Нельзя, под страхом страшным нельзя разговаривать ночью в полный голос! Нельзя ночью, под утро, заниматься каждому своим делом! То нежно-хрупкое, волшебно-эфемерное состояние-окружение-настроение способно вместить только одного человека, окруженного специально подобранной для этого момента музыкой! Колонки вкрадчиво шепчут слова, наигрывают мелодию, телефон стыдливо жужжит вибрацией, сообщая о новом сообщении, и ты наедине со своими мыслями, раздумьями и добровольной, желанной бессонницей, стараешься неслышно дышать, нажимать на клавиши особенно аккуратно, зорко следишь за уровнем звука, сведя его почти на ноль… И тут кто-то еще врывается, да, сама виновата, сама разбудила, и теперь не уснуть никому из вас, и каждое сказанное вслух слово как пуля в это с таким благоговением выдуваемое стекло, и жах! сеть трещин накинута на всю поверхность, и еще раз! и брызги осколков полетели водопадом… и музыка уже не нравится, и заснуть невозможно, и продолжать прежде начатое нет никакой возможности…

Нельзя, нельзя громко разговаривать ночью.

4 утра – время для одиночества. 

День начался с ночного кошмара, упавшего телефона и душераздирающих криков младенца за окном.

 

...в конце концов, дневник это или нет?! Могу я просто вылить сюда то тяжелое, что больше нет сил носить в себе?! Криво, бессюжетно и некрасиво?!

 

Нашу с тобой историю простой не назовешь. Мы пережили столько всего, что, кажется, хватило бы на 3 жизни, по меньшей мере. Шутка ли дело, почти 17 лет плечом к плечу.

Мы росли, взрослели, формировались вместе. Даже не общаясь, мы каким-то образом сохраняли свое влияние друг на друга.

И вот ты нашла себя в вере. Даже не себя, а решение внутренних конфликтов, конфликтов с самой собой. Тебе больше не нужны советы подружки, выход из ситуации тебе теперь подсказывает духовник, бережно (я надеюсь) направляя тебя по православному пути.

Мне обидно и совершенно непонятно. Как-то по-детски, очень-очень. Нет, я не буду искать твоего общества и доверия. Я все еще придерживаюсь того мнения, что каждый выбирает для себя, как сказал однажды классик. Я сама уйду, отступлю, развернусь и пойду немного другой дорогой. Потому что теперь мне не очень понятно, как с тобой общаться. Как с тобой обращаться. Что тебе говорить, а про что лучше промолчать. Мне стало сложно с тобой.

«Я не знала, как тебе сказать, чтобы не хвалиться, и поэтому вообще не стала говорить», - сказала мне ты. И я не стала больше ни о чем тебя спрашивать.

Не ты ли мне год назад говорила, что не видишь ничего зазорного и уж тем более грешного в том, чтобы вести себя так, как хочется тебе самой, если при этом ты не наносишь вред окружающим?

Не ты ли скептически пожимала плечами и недоумевающе хмыкала, когда я говорила, что не буду с кем-то спать,  лучше перетерплю, я и так нарушила все заветы Церкви, не сохранив себя для единственного мужа?

И ты нашла дорогу к Богу. Ты нашла в этом успокоение и ответы на мучившие тебя вопросы. Возможно, ты даже поняла бы меня в каких-то вещах.

Ты знаешь меня как никто другой, ты знаешь, что вопросы веры были всегда, с самого раннего возраста очень близки мне.

И ты, зная все это, решила, что я тебя не пойму?

Ты посчитала хвастовством рассказать, поделиться со мной этой радостью, что ты нашла облегчение и выход из внутренних лабиринтов в вере и Боге?

В последнее время я чаще всего обращаюсь к Богу в самые радостные моменты, когда меня переполняют эмоции, и я, не в силах сдерживаться, благодарю Всевышнего за то, что Он паровал мне возможность все это пережить и испытать. И я считала, что открыть для себя Веру это счастье и радость, которой хочется поделиться с теми, кто понимает, отчего эта радость преумножится и станет полнее. Но никак не то, чем можно похвастаться.

Я всегда считала, что я из тех, кто поймет. Самонадеянно, ага.

И вот я не знаю, о чем с тобой говорить. Что тебе рассказывать. Чем с тобой делиться. И вообще, стоит ли рассказывать и делиться. Оказалось, что я тебя совершенно не знаю. Некоторые мои проблемы для тебя…даже не знаю, как сказать. В общем, не с тобой их обсуждать. А все твои проблемы решает духовник. Посчитав, что я не пойму, ты отвернулась и ушла от меня. И мне обидно. Вот так. Просто обидно.

Хочется сказать, что мы столько пережили вместе. А выяснилось, что все это суета сует и ничего это все не стоит.

Что ж, значит, не стоит.

Да и само прошлое тут не при чем, ведь на то оно и прошлое. 

Существует ведь (ведь существует?) личное восприятие человека, когда ты относишь кого-то к первому кругу, пусть вы и общаетесь всего-ничего, год, может, даже полгода, а тот, кого ты знаешь всю жизнь, остается чужим человеком.

Я относила себя к первой категории людей в твоем личном табеле о рангах. А оказалась в второй.

Вот такая она непредсказуемая, тонкая нить человеческих взаимоотношений.

 

Из распущенной весны в апатичную осень. 

Неожиданно, без предупреждения.

 

Огромное, закованное в лед озеро, для нас, крошечных человеческих песчинок, сравнимое с морем, безразлично взирало затуманенным взором сквозь смеженные веки на наши восторги, не придавая нашим передвижениям по собственному телу никакого внимания. Для него мы не больше, чем чайки, вечно суетливые и озабоченные склоками с утками, своими постоянными соседями и соперниками в борьбе за пропитание. А наши захламленные и перегруженные ежедневными мелочными проблемами сознания никак не могли вместить в себя эту как будто бы нами укрощенную мощь, смиренно лежащую под нашими ногами. Небо, недобро отвернувшись и укрывшись облаками, прятало от нас в тумане линию горизонта, рыбаков, склонившихся и словно застывших над лунками, далекие берега и устало привалившиеся к пристани и уснувшие корабли. А мы, не стесняясь и не пряча эмоций, по-детски визжали от восторга.

Этот город нас не ждал. Погруженный в полудрему, он не ждет никого и никому не рад, устав от липкого, всюду проникающего тумана, от снега, от сырости, от холода. От медленного, неотвратимого разрушения.

Пустынная, словно вымершая главная набережная, отрешенные машины на перекрестках, обращенные в себя взгляды прохожих, безразличные продавцы за прилавками магазинов советского типа, промозгшие, осунувшиеся и ссутуленные низенькие дома.

Скульптуры на набережной, как древние языческие идолы, безмолвно осуждали нас, бесстыдно радостных и несдержанных, фотографировавшихся в нелепых, подчас даже неприличных позах.

Но нас это не останавливало.

Мы пили туман как коктейль в баре, пьянея совершенно также. Мы заразительно смеялись, заставляя раздражительно хмыкать проходивших мимо. 

В нашем распоряжении было всего лишь два неполных дня, и нам нужно было успеть узнать тебя, неприветливый Петрозаводск.

Ты промочил нас насквозь и напоил туманом.

