Этот фильм надо было смотреть осенью 13го, когда я как раз прочитал "Записки охотника" Ивана Сергеевича Тургенева. Прочитал, по правде, в первый раз, поскольку в школьные годы из-под палки "проходил" отдельные рассказы. И получил при чтении настоящее наслаждение - языком, описанием, сюжетами, атмосферой.

А сейчас я вижу, что фильм и впрямь снят по мотивам. Например, одна из страшилок крестьянских ребят из "Бежиного луга" вложена в уста исправника. И тем не менее! Актёры играют отлично - Виктор Павлов, но в особенности, конечно, Олег Борисов. Хороши и эпизодические роли. Семья немецкого профессора уморительна.

В фильме есть своя атмосфера, отчасти кафкианская, как, по-моему, и в других фильмах Валерия Рубинчика, - с абсурдистской театральщиной, со вставными миниатюрами внутри основной истории.

Жутью некоторой повеяло от нравов крепостнической России, в которой "так упоительны были вечера, - когда судьбой человека могла распоряжаться владевшая им (ею) бабка-помещица.

И хочу напомнить (как ни смешно, но и самому себе), что я этим просмотром возобновил начатую года три назад ретроспективку работ Валерия Рубинчика.

Опять кросспостинг не работает! Ну сколько уже можно. Ещё раз повторяю.: ЖЖ для меня, пожалуй, привлекательнее, чем местный дневник. Здесь записи оформляю по инерции. И  с учетом разных нюансов уже не раз здешний блог хотел бросить. Вот, сегодня ещё один повод. Доколе?!

Перечитываю книгу уже второй раз, а возникшие при чтении мысли решился высказать лишь сейчас!

А на самом деле читаю "Гости с Миона" в энный раз! 

Свое английское чтение собирался продолжить другой книгой, однако на глаза попался хвалебный отзыв вот на эту. Написана ещё в 70-е, на русский же перевели буквально только что - как "Матерь тьмы". 

Франз Вестен (Franz Westen - в русской аннотации стал Францем Вестерном), автор рассказов - ужастиков, пережил смерть жены и, в результате, алкогольную зависимость, с которой сумел справиться. Живёт в Сан-Франциско, городе поэтов-мистиков-оккультистов.

Сначала ничего не хотел писать. Но потом материала добавилось, и решил несколько строк набросать.

У меня самого дорога к этому роману была довольно-таки долгой. Название давно уж было на слуху, да и книга бумажная под рукой. Примечательно, что именно ею была открыта серия "Библиотека российского романа" в издательстве "Современник". 

Посмотрел два фильма по теме, художественный режиссера К. Буслова "1941. Крылья над Берлином" и документальный студии РД "Берлин сорок первого. Долетали сильнейшие" (уже видел пять лет назад по ТВ).В чём-то сходся, в чём-то расходятся.

Примечательно, что командир первой группы, бомбившей Берлин, Герой Советского Союза Евгений Николаевич Преображенский - мой земляк. Родился в Кирилловском уезде, учился в Череповецком педагогическом техникуме.

Давно собирался посмотреть этот фильм. Прежде видел только фрагменты. И если не ошибаюсь, это был "Закрытый показ" Гордона. С тех пор много воды утекло...

После просмотра возникли вот какие мысли:

Ещё одна история о Крабате и Черной мельнице. 

Более двух лет назад читал роман Юрия Брезана с почти таким же названием. Сорбский немецкий писатель создал его опираясь на народную мифологию. Но оказывается, в этом деле он был не одинок.

"Крабат" - самое известное, самое популярное произведение сказочника Отфрида Пройслера.

Книга 1965 года, из детгизовской серии "Библиотека приключений и научной фантастики" ("рамочка"). Взята для чтения в качестве "релакса". В школьные годы один только вид "рамочных" книжек действовал на меня почти столь же магически, как годами пятью-семью раньше музыкальная заставка, предвещавшая мультики на ТВ.

Не очень объёмистая повесть, детектив про убийство, случившееся в музее восковых фигур на острове Кони-Айленд в Нью-Йорке.

Издание 1967 года, "Советская Россия". Книгу выкинули из библиотечного фонда, а я подобрал, поскольку успел оценить прозу Константина Воробьева. Разглядел, что некоторых из включенных в нее произведений нет в имеющемся у меня трехтомнике начала 90-х.

В 1967 году имя Константина Воробьева что-то говорило, наверно, только узкому кругу знатоков, возможно, каким-то отдельным собратьям-писателям, но уже тогда это был мастер. Один всезнайка заметил, что Константин Воробьев сочетал в своей прозе брутальность Хемингуэя и лиричность Капоте (как-то так).

