первым делом, как я решил, я прогулялся по городу. О! Блаженство... О! Прелесть... Кое-где кое-что мне не понравилось. Мусорные ящики, суета и одиночество. Я решил найти русских эмигрантов. И обратился к женщине, которая не очень быстро шла, как мне показалось.
-Ду ю спик инлиш?
-Но. 
 
       Так повторялось много раз, и наконец мне повезло.
-Ес, литл.
-Ве а русишь эмиграсьен? Эмиграсишь?
-Гра-си-а?
-Эмиграсьон.
-О, ви, эмиграсьен, месье.
     Мне надоело, я сказал:
-Оревуар, медам.

         И пошел дальше. Присел на лавочку. Полицейский, прогуливаясь, держал голову в мою сторону. Я стал  похлопывать нетерпеливо колено и смотреть, то на часы, то вдоль улицы. Он успокоился и исчез, так же внезапно, как и появился.
 
         Я скрестил руки и стал сосредоточенно соображать. В это время повернулся ко мне мусорщик или как их там называют, не знаю, и спросил:
-А что Вы хотели от женщины?
-Вы русский? - спрашиваю.
-Да, так же как и Вы.
-А как Вы здесь очутились?
-Я родился здесь.
-Неужели?
-А что такого? А Вы-то здесь как оказались? По выезду?
          Я замялся.
-В общем-то да, почти что.
Мне не хотелось ничего рассказывать про сифанофор.
-Ну так что же Вы хотите?
  
         Я посмотрел в его улыбающуюся щель с сигаретой на круглом лице и понял, что ищу его глаза и не могу найти.
-Я хочу познакомиться с кем-нибудь из эмигрантов.
 
         Дворник или мусорщик еще шире улыбнулся и присел около меня на лавку.
-Ну вот, считайте, что мы познакомились, меня зовут Кочергин Анатолий.
-А меня Юра Косаговский.
-Очень приятно. Ну что, Юра, а может, пойдем пивка глотнем?
-Конечно-конечно, пойдемте.
 
         Он очень ловко поддел совком ведро, метла уже там была в ведре, и все это сам себе подал в левую руку. Я шел молча за ним, на ходу раскуривая сигарету.
-А где же Вы это московские берете? Достают?
-Московские? Достают.
-Можно?
-Можно, - говорю и протягиваю ему пачку. Он взял сигарету, я чиркнул спичкой и мы, покуривая, пошли дальше.
 
         И тут же уперлись в лестницу. Неожиданно она возникла передо мной, я даже испугался, вздрогнул. Он стал подниматься. Я за ним. Он вошел и  я вошел. За стеклянной дверью он наклонился куда-то и выпрямился через пол минуты. И двинулся к столику.
-Вот сейчас нам Маша  Кочергина  пивка  подаст, моя племянница.
 
 
         К нам действительно подошла девушка с двумя бутылками пива.
-Маша, познакомься, это Юра Косиговский.
-Косаговский,- сказал я улыбаясь.
-Маша, - сказала она тоже улыбаясь.
 
         Я подумал, ну вот сейчас нас и покормят заодно. У Маши на шее вился желтоватый пушок, а волосы казались светлыми, но было приятно, что не рыжие и что она не блондинка. В общем, она была хороша такая, какая она была. Я все ждал, чтобы заглянуть в ее глаза, но она смотрела куда-то перед собой. Едва моя мысль о еде умерла, как ее воскресил Анатолий, он был, пожалуй, лет на десять старше меня.
-Маша, а пару бутербродиков?
-Сейчас, - сказала Маша и встала.
 
         Я опять стал думать, какая она симпатичная. Ее долго не было, я думал, ну сейчас две тарелки с чем-нибудь принесет, с антрекотами, зеленым горошком и французской подливой. Но она несла два бутербродика на крохотной тарелочке.
 
-А Вы ждете кого-нибудь? - спросила она.
-Нет, я не жду, я просто так...
Я как-то растерялся от ее вопроса.
-Или у Вас дело?
-Да нет-нет, никакого дела у меня нет.
-Он хочет познакомиться с эмигрантами, - сказал Анатолий и я увидел, что он держит в руке стакан пива для меня и бутерброды двигает большим пальцем поближе ко мне.
-А Вы что, писатель? - спросила Маша.
-Я? Нет, я художник.
-А-а.
 
 
         Я принялся за бутерброды, но  он как-то застревал и не глотался. Я быстренько запил его двумя глотками пива. Мне казалось, надо поддержать беседу, а то она уйдет.
-А Вы кем собирались стать, когда были ребенком?
 
         Она повернулась ко мне, и я увидел глаза серые, в них хотелось смотреть, не шелохнувшись и ни о чем не разговаривать.
 
-Так что Вы меня спросили?
-Я спросил о вашем детстве, кем Вы думали стать, когда вырастете большая?
-А зачем Вам это?
-Зачем? Да ни зачем, просто так, просто я думаю, что надо быть счастливым в этой жизни.
-Ну и что?
-Ну и все.
-А что такое счастье?
 
         Анатолий еще подлил пива в мой пустой стакан и сказал:
 
-Ты приходи сюда к семи, и мы будем философствовать, все эмигранты наши философ-ствуют: что такое жизнь, что такое любовь, что такое революция и что такое счастье или деньги. Или о деньгах начинают говорить или о счастье, когда надоест.
-Хорошо, - сказал я. 
 
      
         А он встал, вытер рукой подбородок и двинулся к ведру, теперь я уже увидел его, оно стояло в простенке. Там можно было колонну поставить, чтобы подпирать потолок, но как раз вместо колонны была ниша в простенке, и я ощутил лишний раз, что я в Париже.
 
