"Милый тов. Т. (...)

Ваш перевод - прелесть. Что вы можете - сами? Потому что за другого

вы можете - все. Найдите (полюбите) - слова у вас будут.

 

Скоро я вас позову в гости - вечерком - послушать стихи (мои), из

будущей книги. Поэтому - дайте мне ваш адрес, чтобы приглашение не

блуждало - или не лежало - как это письмо.

 

Я бы очень просила вас этого моего письмеца никому не показывать, я 

-человек уединенный, и я пишу-вам-зачем вам другие? (руки и

глаза) и никому не говорить, что вот, на днях, усл (ышите) мои стихи -

скоро у меня будет открытый вечер, тогда все придут. А сейчас - я вас

зову по-дружески.

Всякая рукопись - беззащитна. Я вся - рукопись."

*

Это позднее письмо «поздней» Цветаевой - совсем молодое по духу.

_________________________

Письмо Марины Цветаевой к Арсению Тарковскому

 

Известен черновик письма Марины Ивановны к Арсению Тарковскому,

записанный в октябрьской тетради Цветаевой за 1940 год и переписанный для кого-то Ариадной Эфрон.

Если судить по письму, адресовано оно человеку уже знакомому, к которому возникла симпатия. Цветаева и Тарковский могли встретиться и на каком-нибудь литературном вечере, и в секции переводчиков...

Но Бернер-Яковлева утверждает, что Цветаева и Тарковский познакомились именно у нее. Достоверно известно об их встрече в доме у Нины Герасимовны в Телеграфном переулке. Эту комнату в "коммуналке" вспоминает Мария Белкина:

«...зеленые стены, где стояла старинная мебель красного дерева и на полках французские книги в кожаных переплетах».

А у Марины Арсеньевны Тарковской, дочери поэта, в ее недавно вышедшей книге "Осколки зеркала" так:

«туда я несколько раз приходила с мамой - мама дружила с Ниной Герасимовной.

Комната была выкрашена в "старинный" зеленый цвет - это в эпоху дешевых обоев и дорогого "серебряного" наката.

Помню, что там была мебель красного дерева - бюро, диван и горка, заставленная старинным стеклом.

И цвет стен, и мебель очень шли хозяйке - статной рыжеволосой красавице, которая и в зрелые годы была очень хороша».

 

Сама Нина Герасимовна вспоминала:

«Они познакомились у меня в доме. Мне хорошо запомнился этот день. Я зачем-то вышла из комнаты.

Когда я вернулась, они сидели рядом на диване. По их взволнованным лицам я поняла: так было у Дункан с Есениным.

Встретились, взметнулись, метнулись. Поэт к поэту...».

Они звонили друг другу, встречались, гуляли по любимым местам Цветаевой - Волхонке, Арбату, Трехпрудному... Однажды встретились в очереди в гослитовской кассе. Те, кто видел их вместе, замечали, как менялась Цветаева в обществе Тарковского.

Марина Арсеньевна пишет: «Отношение папы к Цветаевой не меняется. Он, уже возмужавший поэт, все тот же почтительный ученик,

она для него - старший друг и Мастер.

К стихотворению "Сверчок" (1940 год) в папиной тетради есть приписка: "Заповедную" во второй строке -

эпитет придуман Мариной Цветаевой, вместо моего, который ей не понравился"

(я разыскала папин эпитет - "похоронную")».

Однажды (1940 г.), в присутствии Марины Ивановны, Арсений Тарковский прочел свое стихотворение,

обращенное к дорогим ушедшим людям - отцу, брату, любимой женщине Марии Густавовне Фальц

(стихи написаны за несколько дней до годовщины ее смерти).

Стол накрыт на шестерых,Розы да хрусталь,

А среди гостей моих

Горе да печаль.

 

И со мною мой отец,

И со мною брат.

Час проходит. Наконец

У дверей стучат.

Как двенадцать лет назад,

Холодна рука

И немодные шумятСиние шелка.

И вино звенит из тьмы,И поет стекло:

"Как тебя любили мы,

Сколько лет прошло!"

 

Улыбнется мне отец,

Брат нальет вина,

Даст мне руку без колец,

Скажет мне она: -

 

Каблучки мои в пыли,

Выцвела коса,

И поют из-под земли Наши голоса.

