Из разряда "дешево и сердито". И тихо, а то нам соседи из-за хлопков ремня в стену стучали. Хлыстик от удочки, изолента и шнурок)

Просто дай ему летать. Провод usb, словно маятник, взмывает из руки вверх и, качнувшись, падает вниз. Просто кончик провода с прямоугольным портом, но чем он хуже благородного кнута? Сейчас он имеет столько же прав, и пусть от руки до стены меньше метра, за этот путь он набирает сил, и опускается почти беззвучно, а через миг расцветает алый цветок, и боль растекается с цветом лепестков под кожей. Дай, дай мне летать, я так не летал никогда - кончик провода пробует полёт и свободу, и власть, и становится хищным - он жалит, кусает, а вскоре пускает и кровь. Дай, дай мне летать - просит в безудержном, шальном состоянии плоть, вдруг почувствовав с этим концом провода родство, и им хочется снова и снова взмывать, вверх, как на качелях, и падать, падать, опять долго падать, цеплять самым краем друг друга и сочно сливаться поверхностями, вызывая там, наверху, дрожь и внутренний смех. Фантазии? К чёрту, действительность всё поглощает, нет никаких фантазий, только маятник провода - выше и выше, до этой полоски стены, до этой, до следующей, и - вниз! Тихо рисует петли, тигриные полосы, смачно рисует широкие прямоугольники, сверху на бёдрах и между, чтобы, слегка приподняв подол, сразу заметны были следы, перехлёсты, полоски широкие и тонкие. Дай, дай мне летать - и я снова и снова веду кончик провода в точку полёта, сам себе и путник, и проводник.

Путались и терялись вертикали, горизонтали, углы... Я держалась взглядом за стену, а ступнями за пол, и на этой невидимой ниточке висела. Боль накрывала всю верхнюю часть спины, ягодицы и бёдра, ступни... Я слышала шум воды - мужчина зачем-то ушёл мыть руки, странно. И это точно не конец, я уже чуяла это, так же, как днём, ещё не согрешив, чуяла, что получу сегодня, и сильно получу - и недоумевала, и думала, что будет сладко, и хорошо - а получилось наоборот. Ещё до начала мне хотелось броситься и зареветь, сказать, что всё поняла и никогда-никогда, но, чёрт возьми, я это уже говорила, говорила, выходит, грош цена твоим словам и только тому, что записано на шкуре плёткой, можно верить.
И вот Он пришёл, мой Любимый. Вдруг положил на высеченную горячую спину мокрые горячие ладони, шершавые такие... Тёплые такие, и странно, почему же вода горячая, и неужели так сильно выдрал, что решил охладить водой, это у нас не в ходу, заботливые такие нежные руки, и мне стыдно, что, несмотря на боль сейчас, мне приятно их чувствовать. А если захотел охладить - почему горячая? И почему такие шершавые руки, и песок - откуда песок? Такой мелкий, как на пляже тёплый песок, солнышко светит, и лето, и вода, только я не понимаю, почему на спине песок - но это приятно, хотя песок на поротые рубцы это грязно и нельзя, но ведь у нас дома нет песка, и почему Он делает мне хорошо так сейчас, и с ума я что ли схожу, ведь я сейчас упаду в это тепло и плещущуюся воду, а меня надо наказывать, я же плачу сейчас, потому что высекли и будут дальше сечь, а если я уйду, мне будет всё равно и придётся либо перестать, либо потом продолжить, а тогда я не выдержу... Яркое, ласковое, тёплое, слепящее, белое солнце и нагретый песок зовут меня к себе. Летоморесолнцепляж.
Соль.
Что это стягивает и делает боль густой?
Соль.
Откуда песок, действительно, с чего бы меня жалеть - должна получше запомнить эту порку, и я запомню. Жду, когда начнёт драть и щипать кожу, но не дожидаюсь - боль идёт изнутри, и покалывание наружных слоёв просто застревает, блокированное куда более сильным противоположным сигналом. Я покалывание чувствую, но это не страшно совсем. А вокруг песочек, вода, пляж, солнышко... Опять стыдно - ну вот, даже как следует прочувствовать не можешь наказание, но я же не самоубийца - сказать, что я не чувствую, что втирать надо сильнее и соли ещё принести. Сейчас тело просто пытается дотерпеть до конца ту боль, что есть, и умножить её - язык не повернётся.
Ладони перестали прикасаться, и я слышу снова замах плети. И чувствую. Покалывание тоже начинает звучать. Я чувствую густой пласт боли, обёртывающий спину слоями. В этом пласте взрывы - чёрные дыры, и они действительно сверхплотные, очень тяжёлые, горячие, свинец. Сосредоточенность - две мысли: не дёргаться. Стоять!
Дрожь в коленках и стук в зубах швыряют меня вверх-вниз, а мне нужно не упасть в спасительную темноту и дотерпеть. Стоять!
- Иди в душ.
Опасаюсь, что душ будет холодным и бить больно по следам, я бы не пошла в душ, но в такие моменты перечить и высказывать просьбы мне не приходит в голову. Видимо, душ предназначается, чтобы смыть соль - ведь Он не знает, что я не чувствую её почти.
Самонадеянная я... Душ-то и заставил её прочувствовать. Растворившаяся соль в один миг потекла по рубцам и, кажется, прошла насквозь, орать хочется, щиплет. По-настоящему я её прочувствовала и поняла только на следующий день. И через следующий день. Как будто спина обгорела на пляже, под палящим солнцем, на раскаленном песке, после синего, солёного, горького, как мои слёзы, моря.

Осторожно, секс, унижения и всё такое прочее присутствуют

Она была особенно услужливой и мягкой сегодня. Сняв с него ботинки, немедленно вымыла их, не поднимая глаз, подала на стол, и молча стояла рядом, а после ужина сразу заметила легкий жест руки и бросилась вниз, сосать его член, вылизывать, будто надеясь, что если он будет доволен, то и вечер пройдёт по-другому. И он тоже видел её стремление, её содрогание от страха и возбуждения, от стыда за это возбуждение, от унижения из-за страха, который говорил ей, что изменить ничего нельзя. Ей было стыдно, что своим поведением она пыталась выпросить себе послабление, но она ничего не могла с собой поделать, ведь замоченные гибкие прутья ей были знакомы, и мысли о них приносили страх. Мужчина не прикасался к ней, а она так жадно тянула своё лицо и старалась, не за ласку, не за похвалу, хоть за пощёчину. Он молчал, ибо знал, что это молчание заставляет её ещё больше быть мокрой, и когда от напряжения её уже трясло, кончил сам, застегнулся и оставил её в том же страхе и напряжении.
- В комнату, - произнес он, и вышел первым.
Там, в комнате, стоял стул, ей пришлось завести руки за голову и стоять, ощущая огонь мужского взгляда, задерживавшегося на её остро торчащих сосках и разведённых ногах. Он велел принести ей две пробки, поставить на стул и садиться без помощи рук, что должны были быть по-прежнему за головой. Так же молча она приседала, насаживалась, униженно ёрзала, разводя бёдра, и когда ей удалось наконец-то - на полированном стуле было влажно.
Тут и состоялся контакт - он схватил её за волосы и ткнул в пятнышко носом, как щенка, расстегнул и вытянул ремень из брюк и начал полосовать, приговаривая: "....! ты пачкаешь стулья!", давая в полной мере оценить и почувствовать следы её преступления. Потом, всё ещё уткнутая носом в стул, она вылизала всю влагу, убрала стул и, согласно приказу, легла на спину на диван, задрав ноги.
- Сегодня - шестьдесят, - сказал он и пошёл за розгами, и она сразу поняла, что сегодня не выдержит - где же так выдержать шестьдесят, с поднятыми ногами! - не выдержит в первый, не выдержит во второй раз, и кто ж его знает, сколько ещё не выдержит, а потом - а потом ей придётся выдержать.
Так и произошло - дважды сорок, отчаянные попытки и визг, холодная мужская усмешка и голос:
- Прервёмся пока, и займёмся воспитанием вежливости и целомудрия.
Нет, она не была дерзкой на этой неделе; и на следующей тоже не будет. Она на коленях; ей велено поднять голову и подать вперёд губы, расслабить и слегка выпятить их, и ремень - мягкий, но всё же тяжёлый - хлещет её по лицу, спасибо, пожалуйста, дайте ещё один, спасибо, пожалуйста, дайте ещё один - вежливость поселяется с каждым ударом всё глубже.
Потом он опять дал ей сосать, распухшие губы были такими горячими и так сильно сжимались, что он кончил быстро, и приказал встать в полный рост, руки за голову снова, ноги раздвинуть - и сохранять целомудрие в этой позе, ей, что текла, будто горная речка весной.
С полутора метров, стеком, хлопает ей по бёдрам, слегка хлещет соски, низ живота, внутреннюю часть бёдер - всё шире и шире и шире, мышцы не держат обильно смазанную пробку, и она падает.
Мужчина лишь смотрит, насмешливость и презрение в его взгляде пронизывают насквозь, и тут говорить не нужно - понятно, кто она, что удержать ей там, свободная дырка, гуляет ремень между ног, и снова - унизительный танец с насаживанием, текут слёзы, течёт ниже, руки за головой.
Когда воспитание целомудрия закончилось, внизу у неё был огонь, и мышцы сжимались так, что больше не отдали бы своих сокровищ. И вот на диване он снова играл с ней, пытаясь достать обе пробки, а ей приходилось держать и их, и нелёгкую позу для порки, которая даже не началась пока.
Он снова взял розги, и ей снова не хватило сил, он хмыкнул и на целый час поставил на колени посреди комнаты - тренировать терпение, полоски на попе уже не были такими красными, и в конце концов она всё-таки выдержала свою порку, теперь ягодицы уже были яркими, пересечёнными в разных направлениях следами розог, но это был ещё не конец - ей лишь было позволено перевернуться и лечь на живот. Лишь когда она осипла, а спина с бёдрами почти сравнялись по красноте с её задницей, мужчина наконец-то освободил её от "хранителей целомудрия", крепко примял к дивану и вошёл. Только сейчас ей удалось почувствовать его касания - не касания, а полный контакт с пылающим телом, и в этом огне постепенно растворился весь её страх.

Я вот всю жизнь думала, что когда в рассказах описывают, что одежду после порки тяжело надевать, это такое художественное преувеличение. Ну ладно там задница распухшая и на нее джинсы натягивать, это бывает, чувствуется, но не смертельно. Но спина-то. В общем, относилась к этому так же, как к фразе "сидеть три дня не мог" (хотя ведь уже узнала, что такое возможно) А оказалось, правда. Хожу по дому с голой спиной, потому что даже прикосновение тонкой ткани по вчерашнему с трудом выносимо... Ну умней стала хоть чуть-чуть...

