Предлагаем вашему вниманию беседу настоятеля храма во имя святителя Николая в Толмачах при Третьяковской галерее протоиерея Николая Соколова с прихожанами о Великом посте и жизни в Церкви.

Канун праздников всегда связан с ожиданием, с какими-то моментами, которые еще не изведаны, но желаемы и неизбежны. Может быть, кто-то и не хотел бы, но мы все к чему-то идем. Движение — жизнь, жизнь оканчивается когда то, и самый важный момент человека — это переход в вечность. С момента нашего первого вздоха мы уже движемся к этому кануну вечности, и церковные дни нас в какой-то момент соединяют с той вечностью, к которой мы идем.

Фото Марии Темновой

Да, Господь милостью своей даст нам еще пожить, может быть, и год, и два, может быть, больше гораздо кому Господь даст. Мы же и страдаем, и мучаемся, переживаем. Иногда смерть внезапно наступает. Но, тем не менее, мы к этому идем. И в церковном понимании мы все находимся накануне, перед Богом стоящие, ибо никто не знает своего дня и часа, один Господь — сердцеведец.

Источник: Татьянин День

2 декабря - день памяти греческого старца Порфирия Кавсокаливита. В преддверии мы предлагаем вам рассказ о нем архимандрита Георгия (Алевраса) из Трикалы, с которым мы неожиданно познакомились в Киккском монастыре на Кипре. «Я очень рад говорить с человеком из России, – признался он, – и через Вас обратиться ко всему русскому народу. Мой город связан с Россией через своего уроженца, святого архиепископа Суздальского и Тарусского Арсения Элассонского, который вел переговоры о введении в России патриаршества, а в 1589 году участвовал в избрании первого Патриарха Московского и всея Руси Иова».

С читателями «Татьяниного дня» архимандрит Георгий поделился своими воспоминаниями о своем духовном отце старце Порфирии (Баирактарисе).

 

Старец Порфирий Кавсокаливит

Встреча со старцем

 

Старец Порфирий был великим старцем не только для Греции, но и для всего православного мира, и для России. Он всегда говорил, что благодать от Бога он получил через русского подвижника старца Димаса в Кавсокаливах на Афоне. Старец Порфирий пришел туда в возрасте двенадцати лет. И до последних мгновений жизни вспоминал того русского аскета.

– Как Вы познакомились со старцем Порфирием?

– Это произошло в 1985 году. Уже тогда он был известен в Греции. После первой встречи в моей душе появилось горячее желание встретить его снова и спросить, есть ли воля Божия стать мне монахом. В декабре того же года я вернулся к старцу. Посетителей в тот момент у него не было. Он встретил меня словами: «Я ждал тебя».

 

Отец Порфирий с духовными чадами

Я спросил о монашестве. «А чем ты занимаешься?», – поинтересовался он. «Несу воинскую службу в Афинах». Он переспросил: «Чем-чем?» Тогда я ответил, что у меня есть большой участок земли, на котором я посадил много оливок и хотел в дальнейшем заниматься земледелием, чтобы быть ближе к Богу. Он описал в деталях мой участок и добавил: «Напротив того склона, где ты посадил оливки, находится монастырь Богородицы. Между монастырем и твоим участком есть река, но вода в ней на зиму пересыхает…» Я в недоумении слушал его, думая, откуда же все это ему известно. Он тотчас ответил на мои мысли: «Откуда я это знаю? С детства я жил с подвижниками на Святой горе Афон. Я и сейчас там» (хотя беседовали мы в Мелеси). Тут я понял, что Господь посреди нас, и Он открыл старцу мою жизнь. Это был потрясающий опыт!

                                                                                    

Источник: Радонеж

 

Некоторая часть нашей пишущей публики склонна видеть Церковь через весьма искажающий фильтр; свидетельств этому много, отметим, для примера, недавнюю статью в НГ-религии под заголовком "Церковь открестилась от модернизации. Ко Дню народного единства РПЦ включилась в борьбу правящих элит". Автор интерпретирует выступления Патриарха, посвященные Дню Народного Единства, как знак того, что Патриарх поддерживает Путина в предполагаемом конфликте с Медведевым. Само наличие такого конфликта неочевидно; наверное, наши кремленологи обладают какими-то экстрасенсорными способностями, которые позволяют им проникать в умы государственных мужей; у нас таких способностей нет, так что про "борьбу элит" нам сказать нечего. Но одно можно сказать с уверенностью - речи Патриарха не имели к этой предполагаемой борьбе отношения. Он сказал именно то, что надлежало сказать Предстоятелю Русской Православной Церкви в день годовщины окончания смуты - совершенно независимо от того, как развиваются события внутри правящей элиты. Церковь свидетельствует о ценностях, укорененных в ее собственной традиции, ценностях, которые сформировались не вчера и которые не зависят от сегодняшних событий.