…нас, промокших, прозябших и продрогших, сгребли в охапку и повезли туда, где тишина оказалась такой громкой, что потребность говорить, издавать хоть какие-то звуки оказалось жизненно необходимой. Вокруг нас природа спала самым крепким сном, сном четырех часов утра, сном в ожидании весеннего пробуждения. Над головой простиралось звеняще безмолвное небо, звезды-философы горели пылающей алмазной россыпью, и ни одно облако не смело нарушить их величественности, лишь жалкая их кучка испуганно и сиротливо жалась к краснобокой луне.

…и ты, во всей этой калейдоскопической реальности, созданной лично тобой, был МОИМ. 

Ты уходил от меня лишь на требуемое работой времени и возвращался, чтобы прожить оставшееся количество часов со мной, только со мной.

Мы жили друг другом эти важные даже в масштабах Вселенной 58 часов. Я дышала твоим дыханием, смотрела твоими глазами, и мое сердце сокращалось, перегоняя твою кровь.

Моя жизнь заключалась в этих 58 часах, как когда-то заключалась в 39 часах Калининграда. Ты никогда не будешь моим. Все, что мне оставалось – принадлежать тебе на предложенное тобой время. От этого счастье становилось острее и ярче, а момент расставания с приближением все больше напоминал маленькую смерть, возвращение в режим ожидания тебя был неизбежен и неотвратим, горечь его не имеет эпитета ни в одном языке мира. 

Ты предложил мне высококачественный суррогат счастья, а я, вскинув голову и наплевав на все привходящие обстоятельства, превратила его в крошечную жизнь, не идущую ни в какое сравнение с жалким существованием повседневности.

…долго не могла понять, почему мне хочется поскорее оказаться в поезде, добросовестно везущем меня домой и тем самым приближавшим момент расставания. 

И лишь блуждая взглядом по однообразным пейзажам за окном, поняла, что мне не хватало солнца. Облачная завеса сдалась и пропустила бесстыдно яркие лучи только на расстоянии 230 км от города, как будто облака, ее составлявшие, боялись, что обреченно тоскливый город узнает, что может быть по-другому: ярко, тепло и обнадеживающе светло. Побежденный туман с почти различимым из-за окна мчащегося поезда шипением спешно прятался под безразличными соснами, укрывался под холмами, путаясь и оставляя клочья своей плоти на безжизненно голых ветвях кустарника. 

…и нам, хоть мы в этом и друг другу не признавались, хотелось позвонить домой и прокричать в трубку, ведь связь гуляет, а на другом конце провода обязательно должны услышать: «Москва?? Алло, Москва??? Ты слышишь нас?? Мы едем назад, слышишь?? ЖДИ НАС! МЫ ВОЗВРАЩАЕМСЯ ДОМОЙ!!!»

 

И я, ошарашенная счастьем быть с тобой, обессиленная эмоциями увиденного и пережитого, разрезанная по живому предстоящей разлукой и существованием-в режиме-ожидания, я жадно пью последние минуты нашей, только нашей жизни, впитываю твой запах, твой вкус, твой звук, ведь у меня всего 58 предложенных тобой часов. И незаметно, тихо умираю от счастья. 

 

Выхожу в тамбур покурить и вернуть себе себя в преддверии чумового рабочего дня, после всего произошедшего пишу на запотевшем стекле пальцем, придерживающим сигарету:

 

Я оставляю за собой право отказаться.

 

 

 

Мои самодостаточность и независимость, терпеливо и заботливо взращиваемые в течение последних трех лет, неожиданно послушно и необъяснимо покорно отступают в тень, заискивающе глядя мне в глаза и уступая место не подвластному разуму  трепету в ожидании смс, звонка, встречи.

В ожидании тебя.

Становится невозможно молчать, хочется говорить и говорить о тебе, обо мне с тобой, о нас завтра, послезавтра, на выходных, на каникулах, о нас зимой, летом, на море, в горах. Планы и желания летят куда-то в стратосферу, даже не оглядываясь на разум, тщетно пытающийся вернуть обезумевшие чувства на землю.

Страшно, как в начальных классах перед экзаменом по английскому языку, что это окажется вновь фарсом и профанацией.

Не вижу причин, почему да, закрываю глаза на причины, почему нет.

Может, мое сердобольное подсознание сочло тебя подходящим объектом для сбрасывания излишков тщательно сберегаемых сильных эмоций, восторгов, неоправданных надежд, возвышенно глупых чувств и иррациональных желаний?

Обязательно проведу скрупулезный анализ этого направления развития складывающейся ситуации. Только потом, как-нибудь на досуге. Если не будет возможности занять это время тобой.

А пока…

Пожалуй, крепко зажмурю глаза, зажму нос и шагну, рискуя разбиться о поверхность воды этого омута, бесконечно глубокого и совершенно не оставляющего даже призрачной возможности рассчитать и прикинуть последствия этого шага, шага, ни направление, ни характер которого также невозможно определить: то ли это показатель успешной ремиссии и полного восстановления после длительного и сложного лечения, результатом которого является способность выдержать лавину чувств и при этом испытывать сумасшедшее счастье, то ли безрассудное возвращение к уже пройденным, между прочим, без особого успеха этапам развития пресловутых отношений, возвращение, не обещающее ничего, кроме всеобъемлющей боли от обескураживающего разочарования и самообмана.

Пожалуй, позволю себе не растрачиваться на подобные размышления. Ни секундочки.

Проснулась раньше обычного непривычно бодрой.

Понедельник.

Начало седьмого.

Утро.

 

Дом еще погружен в безмятежность сна, обволакивающую, ласковую, как будто даже мягкую на ощупь. Наслаждаюсь этой нежной тишиной чуть-чуть со стороны,передвигаюсь тихо-тихо, чтобы не разрушить эту хрупкую негу,сотканную из звуков просыпающегося города за окном, начинающего закипать чайника, недоумевающих, запоздавших и отключенных за ненадобность — ведь я уже проснулась — будильников, вздохов и сладких похрапываний еще досыпающих домашних...

...и песен чаек.

Не крикливых базарных воплей ворон, не глупых и пустых чириканий воробьев, хотя их никто не отменял, их голоса органично вписываются в общую мелодию шуршания шин по асфальту, разогреваемых двигателей, громыхания мусорных баков, хлопанья дверей, плеска воды...

...а песен чаек.

На юго-востоке Москвы, в середине безнадежно заснеженного апреля, в начале утра понедельника, окруженная привычными делами-заботами, замерев на миг и вся обратившись в слух, я внимаю песням чаек, даже не стараясь понять, откуда им тут взяться.

В разрез с логикой, наперекор всем правилам.

Это утро меня встречает песнями чаек.

 

Сегодня впервые оценила силу фотографии в полной мере. Не профессиональной, не постановочной, не точно выверенной, а простой фотографии, снятой на мыльницу кем-то хорошо поддатым. Спасибо ему за это.

 

Вопреки, назло, наперекор, сверх, несмотря. Как угодно.

Зазря, впустую, бессмысленно, бесполезно, глупо, в конце концов. Как пожелаете.

Но я люблю. Люблю, не требуя ничего в ответ. 

PS. С прошедшим тебя, родной.

 

 Вот и думай теперь, что это было? Увлечение? Тоска после почти годовой тишины? Или просто короткое замыкание, которое затянулось на 3 года?

