Продолжение романа “Весна на Одере”, вторая часть дилогии.

Главный герой - по-прежнему Сергей Лубенцов. Теперь он подполковник и занимается уже не разведкой, а назначен комендантом города Лаутербург в советской зоне оккупации. Некоторые герои второго плана также перешли из первого романа, не только капитан Чохов, но и тот эсэсовец, что чуть не убил Лубенцова, когда тот призывал сдаться засевших в леске немецких солдат.

Читать далее...

Не успеваю прочитать роман - только подошёл к третьей его части, последней. Впрочем, пост уже можно написать, впечатление вполне определённое.

Читать далее...

Решил проинтегрировать всё просмотренное-прочитанное в одном посте, чтобы сильно не расползаться мыслью по древу...

Читать далее...

Пост не про кино. Однако название, пусть и в шутейной форме, его содержанию соответствует.

Читать далее...

Это и есть тот самый детектив, который я чуть было не бросил, но потом всё-таки дочитал.

Читать далее...

Забавно, читал "Аэлиту" уже раза два - в период своего блогерства, имею в виду - а пост с таким названием пишу впервые. Ну, да, когда-то надо начинать...

Читать далее...

После чтения романчика Пристли собирался прочитать ещё одну вещицу на аглицком, а именно The Wasp Factory Бэнкса. Летом ещё планировал. И познакомиться с творчеством этого писателя хочу давно, уже долгонько. А тут ВКонтакте интересненькая дискуссия произошла - с известным в городе рокером Вадимом Элефантовым, дискуссия относительно современной фантастики и проч. ... И всё же закончив чтение Пристли, подумал, что две книги подряд на английском - это ту мач (too much), многовато будет. Решил слегка переключить внимание. И обратился к детективу, который больше года назад (в октябре где-то) рекомендовал другой мой друг - Аркадий Кириллов. Это роман Евгения Титаренко "Никодимово озеро".

Читать далее...

Читать далее...

Ибо "Товарищи по оружию" и др. - определённо смотрится не очень! Изначально полагал прочитать роман и сделать по нему отдельный пост. Но вышло иначе...

Читать далее...

Вот и продолжил чтение Казакова. В красный том Библиотеки журнала "Дружба народов" вошло, должно быть, лучшее, самое известное, классика. "Во сне ты горько плакал" почти завершает сборник - предпоследний рассказ. Только мной он был прочитан давно - в тоненькой и махонькой белой брошюрке Библиотечки "Огонька" (в те времена и таким брошюркам радовались). А сейчас перечитал...

Читать далее...

В книгочействе тянет и тянет на "архаику", на "ретрО" (как говорил Камнеедов в "Чародеях"). Вот и опять взялся не за что-нить новенькое, не за то, что ЛитРес настоятельно рекомендует в рассылках, не за то, на что сзывает ЛайвЛиб в читательских челленджах, а принялся за старенькое... 

Читать далее...

Настоящее название сборника - "«Тобаго» меняет курс. Три дня в Криспорте. «24-25» не возвращается". Издан в детлитовской "рамочке" в 1973 году. Перевод с латышского. Жанр - приключения. Третья повесть претендует даже на звание детектива.

Читать далее...

Читать далее...

К чтению этого автора подтолкнула автобиографическая книга Дон-Аминадо. Среди прочих сочинений советских писателей, внимательно прочитанных эмигрантской публикой, он назвал “Города и годы” Федина. 

Читать далее...

Читать далее...

Объемистый и массивный кирпич 1974 года выпуска, издательство "Советский писатель". Читал эти два романа без малого сорок пять лет назад, не догадываясь, естественно, что это две части трилогии. Завершение выйдет, впрочем, уже в конце 80-х...

Читать далее...

Сызмальства равнодушен к детективам, но иногда пробивало.

Читать далее...

Читать далее...

Читать далее...

Еще позавчера закончил чтение фантастического романа Евгения Велтистова "Ноктюрн пустоты". А сегодня посмотрел пятую заключительную серию телефильма "Оружие Зевса", снятого по мотивам книги в 1991 году.

Читать далее...

Почти год я ничего не читал из серии "Повести ленинградских писателей" - и вот возобновил. На этот раз сборник Михаила Чулаки, 1988 год. Туда вошли четыре произведения, впервые изданные, конечно, ранее - в сборниках или порознь. Это "Что почем?", "Классическое троеборье", "Человек, который не умеет кричать" и "Четыре портрета". 

 

Ну, в общем я такого не ожидал! Говорили же мне когда-то, что хорош тот язык (повествования), который не замечаешь. А здесь и само действие выстраивается совершенно естественно - не приходит в голову разбирать, искусно ли автор все так сконструировал (или наоборот не искусно), чтобы выразить свою идею. Нет, в каждой из повестей Чулаки сюжет выглядит практически "документальным". И при том нет узкого замыкания на одной и той же теме (хотя где-то в глубине тема, конечно, одна - как мы живём, правильно или не очень). И профессиональный материал каждый раз другой. Хотя главные герои, как правило, из интеллигенции - научной или творческой. 

 

В первой повести писатель вывел очень любопытного персонажа - расчетливого, "стратегически мыслящего" интеллектуала. Мне кажется, в советской литературе таких внятных “деловаров”, пожалуй, и не было. Чулаки же фактически изобразил "героя" следующего десятилетия - 90-х. Именно такие, в том числе, и будут потом вершить дела. (Но автор послесловия Андрей Арьев, естественно, этого не угадал - откуда! в конце 80-х; честно говоря, читать его умные рассуждения о творческом методе Михаила Чулаки было немного смешно). Однако к финалу повести, как мне подумалось, сам Чулаки сбился с выбранной в начале очень интересной линии, свёл конфликт к отношениям любовно-семейным, что в общем досадно. И ему не дано было предвидеть, как поднимутся такие вот субъекты в уже недалёком будущем, повыскакивают как черти из табакерок. Да как можно было предвидеть - ещё в 80-е, если не 70-е даже…

 

Вторая повесть - о штангистах, претендентах на чемпионский титул. Очень интересная. Три разных спортсмена и борьба их за победу показаны через внутренний мир каждого. 

 

Третья повесть имеет подзаголовок “Записная книжка Сергея Сеньшина”. Исповедь научного работника - пытающегося найти себя. 

 

Главный же шедевр сборника повесть "Четыре портрета" - о художнике, который тоже ищет себя. Сочинение с элементами фантастики, как мне кажется, встроенными в сюжет очень органично. Тут это не просто прием, а ось, вокруг которой все вертится. Причем необыкновенное подано здесь настолько без нажима, что и как бы язык не поворачивается назвать это фантастикой - скорее уже от читателя требуется усилие для такой констатации.  

 

И опять, как и при чтении повестей Ивашкевича, поймал себя на мысли, что автор, Михаил Чулаки, не очень-то доверяет женщинам. В его изображении это существа не сильно надёжные, не слишком добрые, не очень далекие. И должно быть, неспроста такой взгляд! Но зато сейчас, как прилетевший бумеранг, феминизм в литературе рулит! В списках авторов одни женские фамилии..

Ещё одно произведение, посвященное Ипполиту Мышкину.

Читать далее...

О существовании книги узнал опять из блога книжника Виктора Алёкина (Алма-Ата). Оказывается, кое-что из книг Ваплерия Язвицкого к тому моменту у меня уже было - ретро-фантастика, в электронном виде. Выяснилось, что он также автор исторического романа о Иване III. Ну и вот этого исторического романа о революционере Ипполите Мышкине.

Читать далее...

Было время, когда я ходил с писателем по одним улицам - очень возможно - однако не встретил.

А потом, сколько-то лет спустя, читал я один его сборник - и не то чтобы недооценил... К другому тогда больше тянулся, блестящему, гремящему. Какие-то подробности в памяти всё же остались. Из жизни Фёдора Михайловича Достоевского, Николая Алексеевича Некрасова.


Сборник "Одержимые" (1986 год, Архангельск, Северо-Западное книжное издательство) вышел уже после смерти автора. Из читанного давно, если не ошибаюсь, здесь снова встретилась только повесть "Россия на гаупвахте" - о последних годах и судьбе императора Павла. В повестях и рассказах сборника, драматичных, трагических, как мне кажется, отразился собственный жизненный путь автора. Неслучаен выбор тем, сюжетов.


Повесть "Зарницы над Русью" рассказывает мрачную (дважды омраченную) историю, предшествовавшую рождению Ивана Васильевича и воцарению его в качестве Ивана IV.


Повесть "Одержимые" - по насыщенности почти роман. Отражён тот период, когда преследовали протопопа Аввакума, а патриарх Никон уже тоже оказался в опале. Но своя жизнь продолжалась и у так называемых простых людей.