Начал снова посматривать фильмы. В прошлые выходные посмотрел "Стрельцова" (в постановке младшего Учителя) - забавно,

Книга вышла в серии "Зарубежный роман XX века" в "Худлите" в 1979 году. Но я узнал имя датского писателя двенадцатью годами позднее, когда в серии "Мастера современной прозы" вышел том "Избранного", включающий в том числе роман "Никто не знает ночи". 

Там шла речь о временах нацистской оккупации Дании. "Игрушки" же Браннер написал до войны, ещё в 30е годы.

Полное название длиннее - "Александр I – старец Федор Кузьмич: Драма и судьба. Записки сентиментального созерцателя". 

Автора можно рассматривать как продолжателя дела Даниила Андреева.

Завершив чтение повести "Роммат", двинулся дальше. А дальше были произведения объемом поменьше, рассказы, парочка повестей. Но они, как мне показалось, продолжили линию "Романтического материализма". 

Аннотация романа несколько лукавит, поскольку Миша Мальчакитов, герой "Песни тунгуса", здесь проходит почти по переферии истории. Главной же фигурой, да и повествователем, выступает Олег Шустов. 

Полное название - "Романтический материализм". Иногда называют романом; в IX томе десятитомника включен как повесть. Датируется 1989 годом. 

Олег Ермаков пришел в литературу с рассказами о службе в ограниченном контингенте в ДРА. Но потом в его творчестве зазвучала, как мне сейчас представляется, тема "сибирской анархии". На рубеже первого-второго десятилетий века читал его книгу "Свирель Вселенной". Однако тогда про "анархию" ещё не очень было понятно. Роман "Песнь тунгуса", кажется, что-то проясняет. Хотя и не всё, не всё. 

Несомненно, тут отобразился доармейский, доафганский опыт писателя. Среди героев действуют молодой лесник Олег Шустов, из европейской России рванувший в прибайкальские дебри. Альтер эго автора, думается. Но главный герой всё же тунгус - эвенк Михаил Мальчакитов, туземец. Тоже молодой, успевший уже отслужить в отличие от Шустова, которого ещё ждёт - никак не дождется Афган. 

Всё-таки неровное произведение. Задумывалось наверняка как песнь, но вот лично у меня в голове как единое целое, увы, не сложилось. Полосами идёт - то интересными, то многословно-скучноватыми. 

Интересны главы первой части - но не с первых страниц. Ещё увлекательнее детство и юность эвенка Миши, особенно его житьё-бытьё в Иркутске. 

Построенное в виде коллажа диалогов, обрывков радиопередач описание жизни Олега Шустова и его возлюбленной на горе читал по диагонали. Главы, где мир показан глазами разных зверей, наверно, должны были включить 3D оптику. Не уверен… Объема, конечно, добавили. Объема текста. 

Хоть концовка довольно утешительная. Лишь наполовину по Владимиру Савченко (плохих догонят и накажут, а хорошие поженятся и станут плодить детей), но всё же…

Но вот впечатления некой Вселенной, как у Маркеса или там Айтматова всё-таки не возникло. Ну, может, плохо старался - в смысле, я как читатель. 

Одно понял, роман - первая часть дилогии. Его продолжает "С той стороны дерева". Значит, с той стороны придется зайти

Полное название - "Смерть композитора. Хроника подлинного расследования". Речь идёт о гибели композитора Владимира Ивасюка, автора музыки в песнях "Червона рута", "Водограй" и проч.

Оказывается, была такая история и наделала немало шума. Почти как тайна перевала Дятлова - для кого-то, особенно на Украине. В конце апреля 1979 года молодой композитор ушёл из дома и пропал. А примерно через три недели его труп обнаружили в так называемом лесу (парке) в городе Львове (где он, собственно, и проживал).

Алексей Ракитин ведёт в книге собственное расследование - опираясь на протоколы допросов, экспертиз и проч. Как тайна дятловцев, о которой автор в своё время очень хорошо написал, читателя за грудки не хватает, но всё равно - познавательно, интересно. Кругозор расширяет, учит вдумчивости, взвешенности. Хотя с какими-то моментами - например, с оценкой, что А. Ракитин даёт советской эстраде 70-х, я не вполне согласен. Всё было несколько сложнее. В том числе и песни Ивасюка уж не были прям таким прорывом, как это утверждает автор книги.

Вот ещё такая форма чтения существует. Не только ретро, но и ностальжи.

