Начало здесь

 

 

***

Давился монетой от смеха телефон-автомат,
услышав в своих проводах ненужные споры,
ненужные споры о том, кто и в чем виноват,
и на языке вырастали слова-мухоморы.

 

Виновно вино... или кто? Так по чьей же вине?
Теперь уже поздно - она не жена, не невеста....
Из слова "прощение" выпала буква "е",
и буква "а" тихо встала на это место.

 

 

 

Прощание

 

Ну вот и все. Теперь прощай.
Настал последний час.
Слепое время, как праща,
швыряет в вечность нас.

 

И перед тем, как в мир теней
уйти, покинув Русь,
я только в памяти людей
на время задержусь.

 

И отлетит моя душа...
Но вот куда? Как знать...
А память тем и хороша,
что может забывать.

 

И лихом в этот горький срок,
когда уйду за край,
не поминай меня, дружок.
Совсем не поминай...

 

 

 

 

Плач

 

Как мудрец, наконец-то сумевший решить задачу.
Как снежинка в небе. Как ветер. Танцуй, танцуй.
Успокойся, моя дорогая, ведь я не плачу.
Это капли дождя стекают вновь по лицу.

 

Это осень настала. А осень, как будто плаха.
Разрывается сердце, но я не способен на плач.
В наше время лишь только небо умеет плакать
и чуть-чуть еще дети, у которых отняли мяч.

 

 

 

Эпитафия  

                                         

Какой банальный, скомканный сюжет!
Тебе пришла повестка в страшный суд.
Еще вчера пил пиво, а уже
сегодня вдруг на кладбище несут.

 

Лежи спокойно. Правды нет в ногах.
Нигде нет правды. Вечен твой покой.
Лишь после смерти носят на руках -
и то лишь раз! - таких как мы с тобой.

 

Теперь кто будет сумрачно молчать?
Кто будет петь, фальшивя? Что ж, прощай!
Увы, тебя нам будет не хватать -
за рукава и отворот плаща.

 

На ложе вечности ты мирно лег вздремнуть.
Своей беспечностью ты многим был знаком.
Без багажа ушел в последний путь,
а предпоследний был за молоком.

 

И на твоих поминках под дождем
хромые люди будут пить и жрать.
Но, извини, тебе мы не нальем -
ты бросил пить. А заодно дышать.

 

Бывает в мае наметет сугроб -
так погибают яблони в цвету.
Ты не скончался - кончился, и в гроб,
рыдая, положили пустоту.

 

Ты кончился. Ты меньше стал нуля.
Себя отдашь ты травам и цветам.
Тебя с восторгом скушает земля.
Эх, бля! Когда-нибудь все будем там!

 

Все будем там. Не надо громких фраз.
Нас также вот помянут под дождем.
И если уж ушел ты раньше нас -
займи нам место. Скоро мы придем.

 

 

 

Из воспоминаний Стаса Нестерюка:

«В этот период жизни Виктор внутренне был уже близок к решению уйти. Хотя – было это не так заметно, как в конце 2005-го, после смерти Сергея Казнова. Тогда, пятью годами раньше, всё было на эмоциях: потому все и боялись срыва; теперь – к смерти постепенно был подготовлен разум, и это заметно стало только «постфактум»…

 

 

* * *
Зачем же я нужен? Нет проще вопроса.
Простой человек. И толпа - его грим.
Зачем же ты нужен? Да все очень просто -
по многим причинам ты необходим:

 

ты нужем затем, чтобы двигаться пешкой
с Е-2 на Е-8 - и дальше вперед;
Ты нужен затем, чтоб всегда только решкой,
лишь решкою вниз, падал твой бутерброд;

 

Ты нужен затем, чтобы жить, суетиться,
грузиться в нирвану, молиться, молчать,
пить пиво, смотреть на любимые лица,
и быть человеком, и горько звучать,

 

давиться от смеха, трястись в горьком плаче,
на два умножать то добро, а то зло,
Ты нужен со всеми грехами, иначе
теряло бы смысл распятье одно;

 

Ты нужен для жизни, а также ты нужен,
чтоб завтра тебя проглотила земля;
Ты нужен затем, чтобы шляться по лужам,
а в небе лазурном ловить журавля,

 

который в руках превратится в синицу;
Ты нужен затем, чтоб в масштабах страны
ужаснее было бы на единицу
количество жертв гражданской войны;

 

Ты нужен затем, чтобы вечером вьюжным,
как зверь дико рваться в капкане страстей;
Ты нужен затем, чтобы быть ей ненужным -
ведь должен же кто-то ненужен быть ей;

 

Ты нужен затем, чтоб могли командиры,
тобой покомандовав, душу отвесть,
Ты нужен затем, чтоб заткнуть собой дыры,
все черные дыры, что в космосе есть.

 

Ты нужен. И это решенье простое.
Нет в мире того, кто нужнее, чем ты.
Не будь тебя - было бы место пустое
на месте твоем. Целый мир пустоты.

 

 

«... в голове его всё отчётливее рисовалась картина: «Я неудачник, жизнь моя не стоит ломаного гроша. Стихи мои никому не нужны, а сам я ни на что не пригоден…» И утром, 25 декабря, он принял окончательное решение.

 

 

Фаталист

 

Поскольку до самого донышка время исчерпано,
то рвется, отчаянно рвется, непрочная нить.
И что на роду черной тушью было начертано,
то этого, знаешь, по новой не перечертить.

 

И смерть скажет "Vale". Мир будет лежать в развалинах.
Уж если так вышло - Ахиллом зовешься ты,
то можешь даже обуть бронированный валенок,
но будешь опять ощущать беззащитность пяты.

 

На сцену удачу повторно не вызвать "бисами".
Свинцовый занавес падает. Катится гул.
Что будет, было и есть - все давно записано.
И имя твое черный палец уже отчеркнул.

 

 

 

***
Дрожу, как вода колодца.
За спиною, будто в бреду,
телефон печально смеется,
зная, что не подойду.

 

И не помогут молитвы -
нет за душой ни рубля.
Третий день прячу бритвы
от самого себя.

 

Стучит с переб(п)оями сердце.
Ненавижу и явь, и сны.
И в зеркало можно смотреться
с обратной лишь стороны.

 

 

***
Если тошно и хочется выть,
ты запри покрепче свой дом.
Завари индийской травы
из коробки с желтым слоном.

 

 

И чем крепче твой будет чай,
тем скорей наступит покой.
О минувшем не вспоминай
и на завтра планов не строй.

 

Кипяток и любви ожог
постепенно должны остыть.
Все могло быть хуже, дружок.
Или даже совсем не быть.

 

Навалилось сразу семь бед.
Но ответ, наверное, прост.
Только жаль, что ответа нет
на твой самый главный вопрос.

 

Не горюй. Разожми ладонь.
Не пытайся понять, в чем суть.
Отдыхай. Смотри на огонь.
Все равно уже не уснуть.

 

Не кляни удары судьбы.
Кипяток из чайника лей.
Не жалей индийской травы.
Ни о чем вообще не жалей.

 

 

Виктор собрал все необходимые документы на квартиру, деньги, и остальное, что счёл нужным; и сложил это на видном месте. Потом написал записку с телефонами всех родственников и прочей нужной информацией. После этого – пошёл в магазин и купил бутылку водки. Выпил половину, после чего позвонил какому-то родственнику на другой конец города. Сообщил, что уходит из жизни; квартиру оставляет незапертой, и велел приезжать побыстрее, потому что в спальне лежит отец, нуждающийся в уходе. Потом допил водку и сделал последний звонок: своей Лауре в другой город.
Ей он как раз и сказал о причинах ухода. О том, как ему больно, и что он понял свою никчёмность. «Даже за отцом не смог ухаживать!..» Лаура пообещала бросить всё, и к вечеру быть в Саранске. Но он ответил: «Поздно. Я уже допил свою водку». После этого положил трубку. Но не на рычаг, а рядом с телефоном. Поэтому она слышала то, что произошло дальше. Послышались удаляющиеся шаги и два мужских голоса: видимо, Виктор простился с отцом. Потом вновь шаги мимо телефона и скрип открываемой двери – надо полагать – на балкон. И всё – дальше тишина…

 

 

 

У Лауры было несколько телефонов друзей Виктора. Она начала по ним звонить, в том числе и мне. Я выбежал из дома, прыгнул в «Газель» и поехал на Химмаш – спальный район Саранска, где жил Мишкин. Бабушки у подъезда сообщили, что родственники уже в квартире. Подниматься я не стал. Виктор лежал возле стены, накрытый какой-то тряпкой…

 

 

…Однажды, тремя годами ранее, мы стояли у него дома на балконе, и он шуткой спросил: «Если я прыгну вниз, то, как думаешь – разобьюсь насмерть?» Я, взглянув на клумбу внизу, ответил: «Не уверен. Если хочешь насмерть – то прыгай лучше спиной вперёд вдоль стены. Там внизу – асфальт». Теперь, судя по всему, бросился он именно так, как я ему когда-то посоветовал: на асфальтовую дорожку спиной вперёд.

Несмотря на конец декабря, было сильная оттепель. Он лежал на асфальте, а с крыши на него лилась  вода, словно идёт дождь. Странным образом, я не испытал в том миг боли утраты. Было лишь какое-то странное опустошение. И я произнёс обращённые к нему слова: «Ну вот, Витя, ты и нашёл свой покой. Больше тебе не будет больно».

Здесь хочется прервать повествование друга Мишкина и буквально закричать: никогда не говорите таких слов ни в шутку, ни всерьёз людям, которые на острой, как бритва, грани! Людям, которые живут без кожи, без опоры, на честном слове, балансируя над обрывом, над пропастью, и одна лишь ваша подобная неосторожная реплика, случайная фраза, сказанная мимоходом, вскользь, с усмешкой и тут же Вами забытая, может подтолкнуть его к этому ускользающему из под ног краю, к роковому финалу, трагедии... Не берите на душу этот грех.

 

 

***
Послушай...  Как тихо... Уснувший город
всех своих жителей превращает в нули.
Точками звезд небосклон исколот,
как рука наркомана из Сомали.

 

Тихо... Темно... Безмолвие давит.
Квадрат свой Малевич без лишних слов
мог написать с этих черных зданий...
(Так же, как впрочем, и с их жильцов.)

 

Послушай... как тихо... темно и тревожно...
Ждите ангела со свинцовой трубой.
Деревья в аллее, охвачены дрожью,
как строй новобранцев на передовой.

 

Хоть бы сквозь зубы крыш ветер цыкнул!
Хоть бы раздался какой-нибудь звук!
Фонарь надо мною, как злобный циркуль,
начертил заколдованный желтый круг.

 

Не вырваться, нет! И безмолвствует ветер.
Я не уверен - наступит ли день.
Обернувшись внезапно, успеваю заметить,
как прячет что-то острое позади меня тень.

 

Надежда - хрупкая птица фламинго -
ломает крылья. Я поверить готов:
наш город - как мозги Стивена Кинга! -
заполнен монстрами всех сортов!

 

Вязкий ужас до рвоты, до дрожи!
Пропуск просрочен и точен прицел!
Заходит в подъезд запоздалый прохожий,
а такое впечатление, что дом его съел!!

 

Беда приближается! Так волк матерый
чует, что движется охотников рать.
Если в городе есть мародеры -
я не советую им этой ночью спать! 

 

Давление чудовищно! Молчание бесит!
Я в бреду, ожидая беду!
И только строчка известной песни:
"Остановите Землю. И я сойду".

 

Кто же отмерил семь фунтов лиха...
Люди становятся меньше нуля...
Послушай... Ты знаешь... Бывает так тихо
за секунду до взрыва. За миг до дождя.

 

Холодною ночью остывают аллеи...
Тихий шепот: "Чур меня... Чур..."
И сигарета меж пальцев тлеет,
словно зажженный бикфордов шнур.

 

Невольно думаешь: найди друг в тот момент какие-то другие слова, скажи ему, как он нужен, ему самому и многим, ну пусть немногим другим, как талантлив — ведь это правда!, что всё ещё у него получится, помоги ему чем-то, ну хоть в том же уходе за отцом, может быть и прошла бы стороной беда, кто знает... По крайней мере не мучила бы потом совесть за несказанное и несделанное.
Хотя совесть кажется никого и не мучала.

«На следующий день, в воскресенье, в квартире роились многочисленные незнакомые нам родственники; Ивана Савельича увезли в деревню, но отвечать на вопросы о нём нам не стали… О смерти Виктора отзывались, пожимая плечами: пьяный был! Да он, вообще – много пил… Этим, как бы, всё и объяснялось… Никто не препятствовал, когда мы с Петрачковым вытащили из компьютера жёсткий диск с архивами, и забрали бумаги из письменного стола. Затем, поблагодарив, простились и ушли… А в понедельник, сразу после вскрытия, те же родственники забрали тело Виктора из морга и увезли в Пермиси – село в Большеберезниковском районе Мордовии, в ста  километрах от Саранска.

 

 

 

Там он и похоронен, среди «корней», с которыми так стремился ощутить родство; и вдали от тех, кто был и остаётся поклонниками его таланта…»

Я тоже теперь в числе этих поклонников. И надеюсь, что их будет со временем всё больше и  больше.
Прочтите эти стихи Виктора Мишкина. Вам откроется удивительный, непредсказуемый, таинственно мерцающий мир. И Вы уже никогда не забудете это имя.

 

 

Стихи Виктора Мишкина

 

 

Мой город   

                                                                           

Шутовской колпак на башке. Ах, бубенчик пой!
И смеется судьбы моей автор в черную бороду.
Сколько съел я железных хлебов в столовой студенческой!
Сколько обуви я истрепал, шляясь по городу!

 

Снова автор судьбы предлагает мне роль муравья.
Пузыри с водярой, а раньше все были мыльные.
И люблю ли я город, родился в котором я,
где висит неизменно смог, а улицы пыльные?

 

Я не знаю. Притом не желаю вставать в позицию:
дескать, скверно все. Только порою, в похмельную пятницу,
ощущаю себя с герба местного рыжей лисицею -
там летят три зловещих стрелы в ее тощую задницу.

 

Очень много воды, много пыли, изношены вещи... ну...
Что еще здесь? Бычки в кармане и мухи в твороге.
Здесь есть улицы, где я знаю каждую трещину.
Здесь есть люди, которые очень близки мне и дороги.

 

Так хотелось бы всех их спасти, мне приходится братом Ной.
Но в одну и ту же минуту нет чувства похожего.
То охота взорвать городок наш к чертям бомбой атомной,
то в небритую морду расцеловать любого прохожего.

 

Сколько было желаний... Нелепость... Ошибка в ребусе.
И куски моей жизни разбросаны по всему городу.
Я мечтал до вокзала доехать на пятом троллейбусе,
А судьбы моей автору взять и выщипать бороду.

 

Ах, мой город, я знаю, конечно, что надо быть проще бы
(что поделать, но это такие придурки и нытики),
коль задумаешь вдруг водрузить на какой-нибудь площади
монумент мне, тогда не забудь - и на нем четко высеки:

 

"Он здесь жил. И тужил. И пил пиво. Обычным был жителем.
Его путали имя и часто в упор не видели,
Укусила Муза его - и он стал сочинителем".
Только эти слова. Только эти.
И дату трагической гибели.

 

Химмаш — спальный район Саранска, где жил В. Мишкин.

 

 

Мутное время

 

Тяжелые времена, мрачные времена.
На завалинке века, как прежде, сидит сатана.
В красной рубахе и джинсах, он раж и дюж,
крутит самокрутки из человеческих душ.

 

Не будет пощады ни старым, ни молодым...
дым... дым... Над страною колючий дым;
над страной негодяев, святых, мудрецов седых,
безнадежно здоровых и надежно больных,

 

беспощадно веселых и хмурых без всяких причин
незаметных людей, легких женщин, глубоких мужчин,
над страною ужасных пожаров, ушастых стен,
где сквозь стык двух эпох задувает сквозняк перемен,

 

над страной, где дешевая кровь, ненадежен кров,
где, из дома уйдя, запирают мозги на засов,
где суконных вождей поедает свинцовая моль,
над страной, где всегда алкоголя алкает голь,

 

где ковчег в Виннипег продает загулявший Ной,
над страной отличных людей, над усталой страной
ледяных улыбок и улыбок теплых, как Крым, -
поднимается дым... беспощадный и черный дым.

 

Тяжелые времена, мрачные времена.
За горами и не за горами бродит война.
В черных горах, добывая красную нефть,
те, кто двуногое мясо посылали на смерть,

 

не зная кошмаров, спокойно едят свой суп
и только зеленое сало капает с губ.
И, изумляясь, глядит родная земля
на короля с глазами из киселя.

 

Я забыл название страны... Не страна ли Оз?
Лебедя раком щука, забыв про воз.
И прямо в ад непрерывно, как звонкий ручей,
идут эшелоны с грузом золотых ключей,

 

а в болотах плавают трупы черепах Тортилл,
каждый второй в России - человек-тротил.
Вот уж рванет! А пока поверх наших мест
белый, как ангел, летит "600-й Мерс".

 

Новый день брошен, словно собаке кость.
От последних известий тянет, скрывая злость,
петь "Марсельезу", креститься на образа...
Прочитав газету, не забудьте помыть глаза.

 

Зарастает шерстью святая дорога в храм,
Пасха, и Первомай. и Курбан-Байрам -
смешались в единый праздник, верней - запой.
Только вера спасет, но ее не взяли с собой.

 

Тяжелые времена, мутные времена.
Век - как колодец слез - исчерпан до дна.
Почти исчерпан. Еще текут по лицу.
Последние слезы. Наш век подходит к концу.

 

Кончается век скоростей, нищеты, жиров,
век информации, зла, бессмысленных слов,
бессмысленных войн, революций, тухлых идей,
туманных идей, прогресса, концлагерей

 

(в том числе пионерских), сумасшествия, век суеты,
транквилизаторов, дохлой природы, дохлой мечты,
век открытий ("Кока-Кола", нейтрон, иприт),
полетов к Луне (возможен ответный визит),

 

сатанинских концертов, где ядерные скрипачи
играют гаммы (а также беты) лучи,
век - вечный праздник, радость, век-эксклюзив
бульварных изданий, где слезы - мелкий курсив.

 

Делая шаг, глотая будни, как яд,
к темному небу свой поднимая взгляд,
и наверху, если только глаза разуть,
босыми глазами, увидишь сквозь дым и муть,

 

что в небе ночном, суля плохие дела,
комета Хейла и Боппа висит, как метла:
ХХ век выметает скопившийся сор
в XXI век. Двадцать два - уже перебор.

 

Тухлое время. Мутные времена.
На завалинке века снова сидит сатана.
Бродит весна среди наших печальных мест,
где на кладбищах глядят друг на друга звезда и крест.

 

 

 

 

Провинциальные псы   

                                      

В провинциальном городе, лежащем, как фарш на блюде,
одинаково облезлы и здания, и бродячие псы.
Чужака провожают взглядами и псы, и люди,
из людей в облезлых зданиях не каждый сыт.

 

Нищета по России бродит, стучится в двери.
На ладонях заплеванных улиц и площадей
как одиноки деревья, люди и звери!
И мне - в последнюю очередь - жаль людей.

 

Жалко, что в этом городе мне не прижиться.
Прохожу под обстрелом взглядов - чужой... чужой...
И меня пугают эти спокойные лица
гораздо больше, чем злобный собачий вой.

 

Сеткою трещин покрыта старая площадь,
гляжу на асфальт, как гадалка глядит в ладонь.
По линии жизни копытами цокает лошадь,
ждут ее: сено, дорога, казенный конь.

 

Утром морозным, простившись с постелью нагретой,
еще до того, как разбудит святую Русь,
облизав небеса, красный язык рассвета,
я город покину, в который уже не вернусь.

 

И только собака выскажет общее мненье:
"Проваливай к черту!" - гавкнув из-за угла
новой гостиницы, где нужно поселить привиденье,
чтобы от скуки дежурная не померла.

 

 

 

Странности

 

Страна смешная, как комик Георгий Вицин.
Держава сладкоголосая, будто Пьеха.
Это Россия - никто здесь не удивится,
увидев, что поезд стоит, а вокзал уехал.

 

Наша страна достойна и звонких элегий,
и театра абсурда - то и это почетно.
Здесь лошадь могут запрячь поперек телеги,
бить по башке по нечетным, гладить по четным.

 

У России стан балерины и бицепс морпеха.
Страна жутковатых праздников и веселых путчев.
Въехав в Россию, можно в нее не въехать,
так примерно писал в свое время Тютчев.

 

Что за трагизм! Ну так что же... Так что? Так пой же
песнь о примерзших к ноздре волосатых пальцах.
От холодной погоды поэтов здесь много больше,
чем в Австралии кроликов и на Брянщине зайцев.

 

В нашей стране на поминках сплясать могут польку.
Не вино подается к рыбе, а вобла к винам.
Страна, где на свадьбах кричат почему-то: "Горько!"
Как будто невеста обсыпана кофеином.

 

Дорожное    

                                                                

Отплывающий перрон.
Громыхающий вагон -
на колесах странный ящик.
Что вагон? Поможет он
разломить пространства хрящик.

 

Ах, разлука - куча слез.
Громыхание колес.
А на сердце воют волки.
Все всерьез, в объятьях грез,
я лежу на верхней полке.

 

Убегают вдаль поля,
рощи, ивы, тополя,
небеса из серой жести.
Тру-ля-ля! Начну с нуля
свою жизнь на новом месте!

 

Ах, ты поезд, верст транжир.
Мирный русский пассажир
курицу жует от скуки.
Каплет жир, столбов ранжир
за окном, пример науки.

 

Проводник разносит чай.
Завтра буду невзначай
я на месте. Рявкну, странный:
"Рады, чай?! А ну, встречай!
Вот он я - такой нежданный!"

 

 

 

Перекресток     

                                          

В небе рассыпаны звездные блестки.
Темною ночью не видно пути.
Светофор, мерцающий на перекрестке,
стережет дорогу, как пес на цепи.

 

В густой темноте расплываются лица.
Город уснувший сомкнул уста.
На перекрестке легко молиться,
поскольку находишься в центре креста.

 

Поскольку небо всегда безбрежно,
то можно надеяться, что с нами Бог.
На перекрестке всегда есть надежда,
что не выбрал одну из трех неверных дорог.

 

 

 

* * *                                                                

В небе синем грохочет гром.
Через скверы, мосты, сады
Астроном идет в гастроном,
чтоб отметить открытье звезды.

 

Все, что было, выпив до дна
и отрезав хлеба сто грамм,
астроном напьется вина
и звезду назовет — "Агдам".

 

Все на радость, все на беду.
Каждый строит собственный путь.
Каждый должен открыть звезду.
И назвать ее как-нибудь.

 

 

 

* * *                                                            
Все небо в тучах, как в клочьях сукна.
Дождь плачет, уткнувшись в плечо окна.
Дождь плачет, бедный, печалью светел.
По мокрой щеке его гладит ветер.

 

И город наш тонет в потоках слез.
Намокли набухли зонты берез.
Я тоже от сырости малость опух.
Так что же нам делать? Одно из двух:

 

отправить на небо (налив им сто грамм)
бригаду сантехников - пусть починят кран;
или направить (снять нервную дрожь)
добрую няню - пусть утешит дождь.

 

 

 

* * *                                                              
Ты нынче в моде. Как же - сочинитель!
Тебя потащит к объективу кто-то.
Как снайпер, целится фотолюбитель.
И надо улыбнуться. Неохота.

 

Вдруг вспомнится расплывчато и зыбко,
что есть элементарная уловка:
ты скажешь "сыр" - получится улыбка.
Но снова произносишь — "мышеловка".

 

 

* * *
Все так печально. Мысли сбились в ком.
Два пленных слова не могу связать.
Поэты с обожженным языком
пытаются нам что-то доказать.

 

Задвинув в угол солнечные дни,
поэты тень наводят на плетень.
В стране бумаги мало, а они
все что-то пишут. И писать не лень!

 

Как рыба на песке, раскрыв свой рот,
поэты замыкают черный круг.
Им хочется всходить на эшафот
и гвозди ржавые вытаскивать из рук.

 

Любой поэт - мошенник, лжец и плут.
Но в то же время - царь, пророк и жрец.
Проснешься утром, глядь - уже несут
в постель - не чай! - расплавленный свинец...

 

 

Окончание здесь: http://www.liveinternet.ru/users/4514961/post353415079/

Начало здесь

 

Виктор Мишкин родился 25 февраля 1970 года. Окончил филологический факультет Мордовского университета. Несколько лет работал в одной из республиканских газет. Кроме стихов, писал пьесы и прозу. Публиковался в нескольких коллективных сборниках. В год смерти увидела свет его книга стихов "Зимнее время".  25 декабря 2010 года он покончил с собой.

 

Виктор Мишкин

1970 -2010

 

Стихи Виктора Мишкина настолько поразили меня — как незадолго до этого стихи другого саранского поэта Сергея Казнова — что я горячо заинтересовалась его творчеством и судьбой. Единственный биографический материал, что можно обнаружить в Сети — принадлежит перу его друга и земляка Стаса Нестерюка. Он, в частности, пишет:

 

 

«Несмотря на то, что вёл в газете юмористическую рубрику и в песнях пестрил живой и  тонкой иронией, в жизни Виктор был чрезвычайно закрытым и замкнутым человеком. Мне он при знакомстве показался даже тяжёлым и чрезвычайно трудным в общении. Поэтому (со слов самого Виктора) жизнь его изменилась только тогда, когда в неё вошёл Сергей Казнов. После окончания Литературного института, в 2002 году, Сергей вернулся в Саранск и очень быстро нашёл Мишкина, которого всегда очень уважал и ценил как лучшего поэта Саранска. (Вообще-то мы трое были знакомы ещё с 1995 года по литклубу «31 ноября»…)

 

В литературном клубе Саранска. Ноябрь 1995 года.
Нестерюк — пятый слева, Мишкин — шестой слева, Казнов — четвёртый справа.

