Последние месяцы я чувствую себя как выстиранная простыня, которую крепкие руки скрутили, прополоскав, да так и держат. Уже и капли воды не выжать больше из неё, простыни, а руки всё скручивают её (меня) и скручивают... Сравнение тем более верное, что сам я за собой помню, как любил бывало выдавливать воду из постиранного белья, до самой последней капли, выжимая до такой степени, что кажется, ещё чуть-чуть и - порвёшь. И вот с молодецким задором теперь меня до капли выжимают мои жизненные обстоятельства, работа и дела семейные в первую очередь.

Я иногда с тревогой наблюдаю за тем, что старею, но не потому, что собственно старею, а потому, что мне как-то трудно вообразить, чем я займусь, когда уже не будет сил заниматься профессией. Я ведь, в общем-то, ничего и не умею, как работать. Плохо ли, хорошо ли - не мне судить, а вот до полного изнеможения, до нервного тика - это точно. Так что старость мне противопоказана, как и всем моим сородичам: отец и брат - такой же, как и я, пример ломовых лошадей.

По молодости мне как-то легче всё давалось. Помню, кажется, уже после смерти шефа - точно, уже после! - я измерял кинетику сорбции кислорода и изобутилена на своих катализаторах. Дело было летом, институт был закрыт на период отпусков, я тоже был в отпуске, но, как и некоторые из моих коллег, работал. Кинетику вот мерил. С родителями я тогда то ли поссорился, то ли ещё что... Короче, никуда не уехал. Один эксперимент, результатом которого была одна точка на графике (точнее 1/3 точки, т.к. опыт надо было повторить минимум три раза для достоверности) занимал от трёх до пяти часов. Опыт проходил в вакуумной установке с ячейкой с навеской катализатора (около 100 г, т.к. катализатор обладал не очень развитой поверхностью, всего порядка 10 кв. м на грамм). Катализатор откачивался при нагреве до определённой температуры, затем охлаждался до температуры эксперимента, также при откачивании. После этого в ячейку запускалось некоторое количество (буквально несколько миллиметров ртутного столба - чтобы избежать диффузионной области) газа (кислорода или изобутилена), и замерялась динамика падения давления. Полученные данные затем дифференцировались, укладывались в аррениусовы координаты, рассчитывалась кажущаяся энергия активации. Рутина, короче. Десятки и десятки опытов, каждый из которых - несколько часов. Я крутил ручку доисторического манометра Мак-Леода, стараясь произвести как можно больше измерений в первую минуту процесса, чтоб затем точнее проэкстраполировать кривую в t=0 секунд. Собственно ради этой одной минуты всё и делалось...

Нагретая до 450 градусов, навеска катализатора остывала почти час до 300 градусов в условиях вакуума десять в минус пятой мм.рт.ст., охлаждаясь исключительно за счёт инфракрасного излучения. Что уж говорить о том, сколько занимало времени охлаждение до 80 или 90 градусов. Я начал с одного опыта в день, но скоро понял, что много так не наработаешь, да и уж очень хотелось увидеть все эти кривые для всех катализаторов. Я решил ставить два опыта в день. Затем подумал, а почему б и не три? В итоге, я ставил, если удавалось до четырёх экспериментов в день, приходя на работу к 9-ти утра и уходя иногда в три часа ночи. Днём, пока навеска катализатора остывала до нужной температуры, я ходил купаться на речку, бродил бывало по лесу, если комаров было не очень много. Написал, по-моему, пару статей, подготовил доклад на конференцию. Это была одна из самых счастливых пор в моей жизни. Я был совсем один, но совершенно самодостаточен, работал, как проклятый. Но был, наверное, счастлив.

