я уткнусь в них, глаза закрою, и - имбирь, корица, еще что-то, и фенечки ношеные - мои.
Межсезонье мнется под моими пальцами, меняется, отдается тревогой-колоколом в гулком сердце моем, пустота отзывается, а дожди идут, идут, смывают снег, дай мне снегу, как героину, господи...

...Я, если перефразировать Фрая - целую каждым шагом эту вечность мироздания, и мои шаги - словно печальные, хотя и веселые, звуки опадают на солнечный асфальт.
Одиночество чувствуется лучше тогда, когда смотришь на других, на тех, кто может спокойно подойти, приобнять кого угодно занкомого-полузнакомого. А по-настоящему одинокий - изнутри, пропитанный этим одиночеством - не сможеть приобнять даже дорогого ему не-человека. Это не зависть, нет. Просто очень хорошо чувствуется, что ты вообще не тот, не такой, другой, вообще... Или, может - правильный, нужный этому миру?
...Это одиночество чувствуешь, сидя в метро, оно все-по-гло-ща-ю-ще, пропитывает, сочится ореолом. Звучит в тебе. Это одиночество... сильное... Оно могло бы быть похоже на любовь. Похоже, оно у меня вместо любви, мое дикое, неприрученное одиночество. Которое можно любить всем своим идиотским, многогранным и непривычным существом.
...Болотная Площадь, и шаги-поцелуи. Я поняла, почему я так люблю слушать там-тамы. Они заменяют мне стук сердца, которого у меня уже нет. Вот без этого ритма тоскливо, хотя там-тамы слышатся как-то по-иному, насквозь, сквозь ту пустоту внутри, вибрируют. В груди.
...Около метро парень играл на гитаре, если я правильно разглядела - бас. И - там-там. Танцевала девушка, рыжая, коротковолосая, одетая в стиль ретро. И фенечки на руках. Если я танцую, то - огонь - нервно, плавно и ломанно, стремительно.
А как танцевала эта девушка - могла бы танцевать вода, море, волна за волной движениями, налетая на порывы ветра и посвист его. Денег у меня не было, чтобы кинуть в шляпу, обменялись с ней браслетами - я ей красно-черный, плетеный, она мне - браслет-кольцо, тоненькое такое.

И - в метро. На встречу собственного Безумия, на свидание к своему же Единству и Одиночеству. Которые начали звать, звали, звали. А я останавливалась на мосту, слушала там-тамеров, спрашивала, сколько стоит ключик-брелок с сердечком (мне в груди оказалось не по размеру), смотрела на танцы девушки-моря. В метро эти две силы, эти немыслимости, обняли меня, крепко-крепко, до того, что помутилось в голове, и на губах, будто болезная золотистая пена, появлялась улыбка. Сладостное ощущения разложения в собственном Безумии. Неделимое мое Одиночество, неделимое, совсем, даже на никого не делимое. Мое. Никому, никому, никому... Другому. Мое...
Ничье больше.

Сумасшествие запускает длинные костлявые пальцы мне в волосы за ушами, откидывает мне голову и долго, очень долго смотрит в глаза. А я не моргаю и не отвожу взгляд. Смотри - там только ветер, и навеки вобравшееся в меня одиночество.

Напиваюсь Маунтином, слушаю релакс.
[21 Мая 2010]