 

 

Казнов и Мишкин – два безусловно лучших поэта Саранска, были абсолютно разными людьми, как по характеру, так и в творчестве. Казнов, всегда окружённый друзьями, и Мишкин – вечно одинокий и молчаливый; Казнов, при чьём появлении в комнате, казалось, становилось светлее, и Мишкин, в присутствии которого многие начинали испытывать непонятную неловкость; Казнов, жадно впитывающий и преломляющий собой мысли великих русских поэтов от «Серебряного века» и до сего дня, и народный самородок Мишкин, черпающий вдохновение словно из воздуха, никому и ни в чём не подражая…»

 

 

Стихи Мишкин писал с 19 лет, мечтал стать известным поэтом, но его знали лишь в узком кругу приятелей и друзей. Нестерюк объясняет это тем, что «те, от кого зависело «официальное» признание, всегда отводили ему роль «графомана средней руки», ни в чём никогда не оказывая даже минимальной поддержки. А сам Виктор, к сожалению, относился к той категории творческих личностей, которые совершенно не умеют толкаться локтями, идти по головам и грызть глотку конкуренту за место под солнцем. И даже после смерти «официальные лица» продолжали отказывать Виктору не только в публикациях, но даже и в некрологе, присовокупив к прежнему ярлыку «алкоголика» новый – «самоубийца». Как будто этого достаточно для того, чтобы перечеркнуть художественную ценность его произведений».
Здесь пожалуй стоит привести несколько стихотворений поэта Виктора Мишкина, чтобы читатель имел представление, о ком, собственно, идёт речь.

 

* * *
   Что-то сжимает горло, и уже не уснуть.
   Но можно смотреть на изгибы звездного сада.
   Куда мы выйдем, если выйдем на Млечный Путь?
   Куда бы то ни было - мне никуда не надо.

   Но можно представить, как медленно летит в вышине
   чистый и светлый ангел с глазами куклы.
   Прости меня, прости - я вырос в стране,
   где слово "Бог" писали с маленькой буквы.

 

 

* **
… И снова дождь. Совсем как тот - точь в точь.
И небеса исчерпаны до дна.
Как тихо все. И лишь гадалка-ночь
внимательно глядит в ладонь окна.

 

Что будет дальше? Если б да кабы...
На ниточке любви подвешен я.
В моей ладони линия судьбы
перехлестнулась с линией дождя.

 

Гадает ночь все неопределенней:
"Конец любви... дорога... темный лес...
казенный дом... затем еще казенней...
червивый туз... бубонный интерес..."

 

Гадалка--ночь, прости. Моя вина,
что нечем заплатить. Карман зашит.
Вот дождь пройдет, и выглянет луна,
которая тебя позолотит.

 

Ах, время, что крадется, словно тать.
Того гляди - нечаянно сопрут!
Я не желаю будущего знать.
Воспоминанья - душу мою рвут.

 

Вернуться бы назад на пару лет...
Уходит ночь. Ах, ночь, прощай, пиши!
Окурки и огрызки на столе.
Ковер усеян клочьями души.

 

Моих воспоминаний мавзолей...
А там хранятся пепел и зола.
Играю в прятки с памятью своей.
Проигрывая, - как всегда — дотла.

 

 

Если     

                                                              

Я из странной породы огородных пугал.
Сам себя пугаю. Певец подпольный.
Я пытаюсь всюду отыскать пятый угол,
даже в том случае, если дом треугольный.

 

Я странный представитель народной массы.
Нередко мне вслед пожимают плечами.
Если бы был я негроидной расы -
все бы об меня спотыкались ночами.

 

Моя душа - что дырявый бредень.
Так вот и тянет напиться в доску.
Если бы родился я белым медведем,
то был бы, наверно, все равно в полоску.

 

Я странный представитель кривой эпохи.
Не верю веяньям - ни старым, ни новым.
Но если бы жил я при царе Горохе,
то стал бы и сам чем-нибудь бобовым.

 

Я, впрочем, имею упрямый норов.
И часто в толпе оставался голым.
Я был бы в списке неправильных глаголов,
если бы был английским глаголом.

 

Вспоминая о прошлом, заходишься в кашле.
Размышляя о будущем, нервно куришь.
Будь я часами на Спасской башне -
я б, вместо времени, показывал кукиш.

 

Крен неизбежен при смене галса.
Все достается кровью и потом.
Но я бы из принципа никому не достался,
если бы был в лотерее джек-потом.

 

Только надежда всегда неподсудна.
Но мне не везет ни в любви и ни в смерти.
Будь я в должности капитана судна -
крысы бы бежали еще с судоверфи.

 

Смеяться не хочется. Слезы не льются.
Кто ж виноват, что не вышел мастью?
Если бы был я фарфоровым блюдцем,
я с удовольствием разбился бы к счастью.

 

 

Поэзия      

                                                         

Когда заряжают торпедный аппарат заката, -
понимаешь, что скоро ляжешь в одну из ям.
Поэзия - монстр. Поэзия всегда чревата.
Повезло тем, к кому равнодушен ямб.

 

Ночь коротка. Два декалитра кофе
на каждую строку величиной с версту...
Повезло не тому, кто выжил в аваикатастрофе,
а тому, кого не было вовсе в аэропорту.

 

 

* * *                                                             

Тяжелый вечер. Хрупкая тоска.
На западе - апофеоз агоний.
Там солнце, как герой боевика,
по крышам уходило от погони,

 

и кровь текла по алым облакам,
за горизонт ползло, теряло силу;
неполная луна - как глаз стрелка,
прищуренный, - смотрела вслед светилу...

 

 

 

* * *

Нужна дорога мне - в дороге легче думать.
Костяшки счетов - мерный стук колес.
Сложилась снова мизерная сумма
из бед, удач, из хохота и слез.

 

Как хорошо, что контролеров рьяных,
не осенит ни нынче, ни потом,
что контрабанду мыслей окаянных
вез пассажир с негнущимся лицом.

 

В дороге легче думать. Если скушно,
езжай туда, где средь чернильной мглы,
все узловые станции послушно
развязывают крепкие углы.

 

Огней скользнула огненная россыпь.
И есть надежда (зря себя не рань),
что ты решишь все вечные вопросы
на перегоне Сасово-Рязань.

 

Об этой жизни знал совсем немного
злой пассажир с просроченным лицом.
Нужна дорога мне. Обычная дорога,
свернувшаяся огненным кольцом.

 

 

Жажда

 

Лишь погибший от жажды поймет, что такое вода.
Только пепел... Ах, да... Писали уже о том.
Я к планете присох, а мимо бежали года,
приходила беда, ковыряла в груди ножом.

 

Это жажда моя, что стянула в тиски гортань.
В онемевшей глотке можно сушить горох.
Все равно нет дождя - хоть сейчас катись в Берестань.
Перестань. Сделай выдох. Надейся: сил хватит на вдох.

 

Животворный родник... В темной чаще звенящий ключ.
Когда я засыпал, чье-то влажное имя шепча,
не дождавшись воды дождевой из свинцовых туч,
я готов был напиться из гаечного ключа.

Пересохшее горло. В моей голове пески,
саксаулы, барханы, верблюды. Мираж зари.
Но пустыня тем хороша, что в ней есть родники,
как писал много знавший о жажде Экзюпери.

 

Лишь пошедший ко дну поймет, что такое вода.
Только пепел... Ах, да... Об этом было уже.
Есть заветный родник - до него не дойти никогда.
Не смотри мне в глаза, перестань же... - ну больно же!

 

Мое сердце горит, этой печке не нужен кокс.
Я слезами не мог - уверяю вас, без прикрас -
затопить подвалы души (словно в форте Нокс),
где мой скудный лежит золотой словарный запас.

 

Дни мелькают, как быстрые руки бойца ушу.
На дворе сгорела трава, зато куча дров.
Так налейте чистой бумаги, я вас прошу -
я ее взбаламучу тиной бессвязных слов.

 

Это жажда моя, но пока я дышу едва,
то надежды росток живет в песке головы.
Как гласит восточная мудрость, повторяя "халва",
ты получишь только слова. И немного халвы.

 

 

***

И сидя в табачном дыме,
я свой сочиняю спич:
слова должны быть простыми,
как прямоугольный кирпич.

 

Я знаю, судьба сурова
в своем терновом венце.
Раз было вначале слово -
оно же будет в конце...

 

Стас Нестерюк: «Провожать в последний путь Казнова пришло около двухсот человек… Мишкина – родственники забрали из морга и увезли в родовое село; человек пять-шесть простились с телом у двери катафалка – ехать за сто километров от Саранска по грязи сильнейшей оттепели никто не решился…

 

 

Чья поэзия лучше? Казнов считал лучшим в Саранске Мишкина, Мишкин – Казнова… Помню, на сорокадневных поминках Казнова кто-то опрометчиво бросил фразу: «Раньше было у нас два настоящих поэта, а теперь остался один…» Виктор Иваныч, не поднимаясь, громко, с надрывом, словно превозмогая боль, произнёс: «Можно подумать – от этого легче…»

 

 

Сергей Казнов

1978 -2005

 

Мишкин с Нестерюком были инициаторами и участниками тех ночных посиделок в Саранске, после которых во сне остановилось сердце Сергея Казнова, только что выписавшегося из больницы после инфаркта. Мишкин мучался сознанием своей невольной вины в смерти друга.
«Смерть Казнова потрясла Мишкина. В одночасье Виктор Иваныч превратился из здорового человека в «как будто инвалида». «Я не знаю, с кем мне теперь обсуждать свои новые стихи?.. – говорил он. И прибавлял: – Если, конечно, они будут ещё – эти стихи…» Боль утраты усугублялось ещё и чувством вины. Виктор Иваныч до последнего дня считал себя отчасти виновным в смерти друга. Насколько он имел для этого основания – трудно судить, но легче с течением времени ему не становилось…В общем – пять лет, которые Мишкин прожил после ухода Казнова, всё время казалось, что он находится на краю обрыва, с которого может в любую минуту сорваться».

 

 

 

***
Клубком толпы играл котенок-вечер.
Спешили люди, обгоняя тень,
и опускали головы и плечи,
страшась увидеть завтрашний свой день.

 

И я подумал нынче на закате,
что этот мир, живущий одним днем,
танцует на намыленном канате
над пропастью с негаснущим огнем.

 

 

По характеру Мишкин был, что говорится «не от мира сего». О его неприспособленности к быту ещё при жизни ходили легенды. Мог выйти из дома в разных носках, уйти из гостей в чужих ботинках. За потерю редакционной аппаратуры был уволен из штата и вынужден всю оставшуюся жизнь заниматься работой, которую сам называл «халтурой»: вёл юмористическую страничку в газете. Но, может быть, это и помогало ему выжить, отвлечься от своих мрачных мыслей. Даже удивительно, как всё это в нём сочеталось...
Вот как с неподражаемым искромётным юмором описывает он свои редакционные будни:

 

 

Редакция

 

- Это редакция?
- Это редакция.
Звонки, посетители - примут любого.
Это редакция. Словно акация
дикорастущей свободы слова.

 

Здесь визитер себя чувствует сковано,
мигом теряя важность персоны;
это место, видать, заколдованно:
человеческим голосом говорят диктофоны!!!

 

Дух суеты машет длинным хоботом,
корреспондентки летают на швабрах,
все удается фотографам-хоббитам,
штык не возьмет репортеров храбрых.

 

И репортеров хвалю не из лести я -
им не преграда препоны и версты.
В ягдташе блокнота притащат известия
и освежуют, готовя для верстки.

 

Событий веселая многоголосица
несется по свету, стуча сапогами.
Посторонитесь! В компьютер заносится
свежая новость - вперед ногами.

 

Листают газету с видом старателей,
ищут песок золотой на Ниле.
Большинство новостей восхищают читателей
тем, что это случилось не с ними.

 

"Нашли очко от очков Берии!"
"Луну взял в аренду мошенник ловкий!"
"Уши трупа висели на дереве!" -
так примерно гласят заголовки.

 

Как бы то ни было - все же весело!
И то и дело, готовя сенсацию,
то журналист меняет профессию,
то сексуальную ориентацию.

 

Серые будни - что каша гречишная.
Дояркой печальной на прежнем месте
сидит журналистка весьма симпатишная:
из ручки надо выдоить строчек двести!

 

Крик: "Долбоебы!!!" летит в коридоре,
как практикант на задание первое,
то ли придумали рубрику, то ли
это работа такая нервная.

 

Свежая пресса - сырье для Леты.
Скачут минуты, колотят по темени.
Типографская краска на страницах газеты -
брызги слюны чихнувшего времени.

 

Все, что написано - в пропасть кинулось.
Что мне за дело? Мне в общем-то пофиг!
Газета - это не Future Continuos,
а, как правило, Present Perfect.

 

Встают у редактора дыбом волосы
при мысли печальной, что неким летом
никак не удастся на первую полосу
дать информацию о конце света.

 

«Да и потеря редакционного оборудования была следствием «провала» Виктора в творческое состояние прямо среди рабочего дня, - пишет Нестерюк. - Вообще, многих знакомых удивляло, как он умудрился ни разу в жизни не упасть с моста или попасть под машину – настолько он всегда был рассеян в материальном мире! Будучи окружён людьми, он всё время находился в одиночестве, будто отделённый от них звуконепроницаемой преградой».

 

 

***
Я напился лунного света и стал невидим.
Я раскинул карты - и выпала дама блеф.
И кричали черные люди: "Не бось! Не обидим!"
Но безмолвную правду сказали ножи, заблестев.

 

Посмотрите-ка в небо! Смотрите, пока не поздно,
кто откинулся нынче, - какой здесь астрал-вокзал.
Будто пьяницы, падали в небе печальные звезды.
Но я тоже был пьян и желание не загадал.

 

 

 

К социальному одиночеству добавились ещё и личные несчастья. Ровно за неделю до своего ухода Виктор был на могиле у Сергея Казнова. После кладбища – продолжил поминовение в компании друзей. И именно в этот вечер 80-летний отец Виктора, не дождавшись сына, вышел по гололёду в магазин и, поскользнувшись, сломал ногу. Мишкину пришлось превратиться в домашнюю сестру-сиделку. Ухаживать за престарелыми лежачими больными  – вообще нагрузка тяжёлая для любого человека, и не столько физическая, сколько моральная. Для несправлявшегося и с собственной жизнью Виктора – она и вовсе оказалась непосильной…

 

 

***

Вот я сижу здесь и тыкаю в небо пальцами.
Душа моя, словно та - из загадки - горница.
Не так уж трудно угнаться и за тремя зайцами,
если два первых зайца за третьим гонятся.

 

Это в теории. Не заслужил прощения
я на практике. Не заслужил я радости.
Очень мне трудно осуществить совмещение
чувств, поэзии, быта и прочей гадости.

Быт, проблемы, поэзия - что за месиво!
Даже не столько хочется, сколько колется.
Все из ладоней валится, и очень невесело,
если за мною зайцы с дубиной гонятся.

 

Стас Нестерюк:

«Друг Мишкина Дмитрий Петрачков (известный в Саранске музыкант и поэт) рассказывал случай за четыре месяца до смерти. Виктор тогда предложил Дмитрию забрать из его архива какие-то старые фотографии. У Петрачкова не было никакого пакета с собой, и он сказал что-то вроде: «Давай, в другой раз». «Другого раза, скорее всего, не будет», - ответил Мишкин…»

С отцом, родственниками у Виктора не было взаимопонимания. «Мишкин происходил из крепкой патриархальной деревенской семьи, в которой хорошо понимали цену хлеба и смысл мужского труда, но совершенно не ведали – для чего нужны стихи. И, если отсутствие официального успеха Виктор принимал со стоическим спокойствием, то пренебрежительное отношение со стороны отца к его творчеству ранило поэта в самое сердце. Для него, рано оставшегося без матери, мнение отца было особенно дорого…».

В 2009 году умирает от рака лёгких старший брат Виктора – бывший ликвидатор-чернобылец. Родственники, у которых Мишкину пришлось прожить несколько дней, вместе с отцом проводят с ним воспитательную беседу. Ему твердят: «Поэзия – пустая трата времени. Настоящий мужчина должен уметь прокормить себя и свою семью. Зарабатывать деньги, вести хозяйство, обеспечить уход престарелому родителю…» Да он и сам приходит к решению, что ему необходимо взяться за ум, кардинально измениться.

 

 

* * *
Как свят был мир, когда была весна.
Была прекрасна жизнь обыкновенная.
И так легко поверить: пей до дна -
в любом стакане плещется вселенная.

 

А впереди - тупик у всех дорог.
Судьба с обрыва суматошно катится.
На дне стакана - хищный осьминог
и черного похмелья каракатица.

 

Стас Нестерюк:

«Я впервые видел Мишкина таким «по-житейски» серьёзным. Требовалось бросить пить, оставаться у друзей на ночлег, устроиться на хорошую работу, и вообще – взять себя в руки… Всё, что он говорил, абсолютно не вязалось с тем Мишкиным, которого я знал в прежние годы.
Собственно, и тогда, и теперь, я абсолютно разделяю правоту отца и родственников Мишкина. Мужчина действительно должен… Но… Ни отец, ни родственники ни минуты не понимали – кто такой Виктор. Поэт, человек с другой планеты, в принципе не способный адаптироваться к повседневной бытовухе, не убив в себе при этом поэтический дар, данный свыше и неподконтрольный системе ценностей материальной жизни. Последние полтора года жизни Мишкина представляли собой непрерывную борьбу человека с поэтом, в которой Виктор изо всех сил пытался быть на стороне человека. В этот период, судя по его словам, он окончательно перестал сочинять».
Правда, Мишкин столько пишет о том, что перестал писать, да так хорошо, что поневоле усомнишься — полно, так ли?

 

 

Молчание

 

Не буди в себе творчества зверя.
Утомляет его рычание.
И свободе слова теперь я
предпочту я свободу молчания.
От бредовых надежд избавься.
Голова пуста, как пакгауз.
Мне не надо славы, Так славься
торжество многоточий и пауз...
Лоб задело полено сплина.
Я не верю в искусство - слепок,
снятый с жизни. Пустое дело.
Как от порции новокаина
ладонь правая онемела.
Что еще сказать напоследок
кроме горького: "надоело"?..
Только то, что искусство выжить
в наше время - залог успеха.
Если что и удастся выжать
на бумагу, мучая грыжу,
это будет всего лишь эхо
старых слов и чужих мелодий...
Черно-белые жизни полосы...
И при всем нечестном народе
я отказываюсь от голоса...

 

 

Последнее

 

Я разучился складывать слова.
От этой жизни я осоловел.
Как хорошо: пустая голова!
Как хорошо: блокнот остался бел!

 

Как хорошо, что, перейдя рубеж,
я, слава Богу, кажется, затих.
Не надо больше затевать мятеж:
бунт многоточий против запятых.

 

Рубеж. Развилка. Возле камня встав,
читаю надпись со старинным "ять":
"Пойдешь направо - значитъ будъш правъ,
пойдешь налево - будешь правъ опять".

Жил-жил. И до чего же я дожил?
Все хорошо... Не грязь я и не князь.
Бутылку вскроешь - вылетает джин(н),
(желанья исполнять не торопясь).

 

Все хорошо... Кругом сплошной уют.
Теперь спокоен буду, как жираф.
Знакомых встретишь - в гости позовут
(свой адрес почему-то не назвав).

 

Все хорошо. Кругом сплошной покой.
Плевать, что не бывать мне в королях.
Пригнись ковбой, летит над головой
орел двуглавый с решкою в когтях.

 

Мой жребий кинут. Чудо-юдо-кит
родной страны жует нас, как плангтон.
Печальный жребий. Ночь по швам трещит.
Я выдыхаю смог, вдохнув озон.

 

Как хорошо, что мой стакан без дна,
что вниз качусь быстрей, чем Колобок.
Россия - это вовсе не страна.
Сплошное полнолуние, браток.

 

Черны осколки лопнувших зеркал.
Две дырки есть? Вот в них ты и сопи.
"Приехали!" - как, помнится, сказал
Гагарин Ю. в саратовской степи.

 

Как хорошо, Пустая Голова,
что двадцать семь и не осталось тем,
Я разучился складывать слова.
Верней сказать, что не умел совсем.

 

 

***
В этом Болдино - точно в яме.
Жизнь гнусна со всех точек зрения.
Карантин до сих пор не сняли
и исчезло давно вдохновение.

 

Как ни пей - неизбежна трезвость.
Снег накрыл все дороги скатертью.
Поэт шепчет: "Какая мерзость", -
на французском и русском матерном.

 

 

 

***
...Можно блуждать в лабиринтах мозга.
Выйти на свет и, расправив плечи,
скромно сказать: "Я зарезал монстра
после долгой и бессмысленной сечи".

 

Только любовь даст надежную помощь,
если подходишь к опасному краю.
Хуже всего лабиринт без чудовищ:
смысл без них лабиринты теряют.

 

 

Своей семьи у сороколетнего Мишкина не было. Но была женщина, которую он хотел бы видеть своей женой...

 

Стас Нестерюк:

«Чуть раньше (ещё при брате) в его жизни появилась прекрасная дама. Знакомая с юных лет, давно замужняя женщина, переехавшая в другой город, и навещавшая Саранск лишь раз в два месяца на два-три дня. Именно она стала тем, чем была для Петрарки его Лаура – последней музой и той любовью, благодаря которой, во многом, и сохранились подробности внутреннего мира Виктора в последний период жизни...»

 

* * *
Мир сумасшедший идет на меня войной.
Бед и несчастий широко распахнута пасть.
Но ангел-хранитель стоит за моей спиной
и не дает мне погибнуть или упасть.

 

Пусть не достанется звонкая медь побед,
ангел-хранитель выбирает наши пути.
И я никогда не узнаю о тысячах бед,
которые он сумел от меня отвести.

 

Вот почему поселился в душе покой.
Вот почему мы с тобой спокойно уснем.
Ангел-хранитель стоит за моей спиной
и не смыкает глаз ни ночью, ни днем.

 

 

«Общались они чаще всего по телефону. Не столько даже разговаривали, сколько писали друг другу СМС-сообщения. И именно благодаря этому сохранились миниатюры, которые сочинял Виктор Иванович, и отправлял ей. Которые после его гибели она любезно предоставила мне. Вот две из них:

 

1.

Мели, Емеля. Я Емеле
Чуть помогу, поскольку пьян.
Кто я? Кто я на самом деле?
Не более чем графоман.

 

Так, графоман… и так, писучка…
И бесполезно это всё.
Но всё-таки бывает случай,
Когда внезапно – ё-моё! –

 

Поэзия – та недотрога! –
Вдруг открывается, смеясь.
И вот тогда я верю в Бога,
Не видя под ногами грязь…

 

2.

Когда я умру – не плачь.
Вечернюю зарю
(что красит небо в кумач)
На память вам подарю.

 

Ты посмотри на неё.
Ты посмотри в небеса.
Безумен, кто слёзы льёт,
Напрасна твоя слеза.

 

И плакать, конечно, зря.
И зря перечить судьбе.
Когда в небесах заря –
То я улыбаюсь тебе…

 

 

Сквозь эти СМС кричала боль покалеченной жизни..."

 

***
Спаси меня. Тебе несложно
спасти меня. Всего лишь нужно
в лицо поклясться клятвой ложной
о верности. Слова, что лужа.
Любой приют - рай для скитальца.
На всех маршрутах - ветер в спину.
Прикосновенье тонких пальцев
с лица стирает паутину
отчаянья. Когда так горько -
и глина будет словно сахар.
Спаси меня. Ведь нужно только:
встать между топором и плахой,
поставить рядом боль и небыль,
открыть незапертые двери,
поклясться. Пусть и ложно. Мне бы
поверить в то, что я поверил.

 

Спасти не удалось.

 

 

Продолжение здесь: http://www.liveinternet.ru/users/4514961/post353409389/

Начало здесь.

 

Из воспоминаний Стаса Нестерюка:

 

 

«..У Сергея почти всегда была при себе тетрадка (если не тетрадка, так хотя бы отдельные листки бумаги). Завёл он тетрадь и в больнице, где лежал с 15 июля по 5 августа 2005 года.
… Именно в этой тетради появилось несколько трёхстиший, набросков, так и не успевших войти ни в одно произведение, и вызывающих теперь у почитателей его таланта недоумённые вопросы: неужели некоторым гениям даётся дар предвидения собственной смерти и даже запечатления её очертаний? Иначе: откуда столь глубокие мысли?
Вот некоторые из этих набросков:

 

..я знаю, это заманчиво:
считать, что судьба - как обезьяна шарманщика;
но хватит взрослого всё принимать за мальчика.

 

После неудачного старта пробного –
новый росток развитья внутриутробного,
боже, как я не хочу свиданья загробного.

 

Неужто и после смерти эту печаль нести?
Чары твои небывалой прицельной дальности
с таким трудом я отринул в этой реальности.

 

И, наконец, вот эта:

 

... делать здесь больше нечего.
Нет ли у вас сыра козьего и овечьего?
Мы с друзьями хотим устроить Тайную Вечерю.

 

 

...Из последней (БОЛЬНИЧНОЙ) тетради

 

19 июля, вторник.
«Из реанимации – в инфарктное отделение. п.203. Вот ведь до чего хорошо. Я как раз собирался "Тихий Дон" толком прочесть.
…
Вечером – Стас: а вахтерша мне: «Вы ему кто? – никто. – ну, она мне сразу всю «врачебную тайну» и выдала: «обширный инфаркт», говорит.

 

20.07.
...
Попросить принести "Доктора Живаго".

…
Так поведайте мне, писатели,
инженеры, бля, мертвых душ,
каково это слышать матери,
перед смертью сына к тому ж.

…
«Где я лежу, там и Версаль» (я сегодня)
…

 

21.07.
«Кардиограммочка у вас прямо хорошая, может, мы и инфаркт снимем»
Значит, Казнов умудрился симулировать инфаркт…

…
Ладно, ребята: хватит носить мне книги.

…
Сегодня голосом, громким, как канонада,
на этом холме, красивом, как Дунсинан,
я объясняю: бананов больше не надо.
Будь он проклят, кто принесет мне еще банан!

 

А то всю неделю – чаще, чем постоянно –
прямо Бирманские джунгли…Куала-Лумпур…
Я же не слон вам, блин, и не обезьяна,
и не Вертинский, и здесь вам не Сингапур.

 

С советских времен, когда эта являлась роскошь…
…………….
………….
………..

Потом вам всем надоест, и вот той порою –
конечно, я все их съем и перенесу,
и буду горько плакать над кожурою…
Но пока что лучше носите мне колбасу.

…
 (От составителя: "В декабре 2004-го мы с Казновым затеяли нечто вроде поэмы-переписки – «Панаев - Скабичевскому». Я чего-то раздухарился, а Сережка скоро остыл. На больничной койке он снова назвался Панаевым)

 

* * *
Панаев лежит в больнице, и это странно.
Лет двадцать пять в больнице он не лежал.
Здесь врач, который врачует старые раны
и медсестра, гремучая в двадцать жал.