Воспоминания как жемчужинки: целая горсть розовых, голубоватых, белых шариков приятно пересыпаю из одной ладолшки в другую, нанизывая их на нить нашей истории любви.

Нет.

Любовь не уходит. Она не испаряется в никуда, оставляя после себя риторический вопрос: а что это было?

Нет.

Она остается навсегда, и именно это можно назвать отношениями. Когда вы, возможно, сами того не осознавая, знаете, что по меньшей мере, поседеете вместе, а может, если повезет, и умрете в глубокой старости в один день. И неважно, что сейчас один только его вид вызывает в ней нервный тик, а звук ее голоса наводит его на мысли о суициде.

Это все ерунда.

Только в конце жизни, пройдя с человеком рука об руку все положенные испытания, вы можете сказать, что у вас серьезные отношения.

А все остальное  - полная ХЕРНЯ.

И называть примитивное удовлетворение физического желания, щедро присыпанное (в лучшем случае) положенными в этом случае нежными словами, брошенными невзначай многозначительными взглядами, серьезными отношениями, по меньшей мере, глупо.

«Ну мы переспали, но я не знаю, получится из этого что-нибудь или нет…. Хотя он мне песню на стену в контакте повесил! И сообщение два дня спустя написал, спросил, как дела!» и начинается высасывание из пальца некоего подобия этих самых пресловутых «серьезных отношений». Противно слышать это от других, противно понимать, что у самой голова занята подобными мыслями.

И вот я сижу напротив тебя, пересыпаю наши общие воспоминая из своей ладошки в твою и обратно, и начинаю сомневаться в подлинности этих жемчужинок. Безусловно, на момент рождения каждого перламутрового шарика все переживаемое казалось и, что самое интересное, было подлинным и самым натуральным. Вот только по прошествии некоторого времени оказалось, что это все-таки подделка.

Ну а с другой стороны, Коко Шанель носила исключительно бижутерию! Поддельный жемчуг иногда ничуть не хуже природного, а подчас любимые бусы из искусственных бывают дороже и ценнее, чем колье из натуральных жемчужин.

Поэтому не надо преувеличивать количество сущностей и пытаться обмануть самое себя.

Я счастлива, что это было.

Я рада, что это прошло.

 

             Сумерки спускались на город как грязь на стекло: медленно, неравномерно, оставляя подтеки и разводы.. Город, лишаясь солнечного света, озарялся бесконечными и непредсказуемыми всполохами мириадов разноцветных огней. Где-то высоко неистовствовал горячий ветер, покрывая тяжелыми темными тучами бездонное ультрафиолетовое небо, еще хранившее персиковые следы ушедшего солнца.

          Он вез меня домой, времени у обоих уже совершенно не было, как вдруг, внезапно остановившись на Кадашевской набережной, он заглушил мотор, открыл мою дверь со словами: «Пойдем пройдемся!»…

          Фонтаны, что-то нашептывая друг другу и меняя цвет в зависимости от темы беседы, невольно заставляли забыть о насущных вопросах и погрузиться в немое созерцание. «Деревья любви», сплошь увешанные замками, беззвучно пели гимн самому прекрасному и непостижимому чувству на земле. Где-то вдали извивались огненные ленты-змеи пойстеров, звуки там-тама, смешиваясь с песнями, смехом и голосом флейты, текли вдоль набережной словно еще один рукав Москвы-реки, погружая в свои воды всех встречавшихся на пути, а саксофон, белым парусом разрезавший волны этой бесплотной реки, решительно рвал оставшиеся с понедельничным вечером связи, унося твое сознание почти что на Фиджи. Белые ягоды фонарей, дарившие скорее настроение, чем свет, ветер, трепавший подол моего платья, и Он, возвышавшийся над толпой как Эверест, закрывал собою меня от ветра и половину неба от меня...

 

 

Однажды я прожила 2 самых волшебных предутренних часа в жизни. 

 

...есть, и оно совсем рядом! Протяни руку, и на ладошке лежат 2 кругленьких его проявления, которые гарантированно вернут тебе удовлетворительное настроение и добродушную улыбку)

Со всем справимся с Божьей помощью и успокоительным!

«Лучше 20 раз ошибиться в одном человеке, чем сомневаться в каждом»

А. Б. Стругацкие

 

Что ж, вот я и ошибаюсь. Болезненно, тяжело.

Вновь и вновь.

Ну и пусть. Я все равно не буду сомневаться в каждом.

Только теперь предусмотрительно не стану раздвигать ноги на ширину души, когда от меня хотят всего лишь секса.

 

Ты теряешь дар речи от осознания того, что мы вот так сидим и разговариваем, как будто между нами не лежит прорва событий и никогда не вешался железный занавес. Ты смотришь на меня и молчишь, не в силах вымолвить ни слова. Я тоже молчу, потому что мне неловко, что ты не отрываешь от меня глаз, мне нечего спросить, я в курсе того, что происходит в твоей жизни ровно настолько, насколько это необходимо. Между нами лишь столик с моим обжигающим латте и твоим спрайтом. Проскальзывают какие-то ничего не значащие фразы, общие, не несущие в себе ничего, кроме звуковых волн. Ты просишь пододвинуться поближе и, не дожидаясь разрешения, передвигаешь свой стул на мою сторону. Дрожащей рукой держишь кончики моих холодных пальцев и вспоминаешь, что они у меня почти всегда холодные.

Дышишь на них, стараясь согреть.

Крепче сжимаешь мои руки, целиком помещая мои ладони в своих.

Я здесь, я рядом. Такая родная и такая незнакомая.

Не справившись, как всегда, с собой, сгребаешь меня в охапку, и дальше у меня перед глазами мелькают лишь фрагменты знакомой улицы, подъезда, этаж, ах да, 9ый, а я и забыла, дальше налево, след на стене от пены для бритья, «…мы тогда войну с братом устроили, помнишь?», еще налево, дверь, тяжелая и приятно чавкающая, когда закрывается, арка, налево, в большую комнату…

…ты жадно впиваешься губами, руками, всем телом в меня, вспоминая и узнавая заново родинки, ямочки, изгибы, округлости, из наивно-девчачьих превратившиеся в соблазнительно-женские…

«Ты совсем другая…»

«Еще бы, ведь почти 4 года прошло…»

Взгляд, вздох, стон, рык от нетерпения и нечеловеческого желания, наконец-то спустя издевательски долгих 4 года я близко, я почти твоя, еще немного, и буду целиком принадлежать тебе, только тебе, на всю оставшуюся жизнь, и больше никого в моей жизни не будет, только ты, ты один, теперь-то ты своего шанса не упустишь, еще чуть-чуть, еще сотая доля мгновения, и…

…ты просыпаешься. И обреченно вздыхаешь, потому что это всего лишь сон.

…я просыпаюсь. И облегченно вздыхаю, потому что это всего лишь сон.

ГОСПОДА, Я ВАС УМОЛЯЮ. 

вы потратите минуту своего времени, а мне сильно поможете.

 вот тут

проголосуйте за меня, пожалуйста. там регистрации не нужно, в поле, где написано "Что ищем?" вводите мою фамилию (Гуляева), и вас выбрасывает на мою страничку с 5ю фотками. проголосуйте за каждую, слева от фотки есть шкала с цифрами, поставьте мне оценку, желательно, 5))) это недолго, совсем быстро, а мне поможете....