Иногда хочется написать "Удачи, не поминай лихом" и пристрелиться от этой меланхоличной безысходности...
Я экономлю слова, считаю вдохи/выдохи до сна, который похожь на смерть.
Хотелось бы поистерить, но - уже не могу. Но хотелось бы. Не получается. И то, что не вывернуто, оседает внутри багровой пылью чахоточной боли.
Музыка - уже Флер. Она серебрится в моей пустой голове отблесками мелодичного эха, и хочется сейчас, оказавшись в бесконечной высоте, не летать, а падать, падать, расслабившись, падать мистически мерцающей звездой, сбывая чужие желания. Но их тоже нужно загадывать умеюче, чтобы они не просто звучали - чтобы они пели.
Я караулю чужие следы и шаги в темных подворотнях своего измотанного сознания, и прячу дешевую медь беспокойства глубже в карманы, не найдя, куда её выкинуть, но и не смея показывать.
А сердце, чертов комок оголившихся нервов, шкалит где-то за тридцать, кося почти что под классику. Классика жанра - такое состояние.
"Слабый, вечно больной, кровоточащий..."
Я одевая шляпу, и сажусь в первую попавшуюся электричку, а та, зараза, оказывается прямо по маршруту попутных ветров. Сидя в полупустом вагоне, надвинув шляпу на глаза, зыркая изредка из-под полей, я грею руки друг о друга, но тщетно. Проходят мимо продавцы иллюзий. Горсть цветастых таблеток мне уже не помогает избавиться от негатива на моей непонятной фотографии жизни, по которой трещиной проходит линия отсутствующего ума.
Такие как я... вернее, таких, как я... обычно стреляют сразу. Отмазываются пораньше, дабы не ввязываться в авантюру под моим знаменем. Авантюру под странным и непонятным названием. И не нужную никому, в общем-то.
Никому нахрен не нужные. Кажется, я это уже говорила...
У одного из нахальных продавцов покупаю сок в вычурной пластиковой бутылке, отдаю мелочь беспокойства, которой у меня полные карманы. Делаю пару глотков напитка, который на самом деле яд, созданный из яблока Познания, интересно, куда сошлёт меня Бог за подобную дерзость?..
А никуда, ему, как и многим прочим, все равно.
Но только не мне. Хотя все равно не верят.
Выходя на знакомой станции, ухожу в ближайший подъезд, открыв домофонную дверь собственным ключом. А что мне, двери они глупые, ключи/домофоны магнитные. Одно время я развлекалась подбором кодов, потом поднадоело...
...Стоя на крыше, поднести к виску калейдоскоп - той частью, где стекло со всякими цветными кусочками. Оборот.
Цветной вихрь прошивает голову насквозь, порождая внутри черепа вьюгу из образов и воспоминаний, слов и песен.
Я ненормальная.
Вот теперь точно:
Удачи. Не поминай лихом.
[26 Мая 2009]

Вот понимаешь, в чем прикол. Штука-то какая.
Перед тем, как покинуть этот мир, мы взберемся на зеленеющий холм, снимем кеды и берцы - и будем танцевать, отдельно и парно, огнем, ветром и светом, пылинками кружить, кружиться, тьмой, солнцем и луной, и никто ни от кого не денется. А наша общая - одна на двоих - Смерть будет хлопать в сухонькие костлявые ладоши, и звук будет похож на треск ломающегося тростника, приглушенный выстрел с шелестом песков Времени.
И пока мы танцуем - мы будем жить. Но когда осядем двумя мятежными тенями на лысоватый холм - она подойдет, и поцелует каждого из нас в лоб, по очереди, быстро - чтобы мы не успели провалиться в разные отрезки времени.
Я обещаю, бог мой, что когда ты будешь оседать, опадать - я подхвачу, метнусь, и плечо мое, костлявое, как крыло, будет тебе опорой. Обопрись, не бойся, не надломиться.
Но если падать начну я - подхвати, успей, не дай линии разорваться на два отрезка, пусть ее теплые шершавые губы коснуться наших лбов быстро - сначала ты, прошу, пусть первым будешь ты, чтобы не видел, как ее шершавые теплые губы благословляют меня на новое рождение, это страшно - видеть со стороны, и ладонь в руке держать, шелест крови слышать и биение в висках, дыхание тяжелое, как у каменного исполина - пусть первым ты, я следом, не бойся.
Мы вместе будем звать ее новым именем в новом мире танцуя все те же танцы мироздания на другом лысоватом холме, и пусть имя ее будет - Морта.
Только не отпускай ладонь мою, чувствуя дыхание Её на своем сердце.

