В стихотворении Пастернака "Определение поэзии" поэзия "определяется" как звуки и эмоции, прежде всего связанные с природой и музыкой.

Название сборника "От Кибирова до Пушкина", составленного из публикаций коллег и друзей литературоведа Н.А. Богомолова - перифраз заглавия его книги "От Пушкина до Кибирова". Николай Алексеевич был значимой фигурой современной русской филологии, преподавал на факультете журналистики МГУ, умер от коронавируса, не дожив до семидесяти.

Взяла, потому что время от времени хочу почитать умную нехудожественную книгу, потому что люблю стихи, знаю в них толк и кое-что смыслю в русской поэзии, но хотела бы знать и понимать больше. Объем немалый, больше восьмисот страниц, но значительную его часть занимают примечания и ссылки на источники, обязательные для академической литературы. Сделаю краткий обзор, уделяя основное внимание статьям, которые больше заинтересовали.

"Я чувствую в вас вечность" Константин Маркович Азадовский об общении медиума и духовидицы А. Р. Минцловой с Максимилианом Волошиным и Маргаритой Сабашниковой на основе их переписки. Любопытные паранормальные опыты, свидетелями и участниками которых были на границе веков многие творческие люди, что находило отражение в искусстве Серебряного века. Преддверие эпохи Водолея, не случись выстрела Гаврилы Принципа и мясорубки, в какую. последовавшие события ввергли Россию, кто знает, какие необычные способности могли бы уже сегодня стать нормой для современного человекаВывод мой, на всякий случай, К.М. ни о чем таком не говорит.

"Символ и аспект у Вяч. Иванова" американского филолога слависта Роберта Бёрда посвящена источникам философии Вячеслава Иванова, которыми он называет философию Петра Иоанна Оливии Николая Кузанского, а основными символами поэзии Иванова - Маску и Зеркало.

"Ходасевич был скептик, разрушал вокруг себя все, не создавая ничего": Об одном конфликте в эмиграции статья Эдуарда Вайсбанда о ссоре Андрея Белого с Ходасевичем после пародии на его "Симфонию 2-ю, драматическую" Не будучи поклонницей ни одного из двух поэтов и не зная источника, не могу судить или испытывать интереса.

К теме "Вяч. Иванов и Тютчев" интересное сопоставление тютчевского Silentium с "Молчанием" от Вяч. Иванова. Из истории первого символистского спектакля в России (Вяч. Иванов и Н. Вашкевич) Юлии Галаниной, пространная статья о спектакле, поставленном Николаем Вашкевичем по пьесе Метерлинка "Аглавена и Силезетта" в переводе Н.М. Минского. "Заметки о стихах Виктора Гофмана" итальянского русиста Стефано Гардзонио посвящены творчеству забытого поэта Серебряного века, в частности его "Терцинам"

"Первое стихотворение Кузмина" от П.В. Дмитриева посвящено творческому дебюту одного из самых ярких и эпатажных поэтов Серебряного века "Лебедь" и его источникам. Кузмин в этом сборнике будет представлен обильно, богато и совершенно взломает сложившийся у меня по знакомству с его творчеством образ стоящего над миром эстета, умевшего не принять на себя роль жертвы, связанную с нетрадиционной ориентацией, но несколько даже бравировать ею.

Между могилой и памятником: Заметки о финале ахматовского "Реквиема" (1940) безумно интересное исследование "смертной" темы в творчестве русских поэтов от Державина до Высоцкого от Александра Константиновича Жолковского, жемчужина этого сборника и чистое читательское наслаждение.

Журнал "Весы" в биографии Чуковского от Тимура Кибирова о сотрудничестве К.И с журналом Ликиардопуло, и не только. Несколько штрихов к пребыванию Вяч. Иванова в Москве в январе-феврале 1909 года Н.В.Котрелева о связи поэта с Антропософским обществом. "Об автографе одного стихотворения Анны Ахматовой" Н. И. Крайневой, О. Д. Филатовой, статья посвящена стихотворению Анны Андреевны, обращенному к Александру Блоку "Ты первый, ставший у источника".

