...Сегодня идеальная луна. Ее пивной крышкой впечатали в темнеющий свод неба. А небо, господи, небо! Каждую ночь я смотрю кино, задрав голову вверх. Нужен абсент, много абсента, чтобы небеса разорвались, наконец, дождями, а кровь снова хлестала по венам, беспорядочно и прекрасно. Пьяное небо и пьяный я. Небо бежит черной жидкостью, нефтью со сладким привкусом. В которой так легко утонуть. Ночное небо – как черный зрачок твой, бездонный во время оргазма, как сотня и тысяча глаз твоих, немигающих и холодных. Ужин закончен. Гости уходят. Со стола убирают. Скатерть встряхивая. Медленно, в четыре руки. И с неба крошками летят ко всем чертям – налево, направо – звезды. Они скатываются с полотна и падают, падают, падают слезами туда, где еще раньше споткнулась радуга. Ночное небо кинолентой стрекочет с востока на запад, а звезды, серебряным порошком рассыпанные на плёнке этой, убегают вслед за ним. Это так странно, боже мой, это так странно….Печальное кино с не умолкающими голосами. В которое забыли вставить кадрик «FIN». Ночь продолжает говорить со мной шепотом шороха шин по асфальту и гранатовыми огоньками автомобильных фар. Феерия цвета и звука в сумраке городских окраин. А меня лишь шатает туда-сюда. Как тростинку на водной глади. Эта ночь обнажает нервы. Эта ночь изысканно прекрасна. Этой ночью в пору умирать...
Я отключил почтовые уведомления об изменениях в списке ПЧ. Поэтому если вы меня добавили и зачем-то хотели бы дать мне об этом знать, напишите в комментариях - зачем.:)
Порнографические поцелуи под стрекот киноаппарата |
"Обнаженный поцелуй"/"Naked Kiss" (1964) Сэмюэля Фуллера
гондольеры, Бетховен, по лезвию ножа, канатоходец, кисс ми дедли
|
Там, где точек больше нет |
Что тяжелее было видеть? Ту самую полуобнаженную реальность, красота – цвета и звуки – которой могут убить оголенный человеческий рассудок и болезненную душу, изъеденную одиночеством в конец? Или же боль от развращающего одиночества? Боль маленького человечка, которого пустили прогуляться по доске с завязанными глазами, а он под хохот пьяных пиратов заблудился в проржавевшем чреве корабля. Вот тебе черная метка, девочка. Гуляй у моря слепой. Безумна ли Джулиана? Нет. Оказывается, когда человек сходит с ума – он всего-навсего становится абсолютно нормальным. И начинает видеть мир таким, какой он есть. [«Это мистическое, оно нам показывается»]. Четырехмерным замкнутым контуром, внутреннее пространство которого бесконечно. Но для чего-то выкрашено (кем-то, когда-то) – в красный цвет.
туман, Roman wilderness of pain, шум и ярость, точки и дифференциал, капля
|
О сексе - с любовью, Бергман. [Памяти Шекспира] |
Да, господи, Ингмар, да! Картина, которую мог снять самоубийца, перед тем как засунуть дуло в рот. Проникнутая не смехом, не улыбками летней ночи. А истеричным хохотом человека, которого вытащили из петли, или напротив, перед самым моментом, когда лезвие одним касанием вскрывает вены, и полосы нежно голубого цвета брызгают красным наружу …. Это не черный юмор, ни в коем случае. Это чистой воды истерика. Не улыбка ночи, а хохот ее, злой саркастический смех. Черный смех. Разбитое зеркало, собранное и склеенное кое-как в идиотскую посеребренную панораму сельской и аристократической жизни 19–20 веков. Все кривит: штампы и заезженные моменты, шаблонный фарсовый салонный юморок - рвутся старенькой пленкой и бьют по щекам усталого зрителя. Бьют так не больно, фривольно, как девушка в постели своего любовника. Прелюдия. Не секс. Ни в коем случае не секс. Эротизм. Натянутая до последнего предела шелковая ленточка, обвязанная в круг девичьей невинной талии = натянутый, почти звенящий от напряжения, шелковый шнурок, сдавивший шейку семинариста-девственника. И все это к херам собачьим рвется в белую летнюю кинематографическую ночь. Потому что, ну сколько же можно терпеть, в самом-то деле? Чопорные манеры, светские условности, киношные правила игры – в огонь и пламя страсти…
Метки: зеркала cinematographe |
Сделайте мне красиво |
Чем больше красоты, тем меньше хочется писать. Она становится только твоей, интровертная девочка, замыкающая все твои электроды друг на друга. Превращение глаз в стереокинокамеры. Из жизни кино вливается по ним [drive-in] inside you. Не хочется уже стрелять потоком кадров обратно: на бумагу/на экран, все равно. По лестнице, по винтовой, уходи вниз. Шаги будут сначала пронзительно и истерично отдаваться эхом, тебе захочется вернуться, выбежать наверх: любите, мол, меня! Все ложь. Down Down Down... - Единственный голос, шепот снизу, который хочется слушать. Он увлекает в безумие тишины дрянной киношки. В зал, где открыт кинопоказ especially for you. «Отключите, пожалуйста, ваши сотовые телефоны. Заморозьте воспоминания о первой/последней любви. Откиньтесь в кресле. Устраивайтесь поудобней. Мы рады вам представить…Welcome!».
The movie will begin in five moments. Я думаю, тот, кто при жизни начинает видеть это кино-для-себя, становится святым. Все остальные в такие минуты просто умирают.
Метки: детская комната |
Доброе утро, Вьетнам! [короткий метр, 8 mm/35mm, ч/б, цвет] |
|
Элегантный кинематографический джаз |
«13 друзей Оушена»/ «Ocean's Thirteen» Стивена Содерберга
шикарная целлулоидная ткань от СС
|
unrequited love: echoes |
|
Последнее дыхание чеширских котов |
Блог – это дыхание. Порыв в пустоту. Прорыв на ту сторону. Слово = шепот = крик. Break on through to the other side. Когда язык устает заплетаться, отваливается. Беззвучно и пьяно падая на пол мертвым куском. А ты продолжаешь открывать свой рот рыбой на пустом берегу. Звук кончился, сорвался с губ и был проглочен миром без остатка. Исчез, растворился, брякнулся оземь или взлетел высоко-высоко, там заблудившись. Любой текст как куча кирпичей, некрасиво сброшенная со скалы в русло высохшей реки, поднимая тучу пыли. Пыль глушит попытки сказать увеличением буковок в безнадежной, безумной прогрессии. Буковки вспархивают воронами, кружатся над кладбищами и снова грушами облепляют верхушки деревьев.
/Но все-таки кричишь. Нет, шепчешь. Нет, в последнее время просто уже говоришь. Спокойным уверенным голосом выбрасывая в воздух что-то бесценное. Губы шевелятся, звуки исчезают в ту же секунду….И остается дыхание. Рисунком на стекле, в которое можно увидеть уходящих. Они всегда улыбаются. Улыбки чеширских котов твоих близких, знакомых и очень любимых. Какое оно, дыхание чеширского кота? Ведь если есть улыбка, есть и дыхание? - Волшебное. Дышишь в окно, протираешь его в спешке, левой детской ладошкой, чтобы было виднее. И крыши домов кривятся в сумраке, послушные движениям твоей руки. Волнистым, несмелым и чуть дрожащим. Задержи дыхание, чтобы стекла больше не потели! Ты так хочешь успеть разглядеть черты его/ее лица…Уже не лица, уже только улыбки, только дыхания, облачка, пара его….Вот оно – последнее дыхание чеширских котов. Лови его, глотай, быстро! быстро! успевай только схватить зубами, губами, почувствуй на вкус, распробуй. Чеширские коты, они такие забавники – порой подпрыгивают, улыбаясь по-прежнему, к окошку из стужи своей зимней и дышат в ответ, мигом затуманивая стекла. Усмехнувшись безнадежно взмахнешь рукой: «не судьба, мол, значит, не судьба»./
Почти каждое сказанное слово – квинтэссенция твоего дыхания. Сжатый воздух, резко выталкивающийся – импульсивно – наружу. Когда слова вываливаются снежками на открытый воздух. И рассыпаются/разбиваются об лед. Фьють – дыханием-шепотом-возгласом-вскриком – отпущено на свободу что-то только твое, скрытое, тайное, «сверхсокровенная магия предрассветной поры»….Иногда слова шмякаются о землю мертвыми улитками. Поднимаешь и любовно их рассматриваешь. М-да, не повезло. Как с воздушным змеем: вот уж думал, на этот-то раз рассчитал все правильно. Черта с два! Его перекосило и унесло, вон он висит теперь на проводах. Так высоко, что и не снимешь.