...Сорви с меня то, что считаешь маской, сорви все слои кожи, сорви все, что сможешь зацепить на моем лице, разорви, обнажи мою душу, и ты поймешь, что обнажил опасный смертоносный клинок, сверкающим бликом сливающимся с пространством, и только попробуй ему помешать - эта неземная сталь рассечет тебя надвое. Не обнажай клинка. То, что считаешь "масками" - лишь ножны, скрывающие клинок, который не этого мира, который не выдержит мир...
Если снять все слои, будто ткань цыганских юбок, то перед тобою возникнет не маленькая дрожащая на всех ветрах Мебиуса тварюшка, а - ветер этой самой ленты, ветер Вечности, и я не знаю (со своего нынешнего положения) что произойдет, но лучше оставь и не трогай, ведь то, что ты считаешь масками - может быть абсолютно иной вещью, которой постичь ты просто еще не умеешь.
...Мы, демиурги, это - ветра, носящие частички замыслов в Вечности, в непрерывности сознания, и лишь облаченные плотью, привычками, легендами, бреднями и температурами можем быть сами воплощением собственных задумок. Иначе - нет. Никак.
Иначе мы безликая, но - невероятно могущественная сила, создающая вселенные и души. Даже, пожалуй, судьбы, хотя и не мы виноваты в том, что случается с вами, с нашими творениями - дальше вы творите судьбу сами, раскрывая ли вложенный в вас смысл, закапывая его глубже, но - сами.
Мы лишь вдыхаем в вас особый смысл, найти его - уже ваша задача, цель жизни, а может, и вовсе пустяк.
...Сорви с меня мои цветастые ткани, не скрывающие тонкой фигуры, сорви звенящие бубенцы и языческие амулеты, сорви с меня мое нынешнее лицо, и...
...И ты почувствуешь этот ветер, этот особый, этот пьянящий ветер. Нет, не Перемен. Ветер, исполненный Смысла.
...Смысла каждого мгновения жизни - своей и чужой...
Меня нет. И я - есть, я есть куда круче, чем многие другие. Куда вещественнее и яснее, чем многие другие.
...После смерти я скину собственное тело, и стану чем-то иным. Придумаю себе что-то иное...
...Ветер, несущий Пламя. Когда веет такой ветер - расцветает папоротник. И дышится совсем, совершенно иначе.
До самого-самого дна.
[06 Января 2011]

Серия сообщений "Минутные сказки":
Часть 1 - И всю ночь говорить про космос
Часть 2 - Это существо
Часть 3 - Хрустальные
Часть 4 - Привет звездным ветрам
Часть 5 - Демиурговы маски
Часть 6 - Ды-ха-ни-е
Часть 7 - О русалках
...
Часть 28 - 04. Холод.
Часть 29 - 35. Голос над мирами
Часть 30 - 43. Видишь город в темноте... (с)

Мама, видишь - мы становимся прозрачными и тонкими, как силуэты ласточек. Мы скользим по небу не касаясь земли, ты - в своей "пугачевской" шали, я - в пилотских очках и с дли-и-и-инным шарфом на шее - вечный подросток, угловатый, пластичный и несуразный. Мама, мы с тобой никогда не умрем, ни одна вечность не посягнет на наши грешные души, мы просто растворимся, мама, исчезнем окончательно, чтобы стать потоками лунного света, затопив весь мир.
Мы бессмертные, мама, мы бессмертные - потоки света, души стихий, темнота загадочных шкафов, ведущих в Нарнию.
Просто какой-то бог захотел чудеса облачить в плоть, и у него это получилось. Ну, а на сколько жизней - неизвестно.

Знаешь, когда между ночным тусклым маревом и предутренним туманом еще есть время, будто бы ниша в стене, ты внезапно понимаешь, что все не так, не то и не с теми, что и ты - не так, как надо, и чудеса не те, что нужно, и свершений не будет, что - ни-че-го не будет, что все зря, бессмыслица и несуразица. И что не великие чудеса тебе творить, а так, побочно-эффективное, что и большинство - то хочется рассыпаться, раствориться, на детальки в небытие распасться, чтобы не осознавать этого. Потому что в твоем мире всегда чувствуют грусть и всегда есть, кому обнять, небо бороздят драконы и хрусталем звенят ручьи, но это - так далеко, так зыбко для настоящих слез и настоящего сердца, что ты не веришь и в это. И внутри воцаряется жутчайшая тишина, и только зеркало напротив протягивает тебе руку, бледными холодными пальцами касается тебя в ответ. Правую руку в ответ на левую, но и сердце у отражения - справа. Его не слышно - как жаль, как жаль.
В такой неверный час главное чтобы было кому обнять, чьим сном укрыться, как покрывалом, к чьему живому дыханию прислушаться - и не смотреть в себя в зыбком блеске отраженных глаз, не слушать в себе тишину, не издающую звона, не дающую никаких ощущений, кроме чувства полной, мертвой тишины, которую не приравнять ни к воле, ни к покою.
И только чужие сны и дыхание - залог того, что дурной дух, дух, которому невозможно подобрать точного описания и определения отвяжется от тебя, просочиться, уйдет, заберет тишину и ощущение никчемности и недостоверности всего твоего существования, ведь главная добыча его - осознания собственного смысла жизни, сколь бы мал и невзрачен он был. Чем интереснее смысл жизни - тем сильнее дух, тем запутаннее безнадежность, и лишь дыхание спящего, чей сон не омрачен присутствием его может тебя спасти, ведь сон - это смысл вне жизни, смысл без смысла.
Потому дух не дает уснуть, потому что там он не достанет, не дотянется, не пробьется.
Там он бессилен.
Там его нет.