-Газету принести? - спросила Маша вставая.
-Нет, газету мне не надо, - сказал я, - а лучше давайте о счастье закончим.
     Она улыбнулась.
-А Вы приходите вечерком, действительно, развлечете нас?
-Ну хорошо, - сказал я. И она ушла. Ушла и не показывалась больше. Один раз только вышла и за стойку зашла, чего-то положила и снова ушла. А глаза ее как будто скользнули по стенкам, оттолкнулись от них и по мне плавно проехали. Я еще подождал и ушел. 
 
         Я вспомнил, идя по улице, что бутерброд с рыбой и бутылка пива во мне находятся, пока это все переварится, думаю, и вечер наступит. Я ходил по мостам, под мостами, наблюдал, как отчаливают катера и как причаливают. Какие разные в них обитают люди, вроде бы опять что-то похожее в смысле куртки и берета,  но куртка двигается по-другому. Написал стихотворение:
 
             Катер похож на ферму,
             река на огород или поле,
             какая разница, где свое время
             теряет человек -
             разжевывая рыбу или фасоль?
 
потом я разглядел уток и еще написал про уток:
 
            Утки похожи на мысли женщины
            не видно движения, но уже
            все исчерчено зигзагами
            и нельзя оторваться          
            разглядывая,
            хотя ничего и не видно .
 
         Часы мои остановились. Это примета, что я влюблен. А в кого, не известно. В уток? В мосты? А с Машей вообще только два слова сказали. Говорить влюблен не про кого. Потом увидел часы на столбе и поставил свои часы, как  раз было уже 6 часов. Еще походил по набережной, но недалеко, чтобы не упустить из глаз серый дом, за которым было ихнее кафе. Наконец зазевался - уже без пяти 7.

         Приближаюсь к кафе. Музыка играет и народу много. Ну, думаю, как же я найду Машу и Анатолия? Но Анатолий сидел на табуретке у входа, как только вошел я,  так сразу увидел его, он читал газету и от этого вечер мне показался таким уютным, что я забыл про сифанофор и где я нахожусь, и все такое прочее. Только я хотел сказать «Добрый вечер», как услышал сбоку машин голос, и она опередила меня:
 
-Добрый вечер.
-Добрый вечер, - отвечаю.
-А, вот молодец, привет, - сказал Анатолий, оторвавшись от газеты, - Маша, ты посади Юру за наш столик или там рядышком.
 
-Пойдемте? - спросила она меня и пошла вперед.

Вечером в кафе было интереснее: зажглись лампы на потолке  над баром, и играл проигрыватель. Музыка была скучнейшая.  Народ сидел компаниями, где-то громко говорили, где-то молчали  - а где-то спокойно переговаривались - и все по-русски, лишь иногда как светлячки вспыхивали французские словечки.

       Маша меня посадила за пустой столик и хотела уйти, но я сказал:

-Посидите со мной, и мы закончим наш разговор о счастье кстати.
-А, Вы не забыли? - усмехнулась она, - ну ладно, раз Вы не возражаете, посижу с Вами.
-Да, так вот, - начал я.
-А что Вы делали на набережной? - спросила она.
-На набережной я гулял, - отвечаю.
-Может быть, поесть хотите, Вы же не обедали наверно?
-Обедать, кажется, не обедал, но немножко погодя лучше.
-Ну, как хотите, или принести сосиски?
-Сосиски! Да это же моя любимая еда, - отвечаю.
-Ну что?
-Ну, можно вообще-то.
 
         Жалко было, что она ушла, но зато сосиски вдруг стали моим неотвязным желанием. Потом я ел сосиски, а рядом дымилась порция для Анатолия, я тоже на нее посматривал, пока он сам не появился, тогда я сосредоточился на своих оставшихся двух сосисках, и доел их не торопясь, наслаждаясь, стараясь при помощи  хлеба задержать их исчезновение.
 
-Ну что нового, Маша ни с кем Вас не познакомила?
-Да нет, пока.
 
         В ушах раздалось бульканье, сифанофоры меня предупреждали, что время истекало.
  Я встал и потянулся, и не торопясь, подошел к стойке. Поглядывал нетерпеливо на занавеску.
 
         Долго ее не было. Я заглянул за занавеску, Маша как раз причесывалась уже.
-Привет! - она сказала.
-Привет, - повторил я, - Маша,  знаете, я о счастье хотел Вам чего-то сказать.
-А что Вы торопитесь?
-Нет, я не тороплюсь никуда,  но некоторые... э... люди, с которыми я связан, торопятся, так вот, счастье - это, знаете, очень важно, это то, как живет человек, надо чтобы он жил так как ему хочется.
-Да, но для этого надо...
-Да нет, ничего не надо, надо только хотеть и все. Шиллер сказал: «и путь уже пройден - раз на него вступили», а народ говорит «лиха беда - начало». Так, что главное начать и все. Вы стихи не пишите?
-Нет, что Вы?!
-А Вы попробуйте, ну извините, Анатолию передавайте привет, я должен бежать уже, хорошо?
-Да бегите, если надо... а будет охота, заходите.
 
         Я пошел шагом. Так неохота было покидать Анатолия, Машу, я уже привык к ним, поэтому бежать мне не хотелось, а шагая -  я как будто еще был с ними. За углом сифанофоры. Толком так ничего и не увидал в Париже. Стрекот, бульканье и... я уже как всегда дома .
 
 

    д е р е в н я .
 

 с о р о к о в а я.
.
.
.

.
.