/Бывает, можно вздохнуть «чеширскому коту» в ответ. И с двух сторон тогда запотевают стекла. И с двух сторон тогда ползут улыбки. Может, хотя бы тогда коту немного грустно равнодушно исчезать, оставляя после себя в дымке пронзительную по своей чистоте и прелести улыбку. Он оборачивается обязательно в подобных случаях, остро сверкая глазами, и что-то в ответ говоря. Правда, все равно его не слышно. Но и это не беда: по губам можно читать. Они так смешно что-то шепчут, эти коты. Вот только что?...Что?...Что?... Вы не слышите друг друга. Оба машите теперь рукой. И расходитесь навсегда в твердой уверенности, что поговорили о главном. О «сверхсокровенной магии предрассветной поры». Улыбка в памяти и рисунок дыхания заморожены ровным слоем на стекле. С любовью, осторожно, не чтобы не пораниться, а чтобы не разбить его, снимаете стекло, вставляя в рамку. Замерзшая улыбка любимого «чеширского кота» у вас на столе, рядом с будильником. Чтобы помнить её. Чтобы не забывать./
|
Коронуйте Офелию, дочь Заратустры! |
«Ящик Пандоры» / «Die Büchse der Pandora» (1929) Георга Вильгельма Пабста
Метки: детская комната cinematographe decadence |
Все совпадения не случайны… |
Вот сейчас, в этот момент, в самую эту секунду вы проноситесь на всех скоростях на трансконтинентальном экспрессе с чашечкой кофе в правой руке и «Times» в левой. Или скачете на взмыленной лошади по пустыне, в ваших бурдюках нет ни вина, ни воды. Остался последний финик. В эту минуту вы спите, склонив голову на бок, почти уронив ее на плечо испуганной и пытающейся отшатнуться от вас спутницы, рейс «Miami, FL to Puerto Plata, Dominican Republic», «American Airlines». Вы в воображении этих людей: в содержимом их памяти. Никогда не задумывались над тем: скольких людей по жизни встречали? Скольких встретили уже к настоящему времени? Миллион человечков, девочек и мальчиков, мужчин и женщин, семейных пар, молодоженов, вдов и стариков? И кого из них вы запомнили? А ведь кто-то почему либо запомнил вас. Надолго. На пару дней, месяцев, лет, а некто, быть может, запомнил вас навсегда. Некоторым вы запали в душу так глубоко, что будете сидеть там практически до скончания дней их, пока в последнюю минуту мгновенным кинематографическим стрекотом не промелькнут важные и не очень события коротких жизней перед потускневшими глазами. В этом сжатом до предела сгустке жизни вы почему-то сыграете если не главную, то важную эпизодическую роль. Вас помнят… Вы только вдумайтесь в эти два слова: «_вас_помнят_». Вы их не помните, не заметили в свое время, не увидели, не поставили на них отметку «важное», и даже не сняли фотоаппаратом подсознательного, чтобы выпустить джинна из бутылки, как и они, в предсмертных судорогах. А вас почему-то запомнили.
|
Обезоруженная, но опасная |
80 минут безнадежной тоски + бонусы. Бонусов три. Первый - осмотр адвокатом Энтони Кином (Грегори Пек) дома Парадайнов, где был найден мертвым хозяин, слепой старик. Сцена, когда Пек находится в спальной жены хозяина, Мэдэлин, незабываема. В спинку кровати вставлен ее портрет (Алида Валли), притягивающий к себе холодной красотой изображенной на нем женщины как магнитом. На что бы в комнате не натыкался взгляд Пека – он все равно соскальзывает в ее глаза. Портрет манит. Как будто следит за наблюдающим, заставляя вспомнить гоголевскую одноименную повесть. Уже в этот момент понятна роль Валли по фильму. Роль пойманной и почти обезвреженной femme fatale. Паука, у которого смахнули паутину и отобрали жертв. Валли вроде стреноженной лошади. Кобры, ядовитой лишь наполовину.
|
Ее голос был цвета апельсина |
Дышать зеленью. Смотреть в громкие звуки. Слушать неровное (sic!) дыхание. Круг замыкается только в августе. Дышишь громко и звучно. Радостно. Мир совершенен. А язык, увы, нет. Дышать зеленью можно, но на бумаге такая фраза выглядит глупо. Смотреть в тишину – проще простого. Но поди напиши так – и слова разбегутся, покрутив у виска. Можно вслушиваться в чужое дыхание. Его слышно. Значит есть звук. Осязать звук. Когда децибелы щекочут твою кожу. Трогать шёпот. Пробуя ласковый шёпот на ощупь. Ласковый шепот цвета… скажем, сирени. Стало быть, есть и дыхание, и звук, и даже эмоциональная окраска, и – бог мой – даже цвет сирени влюбленно придерживающийся ее аромата (как стеснительный и некрасивый мальчик держится за ручку красавицы-девочки, прячась за ее спиной)! Мир сходит с ума в тот момент, когда на свет рождается «ласковый шепот цвета сирени и ее аромата». Это не трудно представить. Мир с легкостью объединяет то, что человеку до сих пор казалось невозможным. Кинематограф, живопись, литература, музыка – для мира даже не инструменты. А карты, которые он тасует неспешно в своей руке. Он способен выбросить любую их комбинацию в любой данный момент времени. Никаким Эйнштейном не проверена такая относительность. Водопад на месте старой разрушенной мельницы цвета ниспадающей со склонов воды, громко шепчущей (шёпотом, переходящим в гул), запаха свежести – того, который бывает по утрам в деревнях у таких водопадов. Водопад текуч, но в то же время его можно взять ребенком на руки. Новорожденным в ладони. Младенец постоянно будет кричать и просить маму. Это водопад. Представить его уже гораздо сложнее. Но это не значит, что не бывает водопадов цвета звезды, появляющейся ночью на небе вслед за Венерой – 16-ю минутами позже /не пытайтесь найти такую звезду на карте звездного неба, я ее просто выдумал/, только потому, что, ах, вы не можете себе такого представить.
/Август. Все воды небес вдруг рухнули разом на Землю, затопив ее. Красота бьет в нос терпким своим ароматом. Цвета мира, как истлевшая ткань, расползаются на составляющие, на лоскуты, лохмотья, тряпки, в прах. Цвета кипят во время ливней как на картинах импрессионистов. Их сразу много. Переливаются из одного цвета в другой. Радугой, оргазмами, маленькими смертями. Мир – средоточие сотен тысяч малюсеньких точек. Вдыхаешь цвета, и, захлебнувшись от восторга, начинаешь дышать кожей. Цвета разлиты всюду ведрами. Расплескались на холсте, будто кто-то пару раз встряхнул с нечеловеческой силой кистью над ним. А затем поджег его. И жар перекинулся не на бумагу – он захватил цвета. Но не спалил их, а заставил перекипать один в другой. Переливаться. Смешиваться. Саморастворяться в белом, в черном, в абсолютном бесцветье. И разом вспыхивать мириадами точек снова. Август – это парад бестолково и восхитительно беспорядочно плавающих красок на холсте. Холст мигом оживает. Картина шипит, заставляя пластилином плавится формы. Растаскивая их частицы по краям. Кроны деревьев чьим-то волевым решением перекинуты в небо. Зелени же так много, что она совершенно обезумела, очумела от своего бессмысленного великолепия. Она забирается в тебя, в меня, заползает в самые дальние уголки памяти и растворяет даже лед одинокого рассудка.