Бог мой, слышишь, чуешь? В теле моем - связанная в узел судьба моя, гибкая и подвижная, блестящая, матовая, скользящая, самым своим хвостом в спиральку скрученная, плоть от плоти моих желаний, тень от тени снов моих и метаний.
Бог мой, монстра, зверя, по затылку, по гриве погладить - сможешь? Ну, сможешь?!
А давай поиграем, я буду жить так, чтоб так: творить после работы, улыбаться все время, плотно есть один раз в день, и так, на перекусах, чая пить больше, смеяться чаще, плести длиньше и не писать стихов. Ну, ты готов?
Я сплету тебе фенечку, ладно, и пусть она станет моей дорогой в Город-Любовь. Пусть тропинкой стелется, плетется, не кончается, и приводит к порогу моего дома с моими дурацкими солнцами и кошками, замызганной рыжим раковиной и ароматными бутылечками в ванной, и с кучей баночек с бусинками на кухне, и с креслом-гнездом, Ловцами по всему дому, и... сердцем моим, о боже.
Играешь, играешь, тоже?
Давай я сплету тебе фенечку-осень, языческую молитву, передам через резчика по шкатулкам, а ты мне - дорогу к дому.
А он улыбается, и говорит:
Давай, но так и так не может быть по-другому.
Просто мне очень нравятся твои фенечки.
Плети, моя девочка.
Плети.
Я тебе тоже поплету и выплету.

Ликующее, восторженное и летящее. Прыгай! Лети!
Не бойся ничего и никогда...
Лети...
Твой страх легок и эфемерен, но - просто будь, я смогу тебя удержать, и небо - бело-сероватое, с льющимися потоками зимнего неба - примет тебя в свои объятия и погребальный саван обратится в плащ победы и торжества! Только - верь!..
А я буду бесшумной тенью, невесомым силуэтом. След в след, сливаясь со стоном воздуха под крылами. И снег будет оседать на волосах, на мокрых прядях, будет просачиваться талой водой в глубь зрачков, вымывая из радужки всю хмарь и грязь города, и мы прорвёмся сквозь волны косых взглядов.
Падающий снег обращает спящий мир в сказочную страну, а небо всё сыплет и сыплет, не касаясь нас - распятых на собственных крыльях, знамений Нового Мира. Мира страшного и красивого, уютно-враждебного, абсурдного, невозможного, но настолько реального, что мы сами - да, мы - кажемся ошмётками странных снов. Наш Мир. И ничей более. Созданный больным воображением двух бессознательных и отчаянных. Отчаявшихся.
Которым нечего терять...
У нас мания величия.
Но пусть наши тайны укроет снег...
Снег...
Снег...
[18 Февраля 2009]

Рисуй, рисуй на моей спине - море рисуй, города вдоль прибрежных волн. Рисуй, видишь, спина моя - белый холст, нетронутый, обнаженный.
Рисуй на ней маслом, акварелью, царапинами вырезай, рисуй, пусть рождается новый мир на нежной глади спины.
Рисуй, кистями, пальцами, лезвиями рисуй, крылья рисуй, перья для ловцов снов и для написания сказок, рисуй на спине моей, Господи, не останавливай кисти своей, коснись позвонков мазками новых историй, линии жизни и судьбы мне рисуй на ладони, стирай полночью и рисуй снова.
Рисуй, бога ради, мира ради, вырежи меня из картона мироздания, не оставляй кроткой картинкой с новыми жизнями на спине.
Господи, если вся жизнь - в вине, дай мне его испить, к крыльям ангелов прикоснуться.
Господи, слышишь, позволь мне проснуться с новыми линиями на ладонях в мире, рисованном на спине.

