Откуда взялись вандалы? Нет, не современные, у которых «нет ничего святого», а «доподлинные», которых со временем стали называть варвара¬ми и хулиганами.
Начнем с обстоятельств появления термина «вандализм». Ученые говорят, что термин появился во Франции, после свержения Наполеона. Когда аристократы вернулись во дворцы и поместья, то ужаснулись. Народные толпы и вражеские солдаты раздолбили и загадили все, что возможно. Умники стали проводить параллель с разграблением Рима вандалами в 455 году. Долгое время врагами французов были немцы. Другие говорят, что в 1812 году русские называли вандалами французов, дико разграбивших и уничтоживших Москву и лишь по случайности не взорвавших Кремль. Во второй мировой войне вандалами заслуженно называли немцев.
Вандалов долго причисляли к германцам, намекая на дурную наследственность потомков. Такова одна из версий.
Теперь попытаемся собрать сведения об истоках вандальского народа. Во всех источниках указывается, что вандалы вели завоевания вместе с аланами (воинственными предками осетин). Они вместе завоевали часть Италии, Галлии, Испании, Португалии. В 429 году переправились через Гибралтар, захватили часть Северной Африки (сейчас это Ливия), а затем и мощный город Карфаген! Их военные успехи восхищают! Но возникают вопросы: как предки осетин вообще встретились с предками немцев? Где пересеклись их пути-дорожки? Где Северный Кавказ и где Германия?


Отвечаем.
Во-первых, ученые говорят о берегах Мэотиды, так раньше называлось Азовское море. Первые сообщения о вандалах шли из той области. Однако, расселение этих племен было обширным (до Балтики). И названий у племенных союзов было несколько: венеты, венеллы, венды, винулы и т.п. В районах Мэотиды с ними и «скорефанились» аланы. Идем дальше.
Во-вторых, есть сведения, что еще Юлий Цезарь в I веке до н.э. воевал с венеллами и венетами, которые обладали мощным флотом. Сражались они в восточных регионах Средиземного моря. Названия племен созвучны, но это не значит, что фигурируют именно вандалы .
В-третьих, обратим внимание на некоторые объекты в Европе. Например, Венеция в Италии, город Венета в устье реки Одер, область Вандалужия (Андалузия – область Испании) – «свет вандалов », Лужитания (Лузитания) – «светлая страна», так раньше называли Португалию. Эти сведения взяты из статьи Александра Портнова « Настоящий вандал », журнал «Загадки истории», М., Логос-Медиа, 2004 г. Сведения, конечно, интересны и наводят на многие мысли.
В-четвертых, по словам ученого Павла Тулаева, политическим центром вандалов-венетов много веков была область Норик на северо-востоке от Италии. Якобы там было сильное государство еще до основания Рима. Когда Римская империя покорила Норик, он все еще продолжал оставаться важным центром. Приблизительно там в VII веке образовалось славянское государство Само, по имени правителя. На южных окраинах Норика затем возникла Бавария.
Итак, сегодня мы коснулись сведений о славянском происхождении вандалов . Их верными союзниками сотни лет были аланы – предки осетин. Они переселились на запад с берегов Азовского моря. Этот союз покорил почти всю Европу и в V веке господствовал в Карфагене.


Для начала вспомним, что с IV по VII века длилась эпоха «Великого переселения народов». Многие ученые считают, что причиной этому стал холод, проникающий с полярных широт. Забегая вперед, скажу, что племена воинственных гуннов вторглись на Крымский полуостров в 375 году. Причем здесь это? А притом, что гунны перешли Керченский пролив по льду!! Можете себе представить, какая холодина была в те времена.

И вот, жители Северной Европы устремились в теплые земли. Варвары проникали в римские провинции, захватывали их. К тому времени Римская империя ослабла. В 395 году она была поделена. Восточной частью, со столицей в Константинополе, стал править император Аркадий. Западная часть, со столицей в Риме, досталась императору Гонорию. Родители долго подбирали имя сыну. В древности оно значило «честь, почет, почесть» и с медициной было не связано.
Эта Западная Римская империя доживала свои последние годы. Императоры свою резиденцию располагали уже не в Риме, а в неприступной и удобно расположенной крепости Равенне. Под ударами варваров утрачивались все провинции одна за другой. В 410 году «вечный город» захватили и 3 дня разрушали племена готов. В 455 году племена вандалов вошли в Рим и грабили его 14 дней.
Императоры назначались в основном по протекции Константинополя. Правили они мало, часто менялись. Например, один из римских полководцев Рицимер, по происхождению германец, поставил на престол и сам сместил четырех императоров. Иногда трон западного правителя пустовал по 4 месяца, по полгода. После смерти Рицимера в 472 году, императоры менялись каждый год. Наконец, в 475 году полководец Орест поставил на престол своего 15-летнего сына Ромула Августула. Константинополь на это согласия не дал, но мальчика можно формально считать последним правителем Западной Римской империи.
В августе 476 года очередной полководец захватил власть. Этого звали Одоакр, и он тоже был германцем. Он отослал знаки власти императора в Константинополь и просил официально звать себя правителем Италии. Ему дали звание патриция, но просили, чтобы официальным императором уже не существующей Западной Римской империи был Юлий Непот. Последний был смещен с трона Орестом год назад.
Вот такой бардак творился на западе империи. Племена воевали друг с другом. Империя нанимала одних для войны с другими. Те усиливались и начинали угрожать бывшим союзникам. Власть захватывали кому не лень. Войны, заговоры, убийства, грабежи. Как пузыри в кипящей воде, племена и народы сталкивались, бурлили, раздувались, лопались. Так что падение великой империи было неизбежно.
А все началось из-за женщины. Известному своим распутством римскому императору Валентиниану III вдруг взбрело в голову овладеть добродетельной женой сенатора Петрония Максима. Пригласил тогда импе¬ратор сенатора во дворец и предло¬жил сыграть в шахматы — на личный перстень. На беду, император оказал¬ся неплохим игроком. А может, сена¬тор посчитал, что перстень — это форма взятки, и поддался. Учитывая личность Максима, вполне возможно и та¬кое. Выиграв перстень, Валентиниан отправил к жене Максима слуг с но¬силками: дескать, муж зовет ее во дво¬рец, а в подтверждение своих слов посылает свой перстень. Не подозревая ничего дурного, жена сенатора села в носилки, и ее унесли в дальние покои дворца, к Валентиниану...
Жена от такого стыда умерла. Опозоренный муж решил отомстить. Он устроил заговор, и на военном параде и Валентиниан III был убит ударом кин¬жала в спину. Императором стал он, Петроний Максим! И, будучи к тому времени вдовцом, конечно, женился на вдове-императрице, которую звали Евдоксией. Но однажды хитрый, осто¬рожный Максим совершил оплош¬ность, в припадке откровенности про¬болтавшись новой жене, что это он ор¬ганизовал убийство Валентиниана. Те¬перь уже решила отомстить Евдоксиа.
Хронология событий такова:
Петроний Максим отомстил императору Валентиниану III за свою жену.
1. Раньше возникал вопрос, почему Петроний быстро женился на вдове императора? Отомстил, ну и живи дальше. Ведь жена послушна и красива. Оказалось, что после изнасилования Валентинианом III, бедная женщина умерла от позора. Не выдержало сердце. Очень жаль ее.
2. Задумав отомстить, Петроний сначала сплел интригу вокруг мудрого и отважного полководца Аэция. Император сам проткнул того мечом и сильно радовался. Евнух Ираклий помогал добивать.
3. Убив главу армии, Валентиниан III лишил себя опоры. Кроме того, соратники Аэция захотели отомстить. По одной из версий, гот Оптила воткнул кинжал в спину императора, во время смотра военного парада.
4. Есть версия, что помощи у вандалов просила не дочь Валентиниана III, а его вдова. Однако, испанский епископ Идаций, будучи современником тех событий, назвал это «дурными слухами».
5. Если вдова Евдоксия попросила помощи, то не сразу. Судя по всему, она не подозревала Петрония. Но став императором, тот стал принуждать ее к замужеству, угрожать смертью. Тогда все стало понятно. Евдоксия решила, что лучше быть вандалам в Риме, чем быть под убийцей мужа.
6. Конечно, разведка сразу донесла королю вандалов Гейзериху об убийстве императора, и что армии возле Рима нет. У него был договор с Валентинианом III о ненападении. Теперь императора не стало, как не напасть? Любой на его месте использовал бы такой момент.
7. Возможно, просьбой Евдоксии люди, намеренно, украсили мрачный сюжет истории. Или наоборот, кто-то захотел подтвердить фразу «все зло из-за баб».
8. Почему Евдоксия попросила именно вандалов Карфагена? Во-первых, они ближе находились. Во-вторых, ее отец Феодосий – император Восточной Римской империи уже умер, и не мог помочь.
9. Король Гейзерих отличался маленьким ростом и хромотой. Однажды, он упал с лошади и сильно повредил ногу. Зато он был мудрым, храбрым и долго правил.
10. В Риме поднялась жуткая паника. Петрония никто не слушал. Одни говорили, что его раздавила толпа, другие, что его зарезали. Якобы по наущению полководца-бургунда, убийство совершил солдат Урс. Истерзанное тело нового императора, правившего всего 77 дней, бросили в реку Тибр. Жестоко сделали.
11. В Карфагене объявили боевую тревогу. Несколько раз, "обняв за спину и за живот" своих жен, вандалы вздохнули и убежали на свои корабли. Корабли вандалов пересекли мо¬ре, вошли в устье реки Тибр и 12 июня 455 года появились перед стенами ве¬ликого Рима.
12. Вандалы появились через 3 дня после убийства Петрония. Римский папа Лев I уговорил Гейзериха не уничтожать людей. Вторжения варваров никто не ожидал, войск не было.. Почти все население Рима, немного-нимало почти миллион человек разбежалось по деревням и весям.
13. 15 июня вандалы вошли в Рим без боя, в открытые ворота. Они спокойно топали по тротуарам, которые, в тот вечер, пестрели коричневыми кучками. Насиловать и убивать было почти не кого. Тогда «потенциальный свекр» Гейзерих поделил Рим, и каждому отряду отвел свой сектор. Напомним, в те годы население города приближалось к миллиону жителей! Грабеж длился 14 дней. Как у вандалов кораблей хватило столько вывезти? Наверно, они разбили и сломали именно те объекты искусства, которые не поместились в трюмы, или которые лень было тащить. А что оставалось делать?
14. Разграбив город, вандалы увели в рабство несколько тысяч римлян.
15. Есть сведения, что только одного золота вандалы увезли около 400 тонн! А сколько еще было серебра и драгоценностей? Богатых римлян сделали рабами, а затем возвращали их родным за большой выкуп.
16. По некоторым сведениям войско из Карфагена превышало 80 тысяч. Они пришли самое малое на 1800 кораблях! Но все богатства Рима увезти не смогли.
.
17. Вандалы сломали и разрушили то, что не поместилось. Перегруженные добычей корабли еле дотащились до Карфагена, один, нагруженный мраморными статуями, затонул уже у входa в порт. Но вандалы были прекрасные моряки - затонул только один корабль, остальные дошли в целости. Гейзерих забрал Евдоксию с дочерьми. Он женил сына на избраннице, а мать и другую дочь отправил в Константинополь.
18. Несметные сокровища Рима – это все, что сами римляне награбили у других народов. В Карфагене эти горы драгоценностей находились до 534 года.


Вандалы, видимо, сумели поставить своеобразный «рекорд» даже для тех жестоких времен. После такого разгрома Рим оправиться уже не смог, через 20 лет пришли отряды герман¬цев во главе с Одоакром, и Западная Римская империя перестала существовать. Странны бывают порою выверты истории: последнего императора Рима звали так же, как и его основателя. Ромулом началось, Ромулом и кончилось.

Однако память о страшном посещении вандалов затмила даже этот ти¬хий конец. Хотя к разрушению Запад¬ной империи «приложили руку» и тюрки, и германцы, вся сомнительная сла¬ва досталась именно вандалам. 15 столетий назад исчезли они с лица земли, но вдруг спустя века появилось слово «вандализм».
Кто же, какого роду-племени были те, первые вандалы?
Германцы, скажете вы.
Так вот, первые вандалы были славянами.
Однако как же славяне очутились в Африке? И даже славным Карфагеном завладели?

На каком языке грабили вандалы?
Это племя обитало когда-то на берегах Меотиды — Азовского моря. Но страшные ежегодные засухи застави¬ли вандалов сняться с обжитых мест. К ним присоединились и обитавшие восточнее аланы, предки современных осетин. Спасаясь от засухи, эти народы двинулись на север, в сторону Балтийского моря.
Надо заметить, что две тысячи лет назад на огромных пространст¬вах Центральной Европы — от Адриатики до Северного и Балтийского морей — проживали многочисленные славянские племена: анты и склавины (на юге), венеды, венды, венеты, винулы — севернее и вдоль побере¬жий Балтийского и Северного морей. С венетами и венеллами, жившими «по берегам Океана и обладавшими огромным флотом», сражался еще в I веке до н. э. Гай Юлий Цезарь. О славянах-венетах напоминает название итальянского города Венеции. Германские хроники сообщают, что обширный город венетов, называвшийся Венета и расположенный в ус¬тье Одера, был уничтожен страшным штормом и землетрясением 1 ноября 1304 года. Средневековые гер¬манские хроники относят вандалов к той же группе западных славян и чет¬ко отличают их от немцев. Потомки славян — венетов, вендов и вандалов — и поныне живут в Германии, их называют лужицкими (белыми) сербами, численность этой этнической группы — около 150 тысяч чело¬век. Они представляют собой реликт когда-то великого племени западных славян, безжалостно уничтоженных двигавшимися на восток германскими племенами.
На рубеже IV—V веков вандалы и аланы прошли территорию нынешней Венгрии, в 407 году они столкнулись в битвах с франками на Рейне и продолжали двигаться на запад, пока осенью 409 года не пришли в Испанию.
Как ни странно, следы вандалов можно найти даже на со¬временных картах. Благодаря топонимике. Так, нынешнее на¬звание Андалузии, провинции Испании, является слегка измененным славянским словом «Вандалужия», что в переводе означает «свет вандалов». Возможно, от древнеславянского корня «луж» — «белый, светлый» - произошло и древнее название Португалии — Лузитания, «светлая страна».
Кроме того, сохранилось свыше сотни слов вандальского языка, практически неотличимых от русских. Среди них «баба», «брат», «беда», «дыня» (арбуз), «гора», «груша», «кобыла», «курва» (проститутка), «луг», «мед», «вода», «сестра», «волк», «видети», «звати», «плясати», «почивати», «працовати» (работать) и т. д.
Но германские племена вестготов не позволили славянам и осетинам за¬крепиться на Пиренейском полуостро¬ве, они вытеснили их в Африку. В 429 году полчища вандалов и аланов пере¬правились через Гибралтарский пролив в Северную Африку, разбили римcкую армию и захватили Ливию. Через десять лет взяли знаменитый Карфаген, сначала уничтоженный римлянами, а потом заново отстроенный Цезарем в 44 году до н. э. Отсюда они и совершали пиратские рейды по всему Средиземноморью.
Не было здесь в V веке страны, способной дать отпор 80-тысячной армии Гейзериха. Огромная добыча, захваченная в Риме, только разожгла аппетит, и Гейзерих затем последовательно ограбил Корсику, Сардинию, Сицилию, Балеарские острова, Италию и Грецию. Рассказывают, что маршруты своих походов он держал в глубокой тайне до последней минуты и сообщал о них, только выйдя в море. Можно представить, как кормчий, по¬глядывая на паруса, щурился хитро:
— Кого, батюшка, значит, грабить нынче будем? Греков али фрязей каких?
Не от скрежещущих приказов, отданных на каком-нибудь германском диалекте, трепетали в тот век берега Средиземноморья, а от лихих воплей, вроде «Сарынь на кичку!». В общем, грабили тогда «на славянском». Это шутка. Но вовсе не шутка, что королевство вандалов превратилось в столь грозное государство пиратов, что торговля на Средиземном море почти полностью прекратилась.



Завоевания, погубившие воителей
Но в 477 году Гейзерих умер. А его наследников погубили роскошь и безделье. Разграбив все Средиземноморье, скопив в Карфагене не¬сметные сокровища, вандалы стали проводить время в бесконечных кутежах и попойках, в театрах, банях и на ипподромах. Все в золоте и шелках, среди бесчисленных рабынь и наложниц, окруженные музыкантами, мимами и танцорами-гомосексуалистами, они быстро растеряли силу и мужественность.
Расплата наступила скоро. Византия тайно готовила мощный удар по Карфагену. В 533 году византийский флот под командованием знаменитого полководца Велизария возник перед Карфагеном так же неожиданно, как когда-то корабли Гейзериха — перед Римом. Велизарий одним ударом раpогнал войско разжиревших бездельников и еще год ловил в горах прави¬телей некогда грозного государства. В казну византийского императора Юс¬тиниана поступили сотни тонн золота Западной Римской империи, а государство вандалов исчезло с лица зем¬ли. Так славянам и не удалось обжить Африку.
Но почему вандалов до сих пор считают германским племенем?
Дело в том, что тьма средневековья затмила память о них. Вспомнили только через тринадцать веков, когда после свержения Наполеона старая аристократия вместе со старой династией Бурбонов вернулась во Францию и увидела свои разоренные дворцы. Вот тогда-то им, «ничего не забывшим и ничего не понявшим», пригодилось слово «вандализм».
Однако французы считали вандалов немцами. Здесь проявились и исконная вражда галлов к агрессив¬ному и опасному германскому племени, и влияние античных историков, которыми в эпоху классицизма зачи¬тывались образованные французы. Древние римляне практически не знали славян и не отличали их среди сотен «варварских» племен. Так, например, Гай Юлий Цезарь называл венедов и иных славян галлами, Плиний Старший — германцами, а Тацит — сарматами, то есть аланами.
В отличие от них византийские историки, современники вандалов, жившие бок о бок со славянами, обязательно отличали их от германцев. Таким историком был и Прокопий Кесарийский, советник полководца Велизария, ходивший с ним в походы, в том числе и на Карфаген. Он-то и поведал пятнадцать веков назад, по горячим следам, поистине удиви¬тельную историю вандалов.
Если взглянуть на карту Европы, можно лишь дивиться энергии, «пассионарности» целого народа, который в короткий срок с боями прошел от Азовского моря через Германию, Францию, Испанию, Португалию, Ливию и разгромил великий Рим. С этим бы усердием да на добрые дела. Но бесславно исчезли, растратив свои немеренные силы на пьянство, грабежи, разврат, некогда великие воители, оставив в назидание только имя свое.

По материалам статьи :Александр ПОРТНОВ НАСТОЯЩИЙ ВАНДАЛ Загадки истории 2004 год.
и сайта Заполни пробел Путешествие по истории http://www.zapolni-probel.ru/index.php

1.


2.


3.


4.


5.


8.

Блестели на солнце железные латы, слышалось ржание огромных конских табунов, утолявших жажду у берегов Славутича; воины точили мечи.

Пришли даже крестоносцы, и киевляне с удивлением рассматривали диковинные доспехи рыцарей, никогда до этого не заходивших так далеко вглубь славянских земель.

А через несколько месяцев произошла страшная трагедия... 

 

...Лишь один небольшой отряд конных воинов ускользнул от смерти после страшной сечи. Они бежали, а «татарове вслед их гоняще, секуще на пятьсот верст, до града до Киева проливаша кровь, аки воду».

Так упоминает Никоновская летопись о жестокой битве, состоявшейся на берегу тихой украинской реки Ворсклы более 600 лет тому назад, 12 августа 1399 года. Подробности сражения покрыты мраком столетий, почти все русские воины пали на поле брани. Эта битва не упоминается в школьных учебниках, неизвестно и точное место, где она произошла.

О количестве ее участников можно только гадать. Великий литовский князь Витовт, возглавивший общие дружины славян, литовцев и крестоносцев, тот самый, который командовал объединенным войском в знаменитой Грюнвальдской битве, вел силу, «великую зело»; одних князей с ним было пятьдесят.

А ведь в знаменитой Куликовской битве (1380 год) принимало участие всего 12 удельных князей с боевыми дружинами! Известный польский историк П. Боравский утверждает, что битва на Ворскле была крупнейшей в ХIV веке! Почему же так мало известно об этом грандиозном по своим масштабам событии?

Во-первых, очевидцев практически не осталось, т. к. все погибли в этой лютой сече (так утверждает Ипатьевская летопись). А во-вторых, это было поражение страшное, кровавое! О таких не любили писать... По крупицам из русских летописей и работ польских историков попробуем разобраться – что же все-таки произошло жарким летом 1399 года?..

Шестьсот лет назад Киев был небольшим городом, входившим в состав Великого княжества Литовского. Немногочисленные жители занимались привычным ремеслом и торговлей в некогда могучей столице Руси, только-только начинавшей оправляться после татаро-монгольских набегов. Жизнь теплилась в основном на Подоле и в районе Печерской лавры. Но весной 1399 года, как мы уже знаем, город преобразился.

В нем слышалась речь славян и немцев, литовцев, поляков, венгров... Здесь собрались войска из многих европейских государств и княжеств. Огромная армия, состоявшая в основном из полков украинских, русских и белорусских земель, выступила 18 мая из Киева.

Возглавляли ее князья Андрей Ольгердович Полоцкий, Дмитрий Ольгердович Брянский, Иван Борисович Киевский, Глеб Святославович Смоленский, Дмитрий Данилович Острожский и многие другие князья и воеводы. Главнокомандующим был великий князь Литовский Витовт.

Рядом с ним (причудливы изгибы истории!) находился тот самый хан Тохтамыш, который объединил на некоторое время Орду, успел сжечь Москву, но вскоре сам был сброшен с ханского престола грозным Эдигеем. С помощью Витовта Тохтамыш намеревался вернуть себе ханский престол и также вел с собой дружину.

На стороне Витовта участвовали в походе и около ста тяжеловооруженных рыцарей-крестоносцев, пришедших из Польши и германских земель. С каждым крестоносцем шло несколько оруженосцев, вооруженных не хуже рыцарей. Но большинство воинов составляли славяне, собравшиеся почти со всех концов Руси. Вообще, славянские земли занимали 90 процентов всей территории Великого княжества Литовского, которое нередко так и называли Литовской Русью.

Славянские дружины, помня славную победу на Куликовом поле, рассчитывали раз и навсегда покончить с татаро-монгольским игом. Войско имело на вооружении даже артиллерию, не так давно появившуюся в Европе. Орудия были довольно внушительные, хотя и стреляли, в основном, каменными ядрами. Таким образом, шестьсот лет назад на территории Украины впервые раздался грохот орудий...

8 августа силы объединенного войска встретились на Ворскле с армией Тимура-Кутлука, полководца золотоордынского хана Эдигея. Самоуверенный Витовт выставил ультиматум с требованием покорности. «Покорися и ты мне... и давай мне всяк лето дани и оброк». Ордынцы же, дождавшись подхода союзников крымских татар, сами выставили подобное требование. <br

/>

12 августа началась битва. Армия Витовта переправилась через Ворсклу и атаковала татарское войско. Сначала успех был на стороне объединенного войска, но затем коннице Тимур-Кутлука удалось замкнуть кольцо окружения, и тогда началось... В плотной рукопашной битве артиллерия оказалась бессильной. Большинство князей и бояр погибло, «сам же Витовт побежа в мале...»</br

Тяжеловооруженные крестоносцы тоже пали, не устояв перед татарскими саблями. Преследуя небольшой отряд чудом спасшегося Витовта и разоряя все на своем пути, татары быстро подошли к Киеву. Город осаду выдержал, но вынужден был заплатить «окупь 3000 рублей литовских и ще 30 рублей окремо взято с Печерского монастыря». По тем временам это была огромная сумма.

Итак, от татарского ига в тот век избавиться не удалось. Поражение серьезно сказалось и на государственности Литовской Руси; скоро ослабевшему Витовту пришлось признать вассальную зависимость от Польши. После Грюнвальдской битвы (в которой, кстати, участвовало 13 русских полков из Галича, Перемышля, Львова, Киева, Новгород-Северского, Луцка, Кременца) его положение несколько улучшилось; он даже хотел стать королем, но не смог противодействовать влиянию польского короля Ягайла. Умер Витовт в 1430 году, и на Русь двинулись поляки... А если бы итог битвы на Ворскле был иным?..

Печально закончилось это сражение. О нем не напоминает ни один памятник, ни один обелиск на славной полтавской земле... Битву на Ворскле военные историки привязывают к литовско-польским походам, но ведь основной костяк войска был русским. «Пятьдесят славянских князей со дружины»!

Их гибель подкосила все последующие поколения потомков легендарного Рюрика. Через несколько десятков лет не стало ни князей Острожских, ни Галицких, ни Киевских, ни Новгород-Северских. Многочисленные потомки Владимира Святого, Ярослава Мудрого словно растворились, исчезли на нашей земле...

Хладнокровные шведы не забывают своих воинов, убитых под Полтавой и памятник стоит, и цветы каждый год привозят. Англичане, попав под убийственный огонь русской артиллерии и потерпев кровопролитное поражение в 1855 голу под Балаклавой, частенько приезжают посетить могилы своих предков, павших в далеком Крыму. Великолепный белый памятник английским солдатам возвышается в самом центре виноградного поля.

Работники винодельческого совхоза периодически подкрашивают его, а трактора бережно огибают во время весенней пахоты. Рядом, на автотрассе обелиск, открытый в 1995 году. Но ведь Полтава находится на расстоянии полутора тысяч километров от Швеции, Балаклава и того дальше от Англии. А тут, совсем рядом, на Полтавщине лежат в земле останки наших соотечественников, и нет ни одного мемориального знака, ни одного креста там, где погибло, предположительно, более ста тысяч воинов!

Есть над чем задуматься и чего устыдиться нам, потомкам...

 

Источник <http://webstatti.com/velichajshaya-v-mire-bitva-o-kotoroj-zabyli-vse/> 

1.

Славянские языческие имена

1.

 

Комментарий Хазарина:

Обратите внимания, нет имен начинающихся на а, потому что в древнеславянских языках не было слов, начинающихся на эту букву, а также на букву Ф, как в украинском, который имеет более древние корни, например новоприобретенное из греческого - Хвёдор, а не Федор.

Артания

А что если загадочный Аркаим и есть столица Артании?

Или так?

Версия 1:

Версия 2:

1.


2.

К вопросу об этнической истории украинцев.