-Иди-ка-сюда-маленькая-негодная-девчонка-и-получай-то-что-заслуживаешь!-рука схватила её и пригнула так, что перед глазами сразу запестрела цветастая юбка. Девочка запуталась в ней и попыталась поднять голову, чтобы вдохнуть глубже, но сомкнувшаяся на шее рука была жёсткой и не давала вырваться. Вторая задрала подол девочкиной юбки и тут же Девочка почувствовала, как и трусы тянутся вниз. Обречённо вздохнув, Девочка замерла - по горькому опыту она знала, что сопротивление не только бесполезно, но и вредно. Ягодицы дёрнулись несколько раз от дрожи ожидания. Шлепок не заставил себя долго ждать, а за ним посыпались и другие. Железная рука на шее потянула за собой, всё так же пригибая, а вторая подгоняла шлепками по краснеющей голой заднице. Мелкие цветочки на юбке качались перед глазами. Ноги куда-то шли, а как тут не идти, если спереди тянут, сзади лупят, на месте никак не устоишь. Девочка поняла, что её ведут из кухни по коридору, ой, кажется, через всю гостиную, с задранной юбкой, согнувшуюся, со сдёрнутыми трусами, болтающимися над коленками (она очень старалась не уронить их), припечатывая рукой с силой, какую никак нельзя было ожидать от милой стройной дамы - обладательницы цветастой юбки. Ещё комнаты. Хоть бы никто не увидел. Сколько раз её ставили в угол центральной комнаты после порки, сколько раз секли перед гостями, Девочка всё равно каждый раз ощущала жгучий стыд, пытаясь внешне оставаться спокойной и послушной. Но в этот раз вроде бы никого не встретилось по пути. Вот и пришли - большая хозяйственная комната. Здесь хранятся мыло и верёвки, ткани, бельё, посуда, щётки, краски, и ещё сто тысяч мелочей и крупных вещей. Здесь по стенкам развешаны крючки и кольца, вдоль стен стоят козлы и скамейки, летние стулья из лозы, поставленные друг на друга. А посередине полно места - с лихвой хватит для того, чтобы выпороть тут непослушную девчонку.
Пара из рассерженной женщины и склонённой краснозадой девочки остановилась в центре. Железная рука наконец-то разжалась, и Девочка потёрла шею, не смея, однако, распрямиться.
- Я тебя уверяю, что в этой комнате найдётся много вещей, пригодных для твоей задницы, и все они по ней прогуляются - провозгласила Хозяйка, и окинула помещение взглядом, затем целеустремлённо направилась к шкафу и через пять минут вытащила из него набор для тенниса, толстую щётку для волос, истрёпанный кожаный ремень, заставивший девочкины ягодицы непроизвольно сжаться от воспоминаний порок, полученных им, и старый тапочек. Девочке велела вытащить два стула, поставить рядом друг с другом и нагнуться. Прямо под нос ей на стул и были положены найденные вещи. Не успела Девочка ужаснуться выросшей куче девайсов, как Хозяйка заставила её прогнуть спину и смотреть прямо.
- Смотри на меня, - сказала она. - Смотри, - и пошла прямо к стенке, а сердце у Девочки остановилось на миг, потому что женщина сняла со стены выбивалку для ковров и кусок садового шланга.
"Вот попала так попала" - подумала Девочка, следя испуганными глазами за Хозяйкой с суровыми орудиями в руках. Та смотрела на неё с явным удовольствием, и рассекла воздух шлангом. Она прошла сбоку, пригнула голову Девочки снова вниз, так, что та носом почти уткнулась в найденный воспитательный набор, и одним ударом разрушила все надежды Девочки на хоть какое-то подобие разогрева, потому что сразу опустила на её задницу резиновый шланг.
"Ну почему же так сегодня", успела подумать Девочка и завыла, присев на мгновение, но после вернувшись в позу. Хозяйка наносила медленные удары, мрачно наслаждаясь появляющимися полосками. Но долго бить шлангом она не стала, и Девочка, ощутив минуту передышки, задрожала и почувствовала благодарность. Женщина отметила, как быстро она стала покорной. Тем не менее, шланг положила на тот же стул под нос Девочки. Почему-то от него противно пахло машинами, наверное, это такая же резина, из которой делают покрышки, пришло некстати Девочке в голову. Хозяйка взяла теннисную ракетку, и Девочка восприняла это почти с радостью, хоть и знала, что радости будет мало. Всё же теперь можно было терпеть без криков, вздрагивая и всхлипывая, потому что после первых жестоких ударов на глазах уже блестели слёзы. Ягодицы уже ярко пылали, удары были обжигающими, как будто тысячи иголок впивались в кожу. Такое было несчастной девчонке не впервой, и она почти привыкла к ритму ударов, шмыгая в такт, как удары прекратились и прозвучал строгий голос: "Подай мне щётку".
У Девочки скрутило живот и в боку закололо, и холод опоясал ягодицы, хотя они и продолжали пылать изнутри, потому что щётка была большой, тяжёлой, и не раз опускалась на попы девочек вообще, и этой в частности. И ей пришлось взять эту мерзкую, коричневую потёртую щётку, повернуться и показать красное не меньше, чем попа, лицо, и, опустив глаза и низко присев, подавать послушно в руки Хозяйки орудие наказания. А потом оказаться зажатой между коленок, снова видеть пёстрые цветочки перед глазами, сливающиеся в цветные пятна от слёз, и каждый удар этой щётки прочувствовать от границы своего тела до всех внутренностей, и волны боли до носа и до пяток, а потом понимать, что наступило время полосующего ремня, и думать, что ещё выбивалка, и что нельзя замочить Хозяйке юбку и тем более испачкать её соплями, потому что тогда... А цветочки прыгали и веселились, водили узорчатый хоровод, а на ягодицах расцветали другие узоры, стебли и листья, прорисованные хлёстким ремнём, большие головки цветов отпечатками щётки... И снова стул - полупустой, использованные девайсы лежат на соседнем. Узоры от плетёной выбивалки. А перед носом шланг тяжёлый, резиново пахнущий, и ведь он не может тут просто лежать, он...он...он вернётся снова на красно-бордово-фиолетовые ягодицы. Но она не просит...иногда можно просить, но сейчас Девочка чувствует, что попытки приблизить окончание наказания сделают только хуже, потому что Хозяйка может рассердиться, а она уже почти успокоилась, и внутри Девочки теплится надежда, что всё кончится, если дотерпеть, и поэтому она думает перед каждым ударом: "Ну, ещё один... и ещё один... потерпи... немножечко..." и не сразу замечает, что шланга перед носом уже нет...и удар заканчивает порку, выбивая очередной крик.
А потом так хорошо спится на коврике в чулане.

Начинала я как-то выкладывать отрывки из запомнившихся в детстве книжек... А нижеприведенный эпизод запомнился мне из фильма, а вчера нашлась и книжка.
Г.Мало - Без семьи
(предыстория - один традиционно несчастный книжный мальчик попал в компанию беспризорников, которых традиционно злодейский книжный злодей заставлял просить милостыню или быть бродячими музыкантами. Кончилось всё хорошо.)

– Теперь, – сказал Гарафоли, удобно усевшись с зажженной трубкой, займемся нашими счетами, мои милые ангелочки. Маттиа, где книга?
Раньше чем он успел спросить расчетную книжку, Маттиа уже положил перед ним небольшую засаленную тетрадку.
Гарафоли сделал знак мальчику, подавшему необожженную спичку:
– Ты остался мне должен вчера одно су и обещал вернуть его сегодня. Сколько ты принес?
Мальчик долго не решался ответить; он густо покраснел.
– У меня не хватает одного су.
– Что? У тебя не хватает су и ты говоришь об этом совершенно спокойно?
– Я говорю не о вчерашнем су, мне не хватает одного су за сегодняшний день.
– Значит, не хватает двух су. Подобной наглости я еще не видел!
– Право, я не виноват.
– Перестань болтать ерунду, тебе известно наше правило. Снимай куртку: получишь два удара за вчерашнее и два за сегодняшнее. Сверх того, за твою наглость лишаю тебя картошки… Рикардо, дружок, ты так мил, что вполне заслужил это развлечение. Возьми ремень.
Рикардо был тем самым мальчиком, который с такой готовностью подал ему хорошо обожженную спичку. Он снял со стены плетку с короткой ручкой, на конце которой висело два кожаных ремешка с большими узлами. Тем временем тот, у кого не хватало двух су, снял курточку и спустил до пояса рубашку.
– Подожди немного, – с отвратительной усмешкой остановил его Гарафоли. Ты вряд ли окажешься в одиночестве, а в компании все гораздо приятнее. К тому же и Рикардо не придется приниматься за дело несколько раз.
Дети, молча и неподвижно стоявшие перед своим хозяином, при этой жестокой шутке засмеялись каким-то деланным смехом.
– Я уверен, что у того, кто громче всех смеется, не хватает всего больше. Ну, кто из вас смеялся громче других? – спросил Гарафоли.Все указали на мальчика, вернувшегося первым и принесшего кусок дерева.
– Сколько у тебя не хватает?
– Я, право, не виноват…
– Отныне тот, кто ответит: «Я, право, не виноват», получает одним ударом плетки больше, чем ему полагается. Сколько у тебя не хватает?
– Я принес доску, большую, хорошую доску…
– Важное дело! Пойди к булочнику и спроси его, даст ли он тебе хлеба в обмен на твой кусок дерева. Увидишь, что нет. Сколько же тебе не хватает? Говори!
– У меня тридцать шесть су.
– Тебе не хватает четырех су, мерзавец, целых четырех су! И ты осмелился показаться мне на глаза! Рикардо, тебе везет, плутишка, ты здорово позабавишься. Снимай куртку.
– А деревяшка, которую я принес…
– Оставь ее себе на обед!
Его глупая шутка вызвала смех остальных детей. Во время этого разговора вернулись еще десять мальчиков, и все они поочередно подходили отдавать отчет в своем заработке. К двум наказанным прибавилось еще трое – у них совсем ничего не было собрано.
– Вот пятеро негодяев, которые обворовывают и грабят меня! – заорал Гарафоли. – Вот что значит быть добрым! Чем я буду платить за прекрасное мясо и вкусную картошку, которыми я вас Кормлю, если вы не будете работать? Но вам лень работать, паршивцы, вам хочется развлекаться. Вам бы следовало плакать, чтобы разжалобить людей, а вы предпочитаете смеяться и играть друг с другом. Снимайте куртки!
Рикардо держал плетку в руке, а пятеро наказанных выстроились перед ним в ряд.
– Ты ведь знаешь, Рикардо, – обратился к нему Гарафоли, – что эти наказания ужасно терзают мое сердце и потому я не люблю на них смотреть; но помни, что я все слышу и по звуку могу судить о силе твоих ударов. Старайся изо всех сил, мой миленький, ты зарабатываешь свой хлеб.
Он отвернулся к печке, сделав вид, что не в силах смотреть на происходящее. Забытый всеми, я стоял, прижавшись в углу, и дрожал от возмущения и страха. И этот человек будет моим хозяином! Если я не принесу ему назначенных тридцати или сорока су, мне тоже придется подставлять спину под удары плетки. Теперь я понял, отчего Маттиа так спокойно говорил о смерти и даже ждал ее как освобождения.
При первом ударе плетки слезы брызнули у меня из глаз. Я думал, что обо мне забыли, но я ошибался. Гарафоли украдкой наблюдал за мной.
– Вот ребенок с добрым сердцем, – сказал он, указывая на меня пальцем. Он не похож на вас, разбойники: вы смеетесь над несчастьем ваших товарищей и над моим огорчением также. Если он станет вашим товарищем, то может служить вам примером.
От слов «станет вашим товарищем» я задрожал с головы до ног.
После второго удара послышался жалобный стон, а после третьего душераздирающий крик. Гарафоли поднял руку, Рикардо остановился. Я решил, что он хочет их простить, но дело шло вовсе не о прощении.
– Ты знаешь, как действуют на мои нервы твои крики, – кротко произнес Гарафоли, обращаясь к своей жертве. – Плетка дерет твою кожу, а твои вопли раздирают мое сердце. Предупреждаю тебя, что за каждый новый крик ты получишь лишний удар и сам будешь в этом виноват. Подумай, ведь я могу заболеть от огорчения, и если у тебя есть хоть капля привязанности или благодарности ко мне, ты не станешь орать! Рикардо, начинай!
Рикардо поднял руку, и плетка заходила по спине несчастного.
– Мама! Мама! – зарыдал он.
К счастью, я больше ничего не видел: дверь отворилась и вошел Виталис.
С одного взгляда он понял, что означали крики, которые он слышал, поднимаясь по лестнице. Он подбежал к Рикардо и вырвал у него плетку. Потом, быстро повернувшись к Гарафоли, стал перед ним, скрестив руки.