Мария Магдалена
в наше время
носит кеды
и тяжелые ботильоны.
Пьет вино,
не вспоминая о крови.
Чтит своего Христа,
Не нося креста...
Ввинчиваясь в метро,
Шепчет в свое нутро:
"Говоришь, все в округе
наполнено любовью?"
Смотрит в твои глаза,
Обрамленные болью.
"Ну что ты смотришь?
Знаешь, что не чтишь,
а все равно выбираешь..."
...Мария выгибает бровь,
ставит на песню плеер...
И больше тебя не слушает.

Скучно ей.

Как угодно ты распинайся,
что угодно ей говори,
но пока Господь не шепнет ей:
"Посмотри,
он воплощенье святой любви."
Она так и не взглянет
в глаза твои.
Помолчи.
Дай ей услышать
голос своего Христа.
В тебе. Внутри тебя.

[18 Марта 2011]

...Я поднимаюсь поздно - темнота растворена, как таблетка аспирина, в янтарном свете настольной лампы, будто в проточной хлорированной воде. Долго лежу, глядя на тёмный экран компьютера - с кровати его видно. Тихо фонят колонки какой-то музыкой. Не хочется напрягаться, но и идти - надо. Хочу. Вздыхаю, поднимаюсь, дёргаю старой мышкой с красным глазом-огоньком. Следит за моим окончательным пробуждением. Делаю громче музыку, хмуро оглядывая бардак в комнате. Карточка, бутылка с любимым Маунтином, бисер, какие-то намагиченные мелочи. Шлёпаю на кухню, как обычно, когда дома никого нет и в ближайшее время не предвидеться - в одной длинной мужской футболке с Арией. Босые ноги словно не касаются пола - хожу, как кошка. Впрочем, пятку мне начинает грызть настоящая чёрная кошка - у неё пустые миски. Нарезав себе половину фруктового рулета и отвязавшись от голодной, оттого вредной, зверюги сухим кормом, возвращаюсь в комнату, прихватив с собой изящный высокий бокал. Маунтин я могу пить только либо из бокала, либо прямо из бутылки. Сваливаюсь в кресло у стола, бросая единственный взгляд на "фотографию" в рамке. Вернее, распечатанный и раскрашенный рисунок...
Чёрт.
В груди разливается тепло и в носу начинает щипать-щекотать, выдавливая на губы ехидную улыбочку. Мурашки по коже.
Чёрт...
И сижу я такая, в футболке, с бокалом, наполненном чем-то подозрительно-зеленоватым, доедаю рулет и лениво проверяю почту. На улице темно - зима ныне. Скоро идти...
Почему я не тороплюсь? Так ночь длинная, долгая. Зимняя...
Именно - ночь. Сегодня я буду путать следы в ночной тьме и белизне снега. И - искать.
Скоро, почти что через месяц, ехать... Нужно.
Чёрт.
Вновь озноб, и - маниакальный смех.
Невменяемая и неуправляемая реакция на мои эмоции и воспалённая память подливает масла в огонь сумасшествия.
Дурочка, дурочка, дурочкаааа... с переулочка!
Вот только эта дурочка - вовсе не дурочка, а просто шизанутый маньяк, и не дайте боги вам встретить эту "дурочку" в переулочке...
Смех и щекотка в уголках глаз, мурашки по плечам и рукам.
Спокойно...
Продолжая улыбаться, быстро, почти по армейски, одеваюсь, стараясь не смотреть вверх, на картиночку в рамочке, иначе меня разберёт вновь дикий, неостановимый хохот.
Чёрт.
Чёрт, чёрт, чёрт!!!
Закидываю торбу со скалящимся волком на плечо, вылетаю в коридор, легко влазаю в не совсем женские полусапожки почти сорок первого размера без каблука, быстро, до треска рукавов, одеваю фиолетовую куртку, поправляю заново накинутую торбу на плече, хватаю ключи с телефоном, и - выметаюсь в ночь огненно-чёрно-фиолетовой вьюгой. Четыре оборота ключа с тяжёлым, металлическим брелком, и - в лёт по лестнице, на улицу, во тьму. Всё остальное - в торбе, проверено и перепроверено ещё утром, как ложилась спать. Маленькая бутыль с Маунтином, блокнот со стихами, книжка. Пои, небольшой гранёный шарик. И, самое важное - песочные часики на шерстяном шнурке. Жёлтого песка всего на три минуты, кажется, носить их на запястье - не на шее. Время не должно висеть на шее. И, не смотря на то, что всего - три минуты, его можно перевернуть, и так время будет бесконечным.
Я успею. Обещаю.
Край крыши встретил меня порезанным ветром, и казался стальным ножом. Сижу на краю, вихрятся звёзды вокруг покачивающихся на шнурке часиков.
Я вложила в них всё, что могла. Теперь - всё, что смогу взять. Мольбой ли, силой, жестокостью. Верностью.
Ветер впитывается в стекло узорчатой изморозью, которая растает в тепле, но песок течёт, не каменеет - внутри него огонь. Фосфорицирует верх и дно часов мертвенно-зеленоватым. Абстрактно. Переворот часов - они у меня на ладони, и теперь бездной стало небо, а небо - бездной. Перепутаны идеальные грани горизонтов и вертикалей, параллельные пересекаются, перпендикуляры сломаны. Потому что. Я не люблю крестов.
И не хочу ни на ком ставить крест.
Вкладываю в эти три минутки своё дыхание. Слыша собственное сердце. Его - сердцебиение - я тоже отдаю. Немного крови с разодранного пальца. Золотистые ногти блестят в свете холода. Немного снега и слёз. Моих маленьких обещаний и большой верности. Волчьей и кошачьей шерсти, длинной рыжей прядки. Мороза и тепла, ветра и земли. Опасности и напряжения, любви и ненависти...
Да.
Ветер заботливо убирает растрёпанные волосы с обветренного лица. Спасибо.
Да.
Запрокидываю голову, прячу часики в торбу. Да. Я обещала. Я успела. Выдыхая, слизываю кровь с пальца, запиваю газировкой.
Пора идти. Меня никто не увидит - я знаю.
Я обещала. Я успела.
За три минуты безумия...
Я приду. Жди.