 

Пред ним неспешно тянутся вереницы
…………………………………………..
………….. Панаев лежит в больнице,
и мы объясним, как это произошло.
---------------

А когда Панаев лежать уже утомился –
мол, пойду домой и как-нибудь обойдусь –
то врач-индус говорил с ним и улыбался,
и было приятно, что – врач, а все же индус.

 

Наш медфак их штампует, как зажигалки:
в Индии – все индусы и все больны.
В другое время ему бы их стало жалко,
да у самого глядело из-за спины.

 

Здесь остановимся: вот ведь какое дело –
вам, Скабичевский, немного побольше лет,
а я до сих пор не верю, что там – ГЛЯДЕЛО.
То есть, доселе считаю, что смерти нет.

 

Говорю всему миру: знаете, саранчане,
смерть, как рюкзак, болтается за плечами.

 

1,5 млрд ударов, должно быть, примерно сердце мое успело сделать (примерно 14,238 млн мин х 100)

 

24 июля

………… волшебный порошок,
составителем никак не обозначен.
К сожалению, срок годности прошел,
а секрет приготовления утрачен.

…
«Ваше самочувствие и ваше состояние – это разные вещи» (Куликова Нат. Ник. – мне)

 

август

Нат. Ник. приклеивает мне присоски «Хелтера», а они отклеиваются, на что она говорит:
«Раненая птица в руки не давалась…»

Грусть моя полюбила сидеть у окна
и смотреть на закат; и поёт она через силу,
и на все вопросы только молчит она,
опускаясь ночью в кровать, словно гроб в могилу.

Я молчу, молчу, мое сердце давно не здесь,
и в груди моей почти не услышать стука.
Видно, правда, что сердце наше – это болезнь
и что встала обида в силах Даждьбога внука.

 

 

Болезнь

 

Из воспоминаний Стаса Нестерюка:

 

«Сергей и раньше знал, что от инфаркта умерли его дед и отец. Деду, правда, было около 60, а отцу - слегка за 40, но это вряд ли меняет дело: о возможности дурной наследственности Сергей задумывался и прежде. И теперь, получив подтверждение своим опасениям, он резко начинает переосмысливать шкалу земных и вечных ценностей...
Спустя всего неделю после выхода из реанимации новая кардиограмма показывает практически идеальную работу сердца. Лечащий врач шутит: «Да вы, батенька, умудрились инфаркт симулировать!» Шутка шуткой, но вот уже шальные мысли приходят в голову: а может, не всё так страшно? Может, и впрямь, нелепая случайность? Недоспал, переутомился, выпил, покурил, солнце голову напекло?.. Теперь следует воздержаться неделю, другую от излишеств, а там - спокойно вернуться к привычной жизни. К друзьям, девушкам, вину, сигаретам... Всему, что вдохновляло его в прежние годы.
Но... Всегда предельно честный перед собой, Казнов остаётся скептичен: возможно, диагноз всё-таки верен? Ведь факт дурной наследственности никто не отменял! Да и что такое кардиограмма? - всего лишь показатель работы в данную минуту! Сгнившая водопроводная труба, прежде чем лопнуть, тоже функционирует нормально! Авария познаётся только постфактум! Вот только цена этой аварии - собственная жизнь...
Значит, всё оставшееся время (сколько его осталось - одному Богу известно!) придётся жить, воздерживаясь от жизни? Так нужна ли она – такая жизнь? Ведь жизнь для Казнова - это постоянно туго натянутый нерв, сильные, хоть и не заметные посторонним чувства, и столь же незаметная постоянная работа мысли...
...Но жить Казнов мог только полнокровной жизнью. Дышать полной грудью и отдаваться страсти - со всей безоглядностью его натуры. Прятаться от искушений, радостей, а порой и разочарований - не для него! Если диагноз верен, и ему, как цепному псу, предстоит остаток жизни ходить в пределах радиуса, очерченного её длиной, то стоит ли за такую жизнь держаться?
И я долго не мог понять, что же, на самом деле, стоит за четвёртым трёхстишием? Искушение видеть пророчество было слишком велико, чтобы рассмотреть за ним подлинные мотивы! А ведь именно Сергей был инициатором тех, последних посиделок со мной и Виктором Мишкиным, после которых его сердце остановилось во сне! И я, и Виктор неоднократно напоминали ему, что он лишь две недели назад вышел из больницы, и следует вести себя осторожнее. «Не парьтесь!» - отвечал он каждый раз. И лишь однажды прибавил: «Мне так хочется посидеть с друзьями!»

 

 

Вот она - «Тайная вечеря», которую хотел устроить Казнов! И ведь - устроил! Очень долгие посиделки, где за вином льются нескончаемые разговоры об искусстве и не только. Обо всём, что тревожит и радует его в этом мире. Мне и Виктору оставалось лишь гордиться, что для такой встречи Сергей выбрал именно нас, а не кого-то ещё. А ведь, по сути, для него это обернулось игрой в орлянку с судьбой! Выпадет «орёл» - значит, я здоров, всё в порядке, можно жить дальше; а выпадет «решка» - так и жить после такой решки всё равно не стоит...
Мне обязательно возразят, что очень глупо делать ставкой орлянки собственную жизнь! Дескать, жизнь даётся один раз, и негоже рисковать ей подобным образом, ведь абсолютная ценность ею безусловна! Но разве дуэли Пушкина и Лермонтова в своё время - не та же «орлянка»? Разве можно представить себе того или другого уклонившимся от поединка? Так мог ли Казнов не принять брошенный судьбой вызов?
А безусловная ценность жизни - как раз и есть тот штрих в портрете Казнова, который мне хотелось сегодня оттенить. Ценность жизни для него - не существовала сама по себе. Жизнь лишь тогда ценна, когда наполнена смыслом, а для этого - она должна кипеть, словно лава в жерле вулкана.
«Не нужен мне вечный двигатель, подайте мне вечный руль!» Право всегда самому принимать решения, не взирая ни на какие запреты, будь то даже запреты врачей. Перед этим смыслом напрочь меркнет жажда тупо выжить. Как мать бросается в горящий дом, спасая ребёнка, как герой на войне жертвует собой ради жизни товарищей, так и Сергей готов был рискнуть ради того смысла, которым наполнил свою жизнь. Жаль только, что «орёл» не выпал, и со стороны теперь всё выглядит так, словно Казнов умер от собственной неосторожности. В чём-то даже очень глупо...
Нам в наследство остались лишь стихи. Ну, и ещё - черновики и наброски, позволяющие чуть-чуть приоткрыть тайну таланта настоящего поэта...»

 

* * *
Имею мечту: отпроситься с работы,
пройти через площадь, спуститься к реке,
и в школу зайти, не дождавшись субботы,
и просто по скверу пройти налегке.

Вглядеться в глаза золотистому свету,
кругом осмотреть небосвод голубой,
присесть на скамью, закурить сигарету,
бычок затушить и покончить с собой.

 

 

Но если потомки нас запомнят, то только как друзей Казнова

Из воспоминаний Стаса Нестерюка:

 

«Когда Сергей лежал в больнице, и мы сиротливо сидели без него, по комнате пронеслась фраза: «Все мы что-то сочиняем. Лучше, хуже, не нам судить... Но если потомки нас запомнят, то только как друзей Казнова». Когда Сергей узнал об этом разговоре, он поморщился: «Вы говорите так, будто я уже умер...» Это было за день-два до конца. В воду глядел? Или все мы в воду глядели, только отказывались верить?.. Сидели, как обычно, потягивали потихоньку портвейн... Только красивых слов говорили почему-то больше, чем всегда...»

 

«...Я поставил видеокассету с клипами, и один настолько понравился Мишкину, что мы посмотрели его второй раз, и даже включили в третий. В этом клипе по коридорам дворца ходит девушка с потерянным выражением лица, а на диване лежит застывшее (возможно - мёртвое) тело парня, словно в какой-то паутине. Песня - на итальянском языке, поэтому смысла слов мы не уловили, но, похоже, в клипе как-то обыгрывалась тема памяти о навек ушедшем возлюбленном… Когда я включил клип в третий раз, Сергей вспылил: «Выключите это, наконец!» «Тебе не нравится?» - спросил я. «Нравится!.. Но не надо...» И он лёг на диван, словно от внезапной головной боли. Наверное, увиденное попало в резонанс с не самыми приятными его чувствами».

 

«Чем больше проходит времени, тем чаще мы задаём себе вопрос: можно ли было его спасти? И, если да, то кто виновен в том, что всё-таки случилось? Вопрос во многом риторический. Здесь - как кому подскажет совесть».

 

«Провожать в последний путь Казнова пришло около двухсот человек…»

 

кладбище Саранска, где был похоронен Сергей Казнов

 

 

К сожалению, фотографии могилы Сергея мне найти не удалось.

 

 

СЕРГЕЙ СЕНИЧЕВ:

 

Памяти Сергея Казнова

Спит Поэт безмятежно.
Поскольку один и - поздно.
Рядом с ним — Поэзия-Дева
и Дама Проза.

 

Спор Поэзия с Прозой ведут уже годы, годы
За Поэта, который превыше житейской моды.
На виске его бьётся устало синяя жилка.
И ракетой нацелена ввысь пустая бутылка.

 

И таинственно тьма колышется под кроватью.
Джинн на воле! А это - угроза, братья!
Он затянет в свой хоровод тех, кто время слышит,
кто не воду, а волю пьёт, голым нервом пишет.

 

И нальётся горячей кровью висок Поэта,
И взорвётся больное сердце лучами света…
(А письмо в бутылку Поэт уже опускал,
Только делал вид, что спасения не искал).

 

- Мой! - сказала Поэзия веско. - Он тонок, сочен.
- Мой! - возразила Проза. - Он смел и точен.
...Но Некто - тоже со словом: «мой!» - от стены качнулся,
И спор затих. И Поэт уже не очнулся…

 

(С неба на землю обильно сыпались звёзды…
Ну, а «скорая помощь» приходит всегда слишком поздно).

 

Зарыдала Дева, сурово вздохнула Дама,
А земля не знала, какая случилась драма -
В этот миг с орбиты, взорвавшись, сошла планета!
..Может, спросят когда-нибудь именно с нас за это.
Ведь не джинна винить, не его косые ухмылки!
Коль не дать ему воли - он смирно сидит в бутылке…

 

(У Поэта были друзья, кто пред ним стихали,
Ибо многие сходят с ума, но не все - стихами.
Не забудет его теперь «городок без архитектуры»,
как опаленный жаром листок его партитуры:
Вот и листья лежат ковром, зимой опалённые,
А когда Поэт уходил, они были зелёные…)

 

От нагрузок сердца болят, от напряга - рвутся.
Будет новый Поэт - помогите ему проснуться!
Ну, а я молюсь, чтоб в ночи не скудело слово
от одного Сергея России - и до другого!

 

«...Потому что песенка моя будет в этом поле колыхаться...»

 

 

***
Когда я лягу на скамью
и стану подыхать,
то эту песенку мою
тебе не услыхать.

 

Услышит парк, услышит пруд,
уловит чистотел
и цикламены разберут,
что я сказать хотел.

 

Услышит темная вода
и два ночных огня, -
всё, что ты бросила, когда
ты бросила меня.

 

Когда по берегу мы шли,
здесь пели шесть цикад,
и восемь ландышей цвели,
и отдыхал закат.

 

Наверное, я был осёл,
доверив их одной, -
ведь ты их бросила, как всё,
что видела со мной.

 

И только я их уловил
и записал в душе.
…Кто Мишке лапу отдавил –
вы поняли уже.

 

Но я тебя, мой инвалид,
не брошу ни за что.
В конце концов, мне так велит
Агония Барто.

 

И клен у парковой скамьи,
и пятна на луне,
и все вы, милые мои,
останетесь при мне.

 

Я нанижу вас, как на нить
жемчужины в руке,
и научу вас говорить
на русском языке.

 

СЕРГЕЙ КАЗНОВ (1978 – 2005)

 

 

Из дневника Сергея Казнова:

 

… Но я уже знаю, какие слова скажу перед смертью.

Ночь 13-14 августа 2005
Мысль, которую не хочется обдумывать: возможно, я разрушаю все вокруг себя (и свое, конечно) в компенсацию своей силы созидания.

…

15 августа
Отдал в типографию стихи и фото.

…
И передай этим сволочам:
в августе холодно по ночам

…
МАША в воскресенье в 12 ч.

 

 

ЭТО ПОСЛЕДНЯЯ ЗАПИСЬ, СДЕЛАННАЯ С. КАЗНОВЫМ В ЕГО ПОСЛЕДНЕЙ РАБОЧЕЙ ТЕТРАДИ.

 

 

 

Может быть, я когда-нибудь оживу.
И когда-то, где-то
упадёт моя жизнь в пестроту, в листву,
в середину лета.

 

Поплывут невесомые облака
и туман сгустится,
а потом непременно блеснёт река
отражённым ситцем.

 

И напрасно ты думаешь, что тогда,
в двух шагах от рая,
точно так же будет молчать вода
и земля сырая,

 

точно так же в облачной вышине
не отыщешь света…
Никогда, никогда не изменит мне
середина лета.

 

 

Николай Забелкин:

«Сквозь всю его боль и метания Сергей всё-таки был удивительной, внутренне необыкновенно гармоничной личностью с какой-то совершенно прозрачной душой - душой настоящего поэта...
И вся его бездонная, такая странная в молодом человеке мудрость - не только от огромного таланта, но и еще от этой удивительной внутренней прозрачности - тихости души... потому над его самыми трагическими стихами, как над вечным покоем - всегда изумительно-легко дышится - и далеко глядится... за самым горьким финалом у него - во всяком случае, для меня - неизменно угадывается какая-то таинственная, далекая, быть может, туманная, но всегда - неисчерпаемая перспектива... вот отчего мне особенно горек его ранний уход, потому что умер (погиб) он - на взлёте, не сказав (не спев) ещё очень и очень много...»

 

 

* * *
Телеологически жива,
как вы затоптать её ни рвитесь,
прорастёт зелёная трава
через головы поэтов и правительств.

 

Быть счастливым дольше, чем полдня,
а не изнывать в тоске и страхе
до сих пор не вынудил меня
ни один на свете амфибрахий.

 

Только ты могла – точнее, вы, –
дать мне счастье быть самим собою
перед тем как стать листом травы
и уткнуться в небо голубое.

 

Собираясь в дальние края,
стоило любить и задыхаться,
потому что песенка моя
будет в этом поле колыхаться.

 

 

Переход на ЖЖ: http://nmkravchenko.livejournal.com/320364.html

 

Начало здесь.

 

 

 

Любовь, морока, исчадье ада...

 

 

Для тебя – птенец поутру,
соловей, пичужка дурашливая.
А я, наверное, так и умру,
имя твое из легких выкашливая…

 

* * *

Любовь, морока, исчадье ада —
уйди до срока! Тебя не надо!
Еще мне долго ль бродить по свету,
слезу роняя на ветер лета
и исполняя твои заветы,
где так жестоко ты шепчешь, лгунья,
про свет с востока, про весть благую,
целуют в щеку — подставь другую...

 

 

Приметы

 

Об этом соловей свистел
у лета за спиной,
И, боже мой, как я хотел,
чтоб ты была со мной!

 

Так мне шептал любой предмет,
так звёзды говорят
и так из тысячи примет
сбывались все подряд.

 

И потому мне не грозил
ни дождь из явных туч,
и прямо в пальцы мне скользил
из связки нужный ключ,

 

всё, что срывалось до сих пор,
сбывалось, как в бреду:
горел зелёный светофор,
пока не перейду,

 

ни разу я не опоздал
на встречу и т. д. –
сбывалось всё, что загадал
при мысли о тебе.

 

Имелась тысяча порук,
полученных от всех:
вся жизнь моя, весь мир вокруг
ручались за успех.

 

Всё, что хотелось, удалось.
Не хмурь моих бровей.
Всё, что загадывал, сбылось –
кроме любви твоей.

 

 

* * *
Вот пейзаж нам задан: домик, мезонин.
Запах – то ли ладан, то ли вазелин.
Здесь живут две женщины, странная семья:
память о прошедшем и любовь моя.
Горечь и красу мирка делят на двоих:
память бродит в сумерках в комнатах своих,
как аббат у Чосера, с каменным лицом
там, где ты расчёсывала волосы с концов,
собирала листья в пламенный букет,
улыбалась, чистя каменный паркет,
завивала волосы с печкой визави,
пела звонким голосом о своей любви,
где полвека минуло, как четыре дня.
Там, где ты покинула навсегда меня.
А любовь всё кружится в платьице из роз,
осушая лужицу памятиных слёз,
приставляя лесенку к чердаку зимой,
напевая песенку о себе самой.

 

 

 

* * *

Иссушала жутким ожиданьем,
долгим одиночеством томила,
уходила прочь от разговоров
и признанья слушала вполуха.
Всё сожгла, что только было можно,
всё спалила, а потом – вернулась.
Ласково воркует, как голубка,
на плечо доверчиво склонившись.
Всё о том, какое нынче небо
и как хорошо нам будет вместе.

 

Но уже холодный серый ветер,
слабая предтеча урагана,
поднимает пыль, лохматит кроны,
небо закрывает облаками.
Но уже туман в глазах густеет
и виски сжимает – красный, страшный…
Я не знаю, где твоя расчёска,
и который день теперь, не помню.

 

http://www.youtube.com/watch?v=AoZ7SkWiXx8

 

Чёрная молния

 

Семью цветами полыхали
и в поле зрения росли,
на весь квартал благоухали –
остановиться не могли.
Вдоль всех обочин цвёл цикорий
и хорохорился пырей,
цепляясь за квадратный корень
пушистой липы во дворе.

 

В ночи гремели водостоки
и лужи были до колен,
но утром небо на востоке
светилось, как ацетилен.
И пахла ночь аперитивом,
и сквозь дрожащие листы
мелькало солнце негативом,
черноволосое, как ты.

 

Твоя квартира в центре мира,
и кожа, как карбид, бела –
в пятнадцать струн звучала лира,
остановиться не могла.
За лацканы цепляла душу,
да так, что не уйти назад,
необычайна, словно груша
у входа в яблоневый сад.

 

И не уместится в тетрадке,
как день бежал, а ливень шёл,
как всё дрожало в лихорадке
и слишком было хорошо.
Но этого не бросить за борт,
не зачеркнуть – не потому ль
октябрь глядит на юго-запад,
где продолжается июль.

 

И невдомёк, что всё застыло,
что мёрзнут сами холода,
и всё, что летом с нами было, –
не путеводная звезда,
не именины небосклона
и не судьбы весёлый знак,
но фронт грозы и центр циклона,
и чёрной молнии зигзаг.

 

 

Песня о Маше

 

Помнишь, как ловко прыгала баба с возу,
мчалась телега, лошадь опередив,
и, помолчав, отзывался печальный воздух
на Пятикратное Эхо в моей груди.

 

Рухнул каменный дом от такого вальса –
вот что такое музыка аонид!
Много недель после я сомневался,
точно ли знает железо, где скрыт магнит.

 

Я не нашёл его ни в одном из храмов,
так бы сидел и дальше в своей норе,
но слово «весна» весит пятнадцать граммов
и настигает и в марте, и в январе.

 

Настойчивый, неотступный, насильно милый,
спутник Венеры, альтер эго, вторая тень, –
но боже ты мой, кто бы ведал, с какою силой
мысль о ней зажигала грядущий день!

 

Как танцевал лес на восточных склонах
под белой звездой в тысячу киловатт,
и что там за птица пела в зелёных клёнах:
«Никто из влюблённых не может быть виноват!».

 

Счастье моё, журавль на полном форсаже,
самый быстрый SAAB, золотой свинец,
цитадель моя, дорогая моя пропажа,
тысяча снов, – смилуйся, наконец!

 

 

Из дневника Сергея Казнова. 2005 год:

 

2 апреля

Маша, у Верлена есть такое стихотворение, где он качается с любимой на качелях и думает: это все обязательно пройдет, вот это прекрасное, даже если любовь пока еще останется. А потом и она пройдет…
И он заканчивает строчкой: "Умереть бы на этих качелях!.."

 

 

 

Никто из влюбленных не может быть виноват

3 апреля
«Никто из влюбленных не может быть виноват».
- это хоть одна, главная, строчка, которая от меня останется.

 

4 апреля
Маша, Маша, Маша, Маша.
…
На свете… еще так много вещей, которые я не описал… Поэтому я решил жить долго.

Маша. Это с ума можно сойти. Как я тебя люблю. Сколько уже прошло…………

 

***
Только с моих слов тебя и вспомнят, Маша.

5 июня
Увидишь Машу – весь день испорчен.
Что за проклятие.

…
«ждал с шести до полпервого, звонил сто раз всюду» (про Машу, или – сто с чем-то)

…
Все завитки жасмина в стиле ампир.
Крона зонта, укрывшая нас с тобой.
Скованный пищевыми цепями мир.
Знаешь, сколько дверей открывает боль.

15, ночь

«Но не звони, оставь такую привычку», -
и восклицательный знак высотой со спичку.

 

 

Всё, что написано болью, радость да не сотрет

 

23 июля, часов в 10
…
Всё, что написано болью,
радость да не сотрет.

 

27 июля

Тогда цветет закат печально и ревниво
и сообщает цвет речному хрусталю,
тогда волнуется желтеющая нива,
и ласточки шумят, и я тебя люблю.

 

…

28 июля

..И лежит на столе письмо, как шкурка,
из которой выползла гадина.

Август 2005

 

* * *
Тебе наплевать на боли мои фантомные.
Птицы отвергнут твои доводы томные
и не поймут растения, даже двудомные.

 

И мы перешагнем через поколения,
забудем – и встретимся снова как два явления
за гробом, где вечный плач и скрежет сцепления.

 

После неудачного старта пробного –
новый росток развитья внутриутробного,
Боже, как я не хочу свиданья загробного.

 

Неужто и после смерти эту печаль нести?
Чары твои небывалой прицельной дальности
с таким трудом я отринул в этой реальности.

 

…………………………….я знаю, это заманчиво –
считать, что судьба – как обезьяна шарманщика,
но хватит взрослого всё принимать за мальчика.

 

И льются через артерии коронарные
потоки судьбы – турбулентные, ламинарные
…………

У зеркала есть глаза – усталые, кроткие.
Все любови былые, все связи – короткие
…………….

5 августа, дома

И сколько уже можно, блин,
не видя ничего,
в гражданских сумерках гулять
у дома твоего

 

Длинный гудки у нее в трубке, густые, как вишневое варенье
…
………. и длинные гудки,
густые, как вишневое варенье

 

СТАНСЫ

До моего Арбата
добрался твой логин:
«Ах, как я виновата,
что я теперь с другим!»

 

Но не горюй напрасно,
не омрачай весну:
не так уж ты прекрасна,
чтоб чувствовать вину.

 

Разор и созиданье
заложены в судьбе:
не так уж мирозданье
нуждается в тебе.

 

На юг летели птицы
и возвращались вновь;
успела превратиться
в поэзию любовь;

 

траву в лугах косили,
за плугом шли весной, —
и без твоих усилий
вертелся шар земной.

 

И будет ветер летний
и розовый восход
не первый, не последний,
не предпоследний год.

 

И будут семьи, дети,
влюбляясь и любя, —
как будто бы на свете
и не было тебя.

 

Художественная обида

12 августа
…
Вот новый термин: ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ОБИДА – то, что у меня к М.

 

***
Сколько груза на плечи легло -
не унести двоим.
Прости меня, что мне тяжело,
прекрасный мой конвоир.

 

Долго я пробовал обивать
пороги твоей души.
Когда я пытался тебя рисовать -
ломались карандаши.

 

И ладно бы только этот пунктир -
художник тому виной –
но черт знает как искажался мир,
когда ты была со мной.

 

Все расплывалось: дворы, цветы,
дорога, вода, скамья.
В фокусе виделась только ты,
а фокусником был я.

 

Не знаю, кто наложил запрет,
но точно определю:
я не смог бы закончить портрет,
пока я тебя люблю.

 

...Тени домов лежат на домах,
улицу замело.
Страшно подумать, какой размах
все это приобрело.

 

Вьюгам нравится завывать
стаей диких котов…
Раньше я тоже любил рисовать.
Теперь рисунок готов.

 

 

Заметки на полях

Из дневника Сергея Казнова. 2005 год.

 

«И мне осталась одна забава –
пальцы в рот да веселый свист…»

И т.д. до самого конца.
Довольно грубо, нетонко написанные стихи.

 

«И коль черти в душе гнездились –
значит, ангелы жили в ней».

Примитивнейший немотивированный дуализм.

..А всё равно хорошо!

 

***
В прозе проще компоновать заготовки (а ля Набоков), чем, скажем, мои многочисленные пятиударные дольники. Совершенно разные принципы. Поэзия только туда вкрапляется, как самоцветы. Или инкрустация. Стихи его бледны как зимнее небо. А в прозе – такое дыханье, что весной можно спятить.

 

***
«Сама собой сыта и дышит ревность». Слушай, он все-таки такой гений, а? (Шекспир)

 

***
15 апреля. Середина весны.
Состоялось сожжение мною на школьном дворе черновиков. Не всех – отобранных ненужных за много лет. А жечь было долго.
 Вскоре – 14 лет (19.04)

(От составителя.: скорее всего, речь идет о 14 годах стихотворчества)

 

***
Эпиграмма Полежаева на царя Николая. Первая строчка:
«Ты умом совсем поехал, гад!»
У Полежаева насчет таланта – там даже тучка золотая не ночевала».

 

 

Сергей, безусловно, мастер, профессионал, но он не идёт на поводу у новомодных литературных течений. Он достаточно силён и самостоятелен, чтобы не стремиться быть как все, не стремиться понравиться. И его удивительно точные и остроумные  «Стихи о несвободе», как ни странно, только подтверждают и оттеняют его собственную внутреннюю свободу.

 

Стихи о несвободе

 

И вправду, видимо, в семье не без урода,
поэзии не стать счастливей, чем была.
Оставим болтовню, искусство – несвобода,
чем больше лет ему, тем горше кабала.
Клеймо на гордом лбу, на темени тонзура,
позорное пятно на теле, посмотри:
жестокая беда, последняя цензура,
которая внутри.

 

В лирических краях, заваленных дешёвкой,
уже не перечесть тотемов и табу:
мы брезгуем давно глагольною рифмовкой,
любовь и бровь и кровь мы видели в гробу;
приходится писать темно и околично,
и стих рождается умён да нарочит.
Здесь слово «красота» не то что неприлично,
но как-то не звучит.