заранее спасибо, администрация)

 

                        Век живи – век учись.

Жизнь постоянно преподает нам уроки, другой вопрос, можем ли мы их распознать и усвоить преподаваемый материал.

…он все делал не как все, стараясь отличиться во всем без исключения. По-другому он просто не умел. Вот и сейчас так: он ушел, а все остались. Только он перегнул палку. Он оказался не прав в своем последнем стремлении к исключительности. Надо было, как все, остаться. А он ушел. Ушел, оставив нас всех в недоумении, полной растерянности и горе. Нелепо, глупо, бессмысленно, незакономерно, н.е.п.р.а.в.и.л.ь.н.о. 

Скорбь была почти овеществлена. Количество вот-вот перешло бы в качество, и горесть, отчаяние, безысходность, боль, боль особая, рвущая души в клочья, выворачивающая сознание наизнанку от невозможности от нее избавиться, валунами, глыбами, пластами, потоками завалили и скрыли бы под собой всех присутствовавших наподобие земли, которая скрыла его. 

Физически трудно было быть там. А не быть – невозможно. Театр абсурда. Только вместо подмостков сцены – холмы погоста. Ощущение ошибки не покидало никого ни на мгновение. Как будто бумагу неправильно заправили в принтер, а печать уже началась, и уже поздно ее отменить, поправить лист никак не удается, и, махнув рукой, ждут, когда принтер выдаст этот брак, чтобы заправить новый лист как надо, и все пойдет как прежде, правильно и гладко. Вот и тут, отказываясь верить в реальность происходящего, стоишь и  ждешь, когда все закончится, чтобы исправить допущенные ошибки, и тогда все пойдет как надо, без брака. Только ожидание это тщетное.

Равнодушное солнце усугубляет и без того тягуче-вязкое состояние, двигаюсь как будто сквозь кисель. Голова больше похожа на октаэдр в четырехмерной системе координат, чем на часть тела.

Как же это нелепо! Сам, своими руками оборвал ниточку своей жизни и обесцветил нити жизней своих родителей. И коренным образом изменил мою и, скорее всего, не только мою, жизнь.

Смысл избитой фразы про хрупкость жизни стал до конца понятен лишь на кладбище, когда перед глазами помешавшаяся от горя мать, отрешенный отец и потерянные, беспомощные, заплаканные лица друзей. «Берегите родителей», - сказала мама, гладя его по волосам и поправляя венчик на лбу. Чаще всего мы не думаем о том, как наши поступки отразятся на других людях. Он хотел скорости, хотел экстрима. А получил билет в Царствие Небесное.

Он ушел и, сам того не зная, преподал тем, кто остался, очень насыщенный урок. Близких он заставил учиться жить без него. Друзей – задуматься о жизни. О том, что никто ни от чего не застрахован. О том, что ты обязан взвесить пользу и возможные последствия действия, которое собираешься предпринять.

Ты мне показал, что я люблю жизнь. Я люблю жить, и я хочу жить. Вкусно есть, сладко спать, маяться дурью от безделья, сходить с ума от горя, отдыхать с оттягом, плакать навзрыд, заразительно смеяться, я хочу и буду жить. Нет неразрешимых проблем, все как-нибудь, но обязательно образуется. Неважно, сколько у меня проблем, важно, что они у меня есть, и значит, я живу, и мне надо находить силы и способы с ними справляться.

Презираю тех безвольных, бесформенных, разлагающихся существ, которые всерьез полагают, что жизнь дерьмо, что единственное верное решение – свести с ней счеты, не дожидаясь окончания отмеренного срока. Это не люди. Это грязь. Это бактерии, способные заражать подобными еретичными мыслями других. Ненавижу.

Люблю, люблю жизнь, люблю тех, кто делает мою жизнь такой, какая она есть.

Благодарна за все, что уже пережила, и за то, что придется пережить. Ни звука ропота от меня не будет слышно, никогда, что бы ни случилось, что бы ни произошло, ведь нам не дается больше того, что мы можем пережить. Значит, переживу и справлюсь со всем, во что вляпаюсь.

Спасибо, что научил, друг. Правда, цена урока оказалась запредельно высокой…

 

Мне приснилось, что мы с тобой поженились. Как-то сумбурно, сбивчиво, как у нас с тобой все всегда происходит) позвали гостей, родителей, собралось человек 10, не больше, одевались кое-как, фактически, что нашли, то и одели, только у меня платье очень красивое было)  на церемонию мы опоздали и кольцами обменяться забыли))

Потом, когда за стол сели отмечать, мы долго не знали, как всех выпроводить, потому что устали от шума, от людей, от всего, и хотели побыть одни. Тебе очень нравилось, как я выгляжу, особенно мои ажурные чулки, в которых я играла в нашем последнем спектакле)

…и нам так хотелось оказаться наедине…

Сон продолжился тем, что я была беременна твоим ребенком, на ранних сроках, и мы ждали мальчика. Я поехала на вечеринку к своим одноклассникам, которые непривычно тепло меня встретили…

…и все казалось таким правильным, таким логичным… ни у кого не возникает никаких сомнений, что ты со мной, а я с тобой, что свадьба – это так, простая формальность, что мы уже очень давно не просто вместе, а мы это мы, неразделимый полноценный организм. И ребенок – не новость, не неожиданность, а логичное проявление развития этого организма. И все казалось, нет, не казалось, а было таким правильным, само собой разумеющимся, естественным, таким, каким должно быть…

Мне не нужно было ничего тебе говорить, ты уже знал, чего я хочу. Я делала то, о чем бы ты подумал спустя долю секунды. Для нас перестали существовать обиды, ссоры, недопонимания. Было только Я, состоящее из тебя и меня, и мир. И всё. Никаких мелочей.

…и я проснулась. В залитой мягким солнечным отсветом комнате на стенах лениво шевелились солнечные зайчики от диско-шара, смущенно ворчал на кухне холодильник (его обычно не слышно, но сейчас по-утреннему тихо, несмотря на половину первого по полудни, все уехали по делам, оставив меня, кота и деда млеть в сонном царстве. И мы послушно млеем), ласковое одеяльное тепло еще не превратилось в дневную духоту, и во мне все еще жило ощущение правильности, пришедшее из сна…

…но справа от меня только ноутбук, а не ты. Из головы не выходит конец четверга. и становится как-то… обидно. Как будто мне показали то, что могло и должно было бы быть, и было бы столь желанно, но уже никогда не будет. Как будто кто-то из нас свернул и пошел другим путем, оставив наше будущее, которое уже никогда не наступит, где-то в стороне. А может, у нас просто разные дороги.

 

Дым вальяжно, чуть сонно расползается по комнате, двигаясь в унисон с неясным объемом мыслей, поставленных на repeat. Тихо, уютно шепчут колонки родную, многократно переосмысленную и переобдуманную музыку. К половине четвертого реальная жизнь видит самые яркие и глубокие сны, и виртуальная все-таки сдалась и уснула, оставив меня в блаженном уединении с самой собой. Ненавязчиво восходящее солнце, ведя за собой застенчивое утро, ловит для меня волну нирваны, великодушно подставляя восходящий ветер спокойствия и умиротворения, позволяющий свободно парить на распростертых размышлениях чуть-чуть о насущном и, конечно же, о бренности бытия. Треки корректируют мой полет, то поднимая меня чуть выше, то спуская почти к самой (но условной) земле, придавая разные оттенки едва заметной улыбке, поселившейся на моем лице в это очередное тихое, мое утро.