Этническая история украинцев, и тех, кто донёс до современности эту доминанту, очень удивительна и неоднозначна. Она  имеет множество нюансов, обрастая множеством  политических спекуляций. Но основная беда в её подаче, где выбираются спорные штрихи истории, и наносится псевдоукраинский лоск, лишь на том основании, что это как-то соотносится с территорией современной Украины. Правда в том, что для возникновения такой разновидности восточных славян нужны были серьёзные этнические причины в достаточно далёком прошлом. Роль этого компонента надо искать не столько в политических перипетиях, сколько в самой жизни и развитии всех восточных славян и их взаимодействия. Что не умаляет несомненных заслуг и особенности украинцев, снова же, перед всеми восточными славянами. Например, без их роли трудно представить само складывание современной восточнославянской государственности. Это влияние на становление первоначальной государственности Руси; Киевской, Новгородской, Владимиро-Волынской и Владимиро-Суздальской, начиная с IX века вообще трудно переоценить. Времена «начала Руси» достаточно подробно описаны в письменных источниках, в том числе славянских. Кажется странным, что поиск истины тут же погряз в борьбе с «норманизмом», не замечая проблем самой славянской платформы и источников её этнического складывания в восточнославянскую общность. Государственность только подчеркнула мощь образовавшегося фундамента. Украина всегда подразумевалась как источник всего славянского, что есть в России и Беларуси. И это бесспорно, славянская  этническая подпитка изначальна для них с юга и юго-запада. Но являются ли современные украинцы автохтонами на этой территории, а не последними славянскими переселенцами, давшими импульс к перемещениям предшественников всё далее от прародины? Этот вопрос обрёл практический смысл ввиду реальной государственности Украины сегодня. В поисках национальной идеи и идентичности в ход идут только нация-образующие и нация-утверждающие проекты. Но несут ли они этническую суть? Многое говорит о том, что повсеместно осуществляется подмена понятий и манипуляция подходящими доказательствами. Сиюминутные задачи борьбы за власть это способно помочь решить, но для выстраивания долговременной стратегии этого явно недостаточно. Наряду с борьбой за собственную незалежность и неделимость, стоит серьёзный вопрос об украинском этническом влиянии в сложении российской и белорусской государственностей. Это тоже имеет место быть, но до какой степени такие подозрения оправданы? Однако, в период распада и деградации объединительные моменты не так актуальны и востребованы национальными элитами, упивающимися обретённой творческой вседозволенностью. В данной работе я ставлю задачу проследить трансформацию этнической идентичности, которая сегодня определяется как украинская. Исследование временных промежутков, так же, как в предыдущих работах об этнической истории белорусов и великороссов, будет разбито на равные периоды, что позволит в равной степени отследить весь процесс, не отдавая предпочтения отдельным событиям. Политические, религиозные, экономические и другие нюансы будут отнесены на второй план, не будем только упускать этническую составляющую, которая и должна помочь нам распутать толстый клубок парадоксов и непонимания. Это важно, когда ищешь не трещины и доказательства любого разобщения, а сохраняешь контекст, в котором разворачивается тысячелетний процесс. С начала V века надо четырьмя блоками продолжительностью по четыреста лет отследить динамику, в которой активно работал протоукраинский этнический субстрат до настоящего времени. Это должно дать нам понимание его места и роли в формировании восточнославянской этничности, а так же, следствия, важные для государственных трансформаций в истории восточнославянских этносов. I. - c V по VIII века. Во времена готского владычества (II – IV века) славяне оказались в пределах одного государства и распространились на большей его части. Об этом говорит то, что Черняховская культура германцев после их изгнания гуннами осталась как славянская, без резкого перехода. Похоже, отношения готов и славян были вполне гармоничными и взаимодополняющими. Уже тогда у готов можно было многому научиться, а, главное, узнать путь к Балканам, куда славяне двинутся уже через полторы сотни лет. Гуннское нашествие 375г. не только уничтожило готское государство, но и вынудило бывших властителей искать свою судьбу в Южной Европе. Гунны тоже долго не задержались и, двигаясь по Дунаю, обосновались в Паннонии. Освободившееся пространство между Днестром и Днепром заняли анты, родственники аланов, которые в тесной связи с «постчерняховцами» славянизировались, сохраняя степной образ жизни. В V веке часть славян начала переселяться вниз, по рекам Днестр, Прут, Сирет к Дунаю. Сказывалась перенаселённость в Подолии и Волыни, где главенствовал Дулебский союз 13-ти славянских племён. Восточные склоны Карпат до Днестра были редко заселены разрозненным германо-кельто-фракийским населением, которое ассимилировалось многочисленными пришельцами. Византийские источники называют славян «склавинами», а сами себя они именовали «словене», так и мы будем их называть в данном исследовании. VI век ещё больше усугубил ситуацию в Причерноморье. С левой стороны реки Днепр, на земли антов стали проникать болгары, которых из-за Дона теснили другие тюркские союзы. Между Днестром и Прутом анты нашли, уже родственных им словен, с которыми стали селиться рядом и вместе. Начался период активных нападений антов и словен на границы и земли Византийской империи. Походы были достаточно удачные, что обогатило славянскую знать и дало ей понятие о государственном устройстве. За этот недолгий период в три десятка лет, на Балканах побывали не только анты и словене, но и дулебы и лендзяне (союз Западнославянских племён к западу от Западного Буга), что ещё более уплотнило славянское население от Карпат до Днестра. Славянские поселения появились в долине нижнего течения Дуная, столкнувшись с более плотным романским населением, которое сформировалось ещё со времён римских завоеваний. В начале 2-й половины VI века в Причерноморье произошла очередная катастрофа – аварская. Анты потерпели сокрушительное поражение, покинув степи, окончательно растворившись в славянском мире. Часть их ушла с аварами к северным склонам Карпат, Татр, Судет, другая часть окончательно смешалась со словенами, заселив нижнее Подунавье и восточную часть будущей Трансильвании – Олтению (бассейн р. Олт). VII век для славян, особенно западных, был исключительно динамичным и привёл к многочисленным переселениям. Дунайско-Карпатские словене тоже оказались вовлечены в войны авар против Византии, на стороне первых. Византия с трудом удерживала арабское нашествие в Малой Азии. Аварский каганат терял свою силу, распадаясь на отдельные части, славянская самостоятельность всё более возрастала. В начале VII века был запущен процесс, последствия которого удивительным образом сказались на судьбах южных и восточных славян. Вдобавок к Хорватскому Союзу, освободившемуся от власти аваров, в Иллирию из Богемии пришли сербы. Славянское население настолько уплотнилось, что из междуречья рек Савы и Дуная на восток было выдавлено романское население. По пути, вниз по течению Дуная, к ним присоединялись всё новые и новые беженцы, они и расселились на равнине по левому берегу Дуная. Эта местность по имени пришельцев, волохов, стала называться Валахией. Романское население возросло настолько, что стало доминировать, притесняя словен. В середине VII века аварский каган назначил хана Кувера, что бы тот упорядочил романские поселения по р. Тиса, в итоге чего, и эти волохи ушли к нижнему Дунаю. Местные волохи – данубии, примкнули к родственным пришельцам и установили связь с Византией. Словенский «Союз семи родов» самостоятельно не мог эффективно противостоять ползучему вторжению волохов, а, обращаясь к посредничеству Империи, результат был ещё более предсказуем, она поддерживала христианских единоверцев. Словен Валахии ждала судьба славян, растворившихся в Греции, но тут вмешалась в ход событий новая сила, к нижнему Дунаю подошла болгарская орда хана Аспаруха. Болгары более трёх десятков лет сдерживали на Днепре давление хазар, которые создали мощное государство от Волги и Дона до Северного Кавказа, но к концу VII века покинули Причерноморские степи и ушли за Днестр. Здесь они нашли удобные места для расселения в Малой Скифии (Добрудже), распространились по Валахии и нижнему Дунаю. Начались их продолжительные войны с Византийской империей. Отношение болгар к славянам было достаточно прагматичным, их устраивало такое соседство, а в военных походах они могли рассчитывать в их лице на надёжную пехоту. Однако, союз «семи племён» болгары распустили, переселив эти племена в регионах, где хотели укрепить свои позиции. Главенствовавших в Союзе северов поселили по Дунаю, на границе с Империей. Волохи у болгар доверия не вызывали, так как они видели в них христианских единоверцев своих противников – ромеев. Часть волохов бежала в беспокойную Византию, сотрясаемую войнами и внутренними смутами, другая часть – в Южные Карпаты, где было намного спокойнее, и проживали знакомые им словене. С этого момента и весь VIII век волохи выдавливали славян из Олтении и Мунтении (Трансильвания). Они расселялись в славянских же поселениях и начинали преобладать во всех сферах, ассимилируя недавних аборигенов. Но большая часть славян стала уходить через Карпатский хребет на север и восток, возвращаясь в долины Сирета, Прута и Днестра. Этот разрыв положил начало разделению словен на тех, кто остался на Нижнем Дунае и в этногенезе с тюркскими болгарами сохранил славянскую доминанту и тех, кто вернулся на свою прародину через три века. Первые стали восточной частью южнославянского мира, а вторые изменили и оформили восточнославянский мир, придав ему динамику и начала цивилизованной государственности, опыт которой они видели на Балканах. Продолжающееся соперничество болгар и хазар, выливавшееся в сражения между Днестром и Дунаем выжимали словенское население всё более на север, вверх по течению рек. В Паннонии ситуация к концу VIII всё более усугублялась, агония Аварского каганата после славянских восстаний, войн с франками и внутренних смут всё более приближала его конец. В современном Закарпатье и по реке Тиса проживало большое количество славян, переселённых сюда после аваро-гепидских и аваро-лангобардских войн. Среди них были племена полян, смолян, лупоглавов, названия которых скоро появятся на Среднем Днепре. Более поздний летописец упоминает об их происхождении «от ляхов», где тоже проживали такие племена лендзян. Есть одно обстоятельство, которое позволит рассмотреть ситуацию в северо-восточном Прикарпатье в середине VIII века. С Балкан, из северной Иллирии туда вернулась часть хорват, бывших антов, которые там уже проживали, уходя от аваров два века назад. Гораздо позже, упоминая о славянских племенах, летописцы говорят о проживании Белых Хорватов в верховьях Днестра. Получается, что поляне, смоляне и лупоглавы могли быть вытолкнуты к востоку, на Днепр приходом хорватов, а, значит, туда они переселились ранее, и, скорее всего, из Закарпатья. Переселение их из современной южной Польши выглядит не логично, так как в это время происходило мощное продвижение западных славян по Висле на север и Одре на северо-восток. Этническое единство закарпатских полян с карпатскими словенами не вызывает сомнения, и в дальнейшем, кроме самоназвания, ничем их выделять не будет. В VIII веке словенское присутствие в современной лесостепной Украине становится доминирующим, а племена Дулебского Союза, всё более разъединяясь, уходили в лесную зону Волыни. Активно происходит переход дулебских племён в словенскую этническую доминанту, в том числе языковую. К началу государственности (IX веку), дулебский этнический образ могли сохранить только полешуки, дреговичи и древляне, которых киевские поляне считали «дикими, аки звери, живущими по-скотски». В конечном итоге, от дулебской этнической сущности остались только дреговичи и та часть полешуков, берзичей, древлян, жеревичей, радимичей, которые ушли с ними за Припять или попали в их сферу влияния. Так происходил этногенез современных белорусов, наследников дулебской истории II – VIII веков. Они так и останутся северными соседями украинцев, но граница их порубежья будет постепенно смещаться на север. VIII век отмечается всплеском градостроительства у восточных славян. У союзов племён возникают мощные укреплённые центры, а в каждом племени — по несколько крепостей, контролирующих территорию расселения. Смещение последних словен (тиверцы и уличи) от Днестра происходило  к среднему Днепру, а степная зона всё более контролировалась тюрками, подвластными Хазарскому каганату. Несмотря на формальную зависимость от хазар с выплатой некоторой дани, словене, поляне, смоляне и вятичи подвергались и прямому притеснению, делавшему невозможным их развитие и существование в степи. Поэтому, уже в VIII веке отмечаются переселения славянских племён далеко на север, смоляне и лупоглавы осели выше по Днепру, друга часть словен, перейдя Западную Двину, по р.Ловать достигла озера Ильмень, вятичи по р.Ока достигли Волги. Обращает внимание, что смоляне, словене и вятичи осели в землях, уже освоенных кривичами, то есть, уже в славянской среде. Места их расселения очень не случайны, это места на оживлённых торговых путях. Разница в образе жизни и историческом опыте словен и кривичей ещё более значительна, чем с дулебами, поэтому словенам не составило труда структурировать это общество по своему разумению, не встречая конкуренции, и без давления грозных хазар. Характеризуя словенскую общность V – VIII веков с этнической стороны, заметно  отличие от дулебов и кривичей большим участием в их этногенезе антского элемента. К концу данного периода потомки антов в виде сербов и хорватов освоились в Иллирии, белые хорваты ещё сохранялись в Червенской земле и до Кракова, давая начало польской государственности. За Днепром, на Левобережье ещё сохранялся полукочевой славянский Союз северян. Антская история в Причерноморье давно закончилась, но она ещё долго будет сказываться в судьбе восточных славян Украины. II. -         c IX по XII века. Следующий период для восточных славян лучше известен, несёт свой оригинальный опыт государственности и взаимодействия в окружающем мире на новом уровне. Этнические процессы продолжали формировать восточнославянскую общность, перераспределяя и акцентируя роли близкоэтнических элементов. Этот период по праву можно назвать «словенско-украинским». Первая половина IX века проходила в борьбе, предшествующей государственности. Велась она именно в центрах расселения уже укоренившихся на новой-старой родине дунайско-карпатских словен. Легко она проходить не могла, предстояло утвердиться не только в смысле организации власти, но и в этническом доминировании, создающем платформу для этой самой власти. В Прикарпатье словене, в виде волынян и бужан, которые простились с дулебским прошлым, конкурировали с белыми хорватами, что задержало их победу. На Ильмене словене должны были создать видимость гармонии с кривичами, которые уступали в организованности, но контролировали огромные территории, хорошо адаптировавшись в финском окружении. На среднем Днепре словене, в виде полян, успешно противостояли древлянам, но уступали в военном отношении левобережным северянам. Это не помешало им укрепиться и развить успешную торговлю в Киеве, который стал тем перспективным центром, вокруг которого и формируется государственность. К этому надо прибавить мощное хазарское влияние, не способствующее внутреннему развитию. История вятичей на Волге слабо изучена, но процессы должны были происходить и там, что послужит через полтора-два века мощному подъёму Северо-Восточной Руси. Но был и другой опыт. Смоляне и лупоглавы, укрепляясь на верхнем Днепре, окончательно растворились в местных кривичах, оставив им только своё название. Радимичи, позже других пришедшие на р.Сож тоже оказались поглощены распространяющимися выше по Днепру дреговичами. Новым фактором IX века стал всё более увеличивающийся поток варягов – скандинавских воинов германского происхождения. Их военные отряды активно осваивали торговые пути, разбойничая и беря под контроль дальнюю торговлю. Их роль в оживлении цивилизационного процесса спорна, где-то они несли организационную суть, а где-то неисчислимые страдания и деградацию. В норманнской теории возникновения восточнославянской государственности много слабых мест, которые предпочитают не замечать «западники». Варяжская централизация не касалась контроля этнической территории славян, как это пытались делать хазары, их задачей была только военная добыча, и этому подчинялось всё. Участие славян в воинских братствах варягов могло быть только индивидуальным и не носило массового характера, где могло растеряться всё скандинавское. Швеция и Дания тех времён ещё не обладали каким-то выдающимся опытом государственности сами, да и варяги не были представителями интересов этих государств, скорее, изгои и искатели наживы и приключений. Поэтому, видеть в «норманизме» какой-то подарок свыше для бедных славян – упрощение и непонимание сути их внутреннего развития, пружин, приведших их к готовности к созданию государства, в том числе этнических. Так или иначе, но во второй половине  IX века государственность возникла и в Новгороде и в Киеве, а в короткое время объединила оба этих центра. Во главе её стояла варяжская династия Рюриковичей, которая быстро порвала свои связи со Скандинавией и искала опору в своих славянских подданных. Начался процесс создания не только этнического единства восточных славян, но и нации, объединённой в одном государстве. Как это часто бывало в славянской истории, они с лёгкостью брали на себя название тех, чьими подданными они являлись. Распространившееся самоназвание «русы», дало и название государству – Русь. В исторической литературе распространение получило название – Киевская Русь, по названию своего центра, где был Великий стол, сидел Великий князь. Самым замечательным было то, что первый опыт государственности оказался объединяющим для словен, дулебов и кривичей, которые до этого не имели разделяющих границ между собой. Не в этом ли причина восточнославянской тяги к восстановлению этого единства после трудных периодов истории? Если это так, то это плохая новость для современных националистов. С усилением молодого государства, стала меняться и обстановка на степных рубежах, Хазария начинала ослабевать, в Причерноморье прорвались их враги – печенеги. Эти тюркские кочевники были столь же тревожны для славян и угрожающи для юго-восточных рубежей, но их можно было привлекать как противовес для хазарской угрозы. В конце IX века к Дунаю прошла волна кочевых угров, мадьяр, венгров. Они поселились в Паннонии, надолго взбудоражив политическую ситуацию в центральной Европе. Для западных и южных славян венгры стали разделом, который существует и сегодня, вызвав новые волны переселений. Из Закарпатья пришли новые остатки словен, а вытесненные волохи из Трансильвании выжали и ассимилировали последних славян между Карпатами и Днестром, положив начало романской Молдове. Новый прилив переселенцев к верховью Днестра уничтожил воспоминание о Белой Хорватии, создав галицко-волынскую общность на словенской основе, продолжив ассимиляцию полешуков как дулебов и вытесняя дреговичей за Припять. Северо-западная Украина стала консолидироваться в современном этническом виде, укрепляя основу Киевской Руси. X век стал расцветом централизованной языческой Руси. Походы Великого князя Святослава уничтожили Хазарию как государство, а печенеги перестали представлять угрозу для мощного государства. Походы в Болгарию и отношения с Византией приобщили Киевскую Русь к европейской цивилизации. Славянское лицо Киевской Руси, несомненно, даже соседи перестали различать варяжских руссов и славян. Не стоит обманываться, что, приняв под влиянием государственности самоназвание, русские или русичи, потомки кривичей, дреговичей и словен утратили свою этническую сущность. Подданство, вероисповедание тогда ещё не являлось заменой этничности. Словенская модель Киевской Руси прочно основывалась на оси Киев – Новгород, развиваясь от Киева к Волыни и от Новгорода по течению Волги. Оба этих центра скрепляли широкую полосу, населённую дреговичами, кривичами и северянами. Окраинные финские земли на севере активно колонизовались словенами ильменьскими и вятичами. Поляне с волынянами держали южные рубежи против тюркских кочевников. Принятие христианства в конце X века явилось необходимым атрибутом государственной цивилизованности в понимании той эпохи. Конечно, это не могло не изменить мироощущения, и должно было создать неравномерное отношение к новому культу в разных регионах. Видимо, словене, как более государствообразующие, должны были стать во главе христианизации, как опора государственности. В XI веке проявились новые факторы, как внешние, так и внутренние. Из первых, произошла замена печенегов на половцев, которые в силу своей агрессивности создали большие проблемы в Причерноморье. Если их набеги могли отражаться организованными походами русских войск, то внутренние проблемы решались с большим трудом. Этот период в исторической литературе называется феодальной раздробленностью. Феодальную раздробленность принято объяснить как явление, связанное с несовершенством престолонаследия, которое приводит к региональной самостоятельности и уничтожению центральной власти. К концу XI века в пределах Киевской Руси существовало уже восемь достаточно крупных, сильных и устойчивых центров. Обращает на себя внимание, что земли южных кривичей выделились как Полоцкое и Смоленское княжества. Они не растворились в словенах, несмотря на то, что тоже считали себя русскими. Их земли разделили Русь на северную и южную, подорвав намечающуюся этническую однородность. Через несколько веков, именно в их землях начнётся новое объединение русских земель, но до этого произойдёт очень много событий разного масштаба и разных последствий. Намечался вариант, способный соединить южных и северных словен, но  для его реализации не было отпущено достаточно спокойного времени. К XI веку общие задачи и близость практически соединили полян и северян. Киев и Чернигов, если бы им не мешали династические распри и степные соседи, могли создать ту основу, которая протягивалась до Рязани, и далее к вятичской земле. Но эта связь оказалась слишком хрупкой и рвущейся. А всё пространство от Днестра до Мурома уже называлось Украйной. XII век только усугубил ситуацию государственной деградации Киевской Руси на основе Киевско-Новгородской связи. Основные центры словен стали смещаться, северной Руси, от Новгорода к Владимиро-Суздальской, южной – от Киева к Галицко-Волынской земле. Даже как центр, Киев уже никого не устраивал, началась внутренняя этническая «пересборка» восточнославянского государства. Распад коснулся не только крупных княжеств, дробление постигало и более мелкие уделы. Уже никто не помнит и не представляет, насколько счастливы были люди многочисленных княжений, но счёт потерь в пользу более сплочённых соседей уже начался, а трудные времена были уже на пороге. Политика доказала, что может вредить осуществлению этнических задач. Обобщая весь период, надо отметить, что словене сыграли ведущую роль в возникновении восточнославянской государственности. Этот опыт единства в дальнейшем много раз ещё будет побуждающим мотивом к единению. Историческая память сохранила напоминание, что территория Украины является нашей общей восточнославянской колыбелью. Государственный опыт формирования Киевской Руси оказался ограниченным в своём развитии в силу многих причин. Этнические причины указывают на разорванность словенских центров, которые недостаточно интегрировали к себе близкоэтнические пространства. Ему на смену придёт централизация, которая будет прирастать  периферией, централизуя все связи, в том числе и этнические. III. - c XIII по XVI века. XIII век несёт в себе большую драму для восточнославянских княжеств, остатков Киевской Руси. После битвы на Калке в 1223 г. Вторжение монголов уже не могло стать неожиданностью, это стало вопросом времени. Разгром северо-восточных княжеств в 1237г. поставил точку в плавном поиске и организации новых центров силы. Монгольский поход 1240г. окончательно закрыл воспоминание о Киевской Руси, избежали разгрома территории Новгорода, Полоцка и Смоленска. Новгород уже не представлял собой центра силы, как это было в IX веке, словенская прослойка, владея кривичской землёй, сосредоточилась на торговле и обустройстве местного благополучия. По такому же пути пошли остатки разгромленных и подвластных татарам Владимиро-Суздальских земель, центром всё более становился Нижний Новгород на Волге. К заслуге двух Новгородов можно отнести только освоение северного края до самого Урала. Их вклад в борьбу за освобождение и объединение восточных славян будет минимален, без особых инициатив. На этом их этническая связь с Киевом окончательно потерялась, они уже не войдут в общность, которую мы будем называть украинцами. Сосредоточимся на положении южнорусских княжеств. Киевская, Черниговская и Переяславская земли окончательно деградировали и, даже, обезлюдели. Через десятки лет Киев не был восстановлен даже на десятую часть, жить на границе с Ордой, где неуёмная агрессивность чередовалась с периодами внутренних смут, было невозможно. Жизнь сосредоточилась только на западе, в Галицко-Волынской земле, там правили незаурядные князья, Даниил, Лев, Роман. Временами, им удавалось теснить сильных соседей – Венгрию, Польшу, Литву, договариваться с татарами, не допуская повторных опустошений. Не без оснований можно утверждать, что новый этап этнического и государственного «украинства» начал возрождаться с запада. Есть ещё один момент, который характеризовал борьбу Галицко-Волынского княжества с Литвой. После убийства литовского князя Войшелка, Лев Даниилович Галицкий претендовал на стол Великого Князя Литовского. Эта попытка провалилась, но само стремление к собиранию Руси незамеченным не осталось. XIV век в судьбе Украины был ещё более сложным и принёс новые испытания, отодвинув объединительные задачи. Ослабление Галицкого и Волынского княжеств на фоне усиления Литвы и Польши к середине века привёл к их разделу между сопредельными государствами. Причём, Волынь вызвала трения между Литвой и Польшей, а Галич войну между Польшей и Венгрией. Волынь перешла в подданство Литовскому князю Гедемину вместе с Подолией и Киевской землёй. Их объединение в рамках ВКЛ можно было бы приветствовать, если бы это изменило их положение. Зависимость от Литвы не освободила от Ордынской дани и регулярных нападений, а статус в Великом Княжестве был даже не второстепенный. Для Галича начался длительный период изоляции от остального восточнославянского мира, что наложило отпечаток даже на его место, даже в составе самой Украины. Галичина всегда будет рассматриваться как некий противовес остальной, «степной Укрине» и спорной территорией между восточными и западными славянами. Уместно вспомнить об аналогичной ситуации времён Белой Хорватии и Червенской земли. В XIV веке обозначилось противоречие в религиозном  вопросе. Если приход христианства выглядел как объединяющая для восточных славян государственная идеология, то католическое влияние грозило, как и государственные границы, очередным  этническим расколом. С 1385г., после Кревской Унии, началось активное сближение Польши и Литвы при поддержке пропольскоориентированной шляхты. Католицизм становился привилегированной верой, принадлежность к православию опускало восточнославянское население на ещё более низкий уровень беззащитности и бесправия.  Так государство способно смещать этнические акценты. XV век на Украине сохранил статус-кво, но наметились и некоторые тенденции, которые проявят себя позднее. Разница в положении украинцев польской и литовской частей становилась значительной. В Галиции формировалось польско-католическое местничество, в украинской Литве, на татарском порубежье складывалась общность казачьей вольницы без твёрдой власти сверху. Великое Княжество Литовское (ВКЛ) начинало ослабевать. На смену пассионарным балтским князьям приходили поколения посредственных правителей, всё более зависевших от Польши. Их этническое влияние на Украине ощущаться не могло, балтское начало себя исчерпало, а славянское в Белой Руси само попадало под польско-католическое давление, не способствуя развитию и единению восточных славян. В этот же период окончательно закрепилось первенство Москвы в освобождении от татарского владычества и объединении восточнославянских земель. Разрешилось соперничество с Тверью, которое закрепило доминанту кривичского этнического начала в новой сборке Руси, которую уже можно было называть Россией. Прослеживалась достаточно чёткая тенденция к её расширению, и этот проект государственности получал всё большую этническую поддержку. В этот век окончательно в орбите Москвы утвердились Владимиро-Суздальские (вятичские) земли, а поход Ивана III положил конец видимости словенской самостийности в Великом Новгороде. Попытка сыграть на религиозных и пролитовских настроениях дорого обошлась торгово-купеческой знати, разосланные по отдалённым северным и восточным землям, они больше в Новгороде не доминировали. Там возродилась древняя кривичская суть, ставшая ещё одной опорой российской государственности. В ходе борьбы с татарами Рязанская Украина закрепилась за Москвой, положив начало присоединения Северских земель. Последующая война с ВКЛ расширила пределы владений Ивана III до Чернигова с выходом к Украине. Это рисовало картину будущих устремлений и не могло гарантировать спокойствия «добрых соседей». XVI век оправдал все тенденции и предвидения, превратив их в результаты. Движение Москвы было таким мощным во всех направлениях, что государственный организм не успевал адаптировать свою форму власти к месту в расширяющемся поле и системе управления. Поэтому, к концу века произошёл откат, выразившийся в Великой Смуте, но даже это не могло остановить столь успешно запущенный проект. Войны с Великим княжеством Литовским в первой половине XVI века были для Москвы успешными и приводили к многочисленным случаям отложения знатных особ в подданство московского царя вместе со своими землями и людьми. Однако, Москва не создавала идеальные условия и стимулы для массового присоединения славянской Литвы и достаточно жёстко относилась к новым подданным. Наиболее показательна безуспешная попытка присоединения Украины к Москве усилиями Каневского старосты Дмитрия Ивановича Вишневецкого. Он контролировал Поднепровье от Киева до Дикой степи, построил мощную крепость на острове Хортица. Поднимая в поход тысячи казаков, громил татар Черного моря и Перекопа. В 1556 г. Иван IV получил прямое предложение Дмитрия Вишневецкого, чтобы «его государь пожаловал и велел себе служить». Политические интересы Московского царства пошли в разрез с этническими интересами, как это часто бывает. Подготовка к Ливонской войне, которая началась через два года, требовала мирных отношений с Литвой и Польшей, которые были бы разрушены присоединением Украины. Идея «прорубить окно в Европу» очередной раз всех обманула и отвлекла. Ливонская война затянулась на четверть века, потребовав огромных затрат и оставив Россию без приобретений, что указывает на приоритет этнических целей над политическими и экономическими корыстными интересами. По иному она повлияла на, казалось бы, безнадёжную ситуацию в Литве и Польше. У них появился шанс, благодаря российскому разгрому Ливонии, договориться со шведами по территориям и объединиться в Речь Посполитую. Идея, выразившаяся в Люблинской Унии 1569г.,  витала уже два века. Нежелание католической шляхты Литвы со временем оказаться под рукой Москвы диктовало раствориться в польской государственности, пренебрегая этническими интересами своих восточнославянских подданных. Польша не испугалась во время Ливонской войны пойти ва-банк, в итоге приобретя огромные земли вне своей западнославянской этнической территории. Судьба Украины усугубилась ещё больше, она перешла в прямое подчинение Польской Короны, воспоминание о литовской бытности растворилось в новых реалиях. В составе Польши Галиция вновь соединилась с Волынью, Подольем и киевской землёй. Но разница двух Украин уже обозначилась, если не в этническом смысле, то в ментальности и образе жизни. Если Галиция обретала мещанско-католический облик, то остальная Украина склонялась к казацкой вольнице. Казачество, как славянский феномен, восходит ещё к антскому опыту, когда на степной границе появились славяноязычные всадники и поселения, как адекватный ответ иранским и тюркским соседям. На данном витке истории, казачество базировалось на словенской и северской этнических основах, что не мешало ему подпитываться и иноэтническим элементом, распространяясь на Волгу, Урал и Сибирь. Присоединение к Русскому государству средней и нижней Волги и Дона, выход на Кавказ к Тереку и Кубани осуществлялся при мощной поддержке южнорусского казачества. Оно имело одни задачи и похожий этнический тип, как и украинское, часто называемое Молорусское казачество, казачество Малой Руси. Само воспоминание о совместном политическом прошлом, объединяло казачество, Русь и Россия, православие, заменяло даже понимание этнического родства, которое подразумевалось само собой. Задача борьбы с татарским ханством и Турцией стало выглядеть не как пассивное сопротивление, а как видимый результат совместных усилий. Чего нельзя сказать о государственном сотрудничестве России и Польши, их противостояние наносило непоправимый ущерб общеславянскому делу. Разменной монетой их устремлений и полем сражений неоднократно становились бывшие литовские земли. Если Россия стремилась к восстановлению восточнославянского мира, то Польша была заинтересована в его расколе ради своей терпящей бедствие на германском западе, государственности. Этот спор должен был исторически разрешиться, противостояние достигло кульминации, русская модель проявляла свои преимущества, в том числе, благодаря этническому ресурсу, который проявил себя особенно ярко в борьбе за Украину, которая и подорвёт в будущем польскую государственность. Обобщая весь период развития украинской этничности с XIII по XVI века, надо отметить тяжёлые условия, в которых оказались эти восточные  славяне вследствие разобщения и иноэтнической зависимости. Войны, малые и большие, сплачивали украинцев, но многочисленные поражения, уничтожения и гнёт ставили под вопрос само существование славян на своих самых древних землях. В этот период проявилась вся губительность отсутствия своего государственного проекта от раскола Киевской Руси и до начала перехода украинских земель под власть России. Его ещё предстояло выстрадать следующими двумя веками – вот она цена этнического раскола и счастье быть игрушкой в руках судьбы. IV. - c XVII по XX века. Начало XVII века ознаменовалось Великой смутой государства Московского. Это явление достаточно детально разбиралось и осмысливалось на протяжении четырёх столетий многими поколениями историков и политиков. В данной работе нас может интересовать только участие и роль этнических украинцев в этих событиях и последствия, которые сказались на их судьбе. Несмотря на элементы интервенции, борьба развернулась именно в стиле Гражданской войны. Многие историки подметили в ней борьбу двух укладов, названых «мещанским» и «казацким». В этом смысле Россия и Украина были очень похожи, казацкая составляющая была как защитным, так и государственно дезорганизующим  элементом. Не случайно, все походы Лжедмитриев и восстание Болотникова (1606-1607 гг.) начинались на российско-украинском рубеже. Неудивительно, что десятки тысяч казаков пополнили толпы бесчинствующих банд, хозяйничавших в центральной России, не особо выбирая кому служить, и не заботясь о политическом будущем Великой страны. Многим удалось сколотить огромные состояния и, даже, сделать карьеру, благодаря своему чутью и правильному выбору ставленников. Как итог, казачество показало свою бесперспективность в деле государственного строительства в России, но для Украины оно своей освободительной роли ещё не сыграло. Украинское казачество уже не желало терпеть притеснения королевской власти, а, тем более, безнаказанности магнатов. Первая половина XVII века ознаменовалась на Украине ещё более масштабными казацкими войнами, они были способны потрясать основы польской государственности. В этой борьбе сплачивалась украинская этничность, противопоставлявшая себя западнославянскому миру, отвергая католицизм и своё «хамское» положение в польском государстве. В этой борьбе было много отчаяния, безысходности, отсутствия перспективы. Гибли люди, союзники были ненадёжны, а плодами славянской усобицы пользовались вчерашние враги, татары и турки. В этой обстановке вновь и вновь вставал вопрос столетней давности, о подданстве Украины российскому Государю. Этническое основание уже давило на принятие политических решений. Борьба казаков под руководством Богдана Хмельницкого не могла не закончиться Переяславской Радой. Дело даже не во враждебности польского государства, а в близости задач, которые стояли как перед Украиной, так и в южной России и безусловной этнической связи восточнославянских элементов. Массовое бегство украинцев на левый берег Днепра и возможность поселиться в верховьях и притоках Дона на землях московского царя привели к заселению этих территорий. Создался тип южнорусской этнической среды, как части русско-украинской общности восточнославянского мира. Эта общность до сих пор существует в переходных соотношениях в Причерноморье и на Северном Кавказе. Начало новой совместной Российской государственности стало примером для Правобережной Украины. Сама Россия поворачивалась к своей европейской сути, а принятие «украинской» версии православия вызвало церковный раскол и жёсткую борьбу со староверами. Так появилась цель последующей освободительной борьбы украинцев или малороссиян, которая могла сдерживаться только межгосударственными отношениями России и Польши. XVIII век окончательно переломил ситуацию неопределённости, начиная с Северной войны, российское присутствие в Польше всё более расширялось. Украинское казачество всё более включалось в выполнение задач, решаемых российским государством, а измена гетмана Мазепы была последней крупной, завершавшей период неопределённости и вариантности будущего Украины. Российская империя XVIII века была уже таким государством, протянувшимся от Балтики до Тихого океана, что будущее славянского мир уже рассматривалось через призму его успехов. Уже весь славянский мир подпитывал эту империю, где можно было реализовать себя в полной мере, становясь полноправной частью Европы и властелином Азии. Польский проект Речи Посполитой окончательно себя исчерпал и заходил в тупик. Зависимость от него восточнославянских этносов при соседстве с бурно развивающимся соседом, Россией, становилась абсурдной. Поэтому разделы Речи Посполитой стали закономерным итогом её политического развития. Украинские земли перешли в российское подданство. Присоединение Причерноморья, Северного Кавказа, освоение бескрайней Сибири и Дальнего Востока выплеснуло туда украинский этнический элемент. По степям у Чёрного и Азовского морей уже не только скакали казачьи отряды, и пасся их скот, но и появилось многочисленное крестьянство, осваивавшее и славянизирующее эту территорию, как свою осёдлую родину. Украинское казачество было переведено на Кубань и Терек. Задачи завоевания Кавказа требовали их уклада жизни, их служба окончательно была подчинена задачам империи, а их традиции быстро адаптировались к местной жизни, укоренив славянский элемент в нелёгком соседстве с разрозненными и разнородными кавказскими этносами. При всей положительности восточнославянской государственной переориентации украинцев, произошёл очередной раскол их этнического единства. За пределами Российской империи остались карпатские украинцы, они вошли в состав Австро-Венгрии. Их судьба в очередной раз была оторвана от украинского этнического массива, а древние земли, куда вернулись дунайские словене тысячу лет назад, остались вне Украины в пределах Российской империи. С помощью Российской империи для украинцев был окончательно снята угроза полуторатысячелетних тюркских нашествий. Войны с Турцией ещё продолжатся на Кавказе и Балканах, но вторжений на Украину, постоянно сковывавших её развитие уже не будет и в этом заслуга большого и сильного государства, способного обеспечить в неприкосновенности этническую территорию. XIX век обеспечил размеренное развитие украинской этничности. Причерноморье всё более покрывалось многочисленными селениями, где базовый этнический элемент и доминанта оставались за выходцами из лесостепной полосы Украины. Города на побережье основывались из имперских интересов, неся общерусскую культуру, которая всё более приобретала общий восточнославянский облик. Русский язык становился признаком имперской государственности, не отменяющей местных говоров и традиций, а дающий возможность преуспеть конкретному человеку в больших масштабах, реализовать свой личный потенциал. Роль русского литературного языка всё более выходила с уровня великороссов на уровень восточнославянский, славянский и балтославянский. Вклад в это вносила не «имперскость», а все восточнославянские люди. Промышленное развитие потребовало притока рабочих рук на шахты Донбасса и металлургические производства, куда устремились миллионы вчерашних украинских крестьян. С таким же энтузиазмом они осваивали новые земли Сибири и Дальнего Востока, где удельный вес украинцев был местами подавляющий. Их самобытность не растворилась без остатка, а часто создавала причудливое смешение с местным этническим колоритом. Заметную роль сыграли выходцы из украинского казачества на Северном Кавказе, особенно в Краснодарском и Ставропольском краях. Можно говорить о том, что сейчас трудно представить закрепление славян в этом беспокойном регионе без присутствия «украинской» пассионарности. Если говорить о столетних традициях казачества, то там они сохранились в большей мере, чем в мещанском укладе в самой Украине. Совместное проживание в составе Российской империи великороссов, украинцев и белорусов на новом уровне вернуло ситуацию Киевской Руси, когда восточнославянское единство было неоспоримо. Сейчас много говорят о прецеденте «незалежности» для государственной истории, но надо иметь ввиду, что прецеденты единства для этнической истории ещё более существенны и закладывают ещё более серьёзные причинно-следственные связи для будущего. Иная судьба в этом веке была карпатских украинцев в составе Австро-Венгерской империи. Их уклад замкнулся на этническом выживании, а многочисленная миграция в Америку создала ряд замкнутых сообществ, ещё большее количество потерялось для славянского мира, растворившись в германцах и Романцах. Раздельное проживание в полтора века до сих пор разделяет украинцев и показывает негатив государственного разделения для этнического развития. XX век наполнен массой политических событий, что сильно отвлекает от понимания этнических процессов. Оставим в стороне политические корысти в разрушении восточнославянской общности, всякие несправедливости и обоюдные претензии. Этническая общность не должна приноситься в жертву ради сохранения отдельных особенностей, так как ослабление будет всеобщим, и потери станут задачами для будущей общности. Дважды в этом веке ставился вопрос о государственной особенности украинцев.  Один раз в начале, кратковременно, теперь, по-серьёзному, но как-то не очень естественно. Южнославянский опыт показывает, что раздробиться можно и до десятка государств, если это кому-то выгодно, а независимость друг от друга может стать самоцелью и идеологией любой государственности. В исторической глубине, период существования СССР невелик, но крайне ценен. Когда пройдёт сырая эпоха отрицания, то в опыте СССР мы увидим не только повтор Российской империи, но и концентрацию такой славянской мощи, которая могла бы ещё более усилить Европейский мир, если бы не превратилась в его внутреннюю конкуренцию, приведшую к «холодной Гражданской войне» Евроамериканской цивилизации. СССР добился такого могущества благодаря огромным жертвам, положенным ради Великой Победы. Миллионы украинцев внесли свой вклад за славянское дело, ощущая себя неотъемлемой частью восточнославянского мира. Заслуженным результатом стало объединение всей Украины в одних границах, одной восточнославянской страны, важной частью которой была Украинская ССР. Именно в ней и вызревал опыт государственности, шло формирование элит, реализация больших возможностей в рамках большой страны. Нынешняя государственность, в отличие от Союзной, строится на отрицании всего близкого и объединяющего. Это трудная работа, так как, отрицает и весь предшествующий опыт, концентрируясь только на борьбе и самосохранении. Этнического смысла в этом нет, стагнация заменяет развитие. Вместо внешних успехов мы видим только самовыскребание и лелеяние всего псевдокультурно украинского. Так завершился XX век. Если подводить итоги периода четырёх веков, то они, бесспорно, этнически положительны и успешны. Восточнославянская общность набрала силу, оформилась территориально, проявила свою доминирующую способность. Украинская составляющая, в отличие от предыдущего периода восстановилась, приобрела и опробовала устойчивость, достойную больших задач. Бегло проследив этапы развития украинской составляющей в восточнославянской цивилизации,  можно прийти ко многим основополагающим выводам. Они приведут нас не к пониманию раскола, который демонстрируют «государственные интересы», а к единению, мощные силы которого обнаружат себя уже в недалёком будущем. Эти основы различного порядка, проявляют себя с разной периодичностью и силой, но нивелировать их при помощи пограничных столбов – наивность элит псевдонациональной окраски. Во-первых, предки украинцев формировались в словен, которые уже до VI века населили Карпаты и вышли к Дунаю, из тех же дулебов, населявших современную северо-западную Украину. Во-вторых,  возвращение «дунайцев» через два века позволило им не только найти себе место под солнцем Прародины, но и доминировать над старожилами в этническом плане. В-третьих, словенский опыт контактов с балканскими государствами, в первую очередь, с Византией, позволил им самим организовать восточнославянскую государственность, причём, не только Киевской Руси, но и других удалённых центров, Новгорода и Владимиро-Суздаля. В-четвёртых, трудно представить большие испытания, выпавшие на долю украинцев вследствии полуторатысячелетней борьбы с тюркским югом и востоком. Даже, в составе Великого Княжества литовского, Речи Посполитой, Российской империи, они находились на переднем краю этой борьбы. В-пятых, при всей общеевропейскости и общеславянскости, украинцы этнически тянулись к остальным восточным славянам, стремясь к единой этнической судьбе, а не расколу, что подтверждается в неприятии польской государственности. В-шестых, участие украинцев в российской государственности, освоении гигантских просторов в Евразии позволило сформироваться местным элитам, которые играли заметную роль в Российской империи и Советском Союзе и заложили основы собственной государственности. В-седьмых, именно участие в общегосударственных задачах позволило создать мощный экономический потенциал, поднять уровень жизни, культуры, образования. В-восьмых, на территории Украины возник наиболее гармоничный и этнически толерантный социум, где восточнославянские различия приобрели самые мягкие переходы. Игнорируя эти реальности, политтехнологи используют любые страшилки о страданиях восточных славян друг от друга. Цель одна – успеть, как можно больше вбить клиньев, создать прецедентов, которые придётся трудно преодолевать многим поколениям. Можно видеть в них врагов, которые работают на чужие интересы, но гораздо банальней – обычное желание личного успеха любой ценой, не оглядываясь на ущерб. Наша этническая перспектива – объединить усилия восточных славян и быть вместе, для этого не надо ни три государственности, ни тридцать три. Надо понять, кто мы есть, какие у нас задачи на столетия и тысячелетия в этом мире. Европа – наш общий дом, в котором не надо доказывать свой «высший сорт», ещё более нелепо, когда в этом соревнуются национальными паспортами. Вместо отстаивания своих пограничных столбов славяне должны работать в Азии, создавая для всех комфортный мир будущего, пока его для нас не создал кто-то другой, совсем не европейский и не американский. В одиночку, как лебедь, рак и щука, с такими задачами не справиться, надо найти единство, которое есть – этническое. Сегодня Украина проходит затянувшийся период экспериментов с перепадами от эйфории к разочарованиям. И это пройдёт. Связь, даже, независимой Украины с Россией и Беларусью настолько велика, что при любой перемене в политической ситуации всегда будет стоять вопрос об интеграции в восточнославянскую общность. Трудно представить более успешный путь этнического развития, чем тот, который пройден восточными славянами за эти века. Наши общие предки радовались успехам и открытиям, терпели поражения и снова шли вперёд и добивались новых побед. Так должно быть всегда, в этом наши мироощущения, этнический характер, общая судьба. Источник /iter-ignis.org/sylka/%d0%ba-%d0%b2%d0%be%d0%bf%d1%80%d0%be%d1%81%d1%83-%d0%be%d0%b1-%d1%8d%d1%82%d0%bd%d0%b8%d1%87%d0%b5%d1%81%d0%ba%d0%be%d0%b9-%d0%b8%d1%81%d1%82%d0%be%d1%80%d0%b8%d0%b8-%d1%83%d0%ba%d1%80%d0%b0%d0%b8/>

 

 

Почему Русь назвали Русью?