 

А кроме этого, нам ведома опасность
течений и кружков, писателей и школ:
и тютчевская мысль, и пушкинская ясность,
и пастернаковский ветвистый частокол.
За минные поля сойдут поля тетради.
Куда б ни завела тебя твоя стезя –
везде ограждено и надпись на ограде:
сюда уже нельзя!

 

Кому завидую, так первому поэту,
который не кричал про зайца «крокодил»,
который называл котлетою котлету
и вместо сада огород не городил.
Вольно ему тогда, счастливцу, было в поле
и по горам бродить куда как хорошо!
Никто там не писал: «Здесь были Ося, Коля,
и Саша здесь прошёл».

 

В пучину, в никуда тропинка наша вьётся,
почти на всех устах пудовая печать.
Чем больше сказано – тем меньше остаётся:
последнему из нас придётся замолчать.

 

 

Творческие планы

 

«Идеально было бы в прозе написать одно легендарно-сюжетное произведение вроде "Алых Парусов". На веки вечные и всё. Ах…

Стихи – само собой.
Для такого сочинения нужна гениальная идея и – опыт. И – уже все в него вложить, все светлое, что во мне есть, все лучшее.
Или, скажем, написать пьесу белым ямбом – ну, типа «Отелло»…

 

***
Написать на досуге работу: исследование двух книг Ильфа и Петрова в контексте русской (и мировой) литературы. Типа: Корейко – «маленький человек». Плутовской роман и т.п.
Экономия a la Башмачкин своего рода расточительство, гедонизм, - прожигание жизни.

 

***
Одна из главных мыслей и общих мест поэзии - что на родине всё лучше: «А я люблю свои места родны-ы-е». Это важная тема. Объективно это иллюзия, а иначе – чистая правда. Выразить это как-то по-новому и как-нибудь безупречно».

 

И он сумел это выразить. Именно так: по-новому и - безупречно.

 

ДРУЗЬЯМ

 

Я живу здесь чуть меньше века, и не новинка,
что люблю этот край сильней, чем весну и ночь.
Но когда от луны останется половинка,
я усядусь в поезд и нежно уеду прочь.

 

Я уеду прочь, чтобы чередой по восемь
проходили воспоминания наяву.
Я уеду прочь, чтобы что-то зажглось, как осень,
над железною крышей дома, где я живу.

 

Благословенны те, кто не уезжает
и в багаж свои чувства лучшие не сдает!
Не дано им знать, как остро, как больно жалит
на чужбине то, что на Родине было — мед!

 

Благословенны вы, кто хранит пенаты
и живет вот здесь, не зная про мир иной
и про то, что лучше быть тысячу раз женатым,
чем один - разведенным с землею своей родной.

 

Жизнь моя, эти звезды над головою.
Когда я вернусь, чтоб все это облечь в слова,
мне вода твоя покажется ключевою,
даже ежели из-под крана - и то едва.

 

...А потом я опять уеду и, провожая
свой эдем, буду долго и глупо махать зонтом,
Благословляя всех, кто не уезжает
и живет в раю, не догадываясь о том.

 

 

***
М.б. несколько вольных переводов сделать из Верлена – обработок, переложений. Верлен не только чувствовал и описывал, но еще и ДУМАЛ. У него есть ИДЕИ.

ИДЕЯ, переложение из Гейне («Зловещий грезился мне сон»). Иду я по саду, все ништяк, все цветет. Вдруг у озера – прекрасная девушка (я в нее сразу влюбился) что-то полощет в воде и поет (текст песни, 1-2 строфы). «Что ты, милая, там полощешь, а кой тебе годик??? – Я полощу тебе саван»

ЕЩЕ: Прятки (мы друг друга любили, жили, все целовались и играли. Решили сыграть однажды в прятки и так запрятались, что до гроба не найдем).

 

***
В субботу в церкви прошел мой вечер. 15-20 чел. Не самый плохой.
 С. Ю. говорил в субботу, что к 10-летию Русского клуба он через министра попробует издать мне книгу. Ту, которой рукопись уже готова, на 2,5 п.л. Я уже не хочу и не стану там ничего изменять или добавлять: она готова. Это "Остров, Полный Звуков".

 

Сергей Казнов и С. Ю. Сеничев

 

 

7.03.05.
Что до главного произведения – старая-старая моя идея – произведение, объясняющее, допустим, инопланетянам всю Землю и ее цивилизации с нуля, с азов. Абсолютно отстраненным взглядом. Т.е., что такое дом, мать, любовь, деньги и т.д. Есть в этом что-то свифтовское, только намного это круче. Не хочется впадать в социальный пафос, а придется. Это может быть серьезная книга.
Заняться – хоть потихоньку.
Это потребует полнейшего развоплощения.

 

Продолжать рассказы о русских писателях. Ребятам очень понравилось: «Продолжай, продолжай» (вчера). И не только о русских – Сент-Экс «Современный Икар» и прочее.
В общем, трудиться над прозой.

 

Жить, проживать, узнавать жизнь и описывать ее; превращать короткое в длинное, конечное в бесконечное. И, в конце концов, «свою жизнь для тебя превратить в цветы».

 

 

 

А после ты умерла,
но как ты хотела,
чтобы душа жила
дольше, чем тело!

 

Капитонов вчера сказал, что книгу реально сделаем в 3 квартале, т. е. начиная с июля. До тех пор еще успеем обложку и предисловие.

 

3 июля утро, 2005
Написать бы такие стихи, вроде заклинания, чтобы они отводили от меня – не возможные беды, а мое беспокойство, нервозность по их поводу. И давали бы спокойствие.
Возможно, я их всё время и пишу…

август 2005

***
Прощай, моя взрослая любовь. Август нынче дождливый, и ручьи будут течь в тех же руслах.
Это ведь мне приснилось когда-то, идея этого рассказа. Написать бы его – пусть не теперь, но рано или поздно – обязательно. Не как-то, а правильно написать.

Пояса затяните туже.
Да, вам солоно – ну и что же?
Все мы любим одну и ту же,
все мы любим одно и то же. (это бы тоже в книгу?)

 

РУСЛО ДОЖДЯ – название или…

 

Звонил Капитонову: «Пойдешь в издательство, все сам разруливать, мы оплатили». Ура!»

 

20 августа Сергея Казнова не стало. Книга вышла через несколько дней после его смерти.

 

 

Окончание здесь: http://www.liveinternet.ru/users/4514961/post352535751/

Начало здесь.

Из дневника Сергея Казнова:

 

Любовь — это...

«Любовь – оттого, что это нужно субъекту, а не потому, что объект так хорош. Хотя так может показаться…

 

Любовь – это чувство, которое придает предмету дополнительную ценность – ту, которой он сам по себе не имеет (мое определение).

 

Любовь – это странная вещь,
и никто, никто не знает, что она скажет.

 

Она всегда заставляет нас
ждать себя так божественно долго.

 

 

Мне не жалко тебя, как ящерице хвоста

 

* * *
ОНА НЕ ПРИДЕТ. Это так же ясно, как то, что идет дождь…

 

***
Ко мне вчера приходила Света Н., и мы пили за здоровье двоякодышащей рыбы цератод.
И я сижу и думаю: чего она от меня хочет?

 

***
При слове «любовь» ты поднимала брови.
Мы пили вино температуры крови
и, кажется, даже двери не запирали:
допив «ахашени», я бегал за «сапевари».
Длинные волосы, стриженные газоны…
Бывают дни вроде оффшорной зоны.
В такие дни я гордился своей манерой
каждую звезду называть Венерой.

 

Книга; там стихи посвящены нескольким женщинам; и все эти женщины уже… отказались от меня…»

 

Из этих размышлений о причинах и следствиях безлюбья рождается баллада:

 

    ВАЛЬТЕР, ЛИШЕННЫЙ СМЕРТИ

 

   Вальтер Крылатый Лев был богат и знатен.
   В отличье от солнца, на нем не имелось пятен.
   Он становился владетельней с каждым годом.
   Реки его текли молоком и медом.
   У него было много денег и драгметалла,
   И только любви еще ему не хватало.
   Он хотел снабдить свой дом золотою кровлей,
   но встретил и полюбил молодую фройляйн.

 

   Угощал ее русской икрой и вином испанским,
   искупал ее в бассейне с чистым шампанским,
   устраивал для нее фейерверк на даче,
   одевал ее у Кардена и у Версаче...
   Через месяц фройляйн нашла себе побогаче.

 

   Она ушла рано утром, забыв бюстгальтер.
   Узнав об этом, Вальтер достал свой вальтер,
   выбранил слуг за то, что не разбудили,
   и просверлил две дырки в своем мундире.
   Подобно тому как негры не загорают,
   Вальтер не умер - такие не умирают.
   Вальтер хотел без ружья пойти на медведя,
   но встретил и полюбил молодую леди.

 

   Он водил ее на Карузо и на Феллини,
   Он купил ей виллу в Кремниевой долине,
   Он полюбил ее до сердечной дрожи,
   Заказал для нее паланкин крокодильей кожи...
   Через месяц леди нашла себе помоложе.

 

   Вальтер Крылатый Лев не стерпел обиды,
   обменял все свои ликвиды на неликвиды,
   "Чего-то во мне не хватает", - подумал Вальтер.
   Через два часа его соскребли с асфальта.
   То ли Господь, то ли колдуют черти...
   Его прозвали "Вальтер, Лишенный Смерти".
   Когда его сшили, он думал, что выжить некем,
   но встретил и полюбил молодую фрекен.

 

   Лицо ее даже в сумерках было детским.
   Он читал ей стихи на безобразном шведском,
   он с ней бывал то взвинчен, то обессилен,
   он подарил ей "фольксваген" небесно-синий...
   Через месяц фрекен нашла себе покрасивей.

 

   "Дас ист капут", - подумал крылатый Вальтер,
   рухнул в свой "мерседес" и уехал в Альпы,
   проклиная союзников, Дойчланд и чуть не плача.
   Но и в горах его ждала неудача.
   Его били потом из мортиры и миномета,
   он съедал за раз до шести килограмм помета,
   Дедушка Нобель рвал его динамитом,
   но его лимит не был людским лимитом.

 

   Вальтер не знал, к какому прийти решенью.
   Он стал вообще для всех бесплатной мишенью,
   Его не брали ни пропасти, ни торосы,
   не помогали цианиды и купоросы,
   тело его обрывали стальные тросы.

 

   Вальтер шептал, глядя на местный флюгер:
   "Я, наверно, умру, если меня полюбят".

   Но вовек не кончится его песенка плясовая,
   никогда не лопнет эта связка голосовая,
   и его секундная стрелка как часовая.

 

…
«Все больше как будто убеждаюсь, что только те не обманут, кому друг от друга ничего не нужно. (как мы с С.Н. сегодня)
Хотя это не дело и ни к чему не ведет.
А надо ли вести к чему-то?

 

***
...но кинопленка рвется на этих кадрах,
и всё это отшумело, как лето в Гаграх…

 

***
Мне не жалко тебя, как ящерице хвоста.

 

 

СТАНСЫ

Девочка, как тебя величать,
темная кровь,
я научил тебя различать
секс и любовь,

 

я покупал тебе на Тверской
сок и инжир,
я познакомил тебя с тоской
и подружил.

 

Нынче неважно, кто в барыше -
он небольшой.
Я выжигал по твоей душе
с легкой душой,

 

я тебе в сердце под ребра вбил
стержень копья -
но ни один тебя не любил
так же, как я.

 

А за науку чудный ответ
ты мне дала -
горстью отсыпала звонких монет
из-за угла.

 

Дальше - молчи, я почти простил,
дальше - во тьму,
но для кого я тебя растил -
сам не пойму.

 

 

Если б я чародеем был, а не сплошь поэтом...

 

«17-го вечером – у Л.А. и Оли. С ней очень хорошо».

 

(Видимо, его нет,
счастья не напрокат)
плохо, когда рассвет,
плохо, когда закат.

 

Глупости, что поэт
только прошлому рад.
Розовый, синий цвет,
терпкий, словно мускат,
счастье, когда рассвет,
счастье, когда закат.

 

феечка

 

Легкостью схожая с бабочкою лимонницей,
красавица наделила меня бессонницей.

Как хорошо! Как во сне. 13.04.

 

 

* * *
   Легкостью схожая с бабочкою лимонницей,
   красавица наделила меня бессонницей,
   и из нашего напряженья и притяжения
   всякий раз выходила хозяйкою положения.

 

   На нее заглядевшись, впору было зажмуриться.
   Сколько раз, проходя с нею рядом по разным улицам,
   бороздя тротуары, булыжником замощенные,
   я ловил на ней взгляды протяжные, восхищенные! -

 

   Никому никогда не позволяла лишнего.
   Красавица, если б был я родня Всевышнего,
   если б я чародеем был, а не сплошь поэтом, -
   видит Бог, я сумел бы сделать тебя предметом

 

   не бесплодной страсти, умствованья напрасного, -
   я бы сделал тебя служительницей прекрасного.
   Чтобы впредь ты была воспета моей цевницею
   не весталкой и не вакханкой, а чаровницею.

 

   Повсюду будить обожание, вожделение,
   и чтоб все мужское взрослое население,
   завидев тебя, не сводило глаза с экранов,
   и поезда тормозили в десять стоп-кранов.

 

   Не связанная ни сметой, ни расписанием,
   доступная только взглядам, но не касаниям,
   царевна из дальних стран, лето звенящее,
   проходила бы ты, недоступная и манящая,

 

   чуждая смерти, старости, одряхления,
   через мосты, сердца, через поколения,
   яркостью излученья подобна цезию, -
   через века, через всю на свете поэзию.

 

 

***

Пахнет помойкой от золотого Кремля
Но через сотню лет, через миллиард
только любовь сверкает, как бриллиант

 

чудо мое, ветерок на Луне

 

Сокровища

 

Драгоценности, бриллианты, зелёный шёлк,
аметисты, топазы, золото… Бог простит:
кончается всё, начинавшееся хорошо,
и жизнь моя смотрит на это и не грустит.

 

Изумруды, бериллы, сапфиры, любовь моя,
жемчуга и рубины, листья и лепестки,
лунные тени, звёзды и дрожь ручья –
сколько сокровищ касалось моей руки.

 

Небеса и крупные звёзды, и всё равно
всё прекрасно будет, куда бы ни повернуть…
До сих пор в бокале краснеет твоё вино –
драгоценное, но тяжёлое, точно ртуть.

 

В тихие омуты, голову очертя,
бросался, шептал счастливой звезде: сорвись!
Вот он, бокал, и разбить бы его к чертям,
но бокал кидать нельзя: жалко – сервиз.

 

Сколько раз говорил: «Не будет моей ноги!».
Сколько раз ворчал про капризы. Про глупых дур…
От квадратного камня тоже идут круги,
и любовь – всегда счастливая, мон амур.

 

Захлебнуться может. Угаснуть. Сойти на нет.
Но останется (р)едким сокровищем жить в крови –
до каких бы банальных слов ни дошёл поэт,
повторяя своей любви о своей любви.

 

 

 

Убегал тайком к кому-то еще…

 

Я знаю, почему я осторожно смотрю на счастливых влюбленных, - у них кое-что позади и много впереди, а главное – они сами потом удивятся, за что и почему они друг друга любили.
Но у меня нет вопросов к будущим влюбленным – я, во-первых, сам к ним принадлежу, а во-вторых, об этом написаны стихи «Убегал тайком к кому-то еще…»

 

* * *
Убегал тайком к кому-то ещё,
согревался её теплом,
оттого впоследствии не прощён
и покинут был поделом.

 

Но каким магнитом я схвачен был,
как постыдно стремился к ней
и любил – и, может быть, так любил,
что нет смысла любить сильней.

 

Ещё в детстве стоя одной ногой,
мы бываем убеждены,
что одна отрава милей другой,
белена белей белены.

 

Чтоб опять дрожать, как больничный лист,
наглотавшись новых отрав, –
но уже давно исцелён и чист
дегустатор подобных трав.

 

И ему гораздо теперь милей
никого любимой не звать,
собирать урожай с магнитных полей
и тетрадные засевать.

Он страшится прежнего, как чумы,
и уже не его вина,
если вновь цветёт посреди зимы
ненасытная белена.

 

Он нашёл бы силы бороться с ней,
будь то морок иль мелкий бес,
но она светлее любых теней
и чудеснее всех чудес.

 

 

 

Маша у меня вроде горизонта

 

Прекрасной вещью, стоящей в глубине квартала, видимо следует считать дом 19А по Огородному проезду (детский садик, розовый, двухэтажный). Прогулка 27 апреля днем.

 

МАША – рефреном/рифмой. Я не писал, что встретил вчера некую Машу, в садике у Ульяны, а еще (вечером) у Виталика. Потом – только бы видеть ее и дальше…

 

Полночь, и стрелки спутались на часах,
значит, я обо всем рассказать успею.
Видишь, висит в распахнутых небесах
то, что ты принимал за Кассиопею.

...
Видишь, как хищно скалит свои клыки
то, что я принимал за любовь до гроба

(От составителя: позже это превратится в «ЭЛЕГИЮ ДЛЯ МАШИ (недописанную). Последние два двустишия будут вымараны).

 

МАША, наркотики без рецепта. Мы сегодня ходили с ней и с Ульяной на рынок (они получили зарплату). Она – прелесть, она очень красивая и вообще хорошая. Но вообще, по словам Ульяны, у нее есть некий Миша, которому она и покупала подарки, типа: пивная кружка с раками (его знак). И этот «Мишка косолапый»… Что поделаешь. Но она так нравится все равно.

 

Как биохимик видит вирус в крови,
я помню третью неделю моей любви

 

Маша у меня вроде горизонта

 

Ах, если б я хранил тебя
как он меня хранил (талисман)

 

Вот – босиком по песку
явится в платье узорном
и перемелет в муку
рациональные зерна.

 

 

Сегодня, 10-го, долго гулял везде. Лирическое.
Вечером зв. Маше. В такие минуты и воздух мне кажется карим.

 

…Быть счастливым дольше, чем полдня,
а не изнывать в тоске и страхе
до сих пор не вынудил меня
ни один на свете амфибрахий.

Только ты могла – точнее, Вы –
дать мне счастье быть самим собою
перед тем как стать листом травы
и уткнуться в небо голубое…

 

 

 

Как моя жизнь становится собственно мной

 

В стихах о Маше я уже склоняюсь иногда к тому, что Готфрид Бенн называл Seraphische Tone (проще говоря, идиотская восторженность). Напр, концовка «Атеизма».

 

Из тетради «ЗВЕЗДА АФРОДИТА» (1 января – 15 июля 2005):

 

4.01. Стихи о том, как после расставания любовь медленно очищалась от того <гадкого>, что ты успела наговорить и сделать в конце. И очищается до степени брильянта, так что и ты – уже не ты, а один сплошной плюс, невозможное сияние.
(От сост: через одиннадцать дней он допишет «Огранку» - стихи, которые поставит в финал своей первой и последней книги «Остров полный звуков»)

 

ОГРАНКА

 

   И вот - совершилось прощание. Пустеет мое жилье.
   Вся - роскошь, вся - обещание, ты выполнила свое.
   Ты, что мне предначертана, уходишь и гасишь свет,
   вся вычерпана, исчерпана, хотя мне кажется - нет.

 

   И начинается нежная, неспешная круговерть,
   долгая, но неизбежная, как тепловая смерть,
   время, когда сознание чинит карандаши,
   огранка воспоминания, работа души.

 

   Там крутятся механизмы, шарниры, винты,
   и расцветают призмы, как полевые цветы.
   Всё, что в памяти умещается, как город в окне,
   проходит и очищается от того, что не нужно мне.

 

   Пусть настоящее время подождет до поры.
   Именно так из деревьев делают топоры.
   Смотри, печали виновница, чему ты виной
   и как моя жизнь становится собственно мной.

 

   Во времена звездопада, ты помнишь сама,
   я мог рычать с досады или сходить с ума,
   а нынче - была ты сердита или добра -
   сияет звезда Афродита с вечера до утра.

 

   И я говорю язвительно: выживу ли, умру ль, -
   не нужен мне вечный двигатель, подайте мне вечный руль!
   Как строчки слева направо, знает моя тетрадь
   мое любимое право - править и выбирать.

 

   Обмолот, разделенье стада, сгущение молока,
   изготовление рафинада, синтез белка,
   возгонка минувшей радости до такой чистоты
   и до такого градуса, что это уже не ты.

 

   Лить на воображение целебный бальзам,
   чтобы в конце брожения предстала моим глазам
   не сидящая в супермаркете продавщица вина,
   а лежащая в черном бархате серебряная луна,

 

   не капризная и лукавая носительница белья,
   смешная, во всем неправая единственная моя,
   но высокая, благоуханная, меняющая цвета,
   прямая, сорокавосьмигранная алмазная красота.

 

 

Маша вчера: «я бываю в ун-те в среду и в четверг после обеда. Заходи на кофе». Зачем, милая?

 

***

Веки мои красны,
мысли мои грустны,
мята пахнет бурьяном.
Рядом с тобой не спать,
кем бы ни смог я стать,
даже вещим Бояном.

 

чистые простыни бессмысленно постелю

 

Как скрипку я держу свою обиду

 

Как скрипку я держу свою обиду. Но сколько же можно на ней играть.

 

 

* * *
Я лежу в темноте, одеяло на плечи набросив,
и далекий сигнал ударяет в стекло, как вода.
Это поезда шум отражается в доме напротив
и доходит сюда, и доходит сюда, и доходит сюда.

 

И тоска, словно поезд товарный, все мчится и мчится,
торопя, торопя наступление нового дня.
Успокойся, постой. Видит Бог, ничего не случится
ни со мной без нее, ни, тем более, с ней без меня.

 

 

* * *
Я одинок, потому что тебя люблю.
Спасибо на том, что тебе хоть немного лестно.
Но вряд ли можно завидовать королю,
если он остался без королевства.

 

Я всегда ненавидел стоять в строю.
Я давно лечу, а не стою на почве.
И только ты освещаешь всю жизнь мою,
словно зенитный прожектор кошмарной ночью.

Ясно, зачем он светит, но все равно.

 

 

«Я пытаюсь разучиться дышать…»

 

«Я пытаюсь разучиться дышать…» - вот как бы квинтэссенция любви

 

10 марта, засыпая:

Виделись с Машей у Виталика. Здравствуй, прелесть. В белом свитере. Сережки с якутскими изумрудами, красивые. «До свиданья, пчелка. Звони иногда». Хорошо…
Вечная какая-то любовь, хоть это и не любовь уже, полагаю.
Насчет неё – вот что, я давно уже отмечал: мне всегда нужен идеал (в лице девушки), пусть даже он вовсе и не идеал. Чтобы, когда мне тяжело, больно и плохо, вспоминать и думать о ней. Именно об этом и написано «Её косы спелым дышали колосом...».

 

* * *
She lives on Love Street.
The Doors

 

Её косы спелым дышали колосом,
и нектаром – платье. Она была
несравненна станом, лицом и голосом,
как огонь стройна, и носила волосы
цвета белого воронова крыла.

 

Не пристала грязь к золотому кружеву,
к загорелым, детским её рукам.
О, когда б я мог отыскать похожую!
Но она подобна одним лишь бежевым,
на ветру смеющимся облакам.

 

Воплощенье счастья, любви и верности.
И гулять по лугу. И мять траву.
И порок навеки из сердца вытрясти.
Но не может, не может такая вырасти
из того, чем я до сих пор живу.

 

 

http://www.youtube.com/watch?v=TJ-cuMWZmdU

 

 

***
Я, видно, люблю тебя, Маша.
Беда мне с тобой.

 

…
Ужасно люблю тебя.
Не пристала грязь к золотому кружеву.

 

Эталон. Если б даже со мной у тебя было – это могло бы, наверное, многое разрушить.
А так – Дева. Мария. Прекрасная Дама.
Заметьте смежность: «Не пристала грязь к золотому кружеву» - «и медленно пройдя меж пьяными».
Ты – эталон. Чистоты и всего прекрасного. А кроме того и главное – милая. Я люблю тебя.
И эта любовь никогда не перестанет.

 

 

* * *
   Оранжевым и красным светом
   горят осенние цветы,
   но между осенью и летом
   есть искорка, и это ты.

 

   Под нами протекает речка,
   и циннии еще в цвету,
   и ты стоишь, пряма, как свечка,
   меж берегами на мосту.

 

   Я тем счастливее, чем ближе,
   чем меньше между нас границ.
   Я не смотрю, я просто вижу
   твой силуэт из-под ресниц.

 

   И лето, и весну, и осень
   я буду на тебя смотреть,
   а что любовь горит - и бог с ней,
   ей так положено гореть.

 

   Как свечку я ее поставил
   границей мира своего.
   Как говорил апостол Павел,
   любовь не ищет своего;

 

   не тратит силы на надежду,
   не обвиняет, не корит,
   но лишь стоит миров двух между
   и синим пламенем горит.

 

 

Нужен живой идеал, к которому можно не прикасаться

 

Но нужен живой идеал, к которому можно не прикасаться, но помнить о котором – помогает. Так и происходит. Было так с Людой (она это поняла и высказывала мне в одной обидчивой записке); по-моему, с Дашей. Думаю, и с другими раньше и позже. Об этом бы и нужно написать стихи. Это важно, это искренне и обо мне. Только нет точки опоры и старта нет.
<Оттого и чувство мое к тебе:
смесь благодарности и обиды>

 

Маша, ты так прекрасна, как звезда Беллатрикс, гамма созвездия Ориона (вторая сверху). Что еще сказать тебе! Разве что до тебя невозможно дозвониться.

 

 

***
Когда пусты ладони
и в мыслях - перезвон,
всего слышнее в доме
молчащий телефон.

 

Как ждут посланий свыше
или весны зимой,
так я хотел услышать
твой голос, ангел мой.

 

Но хмурится погода,
и время к десяти,
а я не знаю кода
для ангельской сети.

 

Зверек из легкой бязи,
я знаю без прикрас,
как аппарат для связи
разъединяет нас.

 

Он раб сигналов тока,
не знает, что творит, -
но он молчит жестоко
и, значит, говорит,

 

что много в мире комнат,
где счастливы вполне,
и что никто не помнит
на свете обо мне.

11 апреля 2004

 

28.04
Запомним это, такое уже случалось: сперва занято много раз подряд, а потом – не занято – определитель – оценивающая пауза – и отбой.
Потом она отзвонилась и выключила телефон (это не строчка)

 

Здравствуй, Маша.
Поздравляю тебя с днем рождения. Желаю всего самого наилучшего.
Вчера по телефону у меня было для тебя много пожеланий и несколько сюрпризов. Но… Вы сами выбираете себе абонентов.
Прощайте. Вам нельзя верить. Бедные (мои) кактусы.

