Вернусь в Милан и там я буду думать
О близости могилы...
Шекспир "Буря"

На самом деле, разговор о смерти не относится к числу сверхоригинальных. К этой теме обращались в разное время в разных культурах. Пирамиды Гизы. Сократ, выпивающий цикуту. Спокойная отстраненность кодекса Бусидо, предписывающего самураю рассматривать всю жизнь, как подготовку к смерти. Удивительно созвучное "Как счастлив, как благоразумен, кто ныне в жизни старается быть таков, каким желает явиться при смерти!" из "В подражание Христу" Фомы Кемпийского. Пугающе-притягательный Данс-макабр и "Истлевшим Цезарем от стужи. Заделывают дом снаружи" Гамлета.

Позитивизм нового времени вывел смерть за число тем, принятых к обсуждению: "Жизнь так прекрасна, предоставляет столько возможностей, позволяет обустроиться в мире с таким комфортом, окружив себя столькими приятными и полезными вещами, - добавляет образ мыслей Общества потребления, - Для чего растрачивать ее на скорбь о том, что всему этому придет конец? Скоро ученые изобретут таблетку бессмертия и вообще отменят вот это вот все!"

Разумеется, как всякое обобщение грешит примитивизацией, но пафос, актуальный до последнего времени, передает довольно верно. Пока не наступил он, високосный две тысячи двадцатый, без слов объяснивший, как хрупка человеческая жизнь, как зависима от самых разных факторов, как всего один мутировавший вирус может увести в поля асфоделей богатых и знаменитых наравне с бедными и безвестными. А значит, стоит подумать об этом серьезнее, чем привыкли.

Спрос рождает предложение. Не в утилитарном и неловком смысле конъюнктуры (ишь, подсуетились!), но в том единственно правильном, когда коллективное бессознательное выбирает достойных и заранее отправляет разрабатывать безнадежную, казалось бы, жилу. Вы же понимаете, что такие книги, как елизаровская "Земля" за одну ночь из яйца не вылупляются и горячими пирожками не пекутся. Не ставя знака равенства, в сегменте нон-фикшн "История смерти. Как мы боремся и принимаем" играет ту же роль, какую "Земля" в художественной литературе.

Несколько слов об авторе. Сергей Мохов молод, всего тридцать лет, но уже достиг серьезных результатов как в социальной антропологии, которой занимается профессионально, последовательно разрабатывая в своих исследованиях околосмертную тему, так и (не могу молчать) в спорте. Быть мастером спорта международного класса и чемпионом России по пауэрлифтингу - это дорогого стит. Заодно опровергая устойчивое заблуждение о спортсменах, как тупых качках. И кстати, о "подсуетились", четыре года назад на его жизнь было совершено покушение, не исключено, что связанное с изысканиями в области похоронного бизнеса в России - топкое это место и чужие здесь не ходят.

Однако к книге. Семь ее глав охватывают достаточно большой спектр тем, имеющих отношение к смерти. Не могу назвать его исчерпывающим, как не могу и назвать существенного пласта, который ускользнул бы за пределы авторского внимания. Конспективно, в общих чертах расскажу о структуре, акцентируясь на том, что показалось интересным и значимым мне (что делать,мы, читатели, субъективны).

Глава I Горе и скорбь. Как и почему мы оплакиваем умерших. Попытка разобраться в понимании темы скорби по умершим в ее историческом развертывании. Значительное внимание уделяется биологической (Дарвин) и психологической "Фрейд) интерпретации. Почему меланхолия опаснее депрессии. Как эволюционировали социально одобренные взгляды на выражение горя: уместно, неуместно, необходимо (помните "Постороннего" Камю: он не плакал на похоронах своей матери и потому достоин смерти!"). Что нового внесла в практики переживания горя цифровая эпоха.

Глава II Право на смерть и обязанность жить. История Эвтаназии. О праве человека выбирать, жить ему или умереть, контроль над которым присвоило себе общество и, опираясь на религиозные установки большинства конфессий, чаще всего накладывает вето. Даже в случае, когда больной испытывает немыслимые страдания и просит помочь ему уйти быстро и безболезненно. Решившийся, рискует стать объектом уголовного преследования. Также рассматриваются различные граничные состояния между жизнью и смертью, когда пациента, который, вследствие болезни или травмы, скорее мертв, чем жив, продолжают медикаментозно удерживать между жизнью и смертью. Гуманно продолжать или правильнее отпустить?

Глава III Между телом и душой. Как появилась паллиативная помощь.Рассказывает о практике ухода за безнадежными больными, о хосписах и облегчении последних дней умирающих с погружением в историею вопроса.