[22 Января 2009]

Вот, знаешь, если разбирать мою личность по кирпичикам - я ничем не смогу тебе помочь, потому что я не знаю себя. В смысле, я не знаю, что движет моими поступками и пристрастиями - любопытство - вероятнее всего, ну а что еще? Гордыня, тщеславие, паранойя, тяга к коллекционированию?
Какие мои негативные черты, какие - позитивные?
Люди придумывают меня, каждый, для кого-то я хорошая, добрая, для других - кошмар какой-то, чтоб ей сдохнуть, такой хорошей, кто-то видит во мне полоумную эгоистичную гордячку, кто-то... да, ладно уж, долго и много всякого на мне намотано, и все - мое, что смешно.
Знаешь, есть такая болезнь, я читала - когда ребенок рождается без кожи, в смысле, большая часть кожного покрова у него отсутствует, это похоже на сильный ожог всего тела. Может, это и медицинская байка, но если просто представить возможность такого.
А еще - совсем уж невероятную возможность, что при такой болезни возможна пересадка кожи, и что она - приживется.
Так вот, смотри, я - как этот ребенок без кожи, но мне пересадили много-много лоскутков от совершенно разных людей, даже национальность не имеет значения, и они все прижились.
Вот так и с характером - много-много всего, и все - мое, с младенчества прижившееся, и отдирать лоскуток, например, с гордыней - глупо, и, более того, больно и чревато последствиями - ведь под ним останется непокрытая плоть, подверженная угрозе заражения.
И что ты хочешь, чтобы я сделала после твоих замечаний или упреков? Отодрала лоскуток от тела?
Ты-то разбираешься во всем этом - что из этого что?
Я вот, нет.

