Утром залив в темноте совсем не различишь, и кажется, что вот там, за перилами, отгораживающими дорогу от воды, начинается сама ночь – так черно кругом и тихо. Я не боюсь Морру, но мне кажется, что она вполне может жить там, в этом черном-черном овраге, и грохотать сквозь ночь, и замораживать все кругом…




. . .

Каждое утро по дороге в институт укутываюсь шарфами, оставляя нос, и смотрю на дорогу – дома по обеим сторонам словно вылеплены из ванильного, шоколадного и карамельного мороженого (а в лесу земля похожа на сливочный пломбир с шоколадной крошкой!) – так кажется в утреннем свете фонарей – я представляю, что за столбами сидят на земле смешные феи с растрепанными косами и в длинных полосатых носках – холодно все-таки – держат оранжевые фонари и играют в испорченный телефон, хихикая и вкусно хрустя бисквитами.

Ой, мне просто страшно хочется мороженого, но кто ж мне даст из-за недавнего гриппа…

Утро теплое, пушистое и какое-то облачное по настроению – со спящим одеялом, спящей подушкой-хрюшкой, спящей собакой, и словно облако окутывает постель, а мне вот спать всего два часа, последние смешные смски в телефоне – от Ани Из Города Восходов, а из кухни пахнет нежным запахом маминого кофе, нежной, едва различимой Heal The World и нежным рассветом.

А вечером в старом магнитофоне мурлычет Sonic Youth, в полумраке так здорово рисовать на потолке тенями от ладоней, на стенке – темная и очень любимая фотография, в ногах снова уютно сопит псинка, а теплое солнечно-лунное одеяло зовет сунуть в него нос, дочитывая заново «Семь подземных королей».

А у меня окно наконец-то оттаяло. И с крыши с жутким шумом срываются огромные пласты снега, и небо наконец-то голубое-голубое – не выношу, когда оно такое белое, ровное и давящее, хочется уснуть носом в снег – словно в вату завернуться. Только страшнее. Словно кроме этого молока больше ничего и нет, словно над городом плотная белая крышка, словно все кончается.

Но сейчас все сияет и светится под ясным-ясным небом, домики в округе совсем сказочные, в сумке у меня "Мы на острове Сальткрока" и веселое лимонное сердце на палочке - леденец от отца Томаша - и все хо-ро-шо.

. . .

В Муми-доле зима…

А любите ли вы... Африку? Так, как люблю ее я?




Потрясающей силы штормы и пустынные дороги с белеющими по обочинам костями - выдубленными вихрями, иссушенными обжигающим воздухом, обожженными солнцем, обглоданными зверями. Невероятное глубокое небо, в любую секунду готовое разорваться на части, озаряя все кругом вспышками молний, небо, под которым чувствуешь себя не более слабой покачивающейся травинки. Ослепительное равнодушное солнце, видевшее уже слишком много, ветер, приносящий запах приключений, приглушенный рык и мурашки по спине, теплая потрескавшаяся земля, хранящая в себе память о тысячах ног, лап и копыт, постоянно едва заметно содрогающаяся от отдаленного топота, впитавшая в себя дикий коктейль из опасности, крови и свободы.







Namibia

Двоякий смысл у слова "привязанность". Вроде дефиниции - "нежная дружба", "теплота", "надобность". Но бывают моменты, когда определяется это не как чувство - а как состояние.
Привязанность.
На привязи.
И всякий раз, когда кто-то надевает мою веревку на свою шею, я думаю - ну зачем? Зачем это, зачем так влипать, врастать друг в друга, не нужно, не стоит, не надо, не надо, не хочу...
А потом мне самой на секунду становится нечем дышать от того, что понимаю: а ты-то сама кто? Ты, с твоей не детской даже - собачьей преданностью всем, кого любишь, как ты можешь обвинять кого-то, дергающего веревку в твоих руках - не чтоб убежать, чтоб ты склонилась поближе? Как ты можешь забывать, что конца у веревки всегда два, что если ты к кому-то привязываешься, привязываешь_себя, это ощущение - не тебе одной? И кто-то должен теперь держать твою веревку, заботиться о тебе, следить, чтобы ничего не произошло, потому что может ведь, может случиться что угодно, у тебя глаза собачьи, у тебя верность лебединая, у тебя сердце раздроблено на части и ничтожно мало принадлежит тебе, ты ведь давно уже отдаешь всю себя - ради...
И если кто-то берет на себя ответственность вместе с тем обрывком веревки, который ты сама приносишь в зубах, если кто-то с радостью гладит тебя по холке и чешет за ухом... так цени, черт бы тебя побрал, цени всех, кто привязывается к тебе самой в надежде на ответ, цени, дороже этого ничего нет и никогда не будет...

Sweet, sweet Jackie, sweet, sweet Jackie, let us touch your hair,
Let us lick your eyes dry,
Sweet, sweet Jackie, where you gonna run
When the wall starts falling down?

На улице так хорошо, что воздух бы резать кусками, заворачивать в белую хрустящую бумагу и дарить всем самым-самым замечательным. К грядущему переезду комната все пустеет, и я сижу на подоконнике перед экраном, выдавив из баллончика последние капли взбитых сливок в холодное какао, по плечам волосы и теплый ласковый ветер, в букете с бабочками, жемчужинами и бонсаем вьются звуки hijo de la luna -

- обнять бы лето и не отпускать, обнять и не отпускать.

Личное. Никамуникамупанятна, но мне - внутренне - надо от этого избавиться, вытряхнуть, вы-пе-ча-тать.

Вообще-то... давно у меня не было таких ночей, когда спать не хочется в принципе. Жаль, что это состояние вызвано не радостью. И не кем-то, кто за пять с лишним тысяч километров сидит у своего ноутбука.
Но три ложки кофе на стакан колы дают тот же эффект - спать не хочу. А теперь забудьте, что я вам это говорила, сию гадость пить вкусно, но адски опасно, для сердца в первую очередь.
Зато... вы же знаете, как я люблю пресловутый час быка. А сегодня ночью я его впервые не ощущаю. Дико странно и дико спокойно - обычной, ненакачанной кофеином есенинской Никуш достаточно было бы и того самого первого сообщения, чтобы впасть в истерику.
Но вообще-то я пытаюсь осознать, что только что произошло.

Rонечно, скрутило. Дико скрутило от боли - и даже рук не чувствовала какое-то время. И только сейчас смогла согреться - колотило так, что приходилось ладони дыханием согревать.
А дыхания не было.