|
Мне поднимает настроение Фредди Меркьюри |
Диск в магнитолу. Выбираем «Love Me Like There's No Tomorrow - 1985 Extended». Песенку именно эту. Ни в коем случае не вариант с сольника «Mr. Bad Guy». Увеличиваем громкость плавно. Неторопливо кладем пульт справа. Наливаем себе что-нибудь? Подумаем… Виски, коньяк, водку, пиво, чай, кофе? Кофе. Где кресло? Куда подевалось чертово кресло? Вот оно мягкое кресло – а-а-а-а-а, клавишные, голос молодого Фредди, СПИД еще не взял его за жабры, СПИД еще безумно далеко. Или совсем близко? Впрочем, это не важно. Завтра, обо всем подумаем завтра. Завтра будут разговоры, публика встанет на уши, музмир перевернется в гробу, кто-то даже крякнет от удовольствия. Но это завтра, завтра, все случится завтра. Пока же здесь и сейчас. Прекрасные «здесь и сейчас». Семидесятые, восьмидесятые… Мне нравится, черт его возьми, что он брал от жизни все. Жил на всю катушку «сегодня», которое, к сожалению, стало уже далеким-далеким «вчера». Настолько далеким, что клавиши, недавно совсем вызывавшие радость и смех, кажутся нам такими печальными. Бар, или нет – лучше салун. На исходе лета. Вечер. 
Love me like there's no tomorrow
Hold me in your arms, tell me you mean it
This is our last goodbye and very soon it will be over
But today just love me like there's no tomorrow
|
Матильда не хотела умирать |
|
О недовоплощенных Эвелинах |
Газданов отнюдь не сюжетный автор, а автор настроений, создатель эмоциональных миров. Читал я его вот уже 5-6 лет назад, с тех пор, понятное дело, прочитав еще кучу других авторов. Многие сюжеты в результате выветрились из памяти. Но эмоциональная составляющая его произведений помнится до сих пор. Наверное, все потому, что мое мировосприятие с каждым годом становится только еще ближе к газдановскому, его печальному стоицизму и обостренному чувству прекрасного. Которое, чувство, больше относится не к произведениям искусства, точнее, не столько к ним, сколько к миру вообще. Он умел видеть его красоту и передавать ее буковками на бумаге.
Есть книги, катарсис по прочтению которых у меня наступает ближе к финалу. Газдановские же тексты дарят эйфорию перманентно. Постоянно. Абзац за абзацем. Не знаю, как его еще разрекламировать... Скажем так: с тех пор, как были написаны "Вечер у Клэр" и "Эвелина", писатели к пониманию сути вещей и человеческого бытия ближе не продвинулись. Его литература это квинтэссенция взгляда на окружающее с широко раскрытыми глазами. Какая бы пыль не летела в них, как сильно не хлестал бы по ним ветер, как больно бы ему, Газданову, не было, глаза он на происходящее не закрывал. Скорее, раскрывая в ответ их еще шире. Всем смертям назло. Любуясь этим миром, любуясь...
Надо ли говорить о том, что я до сих пор влюблен в его Эвелину? Надо ли говорить о том, что с тех пор мало что изменилось, и что я по-прежнему влюбляюсь только в таких: в таких, как Эвелина? Надо ли говорить о том, что Эвелина - как раз тот тип женского существа, о которых больше пишут в литературах и снимают в кино, чем наблюдают в жизни? И как бы мы их, Эвелин, не ненавидели, они нас по-прежнему сводят с ума? Надо ли говорить о том, что в природе таких махаонов попросту не существует? Потому что появись хотя бы только одна Эвелина на свет, она перевернула бы весь мир вверх тормашками к чертям нафиг. Взмах крыла подобной бабочки - и ось мироздания, на самом деле весьма хрупкая и ненадежная, надломилась бы в момент. Но фотокарточки Эвелин, их зеркальные отображения, немного мутноватые на просвет, но очень даже близкие к оригиналу, иногда вот дышат одним с нами воздухом....
Надо ли говорить о том, что не будь одной такой подобной Эвелины в моей жизни, этого блога не существовало бы вовсе? Наверное, обо всем этом, как и о многом другом, не надо говорить. Обо всем этом надо молчать. И читать такие книжки как "Эвелина и ее друзья" Гайто Газданова. Молча радуясь их совершенству.
|
Посвящается Эсме |
Пишет тебе Лапа Растяпа.
Здраррвствруррйрй, зрарстуй, драрстуй, драстуй, драстуй, дорогая...
Я люблю свою двоюродную сестренку. Любовью нежной, хоть застрелись. Но ты не стреляйся, Фрэнни, это я тебе говорю, Лапа Растяпа. Читай молитву Фрэнни, гспд пмлй и проч. Читай про себя. Лучше не станет, но отвлечешься. Но не стреляйся. Мне сестра вчера два часа (с половиной)... Для меня сестра как Эсме, такая же вся из себя иногда правильная. Особенно когда грустная. Вот. Мне вчера два часа подряд сестренка говорила и говорила свои чувства. И говорила, почему не будет стреляться. Потому что, говорит, вот мой папа совершенно не подумал о нас с Ваней, о своих детях. А плохо не ему, а нам. Ты, Сереж, говорит мне моя Эсме, не стреляйся никогда. Подумай о тех, кто рядом. Им же плохо будет. И вот я, Лапа Растяпа, пишу тебе письмо, чтобы ты знала, Фрэнни/Холденколфилд, если ты застрелишься, мне больно будет. А сестра жалеет вот, что так и не вышла замуж и не родила ребенка папе. А теперь говорит его больше нет. 
Она мне вчера рассказывала - в два часа ночи, под "Песни об умерших детях" Малера - фоном из левого угла моей комнаты, трубка телефона в левой крепкосжатой руке и я изо всех сил стараюсь не расплакаться прямо в трубку - она мне вчера рассказывала о том, как два месяца назад, 31 января - она помнит дату - видела в последний раз его, и как он по ее просьбе поцеловал ее в щечку в шутку. Хотя они друг с другом не общались почти. Вот он теперь такой в ее памяти. А еще, Фрэнни, а еще - это просто чудо, что такое, ты послушай! - она собрала пачки сигарет, целых две штуки, и оставшиеся в них сигареты, числом тоже целых две штуки, и положила на свою полку. Он курил какие-то дешевые сигареты, "Арктика" называются. Вот, а она их собрала и оставила...Она плачет в трубку, а я, я не знаю, что ей сказать, как утешить, потому что, бля, вот такие дела они совершенно безутешные. Стоишь и слушаешь, как тебе говорят и говорят всю свою жизнь. И все свои мысли. И все свои чувства. Такие банальные и такие простые. Но про них знает только она и только я. Она, моя Эсме, очень сдержанная девочка. Она не плачет на людях. Злилась, говорит, на всех во время всех этих страшных дней, убиралась по дому, пыталась шутить с братом. А хотелось, говорит она, только лечь куда-нибудь и закричать. И кричать долго и просто так. Кричать... 
Но она не кричала, Эсме. Она девочка умная. Если, говорит мне она, и я бы тоже лежала пластом и кричала, то что бы с нами вообще было? А, Фрэнни? Что бы с ними вообще было? Мама лежит. Куличи печь на пасху не хочет. Брат отремонтировал машину и тоже лежит. И разговаривать не хочет. За что, говорит мне моя Эсме, Большая Тетя покарала ее, ей, Эсме понятно. У нее, у Эсме, очень много грехов. Но за что она, эта Большая Толстая Тетя покарала братика ее, она, Эсме, не очень хорошо понимает. И брат тоже совсем-совсем не понимает. Она то плачет, то смеется в трубку, и ей как будто становится легче. Моя Эсме человек развращенный, но добрый. Она девочка славная, но страшная. Ее брат сейчас - знаешь, тот, который "его зовут Чарлз" - весь в себе, один как птица, для него отец был лучшим другом, всему научил. Она за него переживает и за маму. Говорит, что самоубийц отпевают только в одной какой-то церквушке какого-то городка в 20-х числах мая. Поэтому она стреляться не будет и из чисто эгоистических соображений, моя Эсме. Моя Эсме все смеется и говорит, что не любит зеленый цвет, а весь гардероб у нее бордовых оттенков. Моя Эсме боится заниматься сексом, потому что ей кажется, папа на нее смотрит. И вот я ей звоню и мы долго-долго разговариваем обо всем. Обо всем-обо всем. О любви и даже о всяческой мерзости. Поэтому ты не стреляйся, Фрэнни, а подумай о тех, кто рядом, и улыбнись. 