Обратился к творчеству двух авторов, которые мне дороги с ужасно далекого от нынешних времен года. Познакомился с их произведениями практически одновременно. Более того, и сборники-то их купил в одном и том же книжном - в славном городе Магнитогорск, где проходил тогда учёбу в ЦИПКе (Центральный институт повышения квалификации). Если память не изменяет, магазин находился в пристройке к тому интернату, где я жил (почему-то вот этак назывались там эти заведения - не гостиница, не общага и уж, конечно, не хостел, а интернат). Или совсем рядом - в ближайшем, в общем по соседству. А у меня тогда довольно бурно проходило время собирания камней - много чего в голове в ту пору отложилось. В том числе и оценил таких писателей как Владимир Тендряков и Павел Вежинов, сборники "Затмение" и "Измерения" соответственно. Я даже усмотрел что-то общее у двух прозаиков. Хотя русский фантастику явно не писал, а у болгарского наоборот элементы фантастики несомненно присутствовали...

Но сейчас я читал их в обратном порядке. Сначала повесть Павла Вежинова "Летучие мыши появляются ночью". Это детектив. Вежинов работал в разных жанрах. Но большого удовольствия от чтения этой истории я не получил. Да, есть болгарский колорит и какие-то творческие черты Вежинова просматриваются, но... Но сюжет не бог весть что. Ладно.

Зато роман Тендрякова "Свидание с Нефертити" очень и очень порадовал. Не так много книг, главный герой которых человек творческий. И не только в русской литературе, но и в мировой. Ну да, "Доктор Фаустус" Манна, "Жан-Кристоф" Роллана... Выскажу крамольную мысль: от произведения Тендрякова я получил сейчас больше, чем от пухлых томов европейцев. Хотя сначала да, несколько морщился от той риторики, которой отмечен стиль знаменитого земляка. Это в 86м году такая манера казалась мне суперноваторской - сейчас-то уже другие представления о том, что такое хорошо и что такое плохо. Но очень скоро повествование меня захватило.

Вообще, как мне показалось, роман выстроен очень продуманно и мог бы послужить своего рода ориентиром для нынешних молодых - как надо писать.

Судьба главного героя, молодого художника, фронтовика, ушедшего на войну со школьной скамьи, выходца из глухой вологодской деревни Матёра Фёдора Матёрина, показана на протяжении драматичнейшего отрезка истории - от 22 июня 1941 года до 3 марта 1953-го.

Очень яркие, дополняющие друг друга, противостоящие другу другу герои второго плана. Запоминающиеся у них не только характеры, но также - имена, внешность, судьбы.

Зримо представлен процесс творческого становления Фёдора, его "победы" и "отступления" - через его работы, его картины. Интересна полемика, которую ведут друзья-соперники, до сих пор не потеряла актуальности.

И конечно, немаловажно, что сюжет отнюдь не вялый и не томный. И не затянутый, как у некоторых европейцев. Кульминационные точки очень яркие.

В общем... Ну, я уже всё сказал!

На этой книжице издательства "Советская Россия", напечатанной в 1980-м мохнатом году на не самой качественной бумаге не самым внятным шрифтом, проснулся мой интерес к бумажным книгам. Ну почти. Можно сказать. Четыре года назад приехал на очередную встречу выпускников и попал - совершенно случайно - в магазин старой книги возле Бабушкинской библиотеки. Но прочитал только сейчас - уж так получилось. 

Это сборник повестей и рассказов, написанных в 60-е - 70-е годы. Первые три произведения - "Тоска-кручина", "Родные", "Чалдонки" меня просто потрясли. Какой язык! Принято восхищаться Набоковым - а здесь не хуже. Причем, это в каком-то своем ключе - не подражание Бунину или кому-нибудь ещё. Я бы даже сказал: в прозе XX века у нас три суперстилиста. И Виктор Лихоносов среди них. И берёт за душу, быть может, почище двух вышеперечисленных. 

После "Чалдонок" я даже пошел на некоторое "нарушение" - в совсем другом сборнике прочитал завершающие главы "Позднего послесловия", написанного уже в этом веке. "Чалдонки" (кажется, с небольшими изменениями) вошли туда как первая глава. Эти новые главы впечатлили меня уже гораздо слабее…

И то же самое я могу сказать про последующие сочинения сборника "Родные", к которому я вернулся. Не было уже такой потрясающей ясности чувства. Кстати, повесть "На долгую память" и рассказ "Марея" напомнили - своим наполнением, описанными там человеческими отношениями - недавно прочитанного мной Виталия Семина, его повесть "Семеро в одном доме". С тем лишь отличием, что если Семин жесток, бескомпромисен в оценках людских недостатков и пороков, то Лихоносов любит всех, всех пытается оправдать. В том числе и разных "чудаков", про которых при чтении думалось: хорошо, что в жизни не так часто и не так вплотную приходилось иметь дело с подобными…

При чтении "Осени в Тамани" вспомнилось мнение Довлатова о прозе Лихоносова, высказанное, кажется, в "Заповеднике". Виктор Лихоносов тоскует по ушедшей России, но не говорит, кто больше других порадел, чтоб он ушла, - как-то так. 