Из "Евдокии-лапотницы" по-новому увидел царицу Евдокию Лопухину, первую супругу Петра Первого. Да и сам император здесь другой, не такой как у Толстого...


"Россию на гаупвахте" уже упоминал. И здесь выведен не только царь и дворцовые интриги, предшествовавшие его убийству. Неожиданным - и трагическим - образом судьба офицера из крепостных вологодских крестьян переплетена с судьбой императора.


"Мастера" рассказывают о иконописцах, расписывавших Софийский Собор в Вологде. А впрочем, и не только о них - ведь мастерами автор называет и тех, кто достиг высот в ремеслах.


"Неистовый семинарист" - повесть о поэте Василии Сиротине. Один из тех выдающихся вологжан, о которых мы знаем на самом деле мало. Автор текста известной песни (практически народной) "Улица, улица". Года два назад услышал её на проекте Голос 60+, не догадываясь, конечно, о том какой была судьба автора.


Судьба, судьба, судьба... - в который раз пишу здесь это слово! Потому что судьбы героев Владимира Железняка - да и самого писателя - лёгкими не назовёшь. Судьба! - лейтмотивом звучит в исторических новеллах сборника. Герои которых - люди за одним-двумя исключениями известные, чьи имена вписаны в историю. Среди них - фельдмаршал Кутузов, поэты Петроний, Пушкин, Некрасов, Фет, романисты Тургенев, Достоевский, Толстой...


Пять лет я ходил теми же улицами, что и автор "Одержимых". Увы, пути не пересеклись.

Эта небольшая книжица, выпущенная "Лениздатом" в 1955 году, пополнила мою библиотечку почти год назад. Я тогда прочитал сборник Геннадия Гора "Синее окно Феокрита" и очень проникся творчеством писателя. Роман "Юноша с далёкой реки" и похож, и не похож на ту прозу Геннадия Гора, что вошла в золотую копилку отечественной фантастики.

Читать далее...

Книга 1965 года, из детгизовской серии "Библиотека приключений и научной фантастики" ("рамочка"). Взята для чтения в качестве "релакса". В школьные годы один только вид "рамочных" книжек действовал на меня почти столь же магически, как годами пятью-семью раньше музыкальная заставка, предвещавшая мультики на ТВ.

Не очень объёмистая повесть, детектив про убийство, случившееся в музее восковых фигур на острове Кони-Айленд в Нью-Йорке.

Читать далее...

Вот ещё такая форма чтения существует. Не только ретро, но и ностальжи.

Обратился к творчеству двух авторов, которые мне дороги с ужасно далекого от нынешних времен года. Познакомился с их произведениями практически одновременно. Более того, и сборники-то их купил в одном и том же книжном - в славном городе Магнитогорск, где проходил тогда учёбу в ЦИПКе (Центральный институт повышения квалификации). Если память не изменяет, магазин находился в пристройке к тому интернату, где я жил (почему-то вот этак назывались там эти заведения - не гостиница, не общага и уж, конечно, не хостел, а интернат). Или совсем рядом - в ближайшем, в общем по соседству. А у меня тогда довольно бурно проходило время собирания камней - много чего в голове в ту пору отложилось. В том числе и оценил таких писателей как Владимир Тендряков и Павел Вежинов, сборники "Затмение" и "Измерения" соответственно. Я даже усмотрел что-то общее у двух прозаиков. Хотя русский фантастику явно не писал, а у болгарского наоборот элементы фантастики несомненно присутствовали...

Но сейчас я читал их в обратном порядке. Сначала повесть Павла Вежинова "Летучие мыши появляются ночью". Это детектив. Вежинов работал в разных жанрах. Но большого удовольствия от чтения этой истории я не получил. Да, есть болгарский колорит и какие-то творческие черты Вежинова просматриваются, но... Но сюжет не бог весть что. Ладно.

Зато роман Тендрякова "Свидание с Нефертити" очень и очень порадовал. Не так много книг, главный герой которых человек творческий. И не только в русской литературе, но и в мировой. Ну да, "Доктор Фаустус" Манна, "Жан-Кристоф" Роллана... Выскажу крамольную мысль: от произведения Тендрякова я получил сейчас больше, чем от пухлых томов европейцев. Хотя сначала да, несколько морщился от той риторики, которой отмечен стиль знаменитого земляка. Это в 86м году такая манера казалась мне суперноваторской - сейчас-то уже другие представления о том, что такое хорошо и что такое плохо. Но очень скоро повествование меня захватило.

Вообще, как мне показалось, роман выстроен очень продуманно и мог бы послужить своего рода ориентиром для нынешних молодых - как надо писать.

Судьба главного героя, молодого художника, фронтовика, ушедшего на войну со школьной скамьи, выходца из глухой вологодской деревни Матёра Фёдора Матёрина, показана на протяжении драматичнейшего отрезка истории - от 22 июня 1941 года до 3 марта 1953-го.

Очень яркие, дополняющие друг друга, противостоящие другу другу герои второго плана. Запоминающиеся у них не только характеры, но также - имена, внешность, судьбы.

Зримо представлен процесс творческого становления Фёдора, его "победы" и "отступления" - через его работы, его картины. Интересна полемика, которую ведут друзья-соперники, до сих пор не потеряла актуальности.

И конечно, немаловажно, что сюжет отнюдь не вялый и не томный. И не затянутый, как у некоторых европейцев. Кульминационные точки очень яркие.

В общем... Ну, я уже всё сказал!

На этой книжице издательства "Советская Россия", напечатанной в 1980-м мохнатом году на не самой качественной бумаге не самым внятным шрифтом, проснулся мой интерес к бумажным книгам. Ну почти. Можно сказать. Четыре года назад приехал на очередную встречу выпускников и попал - совершенно случайно - в магазин старой книги возле Бабушкинской библиотеки. Но прочитал только сейчас - уж так получилось. 

 

Это сборник повестей и рассказов, написанных в 60-е - 70-е годы. Первые три произведения - "Тоска-кручина", "Родные", "Чалдонки" меня просто потрясли. Какой язык! Принято восхищаться Набоковым - а здесь не хуже. Причем, это в каком-то своем ключе - не подражание Бунину или кому-нибудь ещё. Я бы даже сказал: в прозе XX века у нас три суперстилиста. И Виктор Лихоносов среди них. И берёт за душу, быть может, почище двух вышеперечисленных. 

 

После "Чалдонок" я даже пошел на некоторое "нарушение" - в совсем другом сборнике прочитал завершающие главы "Позднего послесловия", написанного уже в этом веке. "Чалдонки" (кажется, с небольшими изменениями) вошли туда как первая глава. Эти новые главы впечатлили меня уже гораздо слабее…

 

И то же самое я могу сказать про последующие сочинения сборника "Родные", к которому я вернулся. Не было уже такой потрясающей ясности чувства. Кстати, повесть "На долгую память" и рассказ "Марея" напомнили - своим наполнением, описанными там человеческими отношениями - недавно прочитанного мной Виталия Семина, его повесть "Семеро в одном доме". С тем лишь отличием, что если Семин жесток, бескомпромисен в оценках людских недостатков и пороков, то Лихоносов любит всех, всех пытается оправдать. В том числе и разных "чудаков", про которых при чтении думалось: хорошо, что в жизни не так часто и не так вплотную приходилось иметь дело с подобными…

 

При чтении "Осени в Тамани" вспомнилось мнение Довлатова о прозе Лихоносова, высказанное, кажется, в "Заповеднике". Виктор Лихоносов тоскует по ушедшей России, но не говорит, кто больше других порадел, чтоб он ушла, - как-то так. 

 

А в "Элегии" эта ностальгия звучит ещё заметнее. И включенные туда дневники некой помещицы из начала позапрошлого века (уж не знаю, подлинные фрагменты или искусная стилизация) я вообще стал пропускать. Каюсь! Но не могу разделить чувства автора к той эпохе. Всё-таки не выдержки из классика золотого века. А к помещичьей культуре не питаю никакого пиетета - предки не из помещиков…

Продолжение романа "Нагрудный знак "OST"", вместе составляют дилогию. Вышел уже после смерти писателя. И для меня удивительно - как это могло произойти в начале 80-х? Уж очень непарадной Семин рисует обстановку в Германии в первые послевоенные дни и недели. Того благостного чувства тишины и победы, которым переполнены сочинения других авторов о том же времени, и в помине нет. Во всяком случае, не для бывших лагерников - тем надо было держать ухо востро, чтобы не на напороться на очередную дурость и казёнщину.  Потомкам победителей сорок лет спустя в будни застоя она будет казаться чем-то само собой разумеющимся, органически присущим действительности….