Глава IV Новые лики бессмертия: от идеи воскрешения до цифровых клонов. В значительной мере прогностическая и футурологическая, рассматривает способы достижения "так весь я не умру": от оцифровки интеллекта до клонирования и киборгизации физического тела. Интересующимся развитием темы в художественной литературе, я рекомендовала бы "Аччелерандо" Чарльза Стросса и "Когда же тленное сие" Алексея Грашина.

Глава V Смерть в поп-культуре. Обзор некоторых аспектов околосмертной темы, получивших широкое освещение, благодаря интересу к музыке и кино: сатанизм как новый романтизм в Black Metall; многочисленные зомби-апокалипсисы, от широкоэкранных до компьютерных игр и сериалов; отталкивающая притягательность серийных убийц и маньяков.

Глава VI Перезахоронение и борьба за права мертвецов. Распространение и доступность ДНК-тестов, позволяющая определить, спустя десятилетия, личность неизвестного человека, похороненного в общей могиле, поставила на повестку вопрос опознания и перезахоронения жертв массовых репрессий, неизвестных солдат войны. Ну и о мавзолее Ленина, как без того.

Глава VII Позитивное отношение к смерти. О современных инициативах спокойного уважительного разговора о смерти, преодолевая табуированность и стигматированность этой темы, о death-кафе, где люди могут встретиться и обсудить волнующие их аспекты. О новом в практике похоронного дела (биоразлагаемые гробы). И, в конечном итоге, о том, чтобы начать относиться к смерти, как к части жизни.

Полезная серьезная (список литературы в конце впечатляет) и актуальная книга. Достаточно интересная, к тому же

Когда впоследствии я создам лучшие свои работы, я буду работать не иначе, чем теперь. Это будет то же яблоко, но более спелое. Если я ничего не стою сейчас, то ничего не буду стоить и потом, а если буду стоить потом, то стою чего-то и сейчас. Рожь всегда рожь, хотя бы вначале она и казалась горожанам травой.

Думать о себе, как о художнике, чье творчество непременно (пусть нескоро) найдет признание, а может быть переживет тебя - это нормально. Но мог ли ожидать такого интереса к себе, какой заставит сотни тысяч человек в огромном мире через полтора столетия читать и слушать письма к брату Тео? Наслаждаясь слогом, восхищаясь точными емкими формулировками, находя параллели в собственной жизни. Обретая веру, что все не напрасно.

Про "слушать" сказала неслучайно, не знаю, как обстоит дело с аудиокнигами на других языках, но русскоязычному читателю повезло, обе книги:"Письма к брату Тео" и "Неизвестные письма к брату" есть в формате аудиокниг, прочитанные лучшим, на мой взгляд, чтецом Игорем Князевым. Его сдержанная, интеллигентная, внутренне драматичная исполнительская манера как нельзя лучше отвечает требованиям, предъявляемым этими текстами.

Сегодняшний успех Винсента ван Гога как квинтэссенция судеб прозябавших в нищете и безвестности, непонимаемых и гонимых творцов, которых оценили значительно позже. А все же, что такого в его картинах, с неказистыми людьми и странными пейзажами, что заставляет рафинированных искусствоведов, сплошь юношей и барышень из хороших семей, млеть от восторга? У условного пролетария тоже найдет отклик: "Наш человек, накушался абсента и отрезал себе ухо"

По поводу уха (на самом деле мочки) и абсента, равно как на тему Сотбис с Кристис и "Маков" с "Подсолнухами", которые сегодня продаются за немыслимые деньги - все так. Может потому ван Гог столь притягателен, что он воплощенный оксюморон. Родился в богатой семье, но жил на грани нищеты. Художник самоучка, не имевший академического образования. Неудобный и неприятный в общении, был жалостлив до болезненной нежности к сирым и убогим. Неряшливый в быту, писал идеальные по стилю и отточенности формулировок письма.

Как раз письма могут стать ключом к разгадке личности художника и его успеха. В них маниакальная одержимость работой, постоянные поиски цвета, света, изобразительных средств, эксперименты с живописными техниками, непрерывный автодидакт. В них ужас погружения в чуждую среду, общения с людьми, по определению не умеющими понять тебя, которых учишься любить, зная: не полюбив обстоятельства нынешней своей жизни, не сделаешь того, что должен, да просто свихнешься.

При этом вселенское одиночество, когда никого, с кем мог бы перемолвиться словом на одном с собой языке. Отдушина, единственная связь со своим миром, частично отверженным тобою, большей частью отторгнувшим тебя - эти письма. В них раскрывается душа, а мозг перестает на время функционировать в режиме Гулливера в Лилипутии, им поверяешь надежды, в них прорывается порой отчаяние, но ими же возвращаешь себе внутреннее равновесие.

В сборник вошли письма раннего периода творчества художника, времен"Едоков картофеля" и "Старой церковной башни в Нюэнене", частично захватив период его антверпенского ученичества. В сравнении с каноническими "Письмами к брату Тео", это более личностный, интимный, менее причесанный пласт семейных отношений. Здесь порой проскальзывают упреки и обиды, здесь Винсент позволяет себе укорять Тео в том, что тот мало делает для его продвижения.