…
жестко, жестко самому, а то никогда не отвяжешься.
А ей – ЦАРСТВЕННО наплевать…

 

Я люблю её. Вот почему больно. Вот какая беда.

 

«Так пел я, пел и умирал.
И умирал, и возвращался
к ее рукам, как бумеранг,
и – сколько помнится – прощался».

Вот что страшно.

 

 

* * *
В мире есть красота, с которою страшно.
Кто вкушал досыта медовое брашно,
кто ощущал в крови вьюгу с туманом,
знает, как от любви тянет обманом.

 

После Чистых прудов, зелени лета,
после цветных садов – каторга эта!
Вьюга белей, чем мел, бледнее перины –
блажен, который сумел всё это отринуть.

Бесцветье и пустота герою награда –
но в мире есть красота, которой не надо.

 

Предпримем предпоследнюю попытку (дозвониться Маше)
(бесполезно…)

 

 

 

Продолжение здесь: http://www.liveinternet.ru/users/4514961/post352527542/

Начало здесь.

 

Лето 1997 года. Сергею 19.

 

 

Из воспоминаний Стаса Нестерюка:

 

«... В одну из последних ночей, проведённых у меня, когда мы с Виктором Мишкиным «прилепились» к телевизору, наблюдая матчи, Сергей лежал на диване со «Занимательной физикой» Перельмана, время от времени отпуская шутки по поводу нашей слабости. И пусть не удивляется читатель названию книги: любознательность Сергея, похоже, не знала границ. Круг познаний его можно было сравнить с энциклопедией».

 

Безответная любовь к звёздам

 

 

Из дневника Сергея Казнова:

 

«235 звезд имеют собств. имена на 1979 г.
А нынче я детально наблюдал Орион и пр. Серп Венеры. И другие. В телескопическую трубку. Даже зарисовал юг звездного неба. Арктур – медвежий страж. Я бы сказал – сторож медведей.
Последние – 1,5? 2? месяца – безудержная, всё сильнее любовь к звездам. Возможно, в некотором смысле безответная. А в главном, в земном, - они любят меня, конечно».

(От сост.: Далее следует таблица-список двадцати самых ярких звезд неба с указанием видимой величины, спектр-класса, расстояния до них в парсеках и светимости)

 

 

***
Так называемый звездный свет
светит как-то устало.
Лермонтов мертв, а мы еще нет,
но нам и этого мало.

 

И, надрываясь, еле дыша,
чаруясь звездой любою,
на ощупь во мраке летит душа
за истиной и любовью.

 

Век ее долог и путь далек,
но сводится к этому штампу:
летит отвратительный мотылек
на примитивную лампу...

 

 

«Если я в это верю, значит, оно и случится». Простейший механизм… сколько веков во всем виноваты звезды. Yes!
...я слишком часто говорю (в т.ч. с самим собой) по-английски. Это уже даже немного тревожно. (Шутка: подсознание предвидит будущую эмиграцию (побег из диктатуры – думаю, в Канаду)). Ну бог с ним (это уже совсем-совсем внутренние мысли)».

(От сост.: действительно, в тетрадях часто встречаются целые страницы на английском – цитаты, тексты песен («Биттлз», в основном), авторские стихи, мысли)

 

 

* * *
 

Мелким осенним ситом было просеяно
на остров родной возвращение Одиссеево.
Холодно, горько, ветер по дому шляется,
оцепеневшие листья в грязи валяются,
бурые, пёстрые, холодом опалённые, –
а когда я уезжал, они были зелёные.

 

Рушится мир, и приказать нельзя ему,
дохнут собаки прямо у ног хозяина.
Всё, пролетел маскарад, развязались бантики,
переменились воды твоей атлантики –
катят на берег, свинцовые и солёные, –
а когда я уезжал, они были зелёные.

 

Дом обветшал, и старый посох колодника
искривился в руках мореплавателя и плотника.
А ведь шагать осталось меньше, чем пройдено.
Что же, взгляни мне в глаза, дорогая родина,
что в них? усталые, серые, воспалённые...
А когда я уезжал, они были зелёные.

 

 

Свою жизнь превратить в цветы

 

Из воспоминаний Стаса Нестерюка:

 

«...Сергей любил цветы. Он рвал их везде, где находил. Знал все их названия... Он был уже мёртв, а в комнате моей ещё стоял, осыпаясь, букет, принесённый им накануне. Чаще всего это были мальвы... (Впрочем, возможно, они просто чаще других встречались ему по дороге? - я не спрашивал.)»

 

 

Из дневника Сергея Казнова:

 

«Я их знаю, любителей фразы,
спекуляций на горе и зле,
но цветок полевой, желтоглазый
значит больше на этой земле»

(Кушнер)

 

 

Цветы цветением обманут,
погасят краски в лепестках,
но почему они не вянут,
пока они в твоих руках.

 

 

***

Все завитки жасмина в стиле ампир.
Крона зонта, укрывшая нас с тобой.
Скованный пищевыми цепями мир.
Знаешь, сколько дверей открывает боль.

 

 

 

 

ЖАСМИН

 

   Недели пролетают мимо,
   как и бывает на земле,
   и вот - стоит цветок жасмина
   в высокой рюмке на столе.

 

   Он вянет. Он стоит неделю.
   Он простоит еще полдня.
   Он гибнет, но на самом деле
   он все же смотрит на меня.

 

   Когда, усыпан снежной крошкой,
   под стать жасмина лепесткам,
   я вырван был из жизни прошлой
   и прикипел к ее рукам,

 

   когда сгорало - не сгорело,
   когда летел - не долетел,
   когда она в глаза смотрела -
   я тоже гибнуть не хотел.

 

   Но ни в одном гадальном воске
   не видел я - не повезло -
   любовь не творческую вовсе,
   а разрушение и зло.

 

   Не знаю, сколько сотых века
   еще на свете предстоит,
   но эта сорванная ветка
   пускай немного постоит,

 

   пускай - безмолвная, глухая,
   пока не скиснет молоко,
   и будет думать, засыхая,
   что мне легко.

 

 

Из дневника Сергея Казнова: «Жить, проживать, узнавать жизнь и описывать ее; превращать короткое в длинное, конечное в бесконечное. И, в конце концов, «свою жизнь для тебя превратить в цветы».

 

 

 

Да, он был «влюблён, и всерьёз», причём влюблён перманентно, хронически, но, избегая пафоса, всегда гасил его самоиронической улыбкой.

 

 

* * *
Изнывает от жажды поэт,
хотя летом бывало и жарче.
Ты, которого, в сущности, нет,
по сетям узнаю тебя, старче!

 

Вянут лютики и лопухи,
и цикорий доходит до ручки,
но поэт сочиняет стихи,
хотя знает: его закорючки

 

никому не нужны ни черта
и не сделают переполоха.
Только Фету нужна красота,
красоте и без Фета неплохо.

 

Снова стало водою вино
и не будет ни старым, ни новым.
Всё кончается. И всё равно –
хорошо быть Сергеем Казновым!

 

 

 

* * *

   Раз в полгода, но не чаще,
   получаю я
   приглашенье к ней на чашку
   странного питья.

 

   Угадайте с двух попыток -
   кофе или чай?
   У нее другой напиток -
   терпкая печаль.

 

   Я хозяин этой грусти,
   я поклялся со-
   средоточиться на вкусе
   этого дюрсо.

 

   Ненаглядная певунья,
   Сольвейг и Кармен,
   золотая, как петунья
   или цикламен.

 

   Вечно новая страница,
   розовый рассвет,
   астра, ирис, медуница,
   ландыш, горицвет.

 

   На рассвете высыхают
   капельки воды
   и вовсю благоухают
   райские сады.

 

   Я бы в сумерки бульваров
   убежал давно,
   и не пил твоих отваров,
   горьких, как вино,

 

   я бы здесь не появился
   больше никогда, -
   но я садовником родился,
   вот моя беда.

 

 

Христианская пощада

 

«Разве Бог имеет право на какое-нибудь чувство, кроме жалости?» - вспомнились мне эти строчки из дневника Сергея, и новое понятие, сформулированное им как «христианская пощада». Этим чувством проникнута, в сущности, вся его лирика.

 

О РЫБНОЙ ЛОВЛЕ

Вот человек в кафтане на рыбьем меху
с удочкой взгромоздился на самый край.
А рыба плывет и думает: наверху -
солнце, веселый свет, лучезарный рай.

 

После он несет добычу свою
и не спеша кладет на сковороду.
Рыба клюет, она хочет пожить в раю -
чтоб очутиться в самом жарком аду.

 

Рыбу цепляют за губы и тянут вверх,
чтоб разделить на филе и на рыбий жир,
и потому, дорогая моя, вовек
не спрашивай меня, как устроен мир.

 

Стас Нестерюк:

«Мы, люди - мыслящие существа, познавшие многие законы Природы, бороздящие космос и проникшие внутрь атома, придумавшие мораль и гуманизм, не в силах избавиться от необходимости убивать другие существа ради собственной жизни. Более того, рыбалка даже и убийством-то не считается… Здесь - такая глубина, что можно писать философский трактат! А Казнову хватило 12 строк!»

 

* * *
Здесь она, больная птица,
у воды лежит замерзшей,
где тюлень живет ушастый,
вот она лежит больная,
наша птица у лежащей
здесь воды, тюлень ушастый
где замерз, больной, лежащий
у воды, тюлень и птица,
оба бедные, больные…

 

Это звучит как бред боли, как заклинание, как молитва...

 

 

«Быт был в стороне от него»

 

«Так повелось на Руси (а может, и не только на ней), что поэт воплощает житейскую неприкаянность, беспомощность, неустроенность, непрактичность... То же и с Казновым. Всего лишь 27 прожитых им лет должны навести на параллели с Лермонтовым, но знавшие Сергея люди сравнивают его с другим поэтом. «Это был человек, не создавший вокруг себя никакого быта и живущий вне всякого уклада», – сказал когда-то Корней Чуковский об Осипе Мандельштаме. «Быт вообще был в стороне от него. Быт вызывал в нём, разве, недоумение, – вспоминает земляк Казнова, поэт и журналист Сергей Сеничев... Наверное, самый подходящий образ жизни для людей такого склада – быть вечным студентом Литературного института, где у Сергея было много друзей...».

(«Литературная Россия», №13. 30.03.2007)

 

 

 

 

Из дневника Сергея Казнова: «Я никогда ничего не просил, кроме совета, портвейна и ночлега»

 

Ни на что я не годен, кроме песен,
только музыке преданный вассал.
Маяковский был тоже интересен
только этим, об этом и писал.

 

Казнов был внутренне одинок и неприкаян.  Уход и ранняя смерть отца, распад семьи, сложные отношения с матерью и отчимом полковником, с которым у Сергея сложились «перпендикулярные отношения»... Об этом мы читаем в его дневнике.

 

 

Мама с полковником

 

2002 год, 10 января

«От добра, конечно, добра не ищут…
Это я о посылке из дома, где денег не оказалось-таки. Остались две сломанные сигареты. Но ничего. «Прорвемся». По ходу, мама с полковником сами сейчас не богаты, судя по посылке (картошка, лук, чеснок, квашеная капуста, сушеные абрикосы (курага), банка шпрот, банка грибов; из покупного – сахар, чуть колбасы, чуть кофе (не считая тех же шпрот). Жаль, что нет письма от мамы, они всегда меня трогали и умиляли. Варенье.
Мама тут звонила кому-то из подружек: «Вот и Сережка – потихоньку за ум берется… вставать и ложиться стал раньше…» Вот это записать и описать: «О язве социальной адекватности», о большом (моем) чувстве вины и т.д.
То, о чем я хотел написать, но все «стеснялся». Перед самим собой. Английские писатели типа Диккенса, Голсуорси, (Джека Лондона), Моэма (при всей тоже расчетливости нации), - настолько отдавали предпочтение человеку, отвергнувшему это (и восхищались им – и оттуда вырос Оскар Уайльд). А я, далекий от идеалов комильфо по убеждению, испытываю чувство стыда перед, скажем, матерью («Пишет!», «Сергей, ложись!») – а вовсе не отчужденную гордость и чувство превосходства a la Байрон. Комплекс вины, сильный и безобразный, хотя я ни на миг не могу посчитать правду полковника своей правдой. Так глубоко они (не только) загнали в меня этот протест, что только глухие вопли, как из-под земли. Бессильная злость, вот и теперь, перед этой тупой «правдой», безобразным, мерзким комильфо, тянущим меня в их братскую могилу вместе со всеми моими лучшими мыслями.
«Катя, пожалуйста, не называй их родителями – лучше сказать, что это мои обыватели» (т.е. мама с полковником).
Дословно - накануне 4 месяцев со дня смерти отца: «Твой отец умер, оставив и тебя, и свою дочь на полпути» и т.д.
Сегодня, 6-го: «Мама, ты все-таки поедешь на кладбище к отцу? [она никогда! там не была, даже в день похорон] – Как освобожусь. Пока я занята переработкой овощей (…) Что? – Ничего. Мне всё ясно, я всё понял».
Это говорила моя мать.

 

21 февраля 2005.

Господи, какие обыватели! «Всегда доволен сам собой, своим обедом и женой». Это я говорю про – в первую очередь – полковника. Очень прискорбно видеть каждый день, как она тупеет, глупеет рядом с ним (мама). – Уже давным-давно.
… Вот так всегда и бывает у поэта, должно быть, к сожалению. Иначе бы он ничего стоящего таки не написал.
Большое счастье, что я сразу отхожу от обид. Иначе бы.

 

Запись месяцем раньше:

А м.б. архивы отдать не матери вовсе (не дай бог!) – а Наташе Сидоркиной? Они (с её мамой) сумеют сохранить. А я тем более сумею сохранить чудовищную приязнь к ним.
Отдать весь архив им – т.к. моя собственная мать не в состоянии сохранить архив.

(приписка карандашом) NB. Н.С. Согласна. 28.01.05.

 

Незадолго до смерти Казнов напишет «ретро-пиесу» - эдакую чёрную пародию «Гамлет, принц датый» - современный перепев "Гамлета" в нарочито заниженном жаргонном регистре конца 20-начала 21 вв...  Прочтя в дневнике о мучительной для Сергея ситуации в семье, понимаешь, что заставило его высказаться на эту "вечную" тему именно так...
Привожу самое начало.

 

СЦЕНА ПЕРВАЯ

Король, Гертруда, Гамлет

 

КОРОЛЬ
Хоть братец наш недавно двинул дуба
и нам еще положено рыдать,
однако о себе мы не забыли
и быстро взяли в жены королеву,
соединив приятное с полезным.
А ты чего, племянник, приуныл?
Ты брось, сынок! Ну, помер твой папаша --
мы все подохнем рано или поздно!

 

ГАМЛЕТ
Да, это точно.

 

КОРОЛЕВА
Так чего ты ноешь?

 

ГАМЛЕТ
Маман, что я весь в черное прикинут
и бледен, как с похмелья -- все туфта.
Поверь, что мне на сердце так хреново,
что лучше б ты меня и не рожала.

 

КОРОЛЬ
Конечно, Гамлет, это ХОРОШО,
что ты так верен памяти папаши,
но ведь и он когда-то потерял
своего предка, предок — своего,
прапрадед тоже дал когда-то дуба.
Будь мужиком и сопли оботри!
А я тебя, в натуре, не обижу.
Ты, кстати, собирался в Виттенберг —
Опять учиться. Брось! За коим хреном?
Ты здесь прекрасно сможешь и по бабам
ходить, и нажираться, как свинья.

 

ГЕРТРУДА
Сынок, и правда, брось свою затею.
У короля нет денег.

 

ГАМЛЕТ
А, хрен с вами!

 

КОРОЛЬ
Вот любящий и милый нам ответ!
А раз мы так поладили, то нынче
нажремся вместе! На любую стопку,
которую я высосу, из пушки
велю палить и изводить ПАТРОНЫ.
Пойдем!

 

Уходят. Гамлет один.

 

ГАМЛЕТ
Каким же редкостным дерьмом
мне мир порою кажется! Неделя
всего прошла, как папа двинул коня,
а мать уже за дядей! О, копать
такой союз! Еще не износив
коньков, в которых ехала за гробом!
Поставь их рядом: дядя — и отец.
Сравнил хрен с пальцем!

 

Отец

 

Развод родителей,  внезапная смерть отца, скорое замужество матери тяжело переживались Сергеем. Он был очень привязан к отцу.

 

Родители с новорождённым Сергеем.
Лето 1978 года.

 

27 мая в 7 часов утра.

Сон. <…> … отец. Он говорит: «Куда ты пропал?». Я отвечаю: «Я-то нет, ты вот пропал. – Куда же я пропал? (голос у него серьезный, грустный) – Отец, ты не знаешь? Ты ведь умер. Мы тебя похоронили (мне тяжело говорить) – Как это умер? (и в том смысле, что я умер, наверное, а не он, как-то так)… Я: что это за наваждение? Не понимаю. Скажи, как с тобой связаться? Он что-то о том, что его очень ценят на работе. Я говорю: так что, можно позвонить на работу? Как? Как с тобой связаться? Может, тебя можно увидеть?.. Я стою на улице безо всякого телефона, голос его будто в голове. Я зажимаю пальцами уши, чтобы лучше слышать, но тогда голос прекращается… кричу: «Отец, отец, подожди, плохо слышно, сейчас» - бегу обратно в парикмахерскую. Но больше его не слышу. Вскоре просыпаюсь.
Потом уже в некрепком сне пытаюсь позвонить ему на работу, но не выходит. Мельком вижу его, сидящего в онкодиспансере, перед рентгенокабинетом, где мы с ним были зимой… Но потом сон разваливается.
Начались сны на 12-й день (т.е. вчера) – или это уже 13-й?
Телефон. Мы часто ведь общались по телефону.

Утром 29-го снилось: с отцом на его машине. Телефона не было.

 

ПАМЯТИ ОТЦА

 

Раньше тебя в ребячьей гурьбе,
за ворохом книжек
все я пытался представить себе -
а нынче я вижу.

 

В доме, что нынче так постарел,
словно некрополь,
молодо-зелено в окна смотрел
спиленный тополь.

 

Солнечный ливень поздней весной,
вечер огромный,
ветер на улицах свежий, сквозной,
аэродромный.

 

Что там мелькнуло в этих стихах,
милых, вчерашних?
Красная площадь, ВДНХ,
флаги на башнях.

 

Маленький сын уже наяву,
ростом с гитару,
командировки в Пензу, в Москву,
Горький, Самару.

 

 

Солнце и август. До облаков -
два километра.
Сколько там было красок и слов,
света и ветра!

 

Из поднебесья видно тебе,
словно с Памира,
как повторяется в каждой судьбе
творчество мира.

 

Слово в начале, жизнь без конца,
снова - к вершинам.
Видевший сына видел отца -
слово за сыном.

 

 

 

«Спешу из моих пустынь вернуться в мои пустыни»…

 

Из воспоминаний С. Сеничева:

 

 

«Сергей был самым молодым из нас. И в нас, видимо, хотел найти опору в той, полной одиночества жизни, которую вёл. Одиночества вынужденного, сколько бы ни твердили обратное. Общество отвергает таких, как он, ссылаясь на то, что сейчас «время такое». Чушь! Не время делает нас, а мы время. Так считал Сергей; и так жил.
Одно из его стихотворений заканчивается словами:

 

...и грозно смотрят башни
в прицеле круговом -
а я в одной рубашке
с коротким рукавом».

 

 

Это «в одной рубашке с коротким рукавом» удивительно остро даёт почувствовать его хрупкость и незащищённость в этом мире.
И вот на этой фотографии Сергей без очков кажется таким трогательным и беззащитным.

 

 

Из дневника Сергея Казнова:

 

2002г.
Страшно давно, кажется, ни одна девушка меня не любила… Одно утешение от того, что здесь скучно – то, что мне есть куда и к кому уехать в Москву. Ах, воистину: «Спешу из моих пустынь вернуться в мои пустыни»…

 

7.02.  Кисонька должна прийти завтра (Может Быть, как говорил Рабле). Как бы мне хотелось. Ей это немного значит, т. е. все наши отношения, совсем немного, просто, конечно, льстит мое внимание и этакий культ кисы.

 

8.02. утро
Киса моя, бутерброд с шоколадным маслом

 

«Есть ли жизнь после свадьбы?»

 

«Как будто я был отмечен печатью нездешних благ,
ответить мне было нечем, но я им сходил и так» (о Кисе?)

 

Все, что кисоньке – не в коня корм (каламбур)

 

 

ФЭТ

 

За дверьми двадцатой гимназии – вот потехи-то! –
маячил мне факультет электронной техники.
Токи Фуко, константы и переменные,
и, конечно, ты, теперь уже безымянная.

 

Развлекала меня болтовнёй и весёлым пением,
прекрасна и молода, как четвёртый «Пентиум».
За партой спала, убаюкана песней лектора,
тёплая, как резистор в цепи коллектора.

 

Что выбор значит утрату, я знал и раньше, но
как странно знать, что всё это теперь утрачено.
С тех пор как весь дальний мир заслонило ближнее,
интересует меня отсечённое лишнее.

 

То, чего я не видел, полоска инея,
утро в июле, серое, воробьиное,
пара часов из другого, навеки смятого
тысяча девятьсот девяносто пятого.

 

Человек, как стихи, представляет собой, наверное,
не вектор выбранных строк, а сумму отвергнутых,
не то, что осталось, – только то, что потеряно,
и этого-то добра у него немеряно.

 

Не в силах свою судьбу целиком найти,
поэт скучает, как зеркало в тёмной комнате.
А то, что в зеркале больше не отражается,
радуется потёмкам и продолжается.

 

 

12.02
"Казнов скучает, как зеркало в темной комнате.
 Все опротивело, Господи!.. Без видимых причин, как обычно. Собственно, приходила киса и ужасно в очередной раз мне не понравилась и разочаровала – и опять отчасти возбудила во мне комплекс неполноценности своим равнодушием. И потом: «Я там в университете оказалась теперь прям в центре внимания»… Угу. Боже, что у нее в голове? Сразу же видно, что она сама себе это выдумала…И скучно. С ней. Быть бесплатным духовным паровозом, выслушивать ее глупости, глупости – я готов, но только пока она мне нравится…"

 

 

Стихи об энергетике

 

Ей нравились закат, луна,
печенье, мягкая игрушка.
Она, быть может, неумна,
но я любил её, подружка.
И много-много белых дней,
хотя мы с ней давно не вместе,
лишь силой памяти о ней
светилась лампочка в подъезде.

 

Она ушла куда-то вдаль,
и в городе темно и тихо.
С тех пор сияют, как Версаль,
посёлки городского типа.
Когда кружилась голова
и ты шептала что попало,
мои ответные слова
её энергия питала.

 

Как странно даже сознавать,
глядясь в её изображенье,
что чувство может создавать
поля такого напряженья.
Когда светились города,
когда в эфире что-то пели,
в степи гудели провода,
и мачты гнулись и скрипели.

 

Я помню, так что помолчи,
когда мы бегали на танцы,
как искры сыпались в ночи
с рубильников электростанций.
И лишь Господь-монополист
глядел на нас хозяйским оком,
циничный, как специалист
по межсистемным перетокам.

 

 

Полустанок

 

Читает Сергей:  http://www.youtube.com/watch?v=fZExxizJRto

 

Ты, немилая и неродная,
ты теперь не услышишь, я знаю,
и лица не закроешь рукой.
Эту повесть не спрячешь за пояс.
Я-то помню, как вёз меня поезд
от тебя по дороге к другой.

 

Я бежал от тебя не по злобе.
Но меня вы любили обе,
и гудело всю ночь в трубе
и дорогу дождём линовало,
потому что ты к ней ревновала,
а она ревновала к тебе.

 

Дева-счастье и дева-несчастье,
вы меня разрывали на части,
и нельзя было без вранья.
От любви до любви уезжая,
я-то знал – ты уже мне чужая,
а другая ещё не своя.

 

Так бывает, и чаще, чем нужно:
в проводах завывает натужно,
полустанок, размытый перрон –
и стоишь между старью и новью,
с двух сторон защищённый любовью
и открытый с обеих сторон.

 

http://vk.com/videos-8468486?z=video-8468486_99302797%2Fclub8468486%2Calbum-8468486
видеозапись в библиотеке. 2004г.

 

Из дневника Сергея Казнова:

 

«Домино такое: «пусто-пусто».
Спешу из чужих пустынь вернуться в мои пустыни.

 

Киса звонила и была послана на хер (не буквально)

 

Света – милая. Вызовет у комментаторов дикий смех: это не ново. Да ведь правда!

 

Счастье - это когда тебя не понимают, но обнимают.

 

 

Элегия

 

Сижу за столом и боюсь сказать
«прощай» своей прошлой музе.
Сколько две ниточки ни вязать –
всё равно будет узел.

 

Милая, скоро съедят урюк,
отцветут васильки и клевер.
Дальше, сколько ни правь на юг, –
всё будет север.

 

Звонила каждые полчаса,
нечего удивляться:
оба знали, что чудеса
долго не длятся.

 

Лихо теперь течёт по челу
дождик прекрасный, летний.
Помнишь, каждый твой поцелуй
был предпоследний.

 

Автор теперь не поднимет глаз.
Будь, как сама хотела, –
точка росы, идеальный газ,
чёрное тело.

 

Будь такой, как захочешь сама.
Но перед цветочной клумбой –
лишь той, что сводила меня с ума,
девочкой глупой…

 

 

Продолжение здесь: http://www.liveinternet.ru/users/4514961/post352521967/

 

   Начало здесь.

 

 

 

 

Ну, посмеялись, и будет. Теперь серьёзно.

 

Стихи Сергея Казнова

 

 

ЭЛЕГИЯ

 

   Издалека заводим речь:
   весна, свобода.
   Она и время наших встреч,
   и время года.

 

   Она на ранних поездах
   весь день каталась
   и в отцветающих садах
   навек осталась.

 

   Сулила кончиться добром,
   неслась верхами
   и пахла глиною, костром,
   дождем, духами.

 

   Как Пасха следом за Страстной
   приходит слепо,
   теперь за прожитой весной
   настало лето.

 

   Забьется медленно в висках,
   и ясно станет:
   само потонет в облаках
   и нас потянет.

 

   Оно, как ангел номер шесть,
   стоит с трубою
   и погребает все, что есть,
   и нас с тобою.

 

 

 

* * *
   Как страшно быть элементом эпоса.
   Царем быть лучше, героем проще --
   врываться с боем в чужие крепости
   и петь пеаны в священной роще.