 

На произведении лежит печать незавершености (как, впрочем, и на первом романе). Внешне - впечатление некоторой сбивчивости, путанности. Хотя уголовные порядки среди бывших советских рабов, угнанных в Германию, насаждаемые разными блатарями и приблатненными, обрисованы весьма ярко…

 

Впечатляет и рассказ о том, как английские самолёты расстреляли и потопили баржи, куда немцы загнали узников концлагеря, как эсэсовцы добивали тех, кому удалось вырваться из идущих ко дну посудин и добраться до берега. Смычка отличная! И ещё один сильный штрих - экипаж гражданского катера всё-таки спас двоих счастливцев, но не дал им ни еды, ни питья, ни сухой одежды. Только лишь высадил на берег - благо, несколько часов спустя, когда вволю настрелявшиеся эсэсовцы свалили, должно быть, для того, чтобы приготовиться к мирной сдаче вступившим на территорию англосаксам. 

 

Буквально недавно узнал про это событие в какой-то статье - и вот, оказывается, достаточно узкому кругу лиц оно давно было известно. 

 

Во второй части романа Семин описывает свою жизнь на строительстве Куйбышевской ГЭС. Как и прежде, много рефлексий - главный герой всматривается в себя, сравнивает с окружающими. И в этих рассуждениях тоже есть что-то незавершённое. Рассказчик недоволен собой, он пытается что-то прояснить в характерах людей, с которыми ему довелось жить, находиться рядом. И вот это что-то как будто ускользает - и от самого автора, и, конечно, от читателя. Хотя можно, конечно, объявить эту особенность некой авторской находкой. Как, допустим, очерковость, пунктирность прозы Шаламова…

Сборник, выпущенный в 1978 году Библиотекой "Дружбы народов", включает в себя не только одноимённый роман, но также повесть "Семеро в одном доме" и несколько рассказов.

Писатель Виталий Николаевич Сёмин (1927 - 1978) не был "лауреатом и дипломантом", чьё имя звучало изо всех советских утюгов, но получал высокую оценку - от тех, кто понимал. Вот, буквально в процессе, узнал, что Юрий Домбровский называл его самым обещающим писателем в советской литературе. И это, кажется, ещё до выхода в свет романа про подневольную жизнь в нацистской Германии.

Умеющие читать отметили ещё повесть Сёмина "Семеро в одном доме" - автобиографическую чуть не до буквализма. Кстати, всё творчество писателя, похоже, насквозь автобиографично. И возможно, поэтому это такая трудная, не благостная, не убаюкивающая проза. Какая жизнь - такие песни. Критика же обрушилась на повесть со всей мощью...

Даже не знаю, чего ожидал от романа "Нагрудный знак "OST"". Поначалу был разочарован. Повествование показалось несколько путанным, не очень "выигрышным". Думал о том, что излагать эту историю следовало в строго хронологическом порядке - от первых предвоенных месяцев к дням оккупации, насильственного перемещения в Германию. Эффект был бы глубже.

До конца не отказался от этой мысли до сих пор. Сёмин говорит в романе о таких вещах, которые трудно представить читателю, лично не переживавшему и близко подобного.

Постепенно вчитался. Автор пристально всматривается в героев - в том числе в главного, в рассказчика Сергея. Картина складывается неожиданная, не укладывающаяся в рамки привычного. Хотя - удивительно ли? Кто нам создавал эти "привычные картины"? Как правило, как раз люди, которые и сами не имели такого опыта, как у Сёмина.

Некоторые детали при чтении, впрочем, вызывали настороженность. И не только американские B-52, разбрасывающие фосфор. Какие на хрен B-52 в сорок пятом году? Впрочем, докапываться до мелочей могли бы люди, прошедшие через арбайтлагеря, не те, кто родились через пятнадцать лет после войны...

Понял зато, почему так не полюбила критика повесть "Семеро в одном доме". Никакого соцреализма - только реализм! Люди, какими они были, какие есть, - не только самоотверженные трудяги, но и нелегкие и даже неприятные в близком соседстве. Похоже, на то, что потом несколько коряво описывал Лимонов, но без приблатнёной бравады и внимательнее. Вдруг вспомнил, что таких людей полно было вокруг в детстве - хотя что я мог в тогдашнем детстве понимать?!

Рассказы - "Ася Александровна", "В гостях у тёток", "Хозяин" - опять о людях тяжёлых. Макс Фриш любил писать о тяжёлых, а Джонатан Франзен - о сверхтяжёлых. Виталий Сёмин писал о тяжёлых, но русских людях. Что, как говорится, многое не то, чтобы объясняет, а - как бы дополняет. Наши люди потяжелее будут!

"На реке" м "Эй!" - как бы один рассказ, о туристском походе на шлюпке по Дону. Тут не только люди тяжёлые, но и ситуация. Автору удалось передать физическое ощущение этой тяжести.

Да, вот на такие неувлекательные темы он писал...

Бывали у меня времена, когда тянуло на ретро-фантастику. Или просто ретро. Не раз и разочаровывался. Так что в выходные - простите за каламбур - вышел очередной случай.

На сборник С. Горбатова "Янтарная страна" клюнул и-за россказни о том, что его повесть "Последний рейс «Лунного Колумба»" якобы вдохновила Казанцева на сочинение "Планеты бурь". Полная брехня! Сходство самое общее - точно так же можно притянуть сюда "Первые люди на Луне" Уэллса. Или "Аэлиту" Толстого.

В общем "Янтарная страна" (а это сборник из двух рассказов и повести) не впечатлила совершенно. Идеи не шибко оригинальны, исполнение бредово-беспомощное, слог манерно-напыщенный.

Чуть лучше пошел роман Сергея Алымова "Нанкин-род", на который наткнулся в Библиотеке русской и советской классики. Прежде не слышал ни такого имени, ни, естественно, названия. Автор оказался футуристом, набравшимся интересного опыта на Дальнем Востоке, потом, уже после выхода в свет романа в СССР, попавшим в лагерь. После освобождения же Алымов стал поэтом-песенником, автором нескольких известных советских песен.

"Нанкин-род" отражает дальневосточный период писателя. В романе показан Шанхай, в котором морально разлагаются европейские колонизаторы, а тем временем назревает революционный взрыв угнетённых масс. Написан весьма цветисто. В аннотации хвалят футуристические приёмчики автора. У меня же они ничего кроме отторжения не вызвали.

В общем, если рассуждать по формуле "отрицательный результат - тоже результат", то можно и утешиться. Но лучше бы таких результатов было поменьше.

Эта книга попала в мою библиотеку благодаря чтению русского фантаста Василия Звягинцева. В первом томе его саги "Одиссей покидает Итаку" упоминался "Кубик" в ряду других замечательных произведений прошлого века. Правда, по какой-то иронии, именно этой повести в сборнике, о котором сейчас веду речь, нет. Он включает в себя "Святой колодец", "Алмазный мой венец" и одноименную - "Уже написан Вертер". Что же касается этой книги вообще, то я взялся за неё во многом по недавнему призыву Захара Прилепина: читать Катаева! Ну, вот и начал. 

 

Первая повесть - это просто блеск! Это шикарно. Хотя и очень грустная. Это и "наш ответ Кафке", и "ответ на "Город за рекой" Г.Казака", как мне кажется, и на много чего ещё, наверно, ответ! На прозу Набокова, например, поскольку это и впрямь не менее виртуозно. 

 

Следующую повесть, "Алмазный мой венец", вольные воспоминания автора с зашифрованными именами друзей - великих современников я читал, скажем так, с большим интересом. Некоторые имена разгадал сходу, с другими помог комментарий, который сейчас доступен в сети. Всё же это повествование показалось мне уже не таким виртуозным, как первое. В историю с дракой автора и великого русского поэта я, честно говоря, не поверил. Очень литературно… Хотя портрет так называемого королевича набросан крайне убедительно и оставляет неприятное впечатление - не могу это не признать. 

 

Заглавная же повесть, которая по утверждению Прилепина раскрыла правду о красном терроре задолго до публикации полочной и запрещённой лагерной прозы в конце 80х - начале 90х, и вовсе меня разочаровала. Конечно, появившись в советском журнале во времена Брежнева и Суслова, она должна была произвести впечатление антисоветской бомбы, однозначно! Но вряд ли повесть стала достоянием широких масс. И, конечно же, совсем не поколебала принятые тогда представления о революции. Главное же, главное же, ту страшную правду, которой автор решил поделиться с читателем, он сам же, автор, и облек в такую эстетскую форму, постарался так глубоко погрузить в высокохудожественную муть, что она, эта правда, почти и перестала быть страшной. В конце концов, и Шолохов писал о том, что борьба была жестокой. И не только Шолохов. В известном фильме "Служили два товарища" главных героев тоже чуть не расстреляли - без всякого генеральского издевательства, со всей пролетарской прямотой. Там этот эпизод был разыгран со всеми подобающими "смефуёчками". Словом, не для всякой темы "высокая поэзия" подходит. Иногда лучше прямо и грубо рубить правду-матку.