Но это исполнено такой трепетной любовью к своему ремеслу, такой немыслимой увлеченностью, в сегодняшних терминах мы назвали бы его гиком, имена Коро, Милле, Лермита повторяются как заклинание. Такое желанием научиться и стать лучшим, вместе с иррациональной верой, что уже теперь служишь высшему предназначению. Идешь своим, одному тебе назначенным небом путем. И да, они прекрасны, эти письма.

Какой мир вы хотите? Основанный на мести или верховенстве права?

Разумеется, скажем, что на праве. Хотя на деле хотим тот, который на мести, коррупции, кумовстве, двойных стандартах, святой лжи и лжи во спасение. Мы люди: своя рубаха ближе к телу, свой своему поневоле брат, что позволено Юпитеру, то не позволено быку. Право пусть тоже будет. Только регулирует действия других. Мы со своими проблемами сами разберемся.

Иэна Макьюэна, читала мало и так уж вышло - ни одного авторского шедевра не прочла. "Цементный сад", "Утешение странников", "Амстердам", "Искупление", "Закон о детях" - книги, признанные у него лучшими знаю только по описаниям. Самой довелось прочесть проходные "Дитя во времени" и "Сластену". В восторг не пришла, но роль одного из столпов современной западной культуры в личной табели о рангах за писателем зарезервировала. Чтобы опознать мастера, не обязательно видеть все его работы.

Итак, Макьюэна уважаю, но без фанатизма, а "Машины как я" взяла из-за перевода Дмитрия Шепелева, очарованная его дивным "Подменышем" Джой Уильямс, смутно надеясь встретить здесь нечто подобное. Напрасно. Разные писатели, разная повествовательная манера и стиль, которые хороший переводчик передаст максимально точно. Без украшательства, хотя бы даже читатель жаждал красот.

Сколько понимаю, элемент абсурдизма и фантастического всегда присутствовал у Макьюэна, никогда не доминируя. Явной фантастики с альтернативной историей и роботами раньше он не писал. А сделав это, оказался не понят и осужден большинством читателей, как русско-, так и англоговорящего мира: "Вот это вот все зачем наворотил?" - восклицают обманутые вкладчики, - "Писал бы себе и писал "Закон о детях", хорошо же было и нам понравилось!"

Меж тем, книга недурна и апеллирует к спектру тем, сквозных в творчестве автора: заброшенные и потерянные для родителей дети; самочинное правосудие и двойные стандарты; болезненность столкновения с типом мышления, радикально отличным от твоего; программируемая привязанность, не имеющая сил пошатнуть базовых личностных установок; социальное неравенство с ощущением некоего самозванства у человека, получившего, благодаря стечению обстоятельств, возможность конвертировать свой небольшой талант в ощутимые материальные блага, когда тысячи более талантливых, но менее удачливых, прозябают.

Сюжет занятен и неизбит. Альтернативная Британия тысяча девятьсот восемьдесят второго, война закончилась в сорок третьем победой союзников, значительную роль в которой сыграли работы Алана Тьюринга, во время описываемых событий не только живого, но ставшего фигурой культовой: богат, популярен, независим, свободен строить жизнь в соответствии со своими потребностями (кто не в курсе, загуглите судьбу творца искусственного интеллекта в нашей реальности).

Герой по имени Чарльз, антрополог, особыми талантами не блещущий, получив небольшое наследство, решает не улучшить радикально условия жизни, но купить робота-андроида. В том мире компьютеры и мобильники часть реальности, хотя в остальном та же обшарпанность и бытовое убожество доступного съемного жилья, те же забастовки мусорщиков и те же протесты рабочих, которых автоматизация подводит под увольнение. Однако собственный робот - предмет статусный и безумно дорогой, остается только гадать о причинах столь нерационального поступка.

Сказано - сделано. Адам прибывает в ящике - аллюзия одновременно к "Электрическое тело пою" Брэдбери и тому эпизоду "Черного зеркала", где о посмертной жизни. В эмоциональном русле этих вещей и будет разворачиваться действие. Смесь восхищения немыслимыми возможностями искусственного человека, умеющего любить, с неприязнью к нему, такому "не человеку". Заявленного в аннотации любовного треугольника, скорее, не случится, хотя некоторая сюжетная коллизия напомнит о пелевинском "Айфаке". Лишь за тем, чтобы тотчас забыть о нем, как о малозначащем эпизоде.

Гораздо серьезнее и интересней тема Миранды (куда уж британскому автору выйти из дому, не взяв с собой мысли о Вильяме нашем Шекспире) с Мириам. И усыновлением заброшенного родителями Марка. Да и просто хорошая книга. Не гениальная, но хорошая.