***

Я гадаю на листьях каштана, влетевших в балкон:
любит или не любит — тот, кто ещё не знаком...
Я хочу, чтоб любили, я листья сдуваю с руки.
Мне обнять целый мир так легко поутру и с руки.

 

И воздушные те поцелуи я сверху вам шлю:
эй, прохожие, гляньте, я здесь, я дышу и люблю.
Пусть они разобьются, пусть втопчутся в грязь или в кровь,
но в остатке сухом всё равно остаётся любовь.

 

 

 

 

***

Свежий ветер влетел в окно,
распахнул на груди халат.
Бог ты мой, как уже давно
не ломали мы наш уклад.

 

Те года поросли быльём,
где бродили мы в дебрях рощ...
Свежевыглаженное бельё,
свежесваренный в миске борщ.

 

Наши ночи и дни тихи.
Чем ещё тебя удивлю?..
Свежевыстраданные стихи,
свежесказанное люблю.

 

 

 

 

***
Печаль моя жирна...

             О. Мандельштам

 

Печаль жирна, а радость худосочна.
И вот её чем бог послал кормлю,
не пожалев последнего кусочка.
Как это слово лакомо — «люблю»...

 

Всё подлинное тихо и неброско,
не в замке, а в зелёном шалаше.
А это ведь и вправду так непросто -
большую радость вырастить в душе.

 

Вздохну над строчкой, над бутоном ахну,
погреюсь у случайного огня...
А то ведь я без радости зачахну,
или она зачахнет без меня.

 

 

 

***

Невнятный дождик моросил,
каштан дрожал, в окошко пялясь,
а листья из последних сил
за ветви отчие цеплялись.

 

Ноябрь, не помнящий родство,
живое отсекал пилою.
Холодный день и голый ствол -
как плата за тепло былое.

 

О, встреча осени с зимой -
дуэль, дуэт, и ветер пел им...
А как красиво, боже мой -
желто-зелёное на белом.

 

 

 

***

Ничего, что толпа народу,
клубы смога и сорных слов.
По надземному переходу
я взмываю поверх голов.

 

Здравствуй, облачное загробье,
где расправлюсь и развернусь.
Зазеркалье, подтекст, подобье...
Я лишь капли, листва и хлопья...
Не пускают грехи, а то б я...
Не пускает родная гнусь.

 

 

 

***

Снова позвонили по ошибке.
Обознатки, я опять не та.
Свет луны рассеянный и жидкий
застилает ночи темнота.

 

И в глазах двоится неким фоном -
то ли глюки, то ли сонный сбой -
мой двойник с похожим телефоном,
но с иной удачливой судьбой.

 

Я не та. Хотя ещё живая.
Разочарованье. Немота.
Телефон звонит, не уставая.
Слишком поздно. Я уже не та.

 

Ну кому ещё во мне потреба?!
Что вы душу травите виной!
Телефон — связующая скрепа -
между мной и миром за стеной.

 

Словно разорвавшаяся бомба -
нота до, взошедшая в зенит.
И не важно, мне или по ком-то
телефон как колокол звонит.

 

 

 

***

С мелиссой чай заваривай, настаивай,
мели о чём душе твоей угодно,
но на своём особо не настаивай,
жизнь отпусти, пускай течёт свободно.

 

Чай разливай из треснувшего носика,
стараясь быть уместной и любезной,
и струйка - вроде крошечного тросика,
что держит над невидимою бездной...

 

 

 

***

Твой бедный разум, неподвластный фразам,
напоминает жаркий и бессвязный
тот бред, что ты шептал мне по ночам,
когда мы были молоды, безумны,
и страсти огнедышащий везувий
объятья наши грешные венчал.

 

Во мне ты видишь маму или дочку,
и каждый день — подарок и отсрочка,
но мы теперь — навеки визави,
я не уйду, я буду близко, тесно,
я дочь твоя и мать, сестра, невеста,
зови как хочешь, лишь зови, зови.

 

Вот он, край света, на который я бы
шла за тобой по ямам и ухабам,
преграды прорывая и слои,
вот он — край света, что сошёлся клином
на взгляде и на голосе едином,
на слабых пальцах, держащих мои.

 

А дальше — тьма, безмолвие и амок...
Мне душен этот безвоздушный замок,
и страшен взгляд, не видящий меня,
но я его дыханьем отогрею,
ты крепче обними меня за шею,
я вынесу и всё преодолею,
так, как детей выносят из огня.

 

 

 

 

***

В игру «замри» играет жизнь со смертью.
Где клик застал — в дороге? У плиты?
Всё только что мелькало круговертью,
и вдруг застыл в нелепой позе ты.

 

Каким же в этот миг пребудешь сам ты,
смешон, быть может, жалок или плох?
Как надо жить, чтобы приказ внезапный
отныне не застал тебя врасплох?

 

Дай замереть, не разделив обоих,
в объятии, в полёте, на бегу.
Жизнь, застолби на фоне — не обоев,
а строчек, без которых не могу.

 

 

 

Переход на ЖЖ: http://nmkravchenko.livejournal.com/302603.html

 

 

 

 

 

***
Чтоб строчка на душу кому-то легла -
писать как ножом по живому.
Ведь верят не нежному бла-бла-бла-бла,
а шраму тому ножевому.

 

И сыплешь на рану открытую соль,
и пламя нутро опаляет...
Но если тебя оставляет та боль -
то кажется, Бог оставляет.

 

 

***

Фантазии в платьицах бальных,
мечты о несбыточной мгле...
Держаться за то, что реально,
за то, что притянет к земле.

 

Цепляться за мелочи быта,
хватаясь за выступ перил,
обломки всего, что разбито,
что мир нам когда-то дарил.

 

Вот хлеб. Ты голодная, да ведь?
А к чаю — халва и драже.
Вот ножик... Отставить, отставить!
И так по живому уже.

 

Цветок... Но припомнится роща.
Картина... Тот вечер зимой.
О нет, что пониже, попроще,
поближе к опоре земной.

 

Держаться за то, что конкретно,
за то, что уже не предаст:
за письменный стол, табуретку,
бокал, алюминьевый таз,

 

за коврик собачий в прихожей,
за мир, что кругом одинок.
Держи же, соломинка Божья,
а почва ушла из-под ног...

 

 

***

Я отпускаю зонт и не смотрю,
как будет он использовать свободу...

                                         Б. Ахмадулина

 

Ты зонт не отпустишь, о нет...
А если отпустит прохожий —
поймаешь... Зонт нынче в цене.
Но где же ты прежний, о Боже?!

 

Кто мог всё отдать и забыть,
с душой, обожжённой запалом,
взахлёб и творить, и любить —
по лужам, по струнам, по шпалам!

 

Как жизнь обтесала тебя,
под сердце всадив ножевое,
скульптурное что-то лепя,
где плакало тонко живое...

 

 

 

***

  Ради словечка ворочать руду –
  экая малость!
  Жизнь застоялась, как воды в пруду.
  Не состоялась.

 

  Вскоре подскажет – когда через край, –
  сердце-анатом, –
  что обернулся придуманный рай
  истинным адом.

 

  Выглянет месяц из ночи слепой,
  вытянув рот свой,
  словно спасая от счётов с собой
  и от сиротства.

 

 

 

***

На холсте небес простом
ночь рисует звёздный абрис.
Осенять себя крестом?
Перечёркивать крест-накрест?

 

Память-боль сверлит висок.
Осень - след былого пыла.
Снег пойдёт наискосок,
заштрихует всё, что было.

 

Забинтует, заметёт,
замурует, как могила.
Но навеки не пройдёт
то, что некогда убило.

 

 

 

***

Душа — изнанка, черновик,
невидимые миру слёзы.
В жилетку ту всю ночь реви,
грехи выплёскивай и грёзы.

 

Но утром встань и осуши
заляпанность неровных строчек,
чтоб чистовик твоей души
обрёл прямой и ясный почерк.

 

Легка походка, верен шаг,
нет бредней, ветром унесённых.
Молчи, молчи, моя душа,
грызущий внутренность лисёнок.

 

 

 

***

Я вырвусь за эти страницы
ещё не написанных книг,
за эти тиски и границы
режимов, орбит и вериг,
из ряски, не ведавшей риска,
в миры беззаконных комет,
куда мне и ныне, и присно
ни хода, ни выхода нет.

 

 

 

Переход на ЖЖ: http://nmkravchenko.livejournal.com/302575.html

 

 

***

О молодость, вернись хоть на часок,
быть может, ты меня ещё застанешь.
Вновь слышу я твой тонкий голосок,
которым ты не раз меня обманешь.

 

Сверкнёшь улыбкой встречной, ослепя,
на старых плёнках или фотоснимках,
где я — ещё не знавшая себя,
где мы с тобой, о молодость, в обнимку.

 

Найди меня... Я здесь, невдалеке.
Нет, холодно... А вот уже теплее...
И снова, как когда-то, налегке —
в сырой туман, где парусник белеет...

 

Так в детстве просят: "Ёлочка, зажгись!"
О молодость, приди из ниоткуда!
И вечно, глядя в розовую высь,
нам ждать её несбыточного чуда...

 

 

 

 

* * *

Под аркой радуги, в кольце обнявших рук
Так ярки радости, не ведавшие мук.
И жизнь домашняя, ручная, как зверёк...
Любовь вчерашняя, я слышу твой упрёк.

 

Как мы под ливнями бежали под плащом,
Как счастье пили мы и жаждали ещё...
Осенним золотом закрыло вышину.
Прости мне, молодость, покой и тишину.

 

 

 

***

Жизнь становится вчерашнею,
словно старое кино,
словно тапочка домашняя,
что разношена давно.

 

Горьковатый привкус опыта,
поиск истины в вине.
Мир отпетый, но не допитый,
чуть виднеется на дне.

 

 

 

***

Когда-то оборачивались вслед,
теперь порой не узнают при встрече.
Но сколько бы ни миновало лет -
я лишь сосуд огня Его и речи.

 

Кто любит — он увидит на просвет
во мне — Меня, идущей по аллее.
Ну разве что морщинок четче след,
взгляд и походка чуть потяжелее.

 

Пусть незавидна старости юдоль,
настигнувшей негаданно-нежданно,
но не кладите хлеб в мою ладонь.
Пусть это будет «Камень» Мандельштама.

 

 

 

***

Когда впервые уступили место,
я вздрогнула — неужто это мне?
Ведь только что была ещё невеста,
ведь кажется, пока ещё вполне...

 

Нет-нет, не надо, в самом деле, что вы,
садитесь вы, я лучше постою.
Я к этой роли просто не готова
и так легко позиций не сдаю.

 

Я выстою, взойду, похорошею,
я молодости вам не уступлю!
Задрапирую шарфиками шею
и нагло юным место уступлю!

 

 

***

Лелею в памяти, лелею
и греюсь, нежась и кружась.
Тобой по-прежнему болея,
лелею в мыслях ту аллею,
где шли мы, за руки держась.

 

Как будто бы в преддверье рая
глаза ласкает синева.
Лелею, холю, обмираю,
как бусинки, перебираю
твои бесценные слова.

 

Украшу губы поцелуем,
в ушах — два шёпота ночных...
Да, вот такую, пожилую,
любить взахлёб, напропалую...
Как терпят нас в мирах иных,

 

завистливо взирая сверху
на жаром пышущий очаг,
который и за четверть века
не остудил ещё ночлега,
не оскудел и не зачах! 

 

Вот так бы и в минуту злую,
когда покинет бог огня,
судьбе пропевши аллилуйю,
поставить точку поцелуя
в конце угаснувшего дня.

 

 

 

***

О, как летелось мне с горы отвесной...
Максималисты в молодости мы.
Гора уравновешивалась бездной.
Теперь - пригорки, впадины, холмы...

 

Невидимые ямы или рифы
порой разнообразят ровный путь.
Горы не одолеть мне, как Сизифу,
а в бездну стало страшно заглянуть.

 

 

 

* * *

Сонно нащупаю тапок.
Тает за окнами тьма.
Тихой крадущейся сапой
сны покидают дома.

 

Влагой траву оросило.
Я из окошка смотрю,
как эта ночь через силу
переродится в зарю.

 

Утро – синоним пролога,
с жизнью единых кровей.
Яблоки солнечных блоков
через авоськи ветвей.

 

Дня бытовое лекало.
Злоба. Усмешка юнца.
Всё это только начало,
только начало конца.

 

 

 

Колыбельная

 

Спи, мечта моя, вера, надежда
на всё то, что уже не сбылось,
что закрыло навек свои вежды,
что не спелось и не родилось.

 

Вам моя колыбельная эта,
чтоб не плакали громко в груди,
чтоб уплыли в целебную Лету
и не видели, что впереди.

 

Что не встретила, не полюбила,
всё, чему я сказала гуд бай,
засыпайте, чтоб вас позабыла,
баю-бай, баю-бай, баю-бай...

 

Все, кого не спасла от печали,
для кого не хватило огня,
засыпайте, забудьте, отчальте,
отпустите, простите меня.

 

Спи, несбывшеееся,
неродившееся,
баю-бай, баю-бай,
поскорее засыпай,
затухай, моя тоска,
струйка вечного песка,
не спеша теки, теки,
упокой и упеки,
холмик маленький, родной,
спи, никто тому виной...

 

Переход на ЖЖ: http://nmkravchenko.livejournal.com/302138.html
 

Начало здесь

 

День в это октябрьское воскресенье выдался такой солнечный, тихий, прозрачный, что как-то сразу почувствовалось: это в последний раз. Лучше уже не будет. За светлой полосой всегда следует чёрная, за этим прощальным подарком лета последуют дожди, ветра, холода... И мы с Давидом решили выбраться наконец на природу, пока не поздно.
В настоящий лес идти не рискнули — туда надо карабкаться на гору, а Давид был ещё слаб после болезни, но в такие моменты нас всегда выручал наш местный лес неподалёку, что находился в посёлке института Юго-Востока. Он хорош в любое время года, и летом, и весной, и даже зимой, куда мы с мужем ещё в молодости сбегали с работы и часами бродили по его заснеженным тропинкам. Но особенно тут красиво осенью.

 

 

 

О, эта осень — праздник разноцветья -
образчик смерти, красной на миру.
О это третье испытанье — медью
древесных труб, поющих на ветру!

 

Огонь, вода и медь в одном флаконе -
коктейль осенних поднебесных струй.
Прощание в вагоне — взмах ладони,
летящих листьев влажный поцелуй.

 

Смотреть, как красят серую безликость
цветные кисти уличных гирлянд, 
и проступает в листьях, словно в лицах,
зарытый в землю дерева талант...

 

Итак, следуйте за нами! Выходим из подъезда.

 

 

Сворачиваем на Луговую.

 

 

Огибаем забор, выходим на Лесную.

 

 

На минутку полюбуемся последними цветиками.

 

 

Переходим на другую сторону и идём по Лесной до Мельничной.

 

 

Вся дорога до леса занимает полчаса. Идём по мосту до Шехурдиной — это около 10 минут. Переходим магистраль и попадаем на территорию посёлка Юго-Востока (ещё где-то минут 10).  Проходим общежитие, магазин «Корзиночка» (здесь очень вкусные пироги с мясом, которые обычно покупаем с Давидом на обратном пути, чтобы не возиться дома в этот день с обедом).

 

 

Идём дворами — так быстрее.

 

 

Попадая сюда — словно оказываешься в особом мире, каком-то другом времени и другой местности. Здесь нет дорог, лишь тропинки. Здесь повсюду растительность – деревья, кустарники, цветы. Мало людей, тихо, почти не слышно шума автомобилей. Словно попадаешь в какую-то сказку...

 

 

Люблю разглядывать лица деревьев,
жесты их рук, искривлённые станы...
Слушать их шелест, юный и древний,
я не устану, не перестану.

 

Разгадывать, кем они были раньше,
пока не взяла их земля сырая.
В шёпоте их не услышишь фальши.
Кажется, я и слова разбираю...

 

Здесь даже дворы какие-то необычные. Вот чей-то таинственный глаз следит за нами из зарослей на стене. Мне стало жутковато.