 

   Как тяжко в песнях, людей чарующих,
   быть ерундой, драпировкой в зале,
   как трудно видеть вождей пирующих
   и слышать все, что они сказали, --

 

   и промолчать! И потупить голову,
   терпеть и воле чужой отдаться.
   Как страшно жить, не имея голоса:
   песчинкой быть -- и не разрыдаться!

 

   Быть неприметным цветком цикория
   среди цветущего пышно луга.
   За Одиссеем следит история.
   За его садом следит прислуга.

 

   И знать: вовек ничего не выпросят
   твои моленья, твои стенанья.
   Сегодня терпят, а завтра выбросят
   и позабудут твое названье.

 

   Слепой певец поглядит ехидно
   и прикажет с пейзажем слиться
   тебе, забытому, как Брюнхильда,
   на триста двадцать восьмой странице.

 

   твое волненье, твое горение
   не в силах петь, а едва бормочет:
   творец сильней, чем его творение,
   и унижает его как хочет.

 

   Портьера пыльная, полка книжная,
   глотая тихие, злые слезы,
   я тоже здесь, и молчу униженно,
   и эпос вертит свои колеса.

 

 

* * *
Если некуда идти,
если, как назло,
кем-то заняты пути,
если тяжело

 

в колесе твоём кружить,
в салочки играть,
если мне противно жить,
страшно умирать, –

 

сладко думать мне тогда,
что в цепи годов
существуют города
вместо городов.

 

Вместо листьев, облаков,
следствий и причин,
вместо умных, дураков,
женщин и мужчин,

 

вместо радости земной,
правды и вранья
есть какой-нибудь иной
способ бытия.

 

 

Сателлиты

 

В этом белом, тенистом, теннисном,
задыхающемся, живом,
в этом облаке длинном, перистом,
в этом облаке кучевом,
в этой белой, кофейной, розовой,
золотистой моей пыли,
в этой роще почти берёзовой
одуванчики отцвели...

 

Был когда-то и я любителем
жизни в этом густом меду
и молился лесным обителям:
«Предскажите мою беду!»
Вопрошал я листву ли, воду ли,
птиц небесных, жуков в пыли –
никогда мне знака не подали,
потому что и не могли.

 

Наших предков и их правителей
занимала пустая блажь:
отыскать себе покровителей
среди тех, кто суть антураж.
Вы, созданья земли-праматери,
я не верю вашей гурьбе,
потому что все вы – предатели,
всяк гуляет сам по себе.

 

Вы, соцветья вида ампирного,
с выражением на лице,
ничего такого надмирного
нету в вашей густой пыльце.
Так стоять вам, луной залитыми,
и увянуть в известный час...
Объявляю вас сателлитами
и отказываюсь от вас.

 

 

Разговор в автобусе

 

– Наш автобус вроде бы невредим,
и водитель сел за баранку.
Отчего мы стоим, если мы сидим
в автобусе спозаранку?
Если ехать нужно лишь нам двоим –
электричкой можно добраться.
Отчего мы сидим, если мы стоим?
Не могу разобраться.

 

– Я уже, внучок, дожил до седин,
занимая вот это кресло.
И скажи спасибо, что мы сидим
и хватило места.
Ты же слышишь, мотор разрывает тишь
и мешает уснуть соседям –
оттого, внучок, сиди где сидишь
и считай, что мы едем.

 

 

Саранск

 

 

 

Poison

 

За твои глаза, зелёные, как газон,
и за то, что не жду от тебя ни вреда, ни пользы,
я дарю духи под названием «Пуазон»,
что по-русски – «Яд», а по-английски – «Poison».

 

Чтобы ты знала, что нам было дано,
и чтобы во сне моё ты шептала имя –
отравлено будет отныне твоё вино
и каждый миг в одиночестве и с другими.

 

И пусть они испугаются и замрут.
Я дарю тебе четырнадцать грамм отравы,
чтобы тебе, прекрасной, как изумруд,
кроме меня, вовек не найти оправы.

 

Чтобы о наших встречах помнил любой.
Чтобы знали всё, от Гренады и до Севильи,
до чего же я был измучен тобой, тобой
и как твои поцелуи меня травили.

 

Золотое моё по самому сердцу шитьё,
и движенье левой руки неизвестно правой –
чтобы сама ты знала, счастье моё,
какой по ночам ты поила меня отравой.

 

Чтобы ты всякий раз отводила взгляд
при любом чужом на тебя обращённом взгляде,
эти духи называются просто: «Яд»,
и от него не бывает противоядий.

 

 

 

 

ГОЛОС КРОВИ

 

Когда все это было?
В начале сентября.
Над городом застыла
вечерняя заря…

 

Соседки, как наседки,
судачат визави,
и девушка в беседке
клянется мне в любви.

 

Пред этим все на свете -
такая чепуха!
Задумались о лете
рябина и ольха,

 

дождями в землю било,
сияли зеркала,
и ты меня любила,
и радуга цвела.

 

Теперь иное знаю,
и ты не прекословь:
беседка, тень резная,
волшебная любовь, -

 

но ладная бабенка,
беду свою кляня,
не мужа, а ребенка
спасает из огня.

 

Наслышан и про то как,
наделавши икры,
в запрудах и протоках
сдыхают осетры;

 

про семьи и про школы,
где дети без отца;
про самок богомола,
съедающих самца.

 

Любимая? Куда там!
Ты - мать, а не жена;
и грош цена закатам,
и клятвам грош цена.

 

Любовь - она в алькове.
В воде, в дыму, в крови
диктует голос - крови,
а не земной любви.

 

Туфта и блеск нарядов,
и сумрак голубой.
Природа на порядок
хитрее нас с тобой:

 

готова всё поставить,
все сети заплести,
чтоб нас с тобою спарить,
а после развести.

 

Природа безупречна,
не счесть её щедрот,
чтоб совершался вечно
земной круговорот;

 

чтоб видеть детский ротик,
сходя в немую тьму,
а что в круговороте -
неважно никому…

 

Как нежно треплет кошку
ребенок по плечу!
Но страсти понарошку
я больше не хочу.

 

Забыть свои глаголы,
бежать твоей сестры, -
уж лучше богомолы,
милее осетры.

 

 

 

ЧЕРНАЯ БЕЛКА

                         …Ядра – чистый изумруд.
                         Но, быть может, люди врут.

                                                     Пушкин

 

Строчки бегут неслышной стопой
в очередной сонет.
Черная белочка, хвост трубой,
ну кто ты такая, Господь с тобой,
с тебя и спросу-то нет.

 

Там, где рос духовный бурьян
с крапивой и беленой,
там, где пенился океан,
сияет все лето остров Буян,
построенный лично мной.

 

Все океаны и все моря
льнут к его берегам.
Тридцать первого сентября
тридцать четыре богатыря
выходят на берег там.

 

Сад Загадок, Волшебный Лес
и дуб в золотой цепи
с котом ученым наперевес,
Христос, Который Почти Воскрес,
и если ты – одно из чудес,
пожалуйста, потерпи.

 

Сверкает молния, как копье,
и солнце, как колесо.
Грызи, грызун, потребляй сырье,
но будь скромнее, чудо мое,
не строй из себя Калипсо.

 

Вот – триумфальный, лихой прожект,
соборы, дворцы, мосты,
вот то, чего не заметил жэк,
дом, который построил Джек,
и в этой комнате – ты.

 

И дело вовсе не в похвальбе,
да и вопрос иной:
как сочетаются А и Б,
сколько тебя было в тебе,
пока ты была со мной.

 

 

 

* * *
Эта осень – особенно долгая,
век бессонниц моих, полудрём,
и сшивает неспешной иголкою
август лета с моим декабрём,
и такою раскинулась Волгою,
что как будто мы все не умрём.

 

Чудотворные наши обители,
выходящие из берегов,
богомольцы, сектанты, любители
всех Озирисов и Иегов,
я не верю вам, братья-святители,
не бывает на свете богов.

 

Это просто питаются стонами
духи, вечно хотящие есть,
и кружатся над нами фантомами,
пожирая молитвы и лесть;
имена их – скорее антонимы
для того, что действительно есть.

 

Молодое, весёлое, вздорное,
посиделки в высокой траве,
тополиная пыль коридорная
на рассвете, в июне, в Москве, –
вот она, моя точка опорная,
вот он, путь к золотой синеве.

 

Только память и свет, только пение,
только это стальное перо,
только золото, пусть и осеннее,
только утреннее серебро, –
вот она, моя честь и спасение,
и молитва, и зло, и добро.

 

Потому что листва тополиная
облетела и стала немой,
потому что спиральная линия
обязательно станет прямой;
эта осень – особенно длинная,
но кончается тоже зимой.

 

 

 

О Боге  всерьёз и не очень

 

 

Из дневника Сергея Казнова:

 

«Говорят, после Страшного Суда Богородица встанет близ осужденных на колени и не поднимется, пока Иисус не простит абсолютно всех, и атеистов, и хулителей. Жалкая мысль о лазейке.
Талантливые, умные, духовные люди часто бывают немощными, беспомощными в жизни и быту, безвольными и проч. Античный идеал: «в здоровом теле здоровый дух». Не начался ли этот разлад, дисгармония с христианством (даже с личностью Христа, с культом всего слабого)? Я нигде не встречал такой мысли.

 

и осеняло меня крестом
дерево липа

 

Разве Бог имеет право на какое-нибудь чувство, кроме жалости?

 

«Камень гроба отвален,
и нет Его здесь»,
до Него не доходят
твои эсэмэски

 

новое понятие: ХРИСТИАНСКАЯ ПОЩАДА

 

Когда Христос ходил по воде, он держался на честном слове»

 

 

 

ШАГАЮЩИЙ ПО ВОДЕ

 

«Мне не кажется трудным до неба дотронуться»
                                                                    Сафо

 

 

- Ты зачем опять пошел по воде?
Говорю тебе, не кощунствуй!
Посмотри - машины, народ везде,
Возвращайся скорее в чувство!

 

Ты же всем им виден издалека,
Что мне делать с тобою? Горе!
Здесь тебе, между прочим, Москва-река,
А совсем не Мертвое море.

 

Что мне делать с ним? Опять по воде…
А вчера исцелил слепого…
А на той неделе не доглядел –
Так он шасть до реки – и снова!

 

Жаль, года не те, не достанет сил –
Непременно бы надо высечь!
Вот недавно на рынке батон купил –
Накормил восемнадцать тысяч!

 

Ты, лунатик, чудо, речной трамвай,
Вылезай, нагулялся, хватит!
Вот сюда, к причалу, давай, давай!
Нет, меня с ним кондратий хватит!

 

Боже мой, он руки к небу воздел…
Перестань обращаться к небу!
Лишь один человек ходил по воде,
Да и тот человеком не был!

 

Ты зарос щетиной, а он был чист,
Как вода из ручья, и светел,
Как пронзенный солнцем кленовый лист…
Что творишь ты?
И он ответил:

 

- Я и сам не тускло могу гореть,
Что мне Яхве, Иисус, и Хронос?
Я на солнце, не щурясь, могу смотреть,
Если надо, то и дотронусь!

 

Я иду по воде, я иду смеясь,
Хоть меня о том не просили,
И ты, кажется, видишь и сам, что я
Это делаю без усилий.

 

- Боже мой, я хрипну, а что с того?
Все видали уже воочью!
Ну давай, пожалуйста, Бог с тобой –
Гуляй.
Только лучше — ночью…

 

Казнов считал себя атеистом. Но, как всякий подлинный поэт, в рамках этого узкого понятия не удерживался.

 

* * *
У этой реки вообще не растёт трава.
Как я отчётливо помню её слова,
дыханье и шёпот её в тишине ночной...
Женская память подобна глади речной.
Где бы он ни был – в отчаянье ли, в беде, –
любое по силам шагавшему по воде,
кроме одной пустяковины, ерунды –
искусства, пройдя по воде, оставлять следы.

 

В дневнике Сергея часто звучат богоборческие мотивы. Порой приправленные присущей ему иронией.

 

 

…
Видно, недаром Будда шепнул Христу:
«На фига нам сеять, если такие всходы?»

..но в этих -
Господь присутствует как минус

 

«Перекрестился по диагонали» (Вит)

 

Три мушкетера: Атос, Портос и Христос

 

NB: «И был вначале соловей» - рассказывает отец воробышку закон Божий.

 

Т*** А***: «Нельзя быть поэтом и оставаться вне религии» - Я: «Это кто мне говорит? Данте? Или Гийом Аполлинер?.. – Ну всё, пока». Ну не дура? Как ей звонить после этого?
В таких случаях лучше не нагреваться. Чтобы потом не тратить энергию (вопреки 2-му началу) на остывание.

 

 

* * *
Не пеняй мне за ревность,
оправдаюсь вполне.
Даже ветхая древность
на моей стороне.

 

Хоть бояться другого
не пристало Отцу,
ревновал Иегова
к золотому тельцу.

 

Мы из праха и тлена.
Нечестивую плоть
до седьмого колена
поражает Господь.

 

И того лишь спасает,
кто в Господней руке.
Это в книге Исайи
видно в каждой строке.

 

Все евреи, арабы
себе ставят на вид:
выживает лишь слабый,
кто Его не гневит,

 

соблюдает субботы,
не читает Рембо
и не ищет свободы,
потому что слабо.

 

«ОТЧЕ пронёс чашу мимо, но с тех пор проносил мимо ВСЕ чаши: ни влюбиться, ни сделать что-то; даже напиться нельзя».

 

Принято считать, что нельзя быть поэтом без Бога в душе. Сергей же в Боге порой видел поэта:

 

 

* * *
Из предрассветного озноба
всплывают ветви, кочки, мхи.
Ты так творил весь мир, должно быть,
как ныне пишутся стихи.

 

Пучины, горные вершины
Ты нашептал в полубреду,
без объясненья и причины,
как яблоня цветёт в саду.

 

И нынче, осенью червонной,
крик перепёлки луговой
рифмуется с протокой сонной
и свежескошенной травой.

 

А сила утреннего клёва
созвучна слову «благодать» –
и грош цена такому слову,
какое можно угадать.

 

На перекрёстках мирозданья
у мирозданья за спиной
срифмовано моё страданье
с полётом бабочки ночной.

 

На всём, что живо, что истлело,
лежит одна Твоя печать,
но подорожник от омелы
Ты сам не должен отличать.

 

 

В «Самиздате» Казнов дерзко опубликовал придуманный им шутливый тест:

 

ХОРОШО ЛИ ВЫ ЗНАЕТЕ ЕВАНГЕЛИЕ?

 

   1. "Тот из вас, кто безгрешен, пусть..."
   а) согрешит
   б) помалкивает
   в) первым бросит в нее камень

 

   2. "Легче верблюду пройти сквозь игольные уши, чем богатому войти..."
   а) в совет директоров Актив-банка
   б) в дешевую пивную
   в) в Царствие Небесное

 

   3. "Никто не может служить..."
   а) двум господам
   б) трем господам
   в) в армии

 

   4. "Вы - соль..."
   а) земли
   б) поваренная
   в) аденозинтрифосфорной кислоты

 

   5. "Если слепой поведет слепого, оба упадут..."
   а) в яму
   б) в шахту
   в) в обморок

 

   6. "Вначале было..."
   а) слово
   б) дело
   в) сильная радиация и никакой жизни

 

   7. "Если правый твой глаз соблазняет тебя..."
   а) смотри левым
   б) сделай лазерную коррекцию
   в) вырви его и брось от себя

 

   8. "Кто ударит тебя в правую щеку твою..."
   а) врежь ему по зубам
   б) беги от него
   в) обрати к нему и другую.

 

   9. "Итак, будьте совершенны, как..."
   а) Форд-Фокус последней модели
   б) Отец ваш Небесный
   в) великий Шри Кришна, харе, харе!

 

   10. "Лисы имеют норы, птицы небесные - гнезда, а Сын Человеческий не имеет..."
   а) норы
   б) гнезда
   в) где приклонить голову

 

   11. "Жатвы много, а делателей..."
   а) мало
   б) тоже много
   в) еще больше

 

   12. "Что на ухо слышите, проповедуйте..."
   а) в матюгальник
   б) тоже на ухо
   в) на кровлях

 

   13. "У вас же и волосы на голове все..."
   а) выпали
   б) в перхоти
   в) сочтены

 

   14. "Не мир пришел я принести, но..."
   а) меч
   б) мяч
   в) кукурузные палочки

 

   15. "Сказал им: выйдите вон, ибо не умерла девица, но..."
   а) притворяется
   б) пьяна в дюпель
   в) спит

 

   16. "Там будет плач и скрежет..."
   а) зубов
   б) сцепления
   в) трансмиссии заднего привода

 

   17. "Он взял на себя наши немощи и понес..."
   а) грехи
   б) болезни
   в) пургу

 

   18. "Встань, возьми постель твою и иди..."
   а) работать
   б) на фиг
   в) в дом твой

 

   19. "А фарисеи говорили: он изгоняет бесов силой..."
   а) тяжести
   б) трения
   в) князя бесовского

 

   20. "Кто принимает Меня, принимает..."
   а) наркотики
   б) обматерившего Меня
   в) пославшего Меня

 

   21. "Один из вас..."
   а) сейчас побежит за водкой
   б) предаст Меня
   в) передаст

 

   22. "Разрушьте храм сей, и Я..."
   а) сдам вас в милицию
   б) буду плясать на развалинах
   в) в три дня отстрою его

 

   23. "Имеющий невесту есть..."
   а) жених
   б) друг жениха
   в) Христос

 

   24. "Видевший Меня..."
   а) видел Отца
   б) слышал про Деда
   в) унюхал, как пахнет Прадед

 

   25. "Дух дышит..."
   а) где хочет
   б) где надо
   в) где есть воздух

 

   За каждый правильный ответ начислите себе 4 очка.

 

   Подводим итоги.

 

   0 - 40 очков. Слабовато. Видимо, вы изучали Св. Писание по комиксам.

 

   40 - 80 очков. В принципе, вполне прилично. Только помните, что Христос родился приблизительно в 1 году от Р. Х., но никак не в 1971.

 

   80 - 100 очков. Ну, дружище, вы знаете Евангелие пожалуй что и лучше, чем мы. Поздравляем!

 

  Свыше 100 очков. Зачем же Ты пришел нам мешать?»

 

Ортодоксально верующие пользователи с негодованием обвинили Сергея в богохульстве.
Он им ответил:

 

- Спасибо за живые отклики и даже полемику. Я, хоть и являюсь атеистом, не замышлял никакого богохульства. Это своего рода безобидный юмор, который не может, ясное дело, нанести никакого вреда собственно Евангелию и христианству.
Одно жаль - что разного рода тесты вызывают в Сети больший отклик, чем самая любимая поэзия...

 

Лапин Игорь Петрович:  «Это своего рода безобидный юмор, который не может, ясное дело, нанести никакого вреда собственно Евангелию и христианству».
Именно так. Вред вы наносите только себе.
В какой связи Бог и эти книги?

 

Казнов:  Если вы не видите связи между Богом и Евангелием, то к последнему вам даже и прикасаться не стоит.

 

Лапин Игорь Петрович : А если серьезно - богохульство сплошное!

 

Смею всё же думать, что нет. Почему мы должны отказывать Богу в чувстве юмора? Неужели же ему угодней нетерпимость унылых ортодоксов, чем талант, остроумие и улыбка поэта?

 

 

Продолжение здесь: http://www.liveinternet.ru/users/4514961/post352511957/

 

 

Начало здесь.

 

В Саранске Сергей Казнов написал свои первые стихи. Здесь он стал поэтом. Сюда  возвращался из Москвы при первой возможности. Однако извечный спор между городом и селом, столицей и провинцией, мучивший в своё время Есенина и Рубцова, Казновым был изначально решён в пользу Москвы.

 

 

ПАСТОРАЛЬ

 

Ты соберешься рано поутру,
и недосып взревет в башке, как зуммер.
Но вот теперь я точно не умру,
а пару лет назад я б, может, умер.

 

Иди, родная. Бог тебе судья.
Ступай к другим. Все было так недавно.
Мне не под силу молодость твоя,
тебе с моей не сладить и подавно.

 

Я самогону предпочел портвейн,
взращен метро и музыкою венской.
И что мне делать с нежностью твоей —
веселой, краснощекой, деревенской?

 

Я плоть от плоти этих чахлых лип,
в гробу я видел цвет твоих смородин.
Я разве что могу понять твой всхлип,
а может, и на это я не годен.

 

Я ученик, воспитанный тоской,
фонтанами, асфальтом и гранитом.
Пойми, малыш, я слишком городской,
чтоб припадать еще к твоим ланитам.

 

Как было бы чудесно и легко —
уснуть вдвоем и вместе вновь проснуться!
Но наш разлад настолько высоко,
что нам с тобой вовек не дотянуться.

 

Мне виден сквозь оконное стекло
твой стан, еще согретый нашим ложем.
Но город мне милее, чем село,
и потому быть вместе мы не можем.

 

ОТЪЕЗД С ХИММАША*

 

Автобус наш опять миновал кювет.
И мотор гудит, и, кажется, все в порядке,
но обрывается лето, и гаснет свет,
и осень, дружок, обнажает все наши прятки.

 

Позавчера шепнул мне один старик,
что воды Инсара — как рукава Ла-Манша.
Видно, пора отправляться на материк.
Проще сказать, пора уезжать с Химмаша.

 

Ну чего еще не видел я от тебя?
Слезы, истерики, счастье, сирень и солнце,
и катился наш автобус, вовсю трубя,
и на вино не хватало всего червонца.

 

В последнее время, милая, даже в вине
истины я не вижу. И знаешь, Маша,
я представляю все, что ты скажешь мне,
а мне не привыкать уезжать с Химмаша.

 

Много теней и света в мире моем,
и где я только, бывало, не находился.
А потому — ну что мне этот район,
за исключеньем того, что я здесь родился?

 

Последнее, что от Икара слышал Дедал,
глядя, как тот в зените крыльями машет:
«Мне наскучило раньше, чем я ожидал.
Видно, отец, пора уезжать с Химмаша».

 

*Химмаш – спальный район Саранска.

 

 

 

 

Эта фотография 1996 года. Сергей Казнов с друзьями-одноклассниками на фоне поезда, который привезёт его в Москву. Он поступит в Литературный институт, на семинар И. Волгина. Начнётся бурная студенческая жизнь.

 

в общежитии Литературного института. Казнов третий справа.

 

 

Все годы учёбы Сергей вёл дневник. Об этом дневнике следует сказать особо.

 

Из какого сора

 

«Отрывки из книги дневников  (по определению автора: сборника рабочих тетрадей): «ЦВЕТЫ И ЗВЁЗДЫ»
(Предисловие и комментарии — С. Ю. Сеничева)

Дневниками в чистом виде их обозвать сложно. Это действительно были скорее рабочие тетради. Они и назывались у него по названию же поэтических циклов – «Пятикратное эхо», «Звезда Афродита» и т.д. Под названием тетради уточнение – СТИХИ, МЫСЛИ, НАБРОСКИ, ЦИТАТЫ.
Они – типичный кухонный стол, на котором чего только нет – мелко-мелко наструганного. Практически и буквально: тот самый сор, из которого…»

 

Сеничев:

 

«Возможно, когда-то придет время напечатать их такими, какие они есть, без изъятий и пропусков. Пока же вам предлагаются отдельные строки. Те, без которых портрет поэта, ради которого и затеяна вся книга, был бы неполным, размытым. Широкому, как говорится, читателю, они придутся откровеннейшим образом по барабану. Подготовленному же (и прежде всего – досегодняшним общением с поэзией Казнова) покажутся необыкновенно занятными. С одной стороны - эксклюзивное чувство юмора. Необыкновенно каламбурное мышление. Эстетский постмодерн. С другой – правда о боли его несовпадения с этим миром. Правда от первого лица. Та, из которой рождались строки. И та, которая в эти строки не поместилась...»

 

Из воспоминаний Стаса Нестерюка:

 

 

«В плане творчества же, как я понял, любой человек был для него в той или иной мере источником вдохновения. Всё: наши слова, мысли, идеи - служило ему подручным материалом. Если не тетрадка, то пачка отдельных листков всегда хранились в его карманах. На этих листочках оставались жить наши мысли, подчас тут же нами забытые. ...Он фиксировал всё, что попадало в поле зрения, перерабатывал, и создавал произведение искусства.
Потому и круг общения его составляли те, с кем это поле зрения не пустовало. Увы, круг этот в последнее время составляли люди, такие же одинокие, как и он сам.
В основном - мужская компания, в которой даже редкие женщины оказывались друзьями...»

 

Из дневника Сергея Казнова:

 

 

30 июня. Саранск.

Когда (в апреле 1999) Митька приехал в Москву, он (будучи таким уж чистоплотным) носил с собой пластиковую трубочку – пить сок – и железную ложечку – есть мороженое. И когда милиция случайно остановила его и обыскала, то сказала: так, в этом готовим, а через это нюхаем?

 

***
Выпил лишнее - вспомнил прошлое:
осень в небе и журавлей,
и тропинку в лесу заросшую,
версты, версты желтых полей.

 

Боже милостивый, что деется:
весь зарос наш высокий сад.
Здесь гуляли мы с красной девицей
лет пятнадцать тому назад.

 

Наши встречи, так долго жданные,
шли все лето, как караван.
У нее был хвостик каштановый
и малиновый сарафан.

 

Пахло медом и простоквашей,
засыпало наше село.
Её звали, конечно, Машей -
быть иначе и не могло.

 

На опушке, под кроной дерева,
заслонявшей горячий свет,
мы лежали в траве немеряной,
точно зная, что смерти нет.

 

Век мой нынче, как холст, распорот,
и его уже не сплетут.
На фига я уехал в город
и устроился в институт?

 

На фига я лучшие годы
продал за чужие слова?
Провались ты в огонь и воду,
золотая моя Москва!

 

(в дальнейшем я буду часто прибегать к строчкам из дневника Сергея, сопровождая их его стихами (по своему выбору), если они, на мой взгляд, как-то пересекаются между собой. Особенно в тех случаях, когда одно напрямую вырастает из другого.)

 

Итак, золотая Москва. Студенческая братва. Богема. Собутыльничье братство.

 

 

 

«Без друзей я по чуть-чуть, а с друзьями – много!» - юморит Сергей в дневнике.
У него там много таких прикольных строчек на эту классическую тему:

 

«Мужики, а вы сами-то откуда будете? – А вот из горлА и будем».

