
В 1970-е годы я с семьёй жил на Дубнинской улице в кооперативном доме, построенном нашим славным «семейным» заводом п/я 3915.
Как-то вот в такой же ноябрьский день, только очень-очень холодный, батя приехал особым сверлом дырки сверлить в бетонной стене, чтобы ковёр повесить – тогда это было очень модно.
А тут отопление отключили, и скоро вода в посуде начала замерзать. Я, выждав пару часов, взял на руки – для пущей убедительности – маленькую дочь и направился к управдому.
Тот оказался добродушным на вид плешивым толстяком в тельнике и, кажется, под-шоффе. На мой вопрос он весело бросил: «Когда надо, тогда и включим. И нечего тут всяким жидам со своим раскосым отродьем шляться»

Я, признаться, малость оторопел. Солидный человек, дипломат, сотрудник совпосольства в Пекине – и такое услышать.
В это время у меня за спиной раздалось какое-то сопение. Я оглянулся – это был батя. Лик, как говорится, ужасен. «Это кто жид? Мой сын – жид? – тихо спросил он. – Может, и моя внучка жидовка?»
В следующий миг стальной локоть ветерана ВДВ вздёрнул управдома под шею на стене. Ножки у него затрепыхались, язык вывалился, глаза закатились и обессмыслились.
«Убью тебя, паскуда»,– прошипел батя, как позже Егор Шилов в к/ф «Свой, чужой»
Дочка заплакала, а я в панике заорал: «Отпусти его, пожалуйста! Ты же его придушишь».
«Проси, гад, прощения»,– уже спокойнее сказал отец. – «Про-сю» – «Тогда запомни: я этот дом построил – я в случае чего тебя из него и вышвырну».
Управдом с тех пор со мной раскланивался издалека

Вообще-то, батя мой, Владислав Иванович Цивинский, был не чужд стихийного антисемитизма, проявлявшегося, впрочем, в обмене анекдотами про «абрамов» и «монь» с такими же, как и он, кадровыми рабочими высочайшей квалификации по фамилиям, как сейчас помню, Головчинер, Шотланд, Коган, Майер.
А батя, он научил меня, как по-свойски надо разбираться с юдо- и прочими фобами, которые сеют вражду между людьми и странами


Cоветский десантник Владислав Цивинский и его отец Ян Цивинский, погибший в октябрьских боях 1917 года в Москве