А в "Элегии" эта ностальгия звучит ещё заметнее. И включенные туда дневники некой помещицы из начала позапрошлого века (уж не знаю, подлинные фрагменты или искусная стилизация) я вообще стал пропускать. Каюсь! Но не могу разделить чувства автора к той эпохе. Всё-таки не выдержки из классика золотого века. А к помещичьей культуре не питаю никакого пиетета - предки не из помещиков…

Увы, увы, взялся за чтение "Пересадочной станции" Саймака по той же самой причине, что и чуть ранее за "Маленькую ведьму" Пройслера! Освоение чужестранных языков подобно наполнению дырявых корыт - если не подливать туда воду, они обсохнут.

Причем, сначала я начал читать "The land across" Джина Вулфа - "кафкианское" сочинение автора "Пятой головы Цербера" про нехорошую страну в Европе. Но как-то скоро роман бросил. Умно и, может, даже очень умно, однако не заворожило и не захватило. И ещё целых два опуса Невила Шюта, автора "Крысолова" и "На берегу", попробовал читать. И только потом остановился на Саймаке. 

Как писал про него советской критик Гаков ещё в 80-е, автор, с точки зрения языка, достаточно бесхитростный, не изощрённый стилист (в отличие от более поздних товарищей). Но меня, наверно, этим и подкупил. 

Не очень детально знаком с творчеством Саймака, но показалось, что "Way station" - это типичный Саймак: узнаваемые мотивы. Начало интригующее. Спецслужбы, почему-то ЦРУ, заинтересовались неким Иноком Уоллесом. Вроде как участник гражданской войны, а век спустя все ещё живёт в глуши в доме родителей, этаким анахоретом, и, главное, выглядит как огурчик. Совсем не постарел! Да и дом его, на поверку, какой-то странный. "Пуленепробиваемый" - влиянию времени не поддается, физическому воздействию тоже. В общем… В общем такова завязка. 

Роман, быть может,  не столько приключенческий, как "рассужденческий". И этакой фоновой мелодией постоянно звучит скупая лирика. Не такая цветистая как у Бредбери, но это же как раз Саймак! 

Главная тема - Контакт и почти Великое Кольцо, только называется Галактическим Центром и в отличие от ефремовского не без внутренних происков и козней. Ну и элементы фэнтези в сюжете, на мой взгляд, имеются. Некий Талисман.

Клиффорд Саймак был безусловно талантливым автором. Из "кубиков", давно опробованных другими фантастами (Контакт, тайное присутствие инопланетчиков на Земле, интенсивное освоение ими Галактики и т.д.), он сумел выстроить свой оригинальный "домик". 

Также наткнулся здесь и на отзвук темы, звучавшей в давно известном мне рассказе "Театр теней". 

А ещё подумалось, что Саймак в этом романе одним из первых (вероятно) выступил против ксенофобии, характерной для более ранней американской фантастики, и также одним из первых начал продвигать тему особой одаренности "не таких" людей. Хотя по нынешним меркам, он тут не радикал, а совсем наоборот. С чего-то однако надо было начинать. Правда, нельзя не признать, система ценностей, к которой в результате пришли на Западе сейчас, оказалась очень даже тошнотворной… В отличие от, допустим, идей и идеалов уже упомянутого мной Ивана Ефремова. Герои будущего, которое нарисовал он, по-прежнему выглядят привлекательными, годными в качестве образца, эталона, к которому хочется стремиться.

Продолжение романа "Нагрудный знак "OST"", вместе составляют дилогию. Вышел уже после смерти писателя. И для меня удивительно - как это могло произойти в начале 80-х? Уж очень непарадной Семин рисует обстановку в Германии в первые послевоенные дни и недели. Того благостного чувства тишины и победы, которым переполнены сочинения других авторов о том же времени, и в помине нет. Во всяком случае, не для бывших лагерников - тем надо было держать ухо востро, чтобы не на напороться на очередную дурость и казёнщину.  Потомкам победителей сорок лет спустя в будни застоя она будет казаться чем-то само собой разумеющимся, органически присущим действительности….

На произведении лежит печать незавершености (как, впрочем, и на первом романе). Внешне - впечатление некоторой сбивчивости, путанности. Хотя уголовные порядки среди бывших советских рабов, угнанных в Германию, насаждаемые разными блатарями и приблатненными, обрисованы весьма ярко…

Впечатляет и рассказ о том, как английские самолёты расстреляли и потопили баржи, куда немцы загнали узников концлагеря, как эсэсовцы добивали тех, кому удалось вырваться из идущих ко дну посудин и добраться до берега. Смычка отличная! И ещё один сильный штрих - экипаж гражданского катера всё-таки спас двоих счастливцев, но не дал им ни еды, ни питья, ни сухой одежды. Только лишь высадил на берег - благо, несколько часов спустя, когда вволю настрелявшиеся эсэсовцы свалили, должно быть, для того, чтобы приготовиться к мирной сдаче вступившим на территорию англосаксам. 