Что-то мой обзор разрастается до немыслимых размеров, постараюсь сократить, сколько возможно. Просто потому что нереально все это перечитать, да и не нужно, по большому счету. Перехожу к вольному стилю без указания авторов,их имена без труда можно уточнить, открыв оглавление сборника. Общее впечатление: не ладили, ох - не ладили между собой русские поэты Серебряного века. Ремизов обижался на журнал "Аполлон", где задававший на тот момент тон Кузмин, поднял на знамя "Ясность", в противовес ремизовской символистской мути, и Алексею Михайловичу отказали в уже обещанной было публикации.

Теперь странно представить, что Сологуб жестоко ревновал к поэтической славе Блока, будучи в тогдашней табели о рангах практически равен ему. Признавал А.А. гением, но великим поэтом - нет. и вообще, что может немец понимать в русской душе, по какому праву берется о ней судить, да еще и пишет: "О, Русь моя!"? А Кузмин (о, этот вездесущий Кузмин) не любил Анну Ахматову, осыпал ее колкостями и насмешками, даже вывел в образе расчетливой щучки-сучки Фанни. Впрочем, Анна Андреевна не была из тех, кто молча стерпит, на удар отвечала двумя, и сегодня как-то даже сомнений не остается, кто из двоих поэт всея Руси.

Мне очень понравился обзор поэтических альманахов, от Золотого века до позднесоветской эпохи, соединивший рассказ об альманахе как жанре с исследованием его трансформации при пересадке на русскую почву и прохождении через исторические коллизии, связанные с общественно-политической ситуацией и идеологической сферой. Очаровательные заметки о "Графе Нулине" Пушкина в контексте бытовых реалий эпохи - такой эталонный образец пушкинского бытописательства.

Но настоящим подарком этой книги лично мне стал обзор в соавторстве Лазаря Соломоновича Флейшмана и Бенгта Янгфельдта, посвященный перипетиям присуждения Пастернаку Нобелевской премии. Я страстная поклонница Бориса Леонидовича во всех ипостасях: поэта, прозаика, переводчика. Бессчетное количество раз на своем читательском веку вступалась за "Доктора Живаго", которого с некоторых пор среди читающей публики стало едва не хорошим тоном шельмовать. Не иначе, с подачи авторитетных критиков.

Опирающаяся на четкую хронологию деконструкция события, о котором, признаюсь, имела самое общее представление. Кто где стоял, кто что сказал, что за этим последовало и чем все завершилось. Исследование развеивает общее заблуждение, что "дали за "Живаго" - нет, Нобеля всегда дают по совокупности заслуг перед литературой и гуманизмом, способствующих прогрессу человечества, но по времени это совпало с выходом романа в Италии, где в первый (!) день было раскуплено два полных тиража и допечатывался третий.

Я знаю, как ценят роман в испаноговорящих странах, до "назвать кота именем Юрия Живаго", как в "Голосах Памано" Жауме Кабре (сомнительная честь, но показательно) и самоидентификации с Ларой у героини El Tiempo de las Mujeres у Ignacio Martínez de Pisón (к сожалению.нет русского перевода). Знаю, что в англоязычных любят не только за киноверсию с Омаром Шарифом. Почему это хамское небрежение в своем отечестве? Не иначе отголоски главных аргументов тогдашней травли: "не наш" и "не читал, но осуждаю". Простите мою эмоциональность.

И ведь соперниками были такие звезды, как Поль Элюар, Стейнбек, Иво Андрич, Альберто Моравиа, Роберт Пенн Уоррен, Карен Бликсен. А победил все же Пастернак! На том и закончу этот объемный обзор.

С вампирами хлопот не так много, их ведь не надо ни кормить, ни укладывать.

Признаюсь: ни название, ни обложка, ни аннотация не вызывали желания читать. В отзывах народ плевался, сравнивая роман с "Сумерками", "Гарри Поттером" и даже, о ужас, с "Пятьюдесятью оттенками серого", сравнение было не в пользу "Открытия ведьм". Все же я решилась, потому что рекомендовал хороший писатель. Открытым текстом на своей фейсбучной странице написал, что классный сериал, а книга прямо еще лучше, кто до сих пор не прочел, того ему жаль.

