Многое с утра, с тех пор как
Беседой стали мы и слушаем друг друга,
Постиг уж человек; но мы почти и песня.
                И.Х.Ф. Гёльдерлин. Из поэмы "Праздник мира"

    И я сказал ему: "Дружище, посмотри на гребень гор. Что ты видишь?" Он мне ответил, мой старый товарищ: "Я вижу горы. Что же ещё?!" "Э, нет", - возразил я - "Ты видишь кромку гор, что встречается, граничит с ночным небом. Небо усеяно звёздами. А кругом загадочная полутьма ночи, наполненная силуэтами камней и деревьев. Деревья цепляются корневищами за щербатые камни. Камни основательны, они покоятся, скрываются в массивности земли, скалами выпирают наружу. Звёзды мерцают, их много, они усыпают тёмный свод неба. Небо вверху. Земля внизу. Это ты видишь." И ещё я добавил: "Но мало того - заметь ещё одно - мы, именно мы стоим с тобой, два человека, на склоне огромной горы и разговариваем о мире и видим мир. И в душе у меня сейчас - и это несомненно - властвует поэзия и священный трепет. Это и есть Четверица Мира."
    Всё дело в феноменологии. Ты просто видишь. Но очевидность того же феноменологического усмотрения позволяет сказать - мы не только зрим мир, но мы и находим себя в акте говорения о мире. И этот мир явлен нам, именно нам. В восприятии и нашем говорении-мышлении. Явлен как жизненный мир.   

    Уверен, что при рассмотрении темы Будущего и нашего наброска в него, совершенно невозможно обойтись без самого внимательного погружения в философию Мартина Хайдеггера. Мыслитель из Мескирха, по-видимому, фундаментален для этой животрепещущей темы, не менее чем весь левый дискурс, а может быть и более. Но при попытке понимания и умного проживания хайдеггеровской проблематики я столкнулся с в принципе ожидаемой проблемой - с дефицитом диалогичности. Грубо говоря, не все читали Хайдеггера, ещё меньше его понимают, ещё меньше из таковых читают мой блог. Вообще-то, по здравому размышлению, ничего страшного. Эка невидаль.
    Но, однако, всем, кто осознаёт, что наличное, мягко говоря (очень мягко), далековато от мыслимого социального блага, я настоятельно (очень настоятельно) рекомендую обратиться к штудированию работ Хайдеггера. Нельзя поменять ситуацию без её осмысления.
    Первое, что приходит мне в голову, в попытке помочь хотя бы соорентироваться в стотомном наследии великого немца всем желающим - это посоветовать прочитать его интервью. Читать их, во всяком случае, намного проще, чем сложнейшие монологические тексты Хайдеггера. Вот, например, знаменитое интервью журналу "L'Express", микроскопический отрывок из которого я привёл в предыдущем посте. С тем, чтобы упростить задачу предполагаемым читателям, я решил разместить интервью целиком у себя на блоге, несмотря на зело многа букафф:
 

"L'Express" 20—26 oct. 1969, p. 79—85; корреспонденты: Фредерик Товарницки — сотрудник журнала, Жан-Мишель Пальме — автор книги "Политические произведения Хайдеггера".

 

Корреспондент.— Вас, мсье, считают последним философом западной традиции, который завершает ее и вместе с тем пытается открыть новый способ вопрошания. Сегодня кризис университетов сопровождается недоверием к самому смыслу философии. Для большинства она не имеет права на существование, она стала бесполезной.

Хайдеггер.— Это как раз то, о чем я всегда думал. В своем курсе 1935 года «Введение в метафизику» я уже это утверждал: философия всегда несвоевременна. Это безрассудство (сумасбродство, une folie).

Кор.— Безрассудство?

X.— Философия несвоевременна по своей сущности, ибо она принадлежит к тем редким явлениям, судьба которых в том и состоит, что они не могут встретить непосредственный отклик.

Кор.— Итак, что представляет собой философия?

X.— Это одна из редких возможностей автономного и творческого существования. Ее изначальная задача — делать вещи более тяжелыми (трудными), более сложными. 

Полон заслуг,
однако поэтически обитает человек на этой земле.
                                                       Фридрих Гёльдерлин

  4. Приступая к попытке высказать определённое понимание существа Ereignis, я отдаю себе отчёт в некоторой авантюрности этого предприятия. Питая надежду на понимание читателей с полуслова, я тем самым, явным образом, впадаю в романтизм самого наивного толка. Объяснить в нескольких словах (да и, вообще, в словах) суть События было бы маловозможным, чем-то таким, что граничит с обычной глупостью. Но, однако, меня многое может остановить в моём поступке, но только не эта опасность. Не раздумывая - сможет ли меня понять большинство, я буду просто излагать то, что я излагаю.
    Странная вещь. Казалось бы, исходя из всего написанного в предыдущих главах моего нечёткого рассказа, у некоторых мог бы сложиться вывод, что Событие - это то, с чем мы сталкиваемся ежемгновенно в столкновении с Грядущим. Но это не так. Ereignis, в своей сущности, отнесён в отдалённое будущее, в такое будущее, которого пока в буквальном смысле этого слова нет. Чтобы нам, людям, как Dasein'ам, подступиться к этому чуду, нам необходимо сначала пройти через тягостный колодец Мировой Ночи, в которой мы все ныне судьбоносно находим себя. А ведь, если верить Хайдеггеру, мы лишь приблизились к её полуночному часу. И как скоро забрезжит рассвет и воссияет ли он вообще в недрах человеческой Истории, мне неведомо. Но онто-История не сводится к "человеческому, слишком человеческому". Это даёт силы на вопрошание и смелость действий.
    Понять существо Ereignis'а - не значит ли это и пережить его, хотя бы как отблеск, как тонкое прикосновение, как залог из будущего? Да, пожалуй. Но к чему тогда мои слова? Что они могут прояснить? Дух мой тронут смущением и колеблется... Молния блещет лишь миг, озарение охватывает своим светом сущее только на мгновение. Праздник, как Праздник, отравлен памятью о похмельях, детская радость мира давно в прошлом. "Взбесившееся" мыслящее сущее-человек неистовствует, круша всё на своём слепом пути, но тем самым лишь показуя самому себе, что ему нет места среди сущего. Утыкаясь в заслон Закона, замыкающего открытость Бытия, человек ярится, потрясает кулаками, впадает в отчаянье, и опять бунтует, жестоковыйный. Хитрый умом, он пытается инвестировать свою надежду в сомнительную недвижимость - в строительство Вавилонской башни, в постав, но его пагубное самоутверждение сразу приводит его к столкновению с Законом, и отвергнутым оказывается даже Мягкий Закон. Жерло Вавилонской башни превращается в чадящую трубу Освенцима. Древнее человеческое ожидание Бога, ограждаемое непроницаемостью Закона, всегда будет чревато бунтом, заговором и штурмом виртуального Олимпа героическим хюбрисом.  Но это порождает ответную бурю "разрывающей города" Судьбы, родом из греческой трагедии, своим плевком в глаза смывающей человеческое ослепление поставом. Да, "воля к воле" не лучший способ встречи с Бытием. Но с давних пор именно так мы переживаем Бытие - как его мучительное отсутствие. И одновременно, как внезапное столкновение с внезапно Грядущим, неизменно разрушающим наши дерзновенные постройки. Это судьба. Ведь даже ничтожа, человеческое существо всё равно будет находить себя в бытии.