 

Другое, что следует отметить, - это то, что Церковь не есть КПСС, и ее верные чада - в том числе, священнослужители, вполне могут расходиться во мнениях. Такой известный священнослужитель как игумен Сергей (Рыбко) может сильно расходиться во мнениях с другими священниками, Епископами и даже Патриархом. Ничего ужасного в этом нет. 

Кто-то воспримет этот вопрос как непозволительно легкомысленный («В театр, что ли, пришли?!»), кто-то даже как кощунственный. Но я совершенно уверена, что он имеет право прозвучать и нуждается в ответе.

В определенном смысле человек есть то, что ему интересно. То, что он хочет знать, узнавать. Узнавать именно как свое. Потребное разуму и душе. Необходимое для жизни. Человек интересуется — значит, он живет. Другой вопрос — как живет. Соответственно — чем интересуется. Уровень интересов есть показатель уровня духовной жизни.

Мне хотелось бы адресовать этот текст не тем, конечно, кому интересен только результат футбольного матча или только глянцевый женский журнал, а тем, кто, как мне кажется, недооценивает самих этих понятий — «интерес», «интересно» — или боится применить их к церковной жизни. Или — кто считает, что в Церкви интересно быть не может по определению.  

Источник: Святая Гора

«Святая Гора» впервые на русском языке публикует малоизвестные наставления афонского старца Паисия Святогорца (Эзнепидиса), записанные его ближайшими сподвижниками и учениками. В публикации использованы материалы книги Από την ασκητική καί αγιορείτικη παράδοση. Αγιό Όρος, 2011.

Старцы Ефрем Катунакский и Ефрем Филофейский

В то время известному афонскому подвижнику Ефрему Катунакскому предлагали стать игуменом в монастыре Великая Лавра. Старец Паисий узнал об этом и высказал своё мнение по этому поводу в разговоре с одним из своих посетителей: «Отец Ефрем – великое духовное сокровище. Это огромная величина для афонского монашества. Каждую минуту он посвящает Богу и помогает многим людям. Боюсь, что если он станет игуменом, старец многое потеряет в постоянных заботах и попечениях. Но я никому об этом не говорю, так как люди подумают, что я не хочу, чтобы отец Ефрем стал игуменом».

Некоторое время спустя отца Паисия посетил близкий к Ефрему Катунакскому человек, и он попросил его передать отцу Ефрему, «что на то, чтобы он стал игуменом, нет воли Божией». Когда старцу Ефрему передали эти слова, он ответил: «Спасибо старцу Паисию. Я сам чувствую, что на моё игуменство нет Божиего благословения».

***            

Духовность и нравственность — что означают эти слова? Почему на многих православных конференциях их упоминают чаще, чем говорят о Христе? Можно ли привносить нравственность силой? Можно ли ударить в борьбе за духовность? На вопросы Правмира отвечает филолог, переводчик, публицист, руководитель богословского альманаха «Альфа и Омега» Марина Андреевна Журинская.

- Духовность и нравственность — два центральных понятия любого православного текста, доклада, конференции…

Марина Андреевна Журинская. Фото Юлии Маковейчук

- Это «и» всегда провоцирует людей на модель «в огороде бузина, а в Киеве дядька». Когда я затевала «Альфу и Омегу», мне предлагали наперебой, чтобы темы рубрик примерно так и формулировались. Но я отказалась. Поэтому у нас не «Церковь и история» а «Церковь в истории» и «Церковь в вечности».

Когда говорят «духовность и нравственность», то подразумевают, что духовность требует нравственности, а нравственность — духовности. А дальше каждый говорит, про что хочет.