 

«Господу горько смотреть, как мы спиваемся – но Ему угодна наша радость»

 

«Духом святым – известный способ закуски»

 

«Бухо сапиенс – пьянь разумная»

 

«Хорошо вчера алкнули» (Честнов)

 

«Подлить тебе? – Нет, мне и так хорошо. – Завидую» (мы с Ульяной)

 

«Глаза боятся, а руки наливают».

 

Сенчин: «Перед таким загрузом, как посещение Эрмитажа, дунуть просто необходимо»

 

«Ну конечно, страдаю! От этой проклятой селедки
Может вконец развалиться брюхо.
О! Если б теперь… рюмку водки…
Я бы даже не выпил… а так… понюхал…»
(«Страна Негодяев»)

 

«Вот если б было: один раз выпил – и месяц пьяный».

 

«… Представим себе: мой ангел-хранитель. Как ему, должно быть, тяжело тащить из (мимо) бед еще и моих собутыльников, когда я с ними».

 

 

* * *
Русские медведи любят напиваться.
В душу их, соседи, лучше не соваться.
Глухомань вселенной, не видать с холма.
Снега по колено, вечная зима.

 

Вот приходит русский с вьюжного базара –
водку без закуски пьёт из самовара.
Сам в лаптях, в тулупе, борода до полу –
нам-то здесь, в Тулузе, это по приколу!

 

После щи хлебает деревянной ложкой,
спину разгибает – и пошёл с гармошкой!
Будет он до гроба – как не удивляться! –
в глубине сугроба по ночам валяться.

 

По утрам – похмелье. Ни добра, ни злата.
Дети подземелья! Звери, азиаты!
Говорят – им гадко. Денег ни шиша.
Чем живут – загадка. Русская душа!

 

Так у них на улицах говорят про русских.
Я сижу ссутулившись. Муторно и грустно.
...Завивала волосы с печкой визави,
пела звонким голосом о своей любви,

 

кликала по имени ласково меня,
вечерами зимними греясь у огня,
чай на печку ставила ночью в холода,
а потом оставила раз и навсегда.

 

Каменными шторами занавешен рай.
Мы делили поровну сон и каравай,
и она любила кружево плести,
и от счастья было рук не развести.

 

Кто-то любит танцы. Кто-то – голос Музы.
Плохо мне, испанцы, гадко мне, французы!
Надо жить на свете, мыться, обуваться...

Русские медведи любят напиваться.

 

Читает Сергей Казнов:                         http://www.youtube.com/watch?v=TEyHKKNtsMs

 

сентябрь 2001 год. Москва.

 

 

Однако слухи о сергеевом пьянстве были сильно преувеличены.
Из воспоминаний Стаса Нестерюка:

 

«Сергей любил выпить, не скрывал этого и нисколько не стыдился.
Но Мишкин припомнил единственный случай за долгие годы их общения, когда видел Сергея по-настоящему пьяным. Это было в день похорон Серёгиной бабушки... В остальных случаях он лишь становился более весёлым и открытым, и, казалось, совершенно не пьянел. К процессу же пития относился как к определённому каналу связи с миром и собеседником. Процессу этому посвящено немало строк, и везде вино выступает символом жизни, которую Сергей пил с жадностью, «не оставляя ни капли». Налитую рюмку он почти всегда растягивал на несколько раз, полагая, что это усиливает силу общения. Общение же наше нередко растягивалось на несколько дней, когда (особенно зимой) ночь переходила в ночь, минуя светлое время суток».

 

 

"Ценю в людях талант, привязанность и чувство юмора" , - записывает Сергей в дневнике.
Его собственное чувство юмора было неоспоримо и неистощимо.

 

Игнатово. 2003 год. Сергей Казнов на празднике села.

 

 

Давно я так не смеялась, как над его сатирическими стихами, хохмами, пародиями и шутливыми посвящениями. Некоторые и них с удовольствием здесь привожу.

 

Из дневника Сергея Казнова:

 

«Старуха была «с приветом» и сейчас пыталась передать мне этот привет»

 

16 апреля
Евреи! Устроим субботник!

 

Плакат «Проживи этот день без мата!» (висел у меня летом)

 

А Есенину давали Нобелевскую премию? То-то.

 

Шуточные стихи

 

7-8<ноября> ночь-вечер:

 

Я не пил портвейна четыре дня,
я не ел котлет и тому подобных
деликатных яств, и легко меня
накормить любой из вещей съедобных.

 

* * *
(баллада)

 

Слишком ты много сахара
кладешь, дорогая, в чай.
С тонкой улыбкой знахаря
он скажет ей: «Ну, прощай…

 

***
Поэту нельзя доверять пистолет:
на лире своей отыграв,
себя непременно застрелит поэт
и будет по-своему прав.

Неужто не жалко ему головы
и сердца, былого и дум?
"Ума не приложим!" - ответите вы.
А надо прикладывать ум.

 

3 января 2005

 

***
Не дай Бог мне пистолет – я бы целил бы
по мишеням, что сто лет необстреляны,
если б даже мне коньяк на стол выставил –
я ведь конченый маньяк, я бы выстрелил.

…
не паля по ерунде, без истерики
я бы начал с президента Америки.
… уложил бы наповал прямо спереди,
чтобы он не забывал Дж. Ф. Кеннеди…

(задержка в написании: я еще не решил, в кого, собственно, стрелять)

 

 

 

ПЕСНЯ О СТРАУСЕ

 

Когда враги наступают шибко
и грозно целят прямо в висок,
страус впадает в одну ошибку:
голову зарывает в песок.

 

Так питекантропы век за веком
трудятся, носят горы камней, -
а этот страус стал человеком
лишь оттого, что был поумней.

 

Ему все выходы перекрыли,
и все решили, что он пропал, -
но вдруг в песок он засунул… крылья
и клювом недругов задолбал.

 

Его жена, что ушла с другим,
вернулась плача и пала ниц,
и вскоре снесла одно за другим
целых 28 яиц.

 

А как-то, празднуя именины,
чтоб позабавить себя и вас,
засунул крылья он в пианино
и сочинил знаменитый вальс.

 

С тех пор он плавает и рисует,
сажает деревья, рубит салат.
Гений! Куда он крылья ни сунет –
все там сразу идет на лад.

 

Вот так глядит полукруглым веком
с картины художника Колиньи
Страус, Который Стал Человеком.
А вы чего ждете, друзья мои?

 

«Всё же такие стихи пишутся не с душой, а на технике и на юморе, на легком, нижнем вдохновении. А самое драгоценное – может, оно и однообразней, но оно нужнее. Главное сокровище».

 

«Ну что же, уплывая – уплывай.
От яблок, не доживших до компота.
Оставь недопеченным каравай
в оспинках пота.
Оставь мое лицо. Оставь слова
без падежей, наборщика – без литер.
Пусть вечно мокрой будет голова.
Чтоб ветер вытер»
1996

 

Замечу однако, что этим «лёгким, нижним вдохновением» не гнушались ни Пушкин, ни Рубцов, ни Бродский в своё время.

 

 

Посему не будем ханжами и снобами — почитаем и улыбнёмся.

 

Шуточные посвящения

 

* * *

To L.G.

окулист сказал, что я ослепну,
ортопед сказал, что я не встану,
кардиолог выронил мой полис,
гинеколог просто удавился.

 

Космонавт сказал: «не стоит ехать!»,
мореход сказал: «Сушите весла!»,
маршал подал рапорт об отставке,
плотник уточнил мои размеры.

 

Я сказала: «блядь!», я удивилась,
я обматерила медицину,
я сдала трофейные бутылки
и пришла несчастная к Казнову.

 

А Казнов сказал: «Бывает хуже!»,
а Казнов налил мне ящик водки,
он обнял меня не слишком нежно,
и вообще Казнов меня утешил.

 

И с тех пор я расцвела как лютик,
я с тех пор забыла про болезни,
я имела их, а не имею,
и хожу, здоровая, как лошадь.

 

ДОПИСЫВАЯ МИШКИНА

 

Опять в пожатье сплелись знакомые руки.
Как долго не виделись – боже! о боже мой! –
При встрече старых друзей после долгой разлуки
похож разговор на бритье бритвой тупой.

-------------------------------
При словах «Как дела?» она цепляет щетину.
Отвечаю: «Нормально» и морщусь сам, как изюм.
Обсуждаем вторженье Израиля в Палестину,
а больше ничего не идет на ум.

 

Говорю ему о делах, натужно вздыхая,
и скребу подбородок (бритва дрожит в руке).
Заслышав фразу: «А погода нынче плохая»,
кровавое пятно расплывается по щеке.

 

А вот недавно повстречался со старым другом:
«Ну, как ты? Где пропадал? Почему молчал?»
А он отвечает тихо, почти с испугом:
«Да вот, был в Стокгольме… Премию получал…»

 

Вот тебе раз! В зобу аж дыханье сперло.
Такого бритья не было еще никогда!
Уж лучше бы враз себе перерезать горло –
да бритва безопасная, вот беда.

 

ПАРОДИЯ  на Сеничева

ЛЕЖБИЩЕ

                        Они лежат...

 

Я скажу вам правду, чего скрывать:
над Европой плыла Венера.
А они возлегли на свою кровать,
Возлегли, как два инженера.

 

Засыпал под вечер веселый парк,
и Венера сверху смотрела.
И она возлегла не как Жанна д`Арк,
потому что ведь та сгорела.

 

Он возлег не как Ариэль Шарон,
непохоже на Сен-Симона,
и она, с каких ни смотри сторон,
возлегла не как Дездемона.

 

Им хотелось лечь под другим углом
(эта фишка их и сближала) –
как Эдит Пиаф и Ален Делон
или с кем она там лежала.

 

И вот так вот лихо лежать до утра,
чтоб никто не посмел и пикнуть,
чтоб не как простые инженера,
а как Дуглас Фербенкс и Мэри Пикфорд.

 

Все, казалось бы, просто: сбросить наряд,
позабыть запреты, законы
и лежать по нескольку дней подряд,
словно Леннон и Йоко Оно.

 

Им хотелось забыть про родной бардак
и лежать в благородном стиле –
как Варум и Агутин, хотя бы так,
или как Пугачева с Филей.

 

Вот они, кумиры моей земли…
Бог не фраер, Он тоже видит:
все они настолько уже легли,
что подняться едва ли выйдет.

 

Так они лежали до десяти
и не знали вечером летним,
что на самом деле, как ни крути,
хорошо лежит, кто лежит последним.

 

Вот ведь как бывает: любовь, весна,
все вокруг прекрасны как боги –
а они похожи на два бревна
и лежат на моей дороге.

 

Каламбуры Сергея Казнова

 

Тверь Клином вышибают.

 

«Где можно сдать на птичьи права?»

 

Упоите меня вусмерть вином, накормите яблоками до аллергии, подайте мне пепельницу, ибо я изнемогаю от любви.

 

Дистанционный смотритель

 

Агония Барто (компьютер выдал мне вариант)

 

Все свое унесу с собой

 

Ел хлеб свой в поте лица своего

 

Голос той, которой я верю,
сердце трогает, как струну:
«Милый мой, ты ошибся Тверью,
ты попал не в ту Кострому»

 

«Дом Быдла» (Вит – о Доме Быта)

 

Небо – наш, небо – наш родильный дом

 

«Знаем книжек до хрена
Александра Куприна»

 

Комья блинов

 

Наши мертвые нас не оставят в живых

 

В мире есть еще множество граблей, на которые не ступала нога человека

 

узы Галилея

 

пока смерч не разлучит вас

 

я как будто бы снова
возле дома Казнова

 

не пойман – не зверь

 

«ЧЕРНАЯ БЛАГОДАРНОСТЬ» (мы с Артемом придумали)

 

Сен.: «Ты прямо демон – Врубеля позвать?»

 

З.Ы. Так и не позвонила. (А, собственно, ждали?)
Да, ждал. Ждал, как Жданов.

 

Русалка с собственным омутом

 

«Пьешь ли ацетон,
нюхаешь ли клей –
всё равно забыть не можешь о любви своей»

 

Храни меня, мой талисман
От грёбаного фетишизма.

 

Я утомлен сочинением мадригалов.
Я вижу во сне ересь, как Свидригайлов

 

Вот так течет моя, товарищ, жизнь.
Вот так – без божества, без вдохновенья,
без бабы…

 

Тождество Христово

 

Поэт Тождественский

 

Е.Евтушенко. Стихи о прекрасной дамбе.

 

«Подавись моим сердцем!» (картинка по SMS)

 

Маркиз де САРТР (я)

 

«Талант даю на отсечение» (Вит.)

 

О, быть или не быть — вот в чем вся фишка;
и стоит ли на свете кантоваться?
Вот здесь — где, между нами, так хреново!
О, умереть или пойти поспать —
 вот выбор! Вот еще дилемма, на хрен!

 

 

Продолжение здесь:  http://www.liveinternet.ru/users/4514961/post352500778/
 

Начало здесь

 

 

Поэт Сергей Казнов умер летом 2005 года. Ему было всего 27.

 

СЕРГЕЙ КАЗНОВ (1978 – 2005)

 

 

Родился в Саранске. Выпускник Литературного института им. Горького (2002), семинар поэзии И. Л. Волгина. Работал журналистом в местных газетах. Умер от инфаркта. Через несколько дней после смерти вышла его книга «Остров, полный звуков».

Я узнала это имя совсем недавно и с тех пор его стихи неотделимы от моей жизни. А между тем в Интернете их встретишь не часто, нет ни статей, ни передач об этом выдающемся — не побоюсь этого слова — поэте современности, и только изредка, натыкаясь в Сети на его строчки, немногочисленные случайные читатели взрываются возгласами изумлённого восторга.
Я долго собирала материал о Сергее — опять-таки спасибо Коле Забелкину, который очень помог мне в этом, - и, совершенно утонув в нём — стихи, дневники, воспоминания однокашников, песни, видеозаписи, посвящения друзей, а дать хотелось буквально всё! - какое-то время была на распутье, не зная, какую же форму выбрать для своего рассказа, чтобы вместить в неё всё самое главное, чтобы, без лишних слов и пафоса, показать во всей многогранности этого большого, настоящего, но ещё практически никому неизвестного поэта.
И решила дать слово самим документам: дневникам и стихам Сергея Казнова, воспоминаниям о нём, лишь изредка по необходимости вмешиваясь своими комментариями.

Из воспоминаний Стаса Нестерюка:

 

 

«Мне посчастливилось быть одним из тех немногих, с кем больше других общался Сергей в последние месяцы и даже дни своей жизни...
О Сергее Казнове можно говорить долго - и не рассказать при этом даже сотой доли о том, каким человеком и поэтом он на самом деле был. Настолько короткой оказалась его жизнь, настолько яркой - вспышка таланта, что осмыслить, хотя бы приблизительно понять, с кем мы имели дело - очень сложно. Практически, я бы сказал, невозможно.
И тем не менее, самому себе противореча, попытаюсь в нескольких строках приоткрыть завесу над тайной его дарования. Приоткрыть, возможно, парадоксальным образом: рассмотрев его записи, сделанные в последние полтора месяца жизни - и  ставшие, по мнению многих, наиболее таинственной стороной его наследия».

К этим записям мы ещё вернёмся. А пока — сами стихи.

 

 

***
Когда я лягу на скамью
и стану подыхать,
то эту песенку мою
тебе не услыхать.

 

Услышит парк, услышит пруд,
уловит чистотел
и цикламены разберут,
что я сказать хотел.

 

Услышит темная вода
и два ночных огня, -
всё, что ты бросила, когда
ты бросила меня.

 

Когда по берегу мы шли,
здесь пели шесть цикад,
и восемь ландышей цвели,
и отдыхал закат.

 

Наверное, я был осёл,
доверив их одной, -
ведь ты их бросила, как всё,
что видела со мной.

 

И только я их уловил
и записал в душе.
…Кто мишке лапу отдавил –
вы поняли уже.

 

Но я тебя, мой инвалид,
не брошу ни за что.
В конце концов, мне так велит
Агония Барто.

 

И клён у парковой скамьи,
и пятна на луне,
и все вы, милые мои,
останетесь при мне.

 

Я нанижу вас, как на нить
жемчужины в руке,
и научу вас говорить
на русском языке.

 

* * *
Спал, положивши руку тебе на грудь.
И пока эта ягодка тыкалась мне в ладонь –
медленно, тихо комната тронулась в путь,
словно купейный полупустой вагон.

 

И поплыла – скорее всего, туда,
где обрывается лето и гаснет свет,
где уже не ходят, видимо, поезда,
в город на речке, которого, в сущности, нет.

 

В комнате было душно, а там, в окне,
пёстрые листья качались под фонарём.
Так ты во сне прижималась тесней ко мне.
Так в эту ночь я не верил, что мы умрём!

 

Мы не умрём. Дорога моей души,
рельсовый путь волнений, нелепых ссор!
Сердце моё – наполненный всклянь кувшин –
не расплескает качка твоих рессор.

 

Мы за пределом полуночной полосы.
Кончилась летняя ночь, настаёт рассвет.
Громко стучат прожорливые часы,
и мы с тобой умираем, а смерти нет.

 

 

ЭЛЕГИЯ

 

Некому дребезжать в стеклах оконной рамы
в комнате, где порой плакали до утра мы
и удивлялись первым лучам зари
два с половиной года, считай, что три.

 

Снова заря. В небе, конечно, просинь:
на золотые поля наступает осень.
В нашем календаре это было уже, смотри,
два с половиной раза, считай, что три.

 

Раньше мы жили вместе, но неформально,
а теперь ты живешь одна, и тебе нормально.
Вышло, что я тебе выпал в поводыри
на два с половиной года, почти на три.

 

А напоследок, когда - я и не заметил,
ты умудрилась поднять ураганный ветер,
ветер с вершин, собравший мою грозу...
Вот он, сучок, заметный в твоем глазу.

 

То ли сучок, а то ли куриный хрящик.
Наша любовь, понимаешь, сыграла в ящик.
На поминках я выпил, черт меня подери,
два с половиной литра, считай, что три.

 

В пьяной ли смуте - вспомни о Калибане! -
или с другой - позабуду без колебаний
руки твои, походку, твои слова.
Ведь живая собака лучше мертвого льва.

 

С тобою мне было счастливо, тоскливо, вьюжно
в два с половиной раза дольше, чем нужно.
Ведь любовью горели к тебе у меня внутри
два с половиной сердца, считай, что три.

 

За время, пока ты меня забывать училась,
много всего смешного со мной случилось.
Ну а теперь - не взглядывай на часы:
температура достигла точки росы,

 

хватит, прочитан Вертер, на сердце вьюга,
мы на земле не можем любить друг друга...
Так разойдемся - в сердце своем сотри
два с половиной счастья, считай, что три, -

как будто их и не было.

 

 

* * *
Она пушистой девочкой была.
Еще сейчас хранят мои тетради
ее слова, следы ее тепла
и влажный шелк ее волнистой пряди.
Ее волна с собою забрала.

 

Она плыла и пела, и над ней
склонялись тени, нагибались ивы,
и травы, и сплетения корней
не видели вовек такой красивой.
И песня становилась все слышней.

 

Печально по излучине реки
она плыла одна по тёмным водам,
со склона ей кивали васильки,
кувшинки окружали хороводом
и лилии сплетали ей венки.

 

Любовь моя, во сне и наяву,
пока дышу, пока тебя я помню,
пока я жив, я сам с тобой плыву,
минуя перекаты, камни, комья,
и только этим плаваньем живу.

 

И ясно слышу песенку твою:
какой удел положен человеку,
зачем расстались мы, когда ручью
положено впадать в другую реку?
И слышу песню, и в ответ пою.

 

Она пушистой девочкой была,
Дюймовочка, Офелия, наяда.
Не может быть, она не умерла! –
Вдаль по реке, пока хватало взгляда,
плыла и пела, пела и плыла.

 

 

Джон Эверетт Миллес (1829—1896) "Офелия" (1852)

 

* * *

Полгода на рассвете
вскипают облака:
«Белей всего на свете
была ее рука».

 

Но нечего поделать,
осколков не собрать.
И умереть хотелось,
но страшно умирать.

 

Теперь я понял, к счастью,
что под любой луной
была ты только частью
того, что было мной.

 

И, на исходе мая
и пачки сигарет,
теперь я вспоминаю
не твой автопортрет,

 

не полумрак постели —
пиши о нем сама —
а только эту зелень,
сводящую с ума;

 

не поцелуи эти
и не любовь пою,
но липы на рассвете
и молодость мою.

 

 

* * *
Тебе нравится заката радужный узор.
Тебе нравится токката си бемоль мажор.
Изумрудная камея, ветхая скамья
тебя трогают сильнее, чем любовь моя.

 

С изумленною душою, личиком бела, —
о, когда бы ты чужою для меня была!
Все, что есть, одним ударом рушишь на куски
со своим великим даром видеть пустяки.

 

Восхищают спозаранку милое дитя
листья с матовой изнанкой, по ветру летя,
черный камень парапета по пути домой,
строки Гоголя и Фета и себя самой.

 

Хорошо пройтись по лугу, лучше босиком.
Вот стою я, бедолага, рядом с васильком.
Желтый, белый, синий, красный, — вот твоя семья.
Слепота бывает разной, милая моя.

 

 

ЭЛЕГИЯ

                     Если бы вы знали, что значит:
                      "милости хочу, а не жертвы"...

                                                    Евангелие от Матфея

 

                      ...И делишь наконец мой пламень  поневоле.

                                                                                Пушкин

 

Сентябрь первоначальный, который впереди,
Напомнит, как печально весну я проводил.
Глотал вина и дыму, питался как Гаврош -
и стал своей любимой не мил и не хорош.

 

Глядит вполоборота фонарь ночной звезды
на Красные Ворота, на Чистые пруды.
Здесь раньше в самом деле клубился дым и гам
и мы с тобой бродили по этим берегам.

 

И в тот же самый космос ракеты шли на старт...
Но, видно, високосным случился прошлый март.
Теперь, в густую полночь, утратившему пыл,
мне больше не припомнить, когда я счастлив был.

 

Я знал: уходит жар твой с ущербною луной -
от слабости, из жертвы останешься со мной.
И ночью будет душно. А вечер будет мал...
И как же малодушно я жертву принимал!

 

На плечи лишний камень. Не всем он по плечам.
Какой уж, к черту, пламень, когда ты по ночам
кривишься, как от боли, не слышишь ничего
и даже поневоле не делишь моего.

 

 

СТРАШНАЯ МЕСТЬ

 

Кожа её белела, как Килиманджаро,
небо, южная ночь, за рулем Стожары,
ему даже не пришлось ей ни в чем признаться, -
но много ли нужно девушке в девятнадцать!

 

И дальше было – ветер, летящий мимо,
цветущие кипарисы и бальзамины,
и этот вечер – знойный, тревожный, дивный,
и этот запах, цветочный, вегетативный.

 

Сравненье с месяцем в небе, с лимонной долькой.
Горько, дети, свадьба была недолгой.
«Куда ты идешь?» - «Ты мне надоела, дура», -
и с кресла она поднялась, как температура.

 

… Кланялось солнце вечером на морозе
мокрой, дрожащей, как тварь, золотой березе.
И душа её, позабыв законное место,
летела куда-то прочь, как букет невесты.

 

Уже больше сотни дней, как идет сегодня.
Хватит, закрыли ставни, убрали сходни,
и сколько еще, и зачем, и оставят силы, -
и всю жизнь она мстила ему – ей казалось, красиво.

 

Вышла замуж почти за принца, семья и дети,
нашла себе самую лучшую службу на свете,
одевала себя у Кардена и у Версаче,
почти на все вещи стала смотреть иначе,

 

и верила: не пройдет рукотворное лето, -
а постарев, шептала: «Любимый, где ты?».
Я всё это видел сам, и теперь мне ясно:
жизнь не потому хороша, что она прекрасна.

 

 

КОЛЫБЕЛЬНАЯ

 

Наступил тот праздник, который не все коту.
И февральский ветер, обходя меня за версту,
рассказал деревьям, небритым с прошлой весны,
как разменять на шорохи золото тишины.

 

Дальний родственник людям, рожденным под знаком «пи»,
я пою колыбельную, я шепчу тебе: "Спи...
Под местным наркозом моих немудреных слов
тебе привидится много чудесных снов:

 

Тебе привидится небо, неяркий свет,
тебе привидится город, где тебя нет,
избушка из серых бревен, в которой живем не мы,
и на кронах деревьев - головные уборы зимы.

 

Ты увидишь колосья, уснувшие на корню.
Спи спокойно поэтому. Спи. Я тебя храню..."
Небо настежь раскрыто, и сны влетают гурьбой.
Я пою колыбельную, засыпая вместе с тобой.

Я пою колыбельную, и ты, отходя ко сну,
станешь ласточкой. И она сотворит весну.

 

 

Из коментов к стихам Сергея Казнова в «Самиздате»:

 

Олег Дозморов: «Спасибо. Я тихо потрясен».

 

Алёна Ajfe: «Чудесные стихи! Для меня это тоже открытие!»

 

Андрей Моисеев: «Берут за душу так, что перехватывает дыхание...»

 

Галина : «Изумительно цельный, тонкий, неожиданный и трагичный поэт».

 

Чермошенцев Александр Всеволодович: «Спасибо вам за такую поэзию, новичкам, вроде меня, будет с кого теперь брать пример, а не писать всякую муть, вроде моей».

 

Маркова Наталия Федоровна : «Склоняю голову перед его памятью и талантом».

Данил Файзов (fayzov) спустя несколько дней после смерти Сергея Казнова приводит в своём ЖЖ большую подборку его стихов. Кто-то из прочитавших выражает робкую надежду, что, возможно, теперь ими заинтересуются даже надменные толстые журналы - они падки на несчастные судьбы и запоздалые поминания. Замечают, что для многих хороших авторов смерть - это последний способ обратить на себя внимание культуртрегеров. Но уж слишком дорогой. Кто-то предлагает послать тексты Сергея Ольге Ермолаевой.
Увы. Десять лет прошло — никто не обратил, не заинтересовался. Не помогла даже смерть.
 Ни в одном толстом журнале, за исключением «Алконоста» за 2006 год, стихов Сергея Казнова вы не найдёте.

 

Саранск

 

Вот в этом небольшом симпатичном городке — столице Мордовии - Сергей родился.

 

С мамой. 1978 год.

 

С одноклассниками в литературном клубе. Ноябрь 1995 года. Сергей Казнов четвёртый справа.

 

С друзьями в августе 1999 года. С. Нестерюк, В. Соколов, С. Казнов.

 

Незатейливые здания,
кучка низеньких дворов.
Да и были все свидания -
десять, может, вечеров.