Буквально недавно узнал про это событие в какой-то статье - и вот, оказывается, достаточно узкому кругу лиц оно давно было известно. 

Во второй части романа Семин описывает свою жизнь на строительстве Куйбышевской ГЭС. Как и прежде, много рефлексий - главный герой всматривается в себя, сравнивает с окружающими. И в этих рассуждениях тоже есть что-то незавершённое. Рассказчик недоволен собой, он пытается что-то прояснить в характерах людей, с которыми ему довелось жить, находиться рядом. И вот это что-то как будто ускользает - и от самого автора, и, конечно, от читателя. Хотя можно, конечно, объявить эту особенность некой авторской находкой. Как, допустим, очерковость, пунктирность прозы Шаламова…

В апреле, споткнувшись на прозе Гессе (к тому же ранней), решил, что надобно попробовать себя на азах. Скажем, почитать что-нибудь по методу Ильи Франка. Тогда же скачал кое-что. А недели полторы-две назад, после чтения советской фантастики (про которое скромно отмолчался в блогах), выбрал сказочку Отфрида Пройслера >>Die kleine Hexe<< (на русском существует как минимум в двух переводах - "Маленькая Баба Яга" и "Маленькая ведьма").

Чтение, конечно, для детей. Довольно занимательное (хотя, конечно, до >>Der Schwarm<< Шетцинга по этой части - дистанция огромного размера).

Пересказывать сказку бессмысленно. Зато можно рассказать, как я её читал. Сначала - прошёл текст сплошняком, подряд - добросовестно, по методе. Потом взялся за ту его часть, что без всяких русских разъяснений, чисто на немецком (в электронной книге эти фрагменты были набраны жирным шрифтом). Да тут неожиданно наткнулся на эту же книжицу Пройслера в как бы другом издании - с иллюстрациями. И резко переключился на неё, начал опять с начала - думал текст всё же будет хоть немного отличаться от варианта, прошедшего русскую редактуру. Ничего подобного! И в самом деле в книжке по методу Франка - во всяком случае в этот раз - не было никакой адаптации. Впрочем, ещё раз надо сказать, это же сказка для детей, не диалектика Гегеля, не метафизика Ницше.

Сборник, выпущенный в 1978 году Библиотекой "Дружбы народов", включает в себя не только одноимённый роман, но также повесть "Семеро в одном доме" и несколько рассказов.

Писатель Виталий Николаевич Сёмин (1927 - 1978) не был "лауреатом и дипломантом", чьё имя звучало изо всех советских утюгов, но получал высокую оценку - от тех, кто понимал. Вот, буквально в процессе, узнал, что Юрий Домбровский называл его самым обещающим писателем в советской литературе. И это, кажется, ещё до выхода в свет романа про подневольную жизнь в нацистской Германии.

Умеющие читать отметили ещё повесть Сёмина "Семеро в одном доме" - автобиографическую чуть не до буквализма. Кстати, всё творчество писателя, похоже, насквозь автобиографично. И возможно, поэтому это такая трудная, не благостная, не убаюкивающая проза. Какая жизнь - такие песни. Критика же обрушилась на повесть со всей мощью...

Даже не знаю, чего ожидал от романа "Нагрудный знак "OST"". Поначалу был разочарован. Повествование показалось несколько путанным, не очень "выигрышным". Думал о том, что излагать эту историю следовало в строго хронологическом порядке - от первых предвоенных месяцев к дням оккупации, насильственного перемещения в Германию. Эффект был бы глубже.

До конца не отказался от этой мысли до сих пор. Сёмин говорит в романе о таких вещах, которые трудно представить читателю, лично не переживавшему и близко подобного.

Постепенно вчитался. Автор пристально всматривается в героев - в том числе в главного, в рассказчика Сергея. Картина складывается неожиданная, не укладывающаяся в рамки привычного. Хотя - удивительно ли? Кто нам создавал эти "привычные картины"? Как правило, как раз люди, которые и сами не имели такого опыта, как у Сёмина.

Некоторые детали при чтении, впрочем, вызывали настороженность. И не только американские B-52, разбрасывающие фосфор. Какие на хрен B-52 в сорок пятом году? Впрочем, докапываться до мелочей могли бы люди, прошедшие через арбайтлагеря, не те, кто родились через пятнадцать лет после войны...

Понял зато, почему так не полюбила критика повесть "Семеро в одном доме". Никакого соцреализма - только реализм! Люди, какими они были, какие есть, - не только самоотверженные трудяги, но и нелегкие и даже неприятные в близком соседстве. Похоже, на то, что потом несколько коряво описывал Лимонов, но без приблатнёной бравады и внимательнее. Вдруг вспомнил, что таких людей полно было вокруг в детстве - хотя что я мог в тогдашнем детстве понимать?!

