Несмотря на зазнайство, я все же был рукастый и довольно неглупый молодой человек. Для шефа это было важно. Будь он помоложе, правда, я не уверен, что он не выгнал бы меня вскорости за что-нибудь, однако, он был уже на пороге дряхлости, правда, порог этот еще не перешагнул. Но сопротивляемость чужой воле была у него уже не та, что раньше.
Его кровь была смесью латышских, польских и украинских компонентов. После смерти шефа его жена как-то упомянула, что там, наверное, была еще и примесь еврейской крови. Короче, сборная солянка, почище моей. Благодаря этому месиву, получился, как сказали бы ботаники "эффект гибридной силы". Шеф был высокого роста и мощного атлетического телосложения. Мы познакомились, когда ему исполнилось 68 лет. Это был, конечно, старик, но старик былинно-русского типа (попадаются там такие). Он был строен, подтянут, его легкой походке позавидовал бы 20-летний городской житель. И он был, действительно, очень силен.
Даже сейчас, 15 лет спустя, перед глазами стоит картина, как шеф наматывает из 10-мм трубки из нержавеющей стали спираль (зачем-то она нам понадобилась для установки). Его вздутым в тот момент мышцам рук можно было бы красоваться в
Men's Health-е. С его напряженных шеи и затылка Роден вполне смог бы слепить своего Мыслителя. Я, в общем-то, неслабый человек, легко управляющийся с двухпудовой гирей, и в свои 36 не смог бы накрутить спираль из такой трубки, из какой ее крутил почти семидесятилетной старик.
Упомянутый выше шефовский затылок ассоциируется у меня с одной ситуацией, связанной с порой, когда я уже дописывал свою дипломную работу, и шеф ее редактировал. Собственно, редактирование лишь процентов на 10 состояло из исправления фактических недочностей и неверных выводов. Остальные 90 процентов были посвящены откровенным издевательствам над языком и стилем изложения.
- Что это за слово "достичь"? Света, - шеф обращается к нашей лаборантке, - ты знаешь такое слово?
Света, естественно, "не знает".
- Есть слово "достигнуть". Учи русский язык.
- Ну, а вот это, - шеф цитирует фразу из моей рукописи (тогда компьютеры еще не были распространены, поэтому была действительно
рукопись), - Ну кто так говорит. Безграмотность какая!
Я стою слева, немного позади, от шефа, прислонившись к распределительным кранам нашей установки. В руках я кручу отвертку. Я безумно хочу убить шефа. С живостью представляю, как я со всего маху по самую рукоять всаживаю эту отвертку в мощное основание шефовского черепа и с наслаждением проворачиваю ее там...
А шеф продолжает издеваться, не понимая, как далеко он зашел, и как он рискует...
Странное дело... Слово "достичь" совершенно равноправно сосуществует в русском языке со словом "достигнуть". Собственно, первое - это краткая форма второго. И не нравится мне слово "достигнуть", я об него как-то спотыкаюсь, что ли. Но вот после той истории я почему-то перестал говорить "достичь", но только - "достигнуть". Такая вот память о шефе.
До семидесяти с лишним лет шеф ничем (совершенно ничем и никогда) не болел за исключением двух тяжелых ранений на фронте и приступа поджелудочной железы после поедания целого гуся на новогднюю ночь в самом начале шестидесятых, еще в бытность аспирантом. Последний случай не представляет собой ничего особенного, но в бытоописательном смысле ценен, как "фотография" того времени.
Шеф поступил в аспирантуру к Симону Залмановичу Рогинскому, корифею науки, чье имя внесено во многие энциклопедии и уж точно во все химические словари. Более того, Рогинский был создателем одной из теорий катализа, т.н. теории активной поверхности. Но это к делу не относится. Я слышал много разных характеристик этого человека от "этот идиот" и "местечковый еврей" до самых превосходных. Впрочем, все сходились в одном - он был выдающийся ученый. Шеф отзывался о Рогинском всегда с большим почтением и благодарностью. Рогинский никогда не витал в горних высях. Летом, в жаркий полдень, он мог войти в лабораторию к аспирантам и сказать им дословно следующее:
- А что вы тут делаете? На улице лето, девушки в легких платьях. Идите все на пляж! - и действительнь выгонял молодежь из лабораторий на улицу.
Или же он наставлял молодых аспирантов:
- И прошу не ссать в раковины в лабораториях! В этом нет ничего оригинального, до вас это еще Менделеев делал.
Тот, кто работал в лабораториях без возможности даже на минуту отороваться от эксперимента по нужде, поймет, почему произносились эти слова :-).
Существовала традиция, в соответствии с которой Рогинский устраивал праздники для всех своих сотрудников и аспирантов у себя дома. Шеф должен был пойти на праздник первый раз. В тот день он допоздна проторчал на работе, по-моему, определяя какую-то энергию активации. Прямо из лаборатории он пошел к Рогинскому в его большую академическую квартиру. Дверь ему открыл сам хозяин. Шеф, наверное, испытывал неловкость, на что ему Рогинский сказал:
- Да не стесняйтесь вы, и запомните, что от меня не принято выходить, от меня принято выносить, - и в подтверждение приоткрыл дверь в столовую, где был почти готов праздничный стол. По словам шефа, на столе стояло невообразимое количество спиртного.
Проведя целый день в лаборатории, шеф был зверски голоден, поэтому, когда выяснилость, что, помимо всего прочего, среди блюд будет зажаренный гусь, шеф заявил, что съест всего этого гуся. Птица со смехом была целиком отдана ему на растерзание. И он съел целого гуся.
А потом загремел в больницу с приступом поджелудочной железы. По всей видимости, специфический гусиный жир был противопоказан шефу... в таком количестве.
Его положили в академическую больницу.
Вспомнил, это был 1962 год. В этот год Ландау и Лившицу присудили нобелевскую премию по физике. Ландау незадолго перед тем попал в страшную автомобильную катастрофу. Петр Леонидович Капица даже организовал международный комитет по спасению Ландау. Любой физик скажет, что Ландау был гением. И вот Ландау лежал в той же академической больнице, что и шеф. Шеф помнит, как шведский посол приехал вручать Ландау нобелевскую премию прямо в его палату, врачи перед тем разогнали по койкам всех пациентов. Ландау при вручении пошутил:
- Ну, наверное, прежним Ландау я уже не стану. Но вот Лившицем
(NB. его нобелевским со-лауреатом) вполне еще смогу.
Лившиц стоял рядом. Думаю, что хохотал.
В это же время в больнице лежал отец Юлиана Семенова, тогда главный редактор, кажется,
Известий. Шеф говорил, что Юлиан был стройный подвижный юноша. Мы же его скорее запомнили как грузного и уже немолодого.
Вот один случай из того больничного периода.
Шеф знакомится с двумя немолодыми пациентами, тоже научными работниками. В разговоре его спросили:
- Молодой человек, а Вы сидели?
- Нет, - отвечает шеф.
- Мальчишка.
А "мальчишка" прошел почти всю войну, был ранен. И, тем не менее, даже эта мера страданий не могла сравниться с тем, что выпало на долю, если не большинства, то очень большой части ителлигенции.