 

 

Подойдя поближе, я увидела, что это кто-то нарисовал и налепил его на ствол дерева. Получилось, что будто бы само дерево наблюдает за людьми, замаскировавшись листьями. Шутник. Или поэт? Художник, романтик, философ?

 

 

Дальше — больше.

 

 

Ещё одно одушевлённое дерево. Вернее, оживший пень, преображённый чьей-то неугомонной фантазией.

Плохо, конечно, когда вырубают деревья во дворах. Но уж если такое случилось, то можно превратить уродливые обрубки с помощью старых тазов и нескольких мазков извёстки вот в такие весёлые мухоморы.

 

 

Дворовая кошка, облизывавшая котёнка, смотрит на чужаков с тревожным испугом: что этим двуногим у нас понадобилось?

 

 

Я подхожу поближе, чтобы запечатлеть её невероятно красивые округлённые страхом глаза, горящие лунным камнем. Не бойся, глупая, не трону я твоего дитёныша, лижи дальше...

 

 

Идём дальше. Проходим мимо дендрария.

 

 

Мимо старых гаражей, увитых разноцветными гирляндами лиственных зарослей.

 

 

И, наконец, входим в лес.

 

 

Углубляемся в аллею...

 

 

  О концерт листопада, листопадный спектакль!
  Я брожу до упаду, попадая не в такт
  этой азбуке музык, попурри из надежд,
  изнывая от груза башмаков и одежд.

 

  Смесь фантазии с былью, холодка и огня, -
  листопадные крылья, унесите меня
  вихрем лёгкого танца далеко-далеко,
  где улыбки багрянца пьют небес молоко.

 

 

Заворачиваем направо и попадаем в осеннее царство...

 

 

Шуршим листьями. Слушаем музыку леса...

 

Осыпается лес. Засыпает, шурша...
Конфетти устилает мой путь.
Облетает с деревьев и душ мишура.
Остаётся лишь голая суть.

 

Как воздетые руки в пролёты небес -
задрожавшие струны осин.
И звучит осиянней торжественных месс
тот осенний лесной клавесин.

...Я знаю – но оно во благо ли,
не в умноженье ли печали –
о чём сегодня ивы плакали,
дубы таинственно молчали.

 

Гляжу в Твои просветы синие,
и кажется, я знаю, знаю,
о чём трепещет лист осиновый,
куда нас манит даль лесная...

 

 

 

Мои любимые заросли бересклета...

Как это у Бродского:

 

Зелень лета, ах, зелень лета,
что мне шепчет куст бересклета...

 

 

А это уже Заболоцкий:

 

Кто мне откликнулся в чаще лесной?
Старый ли дуб зашептался с сосной,
Или вдали заскрипела рябина,
Или запела щегла окарина,
Или малиновка, маленький друг,
Мне на закате ответила вдруг?

 

Кто мне откликнулся в чаще лесной?
Утром и вечером, в холод и зной,
Вечно мне слышится отзвук невнятный,
Словно дыханье любви необъятной,
Ради которой мой трепетный стих
Рвался к тебе из ладоней моих…

 

 

 

Приходим на наше место.

Оно обезображено чьим-то варварским отдыхом: остатки кострища,  поваленные и порубленные стволы берёз, консервные банки. Привал вандалов. Но что теперь поделаешь, берёзок не вернуть. Мы тоже на них примостились — устали.

 

 

Давид разморился на солнышке и даже глаза от удовольствия закрыл.

 

 

А я щёлкала деревья вокруг, и всё никак не могла остановиться.

 

 

Как красивы деревья – все, без исключения,
даже голые, высохшие и искривлённые.
В них дремучая прелесть и тайна свечения –
будь то жёлтые, белые или зелёные.

 

Как причудливы эти летящие линии,
устремлённые в небо обетованное,
меж ветвей оставляя лоскутики синие,
чтобы ими мне душу залатывать рваную.

 

 

 

День в деревьях и в птицах над ними,
солнце щурится через листву.
Может, всё это боль мою снимет,
причастив к мировому родству.

 

А когда уж особенно метко
рок оставит следы кулаков –
мне протянет акация ветку,
как соломинку из облаков.

 

Солнце спряталось, но и без него лес был неимоверно красив.

 

 

О грозное царство лесное,
мой храм и собор!
Сметая с души наносное,
слетает убор

с деревьев, оставив без грима
в прожекторах дня.
И, кажется, кто-то незримо
глядит на меня.

 

А небо беременно радугой,
лежит на верхушках леса.
Губами ловлю, как патоку,
последнюю ласку лета.

 

Зелёное братство сосновое,
берёзово-белое царство, -
о древнее, вечно новое,
единственное лекарство!

 

Лишь ты не обманешь доверия,
не ведая собственной власти.
К деревьям — моим поверенным -
спешу нашептаться всласть я.

 

Зелёное, жёлтое, алое
в прощальном кружит карнавале.
Недаром когда-то ангелы
вас кронами короновали.

 

Ах, лето, мой рай потерянный...
Прощай, колдовство факира!
И ветер суровый, северный
холодной взмахнёт секирой.

 

Но вновь зарубцуются раны те,
и всё будет, как вначале...
Я ваша сестра по радости,
по кротости и печали.

 

Не все ещё корни вырваны
из прошлого в жизни новой.
О сердце, ещё не вырублен
твой розовый сад вишнёвый!

 

До встречи в зимнем лесу!

 

Переход на ЖЖ: http://nmkravchenko.livejournal.com/300806.html

 

 

 

 

 

 

о фильме НТВ «Проклятие Есенина»

 

 

Начало здесь

«На оптимизм сил не осталось, - сокрушается Зинаида. - Да и повода нет: слишком уж страшные совпадения». Помилуйте, какие?! «Отец получается Сергей Есенин. Я — Зинаида Сергеевна. Мой младший сын — тоже Сергей». Ну так что? Сами же называли.
«Под гнётом загадочных событий и сломанных судеб (это что, женщина, кричащая вслед имя деда и непоступление в университет имеются в виду?) родные Сергея Есенина предпочитают не афишировать  свою фамилию». Да, так не афишируют, что не постеснялись на всю страну в пошлейшем шоу поучаствовать, протрубить на весь мир о своих якобы «трагических сломанных судьбах».
«Убийства и самоубийства, психиатрические больницы и тюрьмы, загадочные болезни и внезапные смерти — их всех объединяет одна фамилия — Есенин», - торжественно вещают ведущие.  Да кого объединяет-то? Кто ещё сидел и лечился, кроме Вольпина?
«Правнучка поэта с риском для жизни(!?) вела собственное расследование, пытаясь выяснить, почему их род до последнего колена подвергался родовому проклятию». Так-таки до последнего?
«Мы должны это помнить, должны извлекать уроки из этой истории. И лучше не повторять такое», - назидательно изрекает правнучка Зинаида. Это какие же? Какое-такое? Не волнуйтесь, ТАКОЕ вам повторить не придётся. И не удастся. Талант, героизм, ум, культура, самодостаточность больше никому из рода Есениных не передались.
Однако родственникам изо всех сил хочется хоть как-то приобщиться к мировой славе великого предка. Они пыжатся найти хоть какое-то сходство с ним. Внук поэта демонстрирует большое родимое пятно у себя на руке. «Это нехорошая вещь вообще-то», - замечает правнучка, отворачивая рукав отца, чтобы всем было хорошо видно. - Это генетически наследуется и передаётся. Поэтому называеся  родимое пятно». Точно такое же, оказывается, есть и у Вольпина. Ну, правда, чуть поменьше и в другом месте руки.

 

 

 

Пятно провозглашается «родовым клеймом». «Оно передаётся через поколение!» Но где у Есенина было такое? Не было. Так причём здесь ваши родовые пятна? Однако ведущие ни на шутку встревожены: «Это оберег или чёрная метка? Родные Есенина устали теряться в догадках».
«И папа Сергей, и сын Сергей, и  оба с пятном», - смеётся Зинаида. Но тут же спохватывается и делает трагическое выражение лица: «Всем, кто был связан кровными узами с поэтом, пришлось несладко в этой жизни».
Зинаида перечисляет, тыча в свою таблицу, но не называя имён: этот расстрелян, тот подвергся насильственному лечению, получал жестокие уколы... Кто?! Кто, кроме расстрелянного первенца Юрия и подвергавшегося лечению Вольпина? Больше никого не назвали.
Текст звучит как заигранная пластинка, вопреки отсутствию каких-то бы то ни было фактов и документов: «Из поколения в поколение родовое проклятие преследует не только мужчин, но и тех, с кем они общались». Бывшая жена А. Вольпина Ирина сетует, как этот брак сильно повредил ей в её жизни. В десятый раз Зинаида поминает Райх: «Почему её зарезали?! Ничего не было взято из квартиры!»
«Пытаясь разгадать страшную тайну своей семьи, правнучка поэта поняла: носить фамилию Есенина - это не только почётно, но и опасно... Многие обходят Есениных стороной как прокажённых... Благодаря знаменитой фамилии они всегда жили под пристальным наблюдением». Родственники жалуются: «Это не играло роль: где живёшь: за тобой будет всегда слежка». Боже, да кому вы нужны? Какая за вами слежка?

 

«Собственное расследование»

 

Из передачи: «Улику за уликой родственница собирала по крупицам долгие годы в заветную папку. А в результате она написала убийство своего великого прадеда». «Она написала убийство!» Где-то я это уже слышала.

 

 

Отец Зинаиды, внук и тёзка поэта, ей в этом написании помогал. Может быть, даже руководил.

 

 

Его коронная фраза: «Как надо оформлять документы, как надо проводить расследование, я знаю один из лучших!».
И его отец, по его признанию, занимался этим. «Вскоре стало понятно, что истина где-то рядом. А довольно туманная официальная версия гибели поэта - лишь дымовая завеса, скрывающая неприятную правду».
Внук: «Ни одни материал, который представлен официально в литературе — не подтверждает сам факт расследования». Ведущий: «Добраться до истины любой ценой стало делом чести этих людей и, похоже, единственным способом закончить проклятие рода Есениных».
Неужто добрались?
Ведущие: «Официальная и самая удобная для того времени версия была, как известно, самоубийство. В протоколе с места происшествия так и запишут: через повешение. Но очень скоро знающие люди осторожно назовут эту версию неубедительной. А потом и вовсе вычислят убийц».
Внук: «Всё было известно, но просто всё скрывали».
Ведущие: «В семье Есениных в официальную версию никто не верил с самого первого дня...»
Правнучка: «1925-тый год — очень активный год его деятельности: издавались книги. Он приехал в Питер в приподнятом настроении: «начну новую жизнь». Всё произошло резко и неожиданно. И остаётся загадкой». (Известны ли ей факты многочисленных его попыток самоубийства? Читала ли она последние стихи поэта, где он буквально кричит о своём конце чуть ни в каждой строчке?).

 

 

Ведущие: «Пока члены семьи распутывали этот клубок, мать Сергея Есенина Татьяна Фёдоровна точно знала: самоубийство подстроили».
Правнучка: «В это не верила мама и она заказала заочное отпевание. Если бы ей не поверили, т.е. тот батюшка, который был — это по сути святотатство. Она считала: его смерть — дело рук тех, кто взорвал храм Христа спасителя».
По поводу отпевания: небольшая справка.

В качестве доказательства убийства Есенина сторонники этой версии приводят факт отпевания Есенина в церкви по христианским обычаям, что недопустимо по отношению к самоубийцам. Однако этот запрет не распространялся на тех, кто лишил себя жизни в безумии или беспамятстве от болезненных припадков. Если такое свидетельство предоставлялось (а Есенин несколько дней как выписался из психиатрической больницы), то погребение совершалось по христианскому обряду с отпеванием.
Мать Есенина Татьяна Фёдоровна слишком хорошо знала о тяжёлой болезни сына, частично наследственной, и для неё смерть эта не была неожиданностью. На сороковой день смерти сына ей приснился сон, в котором к ней явился Сергей и два часа с ней разговаривал. Этот сон мать, простая крестьянка, попыталась выразить стихами (это единственное её стихотворение, записанное с её слов):

 

Он во сне ко мне явился,
со мной духом поделился.
Он склонился на плечо,
горько плакал, горячо:

 

«Прости, мама – виноват!
Что я сделал – сам не рад».
На головке большой шрам.
Мучит рана, помер сам.

 

(«помер сам» – то есть совершил самоубийство, убил себя сам).

 

мать Сергея Есенина на могиле сына

 

«Сплетни в виде версий»

 

Ещё несколько образчиков фамильного «расследования» из разряда «нарочно не придумаешь».
«Ревнивые мужья постоянно меняющихся женщин — ещё один круг подозреваемых в убийстве». Эк куда их занесло! Ревность мужей отбитых у них Есениным женщин — ещё одна выдвинутая внуками поэта версия. Всё лучше, чем ненавистное им самоубийство.

 

 

«Природа щедро наградила потомков Есенина». Довольные комплиментом ведущих потомки перечисляют со смаком женщин и жён А. Вольпина, Константина — вот оно, проклятие-то иде! Есть что сказать жёнам в своё оправдание. Зинаида оживляется, глазки заблестели: «у него было четыре только официальных жены! Гены, гены!» (Это о Константине.) «А позже роль первого парня на деревне подхватил и внук короля русской лирики: «Я самый бандит был — даже и скрывать тяжело».

 

 

Тёзка и внук поэта рассказывает, самодовольно ухмыляясь, какой он был любвеобильный, даже считал женщин «штуками». «Ну если я ходил с ними голый и спал в одной палатке! - по две штуки, по одной штуке...» - Все угодливо смеются. А чего? Деду можно, а ему нет? (Невольно вспоминается поговорка про Юпитера и быка).
«Что это? Месть любовниц?»  - ещё одно предположение кустарных пинкертонов. Каких любовниц? Бениславской? Вольпин? Миклашевской? Слово «месть» с этими интеллигентными женщинами вообще несовместимо.
Следом выдвигается ещё одна версия «расследования»: «Есенин ведь приехал в Лениград для того... где должен был на другой день выступать на съезде писателей и поэтов».(Это внук блеснул эрудицией). Согласно ей, великому поэту «заткнули рот завистники, коллеги по цеху, потому что боялись его появления на съезде». Внук: «Он должен был остановиться у поэтессы, Ахматовой. Он к ней пришёл в гости, ну, посидели. А эти два поэта пришли и сказали...ну и увели». Ну что за бредовая ахинея! Зачем так подставлять невежественного потомка, как это неделикатно со стороны ведущих! Впрочем, чем они лучше?
Диктор озвучивает: «Это поэт Эрлих и поэт Ушаков. Они действительно выпивали с поэтом накануне смерти. Вечером могла вспыхнуть пьяная ссора. Нашлись даже свидетели, утверждавшие, что Эрлих оставался с Есениным один на один. А может и ссоры никакой не было». (т.е. хотят сказать, что убийство было умышленное и подготовленное).
Внук: «Убили его из-за того, чтобы он не появлялся на этом съезде». Ну что ж книжонку-то не дочитал до конца? Или запамятовал? Там же про телеграмму Каменева ещё было!
Диктор опять идёт на выручку: «А может, всё было совсем не так? И заказчики убийства потом провожали поэта в последний путь?»
Внук: «Известно, что убили его охрана — исполнители, заказали его два поэта, которые и хоронили его, и были рядом с телом».
Сразу вспоминается детективный лубок  с Безруковым-сыном в роли поэта, поставленный по роману отца с выдуманными диалогами и фактами и всё с тем же убийством Есенина в финале.

 

 

«Это версия, – оправдывался сценарист В. Валуцкий после демонстрации сериала. – Она может и не соответствовать реальности…». «Это – роман отца, – вторил ему актёр Безруков, – искать тут правды не стоит». Но если для вас, авторов, ваша версия об убийстве не абсолютна, то какого чёрта вы снимаете её как абсолют и заталкиваете в сознание зрителя, как кость в горло? А уж для родственников поэта это такой лакомый козырь оказался! Как же, их доморощенные версии, почерпнутые из бульварных книжонок, получили мощное подкрепление! А теперь они это слегка подзабытое залихватское враньё и вовсе выдают за нечто новое, сенсационное, за «собственное расследование»! Не больше -не меньше!

