В последнее время как-то стал замечать, что Достоевский превращается в некоего лубочно-исконнорусско-православного писателя. Возможно, это связано с тем, что он, как правило, выступает неким аргументом в устах верующих людей во время споров с атеистами. Влияет на это и публицистика самого Достоевского, у которой всё-таки не отнять наивно-мессианского духа почвенничества.

Видимо, в области публицистики такое отношение к Достоевскому и правомерно. Но опасность состоит в том, что такое неверное восприятие перекидывается и на его литературное творчество. Может быть, мне это лишь кажется, но тем не менее кое-что скажу по этому поводу.

Прежде всего, всегда необходимо отделять автора от его произведения. Это касается не только Достоевского. Очень часто суть произведения подменяют биографическими особенностями автора или его воззрениями/верованием/etc. Однако надо помнить, что любое художественное произведение - это всегда некая сверхсумма того, что было задумано автором, появилось по его воле, и того, что вышло помимо его воли, а то и против неё, подсознательно. В случае с Достоевским, столь глубоко копавшим в сущности психики, в психологии людей, понимать это очень важно -  как мне представляется.

А теперь конкретный пример. Уже затёртым до дыр стал знаменитый риторический вопрос о том, стоит ли счастье всего мира слезинки одного ребёнка. Это вопрос стал своего рода общим местом гуманизма. Но как-то отходит на задний план, что литературное "авторство" этого вопроса принадлежит Ивану Карамазову. Да-да, не "святым" Алёшеньке или Зосиме, не импульсивному Мите. А именно Ивану - который затеял бунт против Бога, который сказал, что, "если Бога нет, то всё позволено" и "В Бога верю, но мира Божьего не принимаю". В этом ракурсе как-то начинаешь сомневаться, настолько ли гуманистичен тезис о слезинке ребёнка. Если вспомнить Ивана, то он приобретает черты болезненной заострённости - т.е., являясь другой крайностью по отношению к "всё позволено", он оказывается и столь же чудовищным и, если хотите, бесчеловечным.

Да и вообще обилие "тёмных" героев у Достоевского - что оно может означать? Все эти метафизические бунтари, сумрачные, болезненные мыслители и нигилисты: Раскольников, Подпольный человек, Кириллов, Иван Карамазов, Свидригайлов, Ипполит... Зачем их так много? Да, может статься, что они были вставлены Достоевским как антигерои. Но, с другой стороны, все они, как правило, - самые мощные и сложные образы в его произведениях. Да и интерес к этим подпольным людям у Достоевского неподдельный. А интерес - это уже сопричастность.

Иногда мне кажется, что, хотя от церкви отлучили Толстого, но Достоевский - куда как больший еретик, просто, в отличие от Толстого, он не делал свою ересь общественным движением, не кричал о ней, а тихо и скрупулёзно изучал пресловутое Подполье, что уже само по себе есть нечто антицерковное.

Вот какую интересную статистику сообщает Генри Ли:

"В записи приговоров Бернара Ги (одного из известнейших инквизиторов - m.p.), охватывающей его деятельность с 1308 по 1322 год, приводится шестьсот тридцать шесть обвинительных приговоров, распределяющихся следующим образом:

лица, выданные светской власти и сожжённые живыми, - 40;

останки умерших, вырытые и сожжённые, - 67;

осуждённые к тюремному заключению - 300;

вырытые останки лиц, которые были бы присуждены к тюремному заключению - 21;

осуждённые на ношение крестов - 138;

осуждённые на паломничества - 16;

изгнание в Св. Землю - 1;

беглецы - 36;

осуждение Талмуда - 1;

(...)

Приведённые данные, без сомнения, дают точное представление о том, какое наказание накладывалось сравнительно чаще".

40 сожжённых человек за 14 лет - это много или мало? При этом надо учесть, что в каком-то повышенном милосердии Бернар Ги как-то не замечен; кроме того, его деятельность протекала, в основном, на юге Франции, одном из самых еретических регионов Западной Европы. В Англии и Северной Европе инквизиция почти не лютовала. Да и начало 14 века - пик инквизиционной деятельности, дальше был спад (хотя, разумеется, к концу 15 века, особенно в Испании, она усилилась).

