А в больницу меня привезли с брюшным тифом. Домашние думали этим облегчить мои неимоверные страдания. Но только этим они не достигли цели, поскольку мне попалась какая-то особенная больница, где мне не всё понравилось.

Всё-таки только больного привезли, записывают его в книгу, и вдруг он читает на стене плакат: «Выдача трупов от 3-х до 4-х». Не знаю, как другие больные, но я прямо закачался на ногах, когда прочёл это воззвание. Главное, у меня высокая температура, и вообще жизнь, может быть, еле теплится в моем организме, может быть, она на волоске висит и вдруг приходится читать такие слова. Я сказал мужчине, который меня записывал:

— Что вы, — говорю, — товарищ фельдшер, такие пошлые надписи вывешиваете? Всё-таки, — говорю, — больным не доставляет интереса это читать.

Фельдшер, или как там его, — лекпом, — удивился, что я ему так сказал, и говорит:
— Глядите: больной, и еле он ходит, и чуть у него пар изо рту не идет от жара, а тоже, — говорит, — наводит на всё самокритику. Если, — говорит, — вы поправитесь, что вряд ли, тогда и критикуйте, а не то мы действительно от трёх до четырех выдадим вас в виде того, что тут написано, вот тогда будете знать.

Хотел я с этим лекпомом схлестнуться, но поскольку у меня была высокая температура, 39 и 8, то я с ним спорить не стал. Я только ему сказал:

— Вот погоди, медицинская трубка, я поправлюсь, так ты мне ответишь за своё нахальство. Разве, — говорю, — можно больным такие речи слушать? Это, — говорю, — морально подкашивает силы.

Фельдшер удивился, что тяжелобольной так свободно с ним объясняется, и сразу замял разговор. И тут сестричка подскочила.

— Пойдёмте, — говорит, — больной, на обмывочный пункт.

Но от этих слов меня тоже передернуло.

— Лучше бы, — говорю, — называли не обмывочный пункт, а ванна. Это, — говорю, — красивей и возвышает больного. И я, — говорю, — не лошадь, чтоб меня обмывать.

Медсестра говорит:

— Даром что больной, а тоже, — говорит, — замечает всякие тонкости. Наверно, — говорит, — вы не выздоровеете, что во всё нос суете.

Тут она привела меня в ванну и велела раздеваться. И вот я стал раздеваться и вдруг вижу, что в ванне над водой уже торчит какая-то голова. И вдруг вижу, что это как будто старуха в ванне сидит, наверно, из больных. Я говорю сестре:

— Куда же вы меня, собаки, привели — в дамскую ванну? Тут, — говорю, — уже кто-то купается.

Сестра говорит:

— Да это тут одна больная старуха сидит. Вы на неё не обращайте внимания. У неё высокая температура, и она ни на что не реагирует. Так что вы раздевайтесь без смущения. А тем временем мы старуху из ванны вынем и набуровим вам свежей воды.

Я говорю:

— Старуха не реагирует, но я, может быть, ещё реагирую. И мне, — говорю, — определенно неприятно видеть то, что там у вас плавает в ванне.

Вдруг снова приходит лекпом.

— Я, — говорит, — первый раз вижу такого привередливого больного. И то ему, нахалу, не нравится, и это ему нехорошо. Умирающая старуха купается, и то он претензию выражает. А у неё, может быть, около сорока температуры, и она ничего в расчёт не принимает и всё видит как сквозь сито. И, уж во всяком случае, ваш вид не задержит её в этом мире лишних пять минут. Нет, — говорит, — я больше люблю, когда к нам больные поступают в бессознательном состоянии. По крайней мере, тогда им всё по вкусу, всем они довольны и не вступают с нами в научные пререкания.

Тут купающаяся старуха подает голос:

— Вынимайте, — говорит, — меня из воды, или, — говорит, — я сама выйду и всех тут вас распатроню.