Моменты этого блаженства коротки, еще буквально час-полтора, и привычный ритм возьмет свое, вступит в свои законные права на мое время, действия, дела, постепенно прибавляя скорости, яркости, увеличивая амплитуду эмоций и переживаний.

А пока ночь отогнала от меня все опасное, способное заставить глотать успокоительное пачками, судорожно дозваниваться до нужного человека, тщиться удержать в памяти все то, что непременно, вот в эту самую секунду должно оказаться сделанным, смог, гомон, разговоры по делу ни о чем и ни о чем, но по делу, все это еще не наступило, оно еще по ту сторону горизонта, вместе с сонным солнцем, которое, как я с утра, почти встало, ну еще 3, нет, 5 минут, и всё, точно встаю, сейчас, еще чуть-чуть…

Уже проснулись птицы, со сна прочищают горло чуть фальшивыми пока нотами, первые настырные машины уже куда-то опаздывают, они не с ночи ездят, они утренние, они звучат по-другому, первые движения на улице. В асе появляются люди, за окном «жаворонки» снимают свои машины с сигнализации. День непреклонен, он медленно, но уверенно берет бразды жизни в свои руки, ночь послушно отступает, забирая с собой нежно-розовые облака, робкий прохладный ветер, застенчивость неба и нахальную луну.

Но смена небесного караула еще не произошла, и пока цвета - пастельные, звуки – приглушенные, мысли – ленивые и мягкие, чувства – сонные и спокойные, день пока еще не начался, все пока что спят… А я не сплю…

Хорошо…)

…Никогда не знаешь, сколько раз еще наступишь на одни и те же грабли. И даже зная о том, что грабли лежат на твоем маршруте следования, вот же они, ты их отчетливо видишь, вон гладкий деревянный черенок, отполированный бесчисленными прикосновениями, заостренные подкрученные зубья без краски на кончиках, которые из-за этого посверкивают опасным, внушающим легкий трепет блеском, ну вот же они, ну сверни чуть-чуть в сторону, обойди, не надо проверять давно доказанные законы физики, все просто, проще некуда, есть рычаги, есть точка опоры. Куда придется удар, зависит уже от длины рычага. Всё. Больше никаких дополнительных условий не требуется.

Вопрос: зачем искать решение опытным путем?

Ответ: …а вдруг в этот раз по-другому получится? Вдруг это все-таки не грабли? Вдруг все окажется в результате хорошо?...

И снова убеждаешься, что нет, исключения в этой предельно простой задаче крайне редки, и очередная твоя попытка опровержения провалилась…

* * *

…Людям свойственно бояться. Кому-то нужно больше адреналина, и тот слывет в обществе смельчаком и сорвиголовой, а кому-то вполне достаточно минимальной дозы, и он осторожничает вдохнуть поглубже. Но не всегда мы понимаем, что наш страх причиняет боль другим, тем, кто не боится. Нам страшно сделать один решительный шаг, замахнуться и разрубить гордиев узел, посмотреть в глаза реальности, со всеми ее проблемами, сложностями, тупиками и магистралями возможностей, бросить ей, хамской, продажной шлюхе, вызов, плюнуть ей в лицо кровью после очередного ее точного удара, разозлиться, озвереть от ее выходок и шуток, и шагнуть вперед, игнорируя упирающийся в грудь ствол, идти, идти, идти, шаг за шагом, подняв голову и наклонившись вперед, как при сильном ветре, продираясь сквозь собственные сомнения, страхи, боль, ужас, неуверенность, робость, трусость, нерешительность…

…И увидеть, что она, эта трусливая мразь, отступает под напором твоей ярости, решительности, силы воли, силы духа, сдается, убирая пистолет, очищая дорогу от фугасов и мин, и ты видишь ясное и чистое небо вместо грязной простыни туч, ослепительное и нежное солнце вместо линялой луны, сочную, пахнущую счастьем траву вместо пыльного тяжелого снега, вдыхаешь прозрачный, пряный воздух вместо раздирающего легкие жирного смога, и понимаешь, что все хорошо, что есть, за что бороться, не забывая при этом, что дальше, возможно, будет еще тяжелее, что это временная передышка, но уже осознаешь, что нельзя, ни в коем случае нельзя отступать, нельзя давать волю сомнениям, малейшая слабость – и все, ты пропал…

Но надо решиться сделать этот первый шаг, найти, собрать последние уже даже не остатки сил, а тени от остатков, надо!

Решиться и принять на себя последующие за принятым решением проблемы, найти вместе выход из них и оказаться победителем.

Взять на себя не эфемерную, а реальную ответственность.

Принять вероятность тягот и боли.

И не испугаться.

И верить, слепо, сильно, отчаянно верить, что все будет хорошо.

А ты боишься. Ты трусишь.

Неужели ты думаешь, мне самой не страшно?...

* * *

Сидя на автобусной остановке в ожидании окончания встречи, стоя на платформе и нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу – времени уже совсем нет, ну неужели так сложно было выйти на 5 минут пораньше? – в ожидании поезда, обновляя страничку контакта в ожидании нового сообщения…

В ожидании звонка.

В ожидании новостей.

В ожидании изменений.

В ожидании…

Недавно поймав себя на слишком частом употреблении этого слова, задумалась и пришла к противоречивым, но не лишенным смысла выводам.

Мы всю жизнь чего-то ожидаем. Ждем.

Иногда в прямом смысле, когда нужный человек задерживается, иногда в переносном – когда пройдет необходимое время.

Но всегда ждем.

Ждем.

Ждем, когда кончится пара, и пойдем поедим, ждем, когда будет нам по 18, и тогда заживем по-настоящему, ждем, когда закончим университет, и вот тогда сразу же станет ясно, чем заниматься по жизни, ждем, когда позвонит этот самый человек, и тогда что-то изменится.

Ждем, когда кончится этот день, и наступит завтра, когда кончится зима, и наступит весна.

Упорно закрываем глаза на то, что ждем, в большинстве своем, впустую. Весна – всего лишь смена времени года, которая не решит все наши проблемы.

На завтра не очень-то и много изменится по сравнению с сегодня.

Пара кончилась - поели и ждем следующей пары.

И вот уже даже не 18, а все 20. И что? Много ума прибавилось?

…интересно, а как это: жить, не ожидая?...

 

 

 

 

 

Как здорово послушать тишину,

Особенно когда нет сил подняться,

Оставив куртку на полу валяться,

Ты забываешься в горячечном бреду.

 

Но сон не сон, и явь другая,

И тело кажется как будто не твоим,

И мысли прочь, сознанье предавая,

И воздух, как в пустыне, недвижим.

 

Таблетки, капсулы, микстуры

Собьют на время сильный жар

Но, знаешь, полегчает ненадолго.

Не органы горят. в душе пожар.

 

Истерзанная болезнью, слабеет сила воли. Живешь конечными пунктами, разбивая простейшие процессы на микрозадачи: дойти до шкафа, одеть сапоги, сесть в машину, дождаться, когда довезут до пункта назначения...