Продолжаю погружаться в советскую литературу. В этот раз не "Повести ленинградских писателей", потому как и писатель московский.

Читать далее...

Фамилия знакома со второй половины 80-х (в какой-то радиопередаче услышал, в ночных бдениях на работе), но в те времена моё внимание сосредоточилось на прозе Булгакова, Платонова и прочих.

Сергей Колбасьев оказался писателем куда более советским, чем два только что упомянутых, но его повести и рассказы читал сейчас с интересом и даже восхищением. Не уверен, что Михаил Афанасьевич и Андрей Платонович захватили бы меня так же сильно.

Морские и по большей части военные сочинения Колбасьева внешне просты. Однако секрет их обаяния не так прост. Ломал над ним голову. Возможно, одна из его составляющих - это сдержанность автора, проявляющаяся буквально во всём. Слог прост, но не банален. Непременная ироничность не перехлёстывает в желание хохмить во что бы то ни стало. Автор коммунист по убеждениям, при этом не из числа оголтелых.

Наверно, потому сочинения его, хоть он и уже был к тому времени официально реабилитирован, не включали в школьную программу. Читать пришлось дидактический и подражающий Толстому "Разгром" Фадеева, пролетарски-суконного "Чапаева", истерично-экзальтированную "Как закалялась сталь". В соответствующий том Библиотеки всемирной литературы произведения Колбасьева тоже не вошли.

Морская команда "поворот все вдруг" по Сергею Колбасьеву - это революция.

В самый разгар публикаций полочной литературы прочитал вторую часть трилогии - "Две зимы и три лета". Читал, помнится, в выходные по утрам, под музыку с советских пиратских пластинок The Rolling Stones. Причем это было самое первое издание - номера "Нового мира" за 1968й, кажется, год. Племянник и тезка известного русского поэта подкинул из отцовской, конечно, библиотеки. Тогда роман не то чтобы потряс, однако оказался вполне на уровне нетленки Булгакова да Платонова.

А сейчас вся тетралогия, пожалуй, и потрясла. Своим только нарастающим трагизмом, смелостью, правдивостью.

Читал бумажное издание ещё 1984 года. А потом заглядывал в новое, электронное, ЛитРесовское. Оказалось, что цензура все четыре романа потрепала. Жаль, что и сейчас нельзя прочесть эпопею в том виде, как её видел автор.

Произведение масштабное. И до сих пор до конца недооценённое, нераспробованное читателями. Они сейчас спорят про разные новоделы на схожую тематику. А читать-то надо Абрамова!

Помнится, лет десять назад так (или примерно так) уже называл пост - про чтение в отпуске. Очень разношерстное получается, серьезное и развлекательное. 

Читать далее...

Сборник, вышедший в 1981 году в издательстве "Современник" в серии "Новинки "Современника"". Включает в себя с десяток рассказов (в том числе и заглавный) и повесть "Возвращение в Уэлен". 

 

Бориса Александровича Василевского можно назвать писателем одной темы - писал про Чукотку, про Север. Писал прозу лирическую, автобиографическую, почти документальную. Всё-таки моё знакомство с его творчеством началось (много-много лет назад) с рассказа на "московском материале" - "Урна с прахом". Таким же "нетипичным" можно назвать и рассказ, давший название всему сборнику, "Окна". Здесь речь идёт о ещё дочукотской юности писателя. 

 

Прозе Василевского присуща пронзительность и философичность (как в "Урне с прахом"). В этот раз поразил рассказ "Кладбище в Уэлене". Какие-то совершенно "непартийные", не соцреалистические мысли там высказаны! Даже удивительно. Василевский, видимо, находился на такой периферии словесности, что идеологи его просто не замечали. 

 

Впрочем, к теме конечности человеческой жизни он обращается не раз. 

 

При чтении повести "Возвращение в Уэлен" не утихала мысль, что как раз в то время, когда повесть писалась (конец лета 1978 - сентябрь), я оказался на пороге новой жизни. Но как эта жизнь была не похожа на суровую жизнь Чукотки! И как давно это было…

 

В одном из других сборников Бориса Василевского, полученных года два назад из Озона, совершенно неожиданно обнаружил дарственную авторскую подпись… Книга вышла в 1983 году. Как всё-таки тесен мир. И как скоротечна человеческая жизнь!

Давненько я не читал таких книг... Лет сорок почти.

Но сначала пару слов об авторе. Это имя Валентин Проталин (на самом деле Валентин Валентинович Циоменко (1933 -2001)) я впервые увидел в 1992 году на обложке книги "Лабиринт, или Сказание о Тезее". В ней известный древнегреческий миф был представлен в форме романа. Что-то похожее обычно писали немцы, ну, в крайнем случае, шведы. Тут - поработал русский. Уже одно это необычно. Впрочем, об этой книге нужен отдельный разговор. И, конечно, прежде нужно её перечесть. Несомненно, что какое бы впечатление ни осталось от первого прочтения "Тезея", пусть противоречивое, но, похоже, важную струну задело, раз помнил все эти годы, время от времени что-то такое там думал. Ведь никаких посторонних подсказок на эту тему не возникало - ни шума в прессе или потом в сети, ни даже простых переизданий. Когда за электронные книги уже взялся, пытался что-нибудь ещё Валентина Проталина найти. Но в сетевых библиотеках его произведения представлены слабо. "Тезей" - не полностью, плюс ещё чуть-чуть других сочинений.

Бумажные книги, хоть и выходили скудноватыми тиражами, но дошли до наших дней. И вот результат - первый роман автора "Завтра двадцатое" прочитан.

Писался он в начале 80-х, а вышел в самом конце - в 89-м. Это наложило свой отпечаток. Произведение не просто советское, но - партийное. Секретари обкома здесь - персонажи пусть и не первого ряда, но и не проходные, не эпизодические точно.

Главный же герой - журналист областной газеты Валентин Сбруев. Журналисты, газетная кухня советских времен вообще показана в романе больше, чем дела партийных функционеров, но всё равно другой такой книги, где бы так много говорилось о "линии партии" (в широком смысле), я не помню - среди прочитанных.

И вообще после первой главы я хотел чтение бросить. Слишком мне всё это показалось похожим на писания так называемых "молодых писателей", чьи сборники я мучил лет сорок назад, ещё и пытаясь какую-то мнимую мудрость намотать себе на ус. Но что-то всё же зацепило интерес, я принялся за вторую главу. И потом уже не мог остановиться.

Хотя и задавал себе порой вопросы достаточно странные: а как бы книжка была воспринята, появись она в 1983 году? Может, и премию какую получила? А может, и выдала бы волчий билет автору - лет на шесть...

А в 89-м году кто её заметил? При тираже-то тридцать тысяч. Когда уже книги не то что не партийные, но вообще не советские начали выходить чуть не миллионами копий...

Да, о том, как нам... нет, не реорганизовать Рабкрин, но типа - как нам улучшить нашу работу, работу во всех направлениях и во всех смыслах, и как нам выращивать новых советских людей, в книге очень много. Хотя и не с позиций тех мастодонтов литературы и публицистики, которые в конце 80-х резко оказались не у дел. Только это и делает эти пассажи тоже читаемыми - вполне читаемыми - и сейчас. И более того! Да, книга, наверно, вышла немного поздновато. Однако одну очень свежую мысль в ней я всё же почерпнул (когда из большинства книг вычитываешь только более-менее занимательный сюжет, и одна свежая мысль это много).

Журналист Сбруев, за свой острый язык на несколько месяцев тоже оказавшийся не у дел, выпавший из привычной колеи, много рассуждает о том, что время требует массового выдвижения самостоятельно мыслящих личностей. По-моему, где-то даже использует оборот - массовое производство (или воспроизводство) таких личностей. Мол, недостаточно их появляется. Не хватает таких людей - и добром это не кончится.

Как в воду глядел! Недавно в одном посте я утверждал, что социализм проиграл соревнование капитализму, потому что.... Ну, не важно, проиграл и проиграл. А сейчас - фигурально говоря - хлопнул себя по лбу: ба, да потому и не создали более могучее, чем на Западе производство, потому и не наладили более привлекательную жизнь, что с новыми людьми оказалось дело швах. Если и появлялись где такие люди, которые могли бы, могли бы, могли бы... - то слишком мало этих новых оказывалось. Да и чахла новизна на корню. Всё-таки бытие определяло сознание.