В любом случае, эти цифры наталкивают на размышления о действительных масштабах жертв инквизиции.

В отрывке есть ещё два примечательных момента: это война с костями и "изгнание в Святую Землю". Инквизиция была злопамятной и расследовала дела даже умерших людей (а отдуваться зачастую приходилось их потомкам), и в числе наказаний было надругательство над останками еретика, потому что посмертием католическая церковь ведала монопольно. Изгнание в Святую Землю - это значило "искупить свою вину кровью", т.е. пролить свою кровь за Гроб Господень и искупить свои грехи. В результате получился любопытной парадокс: в какой-то момент Святая Земля стала просто местом ссылки для преступников из Европы, и Гроб Господень отвоёвывали, по сути, бывшие еретики.

Христианства как религии никогда не существовало. Точнее, того христианства, под именем которого ныне понимают кучу конфессий всякие недалёкие личности, а также любители атеистических споров (которые тоже нередко бывают недалёкими личностями). Не стоит обманываться наличием «единой» священной книги.

Пока что мне известно как минимум три взгляда, вскрывающие христианство как фикцию.

Первый взгляд не имеет конкретного автора. Это, как говорится, собрано с миру по нитке. Всем известное деление христианства на три крупных ветви: католиков, православных и протестантов. Я тут не беру отдельные ереси и мелкие течения. Скажем, монофизитскую церковь Армении. Она локальна по сравнению с упомянутыми ветвями, которые, к тому же, активно претендует на интернациональность.

Это разделение только на поверку кажется обыденным и ничего не значащим. В действительности, каждая церковь имеет свою характерную черту, что в корне меняет общую направленность учения. Можно сказать, что каждая из этих церквей имеет свой великий грех – и именно он хорошо иллюстрирует её сущность.

Итак, католичество. Про порок католичества коротко и ёмко сказал Достоевский (если не изменяет память – в «Братьях Карамазовых»): оно взяло себе меч кесаря. Напомню, что «меч кесаря», абсолютная власть – это искушение Христа дьяволом и Христос от него отказался. Поясню метафору. Довольно часто (особенно в тех же атеистических перебранках) не понимают, что смысл католической церкви – стремление к политической гегемонии. Католическая церковь была, по сути, государством. Я говорю «была», т.к. сейчас её влияние очевидно блекнет по сравнению с былой мощью – даже на идеологическом уровне, а уж о политическом весе и вовсе говорить не приходится. В эпоху своего расцвета, в Средневековье (я бы датировал этот пик 12-13 веками, но на точность не претендую), католическая церковь была таким же государством, как и любое другое в романо-германской Европе. Государство территориально оформленное – была же Папская область, занимавшая пол-Италии. Плюс огромное количество церковных феодов по всей Европе. Единственное, но существенное отличие состояло в том, что у Святого Престола был, наряду с обычными государственными методами, ещё один рычаг управления – религиозный. По сути, это идеология, просто с культовой спецификой; в любом случае, о столь же мощной идеологии в других странах Европы говорить вообще не приходится.

Католическая церковь решила, что раз она выступает от имени владыки мира, который и так владеет градом небесным, то нужно контролировать и град земной, пусть он и несовершенен. И контролировать не только духовно, но и физически. Более того, чем дальше – тем больше шло смешение к физическому варианту. Если понять это, то становится само собой разумеющимся, например, появление инквизиции. Инквизиция не появилась вместе с церковью. Она появилась в начале 13 века.

