Книги

Лытдыбр

Все утро из комнаты киндыра раздавался громкий писк. Решив, что помимо меховой Чичи, щенку подарили моего любимого резинового пищащего ежика с дырочкой в правом боку, пошла проверить все же, что это там такое. Как же... Йожег... Разбежалась... В комнате - загон. Дети туда усердно пихают Зяву, надеясь, что теперь-то она почувствует себя матерью. Приемной. Поскольку в загоне сидят пятеро котят-подкидышей. В подворотню подбросили.

Короче, в доме теперь 7 котов и собака. Весело. Кто у нас поселится завтра?

Лытдыбр

Когда моя мама была маленькой, она мечтала о большом плюшевом мишке, такие были у некоторых окружающих детей, а у нее - не было. Маму забрали в большой дом, отца не было, бедствовали с бабушкой. А потом - война, блокада, эвакуация. А после войны - большая была уже, чтобы игрушками баловаться. А мечта о мишке осталась. И когда родилась я, она купила мне огромного - как мне тогда казалось - плюшевого медведя. Мне он совсем не нравился, я его даже слегка побаивалась. Играть в него не играла. Сидел он себе в углу и смотрел грустно, как я в другие игрушки играю. Ну, и теперь по-прежнему сидит: память о маме.

Сегодня вдруг обнаружила, что принесенному на днях щенку Чингизу Лешка отдал на растерзание обезьяну Чичи, тоже плюшевую, которую он прежде очень любил. Чичи подарил папа. Что это? Откуда такая разница в восприятии? Или просто поколение другое и наши ценности для них уже мало что значат?

Лытдыбр

Несмотря на то, что у меня внутреннее субъективное ощущение, что я прожженный дока и мне палец в рот не клади, в самом деле я существо жутко доверчивое и обвести меня вокруг того же самого пальца ничего не стоит. Дык вот могла же, дура, догадаться, что киндыры мне лапшу на уши вешают. Тем более, задним числом понимаю, что не сообразить о том, насколько это очевидно, мог только конченный лох.

К слову

Как говорил мальчик Тедди у Сэлинджера: "Жизнь - это дареный конь". Ох, как он прав был... Вставай давай, кляча, чо разлеглась на дороге?!!

Всё больше ловлю себя на том, что жизнь моя становится узкой, как у стариков. Ограничиваю себя в избытке информации, избытке внешних впечатлений, избегаю смотреть кино, даже хорошее, читать книги, даже перечитывать, хотя до последнего времени мне это как раз нравилось - возвращаться к старому. Сегодня дочитала до 37 страницы "Аптекаря" "современного классика" Орлова, вспомнила, что уже когда-то его читала (диалог об яичнице), что там дальше - убей Бог, забыла, но желание дочитывать - исчезло напрочь, хотя когда-то книга очень даже, вроде, и ничего показалась. С природой хотелось бы контактировать поболе - да не доползти мне до этой природы, а восточную часть моего любимого Каменного острова просто закрыли на замок. Вот оклемаюсь слегка, да попробую перебраться туда вброд по Неве, обойдя забор, авось не штрафанут. Блоги - последний плацдарм, их еще читаю. Потому что это живые люди. Лежало бы это книгой на прикроватной тумбочке - фиг бы в руки взяла. Неееет, не все так плохо, еще есть не только художественная литература: Библия, Псалтирь, Сент-Экса вот год мучаю уже, всевозможные учебники, притчи Сербского. А вот художественная, какой бы хорошей ни была - уже не привлекает. Последнее, что мне пондра, это прочитанная лет 5-6 назад "Песня моряка" Кена Кизи. Все остальное по сравнению с выше перечисленным - развлекуха. А на развлекуху уже жысть свою тратить не то, что не хочется, - не получается как-то. Ощущение быстротечности жизни нарастает, и то, что несущественно, стараешься до предела сократить. И еще, наверное, просто слишком рано старею, не знаю. Очень устала. Но что поделать, "жизнь - это дареный конь"...

репост

Мемьюарс

Когда мне было десять лет, круглая дура и стопроцентная блондинка Ленка Лыжина грязно оскорбила мою маму. Это было в каменном коридоре нашей школы. Каменный коридор - это такое мрачное длинное сводчатое помещение без окон на первом этаже, похожее на подземелье, с большими каменными плитами на полу, он тянется через весь главный корпус и заканчивается тем, что заворачивает в небольшой тупик. Ну, как небольшой? По меркам школы. Туда спокойно влезет два, а то и три класса. И вот как раз наш класс находился там, и все это тут и случилось. Поскольку оскорбление было настолько гнусным, что обойтись одним презрительным "дура" было никак нельзя, то я полезла в драку. Лыжина была еще и дылда помимо всего прочего, выше и здоровее всех в классе. Она мне довольно быстро свернула шею. Я чувствовала сначала сильную боль, а потом онемение, как от наркоза, но все равно продолжала драться. Класс занимался своими делами. Драка кончилась, когда пришел кто-то из учителей и меня потащили в медкабинет, а потом в больницу. В общем, мне повезло, все обошлось тем, что мне на шею на три месяца одели гипсовый ошейник. Лыжина больше никогда не возникала. А одноклассники через 25 лет как-то вспомнили эту историю и сказали, что все тогда болели за меня. Не очень я, правда, это тогда заметила, но остается согласиться - им виднее. Наверное, бороться с подлецами вообще глупо. Но, имхо, мерзко жить, делая вид, что это нормальные люди, подавать им руку, общаться с ними как будто это люди, достойные уважения.