Рассказы - "Ася Александровна", "В гостях у тёток", "Хозяин" - опять о людях тяжёлых. Макс Фриш любил писать о тяжёлых, а Джонатан Франзен - о сверхтяжёлых. Виталий Сёмин писал о тяжёлых, но русских людях. Что, как говорится, многое не то, чтобы объясняет, а - как бы дополняет. Наши люди потяжелее будут!

"На реке" м "Эй!" - как бы один рассказ, о туристском походе на шлюпке по Дону. Тут не только люди тяжёлые, но и ситуация. Автору удалось передать физическое ощущение этой тяжести.

Да, вот на такие неувлекательные темы он писал...

Лет тридцать и даже больше назад интересовался серией "Мастера современной прозы". Но интересовался очень избирательно и, признаюсь, не без снобизма. Хотя первой увиденной книгой серии и был том африканца Чинуа Ачебе, потом с бОльшим почтением относился к сборникам авторов западных, из развитых капстран (и т.п.), а на книги прочих, особенно представителей соцлагеря, посматривал снисходительно, ничего великого от них не ждал. И очень даже напрасно!

Потому как сейчас понимаю, что как писатель югослав с немецким именем Эрих Кош был ничуть не хуже какого-нибудь Джойса Керри, а может, даже и получше.

Он писал как в сатирическом ключе, так и тонко проникал в психологию, где-то был даже философом. В сборнике, о котором сейчас идёт речь, сильнее впечатлили рассказы. Такие как "Лучшие годы", например. Во время чтения этой истории я, как ни странно или даже смешно, вдруг вспомнил собственную юность - те городки и поселки, в которые меня занесли студенческие, стройотрядовские дела.
Хороши и такие рассказы как "Алия Джевеница" (про жизнь так называемого маленького человека), "Ребенок" (из военных времён), "Девчонка" (уже мирная жизнь, "молодежная" проза), "Дом на море" (похоже, автобиографическое) и "Авария" (авария не только физическая, но и житейская, психологическая - постигшая взаимоотношения мужчины и женщины).

Сатирическая повесть "Большой Мак" понравилась меньше. В роман "Сети" довольно долго вчитывался. Александр Корда, авторитетный искусствовед, убегает от суеты в приморский поселок, куда даже электричество не проведено. Отдыхает душой, но одновременно втягивается и в местные интриги - не без помощи активистов, конечно. А финал неожиданный, ранящий. Напомнило прозу Трифонова (хотя сходство очень небольшое!). Но можно сравнить и с тетралогией Федора Абрамова, в которой у многих героев итог получается совсем не бравурный. При том, что опять-таки сходство самое общее. У Коша не только сербский колорит, но и стиль свой.

После вчерашнего "диалога", закончившимся баном "собеседника" (и "френда"), задумался - наверно, не столько  о природе хамства, как о способах его идентификации, внешних признаках. Вот на что наткнулся.

Аркадий Кириллов написал сокращённый вариант отзыва и на страничке ЛитРес. На повесть "Когда сбываются сны" это уже второй. 

Бывали у меня времена, когда тянуло на ретро-фантастику. Или просто ретро. Не раз и разочаровывался. Так что в выходные - простите за каламбур - вышел очередной случай.

На сборник С. Горбатова "Янтарная страна" клюнул и-за россказни о том, что его повесть "Последний рейс «Лунного Колумба»" якобы вдохновила Казанцева на сочинение "Планеты бурь". Полная брехня! Сходство самое общее - точно так же можно притянуть сюда "Первые люди на Луне" Уэллса. Или "Аэлиту" Толстого.

В общем "Янтарная страна" (а это сборник из двух рассказов и повести) не впечатлила совершенно. Идеи не шибко оригинальны, исполнение бредово-беспомощное, слог манерно-напыщенный.

Чуть лучше пошел роман Сергея Алымова "Нанкин-род", на который наткнулся в Библиотеке русской и советской классики. Прежде не слышал ни такого имени, ни, естественно, названия. Автор оказался футуристом, набравшимся интересного опыта на Дальнем Востоке, потом, уже после выхода в свет романа в СССР, попавшим в лагерь. После освобождения же Алымов стал поэтом-песенником, автором нескольких известных советских песен.

"Нанкин-род" отражает дальневосточный период писателя. В романе показан Шанхай, в котором морально разлагаются европейские колонизаторы, а тем временем назревает революционный взрыв угнетённых масс. Написан весьма цветисто. В аннотации хвалят футуристические приёмчики автора. У меня же они ничего кроме отторжения не вызвали.