Усталость превысила все человеческие границы, но не от необъятного количества дел, а от постоянного ощущения слабости.

Зато учишься экономить силы на такой, казалось бы, ерунде как ожидание. Ты уже не ходишь взад-вперед, переминаясь на коротеньких остановках с ноги на ногу, а стараешься сесть или по возможности лечь и как можно дольше оставаться в состоянии легкого оцепенения.

В голове только мысли о несметном количестве лекарств, которые необходимо принимать, чтобы исправить существующее положение. В результате начинаешь пить таблетки для ликвидации побочных эффектов от предыдущих препаратов. А потом таблетки от проблем, вызванных предыдущими таблетками. Замкнутый круг.

Понимаешь, что сходство с жигулями 20летней давности поразительное: захлопнешь дверь - багажник откроется, закроешь багажник - дворники заработают, дворники заработали - все, приехали. Тормоза отказали.

И так не вовремя звонок, который взрывает остатки рассудка, рвет в клочья картонную стеночку привыкания к отсутствию.

И снова вода в озере слез мутная...

...вот сразу же перезвонить, наорать, как же ты можешь даже не спокойно, а просто жить, когда я корчусь, бьюсь в конвульсиях, захлебываюсь собственными слезами и не могу понять, что нужно сделать, чтобы снова дышать как раньше, размеренно, равномерно, поставляя мозгу необходимое количество кислорода, как заставить себя перестать оглядываться назад, искать толпе твое лицо, высматривать в новых знакомых твои черты и думать про себя "а, куда ж ему до тебя..."

Выреветь, выстонать и вытащить из своих недр профессионально замаскированные боль, страх, обиду, непонимание, ожидание, тоску, тоску по тебе! Слишком уж много пришлось прятать...

Вскрыть этот огромный нарыв, выплеснуть все содержимое на тебя, ведь это ты сильный, и ты ушел, а я слабая, и я осталась ждать!

Кричать что есть мочи, во все горло, раздирая и выплевывая лохмотья голосовых связок, кричать на весь Ленинский проспект, на всю Вселенную, что я ненавижу тебя, презираю за твое хладнокровие, за твое равнодушие, за твое вранье, ведь если бы ты любил, ты бы не смог вот так уйти, ни разу не обернувшись, презираю за твою трусость, за то, что свел к минимуму нашу крошечную возможность пересечься, в Сети ли, в жизни ли, да везде! Ненавижу лютой, страшной ненавистью, что тебя нет рядом, когда это нужно, как ни разу не было нужно за все НАШЕ время, когда я нуждаюсь в тебе, в твоем присутствии в моей жизни, за мои слезы, за мои воспоминания, за время, которое теперь превратилось в ожидание облегчения, точнее, ожидание, когда затянутся кровоточащие гноящиеся раны на всем живом, от которого оторвали половину. Выдрали. Без анестезии, даже местной.

Спросить наконец, как ты можешь жить, потребовать научить, чтобы тоже жить, самой, не опираясь постоянно на плечи и руки друзей.

Вынудить тебя сказать, где ты находишься, чтобы приехать и все то же самое, но в лицо!

Увидеть, наконец, тебя, чтобы не искать тебя по аудиториям, сходя с ума от страха за тебя, от незнания, что с тобой происходит, от желания просто на тебя посмотреть...

...И кричать, кричать изо всех сил, чтобы ты вернулся, умолять тебя хотя бы неделю, да что там неделю, день, час, минуутууу стать прежним, любимым, родным, близким, досягаемым, ведь ты же актер, ну притворись, на мгновенье, что ты снова со мной, что ты и я это снова МЫ!

Рыдать, выть, вцепиться в тебя, осыпая слепыми поцелуями, пусть тебе противно, мне плевать, хоть на миг, но я почувствую твой запах, твой вкус, твое тело, тебя, всего тебя...

Валяться у тебя в ногах, задыхаясь от собственного унижения, заклинать, чтобы ты не гнал меня, позволил побыть рядом, я буду молчать, ты меня даже и не заметишь, я не буду тебе мешать, только не гони, не объясняй, что так лучше нам обоим, не лучше, нет, не уходи, прошу, пожалуйста, вернись, сжалься, пожалей меня, ведь мне так тебя не хватает...

…Заставив мозги работать в авральном режиме, мастерски разделываюсь с формальностями и причинами звонка, убираю телефон, одеваю капюшон, сегодня очень ветрено, температура и так почти 38, не хватало еще больше усугубить состояние, ловлю машину до дома, неважно, что 1000 рублей уйдет на одну дорогу, на метро сил точно не хватит, сажусь и жду, когда меня довезут до своей норы, зализывать раны и сбивать температуру.

 

В ожидании своей станции стояла, прислонившись к стене и запрокинув голову. Мужчина неизвестного возраста, невольно став немым участником разговора о неизбежных трудностях во взаимоотношениях полов и страданиях, причиняемых в процессе этих взаимодействий, не таясь, разглядывал острый подбородок, задранный вверх, четкий овал лица, тонкую, длинную, беззащитную, ничем не прикрытую шею, хлебного цвета волосы, беспорядочно выбившиеся из аккуратно уложенных с утра и совершенно потерявших вид к вечеру прядей, черные брови, темный миндаль глаз, устремленных вверх и внутрь себя, губы с опущенными уголками…

…вдруг, на мгновенье, его мысли оказались доступными. Нет, у него не было ни похотливых желаний, ни намерений маньяка, он всего лишь думал о своей молодости. На один миг он снова перенесся в свои 20 лет, в свои те же самые, что и сейчас, проблемы, увидел в стоящей перед собой девушке свою /знакомую/подругу/любимую/жену/давно забытую первую любовь, ее тело, знакомое до мельчайшего изгиба и каждый раз такое желанно-новое, ее взгляд, родной и такой незнакомый, ее движения, смысл которых врос в сознание как знание родного языка, но так и оставшийся недопонятым, ее запах, поднимающий горячую волну из недр солнечного сплетения и манящий своей загадочностью…

Он вспомнил ее присутствие рядом, свой восторг от возможности украдкой целовать ее локоны, держать ее хрупкую нежную ладошку в своей, казавшейся великанской, ручище, когда она балансировала на бордюре тротуара, талию, которую можно было обхватить большими и указательными пальцами, мягкость и податливость ее тела и твердость и несгибаемость характера, всю ее воздушность и реалистичность, робкую нежность и обжигающую страсть, всю ее вспомнил, все свое бесспорное счастье за всю свою противоречивую жизнь и…

…и неизвестно, был ли он благодарен двум этим незнакомым девушкам, которые ненароком вернули его в его прошлое, за столько лет лишившееся темных пятен и ставшее неоспоримо светлым и счастливым, ведь там, сквозь призму прожженных, выкинутых, скомканных, свернутых, спрятанных лет все казалось ясным, простым и предельно очевидным. Ошибки, совершенные по неосторожности, казались легкой оплошностью, исправь которые, возможно, и жизнь пошла бы по-другому, и не пришлось бы сейчас ехать в настолько осточертевшем метро, что уже даже переставшим быть столь ненавистным,  и смотреть на эту незнакомую девочку, на миг вобравшую в себя и воплотившую в себе несбывшиеся мечты, недостигнутые цели и упущенное счастье…

…она вышла на своей станции, сорвавшись с места, словно испуганная ящерка с нагретого камня, провожаемая его взглядом и взглядом еще пары парней, которые думали ну совсем не об утраченных годах. Она ушла, унося с собой зыбкий образ его личного света и счастья, не оставляя иного варианта, как вернуться в опостылевшую и выцветшую реальность, потерявшую всякий вкус, кроме алкогольного, и ставшую похожей на механизированную штамповку деталей на заводе: работа-дом-работа-дом, усложненную лишь перманентными ссорами с женой, давно махнувшей на себя рукой, хотя когда была очень-очень даже ничего, неисправимым непониманием с сыном и его снохой и редкой радостью от приезда внуков…И зачем только он старательно вслушивался в их разговор?