Церковь не критикуют тогда, когда она ни на что не влияет. Существует себе на обочине жизни, подобно книгохранилищу или этнографическому музею, и не тревожит совесть обывателя.

Протоиерей Андрей Ткачев

Ее архитектура может «как бы» случайно маячить в кадре таких культовых фильмов, как «Ирония судьбы», но без крестов, а так – в виде трогательного обломка навсегда ушедших времен. И человек будет издалека уважать эту почти исчезнувшую Церковь, ни за что ее не ругая, как не ругает он и труппу оперного театра, в котором не был и быть не собирается.

Такое уважение к Церкви на расстоянии, граничащее с уважительным молчанием о мертвых, само приказало долго жить. И слава Богу! Теперь Церковь ругают страстно, горячо, как воистину живую, а не как лавку древностей.

Стоит понять, что это – доказательство подлинной ее живости, доказательство, правда, от противного, но очевидное и не терпящее сомнений. Теперь давайте попробуем поговорить об отношении к критике, а также о ее качестве и разновидностях.

Галерея современного искусства

Любые попытки понять, чего именно от Церкви хотят ее критики в деле с провокацией в Храме Христа Спасителя, сталкиваются с тем, что они избегают внятно формулировать свои требования. РПЦ ужасна, РПЦ опасна - но что, собственно, требовалось бы от Церкви, чтобы избежать такого осуждения, остается неясным.

Желают ли критики Церкви утвердить возвышенные идеалы чего-то вроде толстовства, принципиального отказа от защиты со стороны государства - не вызывать полицию, не пользоваться защитой суда? Некоторым церковным людям кажется, что это так: мол, давайте будем толстовцами и нас оставят в покое. Это ошибка по двум причинам. Во-первых, христианство это не толстовство. Во-вторых, на нас нападают вовсе не толстовцы - и толстовства они от нас требуют исключительно в одностороннем порядке. “Непротивления злу полицией” (по выражению православного публициста Аркадия Малера) от нас требуют, прежде всего, не возвышенные идеалисты, а сами злые, которым не хотелось бы иметь с полицией дела. Как раз те, кто сами ни в малейшей степени не собираются следовать толстовским принципам.

Но начнем с очевидной разницы между Апостольским Христианством и толстовством. Неправда толстовства в том, что осуждая государство, суд, армию, полицию, сам выдающийся писатель и моралист пользовался защитой, которую ему предоставляли эти институты. Он мог обладать значительным движимым и недвижимым имуществом, спокойно заниматься писательством и проповедью своих идей, жить в мире и безопасности - потому и только потому, что полиция ловила разбойников, суды назначали им наказание, а армия стояла за защите внешних рубежей страны.

Там где исчезает государство, наступает не Царство Божие на земле, а кровавый хаос, из которого произрастает свирепая диктатура. Мы видели это в истории нашей страны, мы видим это - прямо сейчас - в других странах. Поэтому христианство никогда не было толстовством - уже у Апостолов мы находим вполне позитивное отношение к государству и признание за ним права прибегать к насилию для обуздания зла (Рим.13). Сами Апостолы не колеблясь прибегали к защите римского закона (Деян.16:37, Деян.22:25, Деян 23:23, Деян.25:11)

Но в данном случае нам предлагают даже не толстовство - а весьма избирательное толстовство.

В издательстве Саратовской епархии готовится к печати книга настоятеля храма в честь иконы Божией Матери «Утоли моя печали» игумена Нектария (Морозова). Заявленный жанр — «Беседы со светским журналистом». Вопросы священнику — актуальные, зачастую острые и нелицеприятные, а главное — не безразличные всякому мыслящему человеку, — задавала саратовский журналист Елена Балаян. Мы рады первыми предложить вам выдержки из будущей книги. Выбрать их, честно говоря, было непросто — глаза разбегались. Похоже, бестселлеры от священнослужителей становятся в России хорошей традицией.