 

Промежуток этот узенький
стал длиннее всех длиннот.
Боже правый, сколько музыки
извлекается из нот!

 

И хотя на фоне вечности
все мы здесь наперечет,
разговор о быстротечности
очень медленно течет.

 

Саранский дворик

 

 

Сергей Гандлевский в одной из своих книг заметил: “Все эти губернские, областные и районные центры для большинства москвичей так и останутся ничего ни уму, ни сердцу не говорящими административно-территориальными единицами, пока не найдётся талантливый человек, который привяжется к какой-нибудь дыре и замолвит за неё слово. Тогда на культурной карте появляется новая местность, напоминая нам, что всюду жизнь”.

Можно сказать, что Саранск появился на поэтической карте во многом благодаря Сергею Казнову. Какие сердечные, пронзительные слова он нашёл о нём!

 

 

Уплываю по реке,
списанной с натуры...
Я родился в городке
без архитектуры.

 

Типовые детсады,
школы, новостройки.
Однотонные ряды
не загонишь в строки...

 

Город мой, где нынче я
эмигрант без визы,
не покажет мне тебя
даже телевизор.

 

Но без всяких кинолент
средь цветных акаций
я воздвигну монумент,
как писал Гораций.

 

Архитекторы твои
дожидались срока
и лепили соловьи
звонкое барокко.

 

И сияла до зари
звёздная корона,
и ночные фонари,
пронизавши кроны,

 

арифметику твою
красили зелёным.
Каждый камень в том краю
был одушевлённым.

 

Город мой, на том стою,
тем и жизнь скончаю,
что симфонию твою
лунными ночами,

 

когда звёзды на огне
в небе догорают,
ни один оркестр мне
больше не сыграет.

 

Не гаси своих огней,
потому что, отче,
кроме музыки твоей
мне не надо зодчих.

 

Потому что на кресте
у тебя я снова,
потому что в пустоте
возникает слово.

 

Дай заполнить хоть листок
этой партитуры,
ибо жизнь - городок
без архитектуры.

 

Ибо в жуткий окорот,
посланный поэту,
я из всех твоих щедрот
выбираю эту.

 

Саранск 20 лет назад. Фото одноклассницы Лены Романовой.

 

Таков он сейчас

 

Здесь Сергеем было написано вот это поразительное стихотворение:

 

СТАРШИЙ БЛИЗНЕЦ

 

Десять лет назад во вторую смену
я учился в школе - и шел домой
как на очень длинную перемену,
что казалась длинной себе самой.

 

А в моем портфеле лежала книга,
и, идя домой, я - я не шучу -
напевал про себя мелодию Грига,
чьи слова и в данный момент шепчу.

 

Сергей школьник. 1985 год.

 

А березы и вправду шептались рядом
и, до них дотрагиваясь рукой,
я ловил предметы туманным взглядом,
отпускал один и хватал другой...

 

И теперь, на десять-то лет умнее,
под пристрастным глазом большой луны
все стою поодаль и, как умею,
на себя смотрю я со стороны.

 

В общежитии литинститута. 1999 год.

 

Приглядись к нему: этот школьник знает,
что невидим, в будущем, он же сам
наблюдает за тем, как он сам зевает
и березы гладит по волосам!

 

Не отсюда ли эта туманность взгляда,
непрозрачность мысли, разброд в душе,
что близнец мой старший - он где-то рядом,
и в меня он вглядывается уже?

 

Он есть я. Он старше. От этих жмурок
можно до зари бродить по двору.
Вон к тому забору я бросил окурок.
Через десять лет я его подберу.

 

О, следи за мной, мой близнец неявный,
мой двойник неясный! Без твоего
взгляда строгого и ко мне пиявкой
присосется смерть - и всосет всего.

 

 

Вот здесь видеозапись, где Сергей сам читает его:

 

http://vk.com/video-8468486_99302797?z=video-84684...%2Fclub8468486%2Calbum-8468486

запись в библиотеке. 2004 год.

 

 

Это стихотворение приводит в своей антологии любимых поэтов Андрей Моисеев, сопровождая восхищённой ремаркой:

 

 

- Честно признаюсь: это стихи про меня. Я совершенно ясно помню, когда получил первое представление о том, что мир прекрасен: была весна, в нашем дворе цвели вишни и яблони, я шел из школы домой и терял голову от красоты и аромата. Мне было 9 лет, я учился во вторую смену. Правда, мысли о двойнике, о "старшем близнеце" у меня ни тогда, ни сейчас не возникало - это, видимо, то новое, что сообщило мне стихотворение.

 

- Спасибо, Андрей за знакомство с такими стихами... Во мне в ответ на них тоже откликается воспоминание и я часто ощущаю взгляд себя самой из прошлого, а иногда из будущего... И странно, но мне понятно, почему "перемена казалась длинной самой себе", нам, школьникам она всегда казалась короткой. –

это реплика  Ольги из Москвы.

 

- О... Как неожиданно было его стихотворение встретить в сети.. Замечательный человек, он был моим другом.. - вступает в разговор Елена Романова из Саранска. И приводит ещё одно стихотворение Сергея, своё любимое:

 

СВИДЕТЕЛИ

... а было их, впрочем, не мало...

 

Подобно солнцу, в озере утонувшему,
поэт не рад ничему, только минувшему.
Разглядывает альбом, в памяти роется...
Если долго смотреть на дверь, то она откроется.

 

Нашу первую встречу многие видели.
Милая, моя память точна как видео:
наш разговор тогда подслушали оба вы -
мокрый асфальт и будка с ремонтом обуви.

 

Требуется лишь логика, а не мужество,
чтобы признать, что это - то же замужество,
скреплённое, если не кольцами, то мороженым,
и вообще у нас было всё, что положено.

 

Видела нас река, видели голуби
одну к другой склонённые наши головы,
шныряли четвероногие и хвостатые
и зеленели вокруг мои соглядатаи.

 

Подружки невесты были ещё заметнее:
розы в саду (по-моему, многолетние;
если б не ты, они вовек не погибли бы),
и облака, и солнце, и книга Библия.

 

С тех пор как по именам друг друга назвали мы -
сорок стихотворений лежат в развалинах.
Разрушенные мосты, бывшие пристани
глядят теперь на тебя тихо и пристально.

 

Деревья бегут на юг, птицы сутулятся.
Видели наше счастье дворы и улицы,
и наш поцелуй на ступеньках тоже заметили -
а брак разорвать нельзя, пока живы свидетели.

 

Эта неповторимая казновская интонация, лукавая улыбка или усмешка между строк...

 

Из дневника Сергея Казнова:

 

2002 год

Я ХОЧУ, ЧТОБЫ КАЖДОЕ ЛЕТО БЫЛО ТАКИМ.
А это как будто возможно только в Саранске. Значит, работать и жить здесь? А то это правда губительно: ни там, ни тут, ни любви, ни жизни, ни работы… Не знаю, кто же знает?..

Дмитрий Быков:

 

 

"Буквально несколько дней назад в родном Саранске умер 27-летний поэт Сергей Казнов, выпускник Литературного института. Случилось так, что он был и моим учеником. После института Казнов уехал в Саранск, устроился в газету, не удержался там, перешел в другую, тоже не удержался, денег у него не было, да и жить было почти негде (он жил с матерью и отчимом в однокомнатной квартире). А потом у него случился инфаркт, и он умер во сне.
Если бы я оставил Казнова в Москве, он был бы жив. Но оставить его в Москве я не мог, потому что у него не было профессии. В Литинституте не учат ничему, потому что научить быть поэтом нельзя. Поэт он и так был хороший".

«Огонёк»№ 38, 2005

 

 

1999 год. Москва. Сергей Казнов с Дмитрием Быковым.

 

 

Сергей Арутюнов:

 

 

Право, какого рубцовского пошива была его строка, верная, широкая. Он весь доделанный, непривычно основательный, взлетающий ломко и неопровержимо:

 

Только память и свет, только пение,
Только это стальное перо,
Только золото, пусть и осеннее,
Только утреннее серебро –
Вот она, моя честь и спасение,
И молитва, и зло, и добро.

 

Под стихами Сергея Казнова даты жизни: 31 мая 1978 — 20 августа 2005. Подборка открывается строчками: “Когда я лягу на скамью / и стану подыхать, / то эту песенку мою / тебе не услыхать…” И не узнать уже никогда, как бы стал писать Сергей дальше, не останься он двадцатисемилетним. В алконостовской же подборке есть и свежесть, и музыка, и прозрачная живопись:

 

Я победил и смотрю трофейные сны:
о том, насколько лето мудрей весны,
о том, как мы коротали наш краткий век,
сидели на крыше с пятью ступеньками вверх,
гуляли по дачным зарослям битый час
и корнеплод картофель смотрел на нас.

 

С. Арутюнов «Октябрь» 2007, №2 (о выпуске «Алконоста» со стихами Сергея Казнова)

 

 

Елена Романова:

 

 

"Вспомнился Казнов, вспомнилось, как он мне читал это стихотворение зимой в коридоре ФНК, вспомнилось, как он звонил мне иногда  вечером и читал стихи по телефону про "подобно солнцу, в озере утонувшему..", про "пять ступеней вверх"... А у меня до сих пор лежит  листочек со стихами, написанными им от руки, до сих пор хранится вырезка из газеты, где он писал про меня статью. 
 И вдруг я по-настоящему осознала, что он на самом деле умер. Что ни одного стихотворения он уже не напишет, что не позвонит никогда".

 

Продолжение здесь:  http://www.liveinternet.ru/users/4514961/post352490449/

Начало здесь

 

 

 

Когда я выкладывала свой первый пост о любимой поэтессе моей юности Майе Борисовой, о ней многое было ещё неизвестно. Но постепенно на текст откликались близко знавшие Майю Ивановну люди: сначала подруга, астраханская актриса Наталья Туриева, потом племянница Анна Егорова, добавившие много новых фактов и живых красок в моё повествование, а не так давно я получила ещё одну весточку от очевидца жизни поэта — от новосибирского журналиста и режиссёра телевидения А. Г. Раппопорта:

 

 

«Спасибо, Наташа - случайно наткнулся на Ваш большой и замечательный пост о Майе Борисовой. Она была участником Дней поэзии НЭТИ в Новосибирске, я наизусть запомнил её "Колыбельную сказочку", которую она среди прочих своих стихов тогда читала, читал её перед сном дочке, изменив "усни мой мальчик" на "усни-ка, Юнна". А теперь у Юнны дочка - Майя! У меня теперь две внучки - Майи! Но Майя Ивановна дружила не со мной, а с моим старшим братом Женей, ушедшем из жизни в 1977 году. У меня остался его архив, где есть и письма Майи, и письма В.Сосноры, и фото, и её сборники с автографами. Если Вам это интересно - могу прислать кой-какие сканы».

 

Мне, конечно, было интересно. И вот теперь с любезного разрешения Александра Григорьевича я публикую наиболее интересные материалы, касающиеся Майи Борисовой.

 

Из письма А.Г Раппопорта от 14.07.2014.

 

Здравствуйте, Наташа!
Ну что ж, назвался груздем...

 

 

Такими вот роботами награждали в Новосибирском электротехническом институте (НЭТИ) во время проводившихся там Дней поэзии их Лауреатов, а также авторов лучшего стихотворного сборника года.
Обладателями таких роботов стали Елизавета Стюарт и Булат Окуджава, Марк Сергеев и Виктор Соснора, Илья Фоняков и Майя Борисова, Андрей Вознесенский и Анатолий Кобенков....

Давно уже нет ни многих лауреатов тех Дней, ни самих Дней поэзии НЭТИ, ни даже такого института - он теперь называется Новосибирским государственным техническим университетом (НГТУ)....

 

НЭТИ. 1974 год.

 

 

А вот роботы-призы ещё кое- у кого сохранились.
В почте  Виктора Сосноры  хранится среди прочих и такое письмецо от Лили Юрьевны Брик, бывшей музы Маяковского, которой "поэт №1", как она его называла, очевидно написал о поездке в Новосибирск и своём "трофее":

 

 

10.04.65. Дорогой Виктор Александрович, прочла Ваши письма. Есть в них великолепные вещи. Будем читать ещё раз - хочу понять, надо ли давать пьесы Плучеку. Посылаю вырезку. Наткнулась на неё случайно. Живём скучновато – без Вас. Сердечный привет Марине. Где живёт  робот-премия? Обнимаем. Лиля Брик.
(О переписке В. Сосноры с Лилей Брик подробно здесь )

 

Виктор Соснора на вечере поэзии

 

 

Начать, наверное,  нужно со знакомства с самим понятием - что такое были Дни поэзии НЭТИ? Первый из них прошёл 4 марта 1962 года, последний - 10-й - весной  1978-го. Последний День поэзии НЭТИ вёл я - мне поручили это, что называется, "по наследству" - брата, Евгения Раппопорта, уже не было в живых. Наш удивительный "Г.П" - ректор НЭТИ Георгий Павлович Лыщинский, имя  которого  сейчас носят улица и площадь в Новосибирске, был тогда ещё жив и, сидя рядом со мной на сцене  за столиком "президиума", рассказывал  о том, как проходил 1-й День поэзии НЭТИ. Его продолжил своим рассказом известный  далеко за пределами Новосибирска радиожурналист Александр Метелица.

 

 

 

https://www.youtube.com/watch?v=TPe5wnxm0oI&x-...421914688&x-yt-cl=84503534

 

ректор НЭТИ Г. П. Лыщинский

 

А рассказанная на этом видео новому поколению студентов история - действительно была, о ней впоследствии написаны были статьи, она описана в двух книгах моего брата, о ней даже было написано стихотворение - её очевидцем, тоже поэтом и радиожурналистом Петром Моряковым:

 

Ну и разыгралась буря в зале!
В яростной полемике - ни зги!
Академик Соболев в запале
Славит электронные мозги.

Даже будут вспыхивать влюблённо,
Освещать в сонетах красоту...
Физики ликуют исступлённо,
Лирикам уже невмоготу...

 

Но когда он зал обвёл глазами,
Выжидая, чтобы гул притих,
Кто-то крикнул в раскалённом зале:
"Прочитайте Ваш любимый стих!"

 

Хоть и был изрядно озадачен,
Распахнул он душу молодым::
"Не жалею, не зову, не плачу,
Всё пройдёт, как с белых яблонь дым... "

 

И - забыл... Застыл... Но вспомнить хочет
Непременно сам. И только сам!
Не доверит он сердечных строчек
Электронным душам и мозгам.

 

Ну, а что касается столика "президиума", то вот его характернейший снимок в те времена:

 

 

1965 год. Столик "президиума" Дня поэзии пришлось со сцены убрать в зал, где и так  буквально яблоку негде было упасть - к окну возле сцены. За столиком слева направо: брат Евгений Раппопорт, ректор НЭТИ профессор Г. П.Лыщинский, парторг НЭТИ профессор  Г. С.Черкасов.

А вот что писал о Днях поэзии НЭТИ журнал "Юность" - годом раньше:

 

Поэты «Юности»   в   Сибири

 Поэтический Олимп  в Новосибирске находится в Электротехническом институте. Только поэты погружаются здесь не в надмирное уединение, а в тысячеглазое, тысячеголосое море, которое часами может поглощать стихи. «В НЭТИ  лирика, как физика, обязательный предмет», - эти слова студенческой песни любит повторять Евгений Раппопорт, руководитель литературного объединения этого института.
 С 25 мариа по 1 апреля в Новосибирске на традиционной весенней Неделе поэзии выступали авторы «Юности» - москвичи Игорь Волгин, Олег Дмитриев, Инна Кашежева, Станислав Лесневский, Булат Окуджава. Вместе с ними во встречах участвовали  поэты-новосибирцы Илья Фоняков и Леонид Чикин.
   На этих встречах – а их было 14 – побывало около десяти тысяч слушателей. Удивительная и прекрасная черта нашего времени – небывалая тяга к поэзии – была воочию продемонстрирована сибиряками.

                                                                                                              (  Журнал «Юность», 1964 г.,

 

Многотиражная газета НЭТИ "Энергия" давала  целые "развороты" о Днях поэзии НЭТИ - с публикациями  некоторых из прочитанных ими стихов - порой это оказывались первые публикации. Немало было опубликовано в "Энергии" и стихов Майи Борисовой. А вот что "Энергия" писала в 1971 году:

 

 

Майя Ивановна участвовала по меньшей мере в четырёх из десяти Дней поэзии НЭТИ. Впервые её пригласили  в 1964 году - и она попала  сразу на самый  массовый праздник поэзии в НЭТИ, ставший даже не Днём, а целой Неделей поэзии НЭТИ.
В своей  первой книжке "Физики и лирики" (записки руководителя литобъединения, Новосибирск, 1966 г.)  брат писал :

 

 

Евгений Раппопорт, друг Майи Борисовой
Новосибирск, 1967 год

 

 

А уже в конце 1964-го, прознавший про "робота-премию" за лучший стихотворный сборник года, привезенный Майей Борисовой из Новосибирска, Виктор Соснора -  не без ревности -  писал брату:

 

 

Майя Борисова читает стихи в НЭТИ

 

После первого  - и успешного! - выступления в НЭТИ, Майя  Ивановна получала приглашения на каждый очередной традиционный День поэзии НЭТИ.  Разумеется, не всегда она могла принять приглашение и прилететь из Ленинграда в Новосибирск. Были и отказы - с большим сожалением. Но чаще - с радостью соглашалась.

 

 

 

 

Писала  и напрямую брату - и в Новосибирск, и в Иркутск, куда он после 1967 года окончательно  перебрался, не бросив при этом своё детище - Дни поэзии НЭТИ и регулярно прилетая на период их подготовки.

 

 

 

В НЭТИ Майя Ивановна  читала стихи не только в  актовом зале, её  радушно приглашали почитать и в общежитиях института,  встречи с ней проходили и в читальном зале.

 

 

 Ну и на прощание - одно из моих любимейших  стихотворений Майи Борисовой, "Колыбельная сказочка". Мне нравятся её неожиданные концовки - в стихах о Пушкине, например, уже приводившихся в Вашем тексте. Это - не приводилось, как я заметил.  Вот и восполню этот случайный пробел.

 

Везли на казнь разбойника Афоню.
Проселками глухими колеся,
И день, и ночь гремели под Афоней
четыре спотыкливых колеса.

 

Молит Афоня стражу:" Погоди, мол!
Измаялся. Поспать бы хоть часок!"
А те ему в ответ: -"Окстись, родимый!
И так боимся:не поспеем в срок".

 

А в городе народ на площадь ладит.
Расселись так, как повелось давно:
В партере - шубы. На галерке — лапти.
И царь - на царском стуле приставном.

 

И уж давно пора бы быть злодею.
Народ ярится, вольности крича.
Сам царь порою вскрикивал: - Сапожник! -
Так выражаясь в адрес палача.

 

А что палач? Он - рядовой работник.
Над ним, над безответным, разве суд?
Он-то давно готов! А где разбойник?
А вон, разбойник! Вон его везут!

 

Толпа кричит:-Теперь давай по плану.
Теперь- порядок. Вовремя поспел.
Кладет Афоня голову на плаху.
А плаха для Афони - что постель.

 

И уж на что палач- мужчина храбрый.
И тот воскликнул:- Господи, прости!
Когда Афоня богатырским храпом
о сне своем народ оповестил.

 

Толпа - в смятении. А царям знакомо:
смятение толпы, почти что бунт.
Кричат: - По Христианскому закону
лежащего и спящего не бьют.

 

Мол, грех на душу примем- это точно!
Пошлет нам Бог холеру, иль чуму.
И Царь, взмахнув батистовым платочком,
сказал:- Свободу жалуем ему.

....................................................................

Ушел Афоня. Вон он ручкой машет.
В дремучие леса афонин путь.
Усни мой мальчик. Ты ведь понял, мальчик,
как это важно: вовремя уснуть!

 

На этом письмо Александра Раппопорта заканчивалось. А я заканчиваю очередной пост о Майе Борисовой всё тем же вопросом: если кто-то был знаком с ней, видел хотя бы однажды, переписывался, располагает какими-то фотографиями или другими материалами о Майе Ивановне, пожалуйста, присылайте, опубликуем, пусть об этой удивительной поэтессе узнает как можно людей.

 

 

И напоследок — ещё одно её стихотворение:

 

Быть понятым хоть раз
впопад, с пол-оборота,
не мучаясь, не тщась
собой занять кого-то...

 

Быть понятым хоть раз
по признаку, по знаку,
как понимает глаз,
привыкший к полумраку,

 

сбиваясь на тонах,
скругляя очертанья,
но повергая в страх
и в перехват дыханья.

 

Быть понятым, прибечь
к словам на грани риска.
Тут не уместна речь,
уместней — переписка:

 

посланье и ответ,
явленье не воочью,
чтоб не до точки, нет,
скорей - до многоточья.

 

Быть понятым хоть раз
вот так - какое благо!
Доходчивости фраз
приличнее бумага.

 

Приличнее? А вдруг
"привычнее" - точнее?
И я и ты, мой друг, -
мы в заговоре с нею...

 

Быть понятым хоть раз
легко, в одно касанье!
Вина одна у нас,
одно и наказанье.

 

Никто не бросит нам
спасательного круга.
Те, что могли бы, т а м...
Мы поняли друг друга.

 

А недавно я получила ещё одно письмо...

«Иду по жизни со стихами Борисовой с детства, начиная с "Можно брать руками ежа..." Спасибо за Ваш труд, прочитала и перечитала. И прочту не раз еще. Только зря вы говорите, что нынешнему поколению не понять ее - у меня дочь растет, ей 14. Понимает, чувствует...»

Это оказалась Дарья (Ника), разговор с которой добавил ещё одну страничку в летопись воспоминаний о Майе Ивановне. Это было не просто письмо - настоящее эссе, которое я поспешила приобщить к прежним материалам о ней. Замечательно, что их становится всё больше, что этот ручеёк воспоминаний превращается в реку Памяти.

 

Здравствуйте, Наталья Максимовна.
 
Я решилась написать Вам, преодолев стеснение и неловкость, потому что Ваше исследование биографии Майи Борисовой - это труд, достойный огромнейшей благодарности. Спасибо!
 
Меня зовут Дарья, мне 35, в прошлом я петербурженка (хотя сама люблю говорить - "ленинградка"). Теперь живу с семьей в другом городе, но Питер ведь - он в крови, куда ни уедь - везешь его с собой... Стихи Майи Борисовой - это часть моей жизни. Это то ленинградское во мне, что я бережно храню, наряду со строгим силуэтом Петропавловки, небесно-голубым фасадом Зимнего, домами в стиле модерн - один краше другого и т.д, и т.д. Впервые я прочла стихи Борисовой лет в 12, может в 14 (помню смутно). Нашла где-то в недрах книжного шкафа (не в той парадной застекольной части, где нарядные книжки с праздничными золотинками на корешках, а в нижней секции, запирающейся двумя дверцами) в коробке среди всяческой ерунды маленькую книжку в мягкой обложке. Сборник "Малая Невка", кажется. Там была фотография - крупным планом приятная дама, открытое лицо, крупные черты и что-то в глазах... горькое, мудрое, светлое, печальное. Словом, стало любопытно. я читала взахлеб. Читала и перечитывала, и выписывала в свой блокнот с любимыми стихами, и учила наизусть. последнее было проще всего, ибо поэзия Майи Ивановны обладает таким свойством - сперва проникать в душу, а потом уже будить разум. У меня так: я эти строки прочувствовала, а потом уже осознала, но не как чье-то творчество на бумаге, а как некую часть себя. ведь они уже были в моей душе, эти строфы. "Можно брать руками ежа, как диктует опыт и разум...", "Во дворе сжигали ели...", "Темной ночью в снегопад..." - влюбилась в эти стихи. Книжка рассыпалась очень скоро, а со временем, увы, потерялась.
 
Я немного пишу сама. Публиковала свои вирши на сайте net-writer.org, этого сайта больше нет. Мои стихи (простите, что чрезмерно загружаю Вас подробностями) они "сезонные" что ли... могу сочинять, как одержимая, а потом молчать несколько лет, а потом снова цунами из рифм, и снова тишина. Но так или иначе, если бы у меня спросили, чье творчество вдохновляло меня всю жизнь - я бы сказала: Борисова, Бродский, Цветаева, Самойлов (в такой вот последовательности).
 
Жизнь била ключом, и я на некоторое время отложила стихи - и чужие, и свои - не до них было, родилась дочь, потом сын, хлопоты и семейное счастье отоупляют порой настолько же, насколько и окрыляют. Но творчество Борисовой вернулось. Искали с дочкой стих о войне, взяли сборник в библиотеке , и я увидела Майю Ивановну среди авторов. Девочка моя, чуткая и живая душа, была поражена стихотворением "Он писал эти строки за час перед боем", а "Бабушка-партизанка" тронула нас до глубины души. Мы весь вечер вспоминали мою бабушку - блокадницу, умницу большую. вечером я решила поискать что-нибудь о Борисовой в сети и... да, могильный камень в Репино, страшная, душу рвущая история ее одиночества и гибели (для меня теперь - вдвойне душу рвущая; моего родственника так же вот родители нашли неделю пролежавшим два года назад). И еще стихотворение "Моих детей не будет никогда". Как кровь горлом. Как удар поддых. Господи...
 
А в этом году - вновь конкурс чтецов, что-то нужно искать. Борисова? Да! И тут ваш труд удивительный, кропотливый, заботливый, трогательный и ВАЖНЫЙ, НУЖНЫЙ! Я, признаться, не спала две ночи - я читала. И в итоге - я пишу Вам, потому что хочу чтобы Вы знали - я +1 к тем людям, кто с творчеством Борисовой идет по жизни (и наверное даже +2, потому что дочь уже знает, и чувствует, и осознает по-своему). как хорошо, что есть Вы! Как хорошо, что есть люди, которые написали Вам! Чудесно, что Майя Ивановна, словно живая, вновь заглянула в душу уже в новом формате - с экрана компьютера.
Спасибо!!!
 
Ну а вместо заключения... Ленинград-Петербург Борисовой умирает, если не умер уже... Это как Летний сад, что описан в Вашем посте - уже не то. Что-то в городе сломалось, рухнуло, как тот кусок потолка в комнате Майи Ивановны. Наверное поэтому, уехав из Питера несколько лет назад, я не скучаю по нему. А город-мираж, город-призрак, город-воспоминание из детства-юности - он всегда со мной и во мне.

Спасибо Вам еще раз за Ваш труд и любовь к поэзии.
 
С уважением,
Дарья

 

 

Переход на ЖЖ: http://nmkravchenko.livejournal.com/319782.html