 

 

Из передачи: «Родные поэта уверены: все их несчастья напрямую связны с гибелью Сергея Есенина. Правда о смерти поэта была засекречена на 100 лет и до сих пор хранится в строжайшей тайне. Официально гриф «Секретно» будет снят только в 2025 году. Но сегодня родные Есенина впервые озвучат её на ТВ!» Круто, не правда ли? Это откуда же сведения? Неужто гриф сорвали?!
Диктор: «Зинаида уверена: она докопается до правды гораздо раньше 2025 года!»
Так она ещё не докопалась? Ну вот тогда и приходи на передачу. А где же обещанные и разрекламированные результаты «расследования»?
Зинаида: «Я жду, когда рассекретят все документы».
Так тогда все узнают. Она же хвалилась, что уже знает и ужо расскажет! Обман. Верните деньги, мошенники!
Правнучка поэта с горечью признаётся: «Жить так больше нет никаких сил! Быстрее бы тайна гибели Есенина была раскрыта и душа поэта наконец бы успокоилась». Успокоиться нужно невежественным кликушам и горе-авторам грязной телевизионной стряпни, в погоне за сенсациями растерявшим не только профессионализм и журналистскую честь, но и человеческую совесть.
Зинаида (с хитринкой во взгляде и голосе): «Это надо спросить тех, кто скрыл эти документы: чего нужно бояться? Почему нельзя открыть? Потому что запросы были, следователи ходили. Почему не открываются документы, мы не понимаем».
Они убеждены, что в закрытом архиве таится имя убийцы. А иначе зачем его закрывать?
Наивные люди. А зачем закрыла архив Марины Цветаевой Ариадна Эфрон? Или там тоже были скрыты имена её погубителей? А то, что там могут быть просто какие-то личные письма, компрометирующие их родственника записи, им в голову не приходит?
Диктор, торжественно: «Тот день, когда снимут гриф секретности и правда о гибели Сергея Есенина будет наконец обнародована, наверное, станет самым счастливым днём в их жизни».
Это высшее счастье для них будет, если убийцей поэта назовут Эрлиха?
Правнучка: «Я жду, когда пройдёт 100 лет после смерти Сергея Есенина, когда рассекретят все документы, и, я думаю, что откроется что-то, что было на самом деле».
Ведущий (с сожалением): «Но, к сожалению, не все Есенины увидят этот прекрасный день».
Думаю, что этот «прекрасный день» никто не увидит. Потому что видеть там не-че-го.
В подкрепление своей «версии» убийства поэта родственники привлекают свидетельство А. Вольпина. Вернее, пытаются (это уже скорее упрёк авторам передачи) нагло его подтасовать.
«А. Вольпин не верит в официальную версию гибели своего отца. Как диссидент не верит, как математик тем более».

- Когда он повесился? - спрашивает бывшая жена.
- В декабре 1925-го.

(где же тут «не верит?»)
Далее Вольпин отвечает на какой-то вырезанный из плёнки вопрос: «Никто не видел, как он вешался, и как рассказывала мне мама, не вешался, а удавился. Техническая разница».
Диктор пытается вывернуться: «Версия о самоубийстве действительно пестрит нестыковками. Так думала и последня супруга поэта».
 А.С. Вольпин всегда отрицал версию убийства отца, как и его мать, кому первой Есенин жаловался на постоянную депрессию, на нежелание жить. Ведущие, наверняка не читавшие воспоминаний Надежды Вольпин, ничтоже сумняшеся врут от её имени: «Надежда Вольпин не верила в самоубийство». От фразы сына Есенина оставляют первую половину: «Его не надо было убивать», которую повторяют несколько раз, но у этой фразы явно было продолжение, что-нибудь типа: «он сам себя убивал», но они вырезали её, т.к. она противоречила их «версии», цинично посчитав, что беспомощный Вольпин уже не сможет уличить их в подлоге и подтасовке.

 

 

Итак, передача прошла. Подвожу итог. Расследования не было, убийц толком не знают, уповают на документы, которые раскроют через 10-летие, в чём выражается родовое проклятие, кроме любвеобильности да родимого пятна у двух родственников, не озвучено. Ах, да, «фамилия не дала» поступить правнучке в институт. Это в 80-х годах-то, когда Есенина уже в школе проходили. Ну чем не родовое проклятие! Хорошее прикрытие на все трудные случаи жизни: когда будут выгонять с работы, например.
А теперь, напоследок — правду. Чтобы стряхнуть лапшу и пудру с ушей бедных зрителей, которых дурачили около часа обещаниями идиотских «сенсаций».

 

Как это было

 

27 декабря 1925 года в гостинице «Англетер» Есенин кровью написал стихотворение, посвященное его другу Вольфу Эрлиху, передал ему и попросил прочесть дома, когда останется один. Но Эрлих забыл о стихах Есенина. Утром, узнав о самоубийстве, достал листок и с ужасом прочёл: «До свиданья, друг мой, до свиданья…»

 

В.Шилов. Есенин в "Англетере"

Что это было – осознанное самоубийство, трагическая случайность или неудачная шутка, окончившаяся трагически (Пастернак считал, что Есенин хотел испугать, но не смог вовремя остановиться), – по большому счёту всё это не так важно. «Любовью, грязью, иль колёсами она раздавлена – всё больно». Однако многочисленные воспоминания друзей и близких женщин Есенина – Анны Берзинь, Василия Наседкина, Галины Бениславской, Вольфа Эрлиха, Анатолия Мариенгофа, Вадима Шершеневича, Надежды Вольпин, показавших поэта без ретуши, без хрестоматийного глянца, не вписывались в есенинскую биографическую легенду, лепившуюся с конца 50-х годов казённым литературоведением, представлявшем канонический образ поэта, лишь лицевую сторону его жизни. Согласно этой официальной легенде национальному поэту надлежало быть безупречно здоровым, его самоубийству – чисто случайным, и даже упоминать о его алкогольной зависимости считалось неуместным и предосудительным. Воспоминания эти публиковались с пространными купюрами, подвергались цензуре. Тем самым создавалась почва для мифов.
Четыре дня и три ночи, проведённые Есениным тогда в Ленинграде, известны едва ли не по минутам. Это не считая слухов, сплетен, домыслов и вымыслов, выдаваемых за так называемые версии убийства поэта. Все они абсолютно несостоятельны и нелепы, не выдерживают никакой критики при ближайшем рассмотрении (кому интересно, можете прочесть о них здесь):  http://www.liveinternet.ru/users/4514961/post198939433/

В годы перестройки трижды создавались комиссии Есенинского комитета, в 1989, 1990 и 1993 годах, в работе которых принимали участие судебные медики, криминалисты, специалисты-есениноведы, журналисты, причём судебно-медицинские и криминалистические исследования проводились экспертами Москвы, московской области и России параллельно, независимо друг от друга.
Специалисты медленно отбрасывали одну версию за другой. Никаких данных, подтверждающих убийство, не было выявлено. Объективная реальность такова, что поэт сам ушёл из жизни.

 

 

Конечно, поклонникам Есенина не хочется верить в такой уход. Конечно, романтичнее видеть тайны ОГПУ, битву с суперагентами – эдакий боевик в американском духе. Не получается боевика.
Не один писатель вылез на свет божий благодаря скандалам и сенсациям. Бульварное чтиво охотно раскупают. Кто и когда знал бы о каком-то писателе, не напиши он о том, что раскрыл «тайну смерти Есенина»? Никто и никогда.

 

Комиссия Есенинского комитета СП по выяснению обстоятельств смерти Есенина в декабре 1990 года единодушно пришла к выводу, что в настоящее время объективно нет материалов, которые могли бы документально опровергнуть судебно-медицинскую экспертизу 1925 года. Протокол места происшествия составлен по тем правилам, которые существовали на то время. Труп нашли в том положении, в каком он и должен был находиться в результате самоубийства. Почерковедческая экспертиза подтвердила, что стихотворение «До свиданья, друг мой, до свиданья…» написано Есениным, а не Эрлихом и не Блюмкиным, как утверждают досужие писаки. И кровь, которой оно было написано, это кровь именно Есенина, и именно кровь, а не чернила.

 

 

Родные поэта категорически возражали против эксгумации, которой требовали сторонники версии насильственной смерти, видя в этом глумление над его памятью. Возражала Татьяна, дочь Есенина, его племянницы, сын Александр Вольпин считал это совершенно ненужным, так как в самоубийстве отца не сомневался. Надежда Вольпин 27 сентября 1994 года написала: «В убийство Есенина не верю. Эксгумацию считаю кощунством». Казалось бы, чего ещё? Ведь никаких следов убийства и даже намёков на него не выявлено.
Однако сторонники заговора с целью убийства поэта продолжают тиражировать свою версию. Они утверждают, что выводы современных экспертов подтасованы, ложны, как был когда-то якобы сфальсифицирован акт вскрытия. Но элементарный здравый смысл подсказывает, что практически невозможно такому количеству независимых друг от друга экспертов сфальсифицировать свои заключения в пользу одной версии. Получается, что все свидетели трагедии, все врачи-эксперты, друзья, родные, журналисты, сотрудники милиции – все они участники всеобщего многотысячного заговора молчания. Но подобных заговоров никогда не бывало, исторический опыт показывает, что нет ничего тайного, что не стало бы явным.
Однако сторонники версии убийства давно уже никаких разумных доводов не желают слушать. Поэтесса Сидорина недавно заявила по ТВ: «А нам, в сущности, и эксгумация не нужна, мы и так убеждены, что его убили». Эта версия давно уже превратилась в миф, который никакие факты не способны поколебать. Сгубили русского национального гения тёмные масонские сионистские силы, и всё тут. Ну хочется им так думать!

 

 

Единственной тёмной силой, приведшей Есенина к печальному концу, был тяжелейший алкоголизм. Нравится кому-то это или нет. «Осыпает мозги алкоголь», – кратко сформулировал своё состояние сам поэт. Осыпал мозги, осыпал жизнь. К тому же после лечения в психиатрической клинике, полученной там лекарственной антиалкогольной терапии, Есенин, сбежав оттуда, не долечившись, продолжал пить и в Ленинграде – всё это могло усилить приступы депрессии и ускорить трагический финал, который был неотвратим.
Ещё Демокрит сказал, что нет истинного поэта, не имеющего проблем с психикой. Это никак не умаляет гениальности его творений. Не скрывать стыдливо эти факты от потомков, как будто в этом есть нечто позорное, а быть предельно деликатным и великодушным при встрече с таким гением – вот единственный урок для всех смертных, – всегда помнить, что душевная организация его гораздо тоньше и ранимее, чем у человека обычного, рядового, и требует очень чуткого, предельно бережного к себе отношения.
Есенин настолько велик, стихи его так основательно вошли в наш духовный мир и заняли там свою нишу, что нисколько не нуждаются ни в идеализации, ни в каких бы то ни было приукрашиваниях и умолчаниях. И беды его, и несчастья, как бы они ни были велики, никогда не заслонят его светлый образ и не преуменьшат народной любви к нему.

 

похороны Сергея Есенина у памятника  Пушкину

 

 

Гори, звезда моя, не падай.
Роняй холодные лучи.
Ведь за кладбищенской оградой
Живое сердце не стучит.

 
И золотеющая осень,
В березах убавляя сок,
За всех, кого любил и бросил,
Листвою плачет на песок. 

 

Я знаю, знаю. Скоро, скоро
Ни по моей, ни чьей вине
Под низким траурным забором
Лежать придется так же мне. 

 

Погаснет ласковое пламя,
И сердце превратится в прах.
Друзья поставят серый камень
С веселой надписью в стихах. 

 

Но, погребальной грусти внемля,
Я для себя сложил бы так:
Любил он родину и землю,
Как любит пьяница кабак.

 

Подробнее здесь: http://www.liveinternet.ru/users/4514961/post198939433/

 

Переход на ЖЖ: http://nmkravchenko.livejournal.com/293410.html
 

 

(о фильме НТВ «Проклятие Есенина»)

 

Начало здесь.

Даже не знаю, с чего начать. Начну, пожалуй,  с резюме этой передачи, которое нашла в Интернете. Вот как её представляют сами авторы (хочется написать соучастники):

«Передачу «Русские сенсации» можно смело назвать неким дополнением к циклу документальных шоу «Программы Максимум». Она смогла вобрать в себя все лучшие традиции передач подобного рода с постоянными журналистскими расследованиями, затрагивая при этом довольно откровенные темы, о которых говорить могут далеко не на всех телеканалах и не в каждой телепередаче.
Довольно большая часть выпусков является полнейшим эксклюзивом, исключительно уникальные расследования, посредством них зачастую всплывают замалчиваемые темы. По этой причине проекту “Русские сенсации” можно приписать все особенности “Программы Максимум”: завсегда актуальная информация, великолепные репортажи и качественная работа репортерской команды.
Во всех выпусках репортеры стараются максимально сильно освещать темы для разговоров, изучая при этом огромное количество разнообразной информации. Частенько можно в данном телешоу увидеть и ту информацию, которая на протяжении длительного времени хранилась под так называемым грифом «совершенно секретно». Команда обычных репортеров работает для Вас, они делают информацию более доступной, доносят до народа правду такой, какая она есть».

А теперь — что на самом деле скрывается под этими громкими ярмарочно-зазывными обещаниями. Передача, или как они её называли, «документальный фильм», называлась «Проклятие Есенина». Уж вроде бы трудно чем-то удивить нас в зомбо-ящике, но на этот раз авторам это удалось.
«Сенсация века: родной сын Сергея Есенина влачит существование в доме престарелых, внук борется с тяжелой болезнью, а правнучка великого поэта ведет собственное расследование его загадочной смерти. Почему обстоятельства гибели Есенина до сих пор под грифом «секретно»? И что за проклятие превратило жизнь его наследников в ад? Эксклюзив НТВ.

Кто на самом деле свел великого русского поэта в могилу? Чья зловещая тень мрачным проклятием легла на всех без исключения потомков Сергея Есенина? Кто упрятал наследника великого поэта в дом престарелых? И кому выгодно, чтобы сын Есенина не заговорил никогда? В эфире НТВ впервые потомки сами ответили за знаменитого поэта. Подробности — в «Новых русских сенсациях».

Большей лжи, некомпетентности, невежества и мракобесия я ещё не встречала.

 

Просроченная сенсация и обманутые ожидания

 

«Широкая публика и не знала, а он оказался жив.
 Это тянет если не на мировую, то на русскую сенсацию. Перед нами родной сын великого поэта!» 
 И — видеоизображение А.С. Есенина-Вольпина, последнего и единственного ныне живущего сына Сергея Есенина. Этими словами  зрителей пытались огорошить с первых минут фильма.