Мы вчера с моей Эсме целый час говорили по телефону, прежде чем связь прервалась. Я ей что-то говорил, но не слышал ее. Она мне что-то говорила, но не слышала меня. Я ей пытался перезвонить, но ты же, знаешь, Лапы Растяпы они такие растяпы иногда, или это со связью что-то случилось... Мы хотели поговорить про то, как бы вот отпеть ее папу, чтобы, может быть, там ему было хорошо, а папа видимо вмешался в наш разговор. Нас прослушивал папа Эсме. Как известно, у Эсме папу убили. А у моей Эсме папа убил себя сам. Такой вот папа у моей Эсме. Молчание в телефонной трубке, оно такое вязкое, камерное, страшное. Кричишь, а тебя не слышат. И не уснуть, Фрэнни, потому что нельзя спать, потому что твоей сестренке сейчас плохо, да еще этот гребанный/долбанный/откровенный разговор, и она не сможет сейчас спать. Если я даже спокойной ночи ей не пожелал. Через полчаса твой Лапа Растяпа, Фрэнни, наконец-то, с радостью мог дать знать своей Эсме, что он снова на связи и ни за что ее, Эсме, не бросит. И мы проговорили еще час. И проговорили бы еще час, а потом еще час, если бы можно было. Но нам обоим надо было рано вставать.
Метки: детская комната |
ночное. киношное. сиюминутное. вкусовое. |
Мне нравятся "художества" фон Штернберга в его "Кровавой императрице". Смотреть очередную историческую мелодраму или даже скажем шпионский адвентюр мне было бы менее интересно, чем штернберговские вариации на тему. Понимаю, что у большинства киноманов он не может вызывать особенных эмоций, но все-таки... Популярно вот мнение, что "кабы не Дитрих", картины Штернберга остались бы в истории только благодаря своим узко профессиональным новшествам. Мне так кажется, что, в этом смысле, у Дитрих даже не второ-, а третьестепенное место. Фон Штернберг это оператор, который дорвался до режиссуры. Как, собственно, и Де Пальма. Или вот Уэллс. Понятия не имею, были они сначала операторами или нет (мне биографии великих вообще как-то мало интересны почему-то:)), но вот такое у меня впечатление. У него, у Штернберга, психоделическое картиночное кино. Четкий ряд странных фотографий. Сменяющаяся их последовательность. И то, как выстроен этот ряд, у меня лично вызывает гораздо большее восхищение, чем любая сколь угодно интересная история, рассказанная языком кино менее вычурным и изобретательным.
|
cтепь / колыбельная №2 |
В разбитых блюдцах озёр отражаются солнечные брызги. Великая степь Поднебесной медленно вползает в небеса. Она там скоро будет вся. Клубком свернувшись спать глубоким сном до первых петухов. Математически неисчислимый мир. Ноющий гул, музыкальный, до боли знакомый….Дыхание степи. Мелодия пустых пространств. Что-то большее, чем ты или я, колеблет траву и смазывает на горизонте краски. Здесь обретают дочери отцов. Дожди идут тут только по заказу. Давай, мол, дождь, и льет как из ведра. Ты вся промокла, девочка моя. И я промок, привет, родная….Здравствуй, папа. Почему ты умер…рано…так…Получилось…так…так...надо. Эхо глотает окончанья слов и путает их смыслы. Степной паранормальный мир. Мир схлопнутых пространств. Микс отголосков и голосов: получилось надо папа здравствуй дочка умер папа так привет промок моя девочка промокла вся папа получилось надо дождь давай….Многоголосье на полуслове замирает. Падая в объятья тишины.
Ходишь всё по степи. Кличешь его по имени. Взываешь к небу. Тоскуешь по нему горько. Высылаешь с нарочным просьбы стоном. Стопками которые подхватывая ветер услужливо разносит по долине. Листьями блеклыми, жухлыми, старыми. Памятью осени. Золотом с проседью. В степь.
|
Цвета |
|
август |
Весна наступила. Сезон охоты на фей в зеленых платьях. Рассылаю письма (тут больно было, и я потерял нить смысла – линию текста)….Рассылаю письма из одного конца страны в другие. В чужие города, в чужие семьи. Смотрюсь сам в зеркала и вижу августы. 
Метки: зеркала |
Прости |
Прости меня за алчность. За желание править жизнью твоей как колесницей. Качать колыбель. Дарить цветы. Давать пощёчины. Смахивать слёзы с обеих щёк. Расчёсывать тебя. Обнимать. Отталкивать. Ссориться и тут же забывать обиды. Прости меня за желание дышать только тобой, когда в кайф, что ты ещё, родная, дышишь. За мою нежность эгоиста. За доброту – я все тебе простил – и за боль, что ты мне причинила. Прости меня за меня самого. За пытку любовью. За ревность. За секс. За прощальную отповедь. За истерику. И за попытку вернуться.
Тебе очень плохо, да? Попытайся закрыть глаза. Засни. Исчезни. Мир уже на грани. На краю. Закрутился юлой, расплескал волшебство, разбрызгался. И скоро полностью растает в облака. Он ни в чём не виноват перед тобою. Как и ты передо мной не виновата. Прости за то, что всё ещё пишу. Что продолжаю пить свой горько-сладкий кофе. За «прости» и за просто слова, которые я никогда не произнесу. И за то, что не сможешь простить меня. Прости меня, Таня. Прости меня.
Метки: инцест |
детское |
Я влюблён в этот мир. И его доброту. Неожиданную. Такую «вдруг» и «нечаянно». Я его ненавижу – но это все от того, что слишком люблю. Как же он бесит меня иногда. Но бесят так только те, кого очень любишь. /Я помню с детства свою соседку снизу. Олю. Она меня старше лет на пять. Красивая девочка. Которая выросла в красивую женщину. Мы ненавидели с ней друг друга. У меня был друг. Он сегодня в тюрьме. За убийство. Забил насмерть какого-то парня на пустыре. Цена – трубка сотового телефона. Мы были вместе. И плюс мой брат. А она была той, кого мы не терпели. Другая. Чужая. Стерва. Дура. Злая. Плохая. Противник. Враг.
Я помню, как умерла ее мать. Болела раком. Долго. Я даже помню, как высохшая женщина заходила к нам звонить в больницу. Вызвать скорую помощь. Руки дрожали. Несчастное лицо человека, у которого все постоянно болит, я видел отражением в зеркале. Незабываемое лицо умирающей. И слабый голос, сообщающий прямо в трубку, что вчера…. Ребёнку это нипочем не забыть. Первый лик смерти. Глубоко запавшие глаза. И рёв ребёнка-девочки, оставшейся «вдруг» сиротой. И рёв ребенка…. Девочки…. Слёзы, слёзы, слёзы. Слёзы дочери, которая боится посмотреть на мать, которой больше нет. Мне даже больно это писать сегодня. Но я не боюсь. Не надо бояться смерти. И нельзя забывать о ней.
Потом Оля очень изменилась. В литературе есть такой штамп – «зачерствела душой». Обозлилась на весь мир, наверное. Я ее не виню. Она имела право. 12-летняя девочка, потерявшая так рано свою маму. Но мы все равно ее не любили. Да. Не любили…. Этот странный мир….Странный, странный, странный….Когда понимаешь причины своих поступков. Прощаешь их. Но не согласен с ними. Чертов, fucking, тысячу раз fucking-fucking….мир. О, как она материлась! Я такого мата в жизни больше не слышал. Нет более грязного, жесткого, мощного мата, чем тот, что вылетает, оформляясь в слова, из уст красивой девочки.