Знаешь, пожалуй, я собираю сплетни, которые витают вокруг меня, потому что мне кажется, что сплетни эти - сценарий альтернативных реальностей. И это можно сказать возможность отодвинуть завесу и заглянуть - что же там, каковы альтернативные события, как там, кто там?
И я вполне могу пустить слух лишь потому что мне покажется хорошим сценарием альтернативных событий в совершенно другом мире. Люди охотно верят во все это.
...Зачастую, когда мне приписывают такие грехи - гордыня, тщеславие, паранойя, сумасшествие, зависть, не достойная меня вычурность - я не отрицаю, соглашаюсь, смеюсь, вожу за нос. Пусть сами разбираются, что я такое, с какими приправами.
...А когда зовут меня пустышкой, пустой - я смеюсь еще больше, смех мой разносится в пустоте моего нутра, зеркалит о стенки, и я прекрасно знаю, что пустота эта дана мне для того, чтобы наполнить и наполнять ее сказками, книгами, фенечками, музыкой, ворохом шепотков и слухов, хаосом моего восприятия - ну, и ты говоришь - пуста?
Ты говоришь - сними свою маску, о лживая небогиня! - а как, ну как я сниму собственное лицо, не надо, а? Я не хочу снимать собственное лицо, оно мне нравится, и что с того, что оно такое подвижное, такое эмоциональное, переменчивое?
Почему настоящие лица должны быть похожими на маску - однообразную, холеную, неподвижную?
Просто за моим лицом столько всего бурлит и колышется, вихрится, смеется, рождается - оно не может оставаться неподвижным, оно же не маска.
Не надо, не ищи, у меня нет завязок на затылке или за ушами, не ищи, не найдешь.
Ай! Что ты делаешь?! Не трогай сережки, пожалуйста, у меня нет маски, которая крепится на гвоздики к мочкам.
...Иногда, знаешь - сядь пожалуйста и успокойся - я скучаю по людям, по которым не должна была бы скучать. Но недавно я поняла, что скучаю даже не по ним и не по их образам, сохранившимся у меня внутри (и кто теперь скажет о пустоте?), а по их нераскрывшемуся потенциалу, талантам, личностным возможностям, не созревшему характеру. Скучаю по той возможности, которую они упустили, чтобы стать чем-то на пике собственного существования, скатившись куда-то не совсем для них туда.
Судьба? Да, наверное. Но, знаешь, часто под судьбой подразумевают то, сколько детей-мужей-работ будет, а я не об этом. Судьба - это потенциал. В этом я фаталист, в этом я считаю, что человек должен следовать судьбам, они раскрывают таланты и потенциалы, они поднимают личность над прежним уровнем собственного существования.
Судьба... это любовь. Любовь к себе, любовь в себе. И когда ты любишь себя - не притворяешься, не красишься в немыслимые цвета каждую неделю, не перебираешь парней в поисках любви к себе - а по-настоящему, без поисков смыслов жизней, без поиска любви в ком-то другом, без поиска в себе самодостаточности - то значит, судьбы ведут тебя.
Куда?
Тут важна не цель или результат, а - процесс. Они ведут тебя, крепко держи за руки их, серафимов шестикрылых, огненных, змеев с изумрудными хвостами, золотых рыбок - и становись тем, что ты есть.
Господи, да прекрати ты шарить по моему лицу и рыться у меня внутри - у меня нет масок и дыры в бесконечность, просто я есть я, не надо, не ищи!
Не разочаровывай себя - ты там не найдешь того, чего ты ищешь, бога ради.

Знаешь, вот все говорят - старость, старость, подумай, какая ты будешь в старости, ну вот подумай, и все!
А можно я буду думать о чем-нибудь другом, а не о том, как буду смотреться в старости?
Ну и что, что тату на тыльной стороне запястья - символ Шамбалы, символ открытия, символ знания, которое по наитию.
Прожить жизнь, нарожать детей, и в старости усталая, развоплощенная, никакая?
Кто сказал?
А что если в старости я распродам все накопленные сувениры, все деньги возьму, которые за жизнь, и уеду на Алтай - искать Шамбалу, благо ключ будет при мне, цветы папоротника во тьме взглядом нашаривать, Гамаюнов слушать? Что, если я найду все это - на старости лет - и стану существои иным, существом веселым, бессмертным и легким, кутающимся в покровы лунного света, и красить лепестками огненных цветов волосы буду?
Что, если?
Со мною будут горы, небо, одна из множества вариаций моей прекрасной жизни и я - пожалуй то, от чего люди пытаются избавиться на протяжении чуть ли не всей жизни, переезжая с места на место, но я всегда брала с собой, не оставляла нигде и никому - себя.
Главное - не оставить себя где-либо, кому-либо, и если сердце разбитое можно раздробить, залить водой, размесить, перелепить, а то и выкинуть, чтобы вырастить новое - новую "я" неоткуда брать, только пустоту заполнять всем чем угодно, и прикидываться, прикидываться до самой смерти, когда ветра Вечности резко снесут с нас все покровы, и там не останется ничего, чтобы стать тем, чем ты хотел стать всю жизнь, но не понимал.
И когда распахнуться Врата Духов - Шамбала - при мне будет все самое главное.

