Об этой улице написано много.
С находящимися на ней президентским дворцом и Варшавским университетом,
она привлекла моё внимание своим необычным названием

Краковское предместье в центре польской столицы?
Когда-то эта улица была дорогой из нынешней столицы на древнюю - Краков;
Краковских ворот в Варшаве давно уже нет, а Krakowskie Przedmieście
превратилось в излюбленный пешеходами проспект
- часть Королевского тракта.
Посоветовался я с самим собой, коллегами, братьями-поляками
и решил, что нам, журналистам, надо - хотя бы в скобках -
пояснять, что рrzedmieście - это вроде нашей заставы:
есть же Тверская, Калужская, в Питере - Нарвская,
и тогда для российского читателя польское слово рrzedmieście
станет понятней и ближе

Для поляков, для России, для остального мира.
Дима, доберись до Кракова живым и невредимым.
...
Добрался Дима.
Поляки встретили его криками: "Ура, русский президент".
Других-то мало собралось.
...
Потом у нас кто-то сказал жёстко, но точно:
"Президент Лех Качиньский отдал жизнь за то,
чтобы россияне дважды увидели фильм "Катынь"

"Машина притормаживала, съезжая с оживлённого минского шоссе к Куропатам,
когда мобильный пискнул, сообщая о новой SMS.
Так в субботу ко мне пришла страшная новость об авиакатастрофе под Смоленском.
Московский коллега был краток: «Авиакатастрофа. Анджей погиб».
«Это будет историческая встреча», - сказал секретарь (министр) Совета по охране памятников борьбы и мученичества Польской Республики Анджей Пшевозник в интервью "Времени новостей", опубликованном за неделю до поездки в Катынь.
Он занимался подготовкой визитов польского и российского премьеров и через несколько дней президента Польши. Именно он с польской стороны отвечал за всю непростую в политическом и историческом смысле программу памятной церемонии.
Несколько месяцев курсировал между Смоленском, Варшавой, Петербургом
(где находится Музей политической истории России, филиал которого - мемориал «Катынь»)
и Москвой, согласовывая детали.
У Анджея катастрофически не хватало времени, но он всегда всё успевал. Так было и с тем интервью, когда я позвонила ему в Варшаву. «Сейчас вернулся из Вильнюса, потом в Москву и Смоленск. Давайте в выходные, я обязательно отвечу на Ваши вопросы».
Я смутилась, вспомнив, как, приехав в Петербург в середине марта, он сокрушённо сказал: «Дочку почти не вижу. Ухожу на работу - еще спит, прихожу - уже спит. Те ещё командировки - только в выходные и общаемся».
И, улыбаясь, показал фотографии белокурой голубоглазой, очень похожей на него маленькой девочки.
На моё предложение отложить беседу, «не портить выходные», заметил: «Некуда откладывать, несколько дней осталось». Никто не мог предположить тогда, насколько же он прав.
Не откладывать - таким было его кредо. Потому и успевать удавалось почти всё: делать огромную работу, требующую эрудиции, такта и жёсткости,
работать в архивах разных стран, быстро и легко осваивать новые языки,
писать серьезные книги по истории российско-польских отношений - к осени собирался закончить новую, о предвоенном времени.
Ему всё это было по-настоящему интересно.
Комфортно ощущая себя в хитросплетениях большой политики, сделавшей вечной заложницей историю, будучи успешным в ней, он смог сохранить искренность.
Эта искренность, возможно, и была главным его оружием, способным пробить любые бюрократические стены.
Катынь, хотя и была долгие годы в сфере его внимания, оставалась лишь одной из многих сторон его деятельности: все точки на территории Польши и за её пределами,
имеющие отношение к трагической военной истории польского народа (отнюдь не только во времена Второй мировой),
находились в сфере его внимания. Берлин, Вильнюс, Киев, Варшава, Смоленск, Харьков, Тверь, Минск ... .
Узнав, что 7 апреля еду не в Смоленск, а в Минск, поинтересовался, буду ли в Куропатах - «белорусской Катыни», где похоронены тысячи советских и польских граждан - жертв сталинского режима. Узнав, что да, помрачнел: «Там до сих пор ничего, ни мемориала, ни музея. Кресты только». И, смахнув горечь, закончил: «Ничего, пробьёмся. Осенью там опять буду».
Мы попрощались до октября, до Варшавы, где Анджей собирался провести международную конференцию, посвященную катынской проблематике.
Для энергичного и неизменно доброжелательного Анджея не было границ, как не может быть границ у памяти. В эти дни станут много - и справедливо - говорить о том, сколько сделал он для увековечения памяти о поляках - жертвах тоталитарных режимов.
Но не менее справедливо напомнить и о том, что у Анджея Пшевозника была ещё одна болевая точка - Освенцим, вернее, в течение нескольких лет закрытая там экспозиция России.
Во многом благодаря его чёткой позиции, пять лет пустовавший из-за нашего равнодушия к собственной памяти «Блок №14», советский, не отдали под экспозицию другой бывшей советской республике и сохранили для российской.
В прошлом году, когда российские политики в авральном порядке распорядились подготовить экспозицию, именно Анджей помог, закрыв глаза на небезупречность наших «подготовительных позиций», с минимумом формальностей и без проволочек пройти необходимые процедуры. И наш «Блок №14» всё-таки открылся к 65-летию освобождения лагеря.
Анджей Пшевозник не делил память на свою и чужую. Потому и память о нём будет долгой и светлой - и в Польше, и в России".
Юлия Кантор, "Время новостей", 12 апреля 2010 года

