У моего шефа был очень близкий друг. Сейчас я уже и не помню, как они познакомились, наверняка я это знал.

И этот друг, назовём его Н., был, к сожалению неизличимым алкоголиком. При том это был прекрасный учёный и инженер-ракетчик. Наверное, шефа и Н. свела похожесть судеб. У обоих отцы при Сталине были крупными чиновниками, и в обоих случаях были репрессированы. В случае Н. его мать тут же отреклась от отца, и 14-летний парень сразу ушёл из дома и больше никогда с матерью не общался. Отца у Н., кажется, расстреляли. Н. поселился в семье у девушки, в которую был влюблён, и с тех пор до самого конца они были вместе.

Ракеты, в создании которых участвовал Н., испытывались далеко на севере, думаю, в Плесецке. Жизнь вообще и быт постоянно прикомандированных к объекту отличались, как это всегда водится в России, пьянством. Иногда шеф презрительно вспоминал слова Н., который в пьяном раже рассказывал тому: "Сижу я на ракете, в одной руке ведро спирта, в другой - ещё одно ведро..." Вообще, в русской науке пьют очень много, особенно там, где спирта льётся немеренно.

Это ведь серьёзная наша беда - пьянство. Н. ведь допивался до белой горячки, "до чёрта", как он говорил. Ему являлись галлюцинации чертей:
- Ты знаешь, Володя, - рассказывал Н., - черти они маленькие, вылезет в углу из-под линолеума и рожи корчит.

В анналы присказок, использовавшихся у нас в лаборатории, вошла одна фраза, сказанная Н. после командировки в Ленинград.

Случилось так, что Н. первый раз в жизни приехал в Ленинград в командировку. По возвращении шеф спросил его, как тому понравился город.
- Ой, Володя, вещь! Культура - в подъездах не пьют!

Такие вот впечатления. "Культура - в подъездах не пьют" - стало обозначением любого, хоть сколько-нибудь значимого события в культуре.

Жаль, что со смертью шефа, многие фразы стали выпадать из моего языка.

Я думаю, что я вряд ли когда напишу лучший пост о Питере.

Наша «культурная столица» - единственный город, где я видел в совершенно легальной и свободной продаже фильмы шовинистического и откровенно нацистского содержания. Обилие свободно продающейся порнографии также поражает. Иногда до половины площадей полок магазинов видеопродукции в Питере уставлены соответствующими «товарами». Причём, в связи с тем, что я бываю там наездами, мне некогда ходить по окраинным торговым точкам, поэтому я захожу только в магазины, расположенные в центре города, на Невском и т.п. улицах. И везде - одно и то же. Я как-то не могу представить себе Москву, например, Новый Арбат, где я легко бы купил нацистский фильм или голубое порно локального производства. А в Питере – легко! А потом удивляются, почему в этом городе днем и ночью режут студентов и просто приезжих с иным, нежели у аборигенов, цветом кожи.

Даже помимо всех этих убийств. Увлечение аборигенов нацистской херней тем более удивительно, что именно в этом городе во время блокады его нацистами погибло, если мне не изменяет память, 900 тысяч человек.

Сегодня мотался в этот проклятый город. Только что вернулся. Ниоткуда я не возвращаюсь с большей радостью, как из Северной Пальмиры.

Встреча с городом, как всегда, не разочаровала - запах навоза, которым были щедро удобрены поля вокруг премешивался с ароматами дорогой парфюмерии прилетевших в Пулково.

Я думаю, что такими же в точности ароматами "культурная столица" встречала и гостей экономического форума несколькими днями раньше.

Как приятно вернуться в родные пенаты. Нет, север вреден и для меня тоже - начинаю брюзжать.

Смотаюсь-ка в Минск на слдующей неделе. Вот уж где я по-настоящему хорошо себя чувствую

Есть в этом городе два места, которые вызывают во мне приступы брезгливости, граничащей с омерзением.