Мало найдется вопросов, на которые существует столько ответов. Название Русь возводили к росе, речке Рось, русым волосам, греческому слову «красный», скифскому «белый», племенам ругов и росомонов, острову Рюген и даже к русалкам. Множество похожих слов, корней, названий бытует на пространстве от Балтики до причерноморских степей. За какой же версией последовать? Чьим аргументам внимать?…

Русскому человеку не привыкать жить в условиях неопределенности. Возможно, корни привычного для нас состояния нужно искать в том, что мы до сих пор не знаем происхождения слова «Русь», а с ним и «Россия» и «русский». В этом мы уникальны. Кстати, происхождения слова «Москва» мы тоже не знаем…

Славянская версия

Доказательная база здесь следующая. В VIII-IX вв. среди восточных славян стало выделяться племя, живущее по среднему течению Днепра: к югу от Киева до реки Роси и по течению этой реки и ее притока Россавы. Здесь при впадении Роси в Днепр находился летописный город Родня, остатки которого видят в Княжой горе, богатой археологическими находками.

 

Сюда в град Родню «на устьи Роси» спустя несколько веков бежал из Киева Ярополк, унося ноги от своего брата Владимира Святого. Таким образом, Рось, Россава, Родня соединены в одном месте. Нагрянувшие в эти места варяги, не мудрствуя лукаво, назвали землю аборигенов Русью.

«Сарматская» версия

Защитником этой гипотезы был Михайло Ломоносов, который считал, что русы являются прямыми потомками воинственных сарматских племен роксоланов или росоманов (эти самоназвание и эволюционировали со временем в слово «Русь»). Кстати, конкурентами Руси за право носить титул потомков сарматов были и польская шляхта.

«Налоговая» версия

Ряд историков утверждает, что «русью» называли не отдельное племя, а профессию — сборщиков дани. Помните термин «полюдье»? У некоторых финно-угорских народностей слово «люди» обозначало тех, кто вынужден был платить дань, а русью, вероятно, называли тех, кто эту дань собирал. Среди тогдашних коллекторов было много варягов-дружинников, поэтому социальный термин, видимо, был перенесен и на этническое название варягов. Интересно, что слово «люди» стало даже самоназванием одной из финно-угорских народностей (Ljudi)

«Военная» версия

На ранних этапах образования Древнерусского государства «русью» называли военное сословие. Сначала славяне называли «русью» викингов — скандинавских мореходов и воинов. Зачастую скандинавские отряды нанимались на службу к славянским вождям. Возникали профессиональные княжеские дружины. И слово «русь» приобрело новое значение: так называли теперь княжескую дружину.

Дружина состояла не только из скандинавов, в нее входили и славянские воины. Понятие «русь» относилось к дружине в целом и обозначало приближенных и воинов князя. Со временем «русью» стали называть территорию, которую контролировала или пыталась контролировать княжеская дружина. Имя правящего слоя становилось названием страны.

«Краснолицая» версия

Как известно византийцы называли агрессоров, совершавших периодически набеги на Константинополь, пройдя путь «из варягов в греки», «россами» (то есть «красными» или «рыжими»). Это дало повод для гипотез, что свое прозвище гости из Киевской Руси получили за цвет лица (то ли за румянец, то ли за склонность к обгоранию на южном солнце – неясно). Интересно, что Ибн-Фадлан, встретивший варягов в 922 году, отозвался о них: «Они подобны пальмам, румяны, красны».

Гребная версия

Чаще всего современные исследователи строят цепь рассуждений, отталкиваясь от древнейшего русского исторического памятника — «Повести временных лет». Ученые обратили внимание: народы, помещенные летописцем на просторах русской земли, по форме названий распадаются на три разряда. Первый составляют славянские племена, названия которых заканчиваются на -ане, -ене (поляне, древляне, словене).

Второй разряд образуют названия на -ичи (кривичи, радимичи, дреговичи). Они также принадлежат славянским племенам. Третий разряд образуют односложные названия с мягким согласным на конце (водь, чудь, сумь). Так в летописи обозначены народы, обитавшие на севере Восточно-Европейской равнины и говорившие на языках финской группы. С каким разрядом имеет сходство «русь»? Очевидно, с третьим. А значит, можно попытаться обнаружить истоки названия на севере, там, где звучала финская речь.

И аналогия нашлась. Со средних веков и по сию пору шведов в Финляндии называют «руотси». Ученые предполагают, что слово это произошло от древнескандинавского глагола «руо» — «плыть, грести». «Руотси» — «гребцы, мореходы». Так древние жители финского берега называли викингов, приплывавших к ним из соседней Скандинавии.

Другими соседями финских племен были славяне. Они восприняли слово «руотси» и преобразовали его по законам своего языка: «руотси» превратилось в «русь», подобно тому, как самоназвание западных финнов «суоми» превратилось в русских летописях в «сумь».

Итак, по мнению многих исследователей, происхождение имени «Русь» связано с понятием «гребцы». Стало быть, название нашей страны произошло от занятия, которое вполне согласуется с ее речными просторами.

Наименование страны по древним занятиям ее жителей не такая уж редкость. Наши соседи называют свою страну Суоми. Но для остальной Европы она — Финляндия, «страна финнов». Как же появилось это имя? Слово «финн» пришло в европейские языки из древнегерманских наречий. Переводится оно как «искатель» или «охотник». Древнейшие жители финской земли занимались охотой, добытые ими шкуры доходили до Римской империи. Название «Финляндия» — «земля охотников» закрепилось за страной не случайно.

Подобным образом возникло и название «Англия». Вам никогда не казалось, что «Англия» и «игла» звучит похоже? Если казалось, вы были совершенно правы. Оба слова восходят к древнему индоевропейскому корню со значением «острый предмет». Имя «Англия» подарили стране племена англов — выходцев из Скандинавии, с территории современной Дании. Название этих племен происходит от понятия «острый предмет, рыболовный крючок». У себя на родине англы промышляли рыболовством. В IV-VI веках англы переселились на Британские острова, покинув свою прежнюю «Англию» — часть Ютландского полуострова. Выходит, Англия — «страна рыбаков».

Так что на севере Европы есть «страна охотников», «страна рыбаков» и «страна гребцов» — Русь. В принципе, не так уж и важно, какая версия более близка истине. Главное, чтобы это никак не повлияло на любовь к Родине!

 

 

 

Источник <http://www.softmixer.com/2014/02/blog-post_3186.html>

Моя хата с краю

1. Как и когда появилось слово "Украина"?

«Оукраинами» ("украинами", "украйнами") с XII по XVII вв. именовали различные пограничные земли Руси. В Ипатьевской летописи под 6695 (1187) годом упоминается переяславская "оукраина", под 6697 (1189) годом. - галицкая "оукраина", под 6721 (1213) - перечисляются пограничные города этой галицкой "оукраины": Брест, Угровск, Верещин, Столп, Комов. В I Псковской летописи под 6779 (1271) - говорится о сёлах псковской "украины". В русско-литовских договорах XV в. упоминаются "вкраинъные места", "Украiные места", "Вкраиныи места", под которыми понимаются Смоленск, Любутск, Мценск. В договоре двух рязанских князей 1496 г. названы "наши села в Мордве на Цне и на Украине".

В отношении московско-крымской границы с конца XV в. также говорилось: "Украина", "Наши украины", "наши украинные места". В 1571 г. была составлена "Роспись сторожам из украиных городов от польския украины по Сосне, по Дону, по Мече и по иным речкам". Наряду с "татарскими украинами" существовали также "казанская украина" и "немецкая украина". Документы конца XVI в. сообщают об "украинской службе" московских служилых людей: "А украинским воеводам всем во всех украинских городех государь велел стоять по своим местом по прежней росписи и в сход им быть по прежней росписи по полком; а как будет приход воинских людей на государевы украины, и государь велел быти в передовом в украинском полку". В российском законодательстве XVII в. часто упоминаются "Украйна", "Украйные городы", "Государевы Украйны", "Наши Украйны", "Украйные/Украинские городы дикого поля", "Украйнские городы", говорится о пребывании воинских людей "на Государевой службе на Украйне". Понятие это - крайне широкое: "...в Сибирь и в Астрахань и в иные дальние Украинные городы". Однако в Московском государстве с рубежа XV-XVI вв. существовала и Украйна в узком смысле слова - окская Украйна ("Украина за Окой", "крымская украина"). В российском законодательстве XVI-XVII вв. неоднократно приводится список городов такой Украйны: Тула, Кашира, Крапивна, Алексин, Серпухов, Торуса, Одоев. Наряду с ней существовала и Слободская Украйна Московского государства.

 

В конце XVI - I половине XVII в. словом "Украина" в узком смысле слова также стали обозначать земли Среднего Поднепровья - центральные области современной Украины. В польских источниках (королевских и гетманских универсалах) упоминаются "замки и места наши Украйные", "места и местечки Украинные", "Украина Киевская". В российском законодательстве XVII в. фигурирует "Украйна Малороссийская", "Украйна, которая зовется Малою Россией", правобережье Днепра именовалось "Польской Украйной". Малороссия и Слободская Украйна в российском законодательстве четко разделялись: "Малороссийских городов жители приезжают в Московское государство и в Украинные городы..."

 

2. Как именовали жителей пограничных украин?

В Ипатьевской летописи под 6776 (1268) г. упоминаются жители польского пограничья - "Ляхове оукраиняне" ("...и зане весть бяхоуть подали им Ляхове оукраиняне"). В русско-литовских договорах и посольских документах середины XV - I трети XVI вв. называются "вкраинъные люди", "Украиные наши люди", "украинные слуги", "украинные люди", "украинники", т.е. жители Смоленска, Любутска, Мценска. В польских документах с конца XVI в. значатся "старосты наши Украйные", "паны воеводы и старосты Украинные", "люди Украинные", "обыватели Украинные", "Козаки Украинные", "Украинные сенаторы". В таком именовании не было никакого этнического оттенка. В документах также упоминаются "Украинские ратные люди" и "Украинные места" Крымского ханства.

Жители Руси по-прежнему именовали себя русскими, так же их именовали и иноплеменники. В польских и русских источниках того же времени называются "церкви Русские" в Луцке, "Духовенство Руское" и "релия [религия, вера] Руская", а также "народ наш Руский" (тут же - "обыватели тутейшие Украинные"), "Русин", "Люди Рускiе", "Руские люди". В тексте Гадячского договора Выговского с Польшей говорится о населении Украины как о "народе Руском" и "россиянах". Подданные Московского государства именовались так же: "Руские люди", "твои великого государя ратные люди, Руские и Черкасы".

 

3. Где и как впервые стало употребляться слово "украинцы"?

В Московском государстве "украинцами" изначально называли воинских людей (пограничников), несших службу на окской Украйне - в Верхнем и Среднем Поочье - против крымцев. В марте 1648 г. московский думный дьяк Иван Гавренёв написал в Разрядный приказ записку о приготовлении к докладу ряда дел, в которой, в частности, под шестым пунктом было кратко сказано: "Украинцев, кто зачем живет, не держать и их отпустить". Слово "украинцы" думный дьяк никак не пояснял; очевидно, в Москве оно было на слуху и в пояснении не нуждалось. Что оно означало, становится ясно из последующих документов. Весной 1648 г. в связи со слухами о грядущем нападении крымцев на московские границы был объявлен сбор воинских людей украинных городов - Тулы, Каширы, Козлова, Тарусы, Белева, Брянска, Карачева, Мценска. В наказе воеводам Буйносову-Ростовскому и Вельяминову от 8 мая, составленном по докладу дьяка Гавренёва, в частности, было сказано: "...в те города воеводам отписать же, чтоб воеводы детей боярских и дворян и всяких служилых людей на государеву службу выслали к ним тотчас". На службе Московского государства в 1648 г. уже состояли малороссийские казаки, но они именовались не "украинцами", а "черкасами" (о них также говорится в записке Гавренёва).

Употребление слова "украинцы" в Московском государстве не позднее II половины XVI в. видно из того, что в рязанских платежных книгах 1594-1597 гг. упоминаются Украинцовы - дворяне Каменского стана Пронского уезда. В грамоте 1607 г. упоминается служилый человек Григорий Иванов сын Украинцов, получивший от царя Василия Шуйского поместье в Ряжском уезде (современная Рязанская область). Хорошо известен также думный дьяк Е.И. Украинцев (правильнее: Украинцов; 1641-1708), подписавший в 1700 г. Константинопольский мирный договор России с Османской империей. В 1694 г. Емельян Украинцов составил для Разрядного приказа родословную рода Украинцовых, в соответствии с которой основателем фамилии был рязанский дворянин середины XVI в. Фёдор Андреев сын Лукин по прозвищу Украинец; его отец был "испомещен на Рязани", то есть несколько восточнее вышеупомянутых городов окской Украйны, в результате чего и могло возникнуть отличительное прозвище "Украинец", а затем и фамилия "Украинцовы". Скорее всего, Федор Украинец не был личностью мифологической: именно его внуки упоминались в книгах 1594-1597 гг., а правнук - в грамоте 1607 г.

Сама окская Украйна формировалась еще для обороны от ордынцев и приобрела особое значение с начала XVI в. в связи с частыми набегами крымцев. В 1492 г. "приходили тотаровя на украину на олексинские места". "Воеводы украинные и люди", успешно отразившие крымский набег "на великого князя украйну на тульские места", упоминаются уже в грамоте 1517 г. Против крымцев в 1507-1531 гг. в Туле, Кашире, Зарайске, Коломне были возведены крепости, размещены постоянные гарнизоны, украинным дворянам раздавались поместья. В 1541-1542 гг. активные боевые действия развернулись восточнее - под Пронском (на Рязанщине), что могло привести к переводу туда части украинных дворян.

Во II половине XVII в. служилые люди окской Украйны - "Украинцы дети боярские" и "Украинцы дворяне" - упоминаются в российском законодательстве весьма часто. В Повести об Азовском сидении "украинцы" упоминаются в том же смысле ("ево государевы люди украиньцы", "воеводы государевы люди украинцы", "ево государевы люди руские украинцы"). В разрядной книге, переписанной во II половине XVII в., значилось: "А пришед царь в Крым перед ним в другой четверг по велице дни, а возился на Тонких водах, а под украинцов пустил мурз дву или трех с малыми людьми языков добывали и про царя и великого князя проведывали". Жителей Малороссии "украинцами" не называли. Например, в Двинской летописи под 1679 г. фигурируют "Яким малороссиянин да Константин украинец".

По мере продвижения на юг российской границы слово "украинцы" с Поочья распространяется и на пограничных служилых людей Слободской Украйны. В 1723 г. Петр Великий упоминает "Украинцов Азовской и Киевской губерний" - украинных служилых людей, в том числе и со Слободской Украйны. При этом он четко отличает их от "Малороссийского народа". В 1731 г. на Слобожанщине стала создаваться Украинская линия, защищавшая российские границы от крымцев. Анонимный автор "Записки о том, сколько я памятую о Крымских и Татарских походах", участник похода 1736 г. против крымцев, писал о том, как татары сталкивались с "нашими легкими войсками (Запорожцами и Украинцами)". При Елизавете Петровне из "Украинцов" формировались полки Слободской ландмилиции. В 1765 г. здесь была учреждена Слободская Украинская губерния (так именовалась Харьковская губерния в 1765-1780 и 1797-1835 гг.). В 1816-1819 гг. при Харьковском университете издавался весьма популярный "Украинский вестник".

 

4. Когда и в каком смысле слово "украинцы" впервые стало употребляться в Малороссии?

В I половине - середине XVII в. слово "украинцы" (Ukraincow) употребляли поляки - так обозначались польские шляхтичи на Украине. М. Грушевский приводит цитаты из 2 донесений коронного гетмана Н. Потоцкого от июля 1651 г. в переводе с польского на современный украинский язык, в которых гетман употребляет термин "панове українці" для обозначения польских помещиков Украины. Поляки никогда не распространяли его на русское население Украины. Среди крестьян с. Снятынка и Старое село (ныне - Львовская область) в польском документе 1644 г. упоминается некто с личным именем "Украинец" (Ukrainiec), а также "зять Украинца" (Ukraincow ziec). Происхождение такого имени не вполне понятно, но очевидно, что остальное население "украинцами", таким образом, не были. С середины XVII в. этот термин из польских документов пропадает.

Во II половине XVII в. московские подданные изредка начинают употреблять слово "украинцы" в отношении малороссийского казачества. Московские послы А. Прончищев и А. Иванов, отправленные в Варшаву в 1652 г., отмечали в донесении, что в польской столице они встретили шестерых посланцев гетмана Б. Хмельницкого, среди которых был "Ондрей Лисичинский з Волыня, украинец, а ныне живет в Богуславе". Остальные представители Хмельницкого были уроженцами центральной или левобережной Украины. Примечательно, что среди всех послов "украинцем" был назван лишь один Лисичинский; таким образом, Прончищев и Иванов имели в виду, что Лисичинский являлся бывшим польским шляхтичем, т.е. пользовались польской терминологией.

Хорватский выходец Ю. Крижанич в своем труде, написанном в тобольской ссылке в 1663-1666 гг. (было открыто и опубликовано лишь в 1859 г.), дважды употребляет слово "украинцы" как синоним слова "черкасы". Свой труд, позднее получивший название "Политика", Крижанич писал латиницей на искусственном эклектическом языке - смеси церковнославянского, простонародного русского и литературного хорватского. Слово "украинцы" Крижанич мог заимствовать из русского языка или самостоятельно сконструировать: он родился в Бихаче неподалеку от Крайны, где проживали краинцы (т.е. хорутане, или словенцы).

С последней трети XVII в. слово "украинцы" в отношении как казаков, так и слободских украинцев появляется и в отошедшей к Русскому государству части Малороссии - в промосковских кругах казачьей старшины и духовенства. Наиболее ярким документом в данном отношении следует считать "Пересторогу Украины" (1669 г.) - публицистический трактат, написанный, скорее всего, наказным киевским полковником В. Дворецким. "Украинцами" автор именует казаков Правобережной Украины, которым и адресовано послание (в качестве синонимов употребляются также "козаки", "панове козаки", "войска козацкие", "народ украинский"). В отношении всего малороссийского населения применяются понятия "народ рус(с)кий", "хртiяне русъкие", "русь" (ср. "москва и русь"; иногда понятия "Русь" и "русы" распространяется и на Московское государство). Автор текста демонстрирует хорошее знание ситуации внутри Российского государства. "Пересторога" была обнаружена в конце XIX в. в составе рукописного сборника Дворецких; сторонник пророссийской ориентации В. Дворецкий неоднократно бывал в Москве и получил там дворянство, именно в 1669 г. он бежал из-под ареста у гетмана Дорошенко, прибыл в российскую столицу, где имел аудиенцию у царя, и возвратился в Киев с жалованной грамотой. "Пересторога" вполне могла быть написана в Москве, стиль самого документа схож с расспросными речами Дворецкого, собственноручно написанными им в российской столице.

Единожды слово "украинцы" (в значении казаков) употреблено в "Кроинике о земле Польской" (1673 г.) игумена Киево-Михайловского Златоверхого монастыря Феодосия Софоновича, который был знаком с "Пересторогой". В письме архимандрита Новгорода-Северского Спасского монастыря Михаила Лежайского боярину А. Матвееву в 1675 г. сказано: "Не ведаю, за что порубежные воеводы наших Украинцов недавно изменниками зовут и некакую измену слышат, которую мы не видим; а если бы что было, я сам первой известил бы днем и ночью свету великому государю; изволь предварить, чтобы воеводы в таких мерах были опасны и таких вестей ненадобных не начинали и малороссийских войск не озлобляли; опасно, чтобы от малой искры большой огонь не запылал". Вполне очевидно, что архимандрит употребляет понятие, хорошо известное в Москве, и имеет в виду пограничных воинских людей (казаков) Украины.

В стихах малороссийского поэта Климентия Зиновьева, писавшего во времена Петра и Мазепы, единственный раз были упомянут "Украинец породы Малороссийской" (в собирательном смысле), то есть вводилось уточнение, о каких конкретно слободских "украинцах" шла в данном случае речь. Летопись С.В. Величко (составлена между 1720 и 1728 гг.) включает документ сомнительного происхождения, датируемый якобы 1662 г. - письмо запорожцев Ю. Хмельницкому. В документе содержатся следующие фразы: "Не забудь к тому же и того, что мы, войско низовое запорожское, скоро поднимемся на тебя, а вместе с нами встанут и все обабочные украинцы, наша братия, и премногие другие пожелают отомстить тебе за обиды и разорения. В какой час и с какой стороны налетит на тебя вихорь и подхватит и унесет тебя из Чигирина, ты и сам не узнаешь, а поляки и татары далеко будут от твоей обороны". "Украинцами" названы казаки обоих берегов Днепра. Население Малороссии в целом Величко именовал "народом козако-руським". В Лизогубовской летописи (по В.С. Иконникову - 1742 г.) были упомянуты "поднестряне и забужане и иные украинцы"; таким образом, "украинцами" здесь именовались казаки - воинские люди различных окраин Малороссии.

Выходец из известного малороссийского рода Я.М. Маркович (1776-1804) в своих "Записках о Малороссии, ее жителях и произведениях" (СПб., 1798) писал, что территория "между реками Остром, Супоем, Днепром и Ворсклой" (т.е. Полтавщина и юг Черниговщины) "известна под именами Украины, Степи и Полей, отчего и тамошних жителей называют Украинцами, Степовиками и Полевиками". Маркович также называл их "степными Малороссиянами" и полагал, что они произошли от русских или половцев, которые приняли казачий образ жизни; их потомков польский король Стефан Баторий расселил против крымских татар "при обоих берегах Днепра". "От сих Козаков произошли и Украинцы, составлявшие прежде Малороссийское войско: остатки оного суть нынешние Козаки; но они уже не воины, а сельские жители", - отмечал Маркович. Он также сообщал, что эти "украинцы", хотя и стали расселяться по Екатеринославской и Новороссийской губерниям, тем не менее составляли особое сословие и не смешивались с малороссиянами.

 

5. Когда "украинцами" начали называть всё население Украины-Малороссии?

Выдающийся военный инженер генерал-майор А.И. Ригельман (1720-1789) - обрусевший немец, служивший в 1745-1749 гг. в Малороссии и на Слободской Украйне - выйдя в отставку и на склоне лет поселившись под Черниговом, написал "Летописное повествование о Малой России и ее народе и козаках вообще" (1785-1786). Как уже было сказано, на Черниговщине жили казаки, в отношении которых использовалось именование "украинцев". Ригельман впервые распространил именование "украинцев" на население всей Украины-Малороссии. Понятия "украинцы" и "малороссияне", а также "Украина" и "Малороссия" использовались им как тождественные. Рукопись Ригельмана была хорошо известна историкам и привлекалась к исследованиям (в частности, Д.Н. Бантыш-Каменским в его "Истории Малой России"), однако никто из малороссийских историков - современников Ригельмана (П. Симоновский, С. Лукомский и др.) слово "украинцы" в таком значении не употреблял.

Польский граф-эмигрант, впоследствии российский чиновник, Ян Потоцкий (1761-1815) издал в 1795 г. в Париже на французском языке хрестоматию отрывков из античных и раннесредневековых писателей под названием "Историко-географические фрагменты о Скифии, Сарматии и славянах". Во введении он привел список славянских народов, среди которых фигурировали "украинцы" или "малороссы" - отдельный от "русских" славянский народ, в древности разделявшийся на 4 племени: полян, древлян, тиверцев и северян. Потоцкий впервые (эпизодически) использовал слово "украинцы" как этноним. Интересно отметить, что оно фигурирует всего 3 раза, но сразу в двух формах написания (les Uckrainiens, les Ukrainiens). По мнению польского графа, русский народ происходил от словен новгородских, а кривичи, дреговичи и бужане влились в состав украинского, русского и отчасти польского народов. "Племена Галича и Владимира" (Галиции и Волыни) производились Потоцким от сарматов. Более к украинской теме автор не возвращался, а сама концепция ни в других трудах Потоцкого, ни у его современников развития не получила.

Однако почины Ригельмана и Потоцкого восприняты не были. Слово "украинцы" в литературных и политических произведениях до середины XIX в. продолжало употребляться в прежних значениях. Харьковский писатель И.И. Квитка, одесский историк А. Скальковский, а также А.С. Пушкин (вероятно, вслед за Марковичем и Квиткой) именовали "украинцами" малороссийских казаков. В драме "Борис Годунов" (1825) Г. Отрепьев говорит о себе: "И наконец из келии бежал / К украинцам, в их буйные курени, / Владеть конем и саблей научился..." (сцена "Ночь. Сад. Фонтан"). Отсюда видно, что в русском варианте слово изначально имело ударение на второй слог (укрАинец), в то время как в польском (по правилам польского ударения) - на предпоследний (украИнец).

Использовалось и прежнее петровское значение слова. Декабрист П.И. Пестель (1792-1826) в своей "Русской Правде" делил "народ русской" на пять "оттенков", различаемых, по его мнению, лишь "образом своего управления" (т.е. административным устройством): "россиян", "белорусцев", "русснаков", "малороссиян" и "украинцев". "Украинцы", как отмечал Пестель, населяют Харьковскую и Курскую губернию. Харьковский драматург Г.Ф. Квитка (Основьяненко) (1778-1843), племянник И.И. Квитки, в небольшом очерке "Украинцы" (1841) писал: "Народы, населившие нынешнюю Харьковскую губернию, большею частью были украинцы и имели с малороссиянами один язык и одни обычаи, но со времени своего здесь поселения значительно отклонились от них до заметной разности..."

Расширительная трактовка использовалась достаточно случайно. К.Ф. Рылеев в набросках своей поэмы "Наливайко" (1824-1825) писал: "...Поляк, еврей и униат // Беспечно, буйственно пируют, // Все радостью оживлены; // Одни украинцы тоскуют...". Этот отрывок ("Весна") был впервые опубликован только в 1888 г. В 1834 г. молодой ученый-ботаник М.А. Максимович издал в Москве "Украинские народные песни", в комментариях к которым писал: "Украинцы или Малороссияне составляют восточную половину Южных или Черноморских Руссов, имевшую своим средоточием богоспасаемый град Киев". Однако позднее, принявшись за изучение истории и культуры Малороссии, Максимович сузил понятие "украинцы": по его мнению, так именовались потомки полян - казаки и жители Среднего Поднепровья. Максимович не считал "украинцев" особым этносом.

 

6. Когда под "украинцами" стали понимать отдельный славянский народ (этнос)?

На рубеже 1845-1846 гг. в Киеве по инициативе молодого профессора Университета св. Владимира Н.И. Костомарова (ученика Максимовича) возникло "Кирилло-Мефодиевское братство", поставившее перед собой задачу борьбы за создание славянской федерации, куда должна была войти и свободная Украина. В Уставе братства Костомаров написал: "Принимаем, что при соединении каждое славянское племя должно иметь свою самостоятельность, а такими племенами признаем: южно-руссов, северно-руссов с белоруссами, поляков, чехов с [сло]венцами, лужичан, иллиро-сербов с хурутанами и болгар". Таким образом, автор Устава использовал искусственное слово "южно-руссы", противопоставленное им "северно-руссам с белоруссами". Сторонник Костомарова Василий Белозерский написал пояснительную записку к Уставу, в которой содержалась следующая фраза: "Ни одно из славянских племен не обязано в той мере стремиться к самобытности и возбуждать остальных братьев, как мы, Украинцы". Именно с этого документа можно вести историю употребления слова "украинцы" в этническом смысле.

Белозерский, черниговский уроженец и преподаватель истории, не мог не знать рукопись Ригельмана, хранившуюся у его сына, черниговского поветового маршала А.А. Ригельмана, и активно использовавшуюся историками. Его брат Н.А. Ригельман (чиновник канцелярии киевского генерал-губернатора, сотрудник Временной комиссии для разбора древних актов) дружил с членами "Кирилло-Мефодиевского братства". В 1847 г. рукопись была напечатана в Москве О.М. Бодянским - еще одним их хорошим знакомым. После появления записки Белозерского Костомаров написал свою прокламацию "Братья Украинцы", в которой говорилось следующее: "...Мы принимаем, что все славяне должны между собою соединиться. Но так, чтоб каждый народ составлял особенную Речь Посполитую и управлялся не слитно с другими; так, чтоб каждый народ имел свой язык, свою литературу, свое общественное устройство. Такими народами признаем: Великороссиян, Украинцев, Поляков, Чехов, Лужичан, Хорутан, Иллиро-сербов и Болгар. <...> Вот братья Украинцы, жители Украины обоих сторон Днепра, мы даем вам это размышление; прочитайте со вниманием и пусть каждый думает, как достигнуть этого, и как бы лучше сделать...". Оборот "обе стороны Днепра" часто употреблялся и в труде Ригельмана, вдохновившем Белозерского и Костомарова.

Интересна также эволюция употребления слова "украинцы" у другого участника "Братства" - П.А. Кулиша. В 1845 г. Кулиш (в тогдашнем написании: Кулеш) приступил к публикации в журнале "Современник" своего романа "Черная рада". В первоначальной версии (на русском языке) упоминались "Малороссийский народ", "Малороссияне", "Южно-Русский народ", "Украинский народ", присущий им "дух Русский", а также указывалось, что жители Украины - "Русские". "Украинцами" в романе, как повелось с конца XVII - XVIII вв., именовались малороссийские казаки. Это слово также встречалось и в более ранних произведениях Кулиша. Например, в повести "Огненный змей" содержалась следующая фраза: "Народная песня для Украинца имеет особенный смысл". Повествование было связано с местечком Воронеж близ Глухова (родиной самого Кулиша) - на границе с Слобожанщиной и недалеко от мест, где по Марковичу селились потомки казаков. Важно отметить, что в другом труде Кулишом восхвалялись именно "козацкие песни".

Представления Кулиша, таким образом, были близки взглядам Максимовича. Однако именно с 1846 г. Кулиш наполняет слово "украинцы" иным смыслом. С февраля этого года (то есть одновременно или сразу после появления записки Белозерского) он начал печатать в петербургском журнале "Звездочка" свою "Повесть об украинском народе". В ней фигурировали "народ Южнорусский, или Малороссийский" и "Южноруссы, или Украинцы". Автор отмечал, что этот особый славянский народ, проживающий в России и Австрии, и от "севернорусских" отличается "языком, одеждою, обычаями и нравами", а история его начиналась еще с князя Аскольда. Интересно, что в последнем абзаце своего труда Кулиш все-таки отметил, что "козаки-поселяне, потомки городовых козаков <...> отличаются от прочих Украинцев чистотою народного типа". Однако употребление слова "украинцы" в этническом смысле в середине XIX в. было случайным и столь же искусственным, как и понятия "южноруссы". Оба эти понятия в равной степени не считались самоназваниями.

В целом слово "украинцы" как этноним широкого хождения в это время не получило. Примечательно, что один из наиболее радикально настроенных участников "Братства" Т.Г. Шевченко никогда словом "украинцы" не пользовался. С 1850-х гг. Кулиш употреблял его в своих исторических работах наряду с "малоруссами", "южными русичами", "польскими русичами". При этом он отказался от представления "украинцев" как этноса и писал так: "Северный и Южный Русский народ есть одно и то же племя". В частной переписке "украинцы" четко отделялись им от "галичан".

Пересмотрев свои прежние взгляды, Костомаров в 1874 г. писал: "В народной речи слово "украинец" не употреблялось и не употребляется в смысле народа; оно значит только обитателя края: будь он поляк, иудей - все равно: он украинец, если живет в Украйне; все равно, как, напр., казанец или саратовец значит жителя Казани или Саратова". Касаясь исторической традиции словоупотребления, историк, кроме того, отмечал: "Украина значила <...> вообще всякую окраину. Ни в Малороссии, ни в Великороссии это слово не имело этнографического смысла, а имело только географический". Филолог М. Левченко на основании собственных этнографических изысканий и в соответствии с мнением Максимовича указывал, что "украинцы - жители Киевской губернии, которая называется Украиною". По его словам, они были частью "южноруссов" или "малоруссов", которых правильнее было бы называть "русинами".

Также сохранялось представление конца XVII - XVIII вв. о казацкой этимологии слова "украинцы". В стихотворении П. Чубинского (1862), положенном в основу современного гимна Украины, говорилось: "Ще не вмерли в Україні ні слава, ні воля, / Ще нам, браття українці, усміхнеться доля! <...> І покажем, що ми, браття, козацького роду".

Несколько позднее в журнале "Киевская старина" было опубликовано стихотворение неизвестного автора "Ответ малороссийских козаков украинским слобожанам [Сатира на слобожан]", в котором для обозначения казаков фигурировало слово "украинцы". Текст стихотворения якобы был найден в глуховском архиве Малороссийской коллегии, он не имел датировки, но был связан с событиями 1638 г. и представлялся как достаточно древний. Однако оригинал текста "Ответа" неизвестен, а его стиль позволяет судить, что на самом деле произведение было создано незадолго до публикации. Стоит отметить, что Костомаров, в частности, считал присутствие слова "украинцы" в изданных текстах старых малороссийских песен одним из признаков подложности.