И повелась. Сериалов смотреть не могу, но книга - вот она, на Литресе. Топ-1000 книжных экспертов России полезная опция, мне даже выдали почитать. По крайней мере, покупать не пришлось. Прочла: всю первую половину ожидая, что вот прямо сейчас начнется то, ради чего взяла, вторую - по инерции и потому что не бросаю начатого. Дебора Харкнесс пишет гладко, композицию выстраивает тщательно - может себе позволить, с сюжетом заморачиваться не нужно, все придумано до нее.

Просто берем "Сумерки" и отсекаем все лишнее. Здешняя Белла старше и наделена способностями потомственной ведьмы в черт знает каком колене, лишившейся в детстве обоих родителей, которые пожертвовали собой, чтобы спасти дочь (ничего не напоминает?) Здешнего мальчика-волшебника, простите, девочку зовут Дианой, после того прискорбного случая она решила для себя, что не станет пользоваться магическими способностями, будет как простецы, всего в жизни добьется честным трудом.

Сказано - сделано, к двадцати шести годам героиня в профессорской должности, заметный специалист по алхимикам XVII века, в рамках своих изысканий натыкается на странный фолиант, явно магически заряженный. После некоторого сопротивления книга позволяет себя открыть, Диана видит, что три страницы вырваны из нее. Это зачин.

По странному стечению обстоятельств за тем же манускриптом охотится широко известный в узких кругах вампир, наделенный всеми ништяками традиционно приписываемыми этой расе ромфантом: умопомрачительно красив, безумно обаятелен, нечеловечески быстр и силен, богат как крез. Здешний еще и учен необычайно. Когда в твоем распоряжении тысяча лет, в продолжение которых старость и болезни не омрачат существования, а любого врага, буде такой появится, без труда скрутишь в бараний рог, остается что? Правильно: Учиться, учиться и еще раз учиться - как завещал великий Ленин.

Метью Клермонт биохимик с мировым именем (чувствуете связь: ал-химия, био-химия - практически одно и то же) и следовательно, у них много общего. Он может сколько угодно убеждать себя, что причина его интереса к Диане Бишоп Манускрипт Всевластия, мы-то с вами знаем, что все дело в волшебных пузырьках, бр-рр, не то хотела сказать - в особо чувствительных рецепторах слизистой вампирьего носа, которому запах доктора Бишоп притягательнее всех парфюмерных хитов.

Проблема одна, но серьезная, ведьмы издавна враждуют с вампирами (ну да, еще немножко Шекспира, куда ж нам без него?) Для настоящей любви не может быть преград, однако ковену ведьм и колдунов такое самоуправство не по нраву и вот, влюбленным объявлена война, возможно, самой могущественной организацией на Земле. В общем круто.

Из того, что понравилось, невзирая: 1. Даймоны, здесь они не вполне то, о чем говорил Даниил Андреев в "Розе Мира", но достаточно близко; 2. Дом в качестве традиционного питомца в диснеевском стиле, который может выкидывать забавные коленца и доставлять множество обыденных неприятностей, но в трудную минуту поможет. Стану ли я читать продолжение? Как знать, возможно, на очередном книжном безрыбье.

Что все мы будем счастливы.
Когда-нибудь. Бог даст.

Год только начался, а у меня уже есть один роман, который окажется в топовой позиции, когда стану подводить книжные итоги 2021. Тем более имеет смысл ценить, что речь о новом имени в современной русской литературе, где много званых, да мало избранных. Пишущих у нас на одной только Прозе.ру зарегистрировано полмиллиона, а начнешь перебирать, кого почитать без ущерба для ума и сердца - хорошо, если полторы дюжины имен назовешь. Кажется, Светлана Сачкова из их числа.