 Неясная питерская тоска, определяемая чужаками как странность местной природы, изгоняет аборигенов из домов, в морось, слякоть, темноту, грязь, сырость, туман, непогоду. Больше всего тянет питерца на улицы родного города, когда неуютность его чувствуется более всего - рваный свет мечется из фонарей, злой ветер пронизывает насквозь, до костей, холодные капли скользят за шиворот, и впору завыть, завыть от тоски и безысходности. Эта унылая достоевщина - видна со стороны невооруженным глазом, но невкусившему ее непонятна. Питерец - это мрачный мазохист, который испытывает высшее наслаждение, катарсис в момент наибольшего напряжения негатива в себе, и эту тьму концентрирует в нем город. Нельзя сказать, что нужно родиться здесь, чтобы стать своим. На берегах каналов в непогоду можно одинаково встретить как местных, так и негров, и корейцев, которые здесь поселились на какое-то время. Они шляются по улицам, с усталым отрешенным видом, зарывшись в пальто, мерзлые руки - в карманы, плечи приподняты, локти для сугревы прижату к телу. Цель их шатания понятна им одним и только лишь обладающий даром поэтического слова может невнятно пытаться объяснить ее. Впрочем, зачем?
 Время не излечивает питерца. Оно приучает его сдерживать неясный порыв, зовущий его из тепла и уюта, из семьи и благополучия, куда-то туда, в темень, холод, дождь. Однако, порыв этот зудит в нем до конца жизни, как несносный комар, и по глазам видно, насколько далеко зашла болезнь. Эту тоску, эту болезнь питерец не променяет ни на что. Это - как любовь. С ней больно, а без нее никак.
  И символом этой любви, этой тоски стал не Достоевский, нет. Стала женщина, которая однажды, не взяв с собой никаких вещей, ничего, кроме молитвы и мнимого безумия, назвала себя именем умершего мужа, ушла, оставив детей на попечение родных, ушла на

 Трудно себе представить более героическую профессию, чем моряк-подводник. Жить по полгода под толщей воды. Быть со стихией один на один. Гена был одним из них. Почти всю свою жизнь он плавал на подлодках. Так же, как и его отец - адмирал Владимир Цветко, который пережил своего сына. Увы, три года назад, 5 февраля, Гена умер.
 Он был совсем не похож на бравого капитана, командира атомного крейсера. Слишком доброе, слишком круглое лицо, чересчур мягкий интеллигентный голос. В среде мурманских моряков его любили. Когда он вышел в отставку, в городе подводников Скалистом (Гаджиево) его избрали мэром. Он занимался горой хозяйственных дел, жильем, которого всегда не хватало у военных, помогал выжить семьям моряков - у мэра много дел. А еще он не забывал о культуре. Понимал, что родному городку нужно выживать не только физически, но и духовно. Одно из его начинаний - это Альманах города Скалистого (Гаджиево), где свои же, моряки, публиковали прозу, поэзию, фотографии севера, рисунки. Сам Гена тоже всегда был творцом - всегда, еще со школьных лет, писал стихи. Не слишком профессиональные, но когда уж было ему оттачивать поэтическое мастерство? Такие вот дела.

 Когда мы виделись в последний раз, он уже не был мэром, перебрался наконец в Питер, стал секретарем Ассоциации подводников. Он рассказывал о бедственном положении мурманского подводного флота. Говорил, насколько катастрофически мы стали отставать от запада. О том, что раньше страна делала по 7-8 лодок в год, а сейчас и готовые еще служить пускают на металлолом... Дизельные лодки, которых для себя Россия сделала 2 штуки, для Китая выпустила аж 6. Уничтожается на американские деньги уникальное оборудование. Это не военная тайна. Это боль моряков-подводников . Так вот и живем... Фильмы снимаем, а реальность проходит мимо.

На градуснике +9, а за окном - снегопад!!!

Лешка с Кэпом починили дубовую дверь 19 века, которую умудрилась на днях сломать и сорвать с петель кошка по имени Зевс. Дверь повесили на место. Слава Богу, держится. Но открывается теперь слишком легко - одним толчком слабой кошачьей лапки. Это неинтересно. Зевс выходит в коридор и орёт. Контрасекс ей не помогает. Ей нужно трудную жизнь - прилагать куда-то свои недюжинные силы, сбрасывать накопившийся адреналин - а некуда. Выходит в коридор, короче, и орет. Весь дом просыпается. Дабы страдало поменьше народу, я забрала Зевса к себе, а дверь привязала шпагатом к ножке стола, на котором стоит компьютер. Зевс в восторге - дверь опять открывается с великим трудом. А я в беспокойстве - за дверь, стол, монитор, компьютер и кошку - вдруг дверь на этот раз рухнет ей на голову???