Есть на старом ПиНе у Инки рассказ, "Странные мы зверята"... Я вспоминаю его название часто, с удивлением думая о том, каким чудом уживаются боль и страх с нежностью и доверием. Я лежу носом вниз, утыкаясь в покрывало, вздрагиваю и знаю, что скоро заплачу и буду шмыгать, пытаясь дышать сквозь сопли, буду извиваться с надеждой хоть как-то сделать так, чтобы плеть вбилась не туда, где ужас как больно, а хотя бы туда, где просто больно. Хвосты флоггера мягкие и якобы не страшные, но меня не обманешь - теперь я знаю, что это орудие, на которое год назад я смотрела с презрением, может опускаться так, что кажется, прилетело полкирпича и прибило к дивану. Ещё они могут драть так, что кажется, порют ёлкой. Но всё равно я понимаю, что это пока разогрев и, в общем-то, поблажка, стараюсь не хныкать, и лежать ровно, и, зная, что провинилась, даже не хочу поворачиваться и смотреть на то, что будет дальше, на замах, не хочу видеть выражение его лица, не хочу сделать что-нибудь не то... Ещё в самом начале мне было крепко сказано убрать руки, которыми я дотронулась до места удара, и вдобавок к этим словам флоггер коснулся головы. От этого прикосновения я опустила голову так низко, как могла, и отвернулась, чтобы даже краем глаза не заметить, держу руки перед собой и даже не сжимаю их ещё, и даже не кусаю губы, и пытаюсь не шевелиться. Всё это не спасает меня от собаки, которая сначала даже перебивается флоггером, тоже забота - это захлопывание боли даёт ей растворяться перед следующим ударом, но потом действие флоггера кончается, несмотря на его удар, боль всё больше накапливается, сначала на один удар, потом уже на два, потом на три, потом сливается в долгие вспышки.
Это на спине, и хотя каждая серия вспышек кажется мне последней и дальше я должна умереть, я знаю, что так может продолжаться довольно долго. Флоггер снимет треть боли, и собака снова вопьётся, наверное, овчарка это, укусит и отскочит, полосует, не высасывая жизнь в мёртвой хватке, а методично, раз за разом, зная, что в конце концов добъётся своего. А вот пара ударов по середине ступней выбивают отчаянный крик, а что же, сама виновата, не надо ногами махать. И эта боль не проходит, вспышка остаётся и застывает, как будто звезда взорвалась и зависла над ногами, на один удар, и на два, и на три, и на пять, и на десять, я понимаю, что она и не пройдёт так скоро, и реву. Сначала я несколько секунд реву дико и дурно, но потом опыт возвращается, я чувствую, что горло першит от ора. Мне не нравится саднящее несколько дней горло, я теперь умею кричать так, чтобы горло не болело, и стараюсь это делать, и дышать носом, несмотря на то, что плачу, потому что иначе сопли забьют дыхание, будет неудобно лежать, а может и начнёт болеть голова. Я не кусаю губы, потому что содранная кожица назавтра меня очень огорчит, я кусаю руку, хотя где-то в глубине души ещё живёт придурь "надо терпеть достойно, не прибегая к средствам облегчения боли", но мне уже всё равно. Ладно, мне это пока что разрешено, а в бурсе за такие выходки выдали бы добавки, но тут и не разберёшь, где добавка, а где нет, счёт не ведётся.
Тем временем моя концентрация на дыхании всё же помогает, и я на какое-то время перестаю реветь, и мне даже кажется, вот скоро всё и закончится, а я даже молодец и не выла как ошпаренная дворовая псина, но несколько минут относительно спокойной порки кончаются, а флоггер, видимо, становится ненужным, и собака работает уже не в паре, а в одиночестве. С первых трёх ударов друг за дружкой я понимаю, что мои надежды были глупыми и наивными, я скулю как та самая псина, мне противно и каждые несколько ударов я пытаюсь заткнуться, ем пальцы, потом грызу покрывало, плачу и понимаю, что уже вряд ли пробью нос дыханием, но потом всё же на треть начинаю дышать, смешное сопение и выдохи ртом, спина выгибается, я так боюсь, что всё начнётся сначала, я так боюсь ещё ударов по ногам, а они прилетают, хотя я стараюсь изо всех сил держать их ровно, я на четвереньках, хотя должна лежать, пытаюсь лечь под плеть, но боюсь, боюсь и остаться так, и в конце концов полуопускаюсь, но вытянуть руки уже не могу, и прячу их под себя, оставив только одну для того, чтобы прикусить. Господи, пусть это закончится, думаю я, и думаю, что Господь вообще ни при чём, если я выбрала тему, нечего вмешивать в то, что мне нравится (тебе ведь всё равно нравится, что он с тобой делает?!), нечего отвлекать от более важных дел, у Верхнего есть глаза, а у меня есть прилипшее к нёбу "пожалуйста, хватит", которое очень редко смеет вырываться наружу, и - не сегодня. В конце концов меня жалеют, "пожалуйста" тает и вместо него намертво прилипает "спасибо", на которое у меня всё ещё не хватает смелости. Я лежу и таю снежинкой, больно... больно... больно...
По инерции всё ещё ем руку, перестаю плакать, потому что уже говорят, что "всё", я всё ещё боюсь поднять глаза, вижу только руки и боковым зрением - лицо. Несколько раз начинаю и заканчиваю плакать. Я давно перестала шарахаться от ласковой руки, когда меня гладят после порки, но в первые мгновения тело всё ещё не верит, не может поверить, что эта только что предавшая рука сейчас уже добрая, звериное испуганное пытается сказать, что это враг, вон, бежать отсюда или убить, а голос в голове противится, убеждая, что всё хорошо, а тепло руки прижимает звериное и расслабляет, и звериное снова недоумённо предпочитает поверить и успокоиться. "Спасибо" оттаивает и наконец слетает с языка, я осмеливаюсь поднять глаза и посмотреть сначала на тело, потом в лицо, и думаю - странные, странные, странные мы...

Живучая сказочка попалась,не кончается и спать мне не дает :)
______________________________________________________________
Наутро мужчина не стал меня будить, и я проснулась сама. Он завтракал.
- Иди, поешь, - сказал он и усадил за стол вместе с собой. Похоже, Господин мой жил один - об этом говорила холостяцкая обстановка его кваритры, да и завтрак он приготовил себе сам - яичницу. Я неловко присела на стул - движения были болезненными. Я не ожидала, что смогу есть после того. что произошло со мной, но аппетит разыгрался и я вмиг проглотила всю яичницу. Да и то, что я была абсолютно голой, меня почему-то совсем не смущало уже.
- Спасибо, Господин, очень вкусно, - совершенно искренне поблагодарила я, но еще немного надеясь к тому же, что мой тон расположит к себе мужчину и он не вспомнит об обещанном ночью наказании.
После завтрака Хозяин велел мне найти какое-нибудь женское занятие, "тебе видней, что можно сделать в этом холостяцком жилище", и я с радостью принялась за работу. Он ушел в комнату и занялся какими-то своими делами. Примерно час я возилась на кухне, и тут он позвал меня по имени.
- Кэти! Сделай мне кофе, - велел Господин, и тут же явился, чтобы показать, где что лежит. Он вёл себя спокойно и даже вежливо, не придирался и доброжелательно научил готовить ему кофе. Я совсем расслабилась... Рассказав, что и как нужно сделать и в какую чашку налить кофе, он ушёл ждать в комнату.
Приготовив напиток, я принесла кофе в комнату. Господин сидел в кресле, а в руках у него был хлыст с длинным ременным языком, и лицо у него было такое, что у меня сразу же задрожали ноги.
- На колени, - сказал он, и я опустилась на колени, едва умудрившись не расплескать кофе.
Мужчина забрал чашку с блюдцем и начал медленно пить, мрачно поглядывая на меня. Я молчала. В поле моего зрения были его колени и лежащих на них хлыст.
Господин допил кофе и отдал посуду, приказав отнести их и вернуться обратно. Я вернулась и снова молча опустилась на колени.
- Жаль, - с какой-то досадой сказал он, и взял хлыст в руку. - Сука забыла слова Хозяина... Жаль, что вчера я всё-таки не дал тебе отведать хозяйского хлыста на первый день... восполним сегодня.
Во мне шевельнулся животный ужас - следы вчерашней порки только расцветали, и прекрасно чувствовались.
- Становись как вчера, - приказал он, и я опустилась на четвереньки.
На сей раз он начал драть меня с жаром, и я взвыла от первого же удара.
- Сука-забыла-как-надо-выполнять-слова-хозяина-так-я-ее-научу-этому! - приговаривал он, стегая хлыстом. Кожаный ремень, казалось, резал меня. После десятка ударов он остановился.
- Если я что-то говорю, ты это делаешь, ясно? - спросил он.
- Да, Господин! - ответила я, не понимая, чем провинилась.
- Я уже говорил тебе это... Так (он снова принялся стегать меня) - почему - ты - не выполнила - мой - приказ - я - велел - тебе - напомнить - утром - о на-ка-за-ни-и!!! - последние удары выбили из меня слёзы и вскрики, как из маленького ребёнка.
- Простите меня, мой господин, - всхлипывала я.
- Раздвинь ноги, - приказал он.
Я со страхом подчинилась, и тут удар хлыста обжёг прямо по промежности, я заорала и вскочила.
- На место! - послышался окрик, и я, словно собака, покорно вернулась в позу. Между ног полыхало пламя.
- Запомнишь теперь, что приказы Хозяина нужно выполнять?
- Да-а-а, Господин! - сквозь слёзы вскрикнула я.
- Вставай. Сделай мне ещё кофе.
Я была рада убраться с глаз долой, моя наивная хитрость не сработала, и я снова поплатилась за непослушание... С этими мыслями я умудрилась проворонить кофе, и он выкипел прямо на плиту. Я попыталась быстренько отмыть всё, но запах привлёк Господина, и он вошёл в кухню. Отчаянно я сжалась и замерла возле плиты. Мужчина усмехнулся, окинув взглядом чёрное пятно.
- Та-а-ак, - сказал он, и я задрожала. - Ладно. Не буду наказывать тебя за кофе... сейчас. Да и не такой уж это страшный проступок. Однако с невнимательными девочками это бывает... одну из них я отшлёпаю сегодня вечером. Ты скажешь мне об этом в 22.30, - он подмигнул мне. - О том, что тебя следует отшлёпать, как маленькую глупую девочку. - Тон его не был сердитым, и я понимала, что скорей всего мне не грозит ничего страшного, но всё равно я боялась.
- Да, Господин, - послушно ответила я.
- Не забудь, Кэти. Ну а я всё ещё жду кофе, - сказал он и снова ушёл к себе.
Когда я вошла в комнату, у него на коленях опять лежал хлыст, и моё сердце заколотилось от страха. Я подала кофе, подождала, пока он выпьет, унесла чашку и снова ушла убираться на кухню. Так, почти в полной тишине, прошёл ещё час, когда я услышала вдруг:
- Су-ка!
Не "Кэти". Чёрт.
Тон был таков, что я поняла, что явиться следует немедленно. Господин стоял посреди комнаты и помахивал хлыстом.
- Вчера ты показалась мне умной девочкой... Но похоже, я ошибся... Я вижу, что умная девочка исчезла, а вместо неё у меня оказалась глупая сука. Которую нужно дрессировать так, как это делают с непонятливыми суками... В позу! - сказал он, и я снова оказалась на четвереньках, сжавшись от ожидания удара, и через миг я дождалась целого града их.
Господин порол меня ещё более жестоко, чем утром, не давая мне сказать ни слова, наконец он остановился и спросил:
- Почему ты не выполнила мой приказ?
- Какой? - всхлипнула я, и тут же пожалела о вопросе.
- Я вижу... у суки о-очень короткая память... Она не помнит даже того, что было полтора часа назад... Раздвинь ноги.
Я с ужасом повиновалась, теперь уже зная, что меня ждёт, и получила уже три удара между ног, от которых выла действительно как ошпаренная собака.
- Вспомнила, что я тебе говорил полтора часа назад?
- А-а-а-ааай... Господин, Вы говорили, чтобы я выполняла Ваши приказы!!!
- И какой же приказ ты должна была выполнить сегодня с утра?
- Я..... Я... *о Боже, до меня дошло наконец-то* я должна была попросить Вас наказать меня за то, что я мешала Вам спать ночью!
- Так почему ты этого не сделала?
- Я подумала... что когда Вы выпороли меня утром... это и было тем наказанием, Господин, простите меня!
- Как же это могло быть тем наказанием, если ты так и не попросила о нем? - с досадой объяснил мне Хозяин. - Вставай. Приведи себя в порядок. Умойся. Приготовь что-нибудь на обед. ВСЁ запомнила? - грозно вопросил он.
- Да, Господин!
- У тебя есть час, чтобы выполнить то, что я тебе приказал. Поняла?
- Да, Господин! - ответила я, на сей раз понимая, почему он выделил слова "ВСЁ" и "то" - и мне нужно было в этот час решиться попросить о ещё одной порке. Но, получив передышку, я отправилась умываться и готовить обед, и поглядывала на часы с трепетом. Когда до конца часа оставалось пятнадцать минут, я вошла в комнату. Мужчина поднял голову.
Я подошла к нему и опустилась на колени.
- Господин, Вы просили меня напомнить, что хотели наказать меня вчера за то, что я мешала Вам спать... - тихо-тихо выдавила из себя я.
Хлыста в руках не было, но я боялась - мало ли, что ещё может меня ожидать.
- Да, - сказал он, выжидающе глядя на меня.
Я поняла, чего он хочет.
- п...п...пожалуйста............ пожалуйста, накажите меня.... - кажется, прошло минут пять, пока я смогла выговорить это.
- Посмотри на часы, - сказал Господин, и меня опять охватил ужас - неужели я не успела сказать это раньше, чем кончился час?! Но я ведь напомнила?!
Осталось шесть минут.
- Вовремя успела, - мужчина улыбнулся, и, кажется, он был доволен, что я всё-таки выполнила его требование. - Ладно. Хватит с тебя хлыста на сегодня, а вот чтоб ты поменьше скулила ночью, ремень тебя отучит от этой привычки. - С этими словами он расстегнул и вытащил свой ремень. На сей раз он велел мне перегнуться через ручку кресла, и вкатил мне десять тяжеленных ударов ремнём; но всё же это было лучше, чем жгучий хлыст.
- Обед готов? - спросил он, и мы пошли есть. - А вот тебе, Кэти, я полагаю, вместо обеда будет полезней постоять в углу и подумать о том, чему ты научилась.
Это было обидно, и смахивало скорее на наказание маленькой девочки - оставили без обеда! Маленькой девочки. Ох. Я должна напомнить в 22.30, чтобы меня отшлёпали как маленькую девочку. В 22.30... обычно в это время я была в казино... а теперь я буду на коленях у мужчины, который купил меня в этом же казино...