«Конфета» от экстрасенса

Е. Балаян: Одна из примет нашего времени — обилие «духовных услуг» и духовных учений самого разного характера. Когда Церковь говорит об опасности хождения к экстрасенсам, многие в этом усматривают банальную конкуренцию в борьбе за души людей, попытку перетянуть их на свою «поляну», то есть воспринимают и экстрасенсов, и Церковь как равновеликих участников некоего рынка услуг, вынужденных бороться за «клиентов» путем давления на «конкурентов»…

О. Нектарий: Ну, во-первых, что касается «перетягивания на свою поляну». Тут, наверное, нужно ясно понимать, что те, кого мы «перетягиваем», это люди, за которых мы впоследствии отвечаем. Совершенно очевидно, что выбор «пойти к экстрасенсу или в храм» могут делать лишь люди с огромным количеством проблем. Когда они приходят в храм, они приходят именно с этими проблемами. И этими людьми надо заниматься, им надо помогать, надо нести на себе то бремя, которое они до того несли только лишь самостоятельно. Поэтому говорить об этом как о каком-то корыстном приобретении, смысла нет.

Но вместе с тем каждый священник многократно в своей жизни сталкивался с теми же самыми людьми, только не в момент их выбора между Церковью и экстрасенсом, а уже тогда, когда этот выбор первоначально был сделан в пользу экстрасенса. И мы видим, что с этими людьми происходит спустя какое-то время. Самые распространенные случаи: человек сначала пришел к экстрасенсу с язвой, а спустя какое-то время — в храм с раком желудка. Человек, который пришел к экстрасенсу, потому что у него что-то не ладилось в жизни, в семье, приходит в храм, когда его супруг покончил с собой или ребенок стал наркоманом. И люди сами прослеживают связь, они сами понимают, что та самая точка, с которой в их жизни все начало рушиться, — вот этот поход к экстрасенсу.

Е. Балаян: Почему же так происходит?              

Максим Соколов

Что культура политических дискуссий у нас как-то не слишком, признают практически все. Что если бы геометрические теоремы задевали частные интересы, из-за них велись бы войны, еще Паскалем было отмечено. Что религиозным спорам присуща особая ожесточенность, свидетельствует хотя бы история Европы XVI-XVII вв. Когда Энгельс писал о «той знаменательной эпохе, которую мы, немцы, называем по приключившемуся с нами тогда национальному несчастью реформацией», он выражался так не от своей горячей приверженности Риму — чего не было, того не было, — но имея в виду, что развязанная Лютером религиозная рознь в итоге к 1648 г. вбомбила Германию в каменный век. Устроение дешевой церкви обошлось довольно дорого.

В нашем случае ожесточенность еще не достигла градуса эпохи религиозных войн, зато компетентность споров достигла много чего. Когда споры происходят под знаком свершившейся революции даже не троечников, а двоечников, это влияет на их осмысленность.

При разговорах о том, с чего сыр-бор разгорелся, т. е. о храмовом кощунстве, нападающие быстро утратили способность к различению между поступком и последовавшими мерами. Мысль, что чрезмерность наказания (против которой вполне можно выступать) не делает плохой поступок хорошим, слишком сложна.

Столь же сложна мысль, что недостоинство священнослужителя, буде оно имеет место, огорчительно и предосудительно, но связь между недостоинством клирика и недостоинством Церкви, а равно и вопросом, являются ли в этом прискорбном случае таинства Церкви спасительными, — не рассматривается вовсе. Скорее действует логика Реформации, заключающаяся в том, что достаточно изобразить первоиерарха атакуемой Церкви в виде дьявола, облаченного в тиару с подписью внизу гравюры «Ego sum papa», чтобы тезис об отступности данной Церкви от Бога сделался всем очевиден.

Довольно важный вопрос о том, является ли Церковь еретической, т. е. погубляющей души, и о том, спасительны ли — при всех немощах Церкви — ее таинства, либо не ставится вовсе, либо ставится таким образом, что мать М. Б. Ходорковского Марина Филипповна, никак не будучи дочерью Церкви, рассуждает, к каким людям невозможно прийти на исповедь, поскольку они «чересчур мирские». Знание того, что недостоинство священнослужителя не делает правильно совершенное им таинство недействительным — в противном случае представим себе широкую область для споров, действительно ли крещен младенец или его просто чекист в воду погружал, что спасительного действия не имеет, — такое знание Марине Филипповне уже недоступно. Равно как и ее аудитории.