В общем, если рассуждать по формуле "отрицательный результат - тоже результат", то можно и утешиться. Но лучше бы таких результатов было поменьше.

Аркадий Кириллов (город Москва) уже третью рецензию на мои сочинения пишет. Вот новый отзыв
 

Прочитал две заключительные книги цикла про американского убийцу топором. Впечатление такое же как и от первых двух - познавательно и жутковато.

А в одном пунктике с автором даже не согласился. Алексей Ракитин считает, что совершая свои убийства топором в одни и те же даты (набралось три группы совпадений - в разные годы), the Axeman как бы посылал некий сигнал правоохранителям. Типа, смотрите, я выхожу на охоту в одни и те же дни, это опять я, попробуйте поймать! Я же предположил, что этот монстр мог на таких мессиджах и не заморачиваться. Он мог банально "отмечать" таким макаром "памятные" ему события - для себя. Скажем, три года назад я уничтожил в этот день семью из трёх человек, а сегодня уже из пяти. Или наоборот.

Звучит, конечно, чудовищно. Но не более, чем всё остальное, что связано с этим исчадием ада.

Заинтересовался книгой ещё с тех пор, как держал в руках бумажное издание. В аннотации, насколько помнится, утверждалось, что этот роман продолжает традиции, заложенные ещё Шолоховым и Симоновым. И вот именно такое сравнении настораживало.

Когда же принялся за чтение ЛитРесовской версии, давнишнее воспоминание скорее работало негативно, хотя в электронной книге в качестве аннотации вообще взят самый интригующий фрагмент текста. Кстати говоря, текст этот дан как будто в какой-то авторской редакции - если судить хотя бы по применению знаков препинания. Эти многочисленные многоточия с запятой после, особенно частые в прямой речи персонажей, тоже немало раздражали.

Впрочем, не будем мелочиться! Всё же по окончании чтения не мог в чём-то не согласиться со справедливостью первой аннотации романа. Андрей Бинев на самом деле замахнулся на тему, подобную шолоховской, "Тихого Дона". Равняется ли герой "Тихого солдата", Павел Тарасов, равным по масштабу Григорию Мелехову - вопрос открытый. И тем не менее есть сходство - в судьбе. Да и в каких-то чертах характера.

В юности сбежал из разорённой тамбовской деревни в армию и прошёл там тернистый и даже трагический путь. Был особой приближенной к сильным мира сего - стоял на часах в штабе Семёна Будённого, а после войны - в самом Кремле, охраняя Сталина. В войну же тоже хлебнул лиха сполна и заслужил боевые награды.

Не интеллектуал, не интеллигент, но тоже пытался осмыслить те гигантские события, в которых проливал кровь, свою и чужую, всего лишь как "тихий солдат". Совершал не только подвиги, но иногда и поступки вполне дурные.

Но время, в котором он жил, тоже было безжалостно к слабым и прекраснодушно-мечтательным. Кстати, картину России середины прошлого века автор нарисовал мрачноватую и, боюсь, довольно верную.

Вторым по яркости персонажем можно назвать подругу Тараса Марию Кастальскую. Это тоже своего рода "тихий солдат". Волею случая попавшая в систему НКВД и даже делавшая там до поры до времени успешную карьеру, она не была карьеристкой и уж тем более человеком жестоким, упивающимся доставшейся властью. Хотя да, в критические моменты пыталась эту власть использовать - скорее, неудачно.

Несомненно светлый персонаж романа, хотя и не занимающий в нём большого места, - священник Смирницкий, во время войны служивший в медсанбате.

Но больше в книге всё-таки фигур уродливых, иногда и страшноватых или даже прямо страшных. А ещё есть в сюжете и кровавая тайна, которую пытается разгадать Павел Тарасов, - интрига почти детективная.

По стилю, по слогу ни до прозы Шолохова, ни до книг Симонова роман всё же не дотягивает. Часто излишне многословный, временами даже слегка путаный, по-журналистски торопливый. Именно поэтому трудновато шло чтение в начале, когда не вылетело ещё из головы смелое сравнение с советскими классиками.

Посмотрели фильм. Много сказочности. А по теме "боевого товарищества" - вообще что-то не то. Потому что формально снят американской (японской) студией?

Первое крупное произведение автора о войне - написанное ещё до ее окончания. Вероятно, можно рассматривать как некую пробу большой темы - перед двумя трилогиями. Кстати, некоторая связь с ними есть, поскольку корреспондент Лопатин здесь тоже появляется в развалинах обороняющегося Сталинграда. 