[Самое раннее сексуальное мое воспоминание, кстати, связано с девочкой Катей. Девочка Катя из детского сада. 5 лет. Мой «единокровный враг». Я помню даже, как я, желая показаться умудренным, старше – соврал, что мне уже 6. Но она просто спросила у моей мамы, сколько мне, и мама честно сказала. Мне было обидно. Очень. Правда. Она материлась еще лучше Оли. От нее впервые, от 5-летней, я услышал волшебное слово «пиздюк». Я даже тогда не сразу понял, что оно означает. По чести говоря, я понял его смысл годами позже. Но она заслужила уважение наших мальчишек. Умела материться так, как не умели мы. Шел год 1987 от РХ. Потом нас вместе с ней – вдвоем и одновременно – переводили в подготовительную группу. И в один короткий миг мы «вдруг» стали друзьями. Бегали от ненавистных подлых взрослых вокруг стола, не желая расставаться со своими. Не желая! И, мать вашу, кто это придумал, наносить такие травмы в раннем детстве?! Раз тебе 6 (вот-вот, не так уж и желаешь этого возраста, когда он наступает…), так положи на всех и ступай наверх. На третий этаж. За ручку с ней. Она кусалась. И я. С ней вместе. Мы отбивались как львы. Хотя и были детьми. Она была моей первой любовью. Я даже сегодня вспоминаю о ней с нежностью….]
Я влюблён в этот мир. И его доброту. Неожиданную. Такую «вдруг» и «нечаянно». Я его ненавижу – но это все от того, что слишком люблю. Как же он бесит меня иногда. Но бесят так только те, кого очень любишь. Знаете, какими словами кончается гимн миру в Италии Франческо Петрарки? По-итальянски, мелодично: "Pace, pace, pace." Их слово "мир" так похоже на наше "плачет". Плачет, плачет, плачет... Такие дела.
Метки: детская комната |
Принцесса-Ночь |
Ночь задыхается. В платье разодранном. Съеденном молью. У изголовья смертного одра метель легким дыханием кружит его останки. Взмахивая ими как знаменем. Приветствуя ночь. В день ее смерти. Ночь умирает. Спущены флаги. Слишком холодно, чтобы плакать. Тогда посмотрите просто в глаза ей. Проведите пальцами по волосам и…. У нее чахотка. Съедает рак. ВИЧ-инфицированна. Обречена. Ночное эхо разноцветных снов остаточной картинкой меркнет в небе. Темнота сгорает листьями чёрными в невидимом миру костре. Лохмотьями бархата. Моментами. Мгновеньями, которые вот-вот взорвутся белым. Ночь умирает ровно в полночь. Или позже. На рассвете.
Ночь. И чёрные блестящие глаза её. Вверх тормашками на самое дно их. Смерть - слепящая белизна. Бескрайняя пустыня, поедающая горизонт. Небо падает – в сладком ужасе – в мягкий снег. От этой карусели слегка кружится голова. И приторно сладко во рту. Тоненькой ниточкой рвётся наружу утробный звук. Всем всё равно. А цвета мутируют в белый.
Движения ночи стремительны, но элегантны. Неторопливый шаг аристократки. С царственной осанкой. Коней седлайте! Галопом, рысью....Тени ложатся по углам…. Бег ночи: волнующий и чувственный. Платье выскальзывает в линию. Черную. Хвост ночи впереди. Мелькает раздражающе. Отсюда нам не видно, но она… Заметает следы. Хладнокровно. Пламя в ночи. Бьется точкой над самым куполом. Ее больше нет. Ночи никогда не будет больше. Порезала вены свои. В гордом одиночестве. Устав от попыток сказать что-то. Вернулась в Гефсиманский сад. Молча
В последнюю ночь мы были влюблены… И перебрасывались глупостями, шепотом и ласково…А утром поумнели. Ночь ненавидила рассудок. Стремилась выключать его. Закрывая пледом клетку с попугаем. Чтобы не кричал. Но ночь мертва. И голос птицы с каждым часом громче. Мир переполнен жизнью. Звуки, цвет и запахи насильственно влезают в душу. Для большинства ночь это просто - «нет солнца». Темнота, помноженная на продолжительность. Рубильник времени. Засос на сердце. Успокоение на несколько часов. Но ее не догнать, настоящую Принцессу-Ночь. Ее Величество. Сколько угодно хватайся за шлейф королевского платья. В руках останутся хлопья сажи. Только пепел…
|
"Прекрасно. Я чувствую себя прекрасно..." |
"Фонтан"/"The Fountain" (2006) Даррена Аронофски
Любимые женщины иногда умирают. Любовь, смерть, красота, перемноженные друг на друга, создали когда-то Парсифаля, Тристана, Изольду, Лауру Петрарки, Беатриче Данте. И кочующую из века в век пронзительную сказку о том, как любимый пошел за тридевять земель и нашел волшебную воду. Оживил возлюбленную. Поцеловав в гробу ее в губы. Или просто поцеловав ее спящую/мертвую/сонную….И все сразу стало прекрасно. Радость, застолье и танцы. Принц и принцесса. Странные сказки. Жизнь другая. Жизнь страшная штука. В сказках горюют три дня и три ночи, льют слезы в дворцовых залах, и слезы эти живительны. Слезы – живая вода. Вот она лежала только что мертвая, и вдруг снова жива. Но в жизни все совершенно не так. И когда «она умирает» (два слова – ножом по сердцу) творится невероятное. Любимый, доселе рационалист и безбожник, начинает веровать в сказки. «Найдешь целебный источник, окропишь святой водой ее тело, принесешь волшебный корень и»… Ничего не произойдёт. Чудо приходит поздно. Если вообще приходит. Теперь она станет жить в замке. В самой высокой башне. Ее больше нет. И не будет. Кончилась. В это трудно поверить. Легче поверить в сказки. «Есть Древо Жизни в раю. И туманность вокруг умирающих звезд….» Чем безнадежно рыдать во весь голос у могильной плиты любимой, поднимаешь глаза к небу. И всё становится легче. Хотя бы самую малость.
|
О женской красоте. Часть вторая |
Красота – один из видов Гения, она еще выше Гения, ибо не требует понимания. Она – одно из великих явлений окружающего нас мира, как солнечный свет, или весна, или отражение в темных водах серебряного щита луны. Красота неоспорима. Она имеет высшее право на власть и делает царями тех, кто ею обладает. Вы улыбаетесь? О, когда вы ее утратите, вы не будете улыбаться...
Один из блестящих парадоксов английского эстета и денди, брошенных им, как иногда кажется, в пылу полемики с самим собой: «Не Искусство подражает Жизни, а Жизнь подражает Искусству». Только углубившись в проблему: кого считать истинной красавицей, а кого нет – понимаешь, насколько же верен этот, кажущийся на первый взгляд лишь игрой слов, афоризм. Чтобы если не решить эстетическую шахматную задачу, то хотя бы отсечь ходы, неизбежно ведущие нас к патовой ситуации или мату, надену на себя мантию Беспристрастного и Объективного Судьи. Не беспокойтесь, назначать претенденток на пьедестал я не стану. (А кого назначил по недомыслию раньше – на форумах или в ЖЖ –сгоняю с вершины). Зато пресеку попытки взойти туда тем, кому не судьба. Сразу скажу: почти всех современных киноактрис можно отправлять на доработку в мастерскую небесного художника. Явно неудачные этюды. Мазня не мазня, но не шедевры. Ничего особенного в этом нет. В конце концов, все ошибаются. А, как говаривал Ван Гог, ошибка Господа Бога – ошибка Великого Мастера.
|
О женской красоте. Часть первая |
Хорошая ли она девушка? Оскар Уайльд
«Портрет Дориана Грея»
|
Post-любовь |
Посткоитальное равнодушие. Покой. Любовь: post scriptum. Вокруг война, а я храню нейтралитет. Ко всему безразличен. К прошлому. К будущему. Невероятная усталость – лень смеяться. Сигарета застревает на зубах. Поникшая и умирающая….Погасшая. Пепел некрасиво крошится на пол. Глаза распахнуты навстречу ночи. Блестят, наверное, в свете окон. Память исполняет всё тот же танец. Механик поставил бы новую ленту. Но фильмы похожи. Последние киносеансы – повторные. Плёнка заправлена, бобина крутится….Звёзды на экране еще целуются. Но зрителей в зале давно нет.