В общем, с какой стороны эту идею про новых людей ни поворачивать, но что-то в ней есть. И это не смогли реализовать, что тоже стало одним из факторов поражения.

А потом, когда поражение состоялось, вынырнули уже совсем другие новые люди. Но эту тему совсем не хочется обсуждать.

Когда дочитывал роман - концовка не чистый хэппи-энд, но с обнадеживающими оптимистическими нотками - то чуть не завыть хотелось от грусти. Это же как рассказ о покойнике, который при жизни был необыкновенно светлым человеком. И зачем мне сейчас этот рассказ, когда на кладбище не только его герой, но почти всё, что его окружало? Зачем мне это задушевное, лирическое кино, если его надо было посмотреть лет сорок назад, да пути-дорожки провели тогда мимо билетной кассы, в которой вдобавок уже и билетов-то не было?

"Тезея" однако собираюсь читать

Прочесть эту якобы фантастическую повесть сподвиг отзыв Д.Быкова, крайне хвалебный. Мол, ничего подобного не встречал. 

 

Пришлось довольно долго ломать голову над этой загадкой. Знаком со многими произведениями, написанными М. Емцевым вместе с Е. Парновым. "Душа мира" это вообще шедевр. Неплох роман "Море Дирака". И это действительно фантастика. А повесть "Бог после шести", во всяком случае, первая часть написана каким-то ученическим слогом. Напомнило прозу так называемых молодых писателей, пытающихся вести речь "литературно", "высокохудожественно". А на самом деле - каким-то искусственным, неуклюжим языком. То напыщенным, то казённым. В общем был удивлен. 

 

То ли постепенно я привык к такому "высокому штилю", то ли по ходу автор набил руку, но во второй половине повести язык уже так не напрягал. Да и загадку опуса (и отзыва на него Быкова) я к тому времени разрешил. 

 

Ведь речь здесь идёт о группке молодых маргиналов, к тому же с религиозным уклоном. Для советской литературы середины 70х тема и впрямь непривычная. И все равно я был удивлен тем, что за такой сюжет взялся полудиссидент, друг Юрия Домбровского и проч. Потому что несмотря на всю неизбитость темы, советский подход к ней возобладал. Ну совершенно официозный подход. 

 

В целом повесть произвела тяжёлое впечатление. Но не из-за трагизма изображённых в ней событий. Вернее, так: трагизм действительно есть. Вот только он совершенно не передан. Иные сводки новостей сильнее потрясают. Плюс, как я уже сказал, казённый слог, казённый подход. Да, и фантастики никакой не увидел. Разве что предположить, что это такой хитрый прием как-то задобрить цензуру. В качестве героев автор выбрал не комсомольцев-добровольцев, не молодых рабочих на большой стройке (как это делали в то время собратья по перу), а каких-то сектантов, к тому же совершенно малосимпатичных. И обозвал это все фантастикой. "Мол, на самом деле у нас таких отщепенцев в помине нет, а я только поставил эксперимент, как бы оно могло быть, заведись в советской действительности подобные чудаки". 

 

И такой финт восхищения авторским замыслом (а также исполнением его) тоже не добавляет.

Фильм Соловьева «Чужая белая и рябой» помню сейчас смутно, главным образом, ощущение, что он стал для меня какой-то «первой ласточкой» - открыл новые темы, другой взгляд на историю, на жизнь. 

Читать далее...

Для краткости на самом деле назвал так дилогию "Корсары Ивана Грозного" - "Кораблекрушение у острова Надежды". Первую часть читал ещё будучи школяром. Сейчас побудило обратиться к этим двум романам упоминание второго в качестве основы для сценария известного, показанного в ноябре на канале "Россия-1" сериала "Годунов". Упоминание это обнаружено было отнюдь не в титрах, а в соответствующей статье Википедии. Как оказалось, несколько эпизодов сериала и в самом деле очень напоминают оные в романе Бадигина. Но по порядку. 

Прежде, ещё до того, как взяться за дилогию, перечитал драму Пушкина "Борис Годунов". Отметил, что образ правителя - царя у классика далеко не столь благостный, каким он выведен на экране. Дилогия же Бадигина охватывает более протяжённый исторический отрезок, нежели сериал. В первом романе много внимания уделено личности Грозного, а также борьбе русских мореходов за Балтийское море. Действуют такие персонажи как Карстен Роде, царский адмирал, глава российских корсаров, и Степан Гурьев, один из его капитанов. Переходит он, как один из главных героев, и во второй роман, описывающий главным образом период правления царя Фёдора, сына Ивана Грозного. Здесь судьба опять бросает Гурьева из одного края страны в другой. В первой книге он, прежде чем стать мореходом, корсаром, чудом избежал смерти от рук царских опричников (потерял тогда детей - навсегда - и на какое-то время жену Анфису, сумевшую уберечься от расправы, но не от последовавших за нею скитаний и жестоких невзгод). Во второй же книге хождение Степана по мукам оказывается ещё круче, ещё фатальнее. Теперь он старший приказчик купцов Строгановых, исправно выполняющий их волю и человек вроде бы успешный (но вовсе не симпатизирующий феодально-крепостническим порядкам на "фирме"). По указанию главы могущественного клана Степан вновь отправляется в морское путешествие, теперь уже по Ледовитому океану. Возглавляет экспедицию, цель которой воспрепятствовать экспансии англичан в восточные пределы нашей страны. Миссия эта с точки зрения национальных интересов хотя и благая, но не вполне официальная. Ею для Степана Гурьева начинается полоса неудач, невосполнимых потерь. 

Тут хочется отметить, почему морская тема так сильно звучит в дилогии. Да потому что автор Константин Сергеевич Бадигин (1910-1984), сам был моряком, капитаном дальнего плавания, исследователем Арктики. И страницы, описывающие морские баталии и особенно тяготы морского перехода по Северному пути, зимовок на островах, выглядят убедительнее всего - личный опыт сказывается. 

Исторические лица эпохи, впрочем, показаны тоже интересно - параноидальный подозрительный жестокий Иван IV, хитрый, коварный Борис Годунов. И ещё раз хочется сказать, что авторы сериала, не указывая дилогию в качестве основы сценария, некоторые эпизоды чуть ли не буквально списали у Бадигина, а другие "творчески" переработали. (После этого хочется воскликнуть: если вы, мастера культуры, так беззастенчиво хапаете чужую интеллектуальную собственность, с чего тогда такие препоны рядовым потребителям контрафактного контента; чем вы лучше их?! не следует ли начать с себя? - как нас всегда учили).

Как бы то ни было дилогия даёт яркую картину эпохи. А образ Степана Гурьева - быть может, один из самых запоминающихся положительных героев в отечественной исторической романистике, пример человека, стремящегося следовать правде и сохранить честь не взирая ни на какие жизненные обстоятельства, даже самые экстремальные.

Дело в том, что так называемую первую трилогию, начинающуюся романом "Теория невероятности", я отложил в сторону в самом начале этого романа. Сочинение показалось мне состоящим из одних трескучих фраз и вообще ни о чём. Но прилежно я взялся за второй том двухтомника, включающий в себя в том числе и Вторую трилогию.

Двухтомник этот появился в моей библиотеке в какой-то степени с подачи Галины Щекиной, великой "анчаровщицы". Но не только. В страшно далеком туманном отрочестве я прочёл повесть "Сода-солнце" - она входила в сборник "Фантастика", изданный ещё в середине 60-х годов (а я читал его примерно в середине 70-х). Впечатление от повести Анчарова было тогда очень сильным. С тех пор я не оставлял мысли расширить своё представление о творчестве писателя. И вот - расширил-таки.

Вторая трилогия как раз начинается с повести "Сода-солнце". А ещё туда входят "Голубая жилка Афродиты" и "Поводырь крокодила".

Вторую трилогию я осилил полностью. Но позитив ощутил только на первой части, хотя и не такой сильный как в туманные 70-е. С оговорками.

Во-первых, я принял далеко не все идеи главного героя. Да, некоторые из этих идей и сейчас показались мне интересными и привлекательными, но не все. Есть в некоторых из них какая-то фоменко-носовщина. Подход по принципу: Одиссей был на самом деле родом из Одессы, поскольку имя и название города созвучны.