Тут они занялись старухой и мне велели раздеваться. И пока я раздевался, они моментально напустили горячей воды и велели мне туда сесть. И, зная мой характер, они уже не стали спорить со мной и старались во всём поддакивать. Только после купанья они дали мне огромное, не по моему росту, белье. Я думал, что они нарочно от злобы подбросили мне такой комплект не по мерке, но потом я увидел, что у них это — нормальное явление. У них маленькие больные, как правило, были в больших рубахах, а большие — в маленьких.

И даже мой комплект оказался лучше, чем другие. На моей рубахе больничное клеймо стояло на рукаве и не портило общего вида, а на других больных клейма стояли у кого на спине, а у кого на груди, и это морально унижало человеческое достоинство. Но поскольку у меня температура всё больше повышалась, то я не стал об этих предметах спорить.

А положили меня в небольшую палату, где лежало около тридцати разного сорта больных. И некоторые, видать, были тяжелобольные. А некоторые, наоборот, поправлялись. Некоторые свистели. Другие играли в пешки. Третьи шлялись по палатам и по складам читали, чего написано над изголовьем. Я говорю сестрице:

— Может быть, я попал в больницу для душевнобольных, так вы так и скажите. Я, — говорю, — каждый год в больницах лежу, и никогда ничего подобного не видел. Всюду тишина и порядок, а у вас что базар.

Та говорит:

— Может быть, вас прикажете положить в отдельную палату и приставить к вам часового, чтобы он от вас мух и блох отгонял?

Я поднял крик, чтоб пришёл главный врач, но вместо него вдруг пришёл этот самый фельдшер. А я был в ослабленном состоянии. И при виде его я окончательно потерял сознание.

Только очнулся я, наверно, так думаю, дня через три. Сестричка говорит мне: — Ну, — говорит, — у вас прямо двужильный организм. Вы, — говорит, — скрозь все испытания прошли. И даже мы вас случайно положили около открытого окна, и то вы неожиданно стали поправляться. И теперь, — говорит, — если вы не заразитесь от своих соседних больных, то, — говорит, — вас можно будет чистосердечно поздравить с выздоровлением.

Однако организм мой не поддался больше болезням, и только я единственно перед самым выходом захворал детским заболеванием — коклюшем.

Сестричка говорит:

— Наверно, вы подхватили заразу из соседнего флигеля. Там у нас детское отделение. И вы, наверно, неосторожно покушали из прибора, на котором ел коклюшный ребёнок. Вот через это вы и прихворнули.

В общем, вскоре организм взял своё, и я снова стал поправляться. Но когда дело дошло до выписки, то я и тут, как говорится, настрадался и снова захворал, на этот раз нервным заболеванием. У меня на нервной почве на коже пошли мелкие прыщики вроде сыпи. И врач сказал: «Перестаньте нервничать, и это у вас со временем пройдёт».

А я нервничал просто потому, что они меня не выписывали. То они забывали, то у них чего-то не было, то кто-то не пришёл и нельзя было отметить. То, наконец, у них началось движение жён больных, и весь персонал с ног сбился. Фельдшер говорит:

— У нас такое переполнение, что мы прямо не поспеваем больных выписывать. Вдобавок у вас только восемь дней перебор, и то вы поднимаете тарарам. А у нас тут некоторые выздоровевшие по три недели не выписываются, и то они терпят.

Но вскоре они меня выписали, и я вернулся домой. Супруга говорит:

— Знаешь, Петя, неделю назад мы думали, что ты отправился в загробный мир, поскольку из больницы пришло извещение, в котором говорится: «По получении сего срочно явитесь за телом вашего мужа».

Оказывается, моя супруга побежала в больницу, но там извинились за ошибку, которая у них произошла в бухгалтерии. Это у них скончался кто-то другой, а они почему-то подумали на меня. Хотя я к тому времени был здоров, и только меня на нервной почве закидало прыщами. В общем, мне почему-то стало неприятно от этого происшествия, и я хотел побежать в больницу, чтоб с кем-нибудь там побраниться, но как вспомнил, что у них там бывает, так, знаете, и не пошёл.

И теперь хвораю дома.