На фоне такой готовности судить о важных предметах, не затрудняя себя знанием ни Писания, ни Предания, не будем уже говорить о том, что жанр наезда по полной программе, уже хорошо известный нам за последнюю четверть века по делам мирским, хотя и не является безусловным признаком подложности любых обвинений, но к осторожности должен склонять. Когда последовательно и слаженно erste Kolonne marshiert, zweite Kolonne marschiert etc., в том можно, конечно, видеть стихийное выражение Суда Божьего над епископом, но можно видеть и выражение дел и сил значительно более земных. Или подземных.

Впрочем, кроме мысли, что для такой слаженности нужен опытный советчик, есть и более невинная мысль: человек с глубоко демократическим сознанием склонен и обо всех предметах судить последовательно демократически. В том числе о Церкви. Вне зависимости от того, имеет Патриарх Кирилл папоцезаристские устремления или ничуть не имеет, невозможно отрицать, что Русская Церковь обладает духовной властью, причем для последовательно-демократического человека прилагательное тут не имеет важного значения. Главное, что властью, т. е. Церковь есть sui generis правительство, причем по сравнению с официальным правительством еще более недемократическое. Официальная власть хотя бы на бумаге сменяема, исходит от народа и формируется на основе всеобщего, равного etc. волеизъявления, а эта существует, властвует, нигде толком не прописана, а священноначалие формируется никак не на основе четыреххвостки, но посредством каких-то чисто внутренних процедур. То, к чему спокойно относятся инославные, иудеи и мусульмане — «у вас свое собрание, у нас свое собрание, у вас своя духовная власть, у нас своя», — то невозможно снести прогрессивному человеку, которому до всего есть дело.

После такого открытия появляется естественное желание если не вовсе упразднить такой пережиток варварства (к чему, впрочем, уже призывал старец С. А. Белковский), то по крайности включить Церковь в общедемократическое пространство, когда всякий человек вправе поучаствовать в формировании правительства, а уж мирского или духовного — это без разницы. Как при воззрении, когда я сам устанавливаю свои отношения со Всевышним, у меня с Ним прямой телефонный провод, так и при более радикальном «Бога нет, а земля в ухабах», и так, и так нет возможности терпеть антидемократический властный анклав, который своей антидемократичности — в отличие от мирской власти — даже и не стесняется. Далее, правда, в ходе борьбы за единую демократическую Церковь — как и при мирской борьбе — встает проблема анчоусов. Большинство церковного народа не видит нужды в Реформации и не вдохновляется речами Марины Филипповны, С. А. Белковского et alia. В связи с чем быстро приходим к тому, что в церковных делах демос, призванный кратить, — это не какой-нибудь глупый мужик, бессмысленно бормочущий: «Господи Сусе Хриште», но «продвинутая часть общества» (Г. Ш. Чхартишвили), благосклонность которой Церковь еще должна заслужить.

Как было сказано в переписке духов, «Я говорю не о той Церкви, которую мы видим объемлющей пространство и время, укорененной в вечности, грозной, как полки со знаменами. К счастью, та Церковь невидима для людей. Твой подопечный видит лишь недостроенное здание в псевдоготическом стиле на неприбранном строительном участке». Продвинутые подопечные, видящие только это, понятным образом рвутся демократизировать то, что они видят. К немалой радости опекающего духа.

Максим Соколов

http://www.pravoslavie.ru/smi/52828.htm

И открыть всем, в чем состоит домостроительство тайны, сокрывавшейся от вечности в Боге, создавшем все Иисусом Христом, дабы ныне соделалась известною через Церковь начальствам и властям на небесах многоразличная премудрость Божия, по предвечному определению, которое Он исполнил во Христе Иисусе, Господе нашем, в Котором мы имеем дерзновение и надежный доступ через веру в Него.

(Еф. 3: 9–12)

Все домостроительство Божие и дело, совершенное Богом для спасения человека, было тайной Бога, сокрытой в Нем. И Промысл Божий о человеке был таков, чтобы человек не оставался в падении, не оставался пленником сатаны; Бог сплел огромную сеть, в которую уловил даже самого сатану, уже уверовавшего было в свою победу – в то, что ему удалось поразить образ Божий, низложить человека – самое красивое творение Божие. Но Промысл Божий был иной: чтобы человек не оставался в этом разложении, а имел возможность – разумеется, будучи свободным, – не только возвратиться туда, к началу, к тому, каким создал его Бог, но и пойти намного дальше – стать настоящим чадом Божиим.