Историк С.М. Соловьев еще в 1859-1861 гг. использовал слово "украинцы" для обозначения жителей различных российских окраин - как сибирских, так и днепровских. Гр. А.К. Толстой в своей сатирической "Русской истории от Гостомысла до Тимашева" (1868) написал о Екатерине II, распространившей крепостное право на Малороссию: "...И тотчас прикрепила / Украинцев к земле". В отличие от подобного словоупотребления, радикальный публицист В. Кельсиев пользовался этим понятием для обозначения галичан-украинофилов.

На рубеже XIX-XX вв. слово "украинцы" обычно использовалось не в этническом, а в географическом смысле (вслед за Ригельманом и поздним Костомаровым), обозначая население Украины. В географическом значении понятие "украинцы" стало активно употребляться лишь в работах общественного деятеля М.П. Драгоманова (1841-1895), публиковавшихся с 1880-х гг. Сперва Драгоманов различал "украинцев" ("российских украинцев", "украинцев-россиян") и "галицко-руський народ" ("галичан", "русинов"), далее объединил их в "русинов-украинцев". Предками "украинцев" Драгоманов считал полян.

Как бы то ни было, в границы "Украинской земли" им включались территории Малороссии, Новороссии (без Крыма), Донской и Кубанской областей, Полесья, Галиции и Подкарпатья. Племянница Драгоманова поэтесса Л. Косач-Квитка (1871-1913; псевдоним: Леся Украинка) также различала "украинцев" и "галичан" ("галицких русинов"), но считала их одним народом. Интересно, что собственное переложение на немецкий язык гамлетовского монолога "To be or not to be?.." (1899) Леся Украинка подписала так: "Aus dem Kleinrussischen von L. Ukrainska" (дословно: "От малороссиянки Л. Украинской"). Иными словами, свой псевдоним Л. Косач-Квитка понимала не в этническом, а в географическом смысле (жительница Украины). И. Франко, писавший о едином "украинско-руськом народе", называл себя "русином".

В период Первой мировой войны российское военное начальство различало "русинов" (галичан) и "украинцев", понимая под последними военнослужащих Легиона украинских сечевых стрельцов (УСС): "Кременецким полком в районе Макувки взяты 2 русин из батальона Долара. Они показали, что на той же высоте находятся две роты украинцов Сечевиков, у которых некоторые офицерские должности заняты женщинами".

 

7. Когда началось активное употребление слова "украинцы" в современном этническом значении?

Профессор Лембергского (Львовского) университета (в 1894-1914 гг.), впоследствии председатель Украинской Центральной Рады и советский академик М.С. Грушевский (1866-1934) в своей "Истории Украины-Руси" (10 томов, издавались в 1898-1937 гг.) попытался использовать слово "украинцы" в этническом значении. Грушевский активно вводил понятия "украинские племена" и "украинский народ" в историографию Древней Руси и догосударственного периода. Вместе с тем в его "Истории" слово "украинцы" ("украинец") употребляется применительно к событиям до XVII в. весьма редко. При этом очень часто упоминаются термины "руський" и "русин", синонимом которых у Грушевского и выступает понятие "украинец". В своей политической деятельности Грушевский и его единомышленники начали активное использование этого слова в еженедельнике "Украинский вестник" (выходил в 1906 г. в Петербурге) и журнале "Украинская жизнь" (выходил в 1912-1917 гг. в Москве). Только в начале ХХ в. начинается противопоставление понятий "украинец" и "малоросс".

Лишь после победы Февральской революции 1917 г. в России слово "украинцы" постепенно стало приобретать повсеместное хождение. В официальных документах оно по-прежнему использовалось редко - в универсалах "Центральной Рады" оно фигурирует лишь дважды, причем используется произвольно, по мере изменения политической конъюнктуры. Во II Универсале (3 июля 1917 г.) "украинцы" понимаются в географическом смысле: "Громадяне землі Української. <...> Що торкається комплектовання військових частей, то для сього Центральна Рада матиме своїх представників при кабінеті Військового Міністра, при Генеральнім Штабі і Верховному Головнокомандуючому, які будуть брати участь в справах комплектування окремих частин виключно українцями, поскільки таке комплектування, по опреділенню Військового Міністра, буде являтись з технічного боку можливим без порушення боєспособности армії". III Универсал (7 ноября 1917 г.), вышедший уже после захвата власти в Петрограде большевиками, придавал слову "украинцы" этническое значение: "Народе український і всі народи України! <...> До території Народньої Української Республіки належать землі, заселені у більшости Українцями: Київщина, Поділя, Волинь, Чернігівщина, Полтавщина, Харківщина, Катеринославщина, Херсонщина, Таврія (без Криму)".

В этническом смысле и как самоназвание слово "украинцы" на официальном уровне окончательно укоренилось лишь с созданием УССР. В Галиции это произошло только после вхождения ее территории в состав СССР/УССР в 1939 г., в Закарпатье - в 1945 г.

Итак:

1. Изначально (с XVI в.) "украинцами" именовались пограничные служилые люди Московского государства, несшие службу по Оке против крымцев.

2. С второй половины XVII в. под российским влиянием понятие "украинцы" распространилось на слобожан и малороссийских казаков. С этого времени его постепенно стали употреблять и в самой Малороссии.

3. К концу XVIII в. относятся первые попытки русских и польских литераторов употреблять слово "украинцы" в отношении всего малороссийского населения.

4. Использование слова "украинцы" в этническом смысле (для обозначения отдельного славянского этноса) началось с середины XIX в. в кругах российской радикальной интеллигенции.

5. "Украинцы" как самоназвание укоренилось только в советское время.

Таким образом, возникнув не позднее XVI в. и постепенно распространяясь от Москвы до Закарпатья, слово "украинцы" полностью поменяло свой смысл: изначально означая пограничных служилых людей Московского государства, оно, в конечном счете, приобрело значение отдельного славянского этноса.

07.08.2011 Автор: Андрей В. Ставицкий, кандидат философских наук

Источник http://via-midgard.info/news/article/proisxozhdenie-slov-ukraina-ukraincy-chto.htm

 

 

 

1.


2.

3.

Источник:http://fotki.yandex.ru/users/pleviktor/album/209449?p=0

Три четверти жителей России считают братскими народами украинцев и белорусов: опрос ВЦИОМ

 

Источник: http://www.iarex.ru/news/48091.html

Какой самый сложный язык в мире

 

Каждый человек, который когда-либо занимался изучением иностранного языка, задавался вопросом, а какой же язык самый сложный для изучения? Языковеды, отвечая на данный вопрос, не дают однозначный ответ. По их мнению, вся сложность состоит в том, какое наречие является родным для человека, который изучает иностранный язык. Всё дело в том, что существуют родственные языки, такие как русский, украинский, польский, белорусский, чешский. Для человека русскоговорящего не будет особым трудом изучить один из этих языков, что не скажешь о немце, японце, англичанине, для которых познание этих языков будет очень сложным процессом.

Для англоязычного человека легко будет даваться датский, голландский, французский и так далее. Напрашивается один вывод: чем сильнее изучаемый язык отличается от родного языка, тем сложнее его будет учить.

Справедливо считать одними из самых сложных языков мира японский, китайский, корейский языки по наличию в них множества иероглифов. Так же принято считать одним из самых сложных венгерский язык благодаря наличию в нём 35 падежей.

В одни из самых сложных языков можно отнести и русский язык (включая все родственные ему). С точки зрения письменности сюда следует добавить и арабские языки.

Единственное, в чем лингвисты солидарны – так это то, что особняком стоит Баскский язык, а именно его изучение. Вся трудность состоит в том, что он не похож ни на одну из существующих групп языков. Делая вывод из вышесказанного, можно отметить лишь одно: понятие, какой язык самый сложный для изучения очень относительно, нельзя говорить однозначно о сложности языка, сложности зависят прежде всего от того наречия, которое является родным для человека, что изучает иностранный язык.

Но если нужен однозначный ответ, то как вариант говорите, что это Баскский язык

Источник: smexota.net/all/12-2012/6a5edc9e59.php

 

Примечание Хазарина:

 

Трудно сказать, какой язык самый сложный, а вот самый легкий для меня - иврит. Думаю потому, что во многом этот язык искусственный, построенный по строгой логике.

Возможно, еще более лигичный язык - эсперанто, но я его не изучал.

Вообще, чем древнее язык, тем он сложнее и красивее. Русский язык красивый, но значительно деградировал по сравнению с языком Киевской руси. В этом отношении украинский язык мне нравится теем, что значительно ближе к истинно РУСЬКОМУ языку.

Любителям Руси и славянства, не знающим подлинно РУССКОГО языка:

Рекомендую учебник: http://nasledie.ucoz.org/pdf/metodichka_drevnerusskij_jazyk.pdf

Мне не нравится выражение - древнерусский, дело в том, что в действительности это средневековый русский.

Почему-то средние века везде с 6-го века начинаются, а для Руси, почему-то древние времена, как будто Русь развивалась на другой планете.

У Руси есть действительно древние корни, не признаваемые историками.

 

 

По материалам сайта http://www.germanicvs.com/

Кто знает, в каждой шутке есть доля шутки, а вдруг таки-да самураи - арии, Ну в таком случае, они самые украинные украинцы Азии.

А вот и цитата:

Говоря про древнюю цивилизацию в Индии, мы делаем адекватный вывод, что эта цивилизация была основана Славянами-Ариями в силу хотя бы того обстоятельства, что, Северная Индия еще и сегодня является другим после Республики Беларусь местом, где концентрация Славяно-Арийской гаплогруппы R1а достигает невероятно высокого показателя в 70%. Исторические источники утверждают, что "арии", которые принесли культуру в Индию, были белыми людьми. Что ж, эту информацию подтверждает и современная генетика. Поскольку в Индии никаких "белых" гаплотипов, кроме Славяно-Арийского R1а не выявлено и выявлено быть не может, то никто другой, кроме Славян, построить знаменитую цивилизацию в долине реки Инд физически просто не мог. Аналогичные аргументы со 100%-й убедительностью позволяют нам предположить, что и древние цивилизации в Харапе, Тибете и Китае вообще, а так же и в Японии, были созданы именно Славянами, а не кем-нибудь другим. Надлежащий анализ результатов генетических исследований не может не укрепить умного человека в этом абсолютно правильном мнении.


Взгляните на фотоснимок статуи предводителя японских самураев Кусуноки Масашиге (1294-1336) у императорского дворца в Токио. Это очень характерный, знаковый, памятник. В нем воплощен не азиатский, а ЕВРОПЕЙСКИЙ тип человека. Японцы, в отличие от нас, хорошо помнят, кто стоял у истоков основания их родины и до сих пор очень обижаются, когда их называют "азиатами". Они гордятся своим белым прошлым, как гордятся таковым все, кроме наших псевдоисториков, благодаря которым другие народы растащили по куску нашу историю.

Как я уже вам писал, дорогие друзья, я считаю, что мы являемся свидетелями довольно болезненных родов новой нации - Украинцы.

Эта нация рождается на наших глазах, но процесс сложный, так как она рождается из трех этносов - Западно-Украинского - кельтского в своем корне, Малороссийского - славянского и русских, живущих на Украине. как говорится - затяжные роды с обвитием пуповины на шее и поперечным предлежанием. Но я верю, что процесс идет, более того, он необратим, как необратима история. Нельзя дважды войти в одну и то же реку. Я не считаю, что русские и украинцы - одна нация, но это ближайшие братья. И я хочу, чтобы они оставались братьями в единстве Руси. Когда я говорю о Руси, я говорю не о России, а о братском единстве Русского, Украинского и Белорусского народов, по подобию Божьему существующими в единстве неслитно и нераздельно!

Хазарин.

Предлагаю вам еще сведения о генетическом исследовании народов Руси.

Действительно ли русские, украинцы и белорусы – разные народы? Насколько они генетически близки? Как относиться к западенской националистической пропаганде, что между русскими и украинцами якобы лежит непреодолимая пропасть? На эти вопросы отвечает известный учёный, профессор Анатолий Алексеевич Клёсов в эфире KM.TV.
  https://www.youtube.com/watch?feature=player_embedded&v=dZgbsx8OEDo

Если вас интересуют книги проф. А.А. Клёсова, то приглашаем вас познакомиться с его работами Занимательная ДНК-генеалогия: Новая наука даёт ответы (М., Вече, 2013), которая вышла в серии «Букиведия», и Происхождение славян (М., Алгоритм, 2013).

Источник: http://pereformat.ru/2014/06/russkie-i-ukraincy/

Клесов Анатолий - Происхождение славян. ДНК-генеалогия против "норманнской теории" - https://yadi.sk/d/wYBHkfpjTkS74

 

Предисловие Хазарина.
Трудности самоопределения
Когда мы говорим - РУС, АРИЙ, РУССКИЙ, УКРАИНЕЦ, что мы подразумеваем? Возникают разные проблемы, когда собеседники, произнося одни и те же слова, понимают их по разному.
Можно говорить о нации или национальности в 3-х аспектах:
1) биологическом (как Гитлер). Для него главное был - "голос крови". Не знал, бедняга, что окажется, что каждый белый житель Европы имеет в крови 7% еврейской крови, а у самого Гитлера есть кровь евреев и жителей Северной Африки. К примеру,  Лермонтов по крови шотландец и еврей, кстати, родственник Черчилля и Чарли Чаплина.
Все же по духу Гитлер был дойч (немец - это презрительное прозвище иностранца, не говорящего по-русски) со всеми преимуществами и недостатками "немецкой расы", да и по крови Гитлер частично немец. (австрийский, правда - вестгот, а прародина вестготов Крым и междуречье Днепра и Днестра.
А Лермонтов был русский, кто бы сомневался. У Пушкина, кстати, кровь эфиопская, еврейская (караимская) и русская. У русских князей (19-го - 20-го века) достаточно еврейской крови, в том числе и у убийцы Распутина - Юсупова.
Русские цари по происхождению зачастую были татарами и немцами.
Наличие угро-финского компонента у северных русских показывает ассимиляцию этих народов русскими в исторический период, но это никак не делает русских менее русскими.
А жители Украины вообще из двух этносов - западноукраинцы - кельты, родственники шотландцев, чье самоназвание - гелы, отсюда Галисия в Испании, Галлия, Галичина. Спартак, кстати, был кельтом, то есть по крови близок к западно-украинцам. "Примучал (на нашу голову, а теперь они нас примучивают) Святослав дулебов, они же велыняне (волынка - национальный инструмент кельтов - шотландцев, ирландцев, уэльсцев и т.д)" - написано в летописи.
Восточные Украинцы - славяне. Но по языку и те и другие славяне.
В крови же у Украинцев и Южных русских (на Украине, Дону, Рязани) показывает тюркский компонент, но это не делает их менее Русами, русскими или славянами.
Чингис-хан лично изнасиловал столько женщин, что у каждого 200-го живущего на земле есть его кровь.
Кстати, исследователи говорят, что когда заезжий монгол имел сношения с русскими девушками, он оставлял ей пайцзу (знак) в виде деревянной дощечки, на которой руссими буквами было написано - "я ёб твою мать", чтобы она повесила сей медальон отпрыску на шею (дабы отличать фолькс-монголов от низшей расы). Отсюда и произошло известное выражение.
2) лингвистический компонент - все Русы принадлежат к индоевропейской=арийской языковой семье подсемье СЪТИ - то есть вместе со скифами, армянами, осетинами, иранцами, таджиками и жителями Индии, в том числе и цыганами, возвращенцами из Индии. (ко второй группе "ЦЕТИ" относятся германцы, греки,романцы и др.западные индоевропейцы), а исторически славяне и германцы имеют общий корень; языковая группа - славяне (восточные, есть еще южные и западные).
Восточные славяне: русские, украинцы и белорусы и есть - Русь, они разделились только в 15-м 16 веке по языку.
3) нации - русская нация сформировалась в конце 18-го - начале 19-го века (Державин и Пушкин словно говорили на разных языках, а мы говорим на языке Пушкина. Процесс становления Украинской нации еще до сих пор идет (и весьма болезненно).
Насчет белорусов, затрудняюсь сказать, не изучал. Знаю только, что Адам Мицкевич по матери еврей, по отцу - белорус, а считается, почему-то, польским поэтом.
Вот такая бывает путаница.

Следующая статья рассматривает проблему ариев с точки зрения исследования ДНК, а не исторического, культурного или языкового компонента.
Одно лишь исследование ДНК у человека, скажем, считающего себя русским, не делает его менн русским, если у него "Не те гены".
Этот спор напоминает мне старый французский фильм - "Закон есть закон", где идет спор о национальности главного героя:
- Он родился от матери итальянки и неизвестного отца, значит он итальянец.
- Но он родился на кухне - значит он француз (таверна, где родился герой, была поделена между Францией и Италией, через нее и проходила граница).
В конце концов, я считаю, что человек принадлежит той нации, на языке которой он говорит и думает, к чьей культуре относится, чьими традициями живет, и в конечном счете, кем себя считает. Мы люди - образ и подобие Божье, а не "разумные обезьяны".
Тем более нельзя превозносить или унижать какую-либо нацию.
Каждая нация имеет свою историю, свою славу, своих героев. И своих негодяев тоже...

Крупнейший российский лингвист О.Н.Трубачев в работе «К истокам Руси (наблюдения лингвиста)» вечным вопросом назвал не только вопрос о том, «откуда есть пошла русская земля», но и вопрос о том, как и откуда она стала так называться. Трубачев высказал убеждение, что эти два вопроса взаимозависимы и в подтверждение сослался на высказывание Александра Брюкнера: «Тот, кто удачно объяснит название Руси, овладеет ключом к решению начал её истории». Однако если во главу угла при исследовании историогенеза народа брать второй вопрос – об удачном объяснении имени, – то первый вопрос никогда не будет решён, потому что наука завязнет на втором, что и происходит перед нашим взором в дискуссиях о начальном периоде древнерусской истории. Аналогов данной ситуации нет, поскольку истории других народов не ставятся в зависимость от разгадки их имени.
 

 
Подмена летописного вопроса «Откуда есть пошла русская земля» вопросом «откуда она так стала называться» произведена норманизмом, который вот уже более 200 лет навязывает науке свою концепцию скандинавского происхождения слова «русь» от шведских «гребцов»-*rodzmän и финского Ruotsi (подчёркиваю, слова, поскольку «русь» у них изначально не имя).
 
Пора всё-таки вспомнить, что история какого-либо субъекта не может быть решена, опираясь на историю имени субъекта. По моему глубокому убеждению, летописный вопрос «откуда есть пошла русская земля» совсем не нуждается в комплектации его вопросом «откуда она стала так называться». Летописному вопросу «откуда есть пошла русская земля» должно вернуть его главенствующее, ведущее положение без всяких оговорок. Но прежде чем раскрыть высказанную мысль, считаю необходимым сделать небольшую преамбулу.
 

Пару лет тому назад, в 7-ом выпуске «Средневековой Руси» Н.Ф. Котляр в небольшой статье-рецензии перечислил основные пункты символа веры норманизма, где на первом месте стоит, естественно, концепция скандинавского происхождения слова «русь». При этом Котляр заметил, что все другие этимологии имени «русь», как то славянского, кельтского, иранского и пр. происхождений давно скомпроментированы лингвистами, соотвественно, все, кто пытается противопоставить скандинавской этимологии какую-то другую, относится данным автором к кучке малообразованных антинорманистов, выступающих под ветхими знаменами и пр.
 
В своей преамбуле считаю нужным вкратце очертить нынешнюю ситуацию с продолжающимися попытками обосновать скандинавскую этимологию имени (или как Котляр пишет, слова «русь», поскольку повторяю, у норманистов оно изначально – не имя, а так себе, слово какое-то).
 
Напрасно норманисты заявляют, что всё в их концепции прочно, лингвистически подшито и подогнано, в силу чего и признано всеми людьми доброй воли. У шведских медиевистов, например, до сих пор не отыскалось убедительных обоснований этимологии Руси с происхождением от «шведских гребцов». В работах по этой проблематике осторожно сообщается, что лингвистический аспект по данному вопросу остаётся дискуссионным. Напомню, что приснопамятные «гребцы» от шведского глагола ro “грести” должны были, по мысли создателей данной концепции, происходить из шведской местности Руслаген, более раннее название которой было Руден.
 
В научной литературе не раз указывалось на то, что название Руден впервые упоминается в Швеции в 1296 г. в Упландском областном законе, в котором указом короля Биргер Магнуссона повелевалось, что все, кто живут в Северном Рудене, должны следовать данному закону. В форме Roslagen (Rodzlagen) это название, также в текстах законов, появляется только в 1493 г., и далее в 1511, 1526 и в 1528. Как общепринятое название оно закрепилось ещё позднее, поскольку даже при Густаве Вазе было в употреблении называть эту область Руден (Gunnar T.Westin, Det medeltida Sveriges första häfte för Uppland/DMS,1:1, Norra Roden, 1972). Не собираюсь вдаваться в рассмотрение всех филологических экзерсисов по поводу производства Руден в Руотси, а Руотси – в Русь. Скажу только, что в шведской медиевистике ученые не пришли к единому мнению по большинству основные вопросов, связанных с Руденом: какую изначальную роль он играл, каковы были его границы; по-прежнему, дискуссионным, как сказано выше, остаётся и лингвистический аспект, т.е. попытки преобразования глагола ro-/грести и существительного rodd/гребля через Руден в Руотси и Русь -, поскольку наличие соответствующих праформ в шведском языке раннесредневекового периода, по-прежнему, не вышло за рамки умозрительного допущения, т.е. проще говоря, эти праформы не найдены, и единственное, что есть в наличии, это, повторяю: Roden – 1296, rodzkarlena (1470), rodzmän – примерно, в этот же период, Rodzlagen – не ранее 1493, т.е. из этих данных видно, что rodzmän могли образоваться от Roden, а Rodzlagen мог образоваться от rodzmän, но все эти преобразования могли происходить в период с конца XIII в. и по XVI в., причём замыкались лишь на определённый регион Швеции.
 
Далее следует сказать, что только в последние пару десятилетий с отрицанием научной обоснованности скандинавской этимологии Руси выступили такие крупные российские учёные как О.Н.Трубачев (см. например, «К истокам Руси (наблюдения лингвиста») и А.В.Назаренко (см., например, Древняя Русь на международных путях). Отмечая бесплодность результатов производства имени Русь из шведской этимологии, А.В.Назаренко, писал, что «не только любой (как выразилась Е.А.Мельникова), а ни один из предложенных до сих пор композитов не даёт лингвистически удовлетворительной праформы…», поскольку остаётся загадкой, как в языке самих носителей исходная форма типа *roþs-men могла редуцироваться до roþs.
 
О.Н.Трубачев также произнёс решительный приговор попыткам произвести имя Русь от шведских гребцов, сказав, что: «…разумнее будет согласиться, что скандинавская этимология для нашего Русь или хотя бы финского Руотси не найдена» и напомнил, по его определению, пророческий приговор Яна Отрембского, крупнейшего польского языковеда и индоевропеиста: «Эта концепция (имеется в виду норманская этимология Руси у Фасмера) является одной из величайших ошибок, когда-либо совершавшихся наукой».
 
Как многие, вероятно, помнят, Трубачёв всё-таки видел связь между финским Руотси и Русью, правда, полагая, что имя Русь пришло с юга и повлияло на финское *rotsi. Но даже такая попытка при всей тонкости анализа Трубачёва не вышла за пределы допущения, поскольку для её доказательства требовалось предположить, что существовало прадревнерусское *Rutsь, которое шло с юга на север, т.е. снова на пути рассуждений возникал вопрос праформы, которую не нашли.
 
На этом я оставляю мир лингвоозабоченности по поводу происхождения имени Руси – полагаю, что я воздала должное этой, на мой взгляд, скорбной традиции, и перейду к тому, о чём я, собственно, хотела рассказать. В моём рассказе я постараюсь успеть затронуть два вопроса.
 
Во-первых, я хочу предложить своё объяснение тому, почему не удалось найти древнюю праформу для Рудена или почему имя Руден такого позднего происхождения. Этому имеется самая естественная причина.
 
Занятые лингвистической казуистикой относительно связи шведского Рудена и финской Руотси, учёные не удосужились проверить, а существовал ли шведский Руден в чисто в физико-географическом плане, иначе говоря, – задать себе летописный вопрос «откуда есть пошла земля Руден?» Я попробовала это выяснить, поскольку мне стало любопытно узнать: если название Руден и производные от него имеют столь позднее происхождение, то как же эта местность называлась ранее? И оказалось, что никак не называлась, поскольку самой этой земли в раннесредневековый период ещё не было. Земля или прибрежная полоса, получившая название Руден в конце XIII в., не только в IX в., но и в X в. как физико-географический субъект не существовала, ибо она находилась под водой. Дело в том, что Ботния в районе шведской прибрежной акватории, начиная с послеледникового периода, обнаруживает любопытный феномен постепенного подъёма морского дна и прирастания за счёт этого подъёма новой суши, новой береговой полосы. По исследованиям шведских учёных, уровень моря в районе, где сейчас расположен Руслаген, был минимум на 6-7 м выше нынешнего.
 

 
Иллюстрация изменения уровней водной поверхности относительно современного моста Вэстербрун (Стокгольм), взятого за эталон благодаря своей высоте в 26 м. Красные отметки: верхняя 25 м – 2000 лет до Р.Х.; 10м – рубеж нашей эры; 5 м – ок. 1000 лет после Р.Х., то есть XI век. Картинка показывает, как суша в прибрежной полосе Восточной Швеции постепенно «вырастала» из моря, и в IX в. она почти вся была под водой. Стокгольм – это южная часть Родена/Руслагена, который в это время находился между отметкой 5 м и 10 м.
 
Даже в XI-XII вв., как пишет исследовательница из Упсалы Карин Калиссендорф, уровень моря был на 5 м выше, чем сейчас. Нынешнее озеро Мэларен было открытым заливом моря, а значительная часть береговой полосы была островками, более или менее выступавшими из воды. (Karin Calissendorf, arkivarie vid Ortnamnarkivet i Uppsala, Ortnamn i Uppland. Stockholm, 1986. S.11; см. также результаты картографических съёмок Кадастровой службы или сведения об изменений уровня моря в районе Стокгольма – южная часть старого Рудена и в районе к северу от Руслагена – Höga Kusten: уровень моря был выше в направлении с юга на север.) Тот факт, что эта область только к XIII в. стала представлять из себя территорию с условиями, пригодными для регулярной человеческой деятельности, подтверждается многими данными (одним из которых как раз и является вышеупомянутый королевский указ из областных Упландских законов).
 
Первые достоверные сведения о прибрежной области на востоке Свитьод, ставшей впоследствии Руденом/Руслагеном, мы получаем от Снорри Стурлусона, который в 1219 г. побывал в Швеции и получил от своих информаторов ценные сведения о Свейской стране (Sveaväldet), в частности, об её административном делении, которые он привёл в Саге об Олаве Святом («Круг земной»). Там сообщается, что собственно Свитьод состоит из пяти частей и что пятая часть – это Sjöland/Sæland, к ней же относится всё, что лежит в море к востоку от неё (den femte Sjöland och det som ligger därtill. Det ligger österut med havet).
 
Было время, когда шведские исследователи (в частности, П.М.Лийсинг/P.M. Lijsing – краевед, редактор журнала ”Hundare och skeppslag”) искавшие доказательства того, что название Руден существовало ранее, пытались убедить, что Снорри Стурлусон, говоря «всё, что лежит к востоку в море», мог иметь в виду Руден. В некоторых шведских переводах Саги об Олаве Святом даже вместо Зиеланд смело подставлялось Руден. Но это – чистая подтасовка фактов и попытка выдать желаемое за действительное. Зиеланд – это не Руден и таковым быть не могла.
 
Зиеланд (от sjö – море и land – земля, страна) – это Мореландия, т.е. это уже не море, но ещё и не земля. Это архипелаг, состоящий из островов, островков, выступающих над водной поверхностью, это – суша в процессе образования. На ней ещё мало и кустов, и деревьев, на ней ещё так мало почвы, что её покрывают одни лишь мхи и немного травы, стелющейся по каменистой поверхности и непонятно, как цепляющейся за неё корнями. Эти островки – ещё не земля, это – её костистная основа, выпирающая из воды и греющаяся под тусклым северным солнцем. В этом царстве камня ещё нет места для кипучей человеческой жизни. Только редкие рыбачьи хибарки могли закрепиться на влажной поверхности каменных выступов, хранящих борозды, оставленные на них ледниками. Вот что такое Зиеланд. Это, собственно, не топоним: это синоним для слова архипелаг, не получившего ещё собственного имени.
 
Данные Снорри Стурлусона – очень важное свидетельство того, что даже в его время прибрежная полоса будущего Рудена находилась в процессе формирования. Только к самому концу XIII в. части этого архипелага могли стать местом жительства для населения в таком количестве, которое уже представляло интерес и для королевской власти. Потому-то и потребовался вышеупомянутый указ 1296 г., в котором предписывалось, что отныне на население Северного Рудена будет распространяться тот же закон, которому подчинялось и население трёх основных земель (фолькланд) Упландии, а именно: Тиундаланд, Атундаланд и Фьедрундаланд, известных с XI-XII вв. Вывод напрашивается сам собой: только к самому концу XIII в.природные условия прибрежной полосы позволили включить северную её часть как новую землю в систему административного деления государства и объявить её население подвластным королю свеев. Но как обратил внимание П.М. Лийсинг, в выборах короля свеев, по-прежнему, участвовали только представители трёх старых земель, но не население Рудена, которое, видимо, всё ещё не представляло, как бы сейчас сказали, интересного или сильного электората. Вот простое объяснение того, почему Руден/Руслаген имеют позднее происхождение: имя образовалось тогда, когда образовалась эта земля.
 
Тогда цепочка Руден/Руслаген/Руотси рассыпается. Если Руотси связано с Руден/Руслаген, то этот симбиоз не имеет отношения к Руси по чисто хронологическим соображениям. Если Руотси связано с чем-то другим, то надо сначала найти это другое, а потом строить концепцию. На фоне приведённых данных попытки лингвистическим путём отыскать корни Руси, практически, в подводном царстве выглядят чистейшим абсурдом. Этот абсурд стал возможен потому, что исходный момент в исследованиях был абсурден: вместо поисков происхождения народа стали заниматься поисками происхождения его имени. Ничего подобного нет в истории ни одного народа.
 
С этим перехожу ко второму вопросу в моём рассказе и постараюсь очень кратко представить свой взгляд на то, где отыскивать ключи к решению начал истории народа Руси. Его сущность составляет мысль о том, что Русь и как народ, и как имя ниоткуда в Восточную Европу не приходили, а именно там и родились.
 
Поясню высказанную мысль несколькими примерами. Напомню, что норманисты без устали повторяют, что у многих народов имя пришло «со стороны» и перечисляют англичан, французов, болгар. При этом в силу лингвистической зашоренности не учитывается вся сложность взаимодействия различных этнических групп при миграции одного народа на землю другого, когда в результате миграций складывается новая общность.
 
Согласно моим наблюдениям, рождение новой этнической общности происходит от союза двух «родительских» организмов по определённой схеме: новая общность получает язык от одного «родителя» и имя – от другого, при этом один из «родителей» может быть «пришлым», тогда другой должен быть автохтоном, связанным с местной землёй. Это как бы формула этногенетического процесса, состоящая из двух величин: вопроса языка и вопроса имени – двух наиважнейших вопросов, которые вставали перед людьми при рождении новой общности.
 
Например, Италия согласно легенде, получила своё имя от царя пришлых сикулов (сицилийцев) Итала, а её латинский язык сохранил имя аборигенов – латинов; современная Франция получила имя от пришлых франков, но язык остался от автохтонной кельто-галльской традиции; в английской истории общий политоним объединённого королевства был унаследован от кельтской Британии, а язык – от пришлых германоязычных англосаксов; в смешанной этнической среде – симбиозе тюркских протоболгар – потомков волжских булгар и балкано-славянских племён родилась современная Болгария, при этом политоним – Болгария – был взят от тюрко-булгарских пришельцев, а язык и другие феномены культуры – от местных славянских племён и т.д. Кстати, помимо волжских булгар, на Балканы переселялись и индоевропейские народы. О.Н.Трубачев выделил на юге Восточной Европы прототипы этнонимов хорваты и сербы, первоначально неславянских, но индоевропейских, носители которых ославянились на Балканах с принятием славянских языков (см.например, «К истокам Руси»).
 
Аналогично должно было происходить и рождение современной русской общности и как этнического, и как политического объединения в период расселения славянства в Восточной Европе. Одним из «родителей» русских, давших новой общности язык, было, безусловно, восточноевропейское славянство – «родитель» пришлый, как это и наблюдалось в истории большинства народов. Но тогда имя Руси не могло прийти «со стороны», как это продемонстрировано выше на известных примерах. Оно должно было родиться в Восточной Европе до прихода туда славянства, но иметь индоевропейское происхождение. Поставив вопрос таким образом, я несколько лет тому назад подошла к идее индоевропейского субстрата на севере и в центре Восточной Европы в древности, в котором увидела этническую среду, явившуюся лоном для древней Руси. На основе данной идеи я стала развивать концепцию о двух периодах древнерусской истории: дославянском (индоевропейском) и славяно-русском. Эту гипотезу я представила в ряде уже опубликованных работ, но на ней в силу её гигантского масштаба (включая и проблему соотношения индоевропейского субстрата с концепцией «сплошного финно-угорского мира на севере Восточной Европы в древности) я не собираюсь останавливаться в данном сообщении, тем более, что для её раскрытия в полноценную концепцию потребуется время.
 
Здесь я хочу с помощью небольшого примера подкрепить моё предположение о том, что в древнерусской истории был дославянский, но индоевропейский период и что расселение славян в Восточной Европе происходило в среде этого дославянского древнерусского субстрата. Напомню, что говорится в летописи: «…славяне пришли и сели…по Двине и назвались полочанами, по речке, впадающей в Двину, именуемой Полота, от неё и назвались полочане…» В науке это толкуется так, что славяне сами назвали речку славянским (?) именем Полота, а потом назвали этим именем и самих себя. Но вот чуть ранее летопись говорит о том, что «Яко пришедше седоша на реце имянем Марава, и прозвашася морава…». Открываем работу известного индоевропеиста Юлиуса Покорного «Zur Geschichte der Kelten und Illyrier» и читаем: «На территории … к востоку от Эльбы и к югу от Варты и Шпрее, …Сев.-Вост. Богемии до Эльбы, в Моравии, нижн. Австрии и Словакии …названия рек не относятся ни к германским, ни к славянским, они происходят, как доказано, из венето-иллирийских языков. В областях, где потом поселились славяне: Далмация, Паннония, Истрия – были иллиры и венеты. …Сами иллирийские венеды ославянились позднее. …». В числе дославянских, но индоевропейских гидронимов Покорный называет и Мораву. Таким образом, расселение южных и западных славян происходило в Европе вплоть до Балтики среди субстратного (или более древнего) индоевропейского населения дославянской языковой принадлежности. Расселяясь среди них, славяне вступали с ним во взаимодействие на условиях, о которых я сказала выше: если пришлая общность давала свой язык, то принимала имя местного народа, так появился, например, славянский (что определялось языком) народ моравы. Всё логично и понятно.
 