"Кажется" потому что судить по одной книге преждевременно, "Люди и птицы" у меня первая от этого автора, хотя в плетении словес Сачкова не новичок. Была редактором женских журналов, писала для Медузы и Афиши Daily, стипендиат фонда Трумена Капоте. Забавно, у себя на фейсбучной странице Светлана посетовала, что один из читателей высказал ей свое "фе": дочитал-мол книгу до сто двадцать седьмой страницы, но узнав, что автор в Штатах, закрыл и не вернется к чтению. Что ж, остается только пожалеть квасного патриота - сам у себя украл возможность насладиться отменной прозой.

Достаточной и необходимой причиной читать стал отзыв Алексея Сальникова, автор "Петровых..." говорит о книге хорошо, может быть поэтому, все искала в ней его интонаций. И находила, что ни в малейшей мере не умаляет достоинств, мир стоит на плечах гигантов, а встретить в одной хорошей книге отголоски мыслей и чувств, которые прежде рождала другая любимая, так и вовсе подарок. Хотя, разумеется, у Сачковой свой голос, в котором за внешней стилистической легкостью успешного журналиста, имеющий уши, слышит достоевский надрыв и горестное недоумение мироустройством Сологуба.

Героев здесь двое, по странному стечению обстоятельств, характерному для романов - знакомых с детства. Потому что матерей с институтских времен связывает заклятая дружба. Больше Таню с Сашей ничего не связывает. Впрочем, есть общее, оба нелюбимые дети своих родителей (еще как бывает), робкую ранимую Таню все детство сплавляли к бабушке. Что характерно, сестра-близнец Лиза, которой нахрапистой самоуверенности досталось за двоих, благополучно жила с родителями. Сашу с диагнозом СДВГ, маман и вовсе упрятала в интернат.

Теперь он вырос, закончил институт, упитан, воспитан, имеет крохотный бизнес, дающий кое-какую денежку, большую квартиру, нелюбимую жену и падчерицу, которой практически не замечает. Еще любовницу японку и подлинную любовь всей своей жизни - серебристую красавицу BMW. Теперь его не стыдно предъявить ближайшему кругу. В очередном застолье эти двое и встретятся. Чтобы после снова благополучно забыть друг о друге.

Потому что любовного романа сюжет не предусматривает. То ест, наоборот, любовь будет, да еще какая. Кому довелось пережить связь со Сказочным Принцем, к которому такие, как ты, выстраиваются в очередь, страшно маяться неловкостью в недолгие часы "вместе", отчаянно желая нежности и боясь сделать что-то не так, но совершенно умирая, когда "врозь". И перебирать, как драгоценности, крохи воспоминаний. А потом он скажет: "Я встретил девушку, которую полюбил", и ты умрешь, внешне оставшись живой. Такая любовь будет и у счастливиц, которым не довелось спознаться, появится возможность пережить.

Равно как испытать ощущения от жизни человека с кожей столь тонкой, что иногда кажется она отсутствует вовсе, а острые углы этого мира в твоем случае порой оборачиваются шипами, и всякая обыденная пошлость скребет тебя пенопластом по школьной доске, вздыбливая рудиментарные волоски вдоль позвоночника.

Или, будучи совладельцем микробизнеса пережить радости знакомства с надзорными инстанциями, неожиданно для себя узнав, что обустройство твоего дела совсем не соответствует требованиям, а чтобы соответствовало нужно вложить в устранение недостатков примерно столько же. если не больше. чем оно сейчас стоит (на всякий случай - что под силу сетевикам, совершенно неподъемно для тех, кто поменьше) но штраф тебе все равно выпишут: сначала заплати, потом устрани, а потом мы нахлобучим тебя следующей проверкой. И еще одной, и еще. Сиди на берегу и смотри, как мимо проплывает труп твоего бизнеса.

Но это же все страшно неприятно, не? А кто сказал, что здесь будут гладить по шерстке? И потом, это ведь книга, а у книг есть замечательное свойство, они позволяют что-то пережить, не будучи непосредственным участником. Своего рода вакцинация, помогающая выработать антитела, натвердить алгоритмы верного поведения. Из любой безвыходной ситуации найдется выход. Непременно!