Все это было в Божием замысле, потому что Бог не хочет, чтобы человек погиб. Это единственное, чего не хочет Бог, – Он не хочет порока, не хочет греха, не хочет, чтобы человек погиб. Он – Бог и делает все, чтобы спасти человека.

Так задумайтесь над тем, что это значит: всемогущий Бог делает все для спасения человека. Единственное, чего Он не делает, – не потому, что не может, а потому, что не хочет этого делать, – это отнять свободу у человека. Он никогда не делает этого, никогда не отнимает у нас свободу.

Он посылает нам приглашения прийти к Нему. Не принуждает нас силой подойти к Нему ближе, а шлет нам много приглашений, подает много поводов к тому, чтобы мы полюбили Его. Подумайте: прежде всех веков, еще до того, как мир был создан, Бог, так сказать, думал о нас, знал каждого из нас, испытывал эту любовь к нам, ради нашего спасения! Намерение Его было таково, чтобы мы не погибли, не сгинули где-нибудь вдали от лица Его.

А поняв хотя бы это, мы испытаем такое сильное чувство, от которого человек воистину тает в бескрайней благодарности к Богу, ведь он видит безбрежную Божию любовь к нам и при этом – к сожалению – и наши грехи и страсти, наше окаянство, безумные поступки, которыми мы противодействуем плану Божию о нас и нашем спасении и тем срываем его. Потому что грех – это, несомненно, не что иное, как наша попытка, наше согласие с сатаной на то, чтобы нарушить Божию волю о нашем спасении.    

Фото: Сергей Веретенников

Статья Дмитрия Губина «Бес комментариев» напоминает об одной глубочайшей проблеме нашего образованного общества – его необразованности в некоторых областях жизни. Люди могут знать иностранные язык и, например, неплохо разбираться в естественных науках, но там, где речь заходит о Церкви – огромный провал. Когда читаешь статьи – возможно, резко критические – о Церкви, скажем, в британской прессе, то видишь, что как критики, так и защитники Церкви, понимают, о чем идет речь: что такое Церковь, в чем она видит свою миссию, за что (и против чего) она выступает. Позиции критиков Церкви тоже более-менее понятны.

У нас, к сожалению, Церковь остается чем-то совершенно непонятным, остается явлением, в котором глаз стороннего наблюдателя выхватывает какие-то случайные детали и пытается встроить их в свою систему представлений о мире.

При этом многие из нас родились и выросли в мире, где руководящая и направляющая сила нашего общества, КПСС, осуществляла еще и политическое руководство. Похоже, что люди ждут (кто-то с надеждой, кто-то – наоборот, со страхом) такого руководства от Церкви, и недоумевают, почему священноначалие молчит, или высказывается очень сдержанно, а священники на местах высказываются очень по-разному, так что какова “политика партии” остается совершенно неясным. Но есть сильные подозрения, что она точно не такова, как хотелось бы внешним критикам.

Все это – одно большое недоразумение. Церковь – не партия. Новый Завет – не партийная программа. И даже не конституция. “Четкий религиозный взгляд на светскую проблему”, высказываемый от имени Церкви, возможен далеко не всегда. Божественное откровение, которое хранит и возвещает Церковь, обращено ко всем народам во все времена, и уже поэтому не может содержать инструкций о том, идти ли на митинг и за кого голосовать.

Эти вопросы отдельные члены Церкви решают исходя из собственного своего разумения, из доступных им сведений, из своих частных представлений о том, что послужит общественному благу — и вполне могут иметь разные мнения по текущим общественным проблемам. В Церкви люди собираются не вокруг политической программы, а вокруг Христа; при этом их политические взгляды могут быть очень разными.

Спокойно отнестись к этому мешает, на мой взгляд, другая проблема, унаследованная от тоталитарной эпохи – это смешение нравственной и политической позиции. Впрочем, если вспомнить свидетельство Бердяева, это проблема была уже у предреволюционной интеллигенции. Многие из нас склонны считать, что люди, не разделяющие нашей политической позиции – обязательно люди нравственно дурные, и что нравственный долг всякого честного человека — принимать в любом политическом конфликте ту же сторону, что и мы.