 

Ну и сенсация!  Да загляните в Интернет, википедию, там нет даты смерти, стало быть жив. О сыне Есенина писали и пишут достаточно давно. Есть и немало видео, где он даёт интервью, читает стихи. Я писала о нём ещё в 2012 году: http://www.liveinternet.ru/users/4514961/post219739875/ (это наиболее полный материал сейчас в Инете).
А с экрана  - почти детективная завязка:
«Бостон. Штат Масачуса. Здесь в университете Вольпин-Есенин читал лекции по математике. Но в здешнем университете заверили, что лекций он давно не читает и где он теперь — неизвестно». Ну ещё бы, в 90-то лет! Нетрудно было догадаться, что уже не читает. «Если он ещё жив, ему сейчас должно быть 90». Да, было девяносто 12 мая — загляните в Интернет, википедию. Не глядели.
Появляется новый персонаж: «Ирина, «энергичная блондинка, бывшая супруга последнего сына Есенина», «выводит на след».  Ну прямо триллер! Квазирасследование!
«Брайтон хаус. Реабилитационно-медицинский Центр». Ведущим здание напомнило «тюрьму из американского боевика». Нагнетают: «Кажется, что нет даже охраны. Но это только так кажется. Шаг вправо-шаг влево — попытка к бегству». Всё это говорится для того, чтобы создать иллюзию тюрьмы, ощущение насилия, творимого над сыном великого поэта. На деле же мы видим совсем иную картину.
Палата на двоих разделена ширмой. По-домашнему разбросаны вещи. За ширмой мирно спит престарелый Есенин младший. Звучит грозный текст: «Живого свидетеля и хранителя тайн смерти отца долго прятали по психлечебницам, пока окончательно не упекли в дом престарелых».
Враньё. В психолечебницы его помещали советские власти согласно тогдашним законам нашей карательной психиатрии, расправляясь за его правозащитную деятельность. А вовсе не как «хранителя тайны смерти отца», никакой-такой тайны не существовало. Если бы А. С. знал эту «тайну», что помешало бы ему раскрыть её на Западе? Но что он мог знать, если никогда не видел своего отца, а тот видел сына лишь однажды, в люльке, когда тот родился?
«Кто держит его в доме престарелых? Кому это выгодно? Кто запер его там, чтобы он не выдал тайну смерти его отца? - с надрывом вопрошают ведущие. И обещают через 10 секунд всё это нам поведать.
Ещё в 2010 году о Есенине-Вольпине рассказывали в ТК «Интер», разыскав в США в этом самом доме престарелых под Бостоном, где известный диссидент и правозащитник жил уже несколько лет. http://podrobnosti.ua/podrobnosti/2010/10/03/720169.html (там и большой видеосюжет о нём). Какая ещё сенсация! Это для авторов сенсация, это они возможно впервые услышали это имя, а  людям, любящим Есенина, интересующимся его окружением, имя Александра Сергеевича Вольпина известно давно. Он и сам по себе знаменитая личность.

А вот видеозапись Бостонских чтений с Александром Сергеевичем Есениным-Вольпиным, состоявшихся не далее как два месяца назад, где он великолепно для своего возраста держится, выразительно читает свои стихи (целых полчаса!) и даже пьёт шампанское, открытое в его честь, пусть и чисто символически: http://www.youtube.com/watch?v=Wl2eTCqmj_8&feature=youtu.be  Как хорошо знают и любят его в Бостоне, с каким удовольствием и радостью потомок Есенина видит эти приветливые, внимательно обращённые к нему лица. 

И как же стыдно за его соотечественников и родственников, не знающих толком, жив ли он, за эти позорные кликушеские передачи! 

 

 

Почему-то ведущие решили, что «в Доме престарелых Вольпину не очень нравится.  Время от  времени он задаёт неудобные вопросы».   
Бывшая супруга: «Он всё время спрашивает: а почему меня здесь держат? А может, это незаконно? Мне нужен адвокат». Но сам А. С. нам этого с экрана не говорил.  Мы этого от него не слышали. Он, кстати, живёт здесь довольно давно и ни в одном интервью не жаловался.
Позвольте, а где ещё должен находиться 90-летний старик, живущий в одиночестве? Он лежит ухоженный, чистенький, в идеальных условиях, на специально оборудованной кровати, каких в наших клиниках  и не видали, в красивых узорчатых домашних носках, рядом ходунки, на подставочке стакан любимого сока, в изголовье любимая книга. Он ещё ходит, хоть и с посторонней помощью, всё понимает, довольно внятно говорит. Его кормят, переодевают, лечат. Всем бы такой уход в старости.
Ведущим бы спросить, кто за всё это платит, кто позаботился о сыне поэта? Кто эти друзья, меценаты, поклонники? Поблагодарить бы. А вместо этого: «Кто упёк?» Упекали — это у нас. Америка заботится. Как это кому-то и ни неприятно.
Вообще в тексте много подтасовок, нестыковок того, что мы слышим, с тем, что при этом видим.
«Услышав, что нам нужна вся правда о гибели его великого отца и родовом проклятии, Есенин-Вольпин изменится в лице». На самом деле он просто недовольно и раздражённо отвернул голову от микрофона. Чувствовалось, что ему неприятны эти глупые вопросы.
От него хотят, чтобы он передал привет родственникам. «Привет всем моим друзьям и... - после некоторой паузы, с усмешкой - и родственникам» - отдал он долг вежливости. Но с родственниками связи были давно потеряны. И не по его вине.
Небольшое отступление, из которого станет ясно, почему А.С. Вольпин так неохотно передавал им привет.

Александр Вольпин не от хорошей жизни уехал на запад.

 

Бостон. Штат Масачуса

 

 

Четырнадцать лет он отсидел в тюрьмах, психбольницах и ссылках за правозащитную деятельность. Родственники Александра (сёстры Есенина и их семьи) просили не ходить к ним, - после его прихода квартира ставилась на контроль, телефоны прослушивались... «У нас дети», - говорили ему.

 

А. Вольпин-Есенин с братом Константином

 

В 1961 году на Западе Есенин-Вольпин опубликовал свои стихи и свой философский трактат,  в котором была фраза, взбесившая власть: «В России нет свободы слова, но кто скажет, что там нет свободы мысли». Хрущёв кричал на него с трибуны.
Александра и Екатерина, сёстры Есенина — родные тётки Александра — опубликовали в «Правде» письмо, где старались отмежеваться от беспокойного родственника: «Если есть психические отклонения — лечите, если нет — наказывайте, но только нас не трогайте, мы к нему отношения не имеем, и вообще неизвестно ещё, чей он сын». Долгое время они его не признавали за родню, и только буквально несколько лет назад дочь Александры Есениной скрепя сердце признала в одном из интервью под напором неопровержимых доказательств: «Ну сын так сын. Пусть будет сын. Ничем он себя вроде не замарал...» Он не только ничем не замарал честь своего имени, но, можно сказать, единственный из рода Есениных стал вровень со своим великим отцом. Александр Есенин-Вольпин - активный борец за права человека, математик и поэт. Это правозащитник, с которого началась последняя волна диссидентства в России.

 

 

 

ленинградская спецпсихбольница

 

Только мать, Надежда Вольпин, была неизменной опорой сыну, которого за «антисоветскую» поэзию и правозащитную деятельность то и дело арестовывали, ссылали и сажали в «психушки».

 

 

 

Родственники же, а именно — внук и правнучка Есенина от дочери Татьяны, активные участники передачи, впервые глядя на своего знаменитого дядю по скайпу, сетовали на то, что «связь потеряна». Она была потеряна гораздо раньше.  Точнее, родные просто перед ним грубо захлопнули дверь.
«Мы связь потеряли, эта ниточка оборвалась и мы не знаем на сегодняшний день, жив ли он или нет», - заявляют родственники в передаче. Странно, всему культурному миру известно, википедии известно, а прямым наследникам нет. С Интернетом они не дружат, литературы не читают, стихов поэта не знают.
«Сегодня сын впервые сам ответит за своего отца! Кто на самом деле свёл великого русского поэта в могилу! И чья зловещая тень мрачным проклятием легла на всех потомков Сергея Есенина!» - надрывались ведущие. Ну прямо тень отца Гамлета отдыхает.

Кто свёл, нам так и не сказали, прокормив обещаниями все 40 минут эфира. На этот вопрос сын так и не ответил, да и не мог ответить, ибо никто не свёл, сам Есенин когда-то исчерпывающе ответил: «осыпает мозги алкоголь», но расчёт был на то, что люди жадно прильнут к экрану в жажде сенсации: «вот сейчас... вот после рекламы...»  Однако обещания кочевали из одного фрагмента в другой, так и не осуществившись. Зрителей банально и цинично надули.

 

 

Оказывается, Есенин не пил! И не болел! И не вешался!

 

Одна «сенсация» круче другой. Оказывается, Есенин не пил! Это поведал нам с экрана «внук и полный тёзка поэта», сын Татьяны, дочери Сергея Есенина и Зинаиды Райх.

 

 

Внук и тёзка родился в Ташкенте. Официальные источники говорят, что в эвакуации. Сам же он утверждает, что это была ссылка. «Меня зачали в Москве, потом Сталин выгнал мою маму в Ташкент и там я родился». Вот что на самом деле, как говорят документы:
«В 1939 году Татьяна Сергеевна поступила экстернатом в Институт иностранных языков на немецкое отделение, работала учителем немецкого языка младших классов. В 1942 году вместе с мужем В. И. Кутузовым, инженером, и старшим сыном Владимиром она приехала в Ташкент».

 

Татьяна Есенина-Райх

 

Там и прожила до конца своих дней. Никаких преследований Сталина, никакой ссылки в данном случае не было. Но авторы передачи, не удосужившись проверить услышанную информацию, всё валили в эфир, лишь бы пожареней да погорячее.
Гусарское пьянство деда, по мнению внука, не более чем миф, сфабрикованный его врагами с целью очернения. Ну тогда Есенин сам себе был первый враг, если сам этот «миф» о себе распространял в стихах — стоит открыть любой его сборник, даже не буду цитировать, все знают эти стихи. Все, кроме, видимо, внука. «Он мало пил, пил пиво в основном». Вот те на. Неужели ни одной книги не прочёл о своём знаменитом деде? Кого он хочет обмануть? Или в самом деле не знает?

 

внук поэта Сергей Есенин

 

Правнучка Зинаида подливает масла в огонь: он действительно пил, но куда больше имели значение последствия принудительного лечения. Оказывается, Есенина принудительно лечили. Кажется, она перепутала его с сыном А. Вольпиным. «Есть медицинская выписка, которая должна обозначить, что человеку давали, какие уколы делали. Такую выписку ему делали». По мнению правнучки, «именно эти страшные уколы привели Есенина в состояние чудовищной депрессии, которую он побороть был уже не в силах». Всё наоборот.

 

Зинаида Есенина, правнучка поэта

 

Есенин неоднократно лежал в психоневрологических клиниках. В отличие от будущего сына Вольпина, его туда никто не «упекал», а приводила тяжёлая хроническая болезнь. Поэт страдал «врождённой психопатией, ярко выраженной меланхолией, осложнённой алкоголизмом и алкогольным психозом» (это официальный диагноз). По современным понятиям – это депрессивный тип маниакально-депрессивного психоза. В 20-е годы врачи были в худшем положении – тогда не было антидепрессантов. Эта болезнь в стадии обострения делала Есенина неуравновешенным, буйным, толкала к попыткам самоубийства.

 

Клиника нервных болезней Корсакова,  Россолимо 9, где лежал Есенин.

Здесь были написаны "Клён ты мой опавший...", "Годы молодые с забубённой славой..."

 

 Родственники поэта всегда отрицали болезнь Есенина и его суицид. Они не желали считаться с фактами. «Сделайте мне красиво». Болезнь, пьянство — некрасиво, это разрушает белый и пушистый образ поэта, которым им хотелось гордиться, греясь в лучах его славы. Им был гораздо предпочтительней вариант убийства.
Внук: «Есенин не мог совершить суицид, убийцы на самом деле уже давно известны, но это держат в тайне, под грифом «секретно».

Эту глупость не буду даже комментировать. Увы, факты вещь упрямая, нравится нам это или нет.
Близкий друг поэта Мариенгоф пишет: «К концу года решение «уйти» стало у Есенина маниакальным. Он ложился под колёса дачного поезда, он пытался выброситься из окна 5-этажного дома, пытался перерезать вену обломком стекла, заколоть себя кухонным ножом». Таких попыток было множество на протяжении его короткой жизни.
В 1912 году травился уксусной эссенцией (из-за насмешек Анны Сардановской, как он сам объяснял в письме Мане Бальзамовой. И ещё одна причина была: неудавшаяся попытка издать в Рязани свой первый сборник «Больные думы». Отсюда его строчки: «Пускай я сдохну, только – нет, не ставьте памятник в Рязани!»).
В 1912-13-х годах пишет «Исповедь самоубийцы» (в 18 лет):

 

Простись со мною, мать моя.
Я умираю, гибну я!
Безумный мир, кошмарный сон,
а жизнь есть песня похорон.

 

В 1913 году пишет в письме другу Грише Панфилову, что родственники хотели показать его психиатру.
В 1919-м пытается выброситься с 5-го этажа (в воспоминаниях журналиста Георгия Устинова). В 1921-м друзья-имажинисты едва удерживают его при попытке выброситься с балкона 4 этажа. В 1923 году в Америке на вечере еврейских поэтов хотел выброситься с 5 этажа. По воспоминаниям А. Дункан, в 1923 году в Париже на званом обеде пытался повеситься, сняли со шнура от люстры. О попытке выброситься с балкона в 1924-м в Тифлисе вспоминал Георгий Леонидзе. Внук художника Перова вынимал Есенина из петли в 1924 году в гостинице «Европейская» в Ленинграде. В феврале 1924-го резал вены левой руки, так что пришлось везти в Кремлёвскую больницу. В первую неделю ноября 1925-го пытался утопиться в Неве.
Когда Есенин в декабре 1925-го досрочно покинул клинику, врачи предупреждали близких о грозящей ему опасности, о том, что он, в сущности, обречён. Предупреждали, что не проживёт и года, так как одержим манией самоубийства.
А главный документ – сами стихи, на которые почему-то никогда не обращают внимания доморощенные «обвинители». Стихи Сергея Есенина – это не только литературные, но и житейские человеческие документы.

 

 

Все его последние стихи («стихи мои, спокойно расскажите про жизнь мою») стояли как бы траурными шеренгами, среди которых он неуклонно продвигался к трагической развязке. Поэт предсказывал конец свой в каждой своей теме, кричал об этом в каждой строчке.
Надежда Вольпин говорила ещё в 1920 году, что ей всегда страшно за Есенина.

 

 

«Такое чувство, точно он идёт с закрытыми глазами по канату. Окликнешь – сорвётся». Однажды – осенью 20-го – он заговорил с ней в первый раз о неодолимой, безысходной тоске. О том, что у римлян называлось «томление жизнью».
– А у Вас так бывает? Пусто внутри? и вроде как жить наскучило?
– Нет, мне это незнакомо, – ответит она.

Одной из главных причин самоубийства Есенина Галина Бениславская называла болезнь.

 

 

«Такое состояние, – жаловался он ей, – когда временами мутнеет в голове и всё кажется конченным и беспросветным». Короче об этом состоянии можно сказать: смертная тоска. Это был комплекс болезней: унаследованная от деда (по матери) эпилепсия, припадки которой у Есенина начались в Америке, плюс хронический алкоголизм и порождённая им белая горячка. В известной доле стихи последнего периода жизни Есенина являются уже материалом для психиатра и клиники.
Такова в особенности его поэма о чёрном человеке. «Чёрный человек» дает ясную картину алкогольного психоза, которым страдал поэт. "Это типичный алкогольный бред со зрительными и слуховыми галлюцинациями, с тяжёлыми состояниями страха и тоски, с мучительной бессонницей, с тяжёлыми угрызениями совести и влечением к самоубийству», – писал психиатр Галант.

 

Это не значит, что Есенин писал её в состоянии белой горячки, он всегда писал стихи трезвым, и написана она мастерски, это самая сильная, самая исповедальная, может быть, лучшая поэма Есенина. Но симптомы белой горячки здесь переданы с медицинской точностью: бред, галлюцинации, бессонницы, тяжёлое состояние депрессии с чувством вины, беспросветной тоски, манией преследования.

 

 

Друг мой, друг мой,
Я очень и очень болен.
Сам не знаю, откуда взялась эта боль.
То ли ветер свистит
Над пустым и безлюдным полем,
То ль, как рощу в сентябрь,
Осыпает мозги алкоголь.

 

клиника Ганнушкина, где лечился Есенин. В центре - биллиардный стол для больных.

 

Подробнее я писала об этом здесь: http://www.liveinternet.ru/users/4514961/post198939433/

 

Литературоведы подсчитали: за последние два года у Есенина 400 раз встречается слово «смерть», причём в половине этих стихов поэт говорит о своей смерти, о самоубийстве. Он начал умирать задолго до своей гибели, он неуклонно шёл к этому.