Краков, Вавель

Раньше в России были
'западники' и 'славянофилы'.
Они друг другу противостояли.
Где теперь чехи, словаки,
словены и другие югославяне,
болгары-братушки
и поляки.
Выходит так:
чтобы быть славянофилом,
надо быть западником.
И наоборот

В колонках играет - Михаил Огинский "Прощание с Родиной"








Слов нет ... поляки, я с вами

В колонках играет - Wymarzona


Я часто слушаю весёлую,
но одновременно какую-то нежную и щемящую песню.
Её поют "Червоны гитары", а называется она 'Wymarzona'.
Польского я не знаю,
но у меня в доме живёт полька, её зовут пани Катарина.
"Пани Катарина, - спросил я её, - что значит по-польски 'wymarzona'?"
- Это ... это мечта. Но не простая.
- Идеал?
- Нет, не идеал. Но это мечта которую трудно, почти невозможно, достичь ... .
Ох уж эти женщины, Матка Бозка Ченстоховска!
Пошёл я тогда к знакомому поляку, работающему на нашем радио:
"Чесчь, пан Збышек,
скажите, пожалуйста, как перевести слово 'wymarzona'.
Пан Збигнев,
лет на двадцать старше меня
и со значком Грюнвальдского креста в лацкане пиджака,
экспансивно взмахнул руками:
"Этого нельзя перевести. Это - не мечта, это - то, что ... в наших мечтах".
И
как-то несколько легкомысленно
запел вдруг ту же мелодию:
"Ля-ля. Ля-ля. Ля-ля-ля-ля. Так пели в Варшаве ещё в тридцатых.
Мальчишкой я был".
Вчера польский премьер Дональд Туск
по приглашению российского коллеги Владимира Путина был в Катыни.
Наш там много чего наговорил.
О чём я знал со студенченческих времен,
c 1960-х годов,
когда мой однокашник Кшись Стрончинский сказал:
"Это не немцы, это ваше гестапо наших убило".
Не надо было никаких слов там, в Катыни.
Надо было просто поцеловать землю, политую славянской кровью.
И всё.
Слова - они зачем?
Поляки говорят: затем, мол, чтобы родня компенсации не требовала.
А один из самых уважаемых лидеров их "Солидарности" так сказал:
"Если кто-то потребует хоть злотый, то он
для всей Польши конченый человек будет".
Поди-пойми этих поляков.
Думаю, поймём,
когда узнаем, что такое 'wymarzona'