- Три года уже не могу найти себе нормального мужика! - Последнюю фразу она произнесла с подвывающей интонацией, с которой обычно говорят: "Да что же это делается, люди добрые, а?!"
— А чего ты хочешь — их еще щенками разбирают...
Таня тут же вообразила базар, где у прилавка толпятся женщины всех возрастов, блондинки и брюнетки, высокие и маленькие, потрепанные и ухоженные, пихают друг друга локтями и переругиваются сквозь зубы. А в корзинке посапывают мужички, сладко причмокивая во сне...

Life is not a walk across a field’: it was also the last line of Pasternak’s poem about Hamlet. And the previous line: ‘I am alone; all round me drowns in falsehood.’ "Жизнь прожить - не поле перейти". Это последняя строка пастернаковского "Гамлета". И предыдущая "Я один, все тонет в фарисействе"

Трудно поверить, что впервые услышала о Джулиане Барнсе четыре года назад. Теперь кажется, что знала его всегда. И тем не менее, раньше начала две тысячи семнадцатого, когда Настя Завозова поделилась книжными итогами предыдущего года, этого просто не могло быть, потому что книга написана в две тысячи шестнадцатом. Прочла тогда ее обзор, и мысли не допустив о возможности читать книгу. Потому что где я, а где Шостакович?

Нет, решила, "Шум времени" не для меня, но имя писателя, которого лучший книжный обозреватель назвала любимым, запомнила. Взялась слушать аудиокнигу "Любовь и так далее", да так и не сумела. Опыта слушания аудио у меня тогда почти не было, а чтение Ирины Ерисановой, при всем уважении к Ирине Александровне, без ускорения и теперь воспринимать не могу. И нет, не оставила попыток читать Барнса, чему теперь только рада. Потому что "Историю мира в 10, 1/2 главах" одолела уже полностью.

А потом было "Глядя на солнце", и я влюбилась. Просто насмерть, раз - и рухнула в любовь и после уж много всего читала, некоторые вещи в оригинале. Когда дочь спросила, как мне Барнс и знаю ли "The Noise of Time", она по учебе читает - ответила: мой, но на книгу про Шостаковича до сих пор не решилась. А давай мне тоже, - говорю. И взяла на английском. Знаю, что перевод Елены Петровой очень хорош, но захотелось прочесть именно так, как написано.

И нет, любовь к "Шуму времени" не выскочила передо мной как убийца из-за угла, большая часть этой небольшой книги воспринималась спокойно. Вот биография необычайно музыкально одаренного вундеркинда, шедшего к своей музыке, невзирая на трудности революции, гражданской войны, разрухи с настойчивостью и упорством. Вот работа тапером в кинотеатре, первая любовь и первый оглушительный успех, а вот первая травля за "Леди Макбет Мценского уезда".

Странно, я была уверена, что "Катерина Измайлова" писалась под вокальные способности Галины Вишневской, а ей в тридцать втором, когда Шостаковича травили за "Леди Макбет", было шесть лет. И первый страх: за себя, за близких, которые легко могут сделаться родственниками врага народа. Случись такое, жену отправят в лагерь, детей в спецдетдома. Как это в нас глубоко сидит. А после уж ничего не оставалось, кроме как наступить на горло собственной песне и приводить свое творчество в соответствие с ленинской максимой "Искусство принадлежит народу".

Это как, умея летать, самому себе обрезать крылья. Которые отрастают время от времени и нужно снова резать, раз за разом. Жизнь как качели: новый виток травли, очередное "поздравляю, прогнувшись", высочайшая похвала и премия, опять рискнуть позволить себе быть собой, новый виток травли, и все по кругу. Каждый раз оставляя на прутьях окровавленной клетки куски своего дара, которых уже не вернуть. И остается переживать, что Славе Ростроповичу позволено купить "бьюик", а ему, Дмитрию Дмитриевичу только "Победу", разменивая дар божий на очередную порцию кинояичницы.

Барнс лучший, к финалу книги тебя размалывает жерновами государственной машины давления и подавления в мелкую труху. Но таки да, масштаб музыкального гения Шостаковича был немыслимым. Прочитав, обменивались с дочерью впечатлениями, она спросила, что мне больше всего понравилось в романе, и пока я формулировала мысль о прокрустовом ложе, в которое тоталитаризм и деспотия укладывают творца, сама ответила: "Мне как ему в Америке кричали: "Шости, прыгай в окно!"