Ох, честно говоря, боюсь продолжать писать этот рассказ, первый раз пишу от первого лица и сразу в жизни такой пиздец, в котором улавливается данная сюжетная линия.... нет, конечно, никаких описываемых мною непотребств... но вот ситуации и внутреннее ощущение... Но никуда не денешься, всё уже придумано :) Придётся делать хороший конец :)
***

Танец закончился, меня вновь выдвинули в центр, и порка возобновилась. Истязания и выступления чередовались весь вечер; в какой-то момент я впала в ярость, стала кричать и обзывать владельцев казино, служащих и зрителей всеми ругательствами, какие только знала, но в ответ получала одни удары. Через какое-то время и боль притупилась, и меня ненадолго оставили в покое; я равнодушно ждала розыгрыша и надеялась, что утром всё это покажется лишь страшным сном.
Формально женщина, которая провела ночь с выигравшим её посетителем, считалась расплатившейся и могла снова посещать казино и иметь все права. На практике редко кто осмеливался на такой поступок - косые взгляды и перешёптывания были обеспечены, и не все переживали этот позор.
Если же проигравшую выкупали до розыгрыша... тогда она становилась просто рабыней. Впрочем, случалось это нечасто, слишком дорого обходилась эта покупка и её содержание. К тому же перед продажей у несчастной жертвы обычно спрашивали, согласна ли она. Но замученные поркой и издевательствами девушки согласны были на всё, лишь бы только мучения прекратились, часто даже не соображая, что отдаются в рабство на всю жизнь.
Было только десять часов вечера. До розыгрыша оставалось целых два часа, а мне казалось, что целая вечность. Очередной номер закончился, и я снова оказалась в середине сцены. Ведущий провел
рукой по рубцам на моей коже, а я почти не отреагировала. Он засмеялся и сказал:
- Похоже, порку мы отложим на некоторое время! Но ничего, сейчас ты придёшь в чувство!
С этими словами он вытащил что-то и показал публике, я услышала их удивлённые смешки и нецензурные выкрики. Что это было, через миг увидела и я. Прямо в лицо мне сунули большой, длинный и толстый корень имбиря. Девушка-служительница стала его чистить, и пряный запах ударил мне в нос. Я чувствовала, что меня ожидает что-то ужасное.
...В восьмом классе меня отдали в другую школу. Там была девочка, Джудит, очень живая и непоседливая. Многие учителя не знали, что с ней делать. Но одна из учительниц, заметив, что Джудит начинает вертеться на уроке, разговаривать или придумывать какие-нибудь шалости, говорила ей: "Джудит! У меня есть для тебя лекарство. Мне придётся применить его?"
Джудит сразу же испуганно говорила: "Нет, нет, мэм!", затихала и долго вела себя примерно. Я долго не догадывалась, что это было за "лекарство".
Мы подружились с этой девочкой, и даже жили вместе после школы, когда были студентками. Однажды мы беседовали с ней на интимные темы... она сказала мне, что ненавидит анальный секс. "Почему?" - спросила я. Она ответила, что он напоминает ей имбирь. "Имбирь? При чём тут он?" - удивленно воскликнула я. "Да. Имбирь. Помнишь, наша училка всё время говорила мне своим гадким голосом "Джудит, у меня есть для тебя лекарство!", а я сразу становилась послушной? За год до того, как ты пришла к нам в класс, она завела меня к себе в кабинет на перемене и сказала, что я должна быть более примерной и усидчивой. Она сказала, что знает, как мне помочь, и что я стану самой прилежной ученицей. Она дала мне корень имбиря и нож, и приказала аккуратно очистить его. У меня получилась какая-то кочерыжка. Учительница похвалила меня и велела лечь животом на стол. Я не догадывалась, что меня ждёт. Она задрала мою юбку и спустила трусы, а потом... вставила эту кочерыжку прямо мне в попу! В первый миг я ничего не почувствовала, но потом..... это было ужасно! Будто адское пламя! Я закричала, а эта гадина надела мне трусы обратно и велела идти в класс, и сидеть так до конца уроков. Я не могла пошевелиться и просидела весь урок будто с палкой внутри, а на перемене пошла в туалет и вытащила имбирь. Но учительница позвала меня снова к себе, спустила трусы и была очень недовольна. Она высекла меня... вставила другой корешок, ещё толще... и сказала, что если я посмею вытащить его ещё раз, то засунет третий уже в классе при всех! Я еле дожила до конца уроков, и с тех пор боялась ужасно этого наказания! А эта карга каждый год, когда все получали обычные 12 ударов тростью, дополнительно вызывала меня, и, как я ни плакала, ни умоляла, засовывала этот адский овощ мне в задницу! С тех пор я не могу даже видеть его, и также не могу подумать о том, чтобы кто-то коснулся моей второй дырочки..."
Этот рассказ произвёл на меня жуткое впечатление, и мне стали понятны резкие перемены поведения Джудит после угрозы учительницы. И вот теперь этот кошмар ожидает меня?
Девушка раздвинула своими руками мои ягодицы, а ведущий стал засовывать очищенный имбирь мне в анус. Уже через мгновение я почувствовала страшное жжение, а потом завопила от боли. Народ только смеялся. Внутри меня было настоящее пламя. Ведущий же стал вставлять и вынимать корень, причиняя мне ужасные страдания. Наконец он засунул его полностью, а служители снова принялись сечь меня. На этот раз боль от порки усиливалась болью внутри, и я думала, что не переживу этого.
Не знаю, сколько это длилось, я охрипла от криков, но вдруг на сцену шагнул человек.
- Я забираю эту суку, - сказал он, и по голосу я узнала в нём брюнета, сидевшего напротив за столом со мной.
- Дамы и господа! Этот господин желает выкупить эту жертву азарта за трехкратную сумму её проигрыша! Желает ли кто-то заплатить больше?
Желающих не нашлось. Ведущий подошёл, схватил меня за волосы и поднял голову.
- Ты согласна, чтоб этот господин тебя выкупил сейчас?
- Да, - простонала я, надеясь, что ужасный имбирь вытащат из моей задницы и перестанут бить.
- Она ваша! - воскликнул ведущий. Мужчина расплатился, но меня объял ужас, когда он сказал служителям:
- Продолжайте порку. Возьмите трость потолще.
- Нет, пожалуйста! Нееееет!
Никто не слушал меня, и порка продолжалась, огонь внутри, огонь снаружи, я была в слезах и соплях, я кричала, просила перестать, умоляла - всё было тщетно. Наконец я выкрикнула:
- Пожалуйста, мой господин!!
Это получилось случайно, но мужчина сделал знак, и порка прекратилась. Всё ещё не веря своему счастью, я прошептала: "Спасибо". Мужчина... теперь Господин.. подошёл ко мне, погладил по голове и велел отстегнуть меня со станка.
Почти без сил, я сползла с него на пол на колени. Принесли ошейник и цепь, вручили его брюнету, который застегнул его на моей шее, и я стала его имуществом. Ведущий велел мне встать на четвереньки, и так, как собака на поводке, я слезла со сцены под аплодисменты толпы.