 

 

Вот в чём было истинное проклятие жизни поэта, которое коснулось только его, но никоим образом ни родственников, ни потомков, не имевших с ним ничего общего, кроме внешних черт, ни в масштабе личности, ни в уровне интеллекта или таланта. Недаром говорят, что на детях гениев природа отдыхает. Тут она просто выспалась каким-то летаргическим сном. (Исключение — А.С. Вольпин, о котором я уже писала, но оно только подтверждает общее правило).

 

«Родовое проклятие»

 

«Внук поэта и полный тёзка» нам сообщает о нелёгкой доле его родственников: делёжка наследства, скитание по психушкам,  неизлечимые болезни и загадочные смерти при подозрительных обстоятельствах. Диктор подхватывает: «Одна за другой впервые страшные фамильные тайны до конца откроются даже для правнучки Есенина, которая долгие годы с риском для жизни (в чём этот риск, нам так и не поведали) вела собственное расследование".
Правнучка Есенина, оказывается, уже много лет живёт в постоянном страхе за себя и своих близких. После загадочной смерти великого поэта будто бы один за другим начнут уходить его родные. Неведомая сила якобы беспощадно карает всех, кто связан кровными узами с
классиком серебряного Века. «Он не единственный родственник, который погиб страшной смертью. Таких, к сожалению в нашем роду много».

 

 

Дикторы нагнетают обстановку: «Уже много лет Зинаида Есенина ведёт собственное расследование в надежде узнать, почему  злой рок буквально по пятам преследует наследников певца русской души" (та глубокомысленно листает семейный альбом).
«Историй негативных достаточно много», интригующе сообщает Зинаида.
Что же она нарасследовала? Уже который раз нам показывают развешанные на стене карточки родословной, мелькают имена жён, детей и внуков. Всё это нам давно известно из Интернета. Но кроме кликушеского «родовое проклятие!!!» нам так ничего нового и не сообщают.
Под родовое проклятие Есенина попала и смерть Зинаиды Райх «при загадочных обстоятельствах», в которой, оказывается, обвиняли её детей! И даже арестовывали за это! Я впервые об этом слышала, какая чушь, нигде в воспоминаниях Татьяны и Константина даже намёка на подобное нет. Известно, что убийц было двое, Райх было нанесено 17 ножевых ранений, уцелевшая чудом домработница была свидетельницей. А то, что убили её агенты КГБ — словно и невдомёк правнучке. И то, что связано это убийство с арестом её  репрессированного мужа Мейерхольда, а никак не с именем Есенина — невдомёк тоже. Ну неужели она не читала никакой литературы о Есенине и своей знаменитой бабушке? Ведь сейчас всё практически опубликовано. Нет, у неё другие источники. Оказывается, «знающие люди говорили», что это «Есенин отомстил ей из могилы».

 

 

За что мстить?! Да ещё так зверски? И это о поэте, который сам о себе писал: «не расстреливал несчастных по темницам»? Ну и ну!
Ведущий: «Зинаиду Райх похоронят на Ваганьковском кладбище рядом с Есениным. Умные люди понимали, куда ведёт кровавый след".
Правнучка: «Много сумасшедших историй таких вот».
Какие же ещё? Не даёт ответа.

«А. Дункан после смерти Есенина не проживёт и двух лет». Но это же несчастный случай,  помилуйте, или это тоже Есенин из гроба ей мстил? «Это была такая детективная история» - интригующе заявляет Зинаида, но тут же осекается. Какая-такая история — мы снова не услышим. История с затянувшимся на шее, попавшим под колесо шарфом, всем хорошо известна и на детективную никак не тянет.

 

 

Потом речь о первой гражданской жене Анне Изрядновой и сыне Юре, репрессированом и расстрелянном в 23 года по ложному обвинению в подготовке покушения на Сталина. «Он был просто расстрелян в юном возрасте».

 

 

Всё это тоже подвёрстывается под «родовое проклятие».  Но время было такое — каждый второй был посажен или расстрелян. Пол-России сажало, половина сидела. Причём здесь проклятие Есенина? Это проклятие сталинского режима.  «Его мать скончалась при загадочных обстоятельствах, не дожив до 55-ти». Ох уж эти «загадочные обстоятельства!» Они у них на каждом шагу. Хотя загадочность-то чаще всего означает просто неосведомлённость.
Анна Романовна Изряднова  умерла в Москве в 1946 году, в 55лет. О «загадочных обстоятельствах» ничего не известно.  Мало ли что могло быть, сердечный приступ, инсульт, что угодно. Она очень переживала арест 23-летнего сына. Никто её не убивал, и Есенину мстить из гроба ей было не за что.

 

 

Изряднову не репрессировали, ей повезло умереть своей смертью.«По сути дела очень тёмная история, связана тоже с политическими репрессиями», - это опять Зинаида. Господи, да возьми ты в руки литературу о Есенине, открой Интернет, там сразу всё прояснится. Но нет.
Все родственники, оказывается, плохо кончили, и виной тому — родовое проклятие поэта. Ну да, все они рано или поздно умерли, бессмертных нет, кто раньше, кто позже. В чём, собственно, это проклятие?
 В чём проклятие судьбы Надежды Вольпин, которая прожила 98 лет, до последнего в ясном уме и памяти, писала прекрасные стихи, играла в шахматы?

 

 

А вот в чём: «страдала от тяжёлой болезни и умерла в одиночестве». 
Как-то маловато для «родового проклятия». К тому же жила она со своей бывшей невесткой,  Викторией, заботившейся о ней.

 

 

Возможно, в последние годы и осталась одна, до 98 лет дожила всё-таки, но это удел большинства людей в глубокой старости.

 

 

«Проклятие» пытаются повесить и на последнюю жену поэта Софью Толстую.

 

 

«Великий поэт любил женщин и те отвечали ему взаимностью. Но ближе всех ему были Анна Изряднова, Райх, Дункан, Н. Вольпин и С.Толстая... После трагической гибели поэта в стране начнётся борьба с есенинщиной. С. Толстую до конца дней будут травить за связь с поэтом. Не дожив до старости, она скончается».
С чего она взяла, что эти женщины были ему «ближе всех» прочих?

21 декабря 1914 года Анна Изряднова родила сына, а в марте 1915 года Есенин уехал в Петроград в поисках литературного счастья. Больше они не виделись, только в последний день перед отъездом в Питер 1925-го. Так что близости особой не было. Стихов никогда ей не посвящал.

По поводу близости к Зинаиде Райх:
Есенин попросил своего друга Анатолия Мариенгофа… «вынуть из петли», избавить от любви собственной жены.

 

 

«Не могу я с Зинаидой жить… говорил ей — понимать не хочет… не уйдёт… вбила себе в голову: «Любишь ты меня, Сергун, это знаю и другого знать не хочу». Скажи ты ей, Толя… что есть у меня другая женщина… С весны, мол, путаюсь и влюблён накрепко… а таить того не велел…».
На другой день Зинаида уехала к родителям.
Когда Мейерхольд объявил Есенину о том, что хочет жениться на Райх, тот легко согласился.
«Свою жену легко отдал другому».

 

 

(Подробно здесь: http://www.liveinternet.ru/users/4514961/post198903819/)

От Дункан сбежал после поездки в Америку, скрывался у Галины Бениславской.

 

 

Надежду Вольпин поэт почти год добивался, но потом быстро охладел. В первую же их ночь (та оказалась девственницей) отмежевался от ответственности: «Только чур каждый сам за себя отвечает!» Родившегося сына видел лишь однажды. С его матерью больше не встречался и не переписывался.

 

Софью Толстую почти ненавидел. Не скрывал даже от посторонних, что женился на ней не по любви. Все его стихи Т. Толстой можно было бы озаглавить: «Нелюбимой». Подробнее писала об этом здесь: http://www.liveinternet.ru/users/4514961/post198923171/

Что касается «травли Толстой».  Кратковременный союз их не был счастливым, в конце этого же года Есенин ушёл из жизни; тем не менее впоследствии Софья Андреевна сделала очень многое для сохранения наследия поэта и оставила воспоминания о нём.

 

 

Никто её не травил. Вот цитата из википедии:
«С 1928 года работала в Государственном музее Л. Н. Толстого в Москве сначала в качестве научного сотрудника, а с 1933 года — учёного секретаря.
С 1941 года — директор объединённых толстовских музеев.
После отделения Ясной Поляны от других толстовских музеев Софья Андреевна продолжала занимать пост директора Государственного музея Л. Н. Толстого в Москве».
Скончалась 29 июня 1957 года в Малаховке под Москвой.

 

 

И где травля? Правнучка Зинаида явно не читала ни переписку Софьи Толстой с Д. Эйхенбаумом, ни с Марией Шкапской, где та пишет о тоске по Сергею и большой работе по его наследию, в которой ей никто не препятствовал. «Ей достаточно досталось от всех этих гонений», - заявляет Зинаида. Что досталось, от кого, когда, где? Не даёт ответа.
Показывают памятник Есенину на Тверском бульваре.

 

 

«Здесь гуляют люди, встречаются влюблённые парочки. И никто не замечает женщину с букетом. А ведь это сама правнучка великого Есенина!» Вот что видимо не даёт покоя Зинаиде. Никто её не замечает! А так хочется славы, известности, почёта!
Правнучка картинно водружает букетик к подножию памятника великого прадеда, кокетливо-горделиво говорит в камеру: «Вы замечаете сходство, да?» Ну, конечно, внешне слегка похожи, кто спорит. Но на этом сходство и заканчивается.
«Мои дети, внуки, правнуки в чём-то повторяют его судьбу...»
Бог мой, да в чём?!
И тут нам рассказывают прямо-таки леденящую кровь историю. О том, как родовое проклятие коснулось самой правнучки Зинаиды!
«Зинаиду семейное проклятие тоже не обошло стороной. Её преследуют с самого рождения! «Меня стала преследовать женщина с ребёнком. Она стала ходить за мной следом и кричать на меня раздражённо, и из всего, что она говорила и кричала мне, я слышала только: «Есенин, Есенин, Есенин!» «Тогда это всё казалось ей простым мистическим совпадением».  «Что-то продолжалось, мне до конца не понятно, что и как, но было непонятно до тех пор, пока я сама не стала поступать в университет». «Когда пришло время выбирать профессию, фамильное проклятие вновь напомнило о себе".
Оказывается, в университет Зинаиду не приняли. И, конечно, же виной тому было родовое проклятие Есенина, а как же иначе!
«Знаете, честно говорю, что с фамилией Есенина поступить в университет нельзя. И это было без пояснений».
Помилуйте, это ведь были не 30-е, не 40-е, а 80-е годы! Где у нас тогда запрещали Есенина?! Да его в школах уже учили. Вот с фамилией Мейерхольд или Рабинович точно поступить тогда было затруднительно, а с фамилией Есенин с превеликим удовольствием. Но не за одну же фамилию принимать, ещё ведь и знания требовались. А с ними у Зинаиды, как легко догадаться, слабовато. Ведь даже о собственном прадеде она подлинным знаниям предпочитает мифы и досужие сплетни.
«Внимательно присмотревшись к семейному древу, она поймала себя на мысли, а может, всему виной не только фамилия?» «Древняя традиция на Руси, чтобы имена повторялись, - просвещает нас Зинаида.- Есть такое пожелание, чтобы не называть Машей: у всех наших Маш недолгая жизнь». Имена в родословной Есенина очень часто повторяются, как и повторяются и трагические сценарии жизни их обладателей. «Со стороны отца и со стороны матери - две Зинаиды, и вот третья Зинаида - я. Вот у двух Зинаид была такая... сложная жизнь».
Так какая связь с другими двумя Зинаидами? В чём сложность и проклятие их жизни? Молчок. Важно вовремя оборвать плёнку. Пусть мол зритель сам домысливает.
«Распутывая клубок родственных связей своего знаменитого прадеда, она словно в кошмарном сне всякий раз натыкается на мистические совпадения. До сих пор ни одному из есениных не удавалось увернуться от разящего удара судьбы. Страх за будущее своих детей заставил её начать собственное расследование. Только так наверное можно разорвать круг загадочных смертей, который словно удавкой сдавили горло всем  обладателям её фамилии».
Девушка! Так ведь и до паранойи недалеко.

 

Окончание  здесь
 

 

http://stihi.lv/participants-2014/30970-krav4enko-dvazdy.html

 

Дважды в реку

 

 

 

 

Номер

 

Мне снился номер телефона,
что набирала я упорно,
от нетерпения трясясь.
Далёкий, как полярный полюс,
чуть различим был мамин голос,
но тут же прерывалась связь.

 

Я набирала снова, снова,
моля услышать хоть бы слово,
готова каждого убить,
кто подступал ко мне с помехой,
с чужою речью, шумом, смехом,
кто не давал мне долюбить.

 

Проснулась вся в слезах надежды,
не здесь, не Там, а где-то между,
и номер тот держа в зубах,
как драгоценную шараду,
как незабвенную отраду,
уж рассыпавшуюся в прах.

 

Хватаю трубку, набираю,
скорей, скорей, преддверье рая,
уже пахнуло сквозняком...
И слышу: «Временно не может
быть вызван...» Значит, после — может?!
И в горле застревает ком.

 

О боже мой, что это было?!
Я помню номер, не забыла!
Что означает этот шифр? -
пароль, что в реку вводит дважды,
танталовой измучив жаждой,
догадки молнией прошив?!

 

Я обращаюсь молча к звёздам,
откуда этот номер послан,
что у меня внутри горит.
И То тончайшее, как волос,
минуя и слова, и голос,
мне прямо в сердце говорит.

 

 

 

* * *

Вы думаете, дважды в реку
нельзя, но надо знать пароль.
Душа могла, но за два века
она свою забыла роль.

 

Но ты послушай, ты послушай,
что шепчет ива и ветла.
Я столько лет жила на суше,
а тут вошла и поплыла.

 

Плыви меня в живой и мёртвой
воде, неси к себе самой,
как сердце, парус распростёртый,
кораблик, крибли-краблик мой.

 

Плыви, куда не входят дважды,
фантом, сезам, калиф на час,
избавь меня от этой жажды
в обмен на всё, что есть сейчас.

 

По мелководью, безнадёге,
веди, неси меня, плыви,
сквозь бред, горячку, слёз потёки,
слова солёные любви.

 

 

Кукушка

 

Кукушка-выскочка в часах
не обещает жизни долгой.
Оно понятно, не в лесах.
Кукукнет пару раз - и в щёлку.

 

Почти живое существо.
Вещунья, пифия, сивилла...
Я не боялась ничего,
не верила и не просила.

 

Но вот тебя прошу сейчас,
боюсь и верю в это чудо -
о накукуй мне лишний час,
моя домашняя пичуга!

 

О наколдуй мне лишний день
и юных нас, от счастья пьяных,
и всех любимых мной людей,
что скрылись в норках деревянных.

 

Не прячься, стой, не уходи.
Но мне за нею не угнаться...
О знать бы, что там впереди,
когда сердца пробьют двенадцать.

 

(из старых стихов)

 

Начало здесь

 

***

Как с забытых вымерших Галактик -
из небытия всплывают дни.
И опять иду я как лунатик,
на твои болотные огни.

 

Снова не запятнаны одежды,
всё подвластно почте и мечте.
Гаснут звёзды — маяки надежды.
Только сердце светит в темноте.

 

 

 

***
Вы не такой, как мечталось — не лучше, не хуже –
просто иной.
Мне показалось, что стало чуть-чуть расстояние уже
между Вами и мной.

 

Кажется, скоро оно и совсем растает,
и до руки
чтоб дотянуться, лишь шага всего не хватает
или строки.

 

 

 

***

Вы прозвучали мне нотой доверия,
и отворяю средь ночи и дня
сердце своё нараспашку, как двери я.
Не покидайте Духом меня.

 

Всё понимаю, увы, с полуслова я –
шёпот деревьев, воды и огня.
Старая песня сегодня как новая.
Не покидайте Духом меня!