 

Цветаева обычно легко запоминала чужие стихи, с первого же чтения. Но в своем ответном стихотворении (6 марта 1941 г.) она отказывается от балладного стиля Арсения Тарковского, от хорея, и пишет ямбом, что придает стихам особую силу и драматизм.

Сидящих за столом Цветаева называет по-своему: у Тарковского - отец, брат, Она и фольклорные «горе да печаль»; у Цветаевой: «Два брата, третий - ты сам с женой, отец и мать».

Марина Ивановна не поняла - или не захотела понять, - что на ужин к Тарковскому приходит его умершая возлюбленная.

Может быть, зная это, она не написала бы ему эти ответные стихи, которые звучат не только как укор,

но и как надежда на поворот к лучшему в их отношениях.

Пока же ее на ужин не позвали.

 

Все повторяю первый стих И все переправляю слово:

"Я стол накрыл на шестерых"...

Ты одного забыл - седьмого.

 

Невесело вам вшестером.

На лицах - дождевые струи...

Как мог ты за таким столом

Седьмого позабыть - седьмую...

 

Невесело твоим гостям,

Бездействует графин хрустальный.

Печально - им, печален - сам,

Непозванная - всех печальней.

 

Невесело и несветло.

Ах! не едите и не пьете. -

Как мог ты позабыть число?

Как мог ты ошибиться в счете?

 

Как мог, как смел ты не понять,

Что шестеро (два брата, третий -

Ты сам - с женой, отец и мать)Есть семеро - раз я на

свете!

Ты стол накрыл на шестерых,Но шестерыми мир не вымер.

Чем пугалом среди живых -

Быть призраком хочу - с твоими,

 

(Своими)... Робкая как вор,

О - ни души не задевая! -

За непоставленный прибор

Сажусь незваная, седьмая.

 

Раз! - опрокинула стакан!

И все, что жаждало пролиться, -

Вся соль из глаз, вся кровь из ран -

Со скатерти - на половицы.

 

И - гроба нет! Разлуки - нет!

Стол расколдован, дом разбужен.

Как смерть - на свадебный обед,

Я - жизнь, пришедшая на ужин. ...

 

Никто: не брат, не сын, не муж,

Не друг - и все же укоряю: -

Ты, стол накрывший на шесть - душ,Меня не посадивший - с

краю.

Точное и очень страшное предчувствие своей судьбы.

...Вскоре становится ясно, что Арсений Александрович избегает встреч с нею.

Весной 1941 года он даже не поздоровался с ней на книжном базаре в Клубе писателей.

Он мужчина, он поэт, предпочитающий любить - гораздо больше, чем принимать любовь.

В этом отношении их полюса совпадали с Анной Ахматовой.

Да и просто - и физически, и эмоционально - он не мог уделять Марине Ивановне больше времени, чем уделял.

У него молодая жена и приемная дочь, бывшая жена и двое своих маленьких детей, старенькая мама... Ушедшие любимые люди.

Тем не менее ему тоже жаль терять дружбу с Цветаевой:

Все, все связалось, даже воздух самый

Вокруг тебя - до самых звезд твоих -

И поясок, и каждый твой упрямый

Упругий шаг и угловатый стих.

 

Ты, не отпущенная на поруки,

Вольна гореть и расточать вольна,

Подумай только: не было разлуки,

Смыкаются, как воды, времена.

 

На радость руку! На печаль, на годы,

Но только бы ты не ушла опять.

Тебе подвластны гибельные воды,

Не надо снова их разъединять.

 

(Первая редакция стихотворения).

 

И снова - удивительное горькое предчувствие.

Под стихами дата - «16 марта 1941 года».

О том, что существуют стихи, посвященные ему, возможно, последние в жизни Цветаевой,

Арсений Тарковский тогда не знал.

 

Началась война.

О смерти Марины Ивановны узнал еще в Москве.

Стихи, написанные сразу, и более поздние, из цикла «Памяти Марины Цветаевой» (в нем 6 стихотворений).

"Зову - не отзывается, крепко спит Марина,

Елабуга, Елабуга, кладбищенская глина..."

(1941 г.)

"Марина стирает белье.