Автор (ну, соответственно, главный герой) смело смешал царство мёртвых Аида и Тартар. А ведь это были разные "учреждения". Ну, ладно, смешал. Не научный труд, художественное произведение, сделаем скидку. Однако посмотрим, каков наш герой в плане исканий истины. Не поехал в экспедицию, заранее был уверен в том, что найдут. Лихо! А я вот со скромной высоты собственного опыта уже знаю, что находится искомое далеко не всегда сразу, не с "первого подхода к снаряду", - даже когда ищешь в правильном направлении. Настойчивость приходится порой включать, гибкость проявлять. А уж касаемо научного поиска стопудово именно так! И напрашивается вопрос: а что это у нас за исследователь? Пацан какой-то, а не исследователь, если честно.

А две другие повести вообще показались мне невнятными, сумбурными и похожими на черновик. Настолько всё небрежно.

Увы, расширяя представление, не всегда открываешь для себя автора. Иногда закрываешь...

Четвёртый том собрания сочинений Евгения Ивановича Носова (1925-2002), в который вошла военная проза писателя.

Прежде всего это повесть "Усвятские шлемоносцы", в своё время несомненно ставшая событием в отечественной словесности. Держал и я когда-то в руках номер "Роман-газеты" со "Шлемоносцами". Но тогда меня, видно, интересовало другое. Признаюсь, и сейчас зачин повести я принял с некоторым сопротивлением. Он показался мне чересчур благостным... Из рассказов отца у меня сложилось другое впечатление о том, как так называемый простой народ в российской глубинке встретил известие о начале войны. Мать отца, моя бабушка, якобы сказала мужу, моему деду: "Ну, теперь у Сталина, должно быть, и у жопы трубка!" Тридцатитрехлетняя женщина, вчерашняя крестьянка, по причинам "текущего момента" превратившаяся в жительницу небольшого провинциального города, она пока видела в начале войны, похоже, головняк только для верхнего начальства... "Ты думай, что говоришь!" - одернул её дед. Хотя её слова слышал только он - да одиннадцатилетний сын. Дед уже побывал на Финской, благополучно с неё вернулся. Может, потому и бабушка ещё не понимала, чем чревата война новая. Ещё не знала, что мужа её в ближайшие дни возьмут в армию. И только 6 лет спустя придёт извещение о том, что он пропал без вести...

Повесть Носова очень локальна по временнОму и пространственному охвату. Первые дни в небольшом поселении Усвяты. Вместе с тем произведение это в чём-то подобно былине или фреске - такие здесь автор выявил моменты и краски. Недоверие моё, возникшее было на первых страницах, очень быстро прошло. Очень сильно автор передал суть русского человека. Читая такую прозу, чётко понимаешь разницу между тем, что написано очевидцем и участником, и - тем, что соорудил сын или внук этого участника, пусть даже и талантливый.

Продолжающие подборку рассказы показывают непарадную сторону войны - совсем казалось бы негероические будни бойцов на передовой; страшную долю гражданских людей, оказавшихся в оккупации; забвение и равнодушие окружающих, в котором доживают свои дни ветераны - уже в мирное время. Картина складывается в воображении совсем негламурная!

Отметил ещё, что автор, показывая ужасы войны, вовсе не смакует их, как иные... Носов - несомненно один из лучших представителей русской прозы ХХ века, которая в отличие от литературы западной, как правило, была "неконцептуальной", но очень предметной, зримой. Здесь "фокус читательского внимания" очень хорошо наводится на резкость. Во всяком случае, лично у меня. Читал с таким напряжённым вниманием, как будто какой-то триллер! Хотя, конечно, какой-то там триллер или там боевик! Проза Носова сильна именно непридуманной правдой - которой веришь.

Повести, написанной в 1971 году (и описывающей 67-68 годы), по канонам сети можно было бы дать следующую аннотацию: "Анна Каренина 100 лет спустя". В сюжете задействован довольно схожий треугольник, естественно, с учётом изменившихся реалий. Ну и финал, само собой, в чём-то диаметрально противоположный.

Подкупает язык повествования, экспрессия. Главный герой - рассказчик Антон Павлович Кержун, в прошлом матрос рыболовецкого траулера, ещё раньше подводник, ещё раньше - детдомовец (родителей репрессировали), на протяжении большей части действия - сотрудник областного издательства. А ещё он - прозаик (заочно закончил литинститут), автор повести на морскую тематику (выхода которой очень ждёт). И кроме того - изрядный пижон. Увлечение его заграничными шмотками бросается в глаза. Он сам прямо об этом говорит. И быть может, этой своей чертой он похож на героев Василия Аксенова. Но в чем-то он им антипод. Что-то в нём есть и от персонажей Юрия Трифонова (вероятно, не очень много). Опять приходит на ум пресловутая формулировка Д. Быкова : Капоте и Хемингуэй в одном флаконе. Ну, даже если и не Капоте, и не Хэмингуэй, но всё равно что-то в этом есть.

Очень интересен узкий и затхлый мирок областного издательства. Вероятно, срисовано с натуры. Печально... Частично компенсируется несколькими яркими фигурами "из народа". И не только из народа - директор издательства Дибров весьма колоритен.

Ну и финал тоже очень грустный. Хотя и предсказуемый.

Прочитал всё, ещё не прочитанное, воспользовавшись четырехтомником, изданным ленинградским отделением "Худлита" в 90-х годах. Это оказались и реалистические и фантастические произведения. Первых оказалось не так много, и лучшее среди них повесть "Облака над дорогой", вещь, по-моему, автобиографическая. Хотя и не столь сильная как "Сестра печали".

Отметил для себя и рассказ "Кто видит море".

Что касается фантастики, вдруг стало ясно, почему она не попала ни в один из двух бумажных сборников, изданных в 80-е годы в Ленинграде. Это рассказы "Когда я был русалкой", "Курфюрст Курляндии", "Фиалка молчаливая", "Дядя с большой буквы", повесть "Небесный подкидыш". В "Курфюрсте" и "Фиалке" прямо есть что-то тошнотворное... Повесть читалась значительно легче и вообще поинтереснее. Впрочем, темы здесь возникают уже не новые для автора: пришельцы среди нас; путешествие нашего современника в иные миры.

К ней я в данном случае отнёс и повесть "Сестра печали". Произведением этим Шефнер гордился. Можно догадаться, что многое в повесть перенесено из его личного опыта, непосредственного. Например, работа на фарфоровом заводе, служба на аэродроме во время войны и т.д. Даже детдомовское детство - хотя в отличие от главного героя - рассказчика Анатолия автор не был сиротой, не знавшим своих родителей.

Понятно, что при написании повести Шефнер всё-таки выставил некую "дистанцию" между собой и героем. Анатолий моложе автора, он живёт в своего рода общежитии - комнате в коммуналке. Кроме него в комнате живёт ещё трое студентов техникума. Впрочем, четвертый, самый порядочный из них по словам многих, кто знает ребят, уже "отрезанный ломоть". Гриша пошёл добровольцем на финскую войну и получил там тяжёлое, фактически смертельное ранение.

Настроение при чтении повести у меня менялось. Сначала всё выглядело очень интересным: отношения между четвёркой друзей (все бывшие детдомовцы; зовут друг друга по детдомовским кличкам; очень своеобразен уклад их совместной жизни), жизнь в техникуме. Не было той фантастики, что в первую очередь заинтересовала меня у Шефнера, но всё равно тут присутствует какой-то незашоренный, нестандартный взгляд на мир, на людей. Неожиданным и удивительным показалось то, что жизнь тогда была очень похожа на нашу. Без интернета и сотовых телефонов, без возможности связаться с любой точкой земного шара, получить доступ к самой разнообразной информации - и тем не менее тогда люди так же интересовались новостями из большого мира, только узнавали их из газет, радиопередач, кинохроники. Так же пытались заглянуть в будущее, понять смысл, происходящих вокруг перемен, выбрать для себя путь в этой жизни...

Потом однако я перебил чтение повести другим - на один день взялся за томик другого автора (о нём будет написано в своё время). Проза этого писателя так поразила меня, что описание войны у Шефнера показалось мне недостаточно ярким и выразительным. К счастью, это чувство скоро прошло.

Да, и о войне Шефнер рассказывает как бы обыденно, такого потока красок, как, допустим, у Бондарева, не создаёт, но постепенно понимаешь, что в этом и сила его рассказа.

А в финале он сумел вызвать у меня очень сильное сопереживание герою. Я даже подумал: весь этот рассказ о студенческой жизни, о заводском опыте героя был нужен, чтоб подвести к главному: показать то, чего люди лишились на той войне. Хотя города и заводы были восстановлены после войны, она оставила по себе незаживающие раны в душах...

