В двадцать пятом веке, наконец, разыскали, воскресили и стали чествовать того, кто изобрёл колесо.

А он ходил, печальный, с одного молочного банкета на другой,
и каждый раз, захмелев от парного, бил себя в грудь:
- Братцы, что вы меня хвалите, я-то что?
Колесо, ведь оно, как луна, как солнце,
опять же круги по воде идут, если камень бросишь...
Не много ума надо, чтоб до колеса допереть.
А вот кто ось придумал - это да!

Хороший был этот парень, который придумал колесо.





Леонид Енгибаров. 1935-1972

Грудь, словно солнце, красна,

грудь - голубая луна.

Он из рыжих огней,

серебра и теней.


Федерико Гарсиа Лорка. Арлекин. 1927














Элмир де Хори. Арлекин. 1946

Здравствуй, старое доброе дерево!
Здравствуй, я снова здесь, я снова приехал.
Мы снова можем разговаривать с тобой, у меня от тебя нет секретов.
Ты же знаешь про меня всё.
Это неважно, что ты стоишь в шумном городе на самом людном месте, на самом людном перекрёстке.
Мы всегда, может, это мне кажется, ждём встречи друг с другом.
И любовь мою в этом городе ты ведь тоже помнишь?
Была зима. Вспомни!
Я проходил мимо тебя, касаясь руками твоей коры.
Было холодно. Была ночь.
Мне казалось, что ты чувствуешь холод.
И я подгребал к твоему стволу снег, уверенный, что так тебе становилось теплее...

Леонид Енгибаров. 1935-1972. Здравствуй, дерево!

Вечерело. Пели вьюги.
Хоронили Магдалину,
Цирковую балерину.
Провожали две подруги,
Две подруги-акробатки.
Шёл и клоун. Плакал клоун,
Закрывал лицо перчаткой.

Он был другом Магдалины,
Только другом, не мужчиной,
Чистил ей трико бензином.
И смеялась Магдалина:
"Ну какой же ты мужчина?
Ты чудак, ты пахнешь псиной!
Бедный piccolo bambino..."

На кладбище снег был чище,
Голубее городского.
Вот зарыли Магдалину,
Цирковую балерину,
И ушли от смерти снова.

Вечерело. Город ник.
В тёмной сумеречной тени
Поднял клоун воротник
И, упавши на колени,
Вдруг завыл в тоске звериной -

Он любил. Он был мужчиной.
Он не знал, что даже розы
От мороза пахнут псиной.
Бедный piccolo bambino...




Александр Вертинский. Piccolo bambino. 1933

Король упал. Он был в своей прекрасной

Расшитой мантии. И он упал,

Как заводная кукла. Жёлто-красный

Атласный шут над трупом танцевал.


Уже неслись, трубя и громыхая,

Над ратушей подняли чёрный флаг.

Двенадцать раз пролепетал, вздыхая,

Te Deum убегающий монах.


Прошли века. И навсегда остались

Безмозглый шут и королевский труп.

И в вихре демонического вальса

Сбегает пена с слишком красных губ.









Павел Антокольский. 12 января 1915

На гибких ветвях человеческих жизней -
узорчатые зелёные листочки.
Листья Добра - их больше всего,
нежные листья Любви и листья Страха -
они обычно растут где-то внизу и их мало.
Листья Верности, может быть, не самые красивые,
но наверняка самые необходимые...

Есть листья не похожие на другие,
ни в каких гербариях не описанные,
они встречаются редко, и их надо особенно беречь.

Качаются под ветром живучие гибкие ветви,
но рано или поздно приходит Осень,
облетают пожелтевшие от времени листья,
и очень важно, чтобы узор ковра,
который они выстелят на земле,
был светлым, звонким и чистым.

Это очень важно для будущей Весны.










Леонид Енгибаров. 1935-1972. Листья

Рафал Олбински. Роман в листьях. 2003

Сегодня я собираю в осеннем лесу оранжевые, жёлтые, багряные листья.
Чудо-золото в моих руках и вокруг.
А я думаю о том, что скоро наступит долгая суровая зима.
И сколько мужества и веры нужно иметь крохотному подснежнику, когда он появится весной в опустевшем и голом лесу.
Сколько мужества и веры должно быть заложено в крохотных живых лепестках, чтобы не дрогнуть и в который раз начать всё сначала!

Мой друг, будь как подснежник, я знаю, сейчас тебе трудно...
Мой друг, будь, как подснежник, я знаю, сейчас ты совсем один...
Мой друг, я верю в тебя, как в подснежник, пока жив в тебе хоть один листочек, хоть один лепесток...

Леонид Енгибаров. 1935-1972. Подснежник



Владимир Конев. Осенний листопад. 2011

Тихий пруд. Ивы опустили в воду жёлтые пряди, как на крышку чёрного рояля, и слушают тихие звуки осеннего парка.
Лодки, серые клавиши, выщерблены и погнуты...
Сижу на берегу с пригоршней камней.
За спиной раздаётся голос: "Никогда не понимал этого бесцельного занятия - бросать камни пригоршнями.
Если это так уж необходимо - дождитесь зимы, притащите по льду мешок камней и высыпьте на середину.
Весной всё будет на дне".
Человек поднимает воротник и уходит.
Он никогда не увидит ажурных кругов, идущих по воде от брошенного камня, нанизанных друг на друга,
похожих на Эйфелеву башню с огнями по краям, которые зажигают на шальных волнах лучи уходящего солнца.