 

Вальс-листопад, а за ним белый танец свой
выдаст зима, пируэтом маня.
Мы никогда, никогда не расстанемся?
Не покидайте Духом меня.

 

 

 

***

Образ Ваш леплю я и малюю
на холсте души тайком, как тать.
Уходите — мысленно молю я,
чтоб о Вас могла я помечтать.

 

Мне не надо приторного лета
с его жарким и липучим ртом.
Слаще тайна смутного рассвета –
мятный поцелуй весны со льдом.

 

 

 

***

Я не помню цвета Ваших глаз.
Помню голубой оттенок слова,
тихий отблеск серебристых фраз,
свет души сиренево-лиловый.

 

Чудится за ретушью ресниц
некая прохладная астральность...
Я не помню милых черт и лиц –
только звуко-образ и тональность.

 

 

 

***
Слезится улицы лицо,
мигают фонари.
Покров дождя на вид свинцов,
серебрян изнутри.

 

Так строгий взгляд любовь таит,
маня голубизной.
Земля, холодная на вид,
беременна весной.

 

Чуть тлеет сердца костерок,
но в нём — мильоны ватт!
И тайный маленький мирок
вселенною чреват.

 

 

***
О, моя любовь неосторожная,
невооружённая, острожная,
обоюдоострая, преступная,
непереводная, неподкупная.

 

Не грози, судьба, мне хмуро пальчиком.
Ну, слаба я, дура, с этим мальчиком.
Пока есть луна и светит солнышко,
буду я верна ему до донышка.

 

 

Интердевочке

Судить её судом примерным
не подымается рука.
В душе, как лифчик, безразмерной,
всегда есть место для плевка.

 

Свободен путь. Открыты шлюзы.
Не захлестнёт волной стыда.
В иллюминаторы иллюзий
ей не глядеться никогда.

 

О, тут бессильны предписанья.
Как урну, душу приготовь.
Её удел под небесами –
членистоногие касанья,
четырёхстопная любовь.

 

 

***

Даже в летучем несбыточном сне
не захотите присниться.
Смотрит бесстрастная — не по весне –
неба пустая глазница.

 

Снова судьба предлагает клише.
Прочь, сатана, изыди!
Я занавешу угол в душе,
чтобы никто не увидел.

 

 

 

***

С полувзгляда, с полуслова
в чуждом близость угадать.
Снова веровать готова
и последнее отдать.

 

Приснопамятная встреча,
полусказка, полусон...
Наши взгляды, наши речи –
словно песня в унисон.

 

Но полярное сиянье
обожжёт одну в тиши -
обманувшее слиянье
полувстреченной души.

 

 

 

***

Вы смотрите глазами нелюбви.
А мне казалось, до неё так близко...
Не вызовут волнения в крови
ни зов звонка, ни взгляды, ни записка.

 

Пустой рассвет на сердце упадёт.
Сожмётся мир шагреневою кожей.
Я знаю, всё когда-нибудь пройдёт.
И всё-таки не верю в это, Боже.

 

Прошу к столу. Вот кофе, вот буше.
А вот шашлык. Довольно мы постились.
А впрочем, хватит. Вы в моей душе,
мне кажется, довольно загостились.

 

Я обману страдания свои,
не сердцу, а уму их предназнача.
И пусть хоть разорвутся соловьи,
которые для Вас ничто не значат!

 

 

***

Так кто же Вы? Любимый враг?
Иль друг нелюбящий, но милый?
Антихриста нечистый зрак
иль облик ангела унылый?

 

И как мне быть? Или не быть?
Что ложно здесь? Что непреложно?
Мне невозможно Вас любить.
И не любить Вас невозможно.

 

 

 

***
Каждое слово — словно в перчатках.
Как это злит!
Чтоб не оставить следа, отпечатка
или улик?

 

Что не досказано — после доснится
ночью одной.
Пленною птицей сердце томится
в клетке грудной.

 

Не растопить мне глаз этих льдинки —
мало тепла.
В этом немом и слепом поединке
Ваша взяла!

 

Не убиваю то, что в зачатке,
и не браню.
Я умоляю: снимите перчатки,
маску, броню!

 

Приотворите чуточку дверцу
в таинства храм.
Дайте увидеть голое сердце –
есть ли я там?

 

 

             
 
***
Обезвреживаю Вас,
каждый шаг и каждый час.
Обезвреживаю мины
Ваших глаз и Ваших фраз,
чтобы — мимо, чтобы — мимо,
а не в сердце, как сейчас.

 

 

 

***

Вам хоть соври я, хоть умри я –
не распознаете, увы,
что всё лишь маска, мимикрия,
самозащита от любви.

 

Нет, не наитье, не соитье
моей владеют головой.
Ищу убежища, укрытья
от этой боли вековой.

 

 

 

***

Эта книга всё время меняет названье,
переплёт и тесненье, становится рванью.
Я её, как птенца, умещаю в горсти.
Я люблю между строк её слушать устало
шум вокзалов и стук уходящих составов...
В этой грусти по грудь, как в коросте, брести.

 

Это лишь отголосок, случайный набросок,
он курнос и наивен, невнятен и бросов,
но саднит этот вечный мотив, как нарыв.
И разъята душа, расколовшись на части,
из которых вовеки не сложится счастье,
никому до конца свою суть не раскрыв.

 

Я плачу за него самой чистой монетой –
Своей грешной душою небесного цвета
и слезами, что как дождевая вода.
И в неведомой миру мольбе и молитве
я бросаюсь в тебя, но не выживу в битве.
Эта линия жизни ведёт не туда.

 

Я тебе отворяю судьбу откровенно
и вливаю отраву в себя внутривенно.
Как горчит этот влажный протяжный глоток...
По-осеннему смерти прохладны ладони.
О продли мне, продли мне мученье агоний!
Но романс затянувшийся слишком жесток.

 

 

 

***
Вы не вписались в круг моей любви.
Вас обошли её крутые рифы.
Мой теневой наперсник, визави,
из наших судеб не сложилось рифмы.

 

Подобье дружбы, нежности намёк,
надежды капля, пылкости пылинка,
и вот уже мерцает огонёк,
неверный и дрожащий, как былинка.

 

Вы где-то там, за скобками судьбы
остались, между строчек, между прочим.
Моя частица, став частицей «бы»,
отъединённость вечную пророчит.

 

В потёмки душ не проникает взор.
Но тщетно силюсь с жадностью вглядеться –
хоть щёлочку, хоть крохотный зазор,
где холодно чужое бьётся сердце.

 

 

 

***

Я в этом мире только случай.
Черты случайные сотри.
Земля прекрасна, только лучше
я буду у неё внутри.

 

Мне всё здесь говорит: умри, -
серп месяца, клинок зари,
кашне из прочного сукна
и чёрное жерло окна.

 

Любое лыко — злое лихо -
страшит непринятостью мер.
Шекспир подсказывает выход,
и Вертер подаёт пример.

 

В спасенье от земного ада
так сладко кровью жил истечь.
Задуй свечу. Не надо чада.
Поверь, игра не стоит свеч.

 

Но вот один глоток любви -
и всё мне говорит: живи, -
улыбка месяца, весна,
душа открытая окна.

 

 

***
Не прошу я милости у Бога,
не молюсь на глупую звезду.
И от Вас хочу я так немного,
а точнее — ничего не жду.

 

Жду, когда окончится броженье
и круженье в шарике земном.
Ослабеет Ваше притяженье,
и взмахну свободно я крылом.

 

 

 

***

Забытый плёс. Застывший лес.
Не верится, что было лето.
Опять повеяло с небес
порывом сердца несогретым.

 

Непроницаемый покров.
Хоть ручкой проколи бумагу –
не заменить чернлам кровь,
её живительную влагу.

 

И, целомудренно-мудры,
в полярном отрешенье круга
бездомные парят миры,
не обретённые друг другом.

 

 

 

 

***

Я разучилась чувствовать, как все.
Случилось что-то странное со мною.
Передают: осадки в полосе.
А я, как речка, высохла от зноя.

 

На юг и север, на добро и зло,
на да и нет весь мир сейчас расколот.
По «Маяку» сказали, что тепло.
А у меня внутри могильный холод.

 

 

 

***
Всё, от чего морщилась –
принять.
Что в душе топорщилось –
примять.

 

То, на что надеялась –
забыть.
А чему затеялось –
не быть.

 

Вместо златокрылых
слов любви
бормотать уныло:
«се ля ви».

 

 

 

***
День никакой (декабря? мартобря?),
мертвенный свет (ночника? фонаря?).

 

Кто-то коснулся (рукою? душой?).
Рядом проснулся (любимый? чужой?).

 

Манит златое (перо ли? руно?).
Мне всё равно, всё равно, всё равно.

 

 

 

***

Взошло светило, сжалившись над рощей,
всё осветив прожектором судьбы,
и в щупальца лучей, как куры в ощип,
попались мы и сдались без борьбы.

 

Пред этим светом наивысшей пробы
предстало всё фальшивым, как в кино.
Мы лишь подобья, жалкие надгробья
над тем живым, что умерло давно.

 

 

 

***

Любовь, отбой! Долой порфиры.
Проигран твой последний бой.
И тот, кто был дороже мира, –
неотличимый, как любой.

 

Стихи — как надписи на плитах
о тех, кто жил и был любим.
Как поминальная молитва
по душам всех, о ком скорбим.

 

Забытый призрак воскрешая,
они пунктиром метят путь,
в цветы метафор обряжая
и обнажая плоть и суть.

 

Ещё зарубка, как нашивка.
Я боль уламываю, длю.
А если это и ошибка –
её, как истину, люблю.

 

Пускай ослепну на свету я,
пока пряду надежды нить, –
любовь, как книгу золотую,
как музыку, не объяснить.

 

 

 

***

Летом — пылью, в зиму — снег заносит,
словно бы и не было на вид,
ливнем заштриховывает осень...
Но опять весна одушевит.

 

Как ни уповай на бром и кальций,
как ни мучай душу, ни кабаль,
но прорвётся зайчиком сквозь пальцы
и травинкой чахлой сквозь асфальт...

 

 

***
То был мгновенный обморок любви.
Затмение, припадок вдохновенья...
А впрочем, как угодно назови,
вся нежность мира — в том прикосновенье!

 

Судьба, как леший по лесу, кружит.
Она всегда ведёт игру без правил.
Великий Зодчий спутал чертежи
и по ошибке миражи представил.

 

Рискуя раскроить сердца и лбы,
рождались мы мучительно друг в друге.
Античное отчаянье судьбы
кричало и заламывало руки.

 

О утро, как ты можешь наставать?!
Ведь ты бесследно канешь в чёрной пасти. 
Нам остаётся лишь существовать
и никогда не говорить о счастье.

 

Давно погасли звёзды фонарей,
и дождь рассвета смыл воспоминанья.
О время, будь, пожалуйста, добрей,
не дай всему рассеяться в тумане!

 

Прошу, судьба, душе не прекословь!
Взгляни: рассвет во тьме зарю купает.
И заживо убитая любовь,
как жизнь, как кровь, наружу проступает.

 

 

 

***
На висках не затихнуть пальцам,
робость нежностью заглушив...
Не пробиться под твёрдый панцирь
инородной родной души.

 

Словно месяца однобокость
видит око, да зуб неймёт.
Одинакова одинокость
душ, деревьев, ночных комет.

 

И любви, что стучит напрасно,
освещает замёрзший след
несмотря ни на что — прекрасный
запрещающий красный свет.

 

 

 

***
Не нужен муляж из тепла и участья.
Согреться нельзя у чужого огня.
Несбыточный друг, незакатное счастье,
спасибо, что мне подарили меня.

 

Растает мираж превращений чудесных,
но хочется верить всему вопреки:
когда захлестнёт меня звёздная бездна -
схвачусь за соломинку Вашей руки.

 

 

 

    КОПИЛКА

 

Дождь. Туман. Заветная строка.
Вот мои несметные богатства.
Скажешь, что казна невелика?
Не спеши выказывать злорадство.

 

Вот сюда внимательно гляди:
это чей-то взгляд, запавший в душу.
Фраза, что однажды из груди
ненароком вырвалась наружу.

 

Вот напиток из полночных муз,
голоса любимого оттенок.
Я всё это пробую на вкус.
Я знаток, гурман, сниматель пенок.

 

Что это? Попробуй назови.
Так, пустяк. Души живая клетка.
Тайная молекула любви.
От сердечных горестей таблетка.

 

Тёплых интонаций нежный след –
словно ласка бархата по коже.
Я им греюсь вот уж сколько лет,
он ничуть не старится, такой же.

 

И, скупее рыцарей скупых,
от избытка счастья умирая,
словно драгоценности скупив,
я твои слова перебираю.

 

Скажет пусть какой-нибудь осёл:
ничего же не было, чудило!
Но душа-то знает: было всё.
Больше: это лучшее, что было.

 

Каждый волен счастье создавать,
разработать золотую жилку.
Надо только миг не прозевать,
подстеречь и — цап! –  себе в копилку.

 

Я храню в душе нездешний свет,
свежесть бузины и краснотала.
И живу безбедно много лет
на проценты с этих капиталов.

 

Как алмаз, шлифую бытие,
собираю память об умершем.
Я — самовладелица. Рантье.
Баловень судьбы, миллионерша.

 

Взгляд души и зорок, и остёр.
Он — спасенье от тщеты и тлена.
Никому не видимый костёр,
огонёк мой, очажок вселенной.

 

Что бы там ни уготовил рок –
настежь я распахиваю сердце:
все, кто беден, болен, одинок, –
заходи в стихи мои погреться!       

 

 

***
Привыкать к стезе земной
пробую, смирясь.
То, что грезилось весной –
обернулось в грязь.

 

На душе — следы подошв,
слякотная злость.
И оплакивает дождь
всё, что не сбылось.

 

Тот застенчивый мотив
всё во мне звучит,
что умолк, не догрустив,
в голубой ночи.

 

Что хотел он от меня,
от очей и уст,
как в былые времена
от Марины — куст?

 

Неужели это миф,
сон сомкнутых вежд, –
тот подлунный подлый мир
в лоскутах надежд?

 

В предрассветном молоке
жизнь прополощу,
и проглянет вдалеке
то, чего ищу.
 

из старых стихов

 

 

Начало здесь

 

 

 

***

«Было что меж вами или нет?» –
я не знаю, что таким ответить.
Были вёсны, сны, в окне рассвет.
Ночь была в молочном лунном свете.

 

В темноте души включённый свет
освещает этот мир постылый.
Было то, чего на свете нет.
Только это лучшее, что было.

 

 

***

Я соловей, что кормится лишь баснями.
Небесный хлеб души дороже хлеба.
Не правда ли, что может быть прекраснее
распаханно-распахнутого неба?

 

От мира не сего моё пристанище,
где снов нецеломудренное царство.
Я пью напиток млечный и дурманящий,
как сладко-бесполезное лекарство.

 

 

***

На дно души спускаюсь я во сне.
Там русла рек моих существований.
Там смутный голос будет бредить мне
в божественной свободе и нирване.

 

Есть в сутках жизни заповедный час,
когда иное видит глаз и сердце.
И в вечность, недоступную для нас,
с протяжным скрипом поддаётся дверца.

 

Там оживает прошлогодний снег,
там конь крылатый напрягает жилы...
И всё, что ни приснится в этом сне, –
всей жизнью будет неопровержимо...

 

 

***

Моя любовь — неизданная строчка,
строенье, что песочно и непрочно,
беззвучный выкрик, нота на бумаге,
огонь без жара и слеза без влаги.

 

Одушевись, осуществись на деле,
затеплись свечкой, каплей солнца в теле,
не соком клюквы — алой кровью брызни
над этой сослагательною жизнью.

 

 

***

Вновь мои заоблачные бредни
Вас окликнут розово в тиши.
Мой ночной безмолвный собеседник,
равнодушный друг моей души!

 

О, велик соблазн ночного часа...
Много в нём увидеть суждено.
Мгла легла — и звёзды залучатся.
Жизнь ушла — и обнажится дно.