Первое место - это Марсово поле, точнее, та его часть, где расположены захоронения погибших во время революционных беспорядков. Какие там отвратительные истеричные надписи на мемориальных плитах! Как там от всего веет шизофренией времени!

И все это запущено, затоптано, загажено потомками. Омерзения добавляет именно то, что эти "культурно-столичные" жители даже не удосуживаются с элементарным уважением относиться к памяти невинных (да пусть даже и виновных!) жертв социального катаклизма.

Только сейчас понял, что второе место - тоже кладбище. Это Александро-Невская лавра. Ряд могил прямо напротив собора. Прибранные (наверное, попами) могилки. Полуистлевшие надгробия, изготовленные из сломанных шестерен, цепных передач и прочего хлама. В могилах - пробольшивистские останки погибших в 17-м и 18-м годах. Одна могила, по-моему, принадлежит девчушке, о которой в 30-х был снят фильм из той же серии, что и "Мы из Крондштадта". Сколько лет прошло, а от могил веет все той же социальной истерией.

Ни в первом, ни во втором случаях моя брезгливость никак не связана с несчастными костями под надгробиями. Мертвые, как известно, сраму не имут.

Глядя на эти детища социального запала, я вижу все, что было потом...

Я не люблю этот город. Просторный, имперский и жутко провинциальный.

В 2004 г. я прожил там суммарно, наверное, полгода. В один из приездов компания сняла мне квартиру в Мошковом переулке, выходящем одним концом на Дворцовую набережную, другим - на Миллионную, т.е. в минуте ходьбы от Зимнего дворца. Я прожил там около месяца.

Вообще, нынешнему Питеру весьма свойственны эти контрастные сочетания заплеванных подъездов и подворотен с роскошью буквально в двух шагах рядом. Моя квартира полностью соответствовала этой питерской традиции. Мрачный полуразрушенный подъезд, квартира с претензией на роскошь, но в одной комнате не работает радиатор (дело было в феврале-марте). В Москве такое уже почти невозможно, а там - на каждом углу. Впрочем, само по себе, это меня не раздражало, но как-то гармонично вписывалось в петровское панно... Бардачность основателя, видимо, сказывается на детище в целом. Хотя... я, конечно, преувеличиваю.

Я жил в квартире исключительно в спальне и кухне. В остальные комнаты просто не заходил, даже воспоминания о них у меня какие-то смутные.

Имперскость населенного пункта я разглядел не сразу. Первый трудноуловимый знак мне был в переулке недалеко от арки Главного штаба. Фронтон грандиозного особняка был отделан красным полированным гранитом с изящным и сдержанным горельефом в виде лилий. Меня остановила сила и могущество, сквозившие сквозь рисунок. Я стоял некоторое время как зачарованный, глядя на фронтон. Кости последних хозяев особняка давно сгнили либо где-нибудь на чужбине, либо в какой-нибудь канаве здесь поблизости, а символы их власти производят впечатление до сих пор.

И окончатильно пригвоздил и раздавил меня этот имперский форпост в одну из раннемартовских ночей, когда я по заведенному обычаю шлялся в районе своего обиталища. Думаю, что даже местные аборигены не видели (точнее, мало, кто из них видел) Дворцовой площади совершенно пустой, без единой живой души.

Немного мело и было градусов за 20 мороза. Площадь, как я уже заметил, была совершенно пуста и ярко освещена. Были освещены как сама площадь, так и здания. И вот, стоя посреди всего этого, я до боли в костях почувствовал что это центр столицы громадной, неимоверной мощи империи. Почувствовал и возненавидел, как только можно ненавидеть падающую на тебя скалу: гибель неизбежна, и нет силы, способной предотвратить это неизбежное.

Этот город - химера, плод больного воображения реформатора-алкоголика-тирана-Антихриста. Мне никогда не полюбить его.

Но я не представляю Россию без этого места, более того, этот город - сама Россия, быть может, более Россия, чем Москва. Этот город - та Россия, которую я не люблю.