Ах да, забыла предупредить. Эта сказочка будет злой и страшной. Сплошной небдрный "садизьм", насилие и порнография. Вот теперь предупредила - можете не читать :)

***
- Уважаемые дамы и господа! Сегодня мы в очередной раз напомним главный девиз нашего заведения - "Забывая разум, помни о деньгах!"
Эта дама забыла сегодня о сумме, которая есть у неё в кошельке, и послужит вам всем живым уроком, небольшим развлечением, и, конечно, прекрасным призом в конце для одного счастливчика!
Свет слепит мне глаза, я стою рядом с ведущим, которому меня передал крупье, и сотни глаз алчно сверкают в полутьме зала. Совсем недавно и я наблюдала девицу, попавшую в такое же положение. Она рыдала уже поднявшись на сцену, а когда самый удачливый игрок вечера уводил её в комнату для уединения на поводке, совершенно голой, её тело было в красно-синюю полоску.
- По нашим правилам, любой из вас может избавить эту женщину от страданий, если до конца вечера внесет сумму, трёхкратно превышающую её проигрыш, - ведущий огласил сумму. - Эта глупышка.. (меня от этих слов покоробило) ... поступит в полное распоряжение человека, уплатившего данную сумму. Есть желающие выкупить её сейчас?
Толпа молчала. Никому не хотелось тратить большие деньги на выкуп и последующее содержание рабыни, зато все жаждали бесплатно увидеть, как жертву азарта втопчут в грязь. И каждый из мужчин, конечно, втайне надеялся, что именно ему достанется выигрыш вечера.
Бывало, что мужья выкупали своих проигравших жен; не знаю, что ожидало их дома. Бывало, что иные мужья, бывшие под каблуком у жены, не выкупали, предпочитая отдать её на ночь другому - подумаешь, мелочь, всего одна ночь! - и злорадно наблюдали экзекуцию перед этим.
- Что ж, раз никто не желает приобрести себе молодую рабыню, эта женщина подвергнется экзекуции, развлечет вас своими криками, и будет разыграна ровно в полночь в лотерею! Счастливчик получит её на остаток ночи в своё полное распоряжение, а также, если пожелает, лучшую комнату в нашем заведении!
- Раздевайтесь, сударыня! - голос ведущего настолько уверен, что я его послушаюсь, что мне не остается ничего другого, как начать дрожащими руками расстегивать пуговицы на блузке.
- Согласно нашим правилам, дам, которые не имеют возможности оплатить проигрыш, ожидает экзекуция в виде порки и других наказаний! Дорогие женщины, смотрите и запоминайте!
Жар прокатывается с головы до ног и мне кажется, что все глаза в этом зале сейчас прожгут меня насквозь. О да, я, конечно, получала традиционную, узаконенную порку в школе, каждый год, в начале учебного года, но это были символичные двенадцать ударов, по одному на каждый месяц, и это не было слишком больно. Данная процедура была скорее праздничной, и служила напоминанием детям, чтобы весь год мы вели себя хорошо. Наказания же случались редко, и мне удалось избежать их за всё время обучения. Я не знаю, что ждет меня сейчас...
Я разделась молча; всё было как будто во сне. В руках у ведущего появился стек, похожий на тот, которым бьют лошадей.
- Итак, до двенадцати часов ТЫ (он особо выделил обращение на "ты", смакуя это слово) подчиняешься мне! - сказал он и взмахнул своим хлыстом. От свиста я вздрогнула, кто-то в зале засмеялся и выкрикнул:
- Разрисуй её белые булочки!
Я вспыхнула, ещё не зная, что это далеко не самое похабное из того, что я услышу в этот вечер. Ведущий же провёл стеком по моему телу снизу вверх, начиная от пяток, задержался под ягодицами и поводил кончиком хлыста по ним, затем поднялся на плечи. От прикосновений я чувствовала огонь и холод одновременно.
Он перенёс хлыст на переднюю сторону тела и приподнял им грудь, велев закинуть руки за голову. Прикоснувшись хлыстом к соскам, он начал водить вокруг них кончиком и небольно шлёпать. Я сгорала от стыда под взглядами толпы, но ещё больше запылала, когда почувствовала, что соски твердеют и грудь наливается от возбуждения.
Соски торчали вперёд; ведущий заметил это и засмеялся.
- Да посмотрите только, она прямо создана для хлыста! - сказал он, и публика тоже засмеялась. - Ну-ка, спросим, что же сейчас с ней происходит? Эй, скажи-ка нам, что сейчас происходит с твоей грудью? - обратился он ко мне, продолжая похлёстывать соски.
Я молчала.
Через миг хлыст обрушился на мои ягодицы.
Это было похоже на удар молнии, хоть мне, к счастью, никогда не доводилось его испытать.
- От-ве-чай! - говорил ведущий, нанося удары. После десяти ударов он опустил хлыст и снова спросил:
- Ну? Что сейчас происходит с твоей грудью?
- Она набухла, - ответила я, кусая губы. Задница горела огнём.
- А с сосками?
- Они твердеют.
- И почему же?
- Потому что... потому что... мне стыдно... и страшно...
Он продолжал поглаживать мои соски стеком.
- То есть, ты хочешь сказать, что страх и стыд тебя возбуждают?
- ... нет... АААААЙ! (я почувствовала внезапный удар по ягодицам)... да... да, господин ведущий...
- Что ж, прекрасно, уважаемой публике будет интересней смотреть на наказание столь похотливой суки... которая сейчас, наверное, мокрая... Но это мы узнаем потом. А ну-ка, повернись задницей и нагнись! Руки на лодыжки.
Я повиновалась; эта поза была мне знакома, но, как я уже говорила, никогда меня не секли в ней больно. Сейчас же на моих ягодицах уже пылало несколько полос, но я знала, что это только начало.
Ведущий начал пороть меня хлыстом, сказав, что для начала я получу двадцать; после нескольких ударов я попыталась закрыться. Тогда он объявил, что начнёт всё сначала, и начал пороть заново. После двадцати ударов мне казалось, что на мне уже нет живого места... но я ошибалась.
- Раздвинь-ка ноги пошире, - сказал он, подкрепив приказание ещё одним ударом, и мне оставалось лишь повиноваться. Ещё хуже мне было от того, что между ног у меня было мокро - так, как не было никогда в жизни.
- Сейчас, дамы и господа, у любого из вас есть возможность за небольшую, просто даже символическую плату, убедиться в том, что наказание, кажется, приносит этой неудачливой (ха-ха!) девушке возбуждение, а не воздействует на её разум. Кто желает проверить её промежность?
Служители принесли на сцену большой стеклянный параллелепипед, это была "копилка", которую сегодня я должна была наполнить за счет своих мучений. Из толпы выскочил молодой парень, бросил в копилку деньги и запустил руку мне между ног. Я почувствовала его твёрдые пальцы и всхлипнула, он ущипнул меня и больно сжал лобок. Я заплакала. Он стал засовывать свои пальцы внутрь, и всё это время я ощущала хлыст, которым ведущий водил по моим бёдрам и ягодицам.
Я плакала; парень щупал меня во всех интимных местах, утешало меня лишь то, что до конца вечера никто не посягнул бы на полное владение мной - моё тело достанется выигравшему счастливчику. Это было плохим утешением.
Ведущий сделал знак парню - это означало, что на ту сумму, которую он положил в копилку, удовольствие закончилось. Вытащив руку, он со смехом показал её толпе, и все тоже засмеялись. Я догадывалась, что пальцы его были мокрыми, после того, как побывали в моей промежности.
- Я же говорил, она просто создана для порки - посмотрите, как она течет! - воскликнул ведущий, и всыпал мне еще пять ударов. - Повернись к залу и встань на колени!
Я повиновалась, чувствуя себя ужасно подавленной, я ощущала хлыст сзади, и боялась новых ударов.
Парень сунул свою руку мне под нос, и я увидела, что она действительно влажная. Рука пахла женщиной. С удивлением я подумала, что это ведь мой запах...
- Вылижи! - приказал ведущий, и снова принялся сечь меня. Плача, под градом ударов, я коснулась языком ладони и стала вылизывать пальцы и всю руку.
- Старайся лучше! - прикрикивал ведущий, подкрепляя свои слова ударами. Наконец парень, который был младше меня, просто мальчишка, был удовлетворен чистотой своей руки и спустился вниз.
- Я вижу, однако, что мой хлыст тебе только приносит удовольствие! - злорадно сказал ведущий. - Мы же здесь собрались наказать тебя, поэтому придётся ужесточить наказание.
- Нет! Не надо! - в ужасе закричала я, но толпа лишь радостно заулюлюкала.
- Ещё один прекрасный пример того, как редко человек задумывается о последствиях своих действий, даже будучи предупреждённым - сказал ведущий. - Каждый раз при входе в казино дамы получают предупреждение, но выслушивают правила так, как в России читают лицензионные соглашения при установке программного обеспечения - не задумываясь над словами! Наше заведение потеряло деньги, потому что ты не подумала о том, что будешь делать, если твои деньги закончатся. Мы могли бы навсегда оставить тебя бесплатной служанкой в нашем казино, но наш владелец бесконечно добр, и ограничивается лишь внушением, несущим пользу для тебя же! Ты же смеешь ещё и просить о его отмене. Разве ты не заслуживаешь наказания за свою глупость?
- Заслуживаю, - покорно сказала я, зная, что за отрицательный ответ меня снова будет ждать хлыст. В глубине души я и сама понимала, что дала волю страсти, хотя не имела достаточно средств. Но наказание слишком жестоко!
- По правилам нашего заведения, каждый может внести свой вклад в наставление на ум таких дурочек, как эта. Ты должна быть благодарна почтенной публике за то, что получишь столь ценный урок, и попросить о нём.
Я молчала, едва удерживаясь от слёз.
Ведущий снова принялся меня пороть, я вскрикивала от ударов.
- Ты оглохла? Я сказал - попроси о наказании у всех собравшихся!
Стоя на коленях, я произношу непослушными губами сквозь всхлипы:
- Уважаемые... дамы... и господа... я прошу... я прошу... я прошу...
Удар хлыста подгоняет меня.
- я прошу наказать меня!
- Итак, дорогие дамы и господа, до конца нашего вечера вы имеете возможность за символическую плату наказать эту девушку, то есть выпороть её, высечь, выдрать, отлупить, отстегать, и так далее, что,в сущности, означает одно и то же, - с лучезарной улыбкой произнёс ведущий. - Вы также всё ещё можете выкупить её за трёхкратную сумму её проигрыша, но если этого не случится, кто-то из вас ровно в полночь получит её в качестве приза - я уверен, совершенно покорную и послушную рабыню!
На сцену принесли деревянное сооружение, как оказалось, это был станок для порки. Мне велели лечь, перегнувшись через него, и крепко зафиксировали ремнями руки и ноги. Ягодицы были выпячены наверх, бёдра широко разведены в стороны, и все самые интимные места выставлены на всеобщее обозрение.
Служители прикатили столик, и остановили его на несколько минут у меня перед носом. От того, что я увидела, меня охватил ужас.
На столике лежали всевозможные инструменты для порки - плети, лопатки, трости, ремни и розги.
- Кто желает первым наказать её? - воскликнул ведущий, и из толпы сразу же кто-то отозвался. Посыпались деньги в копилку, пожилой мужчина взял толстенное весло, и начал лупить меня так, что я орала. После него вышел какой-то парень, он порол меня ремнём по бёдрам, приговаривая, что ему нравятся полоски на свежей коже. Потом был ещё кто-то... плеть, розги, весло, снова плеть, ремень... от боли я почти ничего не понимала, и не сразу почувствовала, что наступил перерыв. Станок со мною вместе отодвинули вглубь сцены, а на неё выскочили танцовщицы и принялись как ни в чём не бывало, представлять свой номер. Мне казалось, что я умираю.

- Ну-ка подойди сюда, - велел Мастер, и Девочка услышала в его голосе нотки недовольства. Она подошла и замерла, смирно опустив взгляд.
Ещё бы не смирно - вчера по её заднице хорошенько прогулялся ремень, и, помня эти ощущения, Девочке не хотелось нарываться вновь.

Но она поняла, что сегодня ей уже тоже что-то грозит.