"Имя для птицы, или Чаепитие на жёлтой веранде" - повествование уже сугубо автобиографическое. "Летопись впечатлений" - таким подзаголовком снабдил повесть автор. В ней ему удалось охватить только двадцатые годы прошлого века, хотя были и экскурсы в более поздние времена.

Очень интересно было увидеть, как жили тогда люди, как формировался будущий классик. Хотя всё же таких пронзительных нот, как в "Сестре печали" здесь и не прозвучало.

К чтению прозы Шефнера приступил ещё в октябре. Имея два сборника - "Сказки для умных" (Лениздат, 1985 г.) и "Запоздалый стрелок" (Советский писатель, Ленинградское отделение, 1987 г.) - последовал хронологическому принципу. Т.е. начал с более ранней книжки.

Состав двух подборок частично друг друга дублирует. "Сказки" открывает повесть "Скромный гений". Присутствует она и в "Стрелке". Я прочитал "Гения" в первом сборнике (совершенно бесхитростно,раз уж решил подчиняться издательской хронологии), но потом заметил, что совписовская книга напечатана на лучшей бумаге и качество шрифта в ней выше, и решил, что сочинения, имеющиеся в обоих сборниках, в "Сказках" впредь буду пропускать, чтобы прочитать их уже в "Стрелке". Тем не менее сумел-таки отметить, что одноимённые тексты "Сказок" и "Запоздалого" слегка разнятся. Во всяком случае, это утверждение справедливо для повести "Круглая тайна". Оказалось, что один из её персонажей, любитель прекрасного Вавилон Викторович (Вавик), напевает разные куплеты. Такое вот сделанное мимоходом текстологическое открытие. Впрочем, говорит оно только о богатстве прозы Шефнера, его изобретательности. Похоже, разного рода прибауток, в том числе и рифмованных, у него был неистощимый запас.

Сейчас уже можно признаться, что первое знакомство с прозой Шефнера (происшедшее в семьдесят-лохматом году), вызвало у меня сложное чувство. Это тоже был сборник, из серии "Библиотека советской фантастики". Скорее всего, "Скромный гений" издания 1974 года. Кроме заглавной повести вошли туда также и "Человек с пятью "не"", "Запоздалый стрелок", "Круглая тайна", "Когда я был русалкой". Последнюю повесть я что-то не помню (значит, надо будет перечитать). Всё остальное врезалось в память в виде ярких эпизодов, фрагментов диалогов, просто хлёстких фраз и выражений. О, я прекрасно понял, что автор - тот ещё острослов, палец в рот не клади! Вместе с тем я читал тогда его сочинения с глухим раздражением. Фантастика! Но я-то хотел бы совсем другой фантастики - чего-то вроде Абрамовых и Стругацких, а не этот стёб... Было это в очень косматом году...

Позднее я, конечно, понял, что фантастика Шефнера совершенно оригинальна и просто блестяща. Сейчас оценил весь её блеск вновь...

Ещё раз про состав только что прочитанных сборников. В "Сказках", в полном соответствии с названием, собраны только произведения, которые можно отнести к фантастике (не совсем научной, или даже совсем не научной, но фантастике). А вот совписовский "Стрелок" состоит из двух разделов. Первый включает в себя прозу реалистическую, возможно, автобиографическую, исповедальную. Сначала речь идет о трудной послереволюционной жизни в Петрограде и его окрестностях; герои этих рассказов и повестей - дети, подростки, иногда беспризорники (или детдомовцы). Эти произведения написаны ни в коем случае не учеником, профессионалом, но они обычны (на мой взгляд). Если бы Шефнер писал только такое, вряд ли пришлось бы говорить о каком-то его особом феномене. Однако уже в такой сугубо реалистической вещи как "Чужедомье" (герой как раз детдомовец, снова пустившийся было в странствия) начинают проступать черты Шефнера фантастического. А именно - то, как он изображает своих персонажей. Обманчиво. Герои положительные не всегда выглядят такими, поначалу. То же самое и в отношении персонажей отрицательных. Раскрываются постепенно.

В рассказах "Дальняя точка" и "Неведомый друг" показана военная действительность, блокадная жизнь. Вещи явно автобиографические.

Повесть "Счастливый неудачник", будучи вроде бы реалистической (не один закон физики там не нарушен), уже обладает всеми главными свойствами фантастической прозы Шефнера - парадоксальностью, гротескностью, неожиданными поворотами действия, необычностью ситуаций, в которых оказывается герой.Этим произведением завершается первый раздел книги.

Ну а что можно сказать про раздел второй? Да, это уже фантастика. Это классический Шефнер. Это фантастика не только стёбная, но и философская. Но что удивительно - и приключенческая в каком-то смысле. Не как у Абрамовых или Стругацких, но с точки зрения сюжетной изобретательности ничуть не хуже (а может, даже и получше).

Недавно я назвал Шефнера нашим Воннегутом. Конечно, сравнение справедливо до какой-то степени. Никто никому не подражал. Да и не было необходимости. Просто оба, и каждый по-своему, выбиваются из общего ряда - не только фантастики, но вообще прозы.

Эпопея о советском разведчике Григории Гончаренко включает в себя три романа: "И один в поле воин", "У чёрных рыцарей" и "Гроза на Шпрее". Первый роман наиболее известен, он даже был экранизирован ("Вдали от Родины"). В детстве я сам читал эту книгу несчётное количество раз. Правда, книга была очень потрёпанная, в ней не хватало последних страниц. 

В этом романе главный герой внедряется в ряды вражеской армии под именем барона Генриха фон Гольдринга. Причем, делает это крайне необычно и смело - переходит линию фронта и добивается встречи с полковником Бертгольдом, дружившим в свое время со старшим бароном фон Гольдрингом, кадровым немецким разведчиком. Далее, естественно, следует проверка, в несколько этапов, наш герой её выдерживает и потом служит уже в качестве офицера Вермахта. 

Тут следует отметить, что с бароном фон Гольдрингом советский читатель познакомился на несколько лет раньше, чем с Иоганном Вайсом и Максом фон Штирлицем. Правда, почему-то так получилось, судьбы этих двух героев сложились значительно успешнее, - вероятно, благодаря более удачным экранизациям. 

Сейчас я бы сказал, что как рассказчик, повествователь, Дольд-Михайлик не уступает Кожевникову (а может, и превосходит), а Юлиана Семёнова обставляет точно. Хотя то, что я читал, это перевод, перевод с украинского, но в общем весьма неплохой перевод. 

Во второй и третьей книгах трилогии события происходят сразу после войны. Гончаренко действует здесь уже под другими именами, основное из которых - Фред Шульц. Опять он, как и в военные годы, весьма широко путешествует по Европе. Опять он, как и прежде, на высоте, наблюдателен, проницателен, смел, находчив.

Собственно, я не собирался делать пост. Но на последних страницах что-то пробило... Ведь когда-то книга про советского разведчика Гончаренко-Гольдринга значила для меня не меньше, чем "Стажёры" Стругацких (перечитывал с не меньшей регулярностью), а о том, как Григорий наконец-то вернётся на Родину, в любимый Киев, я узнал только сейчас, более чем сорок лет спустя после знакомства с этим обаятельным персонажем. Грустно, конечно, что так много времени потребовалось; по-хорошему, я должен был прочитать эти книги значительно раньше...

На эту книгу обратил внимание ещё несколько лет назад, будучи поклонником Г.И. Гуревича. Взялся же за неё сейчас в качестве так называемого дополнительного чтения (типа, на сон грядущий, психологической разрядки ради и т.д.). Впечатление от первых страниц было таким: работали авторы над своим детищем серьёзно, основательно, но стоит ли сейчас это читать, шесть десятилетий спустя? Всё же продолжил чтение, полагая, что пост делать по книге не буду. Вышло однако иначе. Почему?

Главный герой повести, он же рассказчик, Григорий Гордеев - геолог. Впрочем, остальные основные герои - тоже геологи. Да и главный среди них, пожалуй, не Григорий, а Леонид Павлович Маринов, не просто геолог, а революционер в геологии, сторонник новых идей в этой науке.

Собственно, речь в повести идёт о таёжной экспедиции с целью подтвердить - или же наоборот опровергнуть - эти новые идеи. Преподнесена вся эта история очень округло - но не в том смысле, что благостно, умилительно, а внятно, зримо, убедительно, с большим талантом рассказчика (который, я бы отметил, встречается далеко не у всякого писателя, даже из числа так называемых великих). Потом, конечно, с огромным знанием материала, и не только геологического (на взгляд профана по этой части). Интересно показаны люди, обитающие в тех далеких и пустынных местностях, через которые прошёл путь экспедиции. Уклад жизни и обычаи туземцев просты, суровы, парадоксальны - с точки зрения горожанина, но, вероятно, неизбежны и единственно возможны в тех суровых условиях, в каких сформировались. При этом ни слова о какой-либо особой миссии жителей тайги, их специальном бремени и т.д. Они просто живут - здесь и так и другой жизни, похоже, даже не представляют.