 

Я привыкла издавна к разлуке.
Я в ней поселилась, как в дому.
Простираю в неизвестность руки
и пишу неведомо кому.

 

И не променяю на живую
жизнь ночную, что в себе ношу.
Я пишу — и, значит, существую.
Я живу — и, значит, я пишу.

 

 

***

Ночь даёт обет молчанья
всем, кто слушает её.
Месяц зорко и печально
в сердце смотрится моё.

 

Жизнь погасла на экране.
Телефонный спит звонок.
В этом мире каждый ранен,
нелюбим и одинок.

 

Полуночное гаданье:
карты листьев по воде...
Обещание страданья
и свиданья на звезде.

 

 

***
На встречу с таинственным Некто
опять всю тетрадь изведу.
Любви моей летопись — лепту –
ничтожную — в Лету вплету.

 

Опять полуночная пытка,
души опустевший перрон.
Но прибыль растёт от убытка
и радостью рдеет урон.

 

 

***

Поверх барьеров и наречий –
не друг, не суженый, не муж –
прошу тебя, назначь мне встречу
на перекрёстке наших душ.

 

Назначь мне встречу у аптеки,
где улица, фонарь и дом,
в любом году, пространстве, веке,
на этом свете иль на том.

 

Среди дорог, ведущих к храму,
иль на полях заветных книг,
во сне несбыточном и странном –
назначь мне встречу хоть на миг...

 

 

***

Ещё не явь... Ещё предсонье...
Не подымая грешных глаз,
молюсь на Вашу колокольню,
преувеличиваю Вас.

 

Ещё Вас нет в судьбе и в песне,
но там, на подступах к мечте,
между землёй и поднебесьем,
на зыбкой грани душ и тел...

 

Я грежу...Погружаюсь в царство...
Лазурна вязь из-под пера.
Какое, право, святотатство -
любить с утра! (как пить с утра).

 

Ещё не явь... Но пуще, пуще,
всё нарастая и слепя,
взовьётся ввысь фонтан поющий
и вспаивающий сам себя.

 

И гордый разум мой немеет,
и блага блёклы и бедны
пред тем, что вовсе не имеет
значенья, смысла и цены.

 

Влеченье, таинство, наитье,
смешенье музыки и сна...
Но полно...Тс-с! Спокойно спите.
Вам ни к чему об этом знать.

 

***

Моток из несбывшихся снов и надежд
распутаю и размотаю.
И вот уже в облаке белых одежд
над сумрачным миром взлетаю.

 

Взмываю, как голубь бумажный, легко,
как к Господу Богу записка.
И то, что болело — уже далеко.
А всё долгожданное — близко.

 

 

***

Внутри, на той свободе сна,
где Вы мне ближе всех,
парит, горит моя весна
и греет, словно мех.

 

В миру нас душат сушь и глушь,
но есть иная высь,
и на приволье наших душ
так весело пастись.

 

Резвясь беспечно и светло,
не ведая крови,
звеня бубенчиками слов
привета и любви.

 

***

Жила я, хранима крылом херувима,
была несгибаема, неуязвима.
Но разом лишилась покоя и воли,
согнувшись под тяжестью радостной боли.

 

Как будто над нами пронёсся цунами...
Обманута песней, обманута снами,
сижу, разбавляю чернила слезами.
Плохую услугу Вы мне оказали.

 

А может быть, это одно лишь от века,
что можно ещё оказать человеку?

 

 

***

Пишу среди трезвого белого дня
при памяти и при рассудке.
Примите скорее избыток меня.
Смертельно — когда ещё сутки.

 

Не думайте, бес поселился в крови
затем, что пишу по весне я.
Нет, это не объясненье в любви.
Скорее, в судьбе объясненье.

 

Простите, что я — в нарушенье преград...
Писать — что врываться без стука.
Но Вы — мой вершинный заоблачный брат,
а это — единственней друга.

 

Давно не участвую в жизни своей,
живу за какою-то гранью.
Но слышу, как ветер тугих скоростей
стучится предутренней ранью.

 

Меня прибивает, как к берегу, к Вам
в любые года и погоду.
И я все стихии на свете отдам
за эту мою несвободу.

 

Я сердцем вросла в это русло в тиши,
в прокрустово ложе — без хруста...
Но что-то всё рвётся с пера и с души,
избыток какого-то чувства.

 

 

Геометрия

 

Дано: стихи, тоска, вино.
И надо доказать,
что стоит жить, смотреть в окно,
и мыслить, и страдать.

 

Хоть от себя нам не уйти -
уныние гоню.
Я геометрию пути
ломаю на корню.

 

Пусть время бурное в крови
начнёт иной отсчёт
и биссектрисою любви
мой путь пересечёт.

 

 

Полнолуние

 

О луна, золотая мумия,
забери меня в звёздный рай!
Полнолуние. Полноумие.
И душа уже — через край.

 

Золочёное одиночество...
Выше этого — только Бог.
О луна, самоё Высочество,
забери меня в свой чертог!

 

Как окошечко во вселенную,
как мерцающий нимб у лба...
До чего она совершенная,
завершённая, как судьба.

 

Дай мне, Боже, вот так же свеситься
над тобой головой хмельной,
из ущербного лика месяца
округлённою стать луной.

 

Не смиряя в груди Везувия,
припаду я к тебе в тиши...
Полнолуние. Полоумие.
Половинка моей души.

 

 

***
От сиреневой страсти обуглясь,
я разбилась на части об угол
Ваших губ — несгибаемой складкой...
Я останусь кричащей заплаткой
Вашей жизни, случайной закладкой.

Но мне это не горько, а сладко.

 

 

***

О музыка, поэзия, нирвана!
В порывах ветра, сумерках, дожде...
Как обещание земли обетованной,
которой нет и не было нигде.

 

Я вспомню всё, что не со мною было:
как утро робко бредило во мгле,
как, запрокинув голову, любила,
на цыпочках ходила по земле.

 

Я не прошу о нежности нездешней,
я обращаюсь к Вашей высоте.
Ведь Вы — моя последняя надежда
на ту меня, которой нет нигде.

 

 

***

Разноцветное счастье лоскутное,
боль осколочная, минутная,
дней жужжащее веретено
и души потайное дно -
всё смонтируется в одно.

 

И, сама себе неизвестная,
оболочка спадает телесная,
скорлупа, кожура, чешуя...
Неприкрытая и ничья,
вот тогда только я — это я.

 

 

***
Я ловлю последний отблеск мая –
ключевой глоток.
Вашей речи кожей ощущаю
мятный холодок.

 

Солнца луч, рассеянный и робкий,
прячется в ветвях.
Всё, что снилось, – вспомнится и вздрогнет,
затрепещет въявь.

 

Дрожь рассвета, щебетанье птицы
слышу не дыша.
И опять, как чистая страница –
старая душа.

 

Лето — это знойно, откровенно,
щедро напоказ.
Слишком это всё обыкновенно.
Лето не для нас.

 

Мне не надо приторного счастья.
Уходите в сны.
Буду ждать, как тайного причастья,
будущей весны.

 

 

***

Я чувствую себя старинным замком,
в котором поселились Вы, как призрак,
простором комнат, как объятьем, замкнут,
где в каждой вещи есть намёк и признак.

Там тишина и нет запретной зоны,
ничто уединенья не нарушит.
И только сердце-колокол бессонно
звонит, звонит по нашим мёртвым душам.

 

 

***

Люблю, как в первый день творенья,
сквозь безъязычья птичий гам.
И бедное стихотворенье
несу к бесчувственным ногам.

 

Обрывки нежности неловкой,
осколки Спаса на крови.
Мир держится на недомолвках,
на ниточке моей любви.

 

Простите этих строк юродство,
о них споткнёшься, как о пни.
Я прячу в них своё сиротство.
Мне в Вашей холодно тени.

 

Пренебрегаемая Вами,
я остаюсь на берегу.
Но то, что было за словами
и между строчек — сберегу.

 

 

***

Без пяти минут любовь.
Не хватает малости:
радости, чтоб грела кровь,
ласковости, жалости.

 

Как бенгальские огни,
искрами манящие.
Пусть красивые они –
но ненастоящие...

 

 

***

Пью вино ледяное твоей нелюбви.
Улетает надежда со скоростью света.
Невидимка, пришелец, немой визави...
Говорю в микрофон, но не слышу ответа.

 

Эта тайна в себе ничего не таит.
Только рано ещё устанавливать точку.
Столько дела душе впереди предстоит:
и вздыхать по весне, и любить в одиночку...

 

Я не буду тебе говорить, что люблю.
В небеса отпускаю крылатую малость.
Пью вино и хмелею. И Бога молю,
чтоб хоть что-то на дне этой чаши осталось.

 

 

***
Не убивай меня, –  шепчу из сказки.
Я пригожусь тебе, как серый волк.
Пусть все принцессы будут строить глазки,
пусть в яствах царских ласк узнаешь толк,

 

пусть Бог тебя хранит и любит плотски,
своих даров швыряя дребедень,
но чёрный хлеб моей любви сиротской
я сберегу тебе на чёрный день.

 

 

***

У тебя — нерастрата, у меня — недостача.
Я плачу по счетам. Всё плачу я и плачу.

 

У одних замуровано сердце в копилке,
у других разворовано всё до крупинки.

 

Что больнее? Страшнее? Не знаю, не знаю...
Но душа — она тоже живая, мясная.

 

Даже если парите под облаками –
я прошу: не берите за крылья руками.

 

Своих судеб рифмуя нескладный подстрочник,
я молю: не сломайте душе позвоночник.

 

***

 

Только камни-голыши
в закромах моей души.

 

Лягут тяжестью на дно...
Не отвяжется Оно.

 

От заездившей тоски
не уедешь на такси.

 

А немилый сердцу мир -
он везде и сер, и сир.

 

 

***

Я сама не своя и не Ваша.
В чахлом воздухе веет тоской.
Чёрной охрою вечер окрашен,
и надежды уже никакой.

 

Жизнь банальна. Белок да клетчатка.
Ничего не хочу и не жду.
Небесам я бросаю перчатку
и земле объявляю вражду.

 

***

 

Земля — наш дом, который Бог покинул.
Забыло небо цвет свой неземной.
Который год, который век уж минул,
а всё никак не встретиться с весной.

 

Душа — потёмки, как письмо в конверте,
которое не следует читать.
Любовь не стоит слов. Не стоит смерти.
Страшнее кары эта благодать.

 

Я говорю, как дерево листвою,
доверив горло ветру и листу.
О неба нищета над головою!
Вся жизнь тщета, как выкрик в пустоту!

 

Ужель судьба, душою кровоточа,
среди чумы творить свои пиры?
И нежность тем давать, кто взять не хочет,
и тем дарить, кто оттолкнёт дары?

 

 

***

Любовь начинается с Красной строки,
с неясного слова, с горячей руки,
с дрожащего сердца, с мерцающих слёз,
с луны, затерявшейся в крошеве звёзд.

 

Любовь продолжается, как запятой,
прерывистой речью, тропинкой витой,
манящей в глубины дурманящих рощ,
зигзагами молний, пронзающих дождь.

 

Любовь оборвётся, меняясь в лице,
свинцовою точкой, как пулей в конце.

 

 

***

Набираю этот номер снова
через годы, города и веси.
Я хочу сказать тебе лишь слово,
что все фразы сразу перевесит.

 

Знаю, под луной ничто не ново.
Истина порой бывает ложной.
Я скажу тебе одно лишь слово:
«Невозможно».

 

 

***

На задворках души, где потёмки,
и куда не заглянет заря,
догорают осколки, обломки,
фосфорическим блеском горя.

 

Меня ранит предутрений холод,
небо сырости и янтаря.
И, как сердце, на части расколот
мир, куда не заглянет заря.

 

 

***

Бессюжетная жизнь, словно рельсы, узка.
Безбилетная мается в сердце тоска.

 

Безотчётное чудо рыдающих месс
и бесплатные звёзды, как слёзы с небес.

 

Вот и всё, чем богата, чем душу храню,
что сто раз убиваю в себе на корню.

 

И безжизненный свет безответных небес
означает, что нету на свете чудес.

 

 

 

***

Вы доведёте до ручки, до точки -
вечно шуршащие, как камыши,
вечно исписанные листочки -
вечнозелёные деньги души.

 

Снова станок свой включаю ночами.
Что из того, что они не в цене?
Оттиски счастья, любви и печали...
Как хорошо вы горите в огне.

 

 

***

Ночь в слезах, как в своём соку.
Наступает сухое завтра.
Обменяю тоску на строку -
вот такой я устрою бартер.

 

Чад чернухи, чумной чепухи,
все свои нутряные недра
обменяю на эти стихи
и, как пепел, развею по ветру.

 

 

***

Не стихи, а жалобная книга.
Мерно кружат жизни жернова.
В ожиданьи творческого мига
бродят беспризорные слова.

 

В этот раз природа промолчала,
нужных слов для сердца не найдя.
Никакой надежды не звучало
в похоронной музыке дождя.

 

В облаках, безжизненных, как вата,
как в душе, где пусто и темно –
осени намёк холодноватый
на весну, что минула давно.

 

Опускаю веки, словно шторы, –
не хочу я видеть этот день,
и речей, что выросли из сора,
ощущать пустую дребедень.

 

Нам бы объяснитья на наречьи –
как там у поэта ? – «Скрым-тым-ным...»
Наше междуречье. Междувстречье
между этим светом и иным.

 

В памяти окно протаю снова:
заструится поднебесный свет,
и увижу мальчика родного
в человеке неизвестных лет.

 

Так, бывает, в улице нездешней
вдруг узнаешь прошлого черты,
будто бы в далёкой жизни прежней
здесь уже жила однажды ты.

 

 

***

То, что может только сниться –
воспарит в пролёт судьбы.
Как серебряная птица
над несбывшимся, над «бы».

 

Как мираж, тоску о чуде
не испить и не избыть.
Навсегда со мной пребудет
то, чему вовек не быть.

 

 

***

Моя несудьба и невстреча,
чужой, непохожий, ничей...
Чем северней взгляды и речи –
тем строки мои горячей.

 

В них то, что Вам знать не пристало –
изнанка души, потроха...
Ценил Мандельштам — я читала –
лишь дикое мясо стиха.

 

 

***

Я всё о том же, об одном.
Ну что поделать с этим делом:
один — ни духом и ни сном,
другая — и душой, и телом.

 

Он равнодушно говорит,
в глазах надменность и усталость.
А ей — в подушку до зари.
И это всё, что ей осталось.

 

Но там, у неба на краю,
коснутся ангелы перстами:
их души встретятся в раю
и поменяются местами.

 

 

***

За тридевять земель живу от сказки
про принцев и Емель.
От Вашего тепла, от Вашей ласки
за тридевять земель.

 

Не тронутые Вашими руками,
безмолвны и тихи,
грустят, так и не ставшие грехами,
греховные стихи.

 

 

***

Если руку в душу запустить -
то она полна была бы Вами.
Пролегла невидимая нить
между рукавами, головами

 

призраком невыразимых уз
и родства, прочнейшего на свете.
Драгоценный, бесполезный груз...
Что теперь я буду делать с этим?

 

 

***
Ах, не востребовал мой адресат
облако нежности душной.
Тает ненужно оно в небесах,
ждёт его замок воздушный.

 

Снова письмо голубое пошлю -
эхо одно отзовётся...
Я Вас по-прежнему жду и люблю.
Что мне ещё остаётся!

 

 

***
Вы мне сказали: «Тема закрыта».
Словно захлопнулась дверь.
Сердце разбито. Сижу у корыта.
Что тут попишешь теперь.

 

О почтальоны! Оставьте конверты.
Ставьте на сердце печать!
Можно о жизни. Можно о смерти.
Только о главном — молчать.

 

Заживо нежность в землю зарыта.
В стойло вернулся Пегас.
Вены не вскрыты. Тема закрыта.
Словно покойнику — глаз.

 

 

***

Говорят, что есть они, флюиды,
от виска к виску.
Что же Вы не слышите обиды
и мою тоску?