Что-то похожее было, когда я уже писал диссертацию, точнее, анализировал данные. Помню, я несколько дней просидел за письменным столом, глядя в таблицу, которую сам же и нарисовал. Таблица состояла из нескольких десятков строк и нескольких десятков столбцов. В кажной ячейке было число. Легко можно представить количество цифр. Я глядел в эту таблицу несколько дней потому, что я знал, что в этих цифрах должна быть логика, какая-то взаимосвязь, но только спустя несколько дней многочасового глядения в эти цифры я разглядел эту логику. Ложась спать, я думал об этих рядах цифр, а, проснувшись, осознавал, что и во сне я думал всё о том же. Я не сошёл с ума только потому, что каждый вечер, часов в восемь, ко мне приходил Пашка с одной или двумя бутылками яблочного сидра, и мы с ним выпивали этот газированный алкогольный напиток. Учитель моего учителя, С.З. Рогинский говорил: "Эксперимент - это вопрос, заданный Природе. На плохо заданный вопрос услышишь только невнятное бормотание". Беда ещё и в том, что Природа иногда отвечает не на том языке, который ты знаешь. Моё долгое разглядывание таблицы было по существу изучением нового языка. Я знал, что ответ - не бормотание, но не знал, как его, ответ, интерпретировать... К счастью, разобрался.

За написанием диссертации я иногда совершенно не замечал, как течёт время. Помниться, сев писать в десять утра, я так утонул в этом деле, что в какой-то момент, взглянул на часы и понял, что уже седьмой час вечера. Я удивился своей усидчивости и решил, что на сегодня можно и закончить и выпить чаю. Когда я попытался встать со стула, я буквально чуть было не упал - до такой степени был ослаблен и устал. У меня не затекли ноги, нет. Я в прямом смысле падал с ног от усталости. Только тогда я впервый раз в жизни осознал, какой количество ресурсов стоит работа мозга организму.

С окончанием эпопеи с наукой в моей жизни началась и продолжается до сих пор бизнес-эпопея. Так получается, что всякий раз, принимаясь за новое дело, я оказываюсь в положении кризис-менеджера, спасающего нечто распадающееся.

Впрочем, это уже другие истории.

Единственное, что хотелось бы добавить к написанному - ртутный фонтан. Уже практически завершив вышеописанные измерения кинетики, я окатил себя и всю вакуумную установку фонтаном из ртути. Манометр Мак-Леода устроен так, что в нём используется большое количество ртути, которая поднимается по особым стеклянным трубкам под действием внешнего амосферного давления. По идее, выше, чем не 760 мм плюс-минус 30 мм, ртуть подняться не должна. Но это, как говорится, зависит. В тот последний опыт я неосторожно быстро повернул кран, и он полностью отрылся. Ртуть стремительно полетела вверх по тубке. Во-первых, трубка была короче 760 мм, т.к. при конструировании вакуумной установки я не собирался поднимать ртуть до предела, во-вторых, даже если б трубка имела в длину метр, это бы тоже не помогло, т.к. по ртути фактически "ударили" атмосферой, т.е. по одному кг на каждый квадратный сантиметр. В итоге, по инерции ртуть, просто разбив стеклянную трубку в месте сгиба, струёй взмыла ввысь метра на полтора и, падая вниз серебряными каплями, окатила меня с головы до ног, затекла под одежду на мне и подо всё, что только можно - в лаборатории. Мне пришлось раздеться догола, чтобы стрясти с себя и с одежды эти липкие ртутные шарики. Об отмывании лаборатории хлористым железом я просто умолчу. Но ртутный фонтан - одно из самых ярких зрелищ в моей жизни. Правда, не рекомендую повторять.

Счастья нет. Покоя и воли тоже.

И отчего так часто последнее время хочется сдохнуть?

Совсем нет желания писать. Работа поглощает меня настолько, что не остаётся почти ничего в остатке.

Жалко, конечно, но это плата за ту жизнь, что я веду. Было бы хуже, если б я не писал, потому что просто лень.

Недавно парень, с которым мы доставляем друг другу маленькие житейские радости, историк по образованию (пишет диссертацию о периоде Брежнева), с горечью и, возможно, надеждой на сочувствие признался, что он бездарный историк. Это, в общем-то, правда.

Я выслушал это, надув губы, не сказав ни слова. Ведь у меня-то талантов, конечно, море...

И что-то вот только сейчас меня осенило, что я ничем не лучше. Из всех талантов в мире я бы хотел обладать только одним - писательским.

А его-то ан-нет.