А я все это время думала о тебе. Я не знаю, что с тобой, где ты, как ты, я не знаю, зачем я продолжаю о тебе думать, совершенно не в состоянии взять себя в руки и выкинуть тебя из головы, оставив лишь золотую дымку случившегося счастья.

Я думала о том, что ты сильный, ты хозяин своего слова, сказал, всё, значит, всё. И целую неделю штиль, и пустые 4 часа по полудню понедельника, и деньги на ветер, лишь бы что-то новое, чтобы не думать... Мое ожидание  тебя постепенно врастает в меня, становясь неотъемлемой частью, резервным запасом, в любой момент готовым к использованию.

Ты сильный, а я слабая. Я веду здесь немые монологи о тебе и обо мне, бывших некогда «нами», анализирую свои огрехи и ошибки, отчаянно пытаясь понять, где начало трещинки, как же ты оказался сильнее меня, ведь ты смог уйти с первого раза, а я с четвертого не могу.

Ты смог уйти, а я не смогла.

…И мужчина неопределенного возраста, и девушка лет 20 думали о своем счастье, цвет которого был по разным причинам серый.

 

-Ты меня любишь?

-Люблю.

-А как ты меня любишь?...

Не в состоянии слушать дальше, ведь солью, нет, даже не солью, а кислотой на рану, я ухожу из комнаты родителей, чтобы не слышать разговоров этих самых счастливых людей в мире.

…раскрасневшаяся, заведенная, по-шальному веселая, выливаю нагноившееся сюда. Алкоголь развязывает не только язык, но и руки, чтоб напечатать все то, на что развязался язык.

Сознание сдается под натиском борьбы чувств и разума. Мысли заменены словами из песни, ставшими за пару часов аксиомой, которую несправедливо опровергли постфактум. И самообман приводит тебя к ощущению предательства, ведь все же было доказано, почему вдруг оказалось наоборот?...

«Я» отказывается воспринимать и принимать чью бы то ни было сторону, разума ли, чувств ли, потому что ни та, ни другая не отвечает необходимым требованиям. Больно, нестерпимо больно, и даже…

 

…Внезапное крайне обильное кровотечение, на первый взгляд, не совместимое с жизнью. Друзья-хирурги, имеющие печальный опыт в этой области медицины, во все глаза следят за протеканием болезни, спешно стараются залатать рану, пусть неаккуратно, неточно, через край, но чтобы хоть как-то приостановить процесс, угрожающий стать необратимым. Но пациент оказался на редкость стойким, иммунитет крайне высокий, обязательно выкарабкается, хотя никакие превентивные методы не помогут, это знает и пациент, и врачи, но без этого никак, ведь отсутствие хоть какого-то лечения (а лечение в данном случае превосходит всякие ожидания, ведь на то врачи и друзья) вынуждает организм больного справляться с недугом за счет собственных сил, что может привести к некрозу самых нежных и ранимых частей души.

 

Врачи лечат, прописывают рецепты, но пациент должен сам прийти к пониманию (или непониманию) необходимости принятых с противоположной стороны мер.

…

…Первичный болевой шок прошел, рассудок впал в эмоциональную кому, часть его, отвечающая за стрессовое состояние, атрофировалась и совершенно утратила свои функции на неопределенное время. Организм стал похож на тушеный баклажан, целый, хотя и слегка помятый внешне, и беспредельно мягкий внутри, сменив свои геометрически точные, правильные и устойчивые внутренности на некое подобие подгоревшей овсяной каши. Ни удрученности, ни безысходности, ни депрессии, ни подавленности, ничего такого организм уже не в состоянии испытывать. Слушается только строго определенная музыка, остальная вызывает изжогу, умственная работа заморожена на неопределенный срок, жизнедеятельность выражается в удовлетворении минимума примитивных потребностей.  

То ли смирилась и приняла, то ли предпочла считать отсутствие нормальным, неизбежным расставанием на сутки, ну до следующей встречи, великодушно вырезав из собственной памяти факт разрыва и предпочитая не расценивать его последствия как внесение неизбежных и необходимых изменений в собственном ритме жизни.

 

…и ты был особенно красив в тот момент, особенно желанен и особенно дорог. Ты как-то меня пожалел, не сочувствующе, а свысока, сказав: «Неугомонная… Если ты действительно считаешь это важным для себя, то мне жаль тебя». Может, все дело в том, что я на самом деле неглубокая, вся моя суть и сущность есть суть и сущность бабочки-однодневки: что сейчас, то и правда, а ты глубже, ты требовательнее, и тебя такое положение дел перестало устраивать, и терпеть и смиряться ты устал, и именно в этом лежит причина крохотной трещинки, которую мы даже не заметили, выросшей в последствие в огромный каньон, доверху заполненный мусором мелочных ссор, взаимных обид, усталостью, раздражительность, злостью и подчас второстепенностью друг друга.

Может, наоборот. Я оказалась слишком требовательной для тебя, я прекрасно знаю, что со мной подчас невыносимо тяжело, вот и ты и не вынес. Сломался, чересчур устав от моих капризов, потерял желание дальше бороться и доказывать что-то, понятное одной мне. Сдался.

А может, мы просто переросли «нас». Может, «мы» истрепались, выцвели, местами протерлись и пообтрепались. Но, став уже даже не частью, а особенностью друг друга, успев врасти в образ жизни, мышления, мировосприятия и самоощущения, никто из нас не в состоянии, возможно, от нерешительности, возможно, от невозможности существования без, но, тем не менее, не в состоянии сделать один решительный шаг, призванный разрушить привычный ход вещей, вызвать шторм в океане, превратившимся в меленький  прудик.

Я оправдывала себя и нас твоей нежностью, бережно лелея тщедушную болезненную надежду, что ты такой нежный, потому что это я, такой возбужденный, потому что это я, а не потому что ты просто сам по себе такой нежный и такой легковозбудимый. Но слишком слабой оказалась надежда, не смогла выжить.

Понимаю, что во многом я не права.

Понимаю, что во многом ты не прав.

Но мы же как-то добрались, хромая и спотыкаясь, набивая себе шишки и оставляя друг другу шрамики и ссадины, мы же добрались до этого переломного момента. Лучше б не добирались…

Может, сейчас просто устали. А может, идти дальше некуда.

Тебе решать, родной мой, тебе.

Я расскажу тебе все, но здесь, потому что после того, что было вчера, не очень хочется тебя видеть, извини. Если зайдешь – может, прочтешь. Это пост только для тебя.