 

Если есть и вправду биополе,
импульсы в крови,
отчего не чувствуете боли
и ожог любви?

 

Если б биотоки эти были –
верят, дурачки! –
Вас бы так они испепелили,
что осталась только б горстка пыли,
ручка да очки.

 

 

***

Осенний лист упал, целуя землю.
Деревьев целомудренный стриптиз...
И все мы занимаемся не тем ли,
в какие мы одежды ни рядись?

 

Я изучаю ремесло печали,
её азы читаю по складам.
Усваиваю медленно детали
того, что неподвластно холодам.

 

Того, что неспособны опровергнуть
хорал ветров и реквием дождя,
того, что учит: если очень скверно,
ты улыбнись, навеки уходя.

 

Я приглашаю Вас на жёлтый танец,
прощальный вальс в безлиственной тиши.
И не пугайтесь, если Вам предстанет
во всей красе скелет моей души.

 

 

***

Оставайся дальше невлюблённым,
не сгоревшим на огне дотла.
Оставайся неодушевлённым,
не узнавшим моего тепла.

 

Неба не увидевшим в алмазах,
тайны не изведавшим греха,
Богом не целованным ни разу,
не воспетым музыкой стиха.

 

Дай тебе не знать сего мытарства
и коня за царство обрести.
Чтобы — ни трагедии, ни фарса -
чао, мальчик. Бог тебя прости.

 

Будешь жить без нимба и без трона,
без урона своему уму.
Голова важнее, чем корона.
Оставайся, я тебя не трону.
Но зачем живёшь ты — не пойму.

 

 

***

Ваши речи взвешены,
голос осторожен.
Огорожен вешками
множества таможен.

 

Все ходы просчитаны –
дальновидный лоцман!
Окружён защитою
от пустых эмоций.

 

Это небо с парусом,
эти сосны-ели –
всё могло быть радостным,
если б захотели.

 

Этот отсвет утренний
стал бы нашей грустью...
Только цензор внутренний
в душу не пропустит.

 

Боязно и совестно
на пути в нирвану.
Мой солдатик доблестный
с сердцем оловянным!

 

Эта стать державная
за глухим забралом...
Но сраженье главное
в жизни проиграл он.

 

 

***

Ну как Вы живёте, отшельник и маг?
Ваш путь независим и строг.
Я сердце своё, как растрёпанный мак,
запрячу средь зелени строк.

 

Пусть щурится око и хмурится бровь,
и яро черкает перо.
Но не редактируется любовь!
Хоть это смешно и старо.

 

Как дань, как оброк, эти ворохи строк
ложатся Вам день ото дня.
Готова принять я суровый урок.
Судите, казните меня!

 

Ну как Вам живётся средь пыльных бумаг,
мой критик, судья, господин?
У ног Ваших сердце, как огненный мак.
А значит, и Вы не один.

 

 

***

«Живём лишь дважды», – Вы сказали,
как записали на скрижали.
И мне открылось: так бывает.
Две жизни каждый проживает.
Одну — земную и живую,
другую — тайно-теневую.
И я вдвойне сейчас живу,
как бы во сне и наяву.
То, что пребудет только снами –
навеки остаётся с нами.
Мы задыхаемся от жажды
и в ту же Лету входим дважды.
Пять чувств, что миру не видны,
обнажены, обострены.
Молчит вода под гладью льда,
но ты живёшь, как никогда.
Две жизни... Разве это дело?
Одна — душе, другая — телу.
И обе мучают виной.
Две жизни — это ни одной.

 

 

***

 

Это в белом конверте
ему пишет зима.

А. Кушнер

 

Мне пишет природа волной на песке,
чернилами рос на зелёном листке,
размашистым почерком вьюги шальной
и азбукой Морзе капели хмельной.

 

Как яблоко падает в руки само,
по адресу сердца слетает письмо.
На небе бумажном — заката печать.
И стыдно, и страшно ему отвечать.

 

 

***
          Как повседневна жизнь.

                          А. Рембо

 

Два полюса земного бытия,
два края жизни: музыка и мука.
Мучительно их постигаю я -
божественную горькую науку.

 

«Как повседневна жизнь», – сказал француз.
Сказала б я: как пафосна рутина.
Заигранность фальшивая у муз,
а будни богоданны, как секстины.

 

Пусть сирый мир до ниточки продрог,
молитвой Богу боли не нарушу.
А из обломков радуг и дорог
построю вновь любовь, судьбу и душу.

 

 

***

Настанет Судный день рождения,
и жизнь моя, пройдя свой круг,
в последний миг освобождения,
как птица, вырвется из рук.

 

Стихом хмельным, сомнамбулическим
я запишу свой крестный путь...
Любовь моя, твоё Величество,
и там меня не позабудь!

 

Окончание здесь

 

 

из старых стихов

 

 

 

 

***

Колокольный звон печалится.
Сердцу и хмельно, и больно.
Песня длится, не кончается –
беспредметна, безглагольна.

 

Как луч света среди морока –
эта малость, эта милость.
Почему-то сердцу дорого
только то, что не случилось.

 

Вам откроет в утро раннее
всё, о чём я промолчала,
эта песня без названия,
без конца и без начала.

 

Пусть когда-то в Лету канет всё,
но покуда сердцу биться –
навсегда со мной останется
то, что с нами не случится.

 

 

***

Глаголов не люблю: они так грубы:
«томлюсь», «пылаю», «мучаюсь», «хочу»...
Как будто бы одни сплошные губы,
что задувают тихую свечу.

 

Моя любовь легка и безглагольна,
как летний одуванчик золотой.
Не потревожит звоном колокольным,
не оскорбит невольной прямотой.

 

Но коль к тебе когда-нибудь, мой мальчик,
на помеле глагола прилечу –
задуй меня, как этот одуванчик,
как трепетно горящую свечу.

 

 

***
Мой мир первобытен и прост.
Там слышится «баюшки-баю»,
там травы встают во весь рост,
и звёзды к глазам подступают.

 

А дождик твердит, как урок.
Мне песенку эту босую
и мечет жемчужины строк,
а я их тебе адресую.

 

 

***

В душе моей утешенной
покой и тишина.
Там угол занавешенный,
где я всегда одна.

 

Ночное это таинство
ничей не видит взор.
Из слов и снов сплетается
причудливый узор.

 

Как мина, сердце тикает,
окутывает мгла...
Скажи мне что-то тихое
для этого угла.

 

 

***

Любовь — всегда протянутые руки,
хватающие воздух голубой.
К многостраничной хронике разлуки
бесплатным приложением — любовь.

 

Она совсем не малость и не милость,
не в силах совладать сама с собой.
Любовь в моей судьбе не уместилась
и улетела в сумрак голубой.

 

 

***
Любовь без ответа. Вернее, ответ без вопроса
застывшей зарницей на небе всё длится и длится.
Душа под запретом. Туда не ворваться без спроса.
Заочные чувства, которым так нужно излиться.

 

Они не подвластны ни злым холодам, ни обману,
и сколько ни трать — не дано их вовеки растратить.
Любовь — только повод к работе души неустанной,
а он многолик и, как эхо, всегда многократен.

 

 

***

Это азбука без букв,
музыка без нот.
Это сердца на бегу
потайной бормот.

 

Это мостик из огней,
ниточка и связь,
то, к чему в потоке дней
не пристанет грязь.

 

Это песни естество,
долгая педаль.
Это сердца твоего
родственная даль.

 

Кто был слеп, а кто был зряч –
узнаёшь к утру.
А душа душе — не врач,
а тяжёлый труд.

 

***

Вот гудок... ещё гудок...
И сейчас я буду с Вами.
Пью целебный холодок
пересохшими губами.

 

Словно путник у реки,
умирающий от жажды,
несмотря и вопреки
забредаю в реку дважды.

 

Мир на кончике пера...
Мне ведь многого не надо.
Я согреюсь у костра
за девятым кругом ада.

 

Вы укрылись за межой,
где заснеженные зимы,
с неразбуженной душой,
саркастический, чужой,
фантастически любимый.

 

 

***
Скажите мне слова, что мне — одной,
что никому ещё не говорили.
Пусть будут они жалобной струной
иль тишиной на шелковистых крыльях.

 

Пред ними даже музыка мертва,
пред ними даже звёзды — вполнакала.
Скажите мне особые слова,
которых я ни разу не слыхала.

 

От них доходит свет сквозь толщу лет,
от них и льды полярные растают.
Скажите мне слова, которых нет.
Мне очень их на свете не хватает.

 

 

***
Я не расслышала, что Вы сказали –
не повторяйте, молю.
Чудится эхом в пустующем зале
то, что хочу и люблю.

 

Не повторяйте мне истину снова,
пусть лучше я обманусь.
Пусть мне домнится, доснится то слово,
пусть никогда не проснусь!

 

Что Вы сказали?.. Но это неважно.
Истина — яд или лёд.
Пусть лучше ветер и дождик доскажет
и соловей допоёт.

 

 

***
Быть нам вечно порознь.
Так судил нам Бог,
Спохватилась поздно я,
сердце сжав в комок.

 

Рюмка водки с тоником,
лекции, режим...
Сделайте хоть что-нибудь,
чтобы стать чужим.

 

 

***
Когда скажу, что ни строки
не напишу до смерти -
то всяким клятвам вопреки
Вы этому не верьте.

 

Меж нами баррикады лет.
Но коль по бездорожью
не побегу за Вами вслед -
то это будет ложью.

 

 

***

Никогда не была я с Вами
на короткой ноге.
Начинённая лишь словами,
ухожу налегке.

 

Никогда не подам я вида,
буду кроткой вполне,
принимая от Вас обиды
на короткой волне.

 

 

***

Последние взгляды лета
ловлю влюблённо.
Сыграет мне флейталеса
ноктюрн зелёный.

 

Пока ещё холод редок,
но блёкнут краски.
Скажите же напоследок
хоть слово ласки.

 

 

***

Я Вам записывала музыку
и бардов слушала в тиши.
Не с плёночной дорожки узенькой -
снимала копию с души.

 

Слова простые, откровенные
Вам говорили о любви.
Казалась комната вселенною
и воздух плавился в крови.

 

Магнитною дорожкой узкою
от сердца к сердцу шла стезя,
и за меня прощала музыка
всё то, чего прощать нельзя.

 

И мне казалось — радость полнится,
переливаясь через край.
И мне мечталось — всё исполнится,
и на земле наступит рай.
О музыка, играй, играй!

 

 

***
Не настигнутый биотоками,
мной не встреченный в час земной -
по-высокому, по-глубокому,
человечески будь со мной.

 

Голова уже не закружится,
жизнь — вот ужас-то! - позади...
Не по-мужески, а по-дружески,
просто так со мной посиди.

 

Вот слова мои откровенные.
Вот душа моя — на, возьми.
Это самое драгоценное,
что бывает между людьми.

 

 

***

По-польски дружба так: «пшиязнь».
На «пшик» похоже и «приятель».
Банальна вечная боязнь
банальных слов, вещей, понятий.

 

Но лишь от них в душе свежо...
Я не ханжа — к чему лукавить,
но то, что мучает и жжёт,
пытаюсь в дружбу переплавить.

 

В себе так бережно ношу -
не расплескать бы каплю света...
Я с Вами так давно дружу,
а Вы не знаете про это.

 

 

***
Ах, оставьте шаблоны речей
для случайных подруг и знакомых.
Вот от сердца Вам связка ключей -
заходите, живите, как дома.

 

Пусть для нас не поют соловьи,
никакого надрыва — обрыдло!
Постучите. Скажите: свои».
Здесь для Вас всё навеки открыто.

 

 

***

С утра в моё жилище
газеты волоку.
Глаза привычно ищут
знакомую строку.

 

Храню в душе цитаты,
как тайное родство.
Подписчица, читатель,
не более того.

 

Перо — роскошней пира
не видел свет ещё!
Вы — достоянье мира,
а стало быть, ничьё.

 

Но там, в подспудных мыслях
и в неподсудном сне,
в каком-то высшем смысле
принадлежите мне.

 

 

***
Моя любовь тщетна, тщедушна.
Ей не даны на Вас права.
Я шлю Вам поцелуй воздушный,
как шарик детства и родства.

 

Даю лишь руку Вам несмело,
ответной чувствуя тепло.
К душе прислушивалось тело:
там что-то таяло и пело.
Светало. Но не рассвело.

 

 

 

***
Сон запоздалый, непрошенный
снится украдкой, тайком.
Нежности малой горошины
не спрятать под пуховиком.

 

Чувствую ныне и присно я
процесс от её тепла,
хоть никогда капризною
принцессою не была.

 

Снова мне в душу колется
и просит: «Проснись, поверь!»
Нежность, моя бессонница,
ты самый жестокий зверь.

 

 

***
Я — Кассандра, слепая провидица,
в колесе Вашем пятая спица.
Что за сны Вам сегодня привидятся?
Или, может быть, тоже не спится?

 

Как короной, луною увенчана
полночь в звёздном своём покрывале.
И дрожит одиноким бубенчиком
мой секрет, не разгаданный Вами.

 

***
Живу под гнётом Вашей немоты,
под тяжестью глухого неответа.
Но и в обмолвках ненарочным «ты»
лежит родства невидимая мета.

 

Не отвечайте — так ещё больней.
Я — дерево, что Вам шумит навстречу...
Вы — общий знаменатель дел и дней,
Вы — русло для моей безбрежной речи.

 

Вы — форма, пограничные тиски
для бурной и безудержной стихии.
Вы — повод для печали и тоски,
Вы — то, из-за чего пишу стихи я.

 

Я непрестанно думаю о Вас
под музыку Божественного гласа,
и трачу заповедные слова
из неприкосновенного запаса.

 

Вот записи моих последних лет,
как бюллетень, история болезни.
Всё тот же признак, тот же прежний след.
Леченье чем верней, тем бесполезней.

 

Пусть Ваше сердце взято под запрет
и боль его не пробует на крепость,
и сон моими снами не согрет,
пусть это слабость или даже слепость,–

 

всем круглым одиночеством луны,
всей высью Джомолунгмы и Синая,
всей дрожью моря, криком тишины
я обнимаю Вас и заклинаю:

 

не променяйте первенства души
на чечевицу бытовой похлёбки,
не промельчите то, чем дорожим,
на ум оглядки, мелочный и робкий.

 

Холодный май черёмухой пропах...
Я знаю, все бессонницы когда-то
кончаются губами на губах
и очной ставкой душ и тел распятых.

 

Всё в мире изменяется, течёт,
но неизменен путь высокий, Млечный.
Не принимайте же на личный счёт –
что на другой направлено, на вечный.

 

Когда же мне придёт черёд не быть
и облаком лететь куда-то мимо, –
я и оттуда буду Вас любить
любовью лютой и неутолимой.

 

 

***
Снова не отогреться
мне на костре зари.
Что-то стучится в сердце
и требует: отвори.

 

Как я их ни давила –
снова плотину снесло,
хлынула слов лавина
из заповедных снов,

 

сказанных неосторожно
в бреду или во хмелю...
Сплету я из них дорожку
и под ноги постелю.

 

Дорожку от сердца к сердцу –
даром, что далеки.
Мы ведь единоверцы,
однопланетники.

 

 

***
Любовь без жестов и без тостов,
из тех, что и слепа, и зла.
И нет милее крошки чёрствой –
щедрот от барского стола.

 

Любовь без фактов, без сюжета,
она творит себя сама,
случайной фразою согрета,
небрежной строчкою письма.

 

Любовь без текста, без ответа...
Не то, чтоб тема не нова,
а просто с ней не надо света,
она сама собой жива.

 

Не верьте тьме расхожих истин -
она и зряча, и добра.
Горят сердца, горят, как листья.
И сладок дым её костра.

 

 

 

***
То, о чём молчать дала зарок,
что дороже воздуха и хлеба,
то, о чём кричали с первых строк
утро, птицы, провода под небом,

 

то, что червоточило и жгло,
обглодав почти до основанья , –
то меня оставило, ушло,
без следа, без слова, без названья.

 

Продолжение здесь