- Спускай трусы, поворачивайся задом.
Девочка захолодела и послушно стянула трусы до колен, а потом повернулась спиной к мужчине, чувствуя его взгляд.
- Нормально... надо было вчера больше всыпать, - произнёс он, проводя рукой по ягодицам. - Ну ничего, сегодня наверстаем.
Ей, конечно, было почти не больно - скорее, это были не синяки, а воспоминания о вчерашней боли - но по коже поползли мурашки.
- Пойдём, - сказал Мастер, и повёл её на кухню.
"Блиииииииииииииин, - подумала Девочка. А может, даже и не "блин" она подумала, а кое-что похуже. Но вслух не произнесла - могла бы и схлопотать. Тем не менее, в голове её завертелось много-много разных слов, потому что она догадалась, ЧТО наконец-то обнаружил Мастер.
И надо же было случиться этому именно сейчас.
После того, как вчера ей досталось ремня до слёз за дерзость, а до этого на неделе всыпали розог по бёдрам за опоздание.
"Дура, - подумала Девочка, - нужны они были тебе, эти котлеты. Всё равно оказалось, что он их не любит".
Мастер тем временем довёл Девочку до кухни и показал на стол, на котором лежало нечто чёрное, горелое и деревянное.
- Ну и что это? - сердито спросил Мастер.
- Это..............................это..................... это....................
Мужчина ждал.
Девочка собралась с духом и выпалила жалобно:
- Это пэддл! Я тогда.... ну помните...... котлеты..... жарила.....
И шёпотом добавила:
- Для Вас...
Мастер не смог сдержать улыбки, но кашлянул, чтобы вернуться в серьёзное расположение духа, и продолжил:
- При чём тут пэддл и котлеты?
"Дууууура, - завывал внутренний голос Девочки. - Кто ты, если не дура? Идиотка!"
Девочка вдруг разозлилась.
- А что я, виновата, что ли, что у Вас в доме никакой нормальной посуды нет, а девайсы по всей квартире разбросаны? Я искала лопатку деревянную, чтоб перевернуть, не нашла, ну и пришлось пэддлом переворачивать.
Мастер изо всех сил пытался не засмеяться. Тем не менее, абсолютно новый пэддл, отполированный и бывший когда-то светлого цвета, сейчас лежал на столе, чёрный и обгоревший. Это сбило смех, и настроение стало грозным.
- Так почему он сгорел?!
- Да потому... что я... - нерешительно отвечала Девочка, - потому что...
... Потому что я его забыла на сковородке и ушла и забыла....
...и он сгорел! - на этих словах Девочка всхлипнула.
После этой злополучной истории Девочка попыталась отмыть шлёпалку, но это удалось лишь отчасти, кроме того, инструмент заметно уменьшился в размерах, обгорев со всех сторон. Девочка хотела было напильником поработать, но ей никак не удавалось - Мастер почти всё время наблюдал за ней. Поэтому Девочка спрятала пэддл в шкафчик под раковину, где он и пролежал две недели.Мастер же был уверен, что пэддл где-нибудь на месте - то есть Девочка знает, где. (И он и не ошибался в этом вопросе ;)) До использования этой пугающей штуки дело ещё не доходило.
- Оооооооох! - со страданием произнёс Мастер, взяв в руки то, что осталось от девайса. Надо сказать, что осталось там далеко немало - всё равно достаточно тяжёлый кусок дерева оказался в его руке. - Ну что с тобой делать-то?
Девочка знала, что с ней делать, знала, знала, что от порки ей не отвертеться, и что, в конце концов, действительно заработала.
Поэтому она подошла к столу, где только что лежал пэддл, приподнялась на носочки и легла на стол грудью, подставив попу.
Мастер приложился веслом к ягодицам, где ещё видны были следы прошлых порок.
- Кошмар какой-то! - произнёс он, нанося первый удар.
- Не одно!
- Так другое! - приговаривал он, шлёпая Девочку, которая вжалась в стол.
Шлепки посыпались на неё, и в очень скором времени Девочка порадовалась, что пэддл всё же не остался целым - если бы он весил столько же, сколько и изначально, ох, как несладко бы ей пришлось!
Мастер приговаривал, что есть вещи, не предназначенные для иного использования, как только быть битыми об девичью попу, что есть вещи, не предназначенные для переворачивания котлет, и что есть вещи, которые....... и пока пэддл опускался на бедные ягодицы, Девочка ревела, а Мастер приговаривал, голос его постепенно становился всё более и более мирным, а шлепки всё реже и реже, и, наконец, сошли на нет.
- Да, а котлеты вкусные были, кстати, хоть я и не очень их люблю. Но в тот раз получились, - подмигнул Мастер встающей Девочке, и та улыбнулась сквозь слёзы. - А на твоей попе сейчас их вполне можно поджарить!
И правда, ягодицы были сплошь алыми и горячими.
- Забирай, - Мастер протянул Девочке пэддл, - будет теперь у тебя лопатка для котлет... Но только попробуй ещё раз спалить!...

Февральского огня погасли фотовспышки,
Я снова вплетена в твою тугую сеть.
Я стану для тебя котёнком, ставшим мышкой,
Когда твоим огнём в меня вопьётся плеть.
Я стану "быть собой", и потеряю душу,
Я где-то воспарю, лежа у твоих ног.
Я стану тишиной - послушай же, послушай!
Спасибо, что тогда меня услышать смог.
И каждый новый крик, как вышитая песня,
Узором на спине, и там, где не спина.
И я теряю миг, когда с тобою вместе,
И остаюсь во тьме с тобою и одна.

Долгожданная для многих третья часть. Пользуясь случаем, хочу внести коррективы (под воздействием общественности), и заметить, что во 2 части о предмете одежды Бекки следует читать не "трусики", а "панталоны" ;) ((редактировано): кстати, мне совершенно наплевать, решали ли тогда в США уравнения ;) Можете слово "уравнения" по ходу чтения 3 части заменять словом "задача".) Что же касается утверждений, будто быстро освободить от панталон нужное место невозможно, отвечаю: не знаю, как, но мистеру Дженкинсу это удавалось, причем со скоростью весьма большой! Как он это делал, осталось тайной, однако разложенные у него на коленях школьницы и школьники и пикнуть не успевали, как оказывались уже с обнажённой задницей, дрожащей в ожидании грозной руки. Бекки, впрочем, сегодня этот момент уже пережила; тем не менее, каждый раз, когда учитель проходил мимо неё, девочка вздрагивала.


"Это совсем не так, как я представляла себе", - думала Бекки. - "Ах, какая же я глупая девочка! Зачем только я написала Тому эту записку? Нет, сегодня действительно я виновата во всём этом, и я заслужила ту трёпку, что задал мне Дженкинс, так мне и надо, мало мне ещё досталось, что за мысли у меня в голове, ах, я дрянная, гадкая девчонка!.."
Так про себя ругалась Бекки, а пока мысли её были заняты этим делом, урок продолжался. Но слов мистера Дженкинса Бекки не слышала - она сидела, подпирая голову ладошкой, и никак не могла придумать, что же ей делать дальше. Вдобавок злополучная записка всё ещё лежала в столе учителя, и девочка так и не знала, каков был последний ответ Тома.
Мистер Дженкинс постучал по её парте указкой. Он понимал, конечно, переживания ученицы, которую ещё ни разу в жизни не наказывали. И решил школить её, не теряя времени даром.
- Мисс Тэтчер, о чём Вы думаете?
Бекки вздрогнула и боязливо подняла глаза.
- Ни о чём, мистер Дженкинс! - быстро произнесла девочка, не задумавшись над словами.
- Вот как? Ни о чём? А должны думать об уравнениях, мисс Тэтчер, - насмешливо протянул мужчина. - Я ведь говорил, что будет, если Вы будете отвлекаться на уроке?
Бекки знала, что будет, и весь класс тоже знал, что будет, когда у мистера Дженкинса проявлялись в голосе такие насмешливые нотки. Сейчас он вызовет её к доске... возьмёт в руки линейку... и всё время, пока ученица будет решать задание, будет помахивать своей линейкой в дюйме от плеч или ягодиц несчастной. Если школьники надолго задумывались у доски, Дженкинс прикладывал линейку к их задам, и похлопывал, приговаривая: "подумай, подумай хорошенько", чем сбивал ещё больше. Впрочем, справедливости ради, надо отметить, что некоторые ученики, наоборот, чувствуя близость линейки, вспоминали правила и решали примеры куда лучше, чем сидя за партой. Но чаще дело заканчивалось дюжиной ударов и приказанием "остаться после уроков".
- Ребекка Тэтчер, решите-ка нам это уравнение.
Бекки глянула на доску, и в глазах у неё помутнело. Она не знала, как его решать, потому что всё прослушала.
- Ну же, идите к доске, - голос учителя стал строже.
- Я... мистер Дженкинс... простите... я...
- Что?!
- Я не смогу его решить, мистер Дженкинс! - отчаянно выпалила Бекки.
Кто-то хихикнул, кто-то удивлённо хмыкнул. Что-то не то творилось с отличницей и пай-девочкой, и сегодня, кажется, ей придётся получить вторую порку за день.
Дженкинс уже отошёл от стола Бекки, и уселся за свой. Из ящика он достал длинную линейку, похлопал ей по ладони и упёр краем в стол.
- К доске.
Бекки шла как на казнь, теперь она уже ругала себя не за те мысли, которые стали причиной её первой порки, а за то, что ругала себя за эти мысли сейчас... В этих запутанных причинах никто не смог бы разобраться, кроме неё; но уравнение на доске оказалось куда запутанней. Девочка взяла в руки мел.
- Итак?
Бекки постаралась вспомнить всё, что она знала. Дженкинс следил краем глаза и периодически постукивал линейкой по столу, но ничего не говорил. Наконец ученица перестала писать и отошла в сторону.
- Неправильно.
- Почему?.. ведь позавчера Вы показали нам этот способ, мистер Дженкинс!!
- Неправильно. Потому что. Этот способ. Не подходит для такого уравнения. Об этом я рассказывал. В то время. Когда Вы, мисс Тэтчер (учитель сделал насмешливую паузу), "ни о чём" не думали.
Бекки понуро опустила голову, пальцы, в которых был мел, задрожали.
- Повернитесь-ка лицом к доске, мисс, и вытяните руки по бокам.
Девочка всхлипнула. Тихо-тихо - потому что нельзя было показать всему классу, который и так над ней злорадствовал сейчас, что Ребекка Тэтчер боится заслуженного наказания. В памяти её всплыл образ Тома, когда он, напустив на себя самый беспечный вид, подходил к стене или склонялся над столом мистера Дженкинса, чтобы получить свою порцию линейки или трости. Она вздохнула и отвернулась к доске.
Учитель примерился, размахнулся и ударил линейкой по выпуклой попке Бекки. Девочка покачнулась и вскрикнула. Следующий удар она постаралась принять молча, и это ей почти удалось, но новая боль полосой охватила ягодицы, и удержаться от звуков девочка не смогла. И ещё один удар - и Бекки схватилась за попу, пытаясь закрыться от линейки.
Линейка коснулась пальцев.
- По рукам хочется получить? Вдоль тела руки.
Бекки послушно выполнила это приказание, а Дженкинс решил продолжить муштру.
- Ещё одна попытка закрыться - начнём всё сначала. Ясно?
- Да, мистер Дженкинс! - ответила Бекки, которая уже усвоила, что отвечать на вопросы учителя нужно немедленно, и лучше всего - утвердительно. Она старательно прижала ладошки к бёдрам, и, закусив губу, вытерпела все остатки положенной дюжины ударов. Закрыться она не пыталась, но вкрикивала, а из глаз катились слезинки.
Всё же Дженкинс оценил мужество мисс Тэтчер, и не стал читать обычных нотаций, лишь коротко приказав ей: "На место!"
Бекки послушно прошла на своё место, и, не успев сесть, увидела перед своим носом указку мистера Дженкинса, которой он снова вооружился. Указкой он ударил по парте, а затем указал на доску и сказал:
- Это уравнение решит Оливер. Вам я бы очень посоветовал посмотреть и хорошенько запомнить, как он это сделает!
Оливер сам был не рад, но с горем пополам решил уравнение, не получив ни единой раны в бою у доски, и отправился на своё место. Бекки в этот раз было некогда даже подумать о полученном наказании - она действительно внимательно смотрела на доску. Потом была история, урок по которой Бекки легко ответила; и чем ближе приближалось время к звонку, тем ярче, казалось, светило солнце над её головой.
Наконец последний звонок прозвенел, и шумная толпа радостно покинула класс.
- Мисс Тэтчер, останьтесь.
На Бекки накатило совершеннейшее отчаяние. Она не выдержит больше ни секунды рядом с мистером Дженкинсом и его ужасными "инструментами"! А между тем, Дженкинс доставал большую, Страшную Ротанговую Трость.
Каждый в школе боялся этой трости, даже и Том, хотя он вечно хвастался, что выдержит хоть сотню ударов! На деле же даже он, оставшись наедине с учителем, плакал, не выдержав злой и кусачей трости - что уж говорить об остальных!
- Видите ЭТО? - спросил мистер Дженкинс у побледневшей девчушки. - Если эти уравнения не будут решены, - учитель положил перед Бекки лист с заданием, - отведаете трости. Решите - так уж и быть, довольно будет и того, что получили уже сегодня. Решайте.
Дженкинс уселся за свой стол и зашелестел бумагами, а Бекки корпела над уравнениями. Но, видно, линейка пошла ей впрок - запнувшись лишь на одном примере, девочка медленно, но верно решила все примеры, да и последний тоже одолела. Она очень хотела вернуть себе пошатнувшийся статус отличницы, да к тому же - прямо перед глазами у неё была страшная трость.
Наконец, последняя цифра была дописана, и Бекки радостно возвестила мистера Дженкинса об этом. Учитель пробежал глазами листок, сравнил ответы, посмотрел способ решения и остался доволен.
- Что ж, мисс Тэтчер, я вижу, сегодняшний день пошёл Вам на пользу.
Бекки сочла за лучшее промолчать.
- Уже шесть часов. Можете идти домой. А, вот ещё что... - мужчина сунул руку в ящик стола. - вот Ваша записка. Забирайте.
Бекки схватила свёрнутый клочок бумаги и, попрощавшись, выбежала вон.
У крыльца школы она развернула листок и прочитала последнюю фразу.
Губы девчонки задрожали, и из глаз полились слёзы, такие, каких не было даже сегодня, ни во время первой, ни во время второй порки.
Бекки плакала.
***
"Знаешь, можешь думать, что хочешь, но я действительно не хочу добавки. Ты сама не знаешь, что это такое! Да где тебе - тебя ведь даже ни разу не шлёпали!" - писал Том.
"Том... а ты знаешь... я видела одну взрослую книгу... ну и девчонки рассказывали... будто бы некоторым девочкам нравится, когда их шлёпают и порют розгой... будто бы им от этого приятно - ну, так приятно, как будто ты покатался на ярмарочной карусели!"
"Никто вас не поймёт, девчонок! Как это может быть кому-то от порки - приятно?! Вздумают же! Нет уж, Бекки, по мне, чем меньше будет розог - тем лучше!"
"Том... А вдруг... интересно... как же это всё-таки! А вдруг мне тоже стало бы приятно?.."
"Ну, нет ничего проще! Опоздай на урок, да не выучи домашнего задания - Лысый так тебе всыплет! Узнаешь тогда, похоже ли это на карусель!"
"Нет, Том! Ты ничего не понимаешь! Вот если бы это был не Лысый... а какой-нибудь мальчик... ну, какой-нибудь такой, как ты, например!!!"
"Никто вас, девчонок, не поймёт! Это же надо такое придумать! Ну, впрочем, мне это вовсе не трудно; приходи сегодня к нашей старой липе в пять часов. И попробуй только опоздай, как ты обычно опаздываешь на полдня - уж я задам тебе трёпку, какую ты запомнишь лучше всякой ярмарочной карусели!