Леонид Енгибаров. 1935-1972



Валентин Сидоров. Осень. Лодки осыпаны листьями. 1956

После концерта я ужинал в маленьком ресторане.
За соседним столиком встали, закончив ужин, мужчина и женщина. Нерешительно они подошли ко мне.
"Простите пожалуйста, - сказала она, - большое вам спасибо за сегодняшний вечер в театре. Это вам".
И протянула мне огромную красную розу на длинном стебле.
Я поблагодарил, и скоро сам, закончив ужинать, вышел на вечерний главный проспект.
Я решил кому-нибудь подарить мой чудо-цветок.
Я не мог отнести его домой, потому что он только подчеркнул бы убожество моей холостяцкой каморки.
Навстречу мне шла девушка. Я осторожно сделал шаг в её сторону, вежливо извинился и с улыбкой протянул ей благоухающий цветок.
Она резко отвернулась и пошла своей дорогой.
Я подумал, что, может быть, у неё неприятности или она неправильно меня поняла, и решил подарить розу женщине постарше.
Я выбрал женщину средних лет, извинился, протянул ей похожий на факел цветок.
Она грустно улыбнулась и, покачав головой, сказала: "Выбрал бы ты себе, сынок, кого-нибудь помоложе".
Я завернул в сквер. На одной из скамеек сидели, обнявшись, парень и девушка.
Я подошёл к ним: "Ребята, я желаю вам счастья, это от меня".
Парень угрожающе приподнялся: "А ну, отойдём!..."
И опять я остался один. Вдруг мне пришла в голову мысль.
Я подошёл к пожилому мужчине: "Простите пожалуйста, кажется, у вас есть дочь или невестка... Подарите ей это от меня!"
- Во-первых, это моя жена! - прогремело в ответ... Что "во-вторых", - я не стал слушать.
Я решил, что моя роза никому не нужна.
Но вдруг возле меня остановился розовощёкий малыш. Я присел и спросил его: "Тебе нравится? Возьми!"
И я протянул ему розу, похожую, наверное, на огромную погремушку. Он весело заулыбался и схватил цветок за стебель.
Я рассмеялся и пошёл домой.
Выходя из сквера, я обернулся. Малыша позвала мама и - о, какая досада! - он выпустил цветок из рук и побежал к ней.
А красная роза на длинном стебле осталась лежать на мокром асфальте.
Трудно в большом городе дарить цветы.
А может быть, правда, что дарёное не дарят?

Леонид Енгибаров. 1935-1972. После концерта

По утрам в большом осеннем парке я встречал человека, который подстригал фонтаны.
У него были кожаный фартук, большие мокрые ножницы и деревянная расчёска.
Он ходил вдоль фонтанов, которых было в парке очень много, и подстригал ножницами водяные струи.
Но вода капризна, она оставалась на том же уровне...
А самое удивительное, что на лице этого человека не было раздражения, скорее, наоборот...

Однажды, когда он закончил свою работу, мы встретились с ним в кафе за стаканом вина.
Я спросил его, почему он выбрал такую странную профессию?
Он подумал и, прищурив глаза, сказал, что на свете много профессий гораздо более бесполезных и много профессий совсем ненужных.
И особенно часто люди любят подрезать, подстригать и вообще подравнивать, а это так тоскливо и неинтересно.
Ну, скажите, кому нравятся подстриженные деревья?

- И, может быть, главное в моей профессии, - сказал, улыбнувшись, человек, который подстригал фонтаны, -
чтобы люди, придя в парк, поняли: не всё на свете можно стричь, а уж тем более - под одну гребёнку.

Леонид Енгибаров. 1935-1972. Фонтаны



Роберт Льюис Рид. Старый садовник. 1921

Однажды в город, когда с гор спустилась осень и улицы стали коричнево-золотистыми,
приехал клоун.
Не знаю, может быть, он влюбился в длинноногую и смуглую девчонку, а может,
это сказка...
Но правда, что он уехал с глазами,
полными осенних дождей.

Леонид Енгибаров. 1935-1972

Чтобы нарисовать тебя, я выберу тихое лесное озеро в зелёной камышовой раме
и буду ждать, когда настанет светлое сентябрьское утро, и чтобы обязательно пахло мятой и сосновыми иглами.
Тогда я примусь за работу.
Сначала я нарисую глаза: для этого у меня в запасе синие кусочки горячего июльского неба.
У корней осины я соберу чёрно-зелёные веточки мха и тихонечко опущу их в воду -
это будут твои ресницы и брови.
Губы твои я выложу большими лепестками озёрных лилий,
а тонкие стебли их обрисуют овал лица, твой носик и волосы.
Чуть не забыл: чтобы оживить лицо, нужен какой-то тёплый оттенок...
Я пущу по воде нежно-багряные семена шиповника.
Так лучше.
Потом я возьму маленький чистый камешек и осторожно брошу его к верхнему краю рамы:
по воде пойдут чуть заметные волны - это будет твоя улыбка.
Картина почти готова.
Добавлю ещё немного щебета лесных птиц, а по углам разбросаю несколько нитей
осенней лесной паутины, это придаст картине старинный вид...
Я покину маленькое озеро лишь поздней осенью, когда картина покроется тонким ледяным стеклом,
тогда можно будет вздохнуть спокойно.
Весной ты придёшь в лес за подснежниками и увидишь себя в озере.
Не удивляйся: "Кто это сделал?". Это я.
Теперь тебе всё понятно?

Леонид Енгибаров. 1935-1972. Твоё лицо

Я долго думал, откуда на улице взялся тигр.
Думал-думал,
Думал-думал,
Думал-думал,
Думал-думал.
В это время ветер дунул,
И я забыл, о чём я думал.
Так я и не знаю, откуда на улице взялся тигр.

Даниил Хармс. Тигр на улице. 1936



Рафал Олбински. Цирковая афиша. 1980