Скачай пожалуйста Сплинов, они даруют мне ощущения... безграничного покоя и воли, мелко раздробленного, добавленного в бутыль с газировкой, счастья. Я буду играть словами, играть в свои сумасшедшие слова, обязательно втягивайся, безумие мое, это потрясающая неиллюзорность - для.
Я заговорю время, честно. Я забуду считать песни, высчитывая оставшиеся в клепсидре секунды.
У меня под подушкой - пуля из лунного камня, поблескивает нежно-синим и желтоватым. Одна единственная, но ее хватает на все сны.
Как знать, что будет завтра, потому пусть время потеряется, улетит на луну, и - все, не вернется. Жить без времени - быть почти что бессмертным.
Припадаю лбом к мостовым, и - слушаю, слушаю. И слышу.
Так бьется сердце этого города. Уверенно, ритмично и размеренно.
А я слушаю Сплинов, пью воду из ладоней Дождя, и растворяюсь, исчезаю...
"Я буду искать тебя до самой...Сквозь сиреневый дым
я вижу мир, как он есть."

[18 Мая 2011]

Луна-чертовка всё больше хмурясь опять не хочет идти за край.
Я вижу сны, когда зажмурюсь. И конечно, опять игра.
А в играх люди, улыбки, нити. Узнать не сложно тебя в толпе.
Мы с тобою незаменимы. Но кто заменит меня в беде?

Вдоль трассы тени крадутся тихо, в одеждах вьётся весенний ветер...
Ты тише, тише, живущий лихом, слова помягче, а то заметят...
И снова в окнах луна-бесовка не хочет снами тебе платить.
А я же, будто с улыбкой Норны, умею дерзко её просить...

[24 Апреля 2009]

В колонках играет - Нау - Матерь Богов
Настроение сейчас - Зябко

Когда моя Вечность начинает напоминать сломанную пружину часового механизма - и я ничего не хочу - у меня возникает лишь одно желание, одна единственная потребность, не обязательная к выполнению.
Набрать в сумку ниток, закачать в читалку книжек и схем, в телефон - музыки, и поймать полночный поезд метро на серой ветке. Поезд-призрак, о котором я пару раз слышала.
И ехать - долго-долго-долго, почти бесконечность, но времени не будет чувствоваться. Я буду плести, читать и заучивать слова песен, и никому не буду сниться, и мне - никто. Лишь в отражениях стекол будут клубиться странные образы, которые я не смогу разглядеть. Которые, пожалуй, не очень-то хочу.
...И когда я истрачу все нитки, сплету огромное количество фенечек, выучу все песни с плеера и прочитаю все книги - будет моя остановка. Где-нибудь в четыре года назад, я выйду на станции метро Звездная и в апрельскую ночь Питера, вечную ночь, где ветер будет цепляться за шарф, а руки будут в фенечках, и ничего больше. Голова будет пустая-пустая, никчемная, и мысли - ни о чем, все будет припорошено книжной пылью, которую не захочется стирать.
И никого. Лишь возможность меня найти, столкнуться на перекрестке.
- Ой, привет!
- Мы знакомы?
И - дальше, дальше, сниться Питеру, и Питер - мне. Мимо - оставляя гложущее чувство недостоверности и недовершенности.
А Питер выйдет мне навстречу, поправляя манжет средневековой рубахи, и он - двуликий комедиант, шут и король в едином лице будет заместо Снежной Королевы - но в качестве ледяного осколка в моем глазу поселится осколок готического витража, а он, как известно, не тает, лишь глубже в тело вонзается.
- У меня для тебя кое-что есть.
И фенечки перебирать на руках.
Но он отмахнется, как-то особенно по-киношному возьмет меня за подбородок, усмехнется пафосно, глядя сверху вниз, но глаза его - добрые, прозрачные, серые, хрустальные.
- Сердце твое - вот, чего не хватало мне на месте витражного осколка.
И выберет самую красивую фенечку, с рыжим металликом, броскую, блестящую.
И заберет сердце мое...

Когда моя Вечность начинает напоминать сломанную пружину часового механизма - и я ничего не хочу - у меня возникает лишь одно желание. Сердце свое сделать осколком витража в Петербурге, и осколком этим, самой его частицей, остаться в его глазу.