Небольшой экскурс в историю. К концу 12 века церковь окончательно дискредитировала себя разными грехами, если вкратце: духовенство попросту вело образ жизни, едва ли не полностью противоречивший тому, что оно проповедовало. Народ не мог этого не замечать – и всё больше разуверялся в авторитете церкви, а иногда и самого учения. Это привело к широчайшему распространению ересей. Не следует, однако, считать, повинуясь некоторым сложившимся стереотипам, еретиков некими борцами за правду, за свободу и т.д. Нет, в подавляющем большинстве случаев они были религиозными фанатиками, причём нередко такими, что могли заткнуть за пояс своей упёртостью самых отъявленных мракобесов-католиков. Так, на юге Франции в описываемый период распространилась ересь катаров, весьма специфическая и, на мой взгляд, куда страшнее католичества (если кто поймёт – в корне своём она имела манихейство). Более того, наклёвывалась возможность создания целого катарского государства – государства еретиков! Это не могло не встревожить ни церковь, ни светских правителей (к тому же французские северяне, бывшие практически другим народом, попросту ненавидели южан; многие желали поживиться). Итогом стали Альбигойские войны – череда крестовых походов, чудовищная резня, разорение процветающих земель. Один из мрачнейших эпизодов Средневековья. Юг Франции был поставлен на колени, катарам наступили на горло. Но авторитет церкви не вернулся. Ереси продолжали плодиться. Были учреждены ордена нищенствующих монахов – францисканцы и доминиканцы. Поначалу они действительно были образцами христианских добродетелей, чем добились немалого приятия со стороны мирян и ненависти со стороны белого («номенклатурного») духовенства, т.к. миряне в конечном счёте стали отдавать свои деньги и имущество в пользу нищенствующих орденов. Да, деньги. Прошло совсем немного лет – и францисканцы с доминиканцами стали весьма богаты. Неудивительно, что они свято соблюдали свои строгие уставы, наверно, только при жизни своих основателей – св. Франциска Ассизского и св. Доминика де Гусмана – а дальше скатились туда же, куда до того священники и прелаты. Понятно, что популярности церкви это не способствовало. И тогда появилась инквизиция. Это не была самостоятельная организация, это вообще не была организация. «Великий инквизитор» – это уже детали более поздней эпохи, да к тому же исключительно в испанском исполнении. Инквизиторов назначал Папа на определённый срок и, как правило, на определённое задание (или на определённую территорию), звание инквизитора давало особые полномочия, инквизитору обязаны были оказываться содействие не то что светские князья, но и князья духовные – местные епископы. Собственно, в этом и состояло всемогущество инквизиции. Ну, и конечно, в том, что инквизиторы сами проводили следствие и сами вершили суд. В любом случае, не составляет труда заметить, что, в сущности, инквизиция была лишь аналогом государственной спецслужбы, как КГБ, например. Она явилась логическим развитием католической церкви – ведь она появилась именно тогда, когда церковь перестала быть духовным лидером. Т.е. церковь перестала быть, чем должна быть по определению. И стала сугубо политической структурой. Наивно думать, что инквизиция – это борьба с инакомыслием. В не меньшей (если не в большей) степени инквизиция – это хороший доход от конфискации имущества. Ну, и разумеется, удобный способ разобраться с политическими противниками (дело против тамплиеров – каноническое в этом плане). Это просто спецслужба с экзотическим религиозным привкусом. Но это не даёт повода «пинать» инквизицией религию как таковую (что часто всплывает в дискуссиях). Это особенность именно католической церкви. Так-то.

Тяга к политической власти у Святого Престола всплывает повсюду: и в многолетних конфликтах со Священной Римской империей, и в постоянно появлявшихся доктринах о том, что светские правители должны подчиняться Папе, и в учреждении духовно-рыцарских орденов (эдакая личная папская армия, по крайней мере, в проекте так и было), и др.

Православие. Что характерно, в догматике православие мало чем отличается от католичества. Есть пара сугубо отвлечённых заморочек. Отдельно стоит отметить католический догмат о чистилище, отражающий специфическое западное мироощущение с его психозом смерти, ну и догмат о папской непогрешимости в духовных вопросах – тоже специфичный для католической церкви догмат, что ясно из предыдущей части. Папа – царь духовный и царь земной. А восточная церковь вообще не имела главного патриарха. Православная церковь – это набор церквей, территориально-национальных. И это тоже характерно.