- Михаил Зощенко

---

СВИДАНИЕ - ИЗ СЕРИИ «СМЕШНЫЕ ИСТОРИИ О БАБЕ АНЕ»

Заскучала баба Аня. Сидит вечерком на кухне, на краю табуретки, облокотившись на столе, упирая подбородок рукой, и глядит в одну точку. Между тем, дед Паша, сидя на диване, читает газету, будущее орудие бабушки.

«Вот, были мы молодые, приглашал же меня Пашка на свидание. Как же это было приятно - думала старушка. - А теперь то что? Вон сидит, да просвещается. Вот дать бы по голове этой же газетой».

На плите зашипело, и словно лава из вулкана, с краёв кастрюли стало выливаться молоко. Задумавшись, она совсем забыла, что сидела и наблюдала за тем, чтобы оно не «убежало».

«Тьфу, ты, старый пень, всё из-за тебя», - сердясь на старика, побежала она к плите, выключить газ и чистить плиту. -

Что, старая, опять не углядела? – послышалось со стороны зала.

- Вот тебя ещё не спросили, - огрызнулась бабка, а в ответ услышала смешок. -

Опять половины молока теперь нет, опять мне же и бежать за ним. Ох, бабка, старая ты совсем стала, - смеясь, говорил дед Паша.

- Не старая, а просто замечталась я, - ответила бабушка с нотками обиды, и стала думать дальше: « Ох, люблю тебя, старый пень. Как там говорилось то, если Магомет не идёт к горе, то гора сама придёт к нему, устрою-ка я тебе настоящее свидание».

И с той минуты эта мысль не давала ей покоя.

Начала придумывать план. Хотела, чтобы это было для него красивым сюрпризом, так же неожиданным, как он устраивал для неё в молодости. Почистив до блеска газовую плиту, приготовив чай с молоком, она отнесла к деду. - Вот, Пашка, попей горячего чаю с молоком, а я побежала в магазин, куплю еще молока, - сказала баба Аня и засобиралась.

Дед был удивлён, потому что она всегда отправляла его самого за молоком. - Да, погоди ты, хватит еще твоего молока надолго. Завтра и купим, сам схожу, - постарался он успокоить её, думая, что она переживает о потерянной части молока.

- Нет, схожу сама сейчас, да и хочу прогуляться, на улице тепло, солнышко, - на удивление старика, голос был спокоен.

Дед кивнул головой и начал шумно пить горячий чай, а бабка собралась и вышла на улицу.

Она хотела устроить ему приятный сюрприз, но чтобы он не догадывался, что это она организовала. Улыбаясь своей идее, она пошла на остановку. Баба Аня решила пригласить его в маленькое уютное кафе, как это он делал в молодости. Проехав пять остановок и, выйдя из автобуса, начала глядеть по сторонам, ища глазами вывеску кафе. Её действия были безрезультатны, тогда она остановила мимо идущего молодого человека: - Милок, а подскажи бабушке, где здесь есть маленькое, уютное кафе? – спросила она.

На его лице расползлась добрая улыбка, не ожидал он от старенькой бабушки именно такого вопроса. - Бабуля, вот повернете там направо, за угол, и через метров 50 есть отличное кафе, надеюсь, Вам понравится, - ответил он, и в конце прибавил, явно думая, что остроумно пошутил, - это самое лучшее место для любовных свиданий.

Он даже понятия не имел, что именно это и нужно для бабы Ани.

Обрадовавшись, она пошла по тому направлению, куда указал парень. Действительно, она увидела небольшое кафе, а над входом красивым шрифтом было написано «Париж». Она осторожно толкнула массивную дверь и через мгновение оказалась внутри. Приглушенный цвет, красные скатерти на столах, свечи, тихая, мелодичная музыка. «Да, однозначно здесь, мне очень нравится» - подумала бабушка.

- Чем могу быть Вам полезной? – подошла к ней молодая девушка.

- Значит, дочка, слушай сюда, - начала баба Аня, - во-первых, я хочу на завтра, в 18.00 забронировать столик для двоих.

- Для внуков? – нетактично перебила девушка.