Затем скорость понемногу снижается. И в момент «сваливания крыла» – в разлуке – вы одиноки, но всё же счастливы. Животворящее одиночество. Настоящее. Неподдельные чувства узников. Добровольных. В подводной крепости. Прогулки по морскому дну за руку. Сообща преодолевая сопротивление. Как в нарочно замедленном фильме про «Наутилус». Вы сами на плёнке. Вы - киноиллюзия. Счастливы несвободой. Заключенные комфортных камер. Несмотря на расстояния, встречаете рассвет одновременно. Как по сценарию.
Прыжок в бездну впадины очарователен – одиночество брошеного….«Я не один» = «Она меня оставила». На оголённых чувствах кор
|
Тайна отравленных чернил Фицджеральда |
Блин, как же я его люблю, а, как люблю…Бывает, люди влюбляются в людей. Мальчики в девочек, девочки в мальчиков. Бывает, что влюбляются в страны. В итальянские пиццы. В голос Синатры. В музыку Малера. В ее смех. В его танцы. А случается, что влюбляешься в чьи-то тексты. Навеки. Навсегда. Fallen in love всей душой. Проваливаешься в бездны чьих-то слов и фраз, как в ее взгляд…(Боже, боже всесильный, я в тебя не верю, но тебе-то, тебе-то какая в том польза? Ну сделай же ты, наконец, так, чтобы забыл я и эти глаза, и этот смех, о-о-о! этот смех ее, волшебный, журчащий, прекрасный из прекраснейших, трель неземного соловья и ночь нежна, как в том эпиграфе к роману Фицджеральда)…Фицджеральд, чувак, а ведь как ты попался на «те самые глаза», а? Она сошла с ума. Вы только представьте себе эту фразу: «Жена Ф. Скотта Фицджеральда стала невменяемой, а он сам спился…». Подлецы, кто там рисует на небе наши кардиограммы? Эге, эге-гей! Перепачкайте холст, слейте краски, порвите бумагу! Другой чертеж для Фицджеральда, другие комнаты… Жене Ф С. Фицджеральда, наверное, слышались другие голоса. Еще бы!
|
Как мальчики лишаются девственности |
"Другие голоса, другие комнаты" (1948) Трумэна Капоте
Даже не знаю, что случилось с Капоте за 10 лет, раз он спрыгнул с нереально быстро мчащегося по джунглям книги-самолета сказочно-волшебных речей о мальчике, художнике, змеях и призраках в экзистенциально-гламурную драму о дорогой проститутке. Но что-то все же случилось. Сказать, о чем "Другие голоса, другие комнаты", я затрудняюсь. Я даже не могу сказать вам, в чем смысл названия. Это Книга, что называется, от Бога (ежели он существует). Она врывается на всех парах в ваш мозг к середине прочтения, и выделывает там такие кренделя, что становится страшно за рассудок. Она плавит разум. Заставляет фантазию работать на повышенных оборотах, которые не всякий выдержит. Апгрейдите, обязательно апгрейдите свой мозг перед прочтением «Других голосов».(Слева знаменитое фото 24-летнего красавчика Капоте в год выхода книжки)
|
колыбельная/мои Алисы |
«В груди заныло». «Засосало под ложечкой». Страх. Восхищение. Ужас. Влюбленность. Нюансы чувств - орнамент сеточки. Снежинками по которым в пропасть летят стремительно мои Алисы. Из жизни простой и ясной – в вязкую глубину волшебного мира. В сказку. Мысли в разброс. Комьями снежными, каплями – падают. Снегопад образов, как он прекрасен! Алису можно схватить любую. А рассмотрев и погладив нежно - отпустить на волю. Падать снова. Пока не растает. От раздумий. 
Достигнув дна они - стайками, группками, по двое, по трое, по одиночке, такие милые в своей грациозности - просыпаются. А рассыпаясь и разбегаясь - сверкая, мерцая отовсюду точками - играют во мне в свои игры. В салочки. «В каждом из нас вечный ребенок - девочка, которая так никогда и не вырастет»…. Фраза, проговорённая шёпотом. Заговорённая. Заклинание. Невпопад в тишине беззвёздной взлетевшее из разговоров Алис ни о чём. Смешных и детских. Снегопад множит картины, слова и образы. Калейдоскопом даруя несвязное. Аккордом, под конец распадающимся на тональности. Высыхающим в ноты и в атомы их. В т-с-с-с! Т-ш-ш-ш…. Проигрыватель выключили. Осторожно сняли иглу. Пластинку убрали на полку. Высокую. Не достать. Допевать эту песню приходится нам без музыки. Не хором. Нестройно. Но красиво. По возможности. А потом – спать….
Метки: детская комната |
танцы/психоделический трип |
Танцы подарены богами людям. Отданы сверху. Скинуты вниз. Валяйте, дерзайте, бейтесь об землю. Вокруг костра. Или рыбкой с карниза. Об асфальт кровью. На перекрестках. Танцы-шманцы… Богов каприз. Ими куплено. Нам оставлено. Выброшено на помойку. Гуляйте, дети. Жрите движения. Все. Без остатка. Ты сумасшедшая, моя baby! Цветы в волосах - и головой об стену. Последняя хиппи – гроб готов. Перебор, бас, вокал, группа. «The Doors», которые распылят на «граффити». Девочка, голосом чьим растопят сердца. Джоплин дамских сигарет. Приятный колыбельный смех. Она конченная. И это прекрасно.
Как вас много, убитые лица…. 
Танцы, танцы, танцы, танцы… В Москве танцы, в Петербурге танцы… Только на вокзале люди молчат. Ходят вокруг да около. Или сидят. И курят. Бомжи. Доны Хуаны в вонючих пальто. Старое мертвое индейское лето. If you're going to San Francisco – ты просто обожралась пейотов, детка! Спеша на кладбище сладких грёз. Бычки и водка – пляска чахоточных. Дробирующий танец опухших пальцев. Терпсихора – моя богиня – дай мне музу! В прощальный вальс. Сжать в объятьях. Растворившись метелью. Выпасть из колоды
«Поцелуй смерти» станцуем, детка? В последний раз. Позвольте ручку. Мне нужна муза. И только такая…. Тихо - стаккато. Эти ноты играют коротко. Танцуют кратко…. Но все остыло. Осталась рука ее. Нервно бьется. В моей ладони. Веной об вену. Тук-тук-тук. Перебои изнеженных наших рук. Смех возвращается внутрь себя. За слезы прячется. Его в них много. Хохот, сглотнувший потоки слез. И захлебнувшийся просто в молчание. От солёных рек на лицах впадины. Великие озера тишины. Сухое изображение эмоций остатка. Методом купажа. По Матиссу. В стык. Глаза картонкой. Улыбки сгиб. Оригами горя. Медленный, с ума сводящий, безостановочный психоделический трип.
Я стал слишком добрым, чтобы любить тебя…
|
Очень жизнерадостный импрессионизм |
Фильм о женщине (Жанна Моро), бабочкой перелетающей от мужчины (Анри Сэрре) к мужчине (Оскар Вернер) - с цветка на цветок. Не способной остановиться. Фасеточное зрение режиссера. Взгляд во все стороны сразу. Les impressions. Если и существует импрессионизм в кинематографе – то это «Жюль и Джим». Куча эпизодиков флэшбэкоподобных. Жизнь как женщина, по фигуре которой влево и вправо, назад и вперед - скользят персонажи. Фильм смонтирован из короткометражек. Его легко разодрать на цитаты. Только француз 1960-х мог решиться охватить целый мир в стоминутном шедевре. Трюффо изо всех своих сил пытался поймать «мгновения-прекрасны». Кидая между кадрами шляпки, уплывающие, забытые всеми. Бросая туда гонки на перегонки по мосту. Летние прогулки. «Терезу-паровозик»…. 