Главный порок православия не в том, что оно взяло меч кесаря, а в том, что оно, наоборот, от этого меча открестилось абсолютно и даже стало ему прислуживать. Другими словами, если приглядеться к Византии или России, то видно, что церковь стала не государством, а государственной. Она стала частью системы. Разумеется, многое зависит от личности патриарха, но в целом тенденция явно прослеживается. Особенно это хорошо видно на примере России. Уже в 16 веке, когда можно говорить о зарождении именно современной России, с её духовной и социально-политической парадигмой, Иван Грозный жестоко подавляет сопротивление митрополита Филиппа (и вовсе убивает его), что символично. Конечно, Папами в некоторые периоды истории отдельные правители вертели, как хотели, но в данном случае имеет место именно деспотическое отношение царя к холопу. О том, что Филипп может претендовать на земную власть и речи не идёт: Иван IV – помазанник Божий, он же и царь земной. Филипп взбунтовался против него, и его бесцеремонно убрали. Апофеозом этой тенденции стало правление Петра I, когда церковь окончательно кастрировали, упразднив патриаршество – подобное католики и в страшном сне не видели – и учредив вместо него Святейший синод, сугубо чиновничий орган. Примечательно, что священники обязаны были зачитывать прихожанам царские указы. Цари посягали и на тайну исповеди. Всё это немало способствовало падению авторитета церкви. Разумеется, имели место и пороки, подобные католичеству – жирная и безнравственная жизнь священников и монахов – впрочем, эта проблема существовало ещё во времена Даниила Заточника. Если о чём и говорить как об универсальном пороке всякой религии – так об этом, о несоответствии пастырей своему учению.

Испытания, выпавшие на долю РПЦ в 20 веке, могли бы стать своего рода катарсисом, потому что только гонения и могут вычистить лишних людей и оставить тех, кто действительно искренен в своих убеждениях. Однако, глядя на сегодняшнюю ситуацию, приходится с сожалением признать, что многовековой тренд никуда не делся. Чем больше укрепляется «новая» Россия, тем больше укрепляется и связь РПЦ с властью. Раньше рядовые священники зачитывали царские указы, теперь крупные сановники, почуяв нарастающий политико-идеологический конфликт с Западом, спешат внести свою лепту, выводя схоластические теории об относительности прав человека. Я, конечно, к последним тоже отношусь скептически, но православной критики также не приемлю, т.к. слишком хорошо видно, откуда у этой критики уши растут.

Католическая (т.е. «вселенская») церковь, претендуя на свою общемировую значимость, прошлась по всему миру огнём и мечом. Православная особо этим не запятналась, но она уж слишком местная. Слишком она связана с местными правителями – и слишком от них зависит. Каким-нибудь папуасам от этого, конечно, лучше, но не нам.

Протестанты. Не знаю, стоит ли много говорить о них. Наверно, всё-таки лучше отослать к каноническому труду Макса Вебера «Протестантская этика и дух капитализма» – лучше его мне не объяснить. Однако стоит сказать немного и тут, для общей картины. Антитеза католичества, желающего быть светским правителем, и православия, состоящего на службе у светского правителя, не исчерпывает проблемы. Западноевропейские буржуа времён нарождающегося капитализма умудрились добавить к этой антитезе третий угол. Дело было, разумеется, в духе противоречия авторитарному католицизму, а также в специфическом европейском индивидуализме и ещё более специфической питательной среде – буржуазия, средний класс, так сказать, причём, в основном, небогатая его часть, те, кто хотел обогатиться. Конечно, говорить о протестантском учении вообще невозможно, т.к. его попросту не существует, и это тоже символично. Но придётся обобщать. Протестанты отказали Папе в праве на власть и пошли дальше, они не подчинили церковь себе, они попросту уничтожили церковь. Идеал протестантизма состоял в нерелигиозной религии, где каждый верующий – сам себе священник, где практически нет обрядов и прочей шелухи, доставшейся в наследство от язычества, где, наконец, нет догматов – в том виде, в каком это было у католиков. В конечном счёте, это индивидуальная религия. Это и привело к появлению многочисленных протестантских течений, церквей и сект. Т.е. к абсолютно децентрализованной системе – если вообще тут можно говорить о системе, т.к. связь между элементами подчас очень слаба.