- Каких, таких внуков, - рассердилась старушка, - для меня и моего парня. Да, и дай мне вашу визитную карточку, чтобы адрес не забыть.

Девушка с улыбкой протянула карточку, и баба Аня поспешила домой, по дороге купив маленькую, красивую открытку.

Дома, когда дед Паша похрапывал на диване, старушка присела на кухне и аккуратно, печатными буквами, чтобы дед Паша не догадался от кого послание, начала писать текст: «Приглашаю на романтический ужин в кафе «Париж» в 18.00. Жду с нетерпением», вложила в конверт вместе с визитной карточкой, вывела свой адрес на конверте, пошла и кинула в почтовый ящик.

Дед Паша, по обыкновению, часов в пять вечера пошёл посмотреть почтовый ящик, за свежими газетами.

Баб Аня с нетерпением смотрела на деда, но старалась не показывать виду.

А дед Паша как обычно уютно пристроился на диване и развернул свою газету. « Ах, ты старый пень, - думала бабушка, - сделал вид, что ничего не было. Надеешься увидеть в кафе другую бабку? Я тебе устрою, старая калоша» - начала уже сердиться старушка, но в глубине души надеялась, что он чуть позже поблагодарит за приглашение.

На следующий день дед Паша опять-таки ни слова не сказал об открытке. Вёл себя как обычно. Баб Аня тихонечко заглядывала ему в глаза, хотелось увидеть какое-либо волнение или что-нибудь другое, особенное, но, к сожалению, всё было как обычно. «А может соседские мальчишки вытащили конверт из ящика?» - начала уже сомневаться бабушка. Но часов в четыре дед Паша начал суетиться, засобирался уходить. Старушка, окончательно поняв, что он собирается на свидание с другой женщиной, начала злиться на него. Ревность подпирала к горлу, обида душила, хотелось подойти и ударить по голове газетой, но она, взяв себя в руки, молчала. Она думала, что в кафе она уличит его в желании изменить ей, самой лучшей старушке на свете.

Он надел свои старые джинсы, красную футболку, натянул на голову кепку и сказал, что пошёл встречаться с корешами, поиграть в домино и выпить по кружке пива.

Дверь захлопнулась. Баба Аня заплакала, но она не хотела сдаваться, она хотела поехать в кафе пораньше, дождаться деда, посмотреть на его бесстыжие глаза, сказать всё, что она о нём думает, развернуться и уйти. Настроение было плохое, но, тем не менее, баба Аня надела своё самое красивое, любимое платье и вышла из дома.

В кафе она оказалась на десять минут раньше. Она села за столик и начала ждать, ждать скандала, разочарования, слёз. Через пять минут подошла к ней та же молодая официантка, которая бронировала столик. В руках она держала бутылочку шампанского и два фужера. Улыбаясь, она открыла бутылку и налила ей в бокал шампанского. Удивленно глядя на неё, но, не желая возражать её действиям, баба Аня послушно взяла протянутый бокал и сделала глоток.

Открылась входная дверь и в кафе зашёл высокий, красивый, молодой человек с огромным букетом красивых бордовых роз, её любимых. «Повезло же его девушке, иметь такого красавца», - только подумала баба Аня, как молодой человек подошёл к ней, улыбаясь, протянул ей цветы: - Это Вам!

Ошеломлённая баба Аня протянула руки, чтобы взять цветы. А он нежно поцеловал протянутые руки бабушки и только потом передал ей букет. Она взяла букет, мелодичная музыка стала звучать немного громче, старушка поднесла цветы к лицу, чтобы вдохнуть их аромат и заметила, что между цветами прикреплена открытка. Улыбаясь, она достала её, нацепила на нос свои очки и стала читать: «Моей самой красивой, нежной и любимой Анечке!», - от счастья ком подкатил к горлу, глаза заблестели от слёз. Она взяла платочек и стала протирать глаза, а когда подняла глаза, то рядом стоял красивый, в парадном костюме дед Паша и улыбался своей любимой женщине.

С просторов Интернета