Возможно, смелость подобна красоте. Старея, красивая женщина видит то, что ушло; другие видят лишь то, что осталось. Его поздравляли с выдержкой, с отказом подчиниться, с твердым ядром под истерической поверхностью. Он видел только то, что потерял.
Perhaps courage was like beauty. A beautiful woman grows old: she sees only what has gone; others see only what remains. Some congratulated him on his endurance, his refusal to submit, the solid core beneath the hysterical surface. He saw only what was gone.

Дом был лиловый, как цветок люпина. Отец купил его ещё до встречи с мамой Олли, которая, едва увидев это здание, рассмеялась: "Ты кем себя вообразил, пасхальным кроликом?" Жилище напоминало пасхальное яйцо. Снаружи вокруг окон тянулась окантовка сливового цвета, дверь была ярко-красной. Стены в кухне оттенком напоминали мятное мороженое. С тех пор дом так и называли – Яйцом.

И вот из этого-то яйца вылупилась умненькая девочка Оливия. Впрочем, так называть себя она теперь никому не позволяет, отдав эту форму имени единственному человеку, который уже никогда его не произнесет - маме. Мама Олли погибла, от последствий она еще не вполне оправилась (как-будто от такого вообще можно вполне оправиться), но в остальном все в ее жизни неплохо.

Любящий, понимающий, заботливый папа, мастер на все руки, балует дочь разными вкусностями, которые не устает для нее готовить. С учебой у феноменально одаренной девочки никаких проблем; с одноклассниками отношения нормальные - она не из тех, кто даст себя в обиду, не побоится даже вступиться за жертву коллективной травли, не опасаясь самой занять это место. Просто есть люди, которые по натуре своей не жертвы и не коноводы - стоят в стороне, держа дистанцию.

Что будет очень полезным в ситуации, когда остаться со всеми, сделавшись заложницей коллективного заблуждения, окажется смерти подобно. Сказать по правде, за эту книгу я взялась, ожидая чего-то, наподобие "Зимней ночи", чудесной древнерусской трилогии Кэтрин Арден о Василисе Премудрой, и первой реакцией, когда поняла, что читаю янг-эдалт фэнтези было разочарование. Однако оставив позади экспозицию, уже говорила себе: "Какая же она все-таки умница!"

Потому что "Туманная долина", впрямь, хороша. Немыслимых высот и глубин отыскать в ней не надейтесь, все-таки подростковый хоррор предъявляет к повествованию достаточно специфичные требования: ясность, простота, линейность нарратива, цельные типажи: храбрая независимая девочка с надломом в душе, неуклюжая трусишка со многими скрытыми достоинствами; спортсмен, который только кажется примитивным качком, а на деле знает кэрроллову "Алису" до уровня "цитировать".

Отличная история. Нетривиальный сюжет, который заставит поежиться от страха даже человека, перечитавшего литературы ужасов без счета, очень достойное исполнение, серьезная нравственная составляющая. И да, заглавие из Юрия Коваля я не случайно поставила, хотя главное предостережение книги "опасайтесь открытых пространств". На самом деле есть в ней что-то неуловимо сродное детской прозе Коваля. Не иначе, глубокое погружение в русские реалии не прошло для Арден без последствий. В выигрыше все.

Люблю отчизну я,
Но странною любовью.
Лермонтов

"Салтыков-Щедрин, - говорит Дмитрий Быков, - Из тех писателей, которых в школе никто всерьез не читает. Он приходит к взрослому читателю, и когда это случается, шок оказывается очень силен." В точности это случилось со мной на восемнадцатом году жизни. Тогда взяла "Историю одного города", все смеялась, читая. А потом обрушилась в депрессию, которой до сих пор без дрожи вспомнить не могу. В костный мозг, печенку, селезенку и кишки вошло знание: ничего никогда не изменится, как не изменилось за прошедшие сто двадцать лет. Жить мне в городе Глупове всю жизнь. И детям моим жить, и внукам, потому что и впредь все так будет.