Всё же, некоторые общие цели и настроения были. В первую очередь, это именно факт специфической целевой аудитории. Протестантизм был, главным образом, религией торговцев. Католицизм считал торговлю не слишком богоугодным делом, а ростовщичество и вовсе запрещал. Протестанты (точнее, те, кто ими стал) были верующими людьми и хотели быть благочестивыми, а католичество им в этом отказывало уже в силу их профессии. Поэтому одним из основных моментов протестантизма, по крайней мере, того, что нарождался в 16 веке, был постулат: всякий труд – это богоугодное дело. Бездельник, пусть и нищий (идеал католичества) – это не богоугодно. А дальше – тот, кто богат, тот больше угоден Господу, т.к. он потрудился, чтобы добыть себе богатство. Всё это было выведено едва ли не из одного двусмысленного места в Ветхом Завете: когда Господь изгоняет Адама и Еву из Рая, то говорит о том, что земля произрастит тернии и волчцы, а люди должны будут в поте лица своего эту землю обрабатывать. Т.е. протестанты решили, что это было не просто наказание, а завет Господа – трудиться, трудиться и ещё раз трудиться.

Можно долго спорить о том, что важнее – базис или надстройка; в любом случае, протестантизм, с одной стороны, благословил миллионы людей на активную деятельность, о которой они сами мечтали, а с другой – сам стал эту деятельность проповедовать. Протестантизм стал необходимым звеном в появлении капитализма. Когда говорят о капитализме в России, мне становится смешно. Конечно, капитализм, в принципе, существовал ещё в Древнем Египте, но тот капитализм, о котором все говорят, – западный капитализм – стал возможен только в определённых условиях. Его строили веками – и строили его разные люди: торговцы, ремесленники, мошенники, авантюристы – но все они были в той или иной степени религиозными фанатиками. «Время – деньги», – такое мог придумать только Бенджамин Франклин, плоть от плоти пуританской Америки. И это долгое время стоило больших денег. И ещё больше принесло. Но в корне всякой фамилии навроде Рокфеллеров обязательно найдутся религиозные капиталисты 16-17 веков, которые трудились без сна и отдыха всю жизнь (да-да, уж без отпусков точно). Откуда им быть в России, да ещё с нашей национальной ленью? И как тогда у нас появится западный капитализм?

Другое дело, что на сегодняшний день капитализм стал вполне автономной системой, не требующей религиозной мотивации. Идея толкнула развитие, но в конце концов умерла. Мирское живёт, духовное – в прошлом. И в этом порок протестантизма – он слишком сильно обмирщил религию. То, что Вебер назвал «расколдованием мира» – война против любых языческих огрызков, будь то обряды и ритуалы, каста жрецов или общепринятая догматика, в конце концов привело к полному испарению самой религии. Ведь религия не может не содержать элемента чуда, она должна быть построена на чём-то потустороннем. В конечном счёте это привело к торжеству позитивистского атеистического сознания - сугубо западного сознания, которое проникает к нам вместе с западным капитализмом. Бог перестал быть гарантом денег. В то же время, маятник качнулся в другую сторону, к пределу чудес – и миру явились многочисленные секты баптистов, адвентистов и пр., и пр., а это, как правило, уже откровенный бред доведённой до абсурда религиозности.

Ещё одно – что осталось в западном сознании после протестантизма – это пуританская мораль, ставшая синонимом лицемерия и ханжества. Но это уже мостик ко второй части.

Пока же оглянись на прочитанное и задайся вопросом – что общего у этих трёх великих ветвей «единого» христианства? Имя Христа? Ну, разве что только это. Правда, что-то мне думается, что Христос ни о чём таком: ни о праве повелевать императорами, ни о батюшке-царе как Боге на земле, ни о теории богоугодности денег – не думал. Не это Христос хотел сказать. Впрочем, это тоже – переход к следующей части.