А вот что касается расселения восточноевропейского славянства, то волею науки славяне, расселяясь в Восточной Европе, обрекались на странные действия: дойдя до безымянной реки, якобы сначала давали название ей, а затем по её имени называли и себя. Но поскольку такого в истории не известно, то логичнее признать, что названия тех восточноевропейских рек, именами которых назывались пришедшие сюда славяне, существовали в Восточной Европе до расселения славян, т.е. принадлежали дославянскому индоевропейскму субстрату. Но иногда, согласно летописи, происходило так, что и пришлые славяне давали новой общности свое имя: «Те же славяне, которые сели около озера Ильменя, назвались своим именем – славянами…». Как видим, летопись чётко фиксирует тот единственный случай, когда пришлые славяне дали своё имя новой общности в Приильменье. Значит, во всех остальных примерах славяне получали «не свои», а местные имена, явно индоевропейской языковой принадлежности, но существовавшие до их прихода, закреплённые в топонимике, что определялось связью с местной культовой сакральностью, предковой антропонимией и т.д.
 
Следующим примером, логически вытекающим из вышеизложенного, может быть пример, касающийся особенностей древненовгородского диалекта. Многочисленные дискуссии на эту тему привели исследователей к выводу о том, что его особенности не могут быть объяснены только как результат последовательного расселения восточноевропейского славянства из Поднепровья на север, исходя из концепции монолитного правосточнославянского языка, восходящей к А.А.Шахматову (см. об этом труды ак. А.А.Зализняка). Однако и этот важный вывод о северных диалектах древнерусского языка как более сложном феномене, чем это предполагалось ранее, не решает всех проблем.
 
А.А.Зализняк называет такую особенность др.-новг. диалекта как окончание –е И. ед. муж., представленное в новг.-пск. памятниках, что оказалось для др.–новг. диалекта нормой, сложившейся в дописьменную эпоху. «Отсюда следовало, что в др.–новг. диалекте o-maskulina отличалась от остальных славянских диалектов не только материально (-е вместо –ъ), но и структурно: здесь сохранялась свойственная древним индоевропейским языкам оппозиция И. ед. муж. и В. ед. муж. (….подобно санскр. rathah – ratham), тогда как в остальном славянском мире И. ед. и В. ед. муж. совпали (ср. ст.-сл. градъ, наддиалектное др.-р. городъ). Рассматривая основные вехи более, чем столетней дисскуссии славистов о происхождении др.–новг. формы на –е, А.А.Зализняк называет гипотезу Вяч. Вс. Иванова, который предположил, что «…. др.–новг. формы на –е восходят к праиндоевропейскому casus indefinitus, следы которого сохранились в хеттском, тохарском и некоторых других языках. Существенная трудность, – замечает при этом А.А.Зализняк, – состоит здесь в том, что необходимо признать сохранение праиндоевропейского архаизма лишь в одной узкой ветви славянских языков». Трудность эта будет непреодолима, хочется заметить, но только в том случае, если рассматривать др.-новг. диалект единственно как узкую ветвь славянских языков.
 
Однако если предположить, что часть индоевропейских пращуров/предков носителей древнерусского языка существовала на севере Восточной Европы в период, хронологически совпадающий с наличием в Восточной Европе индоиранских языков, и явилась субстратной языковой средой для восточноевропейского славянства, то следы праиндоевропейского casus indefinitus в др.–новг. диалекте получают свое логичное и естественное объяснение. Происхождение же общности ильменских словен укладывается в рамки моей «формулы»: если имя от одного «родителя» (в данном случае, «пришлого» славянского), то язык будет от другого, здесь – индоевропейского дославянского «родителя» новгородцев.
 
Классическим примером, подтверждающим мысль о том, что русский и славянский языки развивались в древности как отдельные языки, являются названия Днепровских порогов. Как известно, у Константина Багрянородного приводится два ряда имён для днепровских порогов – «славянские» и «русские», из чего явствует, что ещё в середине Х в. русский язык и славянский язык не были идентичны. М.Ю.Брайчевский, например, обосновывал скифо-сарматскую этимологию русских названий порогов с конкретными аналогиями из осетинского языка, т.е. иными словами говоря, – он обосновывал дославянское восточноевропейское происхождение части русских топонимов.
 
Русская номенклатура Днепровских порогов, согласно М.Ю.Брайчевскому, намного старше славянской, и восходит, скорее всего, к последним векам до нашей эры. Именно эта номенклатура была исходной, а славянская представляла собой переводы или кальки сарматских названий. Общеизвестны стремления норманистов доказать, что «росский язык» у Константина Багрянородного сохраняет скандинавскую (древнешведскую) лексику (см. Константин Багрянородный… // Под.ред. Г.Г.Литаврина и А.П.Новосельцева). Однако их выяснение языковой принадлежности «росских» названий осуществлялось тем же методом, что и выяснение «этимологии» имени Руси – на основе лингвистической схоластики, в отсутствие не только исторической, но и самой обычной логики. Поскольку предлагавшиеся норманистами скандинавские названия порогов были неразрывно связаны со шведскими «гребцами» *rodzmän из Rodzlagen, который, как оказывается, в IX в. ещё не «всплыл» на поверхность, то сейчас в первую очередь требуется уточнить, откуда эти «гребцы» пригребли на Русь, а потом разбираться в этимологии названий порогов. Это – явный пример того, что не может лингвистика решать исторические проблемы.
 
Но идея о дославянском слое в древнерусском языке наталкивается не только на норманистские теории (как фантастическая определялась, например, этимология Брайчевского), но и на господствующее в науке убеждение о том, что древнерусский и славянский язык – синонимы. Однако так ли уж научно безупречна эта мысль и так ли уж невероятна идея о двухслойности древнерусского языка? Например, сегодня понятия English language и British language используются как синонимы, но вряд ли кому-нибудь покажется абсурдным утверждение о том, что British language имел в истории своего развития догерманский период.
 
То, что имя Русь имеет глубокие корни в Восточной Европе, подтверждается обилием гидронимов с корнем рус/рос/рас, которые очерчивают восточноевропейский ареал от Волги до Немана и Карпат. На этот феномен давно обращалось внимание, но в отсутствие идеи о дославянском индоевропейском периоде Руси использовать эти данные в полной мере не удавалось, хотя с гидронимией как источником работали многие учёные. Общеизвестны исследования О.Н.Трубачева о связи имени русь и индоарийского субстрата в Северном Причерноморье.
 
Глубина корней Руси должна соизмеряться с данными науки об эпохе индоевропейской общности в Восточной Европе, её датировкам, с теориями распада индоевропейского единства и формированию при этом выделившихся новых общностей, одним из которых, полагаю, и стала общность с именем Русь, что закрепилось в топонимике, отражавшей связь с местной культовой сакральностью, предковой антропонимией и т.д.
 
Гидронимика говорит о том, что произойти это должно было в глубокой древности. Возможно, это был период, совпавший с уходом протоиндоариев на юг и далее – предположительно сер. II тыс. до н.э. По моим предположениям, имя Русь – это имя автохтонного реликтового женского первопредка (в отличие от славянского «родителя», которого этногенетические сказания определяют как мужского первопредка с именем Рус), «родившегося» в среде архаичного индоевропейского населения Восточной Европы и выделившегося из этого субстрата, дав имя народу, а также становясь политонимом в разные исторические периоды. Полагаю, что как коренной субъект Восточной Европы Русь имела здесь и свою длительную предковую предисторию. Надеюсь, что со временем мне удастся раскрыть эти идеи в работе под названием «Материнские корни Руси». Использование терминов родства, таких как «материнский предок» и «отцовский предок» для представления картины происхождения народа сохранилось у народов с более архаичной историей, например, у кельтских народов.
 
Ко времени событий, описываемых в летописях в связи с призванием Рюрика, имя Руси носили многие субъекты в Европе, как в Восточной, так и в Западной, передавая его преемникам либо на основе родовых, либо – иных традиций, определяемых мифопоэтическим сознанием, используя его и как родовое имя, и как политоним. Рассказ ПВЛ как раз и касается того периода древнерусской истории, когда сначала древнее имя Руси было принято двумя вновь образованными политиями в Восточной Европе по отдельности: одной стала Русская земля в Поднепровье или в летописном княженье полян, а второй – Русская земля в Поволховье/Ильменском поозерье или в летописном княженье словен, а затем произошёл процесс объединения этих двух политий в одну этнополитическую систему, связанную общим именем древнего материнского первопредка Руси и ставшую предтечей средневекового Русского государства.
 
Изложенные взгляды находятся пока в стадии рабочих гипотез и нуждаются в дальнейшей разработке. Но независимо от того, как к ним относиться, общий вывод из всего вышеизложенного несомненен: наша историческая наука должна критически переосмыслить наследие предыдущих эпох и избавиться от утопий, мешающих двигаться вперёд.
 
Лидия Грот,
кандидат исторических наук
 
P.S. Приведённый текст первоначально готовился для прошедшей конференции «Начала Русского мира» в Санкт-Петербурге и Старой Ладоге. Полностью статья с подробной библиографией будет опубликована в очередном выпуске сборника «Изгнание норманнов из русской истории».

Источник: http://pereformat.ru/2011/08/proisxozhdenie-rusi/

Одна из экспозиций в Teknikens hus в Норрботтене наглядно демонстрирует изменения ландшафта на севере Швеции вдоль побережья Ботнического залива. Когда-то она заставила меня задуматься о том, как отразился данный природный феномен – постепенный подъем морского дна – на геофизические процессы в районе современной Уппсалы и Стокгольма или в той исторической области, которая известна под названием Рослаген. Оказалось, что этот феномен существовал и там, то есть суша постепенно вырастала из воды. Земля, вырастающая из моря – это, кстати, перевод шведского выражения Landet stiger ur havet, которым шведские ученые-естественники пользуются в работах по истории природной среды Швеции.
 

 
Мне с самого начала было понятно, что подъем дна Ботнического залива – важный аргумент, идущий вразрез с «норманнской» концепцией происхождения Руси от шведского Рослагена. Согласно упорным заверениям норманистов в течение почти трёх столетий, именно выходцы из так называемой Средней Швеции (Рослагена), будто бы сыграли ведущую роль в процессах образования Древнерусского государства. Они же якобы преуспели в создании древнерусского института верховной княжеской власти, контролировали Волго-Балтийский торговый путь и развивали торговлю впечатляющего трансевропейского масштаба. Затем будто бы отметились в возведении древнерусских городов в рамках ни то завоевательной экспансии, ни то миграции колонистов.
 

Уместно вспомнить здесь слова российского норманиста начала XIX века И. Кайданова о том, что именно здесь, в Рослагене «начало нынешнего государства Российского», поскольку из Рослагена, мыслилось ему, прибыли варяги-русь, «коим отечество наше одолжено и именем своим и главным своим счастием – монархическою властью».¹
 
Мысль о том, что «отечество наше одолжено» буквально всем пришельцам со Скандинавского полуострова, крепко сидит и в современной науке. Так, мы можем найти в качестве внешнего фактора, благоустроившего русскую историю, «военные отряды скандинавов» или «дружинную среду», «викингские отряды» или даже просто «фон скандинавского присутствия» у Е.А. Мельниковой; «дружины скандинавов» у В.Я. Петрухина; «норманнских дружинников» или «движение викингов» на север Восточно-европейской равнины у А.А. Горского; «экспансию викингов» и «норманнские каганаты-княжества», усеявшие всю Восточную Европу, у Р.Г. Скрынникова.² У Л.С. Клейна имеются и «воинские и торговые путешествия викингов в Киевскую Русь», и «экспансия на восток», и «миграция норманнов в Восточную Европу», а также – «популяция норманнов, распространившаяся по восточнославянским землям».³ Картина хорошо известная в отечественной истории, поскольку она переходит из работы в работу у многих поколений историков, филологов, археологов на протяжении более двух столетий. Только относительно нашего времени могу отослать к работам А.А. Горского, Л.С. Клейна, Т.Н. Джаксон, Н.Ф. Котляра, М.Б. Свердлова, Е.А. Мельниковой, В.Я. Петрухина, В.В. Пузанова, Р.Г. Скрынникова и др.
 
Точный адрес скандинавов – участников образования Древнерусского государства, находим у М.Б. Свердлова. Начало этого процесса у него связано как с переселением скандинавов в Восточную Европу, так и с общеевропейской эпохой викингов:
 

Вероятно, в середине VIII в. начались их мирные переселения в Восточную Европу… С началом Эпохи викингов в конце VIII-IX в. на Восточную Европу, как и на другие регионы Европейского континента, распространяется завоевательная экспансия норманнов (в Восточной Европе – прежде всего шведов, тогда как датчане и норвежцы отправлялись в походы преимущественно на Запад). Они наложили дань на северо-западное межплеменное объединение словен, кривичей и мери. Те восстали против варягов ок. 860 г., но затем между ними начались междоусобные распри, что привело к избранию ими князем конунга Рёрика.⁴

 
Эти несколько фраз изобилуют вымыслом и исторической небрежностью. Нет никаких известий об экспансии «викингов» – у Свердлова даже конкретно обозначена их этническая принадлежность как шведов – в Восточную Европу. Единственная аргументация, которую норманисты приводят в этом случае, – это вопрос, задаваемый на протяжении более 200 лет: «Раз викинги нападали на Западе, то неужели вы такие наивные и думаете, что они не нападали на Восточную Европу?!» Аргумент, как говорят юристы, недействительный, поскольку если какое-то событие происходило в одном месте, то совсем необязательно, чтобы аналогичное событие происходило в другом. Однако простая логика в данном случае не работает.
 

 
Поэтому я решила, что для более основательной аргументации необходимо выяснить, как происходило создание государственности и института верховной власти в шведской истории, как развивалась там городская жизнь, каковой была демографическая ситуация и пр. Иными словами, мне показалось нужным определить, обладала ли Средняя Швеция необходимым потенциалом собственного политического опыта или опыта градостроительства для свершения той великой миссии в древнерусской истории, которая им приписывается норманизмом. Имелись ли там достаточные ресурсы – человеческие и материальные – для осуществления гигантской работы на великих просторах Восточной Европы? Для ответа на этот вопрос я привлекала результаты исследований шведских учёных, посвящённых проблематике политогенеза в Швеции и кругу вопросов, связанных с ней. Под термином политогенез я, в соответствии с предложением Д.М. Бондаренко, Л.Е. Гринина, А.В. Коротаева, понимаю «процесс формирования сложной политической организации любого типа, что выглядит более обоснованным также и с точки зрения этимологии: слово politeia в античной Греции обозначало политический порядок любого типа, а не только государство».⁵
 
1. Создание шведской государственности, согласно шведским медиевистам, носило затяжной, длительный характер, признаки раннего государства можно выявить не ранее второй половины XIII – начала XIV вв. Приведу несколько выдержек из работ ведущих шведских историков.
 
Современный исследователь проблем шведского социо- и политогенеза Т. Линдквист уверен, что только со второй половины XIII в. королевская власть в Швеции стала выступать «как форма относительно тонкой политической организации, как государственная власть. Именно в этот период выросли привилегированные благородные сословия с точно определёнными правами и обязанностями нести службу в пользу короля и общества. Кодификация и запись законов, а также оформление политических институтов – вот что характерно для данного периода. На рубеже XIII-XIV вв. государственная власть была представлена королевской властью и молодыми сословиями духовной и светской знати. Конец XIII в. был завершением того специфического и длительного исторического процесса социальных преобразований, характерных для Швеции в период, который, в соответствии с традиционной терминологией, может быть назван как переходный от викингского периода к раннесредневековому».⁶ То есть в так называемый викингский период (в шведской историографии: конец VIII – начало XII вв.) признаков государства не отмечено, социально-политическая организация шведского общества не выходила за пределы догосударственных форм.
 
Т. Линдквист пользуется принятым в современной науке понятием раннее государство и оговаривая, что оформление государственности включает такой критерий как создание «территории под властью единого политического руководства», отмечает, что те признаки, которыми характеризуется раннее государство, складывались в Швеции в период XI-XIV вв., т.е. в период, следующий за викингским периодом..⁷
 
Эти же взгляды он развивает и в одной из последних работ, написанной совместно с Марией Шёберг. Опираясь на «Житие Святого Ансгара», епископа Гамбурга и распространителя христианства в Северной Германии, Дании и Швеции, побывавшего в 830 г. со своей миссией в Бирке и запечатлевшего социальные и политические отношения у свеев, Т. Линдквист пишет, что территория свеев в этот период состояла из целого ряда мелких владений, не имевших определённой структуры или иерархии, властные полномочия короля были ограничены народным собранием. Какой-либо централизованной или верховной королевской власти не существовало, в силу чего невозможно определить степень её влияния на жизнь общества. Примерно такую же картину, подчёркивает Т. Линдквист, рисует нам и хронист Адам Бременский в 1070 г. по прошествии более чем 200 лет.⁸
 
Итог в поисках начал шведского политогенеза подвёл историк Дик Харрисон:
 

У Иордана, Кассиодора и Прокопия… создан образ Скандинавии, для которого характерно наличие множества мелких политических единиц… совершенно невозможно реконструировать политические границы областей в вендельский или викингский периоды, исходя из названий, встречающихся в источниках XIII-XIV веков…
 
Область, которая в шведской историографии обычно оказывается в центре рассуждений о власти и королевстве в дохристианскую эпоху, – это Уппланд (т.е. район Уппсалы и Стокгольма, включая Рослаген – Л.Г.). Кроме того, область Уппланд всегда была фавориткой археологов. В сравнении с Эстергётланд (Östergötland) и с Вэстергётланд (Västergötland) археологическая изученность Уппланд неизмеримо выше, поскольку там проводилось намного больше раскопок. Исследование Уппланд проводилось в течение нескольких столетий, воспринимаясь чуть ли ни как дело государственной важности. В период великодержавности в XVII в., или в период развития националистических тенденций в XIX в. Уппланд рассматривалась как колыбель шведской государственности, а короли из Саги об Инглингах величались как общешведские древние монархи… Сегодня наука отбросила эти заблуждения как анахронизм и отправила их на свалку истории, хотя время от времени они появляются в туристических брошюрах или в устаревших исторических обзорах. На самом деле мы не можем с достаточной уверенностью использовать даже известные сегодня названия областей применительно к рассуждениям о вендельском или викингском периодах. Название Уппланд мы впервые встречаем только в 1296 г., в связи с принятием свода Уппландских законов. До этого внутриконтинентальная часть будущей области распадалась на три небольших земли или на три так называемых фолькланда (folkland от folk – народ и lаnd – земля – Л.Г.): Аттундаланд, Фьедрундаланд и Тиундаланд…
 
Конкретные структуры власти – вождества, мелкие конунгства и группировки военных предводителей – запечатлелись не только в европейских хрониках, но и благодаря средневековым наименованиям этнических групп, а также благодаря архаичным названиям в сельской местности…. Когда-то история о свеях и гётах не вызывала проблем…
 
Обычным для историков и археологов было представление о том, что гёты и свеи создали свои политические и военные организации, конфликтовавшие друг с другом. Свеи, согласно этой гипотезе, подчинили себе гётов и дали имя объединённому королевству Свеярике – Швеция. Сейчас мы в это не верим, поскольку это ничем не подтверждается… ни один источник не упоминает это завоевание… Только в течение XII-XIII вв. термин свеи стал означать членов той политической системы, которая располагалась к северу от Кольморден и Тиведен, а термин гёты закрепился за остальным населением королевства, прежде всего за теми крупными владельцами, которые входили в сферу архиепископств в Скаре и в Линчёпинге…⁹

 
Следует также добавить, что только в середине XIV в. в Швеции появилось первое общегосударственное уложение законов, которое заменило множество провинциальных законов. Свод законов был разработан по распоряжению короля Магнуса Эрикссона (правил в 1319-1364 гг.). До этого каждая область Швеции управлялась своими провинциальными законами: Вэстгёталаген (Västgötalagen) – законы Западной Гёталанд (старшая редакция около 1220 г.), Эстгёталаген (Östgötalagen) – законы для Восточной Гёталанд и острова Эланд/Öland) (зафиксированы предположительно в 1290 г.), Гуталаген – законы для Готланда (возможно, 1220 г.), Уппландслаген (Upplandslagen) – законы для восточной части Свеяланд (Средней Швеции) Уппланд и входившей в неё Гэстрикланд, зафиксированы в 1296 г., а также другими законами.¹⁰ Подобное развитие законодательной деятельности – явное свидетельство того, что институт верховной власти в Швеции не завершил своего оформления ещё и к XIV веку.
 

 
Что же касается викингского периода, то шведские учёные сейчас сходятся во мнении о том, что на раздробленной территории тогдашней Швеции имелось множество мелких правителей – конунгов и хёвдингов/вождей, причём в рамках каждого из исторических регионов. К такому выводу приходит, в частности, Л. Гарн.¹¹ Объединение этих исторических регионов или объединение севера Швеции (свеи) с югом Швеции (гёты) заняло несколько столетий.
 
Напомню, что объединение Новгорода и Киева представителями династии Рюриковичей произошло за несколько десятилетий: В лѣто 6370 произошло призвание Рюрика с братьями, а в лѣто 6390 «сѣде Олег княжа въ Киевѣ». Не только большими ресурсами, но и большим организаторским опытом надо было обладать для того, чтобы за два десятилетия осуществить объединение гигантской территории под властью одной династии. Из Средней Швеции такой опыт принести было некому.
 
Дополню ещё, что Т. Линдквист подчёркивает не только позднее образование шведского государства, но и его, во многом, вторичный характер:
 

Вторичные государства возникали под влиянием или под воздействием более древних государственных образований… Шведское государство, возникшее в позднем средневековье, было, конечно, вторичным. Оно возникло позднее многих государств в Европе и даже в Скандинавии. Целый ряд явлений и представлений носили экзогенный характер: они «вводились» со стороны. Представления о значении и функциях королевской власти, установления и ритуалы для носителей новой государственной власти были привнесены со стороны.¹²

 
Эта цитата – ясный ответ тем, кто со времён упомянутого Кайданова убеждён в том, что Русское государство обязано «главным своим счастием – монархическою властью» неким безродным выходцам из Средней Швеции.
 
Для тех, кому приведенные отрывки из работ шведских историков покажутся многословными, сформулирую короче. Каким-либо существенным опытом в создании государственности выходцы из Средней Швеции в IX веке не обладали и близко. Объединение шведских земель под властью одной королевской династии растянулось на века, следовательно, не имелось и опыта в создании института верховной власти.
 
То же самое можно сказать и о развитии городов. Согласно данным шведских историков, строительство городов в Швеции по-настоящему началось только с конца XIII в. Для раскрытия этой мысли следует написать отдельную заметку, здесь же завершу ее словами шведского археолога Амбросиани, который, рассуждая о Гнёздове, заметил:
 

Достойно удивления, что викинги, которые в это время (VIII-IX вв.) практически не имели собственной городской культуры, совершенно очевидно, играли значительную роль в развитии городов на востоке».¹³

 
Вот таким образом: у себя ничего не имели, а пришли в Восточную Европу, и откуда-то взялось.
 
2. Демографический фактор стал следующим вопросом, который я поставила перед собой. Чем была обусловлена такая специфика социополитической эволюции в Швеции, как длительно сохранявшая раздробленность территории, автономность отдельных регионов и общин?
 
Многие шведские учёные называют влияние природной среды: сильно пересечённый рельеф местности, горные и лесные массивы, множество водоёмов, создававшие естественные преграды для развития коммуникаций. Причём отмеченное влияние природной среды проявлялось неравномерно: некоторые области Швеции были более изолированы, чем остальные, что влияло на их развитие.
 
Однако если повернуть это суждение другой стороной, то можно сказать, что на обозримых исторических отрезках времени количество населения в Швеции бывало недостаточно, чтобы преодолевать сложности географического характера. В развитие этого предположения я решила посмотреть на то, какими данными в исследовании демографической проблематики располагает наука.
 
При этом среди механизмов, движущих социальную эволюцию, численность населения и его рост являются одними из важнейших. Рост населения как фактор, влияющий на изменения в социополитических структурах, рассматривал Э. Сервис.¹⁴ Р. Карнейро считал важнейшими механизмами политической эволюции рост численности населения и демографическое давление в условиях ограниченности среды.¹⁵ Х. Классен отмечал, что для формирования сложного стратифицированного общества нужна достаточная численность населения:
 

Необходимое количество управленцев, слуг, придворных, священников, солдат, земледельцев, торговцев и т.д. можно обеспечить, если население исчисляется тысячами… Такая большая численность людей – членов одного общества – имеет некоторые следствия, самым важным из которых является потребность в более развитых формах управления…¹⁶

 
Л.Е. Гринин характеризует вопрос о размерах политий как имеющий очень важное значение в социальной эволюции, поскольку «чем больше населения в политии, тем выше (при прочих равных условиях) сложность устройства общества, поскольку новые объёмы населения и территории могут требовать новых уровней иерархии и управления».¹⁷
 
Применительно к шведской истории исследованиями динамики демографического развития в Швеции в первом тысячелетии занимались такие учёные как О. Хиенстранд, Б. Амбросиани, K.-Х. Сивен, С. Велиндер и др.¹⁸
 
Археолог Хиенстранд для определения количества населения использовал археологический материал эпохи позднего железа в Швеции (550-1050), в частности, обширный материал из захоронений. Он подчёркивал, что такая характеристика как определение количества населения, является фундаментальной при анализе социальных отношений в архаичных обществах. Основное внимание он уделил области Мэларен – историческому ядру шведского государства, куда входит Уппсала и современный Стокгольм и которая выступает часто синонимом для исторического политонима Свеярике. Данная область была хорошо обеспечена археологическим материалом и другими источниками для реконструкции заселения этого ландшафта в вендельский и викингский периоды.
 
В своих исследованиях Хиенстранд исходил из сравнительного анализа количества погребений, количества населённых пунктов и из исторических аналогий. Количество известных и зарегистрированных захоронений в области Мэларен доходило до 240 000. Хиенстранд предположил, что с учётом предложенного Амбросиани числа 2,2 как средней величины прироста, можно было посчитать, что к концу XI – началу XII вв. на данной территории находилось, в общем и целом, порядка 500 000 захоронений. Если распределить это число во времени на протяжении исследуемого археологического возраста в 25 столетий, т.е. с 1400 до нашей эры и по 1100 нашей эры, то получался результат в 20 000 захоронений в столетие.
 
Чисто гипотетически, по его мнению, можно было, благодаря сопоставлению числа захоронений и числа поселений, выявленных археологами, а также используя исторические аналогии, реконструировать количество населения в каждой конкретной области в интересующий исторический период. Хиенстранд использовал данные археологических исследований Амбросиани, согласно которым количество поселений в районе Мэларен к концу викингского периода, т.е. к середине XI в. достигало 4000. Структура поселений к концу викингского периода была представлена отдельными дворами, т.е. мелкими производительными единицами с одной семьёй, иногда, с двумя.
 
Приняв число членов семьи за 10, Хиенстранд получил 40 000 человек населения, предположительно проживавшего на основных территориях области Мэларен к концу викингского периода.¹⁹ Предпринимались и другие методы реконструкции, некоторые из которых Хиенстранд приводит в своей работе. Например, делались допущения, что захоронения отражали только часть количества населения. Могло иметься значительное число производителей, которые не захоранивались в соответствии с обычными нормами, отдельные детские захоронения были ограничены, области могли иметь отток населения, которое захоранивалось в других местностях и т.д. Но Хиенстранд находил подобную аргументацию неубедительной.
 
При использовании исторических аналогий Хиенстранд продемонстрировал следующий ход рассуждений. По документам XIV века общее число населения во всей Швеции до эпидемии чумы, которая разразилась к середине этого столетия (1350 г.), было 650 000 человек. Со ссылкой на подсчеты С. Сундквиста, который сообщал, что население области Мэларен к XVII в. насчитывало 205 000 человек, Хиенстранд высказал логичное предположение, что в XIV в. население области Мэларен могло быть меньше 205 000 и что вполне реалистичным представляется количество в 150 000 чел. Если это количество принять за исходное, то с учётом принятых коэффициентов расчёта, на начало XI в. получается около 45 000, что примерно соответствовало расчётам Хиенстранда, основанным на археологических данных. Более точных расчётов, считает Хиенстранд, сделать не удаётся.²⁰
 
Подобная реконструкция количества населения, с учётом коэффициентов прироста и смертности, проводилась и относительно других регионов. На начало XI в. для Восточной Гёталанд (Östergötland) предполагают 6500 человек, Западной Гёталанд (Västergötland) – 5700, Смоланд (Småland) – 7800, Халланд (Halland, юго-западное побережье) – 1200, Бохуслен (Bohuslän, севернее Халланда в районе современного Гётеборга) – 3000, Блекинге (Blekinge, небольшая часть южного побережья, к востоку от Сконе) – 600, Эланд (Öland, остров, вытянувшийся вдоль юго-восточного побережья Швеции) – 1700, Дальсланд-Вэрмланд (Dalsland-Värmland, самый запад Средней Швеции, на границе с Норвегией) – 1300, Нэрке (Närke, в центре Средней Швеции, известна как часть Свеяланд, с юго-востока граничила с Восточной Гёталанд) – 890, Хэльсингланд (Hälsingland, к северу от Уппландии, упоминается Адамом Бременским как область, расположенная к северу от свеонов и населённая скридфиннами, т.е. саамами²¹) – 690.²²
 
В работе Хиенстранда «Forntida samhällsformer och arkeologiska forskningsprogram» (Stockholm, 1982) даётся более обширная демографическая статистика области Мэларен, в рамках которой, для показа динамики демографического развития, приводятся данные, начиная с первых веков н.э.: 100 г., 500 г. и 1050 г., т.е. конец эпохи железа в Швеции и конец эпохи викингов. В области Мэларен на начало нашей эпохи (100 г.) предположительно было 3000 человек, к началу VI в. (500 г.) – 9500 человек и, соответственно, к концу викингской эпохи, как было приведено в тексте статьи, 40000-43000 человек. Но тогда в IX веке в самой населённой части территории свеев могло быть, при равных благоприятных условиях, не более 30 000 человек. Мы не располагаем сведениями о том, какие земли ещё находились под рукой короля свеев. Известно только, что процесс объединения вокруг уппсальской династии проходил медленно и был растянут на столетия. Вероятнее всего, ядро свейских земель не выходило за пределы области Мэларен. Но страна, общее население которой, включая стариков, больных, женщин и детей, составляло не более 30 000 человек, явно не обладала достаточными возможностями для того, чтобы обеспечить как материальными, так и человеческими ресурсами те грандиозные походы в Восточную Европу, которые грезятся современным норманистам.
 
Если проанализировать данные по численности населения, то можно сказать, что данная численность, скажем, в области Мэларен не только к концу, но и в начале викингского периода (приводится, например, численность в 30 000 человек) уже сама по себе могла бы быть достаточной для того, чтобы обеспечить разные уровни политической интеграции вплоть до оформления административного аппарата, выделившегося из общества, иначе говоря, такая численность была достаточной для образования даже раннего государства. Это подтверждается известными фактами. Так, Классен приводит примеры самых маленьких ранних государств Таити, население в которых имело порядка 5000 человек.²³ Гринин отмечает, что 5000 человек – это «самый-самый нижний предел для раннего государства. Это пограничная зона, поскольку и стадиально догосударственные политии могут иметь такое и даже большее население. Особенно если речь идёт о переходном периоде, когда догосударственное общество уже почти созрело к тому, чтобы перейти этот рубеж. С таким населением раннее государство появиться может, но для этого нужны особо благоприятные условия, чаще всего наличие рядом других государств». ²⁴
 
Далее Гринин приводит сведения других авторов о численности населения малых ранних государств, часть из которых интересно привести здесь, поскольку численность населения в них дополняется данными о площади проживания данного населения:
 

Дьяконов приводит интересные данные о предполагаемом населении городов-государств Двуречья («номовых» государств, как он их называет) в III тыс. до н.э. Население всей округи Ура (площадью 90 кв. км) в XXVIII-XXVII вв. до н.э. составляло предположительно 6 тыс. чел… Размер типичного города-государства в Центральной Мексике накануне испанского завоевания составлял 15-30 тыс. чел… А население одного из крупных государств майя I тыс. н.э. – города Тикаля с округой составляло 45 тыс. человек (в том числе 12 тыс. чел. в самом городе), а площадь его равнялась 160 кв. км.²⁵

 
Из этих данных видно, что все малые государства образовывались в условиях «скученности» проживания его населения: либо это были островные территории, либо – городские (города-государства), т.е. территории, занимающие небольшие, ограниченные площади.
 
Население шведских исторических регионов в вендельский и викингский периоды было рассеяно на гораздо больших пространствах и, надлежит подчеркнуть, в отсутствии городской среды. Высчитанное Хиенстрандом количество населения в 40000-45000 человек, имевшееся в области Мэларен (куда обычно включают регионы Уппланд, Сёдерманланд и Вэстманланд, т.е. всю центральную часть Швеции) к началу XI в., проживало на площади примерно в 29 987 кв. км. Данные взяты из современных справочников, где также сообщается, что площадь исторической области Уппланд составляла 12 676 кв. км, Сёдерманланд – 8388, Вэстманланд – 8923.
 
Даже если учесть, что площадь Уппланд в XI в. была меньше в силу того, что часть прибрежной полосы в этом регионе «прирастала» с течением времени за счёт поднятия дна Балтийского моря, всё равно площадь области Мэларен состояла из тысяч, а не сотен квадратных километров, как это было в малых государствах из приведённых примеров. Исторические области Швеции в вендельско-викингский периоды не были гомогенны по своей внутренней структуре. Хиенстранд выделял в области Мэларен 12 подрегионов, на каждый из которых приходилось чуть более 3000 человек населения. Если многие из этих подрегионов, как указывают шведские исследователи, были отделены от соседей труднопроходимыми пустошами, то мы получаем естественное объяснение замедленного характера социополитической эволюции в Швеции.
 
Карнейро назвал подобный фактор влияния теорией природных ограничений и подчёркивал, что «мы спокойно можем включить концентрацию ресурсов и средовую ограниченность как факторы, ведущие к войнам за землю и, значит, к политической интеграции над уровнем общины».²⁶ Соответственно, если средовая ограниченность отсутствует, то отсутствуют или являются ослабленными и стимулы к политической интеграции над уровнем общины. Иначе говоря, населения Швеции вплоть до XIII в. не хватало для объединения его в раннее государство, поскольку «просторы» Швеции были для него великоваты. Как же его могло хватить для завершения политогенеза на необъятных в сравнении со Швецией того времени просторах Восточной Европы?
 