Про депрессию не для красного словца, на обычное воздействие даже очень сильной книги, с героями которой соотносишь себя, на сопереживание, даже на катарсис - это не было похоже. С таким поживешь день-два, много - неделю, да и отпускаешь. После Глупова из моего мира ушла вся радость. Ходила по серым улицам, смотрела на людей, у которых вместо лиц свиные рыла, и всех ненавидела. А больше всех себя. Потом выкарабкалась, молодость мощный ресурс, но от Салтыкова-Щедрина с тех пор старалась держаться подальше. До черного ящика в Долгой прогулке с квестом прочесть "Господ Головлевых" . Признаюсь, страшновато было.

И нет, напрасно опасалась. Просто книга о глупых, злых, праздных людях, разменявших жизнь на мелочные дрязги, пьянство, безрадостный блуд, сплетни и суесловие. Из всех героев, которых вернее было бы назвать персонажами, единственно интересна и более прочих похожа на живого человека Арина Петровна, мать. Ее, талантливую земельную спекулянтку, не лишенную авантюрной жилки, начало книги застает лет шестидесяти, но еще бодрой крепкой и предприимчивой.

Хозяйке головлевского поместья не на кого особенно рассчитывать в смысле помощи. Муженек пьянствует, да кропает скабрезные стишки в духе Баркова. Старший сын Степка, отучившись за материнский счет в университете и получив в качестве взноса в грядущее благополучие дом, ценой в двенадцать тысяч (огромные, по тем временам, деньги), проматывает родительское благословение.

Двое других сыновей, Павел и Порфирий, служат по казенной части и благодарно принимают ее финансовые вливания - всякий согласно своему характеру: Павел буркнет "Спасибо", Порфирий, за которым в семье со Степкиной подачи закрепилось прозвище Иудушка, разведет многословные турусы на колесах - но ждать от них помощи не приходится. Впрочем, ей без надобности, сама со всем управляется. Была еще дочь, да сбежала с гусаром, поперек родительской воли, после померла, родив дочерей Анниньку и Любиньку. Сироты остались на бабкином попечении, потому что гусар сбежал, не впечатлившись плохоньким Погореловым, которое теща отделила непокорной дочери.

Достанет у вас духу осудить женщину, которая тащит на себе шестеро чад и домочадцев, четверо из которых дееспособные мужчины? То-то же. А что держала сынка Степушку в черном теле после того, как промотал дом, так а что с ним делать было? Продолжать в макушку нацеловывать мужика под сорок, умиляясь его чудачествам? В каждом из нас есть то, что изначально положено, а чего нет, то искать в себе бесполезно. Не было в ней нежности, ласки, заботливости, взамен которым получила деловую хватку с умением устраивать выгодные гешефты. Тут уж либо одно, либо другое, все и сразу бывает только в сказках и скверных романах.

Одну, но роковую ошибку сделала эта женщина, после смерти непутного Степки, а за ним мужа, разделив недвижимость между сыновьями. Кабы держала финансовые рычаги в руках, могла бы по-прежнему управлять всем. И Павел не спился бы, и барышням приискала бы достойные партии, и внуков выучила-пристроила дождавшись правнуков, а уж кровипивец Иудушка и вовсе ходил бы у нее по половице, тешась видами на наследство.

Отдав, лишилась всего, обрекла себя и внучек на роль приживалок, всецело зависящих от благорасположения сыновей и дядьев. Зачем, ну зачем, объясните же мне кто-нибудь? Кем-кем, а дурой она не казалась, и уж тем более не была клушей, которая спит и видит, как бы положить жизнь на алтарь служения ближним.

Вот потому-то классику и сегодня читать нелишне. Женщина не должна жертвовать всем, что имеет. Хочешь, чтобы дела твои были в порядке - веди их сама, не полагаясь на чужую милость. Ах да, есть аудиокнига в роскошном исполнении Александра Клюквина, которая превратит знакомство с романом в прекрасное интеллектуальное приключение.