Интересно показана природа сурового края, требования, которые она предъявляют к представителям рода человеческого, рискнувшим обосноваться столь далеко от цивилизации. Не хуже, чем у Дж. Лондона, в чём-то более зримо и наглядно.

Работа геолога показана увлекательно, вот что ещё немаловажно! Участников экспедиции немного, всего шестеро, но у каждого свой характер, и драматургия сюжета такова, что характеры эти неожиданно раскрываются по ходу...

В общем, прекрасное произведение - о преданности своему делу, науке, о научном поиске, о нравственных устоях. Талантливо написано - потому и делаю об этой книге пост.

Читал эту книгу в юности раза два, не меньше. Тогда понравилось меньше, чем романы Бондарева и даже Бакланова. Запомнил, оказывается, очень мало - только эпизод с арестом - за то, что завернул что-то там в газету с портретом вождя; да ещё упоминание Ремарка. 

Сейчас перечитал с большим интересом. Компактный, но очень насыщенный роман. В том смысле, что начало битвы на Курской дуге показано глазами нескольких персонажей, как бы с разных ракурсов. И картина получилась почти панорамная. 

Не коробили даже публицистические отступления автора и его сильные "заезды" в будущее. Хотя, конечно, с точки зрения историографии, Ананьев мыслит в этом романе полностью в рамках тогдашней, советской.

Когда-то, в другой жизни, смотрел телефильм с таким названием... Сейчас даже трудно сказать, что вывело меня на литературный первоисточник - романы "Нежность к ревущему зверю" и "Зона испытаний" Александра Бахвалова. 

Об авторе, Александре Александровиче Бахвалове (настоящая фамилия - Мистакиди) известно крайне мало. Дилогия посвящена лётчикам-испытателям и является по сути одним романом, хотя главные герои частей разные. В первой книге - это Алексей Лютров, который выделяется среди коллег высоким ростом и значительным авторитетом. В следующей же книге внимание автора более широко распространяется на персонажей второго плана, нежели это было в первом романе, но всё же главный герой есть и здесь - Борис Долотов, который слывёт человеком нелюдимым, закрытым, себе на уме. 

Впрочем, сразу следует сказать, что два эти романа (или части дилогии, не суть) при не очень большом объёме каждого довольно густо "населены". Масса персонажей, многие из которых переходят из первого романа во второй - летчики-испытатели, инженеры, главный конструктор Соколов (Главный, или Старик). Но есть и вообще безымянные, как например, тот старик, которого в самом начале "Нежности.." Лютров подвозит на своей "волге" по пути на аэродром. Дело в том, что Бахвалов оказался мастером по части передачи прямой речи - у него чуткое ухо, цепкая память, какие не у всякого писателя встречаются, из тех, что считают себя профессионалами, мастерами слова. А ведь про Бахвалова понятно, даже без той куцей биографической сводки, что приведена выше, что "литературных акадеемиев не кончал".  Из книг его видно, что товарищ очень хорошо знает лётное дело, что перед нами та литература, триумф которой когда-то предрекал Варлам Шаламов (предрекал-то давно, мы, правда, позднее об этом узнали): на смену писателям-сочинителям-словесникам придут писатели, хорошо знающие жизнь. 

Таков Бахвалов: знает жизнь тех, кто "учит летать самолёты". Порой передает их проблемы языком трудным, почти техническим. И это не удивительно. Удивительно другое: каким прекрасным языком он описывает природу, оттенки погоды. Но также мощно он выражает и чувства своих героев. Да, иногда впадает в некоторый дидактизм, но - не часто, и лично я эту его категоричность очень скоро простил. Забываешь о ней на фоне той внутренней жизни, что ведут его летчики. Да и внешней тоже - ведь часто мы видим их в ситуациях драматичных, как на земле, так и в небе, конечно. А про прямую речь его героев я уже говорил - особенно колоритную у некоторых персонажей второго плана, и совсем даже не летунов. 

Я начинал это чтение с некоторой настороженностью. Типа, что это за культовый автор, о котором я ничего раньше не знал? А сейчас думаю диаметрально противоположное: Бахвалов - это явление в нашей литературе, которое проглядели и критики, и читатели. Наш Ричард Бах, не меньше (причем, именно наш, а не потому что некое  подобие американца). Вообще-то непохожий и на тех, кто у нас в 70-е считался "маститым" и "ведущим". Не писал о том, что мы оторвались от каких-то корней, или о том, что "кто-то кое-где у нас порой". Или  о том, что мы ещё далеки от "истинных строителей коммунизма". И уж о том, что "мы зашли куда-то не туда", тоже, конечно, не писал. И Веллер, наверно, не причислил бы его к "представителям бунинской школы" (как это он сделал по отношению к Юлиану Семёнову, вот хохма!) Хотя язык его куда ярче и, главное, естественнее, чем у литературного отца Штирлица и подполковника Костенко. А герои его этим "суперменам" отечественного детектива ничуть не уступят в том, что они тоже - что они на самом деле - на острие самых трудных задач времени, при том живут так, что некогда им задумываться - оторвались от корней, соответствуют или нет? И противники у них тоже есть. Вовсе не какие-то отжившие свой век типы, ходячие анахронизмы, заурядные ретрограды, перерожденцы и т.п. Нет, это тоже люди вполне современные, люди вполне "на уровне". Ведь тоже - инженеры, а порой и лётчики. Да не всегда они и выглядят как противники. Но кто  самый главный враг в книгах Бахвалова  - пожалуй, не просто и сформулировать. Техника? Но если бы просто техника, то откуда бы тогда и нежность к этому ревущему зверю? Нет, тут практически как у Лема и Ефремова, главный враг - это неведомое, непознанное. Только в отличие от великих фантастов, неведомое и непознанное в нашей реальности, в пределах нашей Земли и бренной земной жизни. Что тоже является заслугой Бахвалова, ещё одним достоинством его прозы. 

Читал опять так называемое полное издание, подготовленное Одесским и Фельдманом. Очень интересным оказалось предисловие, описывающее драматичную судьбу романа... "Двенадцать стульев". 

Что же касается текста романа "Золотой телёнок", рассхождения так называемого "канонического" варианта с так называемым "полным" не столь велики. Больше хочется говорить о качестве подготовки электронной версии - не только отсутствуют комментарии, которые были столь познавательны в предыдущей книге, но даже и некоторые восстановленные фрагменты выглядят сомнительно. Так, как если бы в них вкрались опечатки. 

Альтернативные же главы, помещённые в конце книги, почти не представляют какой-либо альтернативы. Ну нет пассажа про пешеходов в зачине, герои порой наделены другими именами...

 

И ещё. Что касается комментов Одесского и Фельдмана, которые я уже успел похвалить, появилось предположение (автор его - Александр Сафронов), что эти два филолога просто воспользовались уже существующими комментариями Щеглова. Двухтомное издание романов Ильфа и Петрова в его редакции вышло в 1995 году в издательстве "Панорама". Комментарии там ещё более обширны и основательны. Посмотрел - некоторые подозрительно совпадают с разъяснениями Одесского и Фельдмана...

 

 

Не перечитывал роман со школьных лет. На рубеже веков даже купил двухтомник с обширными комментами.  И вот, буквально недавно выяснилось, что знакомые мне тексты, так называемые канонические, вовсе не являются полными. 

Оба романа про Остапа прошли серьёзнейшую обработку цензурой. К счастью беловые рукописи сохранились в анналах. Сохранились и первые издания. Располагая всеми этими материалами литературоведы-филологи Одесский и Фельдман в конце 90-х прошлого века выпустили сначала полное издание "Двенадцати стульев", а затем, там понимаю, и "Золотого телёнка". 

Вот этот вариант я сейчас и читал. 

Оказалось, что от "канонического" он отличается не только отдельными фразами и абзацами (типа, "до мировой революции" заменили на "до Страшного Суда"), но и целыми главами. В одной, в частности,  описывается дореволюционная жизнь Ипполита Матвеевича, в другой - участие поэта Ляписа-Трубецкого в творческом три по созданию суперпередовой оперы, нацеленной на большой коммерческий успех.

Очень интересны и комментарии к тексту, раскрывающие в том числе и прошлое Остапа, а также политический подтескт книги, сатирические шпильки авторов в сторону собратьев по литературе. 

Почитать и скачать можно на сайте ф___та, если конечно, не успели ещё заблокировать.