3. Влияние специфики геофизического развития восточного побережья Швеции на социополитическую эволюцию является ещё одним вопросом. Итак, результаты демографических исследований показали, что Швеция складывалась как малонаселенная страна: её населения было недостаточно для освоения имеющейся территории. Немаловажную роль здесь играл как раз такой природный фактор, как прирастание суши за счет подъема дна Ботнического залива. Шведские учёные давно обратили внимание на роль этого фактора.
 
Например, один из ведущих шведских историков 40-50-х гг. С. Тунберг писал, что невозможно понять начальный период шведской истории (в его определении – äldsta Svetjuds historia, с использованием названия из исландских саг), не приняв во внимание специфику географического развития области Уппланд. Центр, откуда, на его взгляд, расходились лучи колонизации в южном, юго-восточном, восточном и северо-восточном направлениях, находился на границе между Уппланд и Вэстманланд (современное западное побережье озера Мэларен), т.е. в глубине континентальной части, а не на побережье.
 
Такая динамика определялось, пояснял Тунберг, естественными геофизическими факторами, в силу которых суша здесь медленно поднималась из моря и очень постепенно принимала те очертания и ареал, которые мы видим сегодня. Об этом свидетельствует даже само название Уппланд, что означает возвышенность вдалеке от моря, от побережья. То есть Уппланд – это земля к северу от Мэларен и вокруг его изрезанного заливчиками побережья, напоминал Тунберг. Эти географические и культурно-географические предпосылки оказывали, по его убеждению, существенное влияние на политико-административное развитие области Уппланд.
 
 
 
Виды Рослагена из книги: Nordström A. Roslag. Stockholm, 1990. S. 9, 15. На фото хорошо видно, как образовывалась эта область: уже не море, но ещё и не земля – архипелаг, состоящий из островов и островков, выступающих над водной поверхностью. Суша в процессе образования, и этот процесс продолжается по сей день.
 
C течением столетий географическая основа Свеяланд изменялась. Прибрежная часть всё больше и больше поднималась из моря и становилась достаточной для заселения её людьми и возделывания. Внутренние области (folkland) Тиундаланд и Аттундаланд получили новообретённые области до моря, и это благоприятно сказалось на их развитии. Поначалу данная прибрежная полоса, отмечал Тунберг, наверняка, рассматривалась как земля общего пользования и управлялась в соответствии с этим.²⁷
 
Изучение взаимодействия природных условий и исторического развития области Уппланд продолжалось и велось интенсивно с 60-х годов прошлого века. Однако этот процесс обнаружил определённые особенности, отмеченные шведским историком-медиевистом Йораном Дальбеком, который занимался изучением области Руден.
 

 
В статье «Подъём суши и освоение самых северных областей Уппланд» он отмечал, что проблематикой подъёма суши в прибрежной части Уппланд занималось много шведских исследователей, но все они были либо представителями естественных наук, либо археологами, а «историки же не придавали большого значения данному феномену». Дальбек писал:
 

Но надо констатировать, что для различных частей прибрежной полосы, прежде всего для Уппланд и Норланд… он играл значительную роль. При изучении Северного Рудена мне стало очевидно, что изменения в соотношениях между водой и сушей должны были сыграть очень большую роль в истории освоения прибрежной полосы Уппланд… основная часть той географической области, которую мы исследовали, довольно поздно поднялась со дна моря, и таким образом, возраст её поселений намного моложе внутриконтинентальных поселений Уппланд. Это обстоятельство повлияло естественным образом на развитие хозяйственной и политико-административной жизни данной области.²⁸

 
Нельзя не согласиться с Дальбеком в том, что данный фактор должен был существенным образом сказаться на всём социально-политическом процессе развития данной области, как минимум, в хронологическом плане.
 
Эта мысль хорошо подкрепляется интереснейшими исследованиями Амбросиани о типах поселений, как важных данных по викингской истории Уппланд. На основе археологического материала он пришёл к выводу, что на социально-политическое развитие этой области очень большое влияние оказал такой геофизический феномен как поднятие дна Балтийского моря в течение всего послеледникового периода, ведущее к постоянному приросту береговой полосы Уппланд. Возможность заселять новые участки побережья вызывала появление новых крестьянских дворов за счёт отселения части семей на новые участки. Этот процесс распределялся на протяжении многих столетий. Амбросиани подсчитал количество захоронений и сравнил эти данные со средними данными смертности для раннесредневековых обществ.
 
На основе полученных результатов он заключил, что основным типом поселения в викингский период в Уппланд были одиночные обособленные дворы, а не деревни. Только после викингского периода, т.е. самое раннее, в конце XI в. стала появляться более плотная застройка и поселения типа малых деревень. До тех пор пока подъём грунта при уппландском побережье давал новые участки земли, могло идти образование новых дворов, не требующее дробления старых дворов. Когда процесс образования новых земель замедлился, старые подворья стали разделяться на части и постепенно превращаться в деревни.²⁹
 
Амбросиани также показал, что большее количество крупных дворов и так называемых королевских усадеб (husbyar) хуторского типа, принадлежавших королю для содержания или размещения его самого и королевской свиты, было сосредоточено именно в областях, образованных за счёт подъёма грунта в более ранний период. Вместе с тем он отметил, что короли с большей лёгкостью могли заявлять свои права на эти участки общинной собственности и присваивать себе часть участков, подаренных природой.³⁰

Реконструкция административного деления Средней Швеции на земли-фолькланды, складывавшегося с XI в. и отражённого в Уппландских областных законах. Областное название Уппланд, появившееся в этих законах, постепенно вытеснило и заменило названия фолькландов. Желтым цветом обозначена прибрежная полоса Рослаген, первое название которой звучало как Роден. Именно эта часть прирастала постепенно за счет выступавших из моря островков, причем сначала каждая из двух коренных земель – Тиунда и Аттунда (отмечены, соответственно, красным и голубым цветами) – имели свой Роден. Обе части прибрежной полосы слились в один Рослаген после вытеснения названий Тиунда и Аттунда одним именем Уппланд. Можно что-нибудь «выжать» из названий Тиунда и Аттунда для получения имени Русь?
 
Выводы Амбросиани о типах поселений подкрепили исследования другого шведского археолога У. Спорронга. Он, изучая историю развития поселений в Швеции, также пришёл к выводу о том, что почти весь викингский период, а именно до начала XI в. основным типом застройки в области Мэларен был отдельный крестьянский двор, и только с начала XI в. начинают появляться коллективные поселения типа деревень. Направление развития организационных тенденций в упорядочивании застройки поселений, распределении пахотных земель шло из внутриконтинентальных территорий к побережью. Центрами данных процессов в восточной Швеции были Эстергётланд и Нэрке, а в Уппланд таким центром развития была земля Фьэдрундаланд (на приведённой выше карте отмечена зелёным цветом). В других частях Уппланд, таких как Аттундаланд организационные тенденции проявляются только ближе к концу викингского периода, а прибрежная полоса Роден начала вовлекаться в этот процесс ещё позднее, не ранее конца XI в., поскольку, как подчёркивает Спорронг, Роден был почти незаселён в викингский период, население этой области стало прибывать только в последующие периоды..³¹
 
Итак, природная геофизическая молодость прибрежной полосы Роден/Рослаген не оставляет никаких надежд отыскать хоть какую-то связь с именем Руси. Продолжающаяся псевдолингвистическая суета вокруг поисков неких праформ из якобы древнешведского на основе roþs является пережитком «гиперборейского» фантома, рождённого воображением шведского литератора и сановника Ю. Буре, в традициях западноевропейских исторических утопий готицизма и рудбекианизма. Давность почти трёхсотлетней привычки решать проблемы начального периода древнерусской истории через «удачное» объяснение названия Руси затмевает тот факт, что сама постановка вопроса исследовать историю субъекта через историю имени субъекта абсурдна. Аналогов подобному подходу не имеется: изучение истории других народов не ставится в зависимость от разгадки их имени.
 
Исследование шведскими учёными социо- и политогенеза в истории Швеции на новой теоретической основе, в русле преодоления давней традиции мифологизировать и архаизировать шведскую историю, привело к понимаю того, что путь движения к шведской государственности был растянут во времени, а его формы не выходили за пределы догосударственных образований как в течение всего вендельско-викингского периода, так и столетие после него. На мой взгляд, замедленный характер шведской социополитической эволюции определялся, в значительной степени, спецификой демографического развития и слабым влиянием такого фактора как средовая ограниченность. Эта проблематика нуждается в дальнейшем изучении, в том числе, и в изучении историками.
 
Области вокруг озера Мэларен, известные в российской историографии как Средняя Швеция, которой норманисты приписывают благословенную роль прародины Руси, не только в IX в., но и несколько столетий спустя не обладали опытом собственной государственности, не имели института верховной власти и не знали традиций градостроительства, поскольку основным типом поселений в течение длительных периодов там оставался односемейный двор хуторского типа. Что касается пиратских и грабительских походов из раннесредневековой истории Западной Европы, то помимо выходцев из Скандинавских стран в них принимали участие многие другие герои, потерянные на путях истории. Частично я затронула эту тему здесь.
 
Объединение земель свеев и гётов («севера» и «юга» нынешней Швеции) и создание единой политии под властью Уппсальской династии свеев заняло несколько столетий в шведской истории. Утверждать, что те же «викинги» за несколько десятилетий объединили Новгород и Киев – это полнейший абсурд, который разлагает российскую историю уже около 300 лет. Вслед за героем известной сказки Андерсена хочется воскликнуть: «А король-то голый!»
 
Пока же современные шведские школьники с удовольствием разглядывают экспозицию в музее и уже точно знают, когда «из моря» появился Рослаген. И филологический метод тут ничего не может изменить – так говорит геофизика. Мы же знаем о том, что Древняя Русь возникла раньше.
 
Лидия Грот,
кандидат исторических наук

Источник: http://pereformat.ru/2012/04/roslagen/

Начало российской истории привычно посвящается рассуждениям о происхождении имени Руси. Дескать, главное узнать, что за имя «Русь», а там уж история Руси сама из имени проистечет и стройными рядами на главы и параграфы построится. В ходе этих рассуждений в качестве прародины Руси столь же привычно упоминается шведский Рослаген — только подумать, что такая область до сих пор существует в Средней Швеции! Но как я показала в своих работах, этой области не существовало в IX веке, с которым связывается выход Древней Руси на историческую арену. Её не было в силу геофизических особенностей развития восточного побережья Швеции — подъема дна Балтийского моря, что делает бессмысленными все попытки каких-то лингвистических изысканий по поводу Рослагена-Руотси.
 

 
Сведения об особенностях геофизического развития восточного побережья Швеции никогда не были доведены до российского общества официальной наукой. Благодаря этому Рослаген, как выдуманная прародина Руси, прожил долгую и достаточно беспечальную жизнь в российской истории. И его миражный образ твердою стопой стоял на пути всех попыток исследовать вопрос о более древнем периоде истории Руси, иначе говоря, о Руси до призвания варягов.
 

В посте про Россию с русскими я напомнила о том, что древнерусские летописи совершенно однозначно говорят о том, что Русь в Восточной Европе существовала и до призвания варягов. Об этом сообщает Лаврентьевская летопись, перечисляя тех, кто обратился к варягам: «Рѣша русь, чудь, словѣни, и кривичи». Но норманисты стали предлагать свое толкование для этой неудобной фразы из летописи. Поскольку, говорят, в летописи по Радзивилловскому списку эта фраза написана как: «Рѣша руси чюд(ь), и словене, и кривичи, и вси», то здесь для слова «руси» следует видеть падежную форму: сказали кому? Ответ напрашивается сам — Руси. Однако никакого падежного окончания в Радзивилловской летописи нет, а есть множественное число – ру́си, сходное с указанием множественного числа других народов в этом ряду: словени, кривичи. Есть для этого аналогия и с Никоновской летописью, где сказано, например: «Роди же нарицаемie Руси, иже и Кумани». Здесь мы видим ру́си и кума́ни как этнонимы, указанные во множественном числе. То есть название народа русь могло быть и в форме мн. числа ру́си или как нам более привычно — ру́сы.
 
Но кроме этого есть сообщение Повести временных лет об образовании Русской земли у полян под 852 годом, т.е. за десять лет до призвания Рюрика. Таким образом, даже беглое обращение к летописям показывает, что наша историческая мысль живет под прессом традиции подгонять источники под известную догму: Русь из Рослагена, приплывшая в лодке с социальным наполнением (одна из формулировок норманистов), а до этого никакой Руси в Восточной Европе не было и быть не могло. Но если манипулировать источниками вместо того, чтобы уважительно изучать их, то трудно будет отыскать дорогу к нашим корням и ответить на вопрос: откуда мы?
 
По моим предположениям, прародиной Руси является Восточная Европа. Именно здесь родились и прожили всю свою длительную историю народ и имя Русь, за исключением той части древнего этноса, который в ходе миграций разных времен покидал свою прародину. Собственно, именно эту мысль о русских, предки которых издревле жили в Восточной Европе, отстаивали Татищев и Ломоносов в споре с Байером и Миллером, если восстановить основную сущность этого спора. При этом взгляды Татищева и Ломоносова на древние корни русской истории в Восточной Европе отражали непрерывную историографическую традицию, истоками своими восходившую к древнерусскому летописанию, русской книжной учености и русской устной традиции. А также, между прочим, – к античности и западноевропейским гуманистам эпохи Возрождения, которым, например, было известно о тождестве роксолан и русских.
 
Например, немецкий гуманист Алберт Кранц в своем труде «Вандалия», поясняя родство названий «Вандалия» (Wandalia) и «Венден» (Wenden), как мест нынешнего проживания славянских народов, упоминает и о таком славянском народе как русские (russi). Ссылаясь на Плиния и Страбона, Кранц замечает, что «Roxani», «Roxi», «Roxanos» – это древние наименования русских.¹ Данное рассуждение принадлежало к общеизвестным фактам его времени, что подтверждается «Космографией» итальянского писателя, географа Энея Сильвия Пикколомини (1405-1464), с 1458 г. – папы Пия II. Автор «Космографии», также со ссылкой на Страбона, писал о «северных роксанах» (roxani), отождествляемых с «рутенами» (ruthenos).² Кроме Пикколомини о связи имени русских с роксоланами, или, иначе говоря, о русских как о народе с древними восточноевропейскими корнями, со ссылками на античную традицию, писали многие другие авторы XV-XVI веков: итальянский историк Ф.Каллимах, польский историк М. Меховский, польский историк Дециус, немецкий историк И. Хонтер, чешский историк Ян Матиаш из Судет и другие.³
 
 

Альберт Кранц и титульный лист его труда «Вандалия»

Но XVI век был переломным периодом в западноевропейской общественной мысли, когда стали зарождаться и развиваться исторические утопии вроде готицизма – идеи о германских завоеваниях, как движущей силе европейского развития и создателях европейской государственности. Выдуманные истории стали жить собственной жизнью, к XVIII веку они сложились в определённую традицию и были привезены в Россию Байером, Миллером и Шлецером в качестве квинтэссенции западноевропейской историософии.
 
Вместе с ними пришла идея о том, что вся соль древнерусской истории заключена в имени Руси, поскольку это прекрасно увязывалось со сложившимся к XVIII веку в Западной Европе стереотипом о том, что германцы приносят другим народам свои имена, а вместе с именами – государственный порядок, культуру, торговлю и прочее. Раз англы дали свое имя Англии, а франки – Франции, значит имя Руси могли принести в Восточную Европу только германцы. Шведские историки, начиная с XVII века, пытались распространять свои фантазии о том, что основоположниками древнерусской государственности были предки шведов. Немецкие готицисты (Ф. Иреник, В. Пиркхеймер) еще в XVI веке, оформляя идею тождества готского и общегерманского, включили в этот симбиоз и шведов как один из народов «на германских островах» (а как же иначе, ведь, по убеждению многих западноевропейских историков и литераторов того времени, прародиной готов был юг Швеции!). Как следствие, для Байера, Миллера, Шлецера было совершенно однозначно, что имя Руси было принесено в Восточную Европу из Швеции, т.е. со стороны и именно таким же образом, как были принесены со стороны названия Англии и Франции.
 
И вот здесь стоит остановиться на мгновение и подумать, о чем, собственно, идет речь. Кто такие были англы? Однозначно – народ! А кто такие были франки? Тоже однозначно – народ! Также и Миллер, например, когда начинал свой спор с Ломоносовым, был на сто процентов уверен, что где-то в Швеции должен был быть германоязычный народ русь, который по примеру англов и франков принес свое имя в Восточную Европу. Иными словами, Миллер был, по-своему, совершенно логичен. Но народа русь, как известно, ни в Швеции, ни во всей Скандинавии не нашли. А уже искали, будьте любезны, всем европейским миром более двухсот лет самым тщательнейшим образом, заглядывая во все уголки и подклети. И если бы та доктрина, которая вошла в историографию под названием норманизма, произрастала от научных корней, а не от исторического фантазирования, то в одночасье, когда ее сторонники убедились в том, что народа русь в Скандинавии никогда не было, они честно признали бы неверность отправного момента. После чего предложили бы, наверное, вернуться на исходные позиции и продолжить исследование оттуда, где оно было оставлено. Что делать, в науке и отрицательный результат считается результатом. По крайней мере, благодаря ему исследователями бывает установлено, что данный путь – тупиковый.
 
Но в случае с норманизмом этого не произошло. Окончательно установив, что народа руси в Скандинавии нет и никогда не было, как утверждалось в XVIII веке, поклонники идей норманизма не отказались от ключевого тезиса, а начали уже истинное лицедейство – лепить из народа русь гребцов-родсов, шулерски подменивая идею руси как народа из Швеции идеей руси как гребцов из Средней Швеции. А с какой стати тогда в работах норманистов продолжаются сравнения с англами, франками, болгарами как примерами носителей имени «со стороны» в земли других народов? Эти примеры для норманистов недействительны! Англы, франки, болгары были народами, а не какими-то гребцами в лодках «с социальным наполнением». Вот пусть норманисты найдут себе идентичный пример, в котором профессионально-отраслевые группы транслировали бы где-нибудь название своей профессии в качестве самоназвания могучего народа и гигантской страны, и позанимаются этим примером, а мы со стороны понаблюдаем, что из таких поисков получится. Или пусть признают, наконец, что в так называемой концепции происхождения Руси от родсов-гребцов в научном плане, как говорится, латать – не за что хватать. Правда, выступить с подобным признанием, находясь внутри системы (я имею в виду вузовско-академическую систему) будет очень сложно, поскольку система всегда постарается выдавить такого «протестанта» как инородное тело.
 
Однако рассуждения о том, что один народ может принести свое имя в страну другого народа, достаточно интересны. Только норманисты, в силу лингвистической зашоренности, не смогли учесть всей сложности взаимодействия различных этнических групп при миграции одного народа на землю другого, когда в результате миграций складывается новая общность.
 
Согласно моим наблюдениям, рождение новой этнической общности происходит от союза двух «родительских» организмов по определённой схеме: новая общность получает язык от одного «родителя» и имя — от другого. Причём если один из «родителей» является «пришлым», то другой должен быть автохтоном, связанным с местной землей. Это как бы формула этногенетического процесса, состоящая из двух величин: вопроса языка и вопроса имени — двух наиважнейших вопросов, которые вставали перед людьми при рождении новой общности.
 
Например, Италия, согласно легенде, получила своё имя от царя пришлых сикулов (сицилийцев) – Итала, а её латинский язык сохранил имя аборигенов — латинов. Современная Франция получила имя от пришлых франков, но язык остался от автохтонной кельто-галльской традиции. В английской истории общий политоним объединённого королевства был унаследован от кельтской Британии, а язык — от пришлых германоязычных англосаксов. В смешанной этнической среде — симбиозе тюркских протоболгар — потомков волжских булгар и балкано-славянских племён родилась современная Болгария, при этом политоним — Болгария — был взят от тюрко-булгарских пришельцев, а язык и другие феномены культуры — от местных славянских племён. Кстати, помимо волжских булгар, на Балканы переселялись и индоевропейские народы. Академик О.Н. Трубачев выделил на юге Восточной Европы прототип этнонима сербы, первоначально неславянского, но индоевропейского, носители которого ославянились на Балканах с принятием славянских языков (см. его работу «К истокам Руси»). То есть имя «сербы» было пришлым индоевропейским именем, которое, соединившись с носителями славянских языков на Балканах, стало названием современного славянского народа – сербов.
 

 

Традиционная северно-русская вышивка

По сходной логике должно было происходить и рождение современной русской общности и как этнического, и как политического объединения в период расселения славянства в Восточной Европе. Одним из «родителей» русских, давших новой общности язык, было, безусловно, восточноевропейское славянство — «родитель» пришлый, как это и наблюдалось в истории большинства народов. Но тогда имя Руси не могло прийти «со стороны», как это продемонстрировано выше на известных примерах, в частности, на примере британской истории, где древнее местное название Британии было унаследовано пришлым германоязычным населением. Поэтому имя Руси и соотвественно, народ, его носивший, должны были родиться в Восточной Европе до прихода туда славянства, но иметь индоевропейское происхождение.
 
Поставив вопрос таким образом, я несколько лет назад подошла к идее индоевропейского субстрата на севере и в центре Восточной Европы в древности, в котором предположила среду, явившуюся лоном для рождения Древней Руси. Эту гипотезу я уже представила в ряде опубликованных работ.⁴ В ее основе – несколько проблем, которые необходимо затронуть для понимания истоков древнерусской истории.
 
Начать следует с проблемы локализации индоевропейцев в Восточной Европе. Не посчитаю лишним напомнить существующее на сегодня мнение ученых:
 

В еще более давние времена предки иранцев и индийцев – ариев составляли один народ, который называют протоиндоиранцами. Они – ветвь индоевропейской семьи и жили, как полагают, тем, что разводили скот в южнорусских степях и к востоку от Волги… В течение столетий устойчивого, неизменного образа жизни, начиная, видимо, с IV-III тысячелетий до н.э., протоиндоиранцы сформировали такую стойкую религиозную традицию, что элементы ее сохранились до наших дней у их потомков – брахманов Индии и зороастрийцев Ирана.
 
Как полагают, в начале III тысячелетия до н.э. протоиндоиранцы разделились на два отличающихся друг от друга по языку народа – индоарийцев и иранцев.⁵

 
Таким образом, индоевропейская общность, локализуемая в Восточной Европе в период с III тыс. до н.э. до середины II тыс. до н.э., приблизительно в течение II тыс. до н.э. стала переживать распад, предопределивший миграции выделившихся этнических групп на юг и восток Азии. При этом часть индоевропейского субстрата, естественно, должна была остаться на восточноевропейских землях. По логике, при переселении какой-либо общности на новые территории, все до единого члены этой общности старое насиженное место не покидают: как правило, оставшаяся часть мобилизуется и объединяется в рамках новой общности и под новым именем. Вот от этой оставшейся в Восточной Европе части индоевропейской общности, предполагаемой мною, я и пытаюсь вести отсчет древнерусской истории, выделяя в ней более древний дославянский период.
 
Но обоснование подобного подхода наталкивается на большую сложность: в российской истории различают сейчас только один период – славянский, т.е. русов полностью отождествляют со славянами. Хотя один единственный период в истории народа скорее исключение, чем правило.
 
Наличие различных периодов в истории архаичных этносов не такая уж необычная вещь. Ближайшим примером могут послужить венеты/венеды (энеты/генеты у Геродота), которые относились к одному из реликтовых индоевропейских этносов. По археологическим данным, венеты появились на севере Адриатики около XII в. до н.э. Их язык на протяжении длительных исторических периодов связывался с различными древними ветвями индоевропейских языков. Геродот считал их иллирийским народом. Учитывая кельтоязычие арморийских венетов и бесспорное влияние в IV-III вв. до н.э. кельтской материальной культуры на венетов, их считали (особенно в XIX в.) кельтоязычными, хотя об отличии языка венетов от кельтского прямо говорил Полибий. У Страбона венеты упоминаются либо вместе с фракийцами, либо с киммерийцами. С первых веков нашей эры становятся довольно регулярными сведения о венедах в Прибалтике. Во II веке венедов упоминают Птолемей и Тацит. Птолемей, давая описание «Сарматии», отмечает, что «заселяют Сарматию очень многочисленные племена: венеды — по всему Венедскому заливу», т.е. по Балтийскому побережью.⁶
 
Но с конца V-VI вв. балтийское побережье, связанное с венедами названием Венедского залива, начинает осваиваться носителями суковско-дзедзицкой культуры, которых отождествляют со славянами.⁷ С этого времени, благодаря сообщению Иордана, устанавливается и связь венетов/венедов со славянами.⁸ Венедов очень часто напрямую отождествляют со славянами, хотя очевидно, даже из нескольких примеров, приведённых здесь, что венеды намного древнее славянства, т.е. они имели в своей истории длительный дославянский период. Генрих Латвийский знал дославянских венетов в Прибалтике ещё в XIII в.: они жили в районе Виндавы, откуда были вытеснены куршами.
 

 
Расселение южных и западных славян, как известно, происходило в Европе вплоть до Балтики среди субстратного (или более древнего) индоевропейского населения дославянской языковой принадлежности. Это отмечено, в частности, известным индоевропеистом Юлиусом Покорным в работе «Zur Geschichte der Kelten und Illyrier», который писал, что в «областях, где потом поселились славяне: Далмация, Паннония, Истрия – были иллиры и венеты… Сами иллирийские венеды ославянились позднее».⁹
 
Таким образом, в истории древнего народа венедов четко выделяются два периода: длительный дославянский период и славяно-венедский, начавшийся тогда, когда венеды ославянились с расселением в их среде славянства. По такой же схеме, полагаю, можно мыслить и древнерусскую историю, но для раскрытия этой схемы надо избавиться от стереотипа: русы – это только славяне. Древняя индоевропейская Русь намного древнее славянства так же, как и реликтовые венеды древнее славяно-венедов.
 
Истоки руси я связываю с той частью индоевропейского субстрата, который предположительно стал формироваться в Восточной Европе в течение II тысячелетия до н.э. с началом миграций и оттока индоевропейцев на юг и восток Азии. Согласно моим начальным исследованиям, наличие этого индоевропейского субстрата можно предполагать не только на юге, но и в центре и на севере Восточной Европы. Именно в этой индоевропейской субстратной среде расселялись восточные славяне, по аналогии со славянами западными и южными, расселявшимися в среде венедо-иллирийского субстрата. Я проводила собственные сопоставления между некоторыми гидронимами русского Севера с данными названий Поднепровья, а также – анализ солярных культов в саамской традиции и у народов Сибири, сравнивая их с древнерусской традицией.
 
Первые результаты этих исследований подкрепляют предположение о наличии носителей индоевропейских языков на севере Восточной Европы до начала освоения этих земель носителями уральских языков, а также – гипотезу о прямой преемственности между этими древними индоевропейцами и северорусской традицией, чем и объясняется, например, близкое сходство саамской и древнерусской солярной мифологии.¹⁰ Задача моих исследований – доказать, что прямые предки русских, самого крупного народа Восточной Европы, являлись здесь насельниками, выделившись из индоевропейского субстрата на всем пространстве, от моря до моря. На пути к этим доказательствам стоит принятая ныне в науке этническая карта Восточной Европы в древности, однако мне удалось выяснить, что представления о ней исходно проистекают из утопического источника.
 
Занимаясь в последние годы также тематикой западноевропейских утопий и их влиянием на развитие российской исторической мысли, я обнаружила, что представления о том, что единственными насельниками на севере Восточной Европы в древности были носители финно-угорских языков, появились также в лоне утопических теорий. Сложились эти теории сравнительно недавно, около середины XIX века. Но они имели свой пролог, поскольку явились плодом донаучной шведской историографии XVII-XVIII вв., основанной на создании вымышленной истории, якобы имевшей место в древности.
 
В публикациях по этой теме (раз, два, три) я рассказывала о том, что в XVI-XVII вв. в Германии и скандинавских странах расцвел так называемый готицизм – течение, прославлявшее величие древнего народа готов. Швеция была провозглашена прародиной готов и, соответственно, получила основоположнический статус относительно всей германской культуры. В XVII в. шведские литераторы и историографы (Ю. Буре, Г. Штэрнъельм, Ю. Мессениус, О. Рудбек и др.) сделали еще одно фантастическое открытие: согласно их видению, имя легендарной Гипербореи из трудов античных авторов имело скандинавское происхождение. Следовательно, по их рассуждениям, и сама Гиперборея была создана трудами скандинавов, конкретно – предками шведов, что «логично» вело их к выводу о том, что предки шведов имели основоположнические заслуги в создании древнегреческой культуры.
 
Это историческое мифотворчество, благодаря «Атлантиде» шведского литератора Рудбека (1630-1702), вплоть до второй половины XVIII века занимало воображение многих известных западноевропейских мыслителей, чтобы затем с миром отойти в область исторических курьезов и быть объявленным «шовинистическими причудами фантазии, доведенными до абсурда».¹¹
 
Следует добавить, что помимо гипербореев Рудбек «нашел» предков шведов и в летописных варягах, описав шведо-варягов как великих завоевателей Восточной Европы, сначала заселённой, по его суждению, вплоть до Дона предками финнов, среди которых много позднее появились и славяне. Шведский историк Ю. Нордстрём так передавал эйфорическое чувство, вызванное в шведском обществе этим историозодчеством:
 

С такой историей мы чувствовали себя аристократией Европы, которой предопределено владычествовать над миром.¹²

 
Здесь уместно подчеркнуть, что «такая история» была историей выдуманной, не имевшей места в реальной истории Швеции. Включая и готскую историю, поскольку сейчас стало известно, что готы не выходили с юга Швеции.
 
Два столетия купания в вымышленной исторической славе закрепили в общественной мысли Швеции традицию пристраивать к шведской истории великую древность, заимствованную из историй других народов. Древнерусская история, солидное покушение на которую было сделано Рудбеком, все более и более овладевала воображением шведских литераторов и историографов как «поприще» для великих деяний предков шведов. Помимо привычки фантазировать на темы древнешведской истории, стремление провозгласить предков шведов основоположниками древнерусской истории было порождено и особенностями того исторического периода. Его начальной отметкой был Столбовский мир (1617), а расцветом – Великая Северная война (1700-1721), в результате которой Россия вернула себе отторгнутые Швецией северо-западные русские земли.
 
В работах шведских историков и литераторов этого периода стала популярной мысль Рудбека о том, что предки шведов издревле властвовали в Восточной Европе и собирали дань с местного населения. Одним из вдохновляющих мотивов этих рассуждений было стремление обосновать историческое право Швеции облагать данью эти области, что после Столбовского мира на деле означало идеологизацию получения выгод от контроля за русской торговлей (прежде всего, за торговлей хлебом) с Западом, а после поражения в Северной войне – оправдание попыток реванша с целью возврата земель в устье Невы, где рос молодой Санкт-Петербург.
 
Основополагающим пунктом в этих рассуждениях как раз и было создание определенной этнической карты Восточной Европы, согласно которой финны (по Рудбеку) жили в этих областях задолго до появления здесь славян и подчинялись предкам шведов, т.е. шведо-варягам, которым платили дань (Х. Бреннер, И. Штраленберг, А. Моллер, С. Паулинус/Линдхейм, И. Тунманн и мн. др.).¹³
 
Дальнейшее развитие подобных представлений об этнической карте Восточной Европы в древности, порожденных в лоне мифологизированной шведской историографии, мы видим в деятельности крупных финских филологов и фольклористов, таких как М.А. Кастрен (1813-1853), Д. Европеус (1820-1884) и др. Эта плеяда финских деятелей культуры принадлежала поколению интеллигенции, сложившемуся на волне пробуждения национального самосознания в Финляндии в первой четверти XIX века. Образованные круги финского общества обратили свой интерес на язык и фольклор для того, чтобы исследовать корни народной культуры и показать место «финского племени» во всемирной истории. В немалой степени этот энтузиазм подогревался утвердившимся в европейской культуре принципом, рождённым в эпоху Просвещения, – считать главным цивилизационным признаком наличие национальной письменной культуры, выраженной в памятниках письменности. Народы, письменных памятников не имевшие, отодвигать в разряд «неисторических» и стоящих вне цивилизационных процессов. Тем самым в плане исторической роли одним махом обездоливались многие европейские народы, культура которых развивалась и хранилась в лоне устной традиции – к таким народам относились и финны.
 
Издание знаменитым финским фольклористом Э. Лённротом «Калевалы» в 1835-1849 гг. показало европейскому сообществу, что памятники устной традиции ничуть не менее ценны, чем памятники письменной традиции, и сыграло большую роль в привлечении внимания европейской общества к проблемам культур финноязычных народов. Не меньшую известность получили труды Кастрена по сравнительному языкознанию и исторической лингвистике финно-угорских языков, а также вклад Европеуса в собирание и систематизацию финского фольклора.
 

Финский лингвист и фольклорист Элиас Лённрот (1802-1884) незадолго до смерти
Заслуги названных учёных, а также их коллег перед мировой наукой бесспорны, но образование они получали в шведских учебных заведениях и историю учили «по Рудбеку». От него и почерпнули они свои представления о финнах, как первых насельниках в Восточной Европе. А под влиянием их работ, в свою очередь, сложилась та картина сплошного финно-угорского мира, существовавшего в древности от Саян до Балтики и давшего, в частности, северу Восточной Европы первое, в языковом отношении верифицируемое население.
 
Уже в конце XIX – начале XX вв. у этой теории появились оппоненты, которые стали заявлять о том, что созданная в лоне финно-угроведения этническая карта севера и центра Восточной Европы является неверной и, в действительности, она была более сложной по своему составу. А.И. Соболевский (1856-1929), бывший крупнейшим специалистом в области истории русского языка и восточнославянской диалектологии, занимавшийся, в том числе, и исследованием топонимики и исторической географии, стал приходить к выводу о том, что носители финно-угорских языков не были автохтонами ни в центре, ни на севере Восточной Европы, а первыми насельниками были носители индоевропейских языков.¹⁴
 
Как видно из этого, в пользу гипотезы об индоевропейском субстрате на восточноевропейском Севере ещё в начале XX века высказывались очень серьёзные учёные, но позднее эти исследования заглохли. И сейчас представление о том, что население северо-востока Европы в древности принадлежало исключительно к финно-угорской языковой семье, остается доминирующим в науке.¹⁵
 
Однако проблема с толкованием северной топонимики Восточной Европы осталась, и сегодня выступает совершенно очевидно, поскольку на севере обнаружено много топонимов, происхождение которых никик не объясняется из финно-угорских языков, как ни ломать их топоосновы. Крупнейший российский исследователь саамского языка Г.М. Керт пришёл к выводу о том, что значительный процент топонимии восточноевропейского Севера не этимологизируется из саамского языка (или более того, из финно-угорских языков вообще) и высказывал предположение, что часть из них – наследие населения каменного века, которое жило в нашей стране до саамов.¹⁶ Интересная мысль, которая напоминает нам о том, что Восточная Европа не была незаселённой пустыней до миграций сюда носителей уральских языков. Люди там жили, и вопрос только в том, следует ли их относить к этнически неверифицируемому палеоевропейскому населению, или всё-таки их верификация возможна через индоевропейские языки, через их очень древние пласты.
 