В гордыне шипучую пену

Рабочие руки ее

Швыряют на голую стену..."

(1963 г.)

"Как я боюсь тебя забыть

И променять в одно мгновенье

Прямую фосфорную нить

На удвоенье, утроенье

Рифм - и в твоем стихотворенье

Тебя опять похоронить".

(1963 г.)

Он поэт, он молод, его раздирают страсти, он многое переживает трагически...

И Цветаеву он любит - раннюю, до 1917 года, а после - утверждает - она как поэт кончилась...

Взрослея, он уходит от молодости своей и от молодой Цветаевой, от поэтики ее все дальше и дальше. Однажды, как вспоминает писательница Елена Криштоф, он спросил вслух: «Кто бы мне объяснил, почему, чем дальше, тем больше ухожу я от поэзии Цветаевой?..»

И сам себе ответил: «Перескажу объяснение одной молодой женщины. Двадцатилетней. Она мне сказала: у тебя на Цветаеву уже сил недостает... Возможно, она права. По крайней мере - в моем случае...».

Цветаева для него тоже (как и Анна Ахматова - Н.С.) была Поэт с большой буквы и даже больше.

Но все воспоминания о ней, все ее клубящиеся, неспокойные или лучше - лишающие покоя строки,

все свои долги перед ней - все это, вместе взятое, он спрятал в дальней комнате и закинул ключ в реку...

 

Иногда он за что-то горько корил Цветаеву, говорил, что любит её (свидетельство Вениамина Блаженного), часто говорил о ней нежно...

Тем не менее стихи Цветаевой читал все реже и реже, а вот прозу - с неизменным интересом.

Постоянными спутниками поэта были Пушкин, Баратынский, Тютчев. Любил всегда, но с большими оговорками, Блока и Пастернака.

С годами охладел к Мандельштаму. Но, пожалуй, сильнее всего он отошел от Цветаевой. Говорил, что не может переносить

её «нервической разорванности предложений, постоянного крика».

Хотя она и оставалась для Арсения Александровича великим поэтом, но уже без былой страстности и любви.

Они дали друг другу больше, чем не дали. Такие человеческие и поэтические отношения не забываются.

И все же эта последняя встреча снова обернулась для Марины Ивановны «невстречей». То есть новой пустотой души.

 

...К лету 1941 года огонь ее души погас окончательно. Никто не сумел (да, в общем-то, и не захотел) поддержать его.

Погас огонь любви - перестали писаться стихи. Исчезли стихи - ослабла воля к жизни.

И тогда стихия Смерти увлекла Цветаеву за собой.

Владимир Фараджиев рассказывает:

…Вспоминается зима 1987 года.

На телевидении запущен в производство документальный фильм «Гибель Марины Цветаевой».

Как автор сценария, я вижу свою задачу в попытке докопаться до первопричины добровольного ухода Цветаевой из жизни.

Для этого мы с режиссером решили обратиться к живым свидетелям жизненной драмы великого Поэта. В частности, к Арсению Тарковскому, чьи отношения с Цветаевой уже на излете ее земного существования принято считать последним романтическим «всплеском» Марины.

Каждого из нас Арсений Александрович приветствовал кивком головы. При этом его огромные, полные тоски и печали глаза казались застывшими. А весь его облик - человека на костылях, совершенно убитого горем, являл собой картину полной беспомощности перед Природой, которую он боготворил и славил в своей поэзии.

«На свете смерти нет. Бессмертны все. Бессмертно всё».

На вопрос, не расскажет ли он что-нибудь о Цветаевой, Арсений Александрович тихо произнес: «она была страшно несчастная».

Сказал будто о себе. Потом добавил: «Я любил её, но с ней было тяжело».

Ничего больше мы от него не услышали. Почему Арсений Александрович не смог ничего сказать о Цветаевой? Возможно, отчасти и потому, что прочитал последнее стихотворение Марины лишь в 1982-м году, после публикации в журнале «Огонёк», когда ему было уже 75 лет.

Очевидцы, видевшие его в этот день, единодушны в оценке тогдашнего душевного состояния поэта, характеризуя его одним словом: катарсис.

Статья Н. Савельвой- moloko.ruspole.info/node/61, izcvetaevoy.ru