Француз, вернувшийся только что из Алжира, пьяный в хлам, укурившийся в дым, сидит в кафе и рассказывает свои приключения другу. Громко. И повторяясь. К нему начинают прислушиваться. Столик. Другой. И вот уже всё кафе внимает Жаку/Жану/Франсуа Трюффо. Он пытается рассказать что только может. «Я прикоснулся к лицу ее и провел по щеке», «Я любил ее затылок», «Вы знаете, что говорил о женщинах Бодлер?», «Мы играли в домино каждый день», «Да, я забыл упомянуть, там был художник…», «А еще статуя, мы все были в нее влюблены»… Это кино – рассказ такого француза. Захлебывающегося в интонациях. Обращающего внимание на детали. Голова маленькая. Мир большой. В кино – 100 минут и три актера. А надо, кровь из носа надо! - рассказать все это, рассказать… «Жюль и Джим» - киноболтовня. Бла-бла-бла. Рассказ от первого, второго и третьего лица…. Рассказ от лиц всех персонажей сразу. В потоке слов сложно уловить какую-то сверхидею, смысл, основную мысль (кроме банальных – любовь, дружба, жизнь и смерть). Но смотришь на происходящее открыв рот. Восхищенно. Поначалу желая ухватить все подробности. А потом, плюнув – погрузившись с головой, окунувшись всем телом, утонув всей душой в невероятно киношных и жизнерадостных кадрах. «А вот Дениз. Она ничего не говорит. Она не идиотка. Просто пуста. Абсолютно пуста внутри. Секс… Секс в чистом виде. Скажи «Au Revoir» месье. «Au Revoir».
|
"И меня устрашает зима, потому что зима - это время комфорта" |
Сим сообщаю, что 29 числа сего месяца автор журнала покидает насиженные места. Примерный маршрут "одиссеи": "Казань"-"Москва"-"Великий Новгород"-"Санкт-Петербург". Причин странного поступка - море. Повод - один. И тот чересчур интимен (в той степени, в какой вообще может быть интимным повод автора ЖЖ). В Москве буду пить, гулять и веселиться, дабы забыться с горя и вообще... В Новгороде планирую остановиться жить на время ( "дабы забыться и вообще"...). Про Питер ничего не знаю, но не махнуть туда после такого марш-броска будет вообще-то несколько странно. Вот как-то так, "май френдз", как-то так. Пост я этот оформляю задним числом. Потому что интернет у меня могут в любой момент отрубить. И я останусь в ваших глазах подонком, невежливо растворившимся в лучах заката. По-английски. А я терпеть не могу уходов по-английски. В них есть что-то пижонское. Прошу прощения у всех своих френдов за минорную тональность моих текстов и даже некоторую мизантропию. Но уж какой я есть, такой есть. Развожу руками. Временно освобождаю вас от вечно дождливого Сквонка. :) По мере возможности, я, конечно, вернусь в виртуальное пространство. Правда, с учетом неизвестного будущего, я из своего настоящего могу только предполагать время этого возвращения (неделя? месяц?полгода?). Приятно наблюдать за персонажами "нуаров". Брутальными и мужественными парнями, в поездах пересекающих полстраны. В поисках лучшей доли. А чаще - в бегстве от прошлого. Приятно наблюдать... Гораздо менее комфортнее испытать "весь этот нуар" на собственной шкуре. Неизвестность - вещь колючая. Приносящая очень конкретные неудобства. А мертвая любовь все-таки мертвая любовь. Эфемерная и кажущаяся.
|
""Жизнь, это место, где жить нельзя..." |
Раньше поэзия просто не лезла в меня, и все тут. Но потом. Однажды... Когда точно - не помню. Да это и не суть. Но прорвало, да, прорвало плотину... И так, что затопило меня всего. Я плохой филолог. Образования специального у меня нет. Могу ошибиться в написании слова. Построить неверно фразу. Вставить не тот оборот. Необходимого лично мне уровня владения словом я не достиг, и вряд ли теперь уже когда достигну. Пик и цель, к которой сколько не стремись, а если уж не дарованы изначально тебе чистота какая стилистическая и легкость в слове - бери и бросай его в черноту текстов - то сколько не бейся, а вершина так и останется непокоренной. Примеров масса. Даже у великих. Самыми "великими", к слову, в народе считаются далеко не всегда те, кто владел словом в совершенстве. Не Гоголь, не Бунин, не Цветаева...
|
Джоплин. День рождения. 64. Блюз |
Ничего не хочу писать. Дата не круглая. Настроения особенного нет. У меня почему-то никогда не бывает особенного настроения в даты рождения моих любимцев. Просрал 8 декабря вот... Хорошо, хорошие люди напомнили о не круглой этой дате. Так пусть будет хотя бы ее фотокарточка сегодня. Странная девочка со странной собакой на фоне странной кирпичной стены. Ни тебе гитары. Ни тебе микрофонов. Ни запрокинутой головы. Ни фенечек. Только человек. Человек, у которого был дар. Дар вызывать слезы своим пением. Драть нервы. Поглаживать мозги, успокаивая их песня за песней. Или просто погружать в раздумья. Я сейчас пойду на улицу. Наверное, покурю, хотя не очень даже хочется. Все равно покурю. Пить не буду. А курить буду. Почему? Потому что я так хочу. Не в честь чего либо. А просто так. Курить и думать. Думать и курить. Слушаю сейчас "Kozmic Blues" и "Little Girl Blue". Мои любимые баллады. "Мне 25 лет"... А мне 24. Из моей жизни недавно исчезла "литтл гёрл блю". Навсегда. Навеки. Так странно. А впрочем, что же тут странного? Блюз он и в Африке блюз, а уж тем более в России. И темы его всегда похожи. Боже... Что же это она делает со мной? Нет, надо, надо рвать когти. И чем быстрее, тем лучше. Еще неделя. И я отправлюсь по степи раненным волком, заметая следы. Еще неделя. Yes indeed. Да, baby, yes indeed.
|
Ретроспективная любовь |
Картинка в фильме качается слева направо и справа налево. Колыбелью над бездной. На волнах рек и речушек. Ночью. Часто в тумане. В колыбели любовь, красота и доброта пассажиров шаланды. И хрупкие чувства. Легко которые можно расплескать, разбрызгать, растратить, развеять по ветру. Под сонную грустную музыку. Выскользнувшую из поломанного граммофона в реальность кино. И потом капитан Жан (Жан Дасте), от которого сбежит жена Жюльетт (Дита Парло), будет стоять на корабле. А мимо будут проплывать «другие берега». Где, наверняка, тоскует по нему она. Одинокая и никому не нужная в таком городе, как Париж. Все они - это только ОНИ. Для НИХ она никто, бродяга, испуганная девушка с печальными глазами. Для НЕГО она - целый мир. А «Аталанта» – маленькая вселенная любви их. Только там они могли и могут быть счастливы. «Под сенью крыл» пьянчуги и недотепы папаши Жюля (Мишель Симон). На захламленной, туманной, но необыкновенно романтичной посудине. Словно материализовавшейся из сумасшедших грез всех когда-либо любивших. Ожившая их идиотская, банальная и детская мечта – уплыть далеко-далеко. И быть всегда рядом.
|
Кинематографический эротизм |
«Шоковый коридор»/ "Shock Corridor" (1963) Сэмюеля Фуллера
Пусти психа в психушку снимать фильм о психах и получится «Шоковый коридор». Ну это, конечно, я так. Играюсь в слова. Балуюсь. На самом деле, я от фильма малость в шоке. Как в эстетическом. Так и в психологическом. Если не сказать, духовном. Настолько кино сфотографировало мою ментальную реальность здесь и сейчас…Верь я в Бога, обязательно решил бы, что он, зная мое болезненное пристрастие к кинематографическим ненормальностям, заглянул через глаза «Шоковым коридором» в душу. И изрядно там покопался. Вправив заодно мозги. А что тут такого? В конце концов, если допустить, что одними из самых эрогенных зон человеческого организма являются глаза, то этот фильм, можно сказать, совершает со зрителем насильственный половой акт. Я уже давно обнаружил, что каждый талантливый режиссер обладает «даром эротического восприятия действительности». А благодаря зрачкам это дар ранит осколками твое сознание.