В стране Эсмеральды Воспитателями становились не просто так - каждый Наставник проходил долгий курс обучения почти с рождения. Каждый из них знал всё о детях - как говорить с малышом и подростком, как успокоить, когда режутся зубки, как не подпустить ребёнка к злой собаке, как рассказывать сказки о драконах, и как учить грамматике и арифметике. Каждый из Наставников мог защитить своего опекаемого, приласкать и утешить, если на глазах ребёнка появлялись слёзки, но и наказать, когда требовалось... А перед тем, как получить разрешение на работу, молодой воспитатель должен был получить символ своей "профессиональной компетентности" - пояс из змеиной кожи. Змея, символ мудрости, и ремень - символ опекунской власти. Этот пояс всегда носил Воспитатель, пользуясь им как средством наказания только в крайних случаях. Сейчас, глядя на распластанную девушку, обессилевшую от хлёстких ударов огненной травы, Воспитатель медленно расстегнул свой пояс, и взмахнул им в воздухе. Тяжелые чешуйки встрепенулись, Воспитатель проверил, чтобы они лежали гладко при ударе - если при потяге чешуйки топорщились, они легко могли порезать кожу. Сейчас они легко скользнули, когда ремень приложился к спине девушки. Воспитатель замахнулся и сильно ударил.
Стегая, он чувстовал, как под ударами страдает Эсмеральда, но продолжал. Девушка не смела просить о пощаде, хотя сама почти обезумела от боли. Однако что-то держало её... Слёзы лились ручьём, и руки крепко сжимались, чтоб не упасть с "кобылы".
Исполосовав спину девушки, Воспитатель остановился.
Перед глазами его вставала картина битвы со змеёй - огромная страшная пасть, раздвоенный язык и зубы, коснувшись которых, умираешь за полчаса... Змею нужно было сделать послушной. Он сделал.
- Эсмеральда, девочка моя, ты поняла всё?
Эсмеральда, не поднимая головы, ответила тихо: "Да".
- Тогда крепись. Осталось совсем немного. Ты должна через это пройти. Спускайся.
Девушка сползла с бревна, и осталась стоять, опустив голову. Спина её была красной, с отчётливыми вспухшими полосами от ремня. Ладони, бёдра её тоже были покрасневшими от Огненной Травы. Воспитатель взял последний пучок из корзины и подошёл к Эсмеральде.
- Ты должна нагнуться.
Эсмеральда повиновалась. Она была словно бы в трансе.
Воспитатель раздвинул рукой бёдра девушки и просунул пучок травы чуть выше колен.
- Сожми ноги. Не выпускай.
Эсмеральда медлила, сделать это движение сейчас казалось невозможным...нереальным...страшным...страшным...СТРАШНЫМ!!!
Ноги сжались. По телу девушки пронеслась дрожь, будто удар молнией.
Мужчина вновь взмахнул своим поясом, и приложился к ягодицам. Удары заставляли девушку кричать и вздрагивать, из последних сил она выстояла.
Семь последних ударов досталось Эсмеральде, семь рубцов появились на её ягодицах, горевших, как огонь, пламя которого снизу разжигалось ещё и Огненной Травой.
Наконец всё кончилось. Воспитатель забрал пучок травы, надел обратно пояс, укутал девушку плащом и медленно повёл обратно в дом.
Укладывая девушку в постель, гувернёр достал из складок плаща маленькую коробочку. В ней лежал чёрно-золотой браслет. Надев его на руку девушке, Воспитатель сказал: "Этот браслет оградит тебя от греха, посмотрев на него - вспомни сегодняшний вечер. А теперь спи".
Всю ночь Эсмеральда страдала от жара, наутро она сказалась больной и не вышла к завтраку. К обеду она вышла в длинных белых перчатках, чтобы скрыть покрасневшую кожу и царапины на руках. Несколько дней всё тело Эсмеральды саднило, спала она плохо, но вскоре молодой организм стал поправляться. Через пару недель рубцы зажили, и о пережитом напоминал только браслет на запястье.

Пока Эсмеральда ждала, она всё время сидела, прижав руки к коленям, и почти не смела пошевелиться. о том, чтобы повторить своё занятие, она больше и подумать не могла. Через некоторое время дверь отворилась. Воспитатель вошёл с большой корзиной, накрытой полотном, и позвал девушку. Словно в ступоре, Эсмеральда поднялась. Она знала, куда они пойдут теперь - в Дом Наказаний.
Это строение появилось во дворе благодаря богатому прадеду Эсмеральды - он заложил в семье традиции воспитания, ибо в доме его было шестнадцать детей, поэтому слышать постоянные визги проказников под розгой, которую не жалели, было совершенно невозможно. Хоть кому-то из такой оравы непременно доставалось, вот и пришлось уставшему от шума землевладельцу приказать построить Дом Наказаний. Он находился в отдалении, имел толстые стены, чулан для хранения розог, и четыре комнаты - как раз столько, сколько нужно, чтобы расставить по углам шестнадцать провинившихся наследников. В то далёкое время пятеро воспитателей и нянек следили за юной толпой, а сейчас же один седой гувернёр справлялся с Эсмеральдой и её двенадцатилетней сестрой. Брат Эсмеральды в свои юные годы немало провёл времени в Доме Наказаний, но сейчас ему было 23, и жил он с молодой женой в западной части отцовских владений.
Гувернёр отворил дверь Дома и провёл Эсмеральду в одну из комнат. Здесь стояло приспособление для экзекуции - деревянная "кобыла", сверху обитая кожей. Редко когда Эсмеральде доводилось лежать на ней, но всегда в эти дни приходилось плакать и кричать, вынося наказание. Девушка знала, что нужно делать, поэтому, отвернувшись, стала раздеваться, и, оставшись полностью нагой, прошептала: "Я готова".
Прохлада каменного дома обступила и окутала со всех сторон, и девушка слегка задрожала...
- Залезай, и садись верхом, - отозвался воспитатель. Он сдёрнул покрывало с корзины. Она была полна Огненной Травы.
Огненная Трава, невысокая, сплошь усеяна была хрупкими шипиками. Зубчатые листья выделяли жгучий сок, который щипал и обжигал при прикосновении - оттого-то её и прозвали Огненной. Босиком избегали ходить по зарослям этой травы, да и трогали только в перчатках. Кожаные перчатки были сейчас и на руках воспитателя. Он выбрал пучок из корзины, подровнял, и подошёл к Эсмеральде, оседлавшей широкую "кобылу".
- Обопрись руками и привстань! - голос обычно заботливого мужчины звучал теперь жёстко. Эсмеральда повиновалась. Гувернёр просунул пучок Огненной Травы между бревном и Эсмеральдой, листья задели нежную кожу, и девушка вскрикнула. Воспитатель приказал ей опуститься. С ужасом юная дева подчинилась, и оказалась сидящей на жгучей охапке. Сотни иголочек вонзились в тонкую белую кожу внутренней поверхности бёдер, в ягодицы, а самое страшное - прямо между ног, там, где ещё недавно играли пальцы Эсмеральды. Она закричала и дёрнулась; рука в кожаной перчатке удержала её.
- Вытяни руки вперёд, свои руки, которыми ты предавалась пороку! Вытяни и держи их, не смей никогда опускать! - голос стал просто пугающим. Эсмеральда ни разу не слышала таких ноток в голосе воспитателя, и ей показалось, будто кто-то вселился в него.
Тем временем со стены был снят кожаный ремень, и удары посыпались на ладони, подставленные девушкой. Снизу неимоверно жгла Огненная Трава, сверху ладони горели от тяжёлого ремня. Эсмеральда закинула голову к небу, но увидела лишь каменный потолок.
Руки терпеть больше не могли; Эсмеральда отдёрнула их. Тут же ремень опустился на бёдра, проведя несколько алых, быстро темнеющих полос, Эсмеральда заёрзала и получила ещё несколько уколов иголок Огненной Травы... Воспитатель рывком выдернул старый пучок, и просунул новый, отчего девушка забилась вновь.
- Руки! Пока твои пальцы не будут знать, что вот сюда им дорога заказана! - несколько сильных ударов опустились на лобок девушки, которая откровенно кричала. Но, тем не менее, она собралась с духом, и вытянула руки, закусив губу от боли, и глотая стекающие горькие слёзы. Вместо ремня на ладони опустился пучок травы, крик сорвался с губ. Скоро жгучие листья прогулялись по рукам от ладони до локтя, по бёдрам, плечам и спине, Эсмеральда едва держалась, заходясь от криков, слёзы лились рекой, а жестокие стебли и листья продолжали жалить кожу.
В корзине осталось совсем немного жгучей травы. Воспитатель наконец-то разрешил Эсмеральде лечь, и она опустилась, прижавшись к кожаной поверхности мокрой щекой. Девушка почти беспрерывно всхлипывала, и казалось - живого места нет на её теле. Однако седой гувернёр считал по-другому. Он отвернулся. "Ах, бедное дитя, она и не знает, как трудно мне это делать! Но не зря мои предки и наставники передавали свои тайны мне - я должен довести дело до конца".