Показаны самые напряжённые месяцы осады перед нашим контрнаступлением - в первую очередь и большей частью глазами главного героя, командира батальона капитана Сабурова. Как уже сказано выше, повесть создавалась ещё в военное время. Потому персонажам присуща бОльшая "плакатность", нежели в "Живых и мертвых" или "Записках Лопатина". Отрицательных героев практически нет; на такую роль не тянет даже неуравновешенный командир полка Бабченко, заплативший за дурной характер в конце концов и собственной жизнью. В то же время "Дни и ночи", как и более зрелые произведения Симонова, далеки от бодрячества, шапкозакидательских мотивов и т.п. Нет, герои здесь живут на пределе человеческих возможностей, в жесточайше суровых условиях. Наверно, поэтому их готовность к самопожертвованию ради общего дела выглядит совершенно естественной. 

Минимум пафоса и много конкретных деталей, в том числе "технических" (и у меня возникал вопрос, как Симонов будучи всё-таки корреспондентом во всё это вник, всё это узнал?). Даже про финал нельзя сказать, что он выдержан на однозначно оптимистической ноте. Нет, всё сложнее.

Линия капитана Сабурова - санитарки Ани Клименко будет завершена в написанном уже после войны рассказе "Полковник Сабуров".

Ещё при чтении думалось, что именно такого писателя как Симонов не хватает сейчас.  Как никто другой умел концентрироваться на главном, отбрасывать всё лишнее, всё только лишь рассеивающее внимание читателя.

Начал читать сборник ещё осенью. Рассказа три тогда прочитал.

Впечатление сложное и близкое к разочарованию. Не только потому что сейчас вообще читается трудно. Отметил, не без удовлетворения, что английский-то у меня вполне себе ничего, не то, что немецкий. Но и другое тоже бросилось в глаза: рассказчик-то вышел из Олдингтона слабенький. В сравнении, скажем, с тем же Гессе, которого я недавно не без усилий постигал (историю про буржуев в богадельне). Хотя и про рассказ Гессе не скажешь, что это предел совершенства в прозе малой формы. Просто Олдингтон - вообще швах…

Лучшие из подборки рассказы - самые бесхитростные, всего-навсего передающие впечатление, описывающие отдельный эпизод, - как, допустим, The Lads of the Village ( "Парни нашей деревни"). Или вот завершающая новелла сборника, Stepping Heavenward, как ни странно, не самая худшая. Достаточно цельное, пусть и сатирическое жизнеописание некоего современного "святого". Но что касается других…

Например, Meditation on a German Grave кажется искусственно "склеенной" - из непосредственного впечатления от поездки по мирной Италии и умственной реминисценции эпизода времён войны. В рассказе Now Lies She There ("Повержена во прах") перебор "оценочных суждений" и маловато действия, самых немудрящих подробностей описания. Nobody's Baby ("Ничей ребенок") тоже будто составлен из кусочков.

Ну, в общем, будто иллюстрация к тезису Толстого, что искусство должно выражать чувства, а не охмурять читателя хитрыми искусственными приемами (которых, по мнению графа, существует не меньше четырех). И вывод такой: Олдингтон уже типа классик, а, к примеру, Уильям Бойд как бы ещё не классик, но искусства у него поболе будет. Прочитанный ещё в июле его роман "Трио" про 1968 год и не ошеломил тогда, тем не менее нет-нет, да и вспоминается. Значит, есть в нём нечто, очень существенное… Рассказы Олдингтона вряд ли буду вспоминать. Разве что как раз то сложное чувство близкое к разочарованию…

Прочитал две книги, посвященные массовым ("семейным") убийствам в начале века в восточных штатах США. Все случаи реально жуткие. Автор пытается выделить среди них те, что могли быть совершены одним и тем же индивидом - Американским убийцей топором, как он его называет.

Попутно спорит с американскими журналистами-писателями, стремящимися загнать чуть ли не все эти злодеяния в одну единственную серию. У Ракитина аналитический разбор. Значительную часть эпизодов он считает самостоятельными по ряду признаком. Познавательно и поучительно ведёт рассказ о тогдашней правоохранительной системе в Штатах и о правосознании народных масс, о нравах. Нравы выглядят дикими, а полицейская система очень несовершенной - на фоне не только картинки, что даёт теперешнее голливудское кино, но и в сравнении, допустим, с силами правопорядка Российской Империи. Россию принято считать отсталой, однако дактилоскопия у нас была внедрена и широко применялась гораздо раньше, чем в продвинутых Соединённых Штатах, во всяком случае, в столице - ещё до мировой войны. Приводит Ракитин и примеры российских серийных убийц примерно того же времени - раскрытых, для сравнения.

Его трезвый, вдумчивый подход к разбору обстоятельств на месте преступлений внушает доверие.

У повествования оказался один недостаток - двумя книгами оно не заканчивается. Продолжение, что называется, следует. "Кровавая жатва" убийцы с топором описана не вся. Чувствую даже определённую "интригу" - а вдруг в завершающем томе автор назовёт конкретного кандидата на роль "топорного" убийцы?