Метки: инцест cinematographe |
Один всегда прав |
Выматывающий вестерн. Садистский по отношению к зрителю. Жестокий и циничный в обрисовке людских характеров. Четкий по времени. Почти математически выверенный по сценкам. Покадровое психологическое накаливание обстановки. Выжигающий свет белого неба. И жар, который передаётся с каждом минутой экранного времени. Все ждут полудня. И кажется, что в полдень грянет вселенская катастрофа: солнце рухнет на землю. С героя Гэри Купера пот льет градом. Литрами. Лицо его покрывается пылью. Глаза по приближению к финалу все больше подернуты усталостью. Его стоицизм, так пофигистично просранный жителями Хэдливиля, по-настоящему потрясает прежде всего своей механистичностью. Он робот. Шериф Уилл Кейн утром женился на квакерше («нет насилию!», Грейс Келли). И сдал свою «звездочку» под добродушный хохот товарищей и друзей.
|
Из прошлого в никуда |
Знаете анекдот об авиалайнере? Стюардесса: «Добро пожаловать на борт, дамы и господа. В вашем распоряжении самый современный авиалайнер в мире. Оснащен по высшему разряду. С несколькими этажами. На первом – кинотеатры, на втором – бассейны, на третьем бары и рестораны… А теперь, дамы и господа, пристегните ремни, и мы-таки попробуем со всей этой фигней взлететь». На фильме «Из прошлого» навешано столько ярлыков, что аж страшно было приступать к просмотру. Величайший нуар, самый печальный нуар, самый безысходный нуар и проч., и проч., и проч. Фильм сегодня в ярлычках, как елочка в гирляндах. Но я решился на его просмотр. Безумству храбрых...
|
Туман и звезды ностальгической влюбленности |
«Туманные звезды Большой Медведицы»/ «Vaghe Stelle Dell’ Orsa» (1965) Лукино Висконти
Метки: инцест cinematographe детская комната |
Дети, смерть и мухи |
«Запрещенные игры»/ «Jeux Interdits» (1952) Рене Клемана
Метки: детская комната cinematographe |
город девочки |
Город стремительной воронкой засасывает в Нее. Он самопожирается любовью. Дома соскальзывают с моих глаз в ничто. В последних собачьих попытках вскарабкаться по «Лунному хайвею» и оглянуться в Ее поисках – сдираю лапы в кровь. Два выстрела в упор. Предсмертный кашель пса бьет в уши. Стенания и стоны. Сирены, хохот пьяных и шум авто. Пули прошили сердце. Швейной машинкой «Зингер», легким галопом-стрекотом. Строчка за строчкой. Голосом… Нежным знакомым голосом. Голосом прежде любящей. - Она ставит клеймо на сердце. Осторожно. Ей тоже больно. Необходим нашатырь. Красивые глаза несут печаль. Для тяжелобольных. Для безнадежных. В последний раз увидеть красоту, услышать смех, почувствоват
Метки: инцест |
любовь-end |
Волшебное, безумное, смешное. Что обволакивает вдруг, всего и сразу. И кажется, что навсегда. Ты замолкаешь… И вслушиваешься. И вникаешь. В тот голос старика, который - «бла-бла-бла» - рассказывает энную историю. Мы падали с тобою в эту пропасть. Раскинув в эйфории наши руки. И головы от счастья запрокинув. Под шепот шин и шорох занавесок два человечка телефонами в руках сплетали кружево. Редкое, нежное, тонкое. Странного чувства. Слишком свежий ноябрь. Слишком настежь открыты окна! Пустота. И сквозняк в безнадежно мало доверчивом сердце… Хрупкость чья не измерима. Разве только слепотой и верой в поэтичность мира муз.
Метки: инцест |
моя муза вчера умерла |
Моя муза вчера умерла. Теперь она как старое кино хранится где-то далеко в подвалах. Спящей царевной. Мертвой принцессой. Бабочкой редкой в чьей-то коллекции. Фотографической карточкой, намертво впаянной в воображение. В память. Пыльцой феи-крестной, рассыпанной нечаянно дрожащими руками по хранилищу. Верните мне волшебную палочку, фея! Мне больно, мне хочется плакать! Взмахнув, я вернул бы себя и девочку свою обратно в начало. Подарив обоим наши чувства… Мои руки перелистывают старый фолиант. Разрывая страницы прошлого. Разрезая его края. В тупом самозабвении бумагой яростно вскрывая свои вены. «Она звалась Татьяной»… Так бесишься, оказывается, когда вдруг отбирают сказку.
Метки: инцест |
Колтрейн |
Колтрейн был великим геометром. Умел строить музыкальный замок по одним ему ведомым чертежам. Слушать партнеров по команде. Стратегически продумывать нюанс каждой композиции. Всегда знал, что и как будет звучать в следующий момент. И прошел, наверное, в итоге дальше всех по части музыки и «миропонимания» в джазе. Скажем так... Паркер никогда бы не сочинил "A Love Supreme". Ему стало бы скушно. Паркеру «Америка» приснилась в радужных снах, но он так и не сумел ее открыть. Возможно, что не очень-то и стремился. Ему много чего снилось. Мы ему и так благодарны.
|
слова, слова, слова |
Слова – самый удобный строительный материал на свете. Из них можно построить что угодно. Любой дом. Любое чувство. Любую жизнь. Квартиру со множеством комнат. Дымоход. Санта-Клауса с кучей подарков. Детей, облепивших кресла и диван. Любящую жену. Красивую. Умную. Талантливую. Нестареющую. Вечную. Нет, лучше вечно любящую. Очень удобно строить домики слов разной степени комфортности. Тексты. А потом в них прятаться. Исчезая навсегда. Застревая в дымоходе. Теряться на чердаках. Замерзать в сугробах. Отфутболить рождественскую сказку так, что в ней камня на камне не останется. Угробить святочный рассказ мрачным финалом. Поставив после всех красивых сладких слов траурную жирную точку. Или многоточие. Если ты постмодернист. 
Слова – материал настолько удобный, что залепит любую щель в любом треснувшем семейном очаге. Раздуют огонь заново. Подгребут дровишек. Расшевелят поленья. Слова… Из слов можно строить замки. Шикарнейшие замки с прекрасной дворней и отличными гостиными. Слово что волшебная палочка. Взмахнул – и королева падает перед тобой ниц. Слова это твои личные ангелы. Слова очень гламурны. Они могут «замылить» страшный разлом в чьих-то чувствах. Задрать люки. Залатать дыру. Закрасить грязное место так, чтобы никакое «кентервильское привидение» больше не донимало. Заклеить его. Обоями. Дорогими и красивыми.
|
волшебной ночью |
Бродишь сказочной ночью по зимнему лесу кругами. Там, где сотня деревьев сбилась от страха в стаю. Сплетаясь ветвями. Ласково прижимаясь друг к другу. Видишь бревен лавины - их завороженные танцы. С картой звездного неба сверяясь шагаешь в пропасть. Взлетаешь в бездну. Этой волшебной ночью так тянет покрасоваться! Застывая небрежно в небесном куполе точкой. Звездой нечаянной. Бледной.
|
снег.мартини.мел.кости.тоска |
Снег. Этот мелко-колотый лёд без мартини. Холодный и белый как мел. Как толченые кости родных мертвецов. Со старого кладбища. За деревянным мостом. Пытаюсь нарисовать тебя ими во вдруг наступающих сумерках. На грифельной доске ночного неба. Не получается. Кости крошатся! И я замираю в тоске.
|
диалоги с богом |
Моя игла с полей рифленых ледяных пластинок снимает в это время тишину. Эталонный «кул» мертвой любви. Джаз, доведенный зимней спячкой до отчаяния. Трель телефонного звонка на лоскуты рвёт ночь. Ее голос сбивчив и не строен. В беспорядке оправданий тихо тает. Драгоценным крошится дождем. Растворяя в звуках фальши наше чувство. В блеске сколотого льда - печаль. Стена. Ледяное страшное молчание. Об которое твое «Прости меня» расшибается в итоге насмерть. Россыпью убитой красоты безнадежно падая на землю. Бисером и ржавыми цепями. Ускользая в прошлое змеей….В анемии замирает солнце. Элегантно. Камерно. И больно. Диалоги с богом. В полночь. Ровно.
|
С праздниками, со всеми... |
|
|