30 декабря, канун Нового Года. Вокруг толпы людей, спешащие купить подарки, майонез, соленые огурцы, мишуру, шампанское, послать подальше надоедливого и занудного шефа со всеми его проблемами, отчетами и делами, махнуть на все рукой и оправить все это в следующий год, потому что сейчас Канун Нового Года, а впереди 10 дней беспробудного отдыха, сейчас уже не до чего, дома елка, дети/жены/мужья/родители/друзья, зараженные той же болезнью – предвкушением праздника. Сейчас уже правда не до чего.

Вся эта безумная толпа, «пестрошерстная быстрая кошка», несется мимо, от нее пахнет мандаринами, холодцом и чуть-чуть перегаром, а еще радостью, такой детской и чистой, ясной, простой и отчаянно-пронзительной. Но это все несется мимо, мимо меня, обходя меня стороной, потому что чувствует мою чуждость всей этой веселой суматохе.

Не люблю, не люблю я этот праздник. Это не мой Новый Год. Мой Новый Год начался 3 ноября. А это так, чтоб никому не было обидно, наверное. Никогда я не чувствую себя так одиноко, как в Канун Нового Года. Конечно, многие на меня зашипят за неоправданное себяжаление, но я правда ничего не могу с собой поделать. Все носятся, доделывая неотложные дела, собирая вещи в поездки, подарки, еду и выпивку на тусовку, а у меня как-то все не складывается. Ни тусовки, ни настроения, ни выпивки… Как-то все не так, не празднично.

Ты тоже часть этой толпы, этой необузданной кутерьмы, ты, такой родной, близкий, любимый, совершенно оторванный от реальности и уже мыслями далеко от меня, уже в кино, разодетый, разряженный веселый, чуть пьяный, уже отмечаешь и кричишь громче всех «Ура! С Новым Годом!», уже обнимаешь всех своих многочисленных друзей и подруг в безудержной радости оттого, что праздник, оттого, что радостно, оттого, что здорово…

А я это чувствую. Я чувствую, что тебе сейчас совсем не до моих надуманных проблем, неустойчивого характера и слишком переменчивого настроения, я вижу, что ты устал возиться с моими капризами, и что ты скоро уедешь от меня, туда, в веселье и отрыв, а я останусь здесь, немым наблюдателем за чужой радостью и счастьем, и я не собираюсь тебя удерживать, я не хочу портить тебе праздник, но я не в силах сдержать слезы, и я плачу, а ты в качестве успокаивающих слов просишь меня, чтобы я в следующий раз, когда у меня будет очередное подобие депрессии, не кричала на тебя. Чуть постояв, ты уезжаешь. А я сижу на корточках, в слезах, и смотрю на твою дерзко-оранжевую спину, надеясь, что ты вернешься, сгребешь меня в охапку и горячим шепотом на ушко скажешь, что даже если я не хочу тебе говорить, в чем дело (потому что мне стыдно в этом признаться и я не хочу, правда, не хочу тебя грузить), но ты всегда со мной и все будет хорошо, зацелуешь меня, и поцелуи будут горячими и сладкими, с привкусом слез, и от этого еще более чувственными, ты улыбнешься и заставишь улыбнуться меня и отправишь меня за подарками приказным тоном, и мне будет легче, я буду знать, что ты хочешь быть со мной, что я для тебя не снег на завтра, что я нужна тебе.

 Но ты уезжаешь.

Потом 31 декабря. Какое-то дежурное поздравление в половину первого. Я слышу, что тебе хорошо, я рада за тебя. Я кладу трубку и бегу сломя голову из дома, в котором радостью даже и не пахнет, в котором плачущая мама, опьяневший и оттого еще более невыносимый дед и папа, читающий, как в любой другой вечер. Я их очень люблю, но не могу находиться в новогоднюю ночь в такой атмосфере.

Я стараюсь убежать от этого, но получается не очень, все равно как-то не радостно, но, по крайней мере, по-другому. Уже хорошо.

Спасибо, Катюш, ты все-таки спасла мой Новый Год. Правда, спасибо.

1ого января ты мне звонишь под вечер и рассказываешь, как пил водку из горла, а про виски тебе рассказывают друзья. Я рада за тебя, правда, но мне совсем не радостно, мне совсем не весело, но я молчу, не хочу тебя грузить, я жду, когда ты приедешь, и у нас будет наш Новый Год, как когда-то ждала нашего лета. Ты должен приехать завтра, 2ого.

2ого ты звонишь и говоришь, что у вас там так весело, что вы решили остаться еще на день и сейчас на катке, там так здорово, так весело! Я не в силах с тобой разговаривать, кладу трубку под каким-то малопонятным предлогом.

3его, с утра, ты уведомляешь по смс, что у друга проблемы с машиной, поэтому тебе надо с ним проездить весь день. Это уже похоже на то, что ты меня избегаешь.

Потом вечером, дежурным голосом спрашиваешь, поеду ли я к тебе, и, получив отрицательный ответ, сообщаешь, что едешь домой.

Дальше рассказывать просто нечего.

Я понимаю, что ты устал. Ты устал разбираться, допытываться, что случилось, вытаскивать из меня слова клещами, искать встречи со мной.

Ты устал меня удерживать, ты больше не боишься меня потерять, ты не хочешь со мной жить, ты не видишь нашего будущего.

Со мной не может быть легко. Никогда.

Мама сказал мне перед тем, как я уехала на Красную площадь, что папа бы так не поступил. Папа бы никуда не поехал, зная, что у мамы вот такая патовая ситуация в праздники. Я ничего на это не ответила.

Эти 4 дня были для меня самые длинные, самые тяжелые, я скорее хотела лечь спать, чтобы день кончился, чтобы наступил другой, может, что-нибудь изменивший бы. Я ждала тебя.

Но тебе было весело, тебе было не до меня. Тебе не хотелось вникать в мое дурное настроение.

Это неправильно, когда одному очень хорошо, а другому настолько же плохо. Неправильно, несправедливо, нечестно.

Я не эгоистка, но хоть чуть-чуть можно было подумать о том, что твоей любимой плохо, ты прекрасно знал, что Новый Год я фактически не буду отмечать, ты знал всю мою ситуацию, но оставил меня на потом. А потом не захотел разбираться. Потом устроил цирк с подарком вместо того, чтобы наорать на меня хотя бы по телефону и потребовать встретиться, ты же знаешь меня, как никто другой, ты знаешь, что меня можно сломать, меня можно развести и заставить говорить, только нужно терпение и выдержка, заставить меня встретиться с тобой, еще вчера, и, если тебе это надо было бы, обнять и сказать «прости, хватит дурковать, поехали ко мне». И я бы поехала.

Но ты сдался. А, значит, устал. Значит, тебе это перестало быть нужным. Ты приехал домой, напился и стал писать мне всякую дрянь. Ты перечитай свое сообщение. Это нормально? Кажется, что ты планомерно меня подводил к этому шагу в пропасть, и совсем не удивился, когда это произошло. Ты как будто был к этому готов. Просто проверял, на сколько нас обоих хватит. Но вот и оторвались яйца у кота.

Я не обижаюсь на тебя, что ты задержался с другом на день, нет.

Ты остался равнодушным, когда мне было плохо.

 

...try to remember when life was so tender...