Идеи названных, а также некоторых других ученых помогли мне начать разрабатывать упомянутую в начале статьи концепцию о дославянском индоевропейском периоде в древнерусской истории. В ней я пытаюсь исходить из того,
 
что нынешние представления об этнической карте Восточной Европы в древности и о финно-угорском субстрате происходят из ненаучного источника, восходящего к Рудбеку, соотвественно, должны быть перепроверены;
 
что этническая карта Восточной Европы в древности могла быть полиэтничной таким же образом, как и южные пределы Евразии, т.е. индоевропейский субстрат, о котором писал, например, Соболевский, был, по моему мнению, той средой, где расселялись в Восточной Европе носители уральской семьи языков.
 
Аналогию предполагаемому мной процессу можно увидеть в этнической истории Южной Сибири и Центральной Азии, развивавшейся в лоне афанасьевской (середина III – II тыс. до н.э.) и андроновской (XVI-XIV вв. до н.э.) культур, где древнеиранские и древнетохарские традиции играли определяющую роль.¹⁷
 
В пояснение сказанному следует напомнить, что миграции индоариев и ираноязычных племен, происходившие с юга Восточной Европы на протяжении чуть ли не тысячелетия, выплеснули на гигантские пространства Иранского нагорья, Средней Азии, южной Сибири, Индийского субконтинента значительные группы индоевропейцев. Понятно, что мигрируя со своей восточноевропейской прародины, носители индоарийских и ираноязычных племён уносили с собой и многие элементы сложившейся в период единой общности духовной культуры, законсервировавшиеся впоследствии у её индийских и иранских наследников, но также оказавшие большое влияние на развитие духовной культуры тех народов, с которыми они приходили в соприкосновение в ходе миграций. В частности, исследователями традиционной культуры народов Сибири и Дальнего Востока было установлено, что в Южную Сибирь, Западную Монголию и даже в Китай индоевропейцы принесли такую важную основу духовной культуры, как солнцепоклонство, которое стало там как бы их визитной карточкой.
 
Изучение традиционной культуры народов Центральной Азии и Южной Сибири (тюрков и монголов, прежде всего) привело исследователей к выводу о неоднородности их культуры даже в границах одного этноса и позволило говорить о существовании на территории Южной Сибири и Центральной Азии двух типов культур, которые можно определить как восточноазиатскую, где верховными божествами являются Земля и Небо, и южно-западноазиатскую (индоиранское единство), где отмечается триада божеств, включая солнечное божество.¹⁸
 
Эти различия у народов алтайской языковой семьи являются не случайным фактором, а определяется сложным этно- и культурогенезом, связанным с тем, что их формирование проходило на территории, где на протяжении тысячелетий наблюдались миграции, определившие и современную этнолингвистическую карту Евразии. Уже в конце IV – начале III тыс. до н.э. было отмечено появление тазминской культуры скотоводов-европеоидов, для которой были характерны сакральные изображения, связанные с культом солнца. Следующей волной, пришедшей в Южную Сибирь с запада, были афанасьевцы в середине III – II тыс. до н.э. Третьей волной европеоидного населения были носители андроновской культуры (XVI-XIV вв. до н.э.), с которыми было связано появление двухколесных повозок и боевых колесниц с парной конской упряжкой. К середине II тыс. до н.э. относится и возникновение Великого нефритового пути, связавшего Прибайкалье с Волго-Камьем на западе и шан-иньским Китаем на востоке.¹⁹
 

Мумия тохарской женщины
Исследователями собран достаточный материал, подтверждающий гипотезу о том, что аборигенное, более древнее население Центральной и Восточной Азии, на раннем этапе знало только культ Земли. Представления начинают меняться с появлением на этой территории народов, пришедших с запада и связанных с образованием Шан/Инь (XV-XI вв. до н.э.) и Чжоу (XI-III вв. до н.э.). Под влиянием пришельцев на гигантских пространствах Центральной Азии развиваются солярные культы и богатая солярная мифология.
 
Но более того. Влияние индоевропейской (древнеиранской, тохарской) солярной религиозно-мифологической традиции было так велико, что сказалось не только на культурогенезе, но и на этногенезе народов Сибири и Центральной Азии. Так, в этих ареалах отмечено широкое распространение этнонимов с хори/хор: буряты – хоринцы, которые считаются субстратом в этногенезе бурят, монг – хоры (монгоры) Цинхая, хор – па Амдо и Тибета, хоро (хоролоры) в составе якутов, род хорилар и племенное объединение хори – тумат, упоминаемые в монгольской исторической хронике «Сокровенное сказание».
 
Учёные предполагают, что все эти этнонимы восходят к древнеиранскому термину hvar (фарн) – солнце. К древнеиран. khors, перс. hôr/horsed – солнце восходит и название древней арийской страны Хорезм – «земля Солнца».²⁰ В развитии этнической истории Центральной Азии, по мнению современных узбекских учёных, определяющую роль играл тюрко-иранский симбиоз: тюрко-согдийским было государство Кангюй в междуречье Амударьи и Сырдарьи (с III-II вв. до н.э.); эфталиты (IV-V вв.) обладали как иранскими (язык), так и тюркскими (антропология, культура) чертами; тюрко-иранским симбиозом была отмечена вся последующая динамика развития от эпохи Саманидов (IX-X вв.) до государств Сельджукидов и Караханидов (XI-XII вв.), что и обусловило формирование тюркского этноса, получившего позднее название «узбеки».²¹
 
Вот такой исходной полиэтничностью – симбиозом урало-алтайских и индоевропейских народов – была отмечена от самых истоков этнокультурная история южных пределов Евразии. А северная часть Евразии, включая север и центр Восточной Европы, согласно утвердившейся в науке картине, развивалась на протяжении нескольких тысячелетий в лоне одной только уральской языковой традиции, причем живя бок о бок с носителями индоевропейских языков на юге Восточной Европы и якобы не смешиваясь с ними, как вода с маслом.
 
Древнейшие носители индоевропейских языков юга Восточной Европы перемещались на гигантских евразийских просторах и оказывали влияние на развитие культурных и этногенетических традиций в Южной Сибири и Центральной Азии на протяжении трёх тысячелетий до нашей эры. Но они же якобы никак не могли проникнуть на север и в центр Восточной Европы вплоть до конца X века, т.е. до расселения в этих местах славянства. Совершенно очевидно, что подобные представления об этнической карте Восточной Европы в древности – искусственны. И поскольку они восходят к шведской донаучной историографии, то надо начать их перепроверять, чтобы во всей полноте восстановить древнерусскую историю от ее предковых истоков.
 
Продолжение следует…
 
Лидия Грот,
кандидат исторических наук

Источник: http://pereformat.ru/2012/11/severnaya-rus/

Источники о допетровской России и взгляды на происхождение Руси на Западе долгое время укладывались в рамки исторической традиции, которой следовали европейские интеллектуалы, авторы путевых записок и даже рассказчики из народа. В книжном варианте эта традиция оформилась ко времени Герберштейна и Мюнстера. Её фактическая сторона находила прямое подтверждение в трудах средневековых хронистов вроде Титмара и Саксона Грамматика, которые сообщали многие интересные сведения о Руси. Не удивительно, что эта традиция нашла наиболее яркое выражение в северной Германии, с которой более-менее определённо связывается прародина летописных варягов – основателей древнерусской государственности.
 

Смерть Никлота. Художник: Теодор Шлёпке, 1857 г.

Время от времени сложившаяся историческая традиция актуализировалась в контексте политических и межгосударственных связей. В начале XVIII столетия открылась новая страница во взаимоотношениях России с Западной Европой. В разгар Северной войны Пётр I стремился к усилению русского влияния на южном побережье Балтики, рассчитывая на то, что эти территории удастся эффективно использовать как плацдарм для борьбы со Швецией. Герцогство Мекленбург, также вступившее в войну против шведов, в свою очередь рассчитывало на военную помощь России. И русская дипломатия не преминула воспользоваться этим шансом, чтобы укрепить позиции на Балтике. К тому же, Россия впервые за несколько столетий снова вышла к балтийским рубежам, с которыми было тесно связано её древнейшее прошлое. Актуальное внешнеполитическое сотрудничество помогло вспомнить про общую историю, которая уходила корнями ко временам варягов и последнего ободритского князя Никлота.
 

Со временем второго крупного визита царя Петра I в Европу совпал брак правящего мекленбургского герцога Карла Леопольда с дочерью Ивана V Алексеевича Екатериной, заключённый 19 апреля 1716 года в Данциге. Такой династический союз был вполне обусловлен не только политическими предпосылками, но и традиционными русско-мекленбургскими связями.¹
 
К высочайшей свадьбе великокняжеский печатный двор в Гюстрове выпустил юбилейную книгу торжественных поздравлений, стихов и генеалогий, составленную при непосредственном участии проректора местной гимназии Фридриха Томаса.² Её содержание было обусловлено не только актуальной политической значимостью события, к которому был приурочен труд, но и осмыслением целого исторического пласта в русле бытовавшей в Мекленбурге и Померании традиции. Декларативный характер книги поддерживался многими историческими обоснованиями от предшествующих авторов. Россия вновь пришла на Балтику, и это стало своего рода катализатором для нового развития представлений о тесной связи русской истории с северно-германскими землями.
 
Брак Карла Леопольда с Екатериной Ивановной, важный, безусловно, с политической точки зрения, не был воспринят современниками только таковым. Понятно, что любой династический союз, а особенно в условиях общеевропейской Северной войны, был бы обусловлен, в первую очередь, политическими причинами. Но согласно мекленбургской генеалогической и исторической традиции к нему относились и как к продолжению древних династических связей, уходивших корнями во времена Рюрика и древних представителей династии ободритов. Позднее Ф. Томас продолжил исследования по русско-мекленбургским родословиям, выступив инициатором дискуссии по этому вопросу.³
 
Происхождение мекленбургской (вендской) династии от ободритов не вызывает сомнений у подавляющего большинства исследователей. Обычно её возводят к королю Никлоту, так как с него родословно-хронологическая последовательность не содержит существенных разночтений в источниках.⁴ Вопрос о более древних представителях династии, начиная с легендарных королей, всегда был дискуссионным из-за некоторых расхождений в генеалогиях. Однако споры велись, как правило, вокруг частных вопросов, касающихся отдельных персоналий (реальность или мифичность, уточнение датировки правления или смерти, преемственность родства и т.д.), то есть в узкогенеалогическом контексте. Тогда как принципиальной, а следовательно, и наиболее значимой для исторической науки проблемой оказывается происхождение и причина длительного существования традиции возводить мекленбургскую династию к глубокой древности и через ободритов связывать её с Россией.
 
Историческое значение мекленбургских генеалогий представляются чрезвычайно любопытными. В их основе лежит идея происхождения правящих шверинских и гюстровских герцогов от древних вендских королей. Особенно полно она выразилась в генеалогическом труде Николая Маршалка 1526 года, некоторое время назад переизданном стараниями сотрудника Шверинского архива д-ра Андреаса Рёппке.⁵ Маршалк был популярен в средневековой Германии и за её пределами, на него ссылались и современники, и последователи. Однако в Новое время, с распространением в Западной Европе шведских романтических утопий, некоторые авторы стали относиться к генеалогии Маршалка как к историческому курьёзу. Так мекленбургский краевед Георг Лиш, указывая на увлечение Маршалка древней историей, писал, что это «только его гипотеза», что «дóлжно предать забвению его вымысел и критически использовать правдивую историю».⁶ Однако исторический романтизм Маршалка, как теперь очевидно, был намного ближе к реальной исторической действительности, нежели предлагаемая «альтернатива» – более поздние шведские представления о роли предков скандинавов в мировой и русской истории.
 
В значительной мере Маршалк опирался на своего предшественника, ганзейского историка Альберта Кранца.⁷ Традиция получила развитие и в работах более поздних авторов.⁸ К тому же, её истоки представлялись совершенно очевидными и обоснованными, в том числе и на основе фактического материала.⁹
 
В северной Германии российская общественно-политическая мысль встретила не только понимание актуального момента, но и глубокий интерес к собственно русской истории, который не исчез за время длительного шведского господства, поддерживаясь из столетия в столетие. Поэтому состоявшаяся свадьба правящего герцога Мекленбурга с дочерью русского «царского рода», воспринималась в полном соответствии с этими представлениями. В связи с женитьбой ликовал весь «ободритский народ» и вся «вендская земля», так как великокняжеский род вендов вновь, как и в прежние времена, породнился с русскими.
 
Брак Карла Леопольда с Екатериной воспринимался современниками намного важнее, нежели заурядное и политически мотивированное событие, ведь с ним как будто возрождались древние связи Мекленбурга с Россией. Несомненно, этого не могло произойти по сиюминутной политической случайности, оформленной волею отдельных северно-германских авторов, нередко обвиняемых сегодня в предвзятости и в вымыслах.
 

Карл Леопольд и Екатерина Ивановна

Одно из центральных мест в гюстровской публикации Фридриха Томаса занимает хвалебная ода в честь состоявшегося события. Это произведение поражает не только своими литературно-художественными достоинствами, изящным стилем, свойственным поэзии начала XVIII века. Оно несёт в себе живую историческую традицию, бытовавшую в Мекленбурге, отражает мекленбургский взгляд на Россию, как на родственное и дружественное государство. Традиция непременно должна была находить отражение в широком общественном сознании жителей Мекленбурга, что хорошо заметно в отношении к браку между Карлом Леопольдом и Екатериной, когда «всё стало, как и прежде, как при ободритах».¹⁰
 
Проживание на территории одного региона, на южном побережье Балтийского моря, в общей культурной среде позволяет источникам сближать ободритов с варягами (варинами).¹¹ Немецкий исследователь Ф. Виггер указывал на принадлежность варягов к племенному объединению ободритов, которые занимали города Ратцебург, Варнов, Рерик и другие.¹² Адам Бременский приводил их племенное самоназвание – reregi, которое наравне с топонимом Рерик могло быть связано с именем варяжского князя Рюрика.
 
Фридрих Томас писал, со ссылкой на своих предшественников Латома и Хемница, что ободритский король Витслав (его упоминают также франкские хроники) был женат на дочери некоего русского князя, и сыном от этого брака был принц Годлейб, который стал отцом троих братьев Рюрика, Сивара и Трувора, урождённых вендских и варяжских князей, призванных править на Русь. После скорой кончины двоих братьев, Рюрик будто бы стал единовластным правителем Руси.
 
Концепцию Томаса принимал мекленбургский историк Матиус Иоганн фон Бэр. Согласно его исследованию, у «короля рутенов и ободритов» Витислава был сын Годелайв, у которого, в свою очередь, были сыновья Рюрик, Сивар и Трувор. Позднее Рюрик основал Новгород и стал великим князем русов.¹³
 
Противоположное мнение в немецкой историографии того времени выражал разве что востоковед Готлиб Зигфрид Байер, который писал, что
 

Бернард Латом и Фридерик Хеминиций и последователи их, сие первое от всех как за подлинное положили. И понеже они сыскали, что Рурик жил около 840 года по рождении Христовом, то потому и принцев процветавших у Вагров и Абодритов сыскивали. И понеже у Витислава короля два сына были, один Трасик, которого дети ведомы были, другой Годелайб, которого дети неизвестны, то оному Рурика, Трувора и Синава приписали.¹⁴

 
Однако не следует забывать, что Байер находился под сильным влиянием шведских концепций, для которых мекленбургская историческая традиция была совершенно неприемлема с идейной точки зрения. В отличие от России, Швеция утратила своё влияние на Балтике и была заинтересована хоть в каком-то реванше, пусть даже не в сфере реальной внешней политики, а в области политической мифологии.
 
Впрочем, шведский взгляд на раннюю русскую историю складывался весьма противоречиво. Пока до поражения под Полтавой было далеко, придворный историк и дипломат Пётр Петрей в начале XVII века писал очень неопределённо:
 

Я нигде не мог отыскать, что за народ были варяги, и потому должен думать и войти в подробные разыскания, что они пришли из Шведского королевства или из вошедших в состав его земель, Финляндии и Ливонии.

 
Петрей полагал, что варяги были народом с побережья Балтийского моря, также как шведы, финны, кашубы, померанцы, венды и другие. Но определиться, с какого берега — южного или северного — они происходили, Петрей однозначно не мог. С одной стороны, он писал, что князья Рудрих, Синаус и Трувор вели своё происхождение и вышли из Пруссии, а впоследствии стали править в северо-западной Руси. Однако в той же работе, дальше по тексту, он поправлялся и указывал, что варяги происходили не из южно-балтийской Вагрии (Wagerland), а из Швеции.¹⁵
 
По замечанию Ю.А. Лимонова, Петрей широко использовал западноевропейские и русские источники, но комментировал их по собственному усмотрению.¹⁶ Имени Рюрик у него соответствуют шведские Эрик, Фридрих, Готфрид, Зигфрид или Родрих; Синеус имеет скандинавскую аналогию Свен, Симон или Самсон; а Трувор — Тур, Тротт или Туф. Всё это мало соответствовало историческим реалиям, не встречало взаимности в соседних странах, зато отвечало актуальным на тот период шведским интересам.
 
Однако, анализируя фразу Петрея о том, что варяги «пришли из Шведского королевства или из вошедших в состав его земель», необходимо признать, что упоминание Швеции возникло не случайно. Дело в том, что южно-балтийское побережье, с которым варягов связывала европейская средневековая традиция, в первой половине XVII века, то есть во времена Петрея, входило в состав Шведского королевства. Так что здесь могло иметь место обобщение, по которому варяги будто бы «пришли из Швеции» в её тогдашних границах. Но сегодня такая полуправда, применимая к конкретной исторической эпохе, конечно, не может претендовать на серьёзное научное значение.
 
Спустя пару столетий, в канун последней российско-шведской войны 1808-1809 гг., по результатам которой от Швеции была отторгнута Финляндия, шведский взгляд на русскую историю стал выражаться более определённо, но отнюдь не приобрёл за счёт этого исторической объективности. Так, историк Олаф Далин в работе «История шведского государства» писал о князе Рюрике, в котором видел шведского короля Эрика Уппсальского. По его мнению, от Швеции Русь оторвало только монголо-татарское нашествие.¹⁷
 
Напротив, в северной Германии, на исторической прародине варягов, ничего придумывать было не нужно. Живая традиция сохранялась в этом регионе вплоть до XIX века. Тогда здесь ещё бытовали народные легенды, которые не попали и не могли попасть в самые древние скандинавские саги. Одно из таких преданий записал в Мекленбурге французский путешественник К. Мармье:
 

В VIII веке племенем ободритов правил король по имени Годлав, отец трёх юношей, одинаково сильных, смелых и жаждущих славы. Первый звался Рюриком, второй Сиваром, третий Труваром. Три брата, не имея подходящего случая испытать свою храбрость в мирном королевстве отца, решили отправиться на поиски сражений и приключений в другие земли. Они направились на восток и прославились в тех странах, через которые проходили. (…) После многих благих деяний и страшных боёв, братья, которыми восхищались и благословляли, пришли в Руссию. (…) Тогда Рюрик получил в княжение Новгород, Сивар – Псков, Трувар – Бело-озеро. Спустя некоторое время, поскольку младшие братья умерли, не оставив детей, Рюрик присоединил их княжества к своему и стал главой династии, которая царствовала до 1598 года.¹⁸

 
Частичку той же традиции, кажется, передала А.С. Пушкину няня Арина Родионовна, которая была родом с русского севера, исторически связанного с Прибалтикой. На основе рукописных записей с её слов поэт создал «Сказку о царе Салтане», пронизанную глубоким историческим символизмом. Ничего подобного записать в Швеции было невозможно, потому что народная память всегда безответна к мнимым «конструктивам», вызванным сиюминутными политическими целями.
 
Но взаимное влияние политики и истории всегда было намного более тонким, чем зачастую принято считать. Без серьёзной исторической основы политический миф очень быстро оказывается вырванным из контекста. Такая судьба, к примеру, постигла так называемую «норманнскую теорию», от которой сегодня дистанцируются даже сторонники скандинавского происхождения варягов. Отказаться от последнего рудимента они пока не готовы, так как над ним зачастую довлеет груз уже написанных трудов, определяющих научный статус и положение, а в околонаучной среде – исключительно стереотипы, усвоенные на подсознательном уровне.
 
Летописная легенда о призвании варягов оказывается полностью созвучной тому, что написал в XVII веке мекленбургский учёный Иоганн Фридрих Хемниц. Он привёл предание, согласно которому Рюрик с братьями происходили с южного берега Балтики и были сыновьями князя Годлава (Годлиба или Годелайба).¹⁹ Эту династию связывали с городом Рерик, разрушенным датчанами в 808 году. Хемниц основывался на данных более древнего манускрипта 1418 года из шверинского архива, который не сохранился до наших дней. В то же время важно, что и Хемниц, и его предшественник – автор шверинского документа вряд ли могли использовать информацию из русских летописей, которые стали известны в Германии только в первой половине XVIII века благодаря переводам Герарда Фридриха Миллера.

Следовательно, свидетельства о Рюрике и варягах в германских документах появились из неких других источников, не связанных с древнерусским летописанием. Причём информация этих источников, в целом, соответствовала летописным свидетельствам за исключением некоторых деталей. К примеру, германские авторы употребляли форму имени Сивар, а не Синеус, или датировали само варяжское призвание 840 годом. По всей видимости, с теми же источниками соотносится приведённая выше легенда о Рюрике и его братьях, записанная Мармье в Мекленбурге.
 
Подозревать Хемница в изобретении генеалогии Рюрика бессмысленно. Во-первых, у него не было веских мотивов для фальсификации, так как в его время политические предпосылки сближения Мекленбурга и России полностью отсутствовали. Во-вторых, Хемниц не предложил принципиально новой трактовки, которая расходилась бы с предшествующими ему источниками и, тем самым, могла бы вызывать сомнения. Наконец, сам автор ссылается на первоисточник – то, что этот документ недоступен для современных историков, вряд ли относится к вине Хемница.
 
Итак, согласно мекленбургской традиции Рюрик с братьями был «призван» около 840 года, что представляется довольно правдоподобным. Хронология начальной летописи весьма условна и оставляет немало противоречий. Однако некоторые летописные списки, на наш взгляд, более точно, нежели немецкие источники, указывают на место «призвания». Вероятнее всего, это был не Новгород, а Ладога, заложенная варягами ещё в середине VIII века. Новгород Рюрик «срубил» позднее, о чём свидетельствует и название города, и археологические данные, согласно которым он был основан не ранее IX столетия.
 
Очевидно, что повышенный интерес к мекленбургским генеалогиям в первой половине XVIII века был вызван политическими событиями, но он не был обусловлен только ими. Хотя бы потому, что эти генеалогии появились отнюдь не ко времени свадьбы герцога Карла Леопольда и Екатерины, не были приурочены к бракосочетанию, а существовали задолго до этого, когда в Западной Европе о Руси имелись разве что разрозненные и противоречивые свидетельства. Мекленбургские генеалогии не исчезли после того, как династический союз распался, и Екатерина Ивановна в 1722 году вернулась в Россию после развода. Скорее наоборот, интерес к ним продолжился и в северно-германской, и в российской литературе.
 
Тот факт, что на определённом этапе внешнеполитических отношений Российской империи с северо-немецкими землями мекленбургское историческое наследие было использовано в дипломатии, доказывает лишь наличие прочной основы для сближения партнёров. В Мекленбурге устойчивая традиция помогала увидеть в России дружественное государство, с которым существовали глубокие исторические и династические связи. Россия, в свою очередь, смогла встретить в Мекленбурге верного союзника, который бережно сохранил историческую память. В конце концов, ничего подобного не произошло в российско-шведских отношениях, несмотря на то, что в Швеции того времени многократно «приватизировали» варягов и Рюрика. Ни политического альянса, ни даже примирения на мнимой исторической основе не получилось.
 
Позднее русско-мекленбургские связи продолжили укрепляться, и потомки от браков Романовых с представителями мекленбургской династии причислялись к Российскому Императорскому Дому.²⁰ Например, внучка Павла I великая княжна Екатерина Михайловна также была замужем за мекленбургским герцогом. Во многом, династические контакты продолжились, потому что, прорубив петровское окно в Европу, Россия не оказалась в одиночестве, а приобрела старых и порядком подзабытых друзей. И они, как выяснилось, тоже помнили Рюрика.
 
Скачать файл в формате PDF (скан из журнала Родина, №5/2012)

Источник: http://pereformat.ru/2012/02/rurik-meklenburg/

Сравнительный анализ саамской и древнерусской солярной мифологической традиции обнаруживает, что эти традиции восходят к общему источнику. Причем учитывая ведущую роль в распространении солнцепоклонства носителей индоевропейских языков, – к источнику индоевропейскому. Согласно результатам моих исследований, частью этого индоевропейского субстрата являлись древние русы, которых я определяю как народ, современник ариев, исконная территория проживания которого отмечена от Волги до Балтийского моря восточноевропейскими гидронимами с основой рос/рус/рас. Мой вывод о древних русах совпадает с результатами исследований А.А. Клёсова по ДНК-генеалогии, согласно которым после ухода ариев на восток (ветвь R1a-L342.2) в Восточной Европе осталась ветвь гаплогруппы R1a-Z280, т.е. центрально-евразийская ветвь R1a, к которой относится большинство современных этнических русских.
 

Между Велесом и Перуном, худ. Нэлла Генкина (1998 год, холст-масло)
 
Соответственно, распространителями солярных культов на восточноевропейском севере, отразившихся в саамской солярной мифологии, должны были являться индоевропейцы – древние русы, историю которых в Восточной Европе и следует начинать с III тыс. до н.э. Именно на такой хронологической глубине мы получаем возможность выявить тот древний культурно-генетический пласт, где отыскиваются ключи к пониманию природы схожести русских солярных мифов с саамскими солярными мифами. Но аналогичная схожесть обнаруживается и с солярными мифами народов Сибири. Эти факты привели меня какое-то время тому назад к мысли, что предки русских и предки части нынешних народов Сибири и Севера имели в древности периоды, когда они были связаны в рамках единых сакральных общностей, основанных на солнцепоклонстве. Имя Кола, которым очерчивается гигантская территория от Балтики до Алтая, служило, по моим предположениям, связующим звеном в обширной тематике солярных культов, и возможно, являлось теонимом очень древнего происхождения, принадлежавшего женской ипостаси солнечного божества.
 

Солнце мыслилось солнцепоклонниками во многих зооморфных образах. Наиболее распространенными из них являлись олень/лось, лебедь, конь – эти воплощения солнца достаточно хорошо исследованы в соответствующей литературе. Но на связь солнца и медведя, как представляется, обращалось меньшее внимание, хотя медведь в древнерусских солярных культах и солярных культах некоторых народов России играл совершенно особую роль. В предыдущих статьях уже обращалось внимание на то, что имя Колы как Большой Медведицы обнаруживает глубокую архаику и явно уводит к палеолитическим «медвежьим культам». Здесь следует отметить, что ученые издавна обратили внимание на своеобразие характера взаимодействия человека и медведя. Медведь никогда не имел существенного значения как промысловый зверь, но, тем не менее, с древних времен был объектом культа, что ставит культ медведя особняком среди культов других животных, обычно объясняемых с точки зрения охотничьей магии и других производственно-магических ритуалов.
 
Временем зарождения «медвежьих культов» принято считать мустьерскую эпоху или завершение нижнего палеолита, а наиболее древними святилищами – знаменитые мустьерские «медвежьи пещеры» или своеобразные медвежьи кладбища, в которых медвежьи кости составляют 95-99% всех костных останков, количество же особей в одном пункте доходит до 1000 медведей. Древнейшими из таких кладбищ являются медвежьи пещеры в Альпах, Северном Причерноморье и на Кавказе с явно ритуальными захоронениями медвежьих черепов и лап.¹
 
В изобразительном творчестве восточноевропейского Севера и в Сибири «медвежья тема» как отражение «медвежьих культов» появилась несколько позднее, на исходе каменного века. Одним из известных погребений, где обнаружены медвежьи останки, является неолитическое погребение Оленеостровского могильника на о. Оленьем в Онежском озере: там было найдено 157 клыков медведя от 55 животных.² Важность культа почитания медведя подчеркивается тем, что в погребальных и культовых комплексах находятся также изображения животного из глины, кости, камня и дерева. А.В. Табарев называет великолепные неолитические ретушированные изображения медведей со стоянок в Архангельской области, у реки Зимняя Золотница (впадает в Белое море) и Бесовы Следки у Беломорска.³ Наиболее ранние изображения медведя на территории Западной Сибири относятся к эпохе неолита. Обнаружены изображения медведя в композиции из Узунгура на Горном Алтае и в других районах Южной Сибири, датированные эпохой неолита-ранней бронзы.⁴
 
Отличительной особенностью медвежьих культов является их никем не объясненное долгожительство. Исходя из глубокой древности происхождения этого культа, ученые часто пытались связывать медвежий культ с бытом охотничьих народов. Но это не соотвествует действительности. Традиции этого культа сохранялись у многих земледельческих народов на протяжении тысячелетий и ярко проявляли себя даже в XIX веке. Б.А. Рыбаков приводил сведения историка и археолога В.С. Передольского, около 60 лет своей жизни отдавшего изучению древностей Новгородского края, о том, что в окрестностях Новгорода в неолитических слоях часто встречались «пальцевые кости медвежьей лапы, зарытые в одну яму с костями человека».⁵ Культ медвежьей лапы под названием «скотьего бога» прослеживался у подмосковных крестьян еще в начале XX века. «Скотьим богом», согласно ПВЛ, князь Святослав величал Волоса («да имъемъ клятву от бога, в его же въруемъ – в Перуна и в Волоса, скотъя бога»). Кроме того, многочисленные данные о медвежьей лапе имеются в русском фольклоре.
 
Благодаря уникальной укорененности культа медведя и сохранности в нем архаичных элементов можно проследить глубину народной памяти и, таким образом, выявить древность предковой традиции того или иного народа. Ведь медвежий культ по-разному проявлял себя в разные исторические периоды и у разных народов, особенно если рассматривать его в рамках синтеза с традициями солнцепоклонства.
 
Напомню, что сакральные изображения на стелах и скалах, связанные с культом солнца, появились, например, в Южной Сибири вместе с носителями тазминской культуры скотоводов-европеоидов (конец IV – нач. III тыс. до н.э.). Почитание солнца известно и у сменивших их афанасьевцев (середина III – II тыс. до н.э.), в погребениях которых были найдены также и амулеты из когтей медведя. В пришедшей на смену афанасьевцам окуневской культуре получил уже распространение образ медведя, преследующего солнце. Но у носителей андроновской культуры (XVI-XIV вв. до н.э. в Южной Сибири), орнаменты которой были насыщены солярными символами, образ медведя исчез из археологических комплексов, однако, он вновь возвращается, фиксируемый на памятниках пришедшей на смену андроновцам ирменской культуры (IX-VIII вв. до н.э.).⁶
 
Всё это говорит о том, что в истории каждой отдельной этнической общности различные культы имели свою хронологию, свое самобытное лицо, определяемое тем, в результате какого этнокультурного синтеза данный культ становился частью истории конкретного народа. Важные сведения о том, как возникал такой синтез, дает этнография. Я уже приводила пример феномена, отмеченного исследователями-африканистами и отражавшего ритуал перехода небольшого поселения на новое место, в котором запечатлелась глубокая архаика. Важнейшее значение в этом акте занимало так называемое сакральное освоение нового места жительства, в рамках которого «устанавливался» контакт с предками людей, жившими некогда на этом месте, а затем воссоздавался и новый ритуальный центр для общения с предками данного социума.⁷
 
Здесь представляется уместным описать более подробно, как происходил один из таких ритуалов освоения нового места жительства в архаичных культурах бантуязычных регионов Африки. Этнограф-миссионер А.Жюно отмечал, что предварительно выбранное новое место жительства «исследуется» на предмет его благоприятности для переселяющейся общины методом гадания. Например, с нового участка приносят образцы растений и с помощью гадального камня определяют, где будет находиться культовое место, к которому глава общины сложит свои святыни.
 
Известный социальный антрополог К. Док приводил такое описание подобного ритуала. Когда возникает необходимость перемещения поселения, например, земли вокруг старого поселения истощаются, то старейшина деревни собирает своих помощников и консультируется с ними относительно переноса деревни. После того, как выбрано основное направление перехода, туда посылаются молодые люди с поручением выбрать место для деревни. Последним из старой деревни уходит старейшина. На выбранном участке под новое поселение мужчины устанавливают изгородь, а старейшина берет немного заготовленной муки и высыпает ее с восточной стороны нового участка за построенной изгородью. При этом он обращается к духам людей, живших когда-либо в этих местах, со словами: «Вы! Усопшие здесь! Мы даем Вам эту пищу; мы хотим жить вместе с вами. Если вам это не нравится, то пусть мы эту пищу найдем разбросанной. Если же вы согласны нас принять, то пусть пища останется разбросанной». Точно такое же подношение делается с западной стороны ограды, но здесь оно предназначено для злобных духов, не желающих уживаться с людьми. В том случае, если кучки муки останутся нетронутыми, то считается, что жившие ранее здесь люди и злые существа, обитающие в новом месте, приняли новую общину.⁸
 
У этнографов имеется множество описаний таких ритуалов освоения нового места жительства представителями традиционных культур, и важнейшей частью такого ритуала было сакральное освоение нового пространства. В данном освоении началом начал был тот момент, что возрождение поселения при переходе на новое место обязательно происходило вокруг нового центра, связующего общину с сакральным миром: это может быть дерево, выбранное путем гадания, или первый кол, вбитый для стены обители духа предков, или другие сакрализованные объекты: скала, источник воды и т.д. Через новый центр осуществлялся момент культовой привязки переселенцев к новой местности и ритуальное воссоздание связи с предками прежнего социума, которые таким образом тоже становились компонентами этого нового мира.⁹
 
В приведенном материале исследователи видят отражение «идеологической» деятельности первобытной общины любого догосударственного уровня в ходе её пространственного перемещения. Ритуалы сакрального освоения нового пространства являлись важнейшей частью процесса существования социума в эпоху мифопоэтического сознания. С точки зрения представителей первобытного социума, «ничейных» земель не существовало. Пришельцы могли столкнуться с реальным населением, с которым надо было вступать либо в военные действия, либо в договорные отношения. Но даже если земли были запустелыми и обезлюженными, то само собой подразумевалось, что у этой земли были прежние хозяева, духи которых продолжают обитать здесь. Это обусловливало для новопоселенцев необходимость стать «законными» правопреемниками прежних «хозяев» и унаследовать культы поклонения их предкам, чтобы обеспечить благополучное существование своего социума.
 