Эсмеральда прикрыла глаза, и облизнула губы. Пальцы её были мокрыми - такими же мокрыми, как и всё, что находилось у неё между ног, потому что именно там пальцы и побывали. На мягкой кровати, откинувшись, юная девушка впервые ласкала себя, глубоко дыша, и время от времени издавала стоны наслаждения. Ноги Эсмеральды были широко раздвинуты, юбки задраны, и белые бёдра двигались в такт прикосновениям пальцев.
-Эсмеральда!!!
Дверь открылась, Эсмеральда запуталась в юбках, пытаясь прикрыться, и перевернулась на бок. На пороге стоял её гувернёр, и сейчас он просто кипел от возмущения.
- Что это ты делала перед тем, как я пришёл, а?! - он шагнул к девушке и схватил её за руку. От опытного взгляда не ускользнули ни поблёскивающие пальцы, ни мятое платье, да и в воздухе комнаты витал запах греха. Рывком мужчина перевернул девчонку и задрал подол. Рука его бесцеремонно проникла между ног, и одного прикосновения хватило, чтоб почувствовать - Эсмеральда трогала себя ТАМ! Как она посмела, девчонка?!
"Девчонка" тем временем отчаянно отбивалась, стараясь, тем не менее, не кричать - в доме почти все уже легли спать.
- Ай, господин воспитатель, отпустите меня!! Как Вы смеете! - возмущалась, извиваясь, Эсмеральда.
- Как ТЫ посмела сотворить этот грех?! Что теперь делать с тобою?! Позор, позор моей седой голове, что я не уберёг твою душу! Я растил тебя с пяти лет, Эсмеральда!!!
Эсмеральда, услышав эти слова, поникла. Её седой товарищ и вправду был вместе с нею одиннадцать лет, воспитывая и утешая, наставляя и оберегая. Словам его Эсмеральда привыкла верить, а теперь он говорит - то, что она сотворила - страшный грех! Возможно, её теперь сожгут на костре... О ужас! Эсмеральда перестала сопротивляться.
Воспитатель дёрнул юбку вниз, прикрыв голое тело, и сел, глубоко задумавшись. На лице его отражалась печаль. Эсмеральда тоже перевернулась и села на кровати.
- Меня...меня...меня теперь сожгут на костре?... - испуганно спросила она.
Как ни горько было старому слуге, но сейчас он рассмеялся.
- Нет...нет, девочка, что ты... - Воспитатель прижал Эсмеральду к себе и погладил по плечам. - Тебя не сожгут. Но что-то нужно решить. Нужно решить, что теперь делать с твоим телом. Ведь ты понимаешь, что твой проступок - очень серьёзный проступок.
Эсмеральда знала, что тело человека всегда отвечает за проступки и грехи - болезнями или смертью, а чтобы этого не случилось, нужно добровольно принять на себя другое наказание.
Другое.
Наказание.
Эсмеральда знала, что иногда этим другим наказанием может быть отшлёпывание ночной туфлёй, если проступок был мелким, или порка линейкой, если это касалось невыученных уроков. И даже когда это были розги, без счёту расходовавшиеся старым воспитателем, Эсмеральда всё равно знала, что пылающая задница спасает её душу от огня в аду.
И теперь, она знала, её тело вновь ответит за то, что она не удержалась, и в первый раз предалась недозволенному удовольствию.
Поэтому Эсмеральда укрепилась духом, оторвалась от тёплой мужской руки, и прошептала:
- Моё тело должно испытать боль, чтобы спасти мою душу...
Старый воспитатель поднял свою убелённую сединами голову, и грустно ответил:
- Да, девочка, ты права... Собирайся с силами, и жди меня здесь, а я пока всё подготовлю. Твоё наказание будет жестоким.
Эсмеральда вздохнула.

Остаток урока Бекки и Том только переглядывались - Том попытался было передать ещё одну записку, чтобы подбодрить Бекки, но Дженкинс заметил уже когда мальчишка оторвал листок, и сказал, проходя мимо него:
- Иногда бывает, что день сегодняшний может стать похожим на день вчерашний, если мы не извлекаем уроков из прошлого.
Столь недвусмысленный намёк достиг ушей Тома - он не получил до конца занятия ни одного замечания, впрочем, с первым звуком звонка исчез из класса и не появился в нём после обеда.
Класс быстро опустел, и только Бекки в страхе продолжала сидеть за своей партой. Мистер Дженкинс затворил дверь и запер её изнутри, после чего выдвинул из-за стола свой стул и уселся на него.
- Мисс Тэтчер, подойдите ко мне.
Бекки встала и робко приблизилась к учителю. Тот уставился на девочку и продолжал:
- Сегодня на уроке вы не один раз нарушили правила школьного поведения, когда отвлекались, переписываясь с... кем-то. Так, мисс Тэтчер?
- Да, сэр, - тихо отвечала Бекки, потупившись.
- Кроме этого, я уже не один раз замечал, что, разговаривая со старшими, вы держитесь столь непринуждённо, что иногда это переходит в дерзость. Но вам всегда сходило это с рук - ведь вы действительно очень милая юная леди.
- С...спасибо, сэр, - запинаясь, произнесла Бекки, которую всё же слегка согрело то, что Дженкинс назвал её "очень милой юной леди".
- Однако это не даёт вам права заниматься на уроках перепиской, мисс Тэтчер. Если вы и дальше продолжите отвлекаться, то ваши прекрасные отметки станут стремительно ухудшаться, а то, что вы отвлекаетесь уже глубоко, видно из следующего: вы не отреагировали на моё замечание, в то время как даже ваш...эмм... корреспондент внимательно меня слушал.
При этих словах Бекки вспыхнула - Тома Сойера, отъявленного хулигана и пакостника, поставили ей в пример! Никогда в жизни не могла бы она об этом подумать, а уж сам Том - тем более.
- Поэтому, стремясь уберечь вас от ошибок и вновь направить ваше внимание на занятия, я вас накажу.
Каждое слово мистера Дженкинса делало страх девочки ещё сильнее. Она стояла, опустив голову, а по телу прокатывались волны, иногда даже заглушавшие голос мужчины.
- Бекки Тэтчер, вы слушаете, что я говорю?!
- ...да, сэр! - очнулась девочка.
- Тогда почему вы ещё стоите на месте?! Я велел подойти ко мне и перегнуться через мои колени!
- П...п...простите, сэр... я не расслышала... - от волнения девочка даже стала заикаться.
- Ну что ж, я прочищу вам ушки, мисс Тэтчер, надеюсь, что и голову тоже. Итак: подойдите и ложитесь ко мне на колени.
На ватных ногах Бекки подошла ближе, и неумело опустилась животом на коленки мистера Дженкинса. Он тут же умело перехватил и подвинул её, удерживая левой рукой, а правой провёл по ногам девочки, выпрямляя их.
- Не дёргайте ногами, пока я буду вас шлёпать, и не пытайтесь увернуться. Понятно? - Дженкинс закинул юбочку на спину, и, ни секунды не колеблясь, потянул за верхний край трусиков Бекки, спуская их вниз. Девочка от страха даже забыла о том, что ей должно быть стыдно - только мурашки проползли по обнажившейся коже. Учитель приложил ладонь к телу, подержал немножко, давая Бекки привыкнуть к этому ощущению, и шлёпнул, пока несильно. И ещё. И ещё. Потом размахнулся и влепил посильнее, вот тут-то Бекки и взвизгнула. После тяжёлой руки Дженкинса попа краснела, и очень скоро Бекки показалось, что она просто горит... Девочка взвизгивала, но рука сверху удерживала её от дёрганья, а шлепки мерно опускались. С каждым ударом становилось всё больнее, а уйти от ужасной руки было невозможно, и Бекки всхлипывала, всхлипывала и вскрикивала, просила прощения - эти попытки встречались учительским "Да, мисс Тэтчер, как только вы получите свой урок". Поначалу она барахталась и дёргала пару раз ногами - но - "Я вам говорил - не дёргать ногами?" - возмущённо сказал мистер Дженкинс, и выдал ей четыре таких шлепка, что остаток наказания Бекки старательно держалась.
- Мисс Тэтчер, вы усвоили урок?
Ладонь легла на разгорячённые ягодицы.
- Дааааааа, мистер Дженкинс!!!! - провсхлипывала Бекки. В тот момент ей хотелось только встать с коленок учителя и навсегда отделаться от его руки.
- И в чём же он заключается?
- Я не буду больше переписываться на уроке! Я не буду больше отвлекаться!! - Бекки была почти в отчаянии.
- А ещё? - произнёс учитель, и отвесил ещё два шлепка. Девочка вздрагивала.
- Я буду слушать ваши замечания!!! (Рука мистера Дженкинса всё ещё крепко прижимала спину девочки).
- Что ж, хорошо. Надеюсь, замечаний больше не будет. Но теперь вы знаете, что бывает за нарушение школьной дисциплины, и, поверьте, это было не самое строгое наказание. Вставайте.
Дженкинс натянул трусы обратно на покрасневшую попу Бекки, и опустил юбку.
Бекки, всхлипывая, сползла с колен, оправила одежду, и, не в силах поднять глаз на мистера Дженкинса, прижала ладошки к своему заду. "Как же больно это!!! А ведь розгами, наверное, ещё хуже! Бедный Том!" - подумала девочка.
Учитель насмешливо глянул на неё. Стоило бы, конечно, поставить в угол девчонку, чтоб не смела тереть попу, но время уже подходило к концу перемены, поэтому Дженкинс отпустил Бекки. Боязливо она вышла из класса, и во дворе спряталась за большое дерево, опасаясь, что кто-нибудь увидит её, и непременно догадается - Бекки наказали... Впрочем, все и так это знают, после того, как мистер Дженкинс произнёс на уроке "Останетесь на большой перемене!", и класс просто замер - Ребекка Тэтчер впервые попала в руки правосудия в лице учителя.
Постепенно дети стали возвращаться с обеда, и Бекки, немного приведя себя в порядок, зашла в классную комнату; на скамью она присела с осторожностью. Эмили, заметив это и заплаканные глаза, участливо спросила: "Что, всё-таки всыпал?" - "Угу..." - ответила Бекки, не поднимая взгляда. "Да..." - протянула Эмили, и поёрзала - вчера ей хорошенько досталось щёткой от матери, за то, что они с братом стянули варенье из кладовки, разбив при этом банку. Синяки на её попе были куда сильней, чем следы на ягодицах Бекки.
Школьный день продолжался.