Абу Рейхан ал-Бируни

       В главе XII своей «Индии» Абу Рейхан ал-Бируни сообщает:

Они [т. е. индийцы] не считают дозволенным записывать Веды, так как их положено рецитировать на определённые распевы. Они избегают пользоваться пером, поскольку оно бессильно [точно передавать] и может добавить или опустить что-нибудь в написанном [тексте]. По этой причине они многократно утрачивали Веды. <...> Индийцы утверждают также, что Веды стёрлись вместе со всеми установлениями их религии и земной жизни, которые стёрлись в ближайшую двапару.

       Далее ал-Бируни цитирует «Вишну-пурану» (III. 2. 44), где сказано:

В конце каждой [эпохи] из четырёх юг происходит исчезновение Вед; и это дело Семи Мудрецов [т. е. созвездия Большой Медведицы] — сойти на землю с небес, чтобы возобновить их.

       Далее:

По этой причине незадолго до нашего времени [т. е. XI в. н. э.] один из славных брахманов, Васукра Кашмирский, ревностно принялся за толкование Вед и передачу их через письмо. Он взял на себя тяжёлый труд, от которого все другие воздерживались, опасаясь, что Веды будут забыты и тогда полностью исчезнут из памяти, потому что он видел, как помыслы людей становятся всё порочнее и как мало у них рвения не только в свершении добра, но даже в свершении долга.

[Бируни, сс. 141-142].

                  Октавио Вильчесу-Ландину

Tal vez cabría decir que Aureliano conversó con Dios y que Éste se interesa tan poco en diferencias religiosas que lo tomó por Juan de Panonia. Ello, sin embargo, insinuaría una confusión de la mente divina. Más correcto es decir que en el paraíso, Aureliano supo que para la insondable divinidad, él y Juan de Panonia ( el ortodoxo y el hereje, el aborrecedor y el aborrecido, el acusador y la víctima) formaban una sola persona.


Быть может, следовало бы сказать, что Аврелиан беседовал с Богом и что Бог так мало интересуется религиозными спорами, что принял его за Иоанна Паннонского. Однако это содержало бы намек на возможность путаницы в божественном разуме. Вернее будет сказать по-иному: в раю Аврелиан узнал, что для непостижимого божества он и Иоанн Паннонский (ортодокс и еретик, ненавидящий и ненавидимый, обвинитель и жертва) были одной и той же личностью.

Хорхе-Луис Борхес, «Богословы» (пер. Е. Лысенко)

       Англичанин Ф. Гордон, считавший минойский язык родственным баскскому, предложил перевод текста диска, в котором были такие строки:

... владыка, шагающий на крыльях по бездыханной тропе, звездокаратель, пенистая пучина вод, псорыба, каратель на ползучем цветке, владыка, каратель лошадиной шкуры (поверхности скалы), пёс, взбирающийся по тропе, пёс, лапой осушающий кувшины с водой, взбирающийся по круговой тропе, иссушающий винный мех...

(Молчанов А. А. Таинственные письмена первых европейцев. М., "Наука", 1980, с. 51)

Андрей Коваль

Итак, для архаического сознания настоящее, как и прошлое, находится впереди, перед глазами, причём оно обладает большей онтологической ценностью, чем будущее. Собственно говоря, настоящее -- в прошлом, то есть далеко впереди. Вот ещё несколько тому примеров.

Пространственные представления развиваются у человека раньше временных, и в древних культурах они проявляют тенденцию доминировать над временными представлениями[1]. Это подтверждается данными языка: на аккадском языке “будущее” обозначается словом ахрату, корень которого имеет значение “быть позади”, а позднее, в Ветхом Завете, слово ришон означает не только “первый” во временной цепи, но также и “предыдущий, предшествующий” в пространственно-временном аспекте, а ахарон есть “задний, западный” в пространственном аспекте и “поздний, последний, будущий” во временнóм[2].

Древние китайцы также ориентировались на прошлое. Иероглиф цянь, например, “одновременно обозначал находящееся впереди и принадлежащее прошлому”[3].

Средневековые арабские учёные называли древнего поэта “аввал” — “первый”, “мутакаддим” — “идущий впереди”, “предшествующий”, а “нового” поэта — “авхир” — “последний”, “мутааххир” — “задерживающийся”, “опаздывающий”, “отстающий”, “поздний” и т. п.[4]