Именно данная особенность мифопоэтического сознания и обеспечила практически вечную сохранность тех культовых традиций, которые представляли особую важность для людей. Возвращаясь к нашему сюжету, отмечу, что у всех народов, у которых имелась традиция медвежьего культа, сохранились представления о медведе как о «первопредке». В этом явно видно то палеолитическое наследство, которое предки каждого народа – нынешнего носителя традиции медвежьего культа, получили от палеолитических «хозяев» земли при сакральном освоении местности, куда они в качестве новопоселенцев прибыли в глубокой древности.
 
В русском фольклоре существует цикл сказок, где героем является получеловек-полумедведь, рождающийся либо от медведя-отца, либо от медведицы-женщины. В этих сказках отразилась та самая архаичная традиция, исходящая из первобытного мифопоэтического мышления о необходимости ритуального союза с древними «хозяевами» земли. Союз мог мыслиться и в форме мистического совокупления с женской или мужской ипостасью божества-автохтона.
 
Соответственно, культ медвежьей лапы в русской традиции, олицетворявшейся русским населением еще в XIX века со «скотьим богом» Волосом, может быть охарактеризован как культ автохтонного характера в Восточной Европе, поскольку он естественно увязывается с захоронениями медвежьих лап неолитического населения Новгородчины, о которых писал археолог В.С. Передольский. И этот факт – еще одно свидетельство того, что древние русы являлись насельниками в центре и на Севере Восточной Европе c тех времен, когда носители индоевропейских традиций стали локализоваться в восточноевропейских пределах, сменив здесь носителей палеолитических медвежьих культов. Следовательно, божество Волос является древнейшим объектом поклонения русов и непосредственным «наследником» прежних «хозяев» земли, который связал древних русов с духами людей, живших на земле нынешней Новгородчины в палеолитической древности. Поэтому распространившиеся с утопиями норманизма попытки отождествить божество Волоса с какими-то пришлыми скандинавскими культами посредством убогого «лингвистического» манипулирования, пример чего я уже приводила, – чистейший абсурд.
 
Но в исторической науке с древностями Новгородчины принято связывать культ Перуна. Поэтому для определения того, на какой культ опирались приверженцы традиций древнерусского солнцепоклонства, сохранявшие верность имени Колы – Большой Медведицы вплоть до исторически верифицируемого времени, стоит провести краткий сравнительный анализ культов Перуна и Волоса. Это тем более важно, что и в современном норманизме (который, впрочем, сейчас не любит именовать себя норманизмом, а величает единственно правильным историческим учением), сохраняется страстное желание как-нибудь протащить в русскую историю Тора и Одина. Присутствие этих культов в Восточной Европе не зафиксировано ни русской письменной или устной традицией, ни соответствующими традициями в скандинавских странах. Однако представители единственно правильного учения находят выход, вернее сказать, обход источников и рисуют, например, такую картину: было, дескать, такое «поверье норманнов, что на чужих землях правят местные боги… Поэтому, приставая к чужим берегам, они прятали своих богов в трюмах кораблей и поклонялись местным богам. Все находит свои объяснения».¹⁰ Объяснить можно, конечно, все, что угодно, но не всякое объяснение годится в науке. Тем более, что в другом месте своей книги тот же автор сообщает, что в «восточнославянских землях возможно было лишь продвижение по рекам, в распоряжении викингов были только лодки-однодревки…»¹¹, а в них трюмов вроде бы не имелось. О судах русов будет написана отдельная статья, хотя этот вопрос уже затрагивался. Но и без пространных рассуждений видно, что картинка о приверженцах Тора и Одина, которые приплыли в Приильменье под покровом ночной темноты, выглядят сюжетом для дешевой оперетки.
 
К анализу культа Перуна в древней истории Новгородчины привлекают обычно два памятника. Один из них – это легенда, записанная в 1858-1859 г. этнографом и собирателем фольклора П.И. Якушкиным, о происхождении Перынского скита: «Этот зверь-змияка жил на этом самом месте, вот где теперь скит святой стоит, Перюньской. Кажинную ночь этот зверь-змияка ходил спать в Ильмень озеро с Волховскою коровницей. Перешел змияка жить в самый Новгород; а на ту пору и народился Володимир-князь в Киеве…».¹²
 
Эта легенда многажды привлекалась учеными в исследованиях по древнерусскому язычеству, начиная с XIX века. При всем различии её оценок, сложившихся в науке, всех объединяет убеждение в том, что сказание посвящено божеству Перуну, повествует об утверждении его культа в Новгороде и затем – свержении его кумира в связи с крещением новгородцев. При этом ученые опираются на сравнительный анализ легенды Якушкина с рассказом, содержащемся в другом памятнике – «Сказании о Словене и Русе»:
 

Больший же сын оного князя Словена Волхв бесоугодник и чародей и лют в людех тогда бысть, и бесовскими ухищреньми мечты творя многи, и преобразуяся во образ лютаго зверя коркодила, и залегше в той реце Волхове путь водный, и не поклоняющихся же ся ему овых пожираше, овых же испроверзая и утопляя. Сего же ради людие, тогда невегласи, сущим богом окаяннаго того нарицая и Грома его, или Перуна, рекоша, руским бо языком гром перун именуется. Постави же он, окаянный чародей, нощных ради мечтаний и собирания бесовскаго градок мал на месте некоем, зовомо Перыня, иде же и кумир Перунов стояше.

 
М.А. Васильев уверен в книжном характере легенды, записанной Якушкиным, и о ее зависимости от «Сказания о Словене и Русе». То есть, проще говоря, по его мнению, старик, рассказ которого Якушкин записал, слышал где-то «Сказание» и пересказал его Якушкину, но в более простонародном стиле.¹³
 
Е.Б. Грузнова совершенно справедливо указывает как на различия в этих двух рассказах, так и на несовпадения в обрисовке образов зверя-змиюки в легенде Якушкина и «бесоугодника Волхва» в книжном «Сказании». Исходя из выявленных ею различий, Грузнова делает вывод о том, что легенда, записанная Якушкиным, имеет народное, а не книжное происхождение, и ей находятся аналоги в сказаниях, записанных в 1905 году на Украине Д. Эварницким «об идольском боге Перуне». Иначе говоря, по мнению Грузновой, легенда, записанная Якушкиным, имеет самостоятельное значение для реконструкции древнерусских мифологических представлений о Перуне.
 
С последним выводом данного автора я согласна, но, на мой взгляд, упомянутые источники содержат материал, важный для истории не только культа Перуна. Там приведены сведения о паре богов, т.е. о Перуне и о Волосе, о слиянии этих культов в северорусской истории и об особенностях каждого из них в отдельности.
 
Согласно «Сказанию», носящему, безусловно, книжный характер (что, однако, не означает полной оторванности его создателей от исторических реалий древнерусской истории), род княжеского сына Волхва был пришлым в Приильменье: «Словен и Рус с роды свои отлучишася от Ексинопонта… дошедше езера некоего велика… И тогда волхование повеле им быти населником места оного». То, что новое место жительства было выбрано согласно предсказанию волхвов, вполне согласуется с приведенными выше этнографическими данными об архаических ритуалах переселения, где гадание – непременная часть принятия решения о выборе места жительства.
 
Последовательность событий, описанных в «Сказании» выглядит так, что чародей Волхв не сразу был принят в Приильменье как объект поклонения, и произошло это не без принуждения, поскольку «не поклоняющихся же ся ему овых пожираше». И только «сего же ради людие… сущим богом окаяннаго того нарицая и Грома его, или Перуна, рекоша». На мой взгляд, из этого рассказа проистекает, что Волхв принес в Приильменье свой культ и должен был выдержать борьбу за его признание с приверженцами того культа, который уже существовал на этой земле. То, что его, Волхва, нарекли, в конце концов, именем громовержца Перуна, говорит о слиянии двух культов: уже существовавшего в Приильменье культа Грома-Перуна и пришлого культа чародея Волхва.
 
Слияние двух культов в один – явление в истории известное, которое может быть отмечено практически во всех древних культовых системах и религиях, причем в разных вариантах. Например, при переселении ариев в будущую Индию культ арийского бога Рудры слился с доарийским божеством Шивой, и новый бог стал носителем имен-синонимов Шива-Рудра, а впоследствии имя Рудра стало выступать только как одно из имен Шивы. А в результате слияния образа другого арийского божества, охранителя мироздания Вишну с культом Шивы, сложилось учение о единстве космической силы Вишну и Шивы, и в древнеиндийской иконописи и скульптуре стали появляться изображения двуединого бога, правая половина тела которого представляла Вишну, а левая – Шиву, и каждому из них были приданы характерные атрибуты.¹⁴
 
Из «Сказания» явствует, что после того, как Волхв был наречен Громом-Перуном, новое двуединое божество «постави… нощных ради мечтаний и собирания бесовскаго градок мал». Говоря современным языком, слияние культа Волхва и Перуна в Приильменье в период, обозначенный в «Сказании» как 3099 год от сотворения мира (2409 год до н.э.), было отмечено возведением новой кумирни «на месте некоем, зовомо Перыня, иде же и кумир Перунов стояше», иными словами – на месте имевшегося ранее капища одного Перуна. Эти сведения вполне вписываются в историю культов и верований, так что здесь «Сказание» исторически адекватно.
 

 
Какие аргументы я могла бы привести относительно того, что Волхва из «Сказания» следует отождествлять с Волосом, а сведения о наречении Волхва Громом следует понимать как свидетельство возникновения культа двуединого божества (например, как Шива-Рудра или как Вишну-Шива)?
 
Само имя княжеского сына Волхва, по убеждению Иванова и Топорова, перекликается с именем Волоса: волохатый или волосатый. Образ Волхва имеет свои былинные аналоги в былинах о Волхе Всеславьевиче и о Вольге Буслаевиче (Святославьевиче). Основной чертой этого ряда мифологизированных персонажей является их способность к перевоплощению или реинкарнации, которой были наделены существа, отмеченные божественной или избраннической сущностью, согласно представлениям, свойственным части архаичных религиозно-философских систем. Например, мифы о Вишну повествуют о такой его отличительной черте, как способность воплощаться в разных земных существ, причем не только в животных (известны его перевоплощения в рыбу, в вепря, выходящего из воды и др.), но и в людей, приобретавших благодаря этому божественную сущность. Самыми знаменитыми воплощениями Вишну стали царевич Рама (герой поэмы «Рамаяна») и царевич Кришна (герой «Махабхараты»).
 
Способность к перевоплощению отличает также древнерусских Волха/Волхва и Вольгу. При этом многие их перевоплощения являются зооморфными образами солнца: рыба, ясный сокол, тур-золотые рога. Названные герои рождаются от хтонического змеевидного существа, которое несложно отождествить с Волосом, исходя как из указанного созвучия имен, так и из материала в источниках, который известен или может быть соотнесен с Волосом.
 
О Волосе известно, что он почитался как покровитель скота, выступал оберегом крестьянского двора, воспринимался как владыка аграрной магии и плодородия почвы, которого надо было умилостивлять («Волосу на бородку» оставляли несколько несжатых колосьев). С солнцем Волоса можно связать благодаря его функции бога богатства. Обращает внимание то, что согласно ПВЛ, преступивший клятву, данную именем Волоса, должен будет понести кару от этого бога, и по выражению князя Святослава, «да будемъ золоти, яко золото», что обычно переводится, как «да пожелтеем, как золото». Функция обладателя и хранителя богатства содержалась в самом прозвании «скотий бог», поскольку слово скот имело в древнерусском языке значение имущество, деньги, отсюда скотница – казнохранилище, а скотолюбие – корыстолюбие.¹⁵
 
В древнерусских сказаниях, бытовавших на Урале и записанных П.П. Бажовым уже в XX веке запечатлелся образ хранителя золота – хтонического существа Великого Полоза, который имел двойное обличье: человека и гигантского змея. Описание Великого Полоза перекликается с известными чертами Волоса:
 

Кафтан на ем, штаны – все желтое, из золотой, слыш-ко, поповской парчи, а поверх кафтана широкий пояс с узорами и кистями, тоже из парчи, только с зеленью. Шапка желтая, а справа и слева красные зазорины, и сапожки тоже красные. Лицо желтое, в окладистой бороде, а борода вся в тугие кольца завилась… И вот видят ребята – человека того уже нет. Которое место до пояса – все это голова стала, а от пояса шея. Голова точь-в-точь такая, как была, только большая, глаза ровно по гусиному яйцу стали, а шея змеиная. И вот из-под земли стало выкатываться тулово преогромного змея. Голова поднялась выше леса. Потом тулово выгнулось прямо на костер, вытянулось по земле, и поползло это чудо к Рябиновке, а из земли все кольца выходят да выходят. Ровно им и конца нет. И то диво, костер-то потух, а на полянке светло стало. Только свет не такой, как от солнышка, а какой-то другой, и холодом потянуло… Семеныч и объяснил ребятам: «Это есть Великий Полоз. Все золото в его власти. Где он пройдет – туда оно и подбежит. А ходить он может и по земле и под землей, как ему надо, и места может окружить сколько хочет…».¹⁶

 
Следовательно, Волх как «лютый зверь коркодил» в реке Волхов, самим именем связанный с Волосом, и Вольга, рожденный от змея и принимавший облик «рыбы-щуки» (морда щуки, вообще говоря, очень схожа с мордой крокодила) были владыками подводного мира. Великий Полоз – хранитель золота – одного из известных символов солнца, который мог ходить и по земле, и под землей, был владыкой подземного, загробного мира, в котором «свет не такой как от солнышка, а другой». Это напоминает, кстати, об идее «подземного» солнца на сосудах из могил фатьяновской культуры – археологической культуры бронзового века (II тыс. до н.э.), локализовавшейся в центральной России на территории Ивановской, Владимирской, Московской, Тверской, Смоленской, Калужской, Рязанской, Тульской, Орловской, Нижегородской и Ярославской областей, в Чувашии (Баланово).¹⁷ Считается, что фатьяновская культура, в лоне культуры «боевых топоров», распространилась на указанные территории из региона рек Вислы и Рейна, а также Верхнего и Среднего Поднестровья. Но особо плотное сгущение находок погребальных сосудов с изображением «подземного солнца» прослеживается в Волго-окской области. Поэтому что касается идеи «подземного солнца» на погребальных сосудах фатьяновской культуры, логичнее считать, что она была адаптирована носителями культуры «боевых топоров» по мере продвижения их на восток из Висленско-рейнского региона, что вполне согласовалось бы с известными закономерностями наследования местных сакральных традиций пришельцами, главой которых и было, вероятно, хтоническое божество, т.е. божество, выросшее из местной земли и объединявшее все три мира вселенной.
 
Таким образом, божество, скрытое за именем Волоса (название Волос – это явно нарицательное иносказание, за которым скрывалось табуированное имя древнейшего божества русов, также как и другое название божества Велис, которое согласно Фасмеру, происходило от велий – великий) запечатленное во многих источниках в хтоническом облике, воспринималось в древнерусском мировоззрении как всемогущий владыка, объединявший под своей властью все три сферы: подземно-подводный, т.е. потусторонний мир, мир живой и плодоносящей природы и небесный мир божественного солнца.
 
Важным свойством Волоса была его способность к реинкарнации. Благодаря наличию данного свойства перерожденцы этого божества могли иметь и человеческий облик, и облик разных животных. Перерожденцы божества Волоса – боголюди.
 
Культ скотьего бога Волоса через культ медвежьей лапы уводил русскую традицию к неолитическим медвежьим культам севера на территории будущей Новгородской земли, а «Сказание о Словене и Русе» донесло до нас сведения о том, что перерожденец Волоса – чародей Волх – в середине III тыс. до н.э. переселялся от «Евксинопонта» на север. «Подземное солнце» фатьяновцев позволяет предположить, что этот культ охватывал в бронзовый век Волго-окский регион и, возможно, был распространен вплоть до Урала. На протяжении всего русского средневековья культ Волоса прослеживался на значительной территории русских земель. Сказания этого периода связывают его с Русским Севером, Новгородчиной, Уралом. Вышеупомянутые герои былин, наделенные чертами Волосова оборотничества, рождаются в Киеве. Идолы Волоса известны от северорусских земель до Владимиро-Суздальской и Ростовской земель вплоть до X-XI вв. Интересно отметить, что в центральных русских землях, где находились капища Волоса, имелись и гидронимы с основой на коло-. Например, Волосов во имя святителя Николая Чудотворца женский монастырь Владимирской и Суздальской епархии, созданный, по преданию, на месте капища Волоса, находится на р. Колочке – притоке Колокши (впадает в Клязьму). По преданию, образ свт. Николая неоднократно покидал храм и «являлся на дереве, висящим на волосах». В Ростове Великом идол Волоса, на месте которого в 991 году была возведена церковь Успенья Богородицы, находился неподалеку от притоков Волги – Большая Колокша и Малая Колокша. Здесь же в Ярославской области протекает и река Колба. Реки с аналогичным названием есть и в Сибири: Колба – приток Маны в бассейне Енисея, другая Колба впадает в озеро Малое в Верхнеобском бассейне, есть Колба – приток Серты в бассейне Чулыма-Оби. Но есть Колба и в Новгородской области: Колбой называется исток реки Ларинки. Таким образом, опять перед нами след, оставленный гидронимами с основой на кол-/коло- от Балтики и Волжского бассейна до Оби и Енисея, т.е. от Колывани на Балтике и Колываней Самарской, Нижегородской, Владимирской губерний и Пермского уезда до западносибирских Колываней Алтая и нынешней Новосибирской области. Восточноевропейская часть этой гигантской территории в древности и средневековье находилась в сфере распространения культа Волоса. Далее я попробую рассмотреть, прослеживаются ли следы культа Волоса на сибирских просторах, отмеченных присутствием гидронимов с основой кол-/коло-, в такой же степени, как это видно в европейской части России. Но сначала скажем несколько слов о культе Перуна.
 
Согласно легенде Якушкина, зверь-змеяка Перун «жил» на берегу реки Волхов у ее истока из Ильменя, в этом месте стоял кумир Перуна, т.е. там находилось его капище. Но культ Перуна с древнейших времен прослеживается на южнобалтийском побережье. Подробные данные о том, что культ Перуна был известен у южнобалтийских народов, приводит Рыбаков. У полабских славян он отразился в названии дня недели: четверг – peräunedån – «перунов день» по аналогии с четвергами как днями громовержцев, например, на латыни четверг – dies Iovis, т.е. день Юпитера, а у германских народов – Donnerstag (нем.), Thursday (англ.), Torsdag (шв.).
 
В XV веке в языке жителей острова Рюген еще сохранялось слово Перун.¹⁸ Древнерусский Перун сопоставим также с литовским Перкунасом. Б.А. Рыбаков со ссылкой на Нидерле напомнил и о кельтском (P)erkunia.¹⁹ Известно, что Прокопий Кесарийский сообщал о том, что у славян был бог – творец молний, который считался владыкой над всем. Имя Перуна фигурирует в фольклоре у сербов, словаков, болгар. В 1905 году Д. Эварницкий записал в Екатеринославской губернии рассказ о культе Перуна в Киеве и в Поднепровье. И хотя этот рассказ повествует о времени крещения Руси, он содержит очень архаические черты.
 
Иванов и Топоров, рассматривая древнерусского Перуна в рамках сравнительного анализа с общеевропейскими текстами о боге грозы, пришли к выводу о том, что время возникновения культа Перуна-Громовержца, с учетом такой атрибутики как каменные стрелы («громовые стрелки» в древнерусской традиции), оружие из бронзы и пр. можно датировать «началом героической эпохи расселения индоевропейцев, видимо, с конца III тыс. до н.э.».²⁰ Архаичность культа Перуна характеризуется тем, что мифы и ритуалы, связанные с Перуном, соотнесены с дубами или дубовыми рощами, а также с устройством капищ на возвышенных местах. На неё указывает и такой атрибут как палица, обнаруживающая сходство с ваджрой – палицой Индры, которой он победил змея Вритру, а также то, что имя и содержание культа Перуна перекликаются с именем и элементами культа ведийского божества грозовой тучи и дождя Парджаньи.
 
Народная традиция сохранила лишь фантастический, звериный облик Перуна, например, «зверь-змияка», а антропоморфный облик, в каком мог показываться Волос, в мифологических сюжетах о Перуне не отразился. Хотя Грузнова напоминает о летописных сведениях об идоле Перуна, установленном в Киеве («голова сребряна, ус злат»). Но возможно, что установление идола Перуна было данью сравнительно поздней традиции. Если это так, то отсутствие антропоморфных образов в мифологической традиции говорит о том, что для божества Перуна реинкарнация не была характерна. Неясно также, сложилось ли вокруг культа Перуна особое жречество, или же при образовании двуединого культа жрецы-волхвы стали и служителями Перуна. Это также не противоречило бы логике исторического развития. Например, культ богини Реи обслуживался жрецами куретами, а фригийской богине Кибеле служили жрецы корибанты. После слияния культов Реи и Кибелы куреты стали жрецами Реи Кибелы.
 
Из всего этого видно, что Перун выступал в Восточной и Южной Европе, а также на Южной Балтии как древнейшее и могущественное божество, под властью которого также объединялись три сферы: сфера небесного огня, сфера земного плодородия, орошаемого из грозовых туч и сфера подводного, т.е. потустороннего мира, где он представал хтоническим змеевидным владыкой.
 
И вот два великих культа – Волоса и Перуна – встретились в Приильменье, как это отразилось в легенде Якушкина и в «Сказании». Совершенно очевидно, что это были два культа. Обобщу вкратце штрихи к «портрету» каждого из возглавлявших эти культы божеств.
 
Волос был наделен способностью к реинкарнации, поэтому Волх как перерожденец Волоса мог являться и человеком, и животным. Реинкарнация в культе Волоса и реинкарнация в религиозно-философских системах ариев – важный момент для их сравнительного анализа и еще один аргумент в пользу обоснования глубокой древности культа божества Волоса, как современника арийских божеств. Совпадение названия волхвов как жреческого титула с именами перерожденцев Волоса-Волха и даже Вольги говорит о том, что при культе Волоса сложилось собственное жречество. Наличие собственного жречества у того или иного культа в древности – факт общеизвестный. Вспомним, например, жрецов луперков – служителей защитника пастухов и стад, древнеримского Луперка. Во многих вариантах «Сказания» написание имени сына князя Словена идет часто с маленькой буквы, как «волхв», т.е. не как имя собственное, а как указатель жреческого статуса. Но титулы нередко становились именами собственными или, наоборот, имена собственные некоторых правителей закреплялись как титулы. «Сказание» сохранило, вероятно, тот момент, когда титул «волхв» как название жрецов Волоса стал в древнерусской традиции закрепляться как антропоним, который впоследствии в былинах для отличия от жреческого титула зазвучал как Волх.
 

 
Типическая черта в «портрете» Волоса – это его борода. Вспомним еще раз обряд оставлять колосья «Волосу – на бородку». Бороду как обязательный атрибут сохранил и христианский «преемник» Волоса – Святой Власий. В день этого святого его икону мазали коровьим маслом, что означало: у Св. Власия и борода в масле. В статье Грузновой (со ссылкой на В.И. Кулакова) напоминается об одной археологической находке в Новгороде, обнаруженной в слоях 30-60-х годов XII в. Это была фигурка человека-змеи, стилизованное тело которого с одной стороны венчала змеиная голова, а с другой – бородатый мужчина. Более четкого пластического изображения Волоса можно только желать. Борода, как отличительный признак Волоса, запечатлелась и в фольклоре: в сказе Бажова о Великом Полозе это – желтолицый мужчина с окладистой бородой, завитой в кольца.
 
Каким-то образом черты божества Волоса оказались увиденными А.С. Пушкиным и были перенесены им на образ «полнощных обладателя гор» Черномора (поэма «Руслан и Людмила»), для поединка с которым «Руслан свой путь отважно продолжает на дальний север» и которого один из героев поэмы охарактеризовал так: «Умен как бес, притом же, знай, к моей беде, в его чудесной бороде таится сила роковая, и, все на свете презирая, доколе борода цела – изменник не страшится зла». Поэтическое прозвище Черномора перекликается с чародеем Волхвом, род которого «отлучишася от Ексинопонта», прибыл из тех «полуденных стран», где воплощения Волоса знали как сыновей Волоса или Влашичей.
 
Взгляды современной науки по вопросу об источниках для «Руслана и Людмилы» – кладезь премудрости, где есть все: от итальянских рыцарских поэм и Вольтера до лубочных повестей типа Еруслана Королевича, который, оказывается, тоже был тюркской переделкой иранского эпоса. Чего только на свете не бывает, если смотреть на него через очки «истинной» науки! Однако я вижу и другие источники. На мой взгляд, А.С. Пушкин обнаружил удивительно тонкое чутье историка как раз в ту эпоху, когда древности русской истории стали исчезать под наслоениями западноевропейских утопий, и вобрал наиболее ценные элементы из северорусских преданий, дав им бриллиантовую огранку своим поэтическим гением.
 
Черты к «портрету» Перуна не размножились в таком количестве в древнерусской фольклорной или книжной традициях, как описания Волоса. Но есть замечание летописца об усе златом у кумира Перуна. Казалось бы, мелочь: у одного божества – борода, у другого – ус. Но в дописьменную эпоху даже самые незначительные детали в атрибутике божества содержали большую информационную нагрузку. Архаичность культа Перуна выразилась в сохранении его связи с горами и с растительным миром – почитание дуба. Возможно, в древнерусской традиции представление о мощи Перуна выразилось в образах сказочных великанов, обладателей нечеловеческой силы – Горыни, Дубыни и Усыни. В христианское время Перун был вытеснен Ильей-пророком.
 
Оба божества закрепились в народной памяти как змееподобные существа. Но воплощения змеиной природы Перуна и Волоса тоже имеют свои отличия. Например, Грузнова обратила внимание на то, что в преданиях, записанных Эварницким, есть рассказ старика с острова Хортица, датированный 1886 годом, в котором содержатся любопытные подробности о своеобразных змеиных династиях. С момента появления Христа, рассказывал старик, в пещерах стали жить трехголовые змеи, которые летали по свету и поедали людей и зверей, пока их не истребили богатыри-великаны. Им на смену пришли змеи с одной головой: один на Хортицком острове, второй – на пороге Гадючьем, а третий – на острове Перун, что ниже острова Будыла. Эти змеи были похожи на огромных гадюк, только умели летать. Разлетевшихся под натиском запорожских казаков одноглавых гадов сменили полозы, душившие овец и людей, обвиваясь вокруг тела жертвы. Они катились за людьми, приняв форму колеса, и спастись мог только тот, кто убегал против солнца, лишавшего нападающих возможности видеть добычу.²¹
 
Летающие змеи и полозы – явно змееподобные ипостаси разных божеств. Летающие змееподобные существа чаще всего многоголовы (3, 6, 9, 12 или 5 и 7) и, естественно, имеют крылья. Этот образ хорошо сочетается со сказочным Змеем Горынычем, который извергает пламя и громом гремит, что связывает этот образ с богом-громовиком Перуном. Похищение и пожирание людей, возможно, аллегория человеческих жертвоприношений Перуну. Крылатого «змияку» Перуна часто называют драконом (у Рыбакова – ящер, для подчеркивания особой древности этого божества), а Волос/Волх в «Сказании» – оборотень «коркодила». Образ полоза, который сравнивается с колесом, катящимся по земле и убивающем людей, перекликается с древними преданиями о карающем солнце как колесе, которое в древнерусской традиции явно было связано с Волосом – Великим Полозом. Таким образом, в екатеринославском сказании остались запечатленными и культ Перуна-Грома, и носителя солнцепоклонства – Волоса, существовавшими в Поднепровье, но не в виде объединенного культа, а в виде отдельных, сменявших друг друга змеиных «династий», по выражению Грузновой.
 
А в Приильменье возник, на мой взгляд, двуединый культ Волоса-Перуна, по типу Вишну-Шива или Кибела-Рея. В чем это выразилось? Прежде всего, в бытовой культуре приильменского населения. Хтонические образы змея – дракона Перуна и змея-«коркодила» Волоса играли в ней очень важную роль, при этом олицетворяли не отрицательное, а положительное начало: змеиные головы украшали ручки ковшей и сосудов для воды (предметов, носивших ритуальный характер), кровли домов и ритуальные жезлы, т.е. символизировал изображение важного божества-оберега.²² Ученым сложно бывает определить, кто есть кто на этих изображениях – чаще всего змееобразные головы определяют головами драконов, и соотносят эти обереги только с Перуном. Хотя некоторые с бóльшей вероятностью имеют отношение к Волосу. Например, на новгородских гуслях, найденных при археологических раскопках, изображена морда животного, которую археологи тоже сочли похожей на морду дракона, кусающего свой хвост.²³ Однако Велесовым внуком назван эпический гусляр вещий Боян, соловей старого времени, который вещие персты на живые струны вескладаше – этот образ из «Слова о полку Игореве», естественно, связывает изображение животного на новгородских гуслях с древнейшим божеством русов Волосом/Велесом.
 
М.Л. Серяков, исследуя былину о Садко на предмет содержания в ней сакрального субстрата, показывает, что Морской царь в былине обладает целым рядом черт, характерных именно для атрибутики Перуна. Так, Морской царь угрожает Садко сжечь его огнем, что естественно для владыки грома и молнии, Садко отправляется в подводное царство на дубовой доске, а дуб – священное дерево Перуна и т.д. Но, как и в случае со змеиной символикой, которая может скрывать как Перуна, так и Волоса, представляется, что и былинно-сказочный образ Морского царя тоже двойственной природы и в некоторых сюжетах обладает атрибутикой Волоса. Морской царь награждает Садко тремя золотыми рыбами. Число Перуна – четыре, а не три, а тройка символизирует триадность пантеона, возглавляемого Солнцем. Золото также – символ солнца и атрибут Волоса. А гусляр Садко так же, как и вещий Боян, наделен чудесными свойствами перерожденца Волоса. Гусли были, по-видимому, атрибутом жрецов Волоса, а со временем этот атрибут был усвоен разными группами жрецов, в том числе, и на южнобалтийском побережье. Можно вспомнить рассказ византийского историка и писателя Феофилакта Симокатты (начало VII в.) о том, что в 591 году людьми императора Маврикия (582-602) были захвачены три гусляра, которые рассказали, что они родом славины и что живут они у оконечности западного Океана.²⁴ Это еще один пример, что слияние культов Перуна и Волоса создало некое однородное сакральное пространство от Приильменья до западной оконечности Южной Балтии.
 
Однако все эти рассуждения касаются слияния культов Волха/Волоса с культом Перуна в их мужских ипостасях. А как же Волховская коровница, к которой ходил Перун? А вот ей-то до сих пор не находилось достойного места в научных изысканиях. Поскольку сказочный Змей Горыныч и змей из екатеринославского сказания были похитителями девушек, то многие исследователи, вслед за Вс. Миллером, стали рассматривать Волховскую коровницу как жертву, похищенную змиякой Перуном, несмотря на то, что сюжет легенды не содержит никакого намека на похищение, а дает совершенно иную информацию.
 
Под личиной Волховской коровницы здесь явно выступает местное женское божество – женское воплощение Волоса. Свойство одного божества выступать и в женском, и в мужском обличье, возможно, также связано с принципом реинкарнации. По крайней мере, известно, что Солнце в русской народной традиции имело и женский, и мужской облик. От женского воплощения Волоса остался образ Волосынь – так именовалось в русской традиции созвездие Плеяд. Иванов и Топоров указывали на связь этого созвездия с медвежьим культом: сияние Волосынь предвещало хорошую охоту на медведя. По мнению исследователей, Волосыни, могли пониматься как астрализованный образ женщины и толковаться как жены Волоса.²⁵ А Рыбаков обратил внимание на работу Н. Янковича, в которой приводились данные о наименовании Плеяд «Влашичами», т.е. сыновьями Волоса.²⁶
 
Подтверждением тому, что «скотий» или «коровий бог» существовал не только в мужском, но и в женском облике, является тот факт, что в народной традиции покровительницей домашнего скота считалась Св. Агафья Коровница, поскольку она оберегала коров от болезней. День памяти Св. Агафьи Коровницы 5/18 февраля предшествовал дню Св.Власия (11/24 февраля) или Власьеву дню, который в народе также именовался коровьим праздником, а корову называли «власьевной». В этот день молятся о сбережении скота, пригоняют коров к церкви, коровье масло кладут в дар перед образом Св. Власия.
 
Образ Св. Агафьи Коровницы подтверждает, что «скотий бог» Волос выступал и как женское божество, запечатлевшееся в легенде Якушкина как Волховская коровница, чьей христианской заместительницей стала Св. Агафья. На Русском Севере были известны легенды о мифических коровах, обитавших в озерах. Корова в древнерусской культуре была связана и с небесной «водой», т.е. с облаками, с осадками. Сходным образом у ариев корова именовалась как матерь человеческая, а тучи в Ведах воспевались как коровы, набухшие молоком дождя. Древние культы сохраняют в себе черты тотемизма, и священные животные почитаются в них как воплощения божества. Чем древнее культ, тем шире может быть в нем круг почитаемых животных, растений и других объектов поклонения. Нельзя не вспомнить о том, что в былине о Садко вместе с Морским царем фигурирует его дочь – Волхова, царевна прекрасная (иногда – царица и супруга Морского царя), в имени которой угадывается связь с Волховской коровницей из предания.
 
Древние божества в женском обличье наделялась особой функцией осуществлять мистическое «совокупление» с мужским божеством, т.е. как бы вступать в сакральный «брак» – форма ритуала, с помощью которой осуществлялось преемство сакральной власти внутри человеческого коллектива или происходило объединение («породнение») различных этнополитических систем. Так, на мой взгляд, следует понимать легенду Якушкина, где выделяется легко верифицируемая информация о сакральных контактах между представителями двух культов: Перуна и Волоса, осуществлявшимися жреческими главами этих культов, наделенными правами и полномочиями заключать сакральный «брачный» союз. И предание, следовательно, зафиксировало объединение двух языческих культов в единый пантеон, символически изобразив этот процесс как мистическое совокупление Перуна в мужской ипостаси и Волоса в женской ипостаси, сохранив в иносказательной форме факт большого исторического значения.
 
В данном «браке» Перун был божеством «со стороны» Южной Балтии, а само имя Волховской коровницы указывает на то, что «коровница» принадлежала к местным божествам древних русов, и их «соитие» отражало процесс слияния отдельных культов в общий древнерусский языческий пантеон с легко угадываемой целью: охватить весь регион от Балтийского моря до Приильменья (и затем далее на юг, до Поднепровья) и создать единое сакральное пространство для его обитателей, что, как и во все времена, могло гарантировать большую свободу передвижения, охрану жизни, какие-то единые нормы и т.д. В сущности, сакральные границы в истории человечества предшествовали той роли, которую сейчас играют границы международных политических, экономических и прочих союзов.
 
Образ Волховской коровницы заслуживает отдельного рассмотрения, поэтому роли древнерусского женского божества, запечатленного в этом образе, будет посвящена следующая статья цикла о древнерусском солнцепоклонстве.
 
Лидия Грот,
кандидат исторических наук

Источник: